Завтрашняя запись

Глава сорок первая

Он избрал темноту, этот юный вождь — возможно, чтобы лучше было медитировать, представляя себе лица погибших. Свидетель знал, что их несколько, ибо Анджелалти взялся за Карателя Шлорбы, что было правильно и подобающе, положил руку на обмотанную кожей рукоять и прошептал:

— Линзер. Шилбан. Эдрет. — И еще одно имя, произнесенное настолько тихо, что Свидетелю пришлось призвать на помощь слуху отразившееся от стен эхо. — Матушка.

Он вынес Карателя из перехода, где тот лежал, пока Вождь и Воин Смерти занимались делами бегства, но не унес его с собой в полную темноту. Вместо этого он поставил его поперек двери в комнату, в которой предался медитации: так менее великий человек мог бы положить свой меч поперек входа в шатер, обезопасив себя от вторжений.

Получивший такое задание Каратель лежал, якобы заснувший, хотя Свидетель на своем наблюдательном посту в полутемном коридоре ощущал некое излучение, которое в глубине души именовал улыбкой.

В комнате, куда ушел вождь Анджелалти, было тихо. Каратель дремал. Свидетель и сам почти задремал. Он поймал себя на грани сна и строго призвал к порядку свой разум, дав ему задание упорядочить события прошедшего дня и превратить их в Память.

Где-то в глубине корабля, плывущего по звездам, что-то звякало и стучало: он решил, что это Воин Смерти занимается какими-то делами, и прочнее вплел ее в Память.

Ощущая, как составляется ткань Памяти у него в сознании, Свидетель размышлял, какое могущественное знамение ему явлено: в момент позора Биндальчи событие отыскало такого вождя, которому содействует столь поразительный защитник. Не вызывало сомнения, что Каратель доволен этими дарами. И вызывала радость и подтверждала Память древнейших Свидетелей та дрожь, с которой отвечал Каратель на прикосновение юного вождя, словно девица — на ласки возлюбленного. А ведь даже некоторые из Телио шептали, что эта Память — всего лишь предание.

Из глубины звездного судна снова донесся лязг. Свидетель улыбнулся, отвечая мыслям своего сердца. Она так деловита, Воин Смерти. Так деловита и так сложна.

Эта женщина-Воин, в голосе которой сияла правда при словах о том, что она умерла и возродилась, была полна жизни. В прошлом, как утверждала древняя Память, когда вождю нужны были услуги защитника, который умер до срока, Каратель вмешивался в событие и изменял участок ткани времени, так что павший вставал и выполнял приказы вождя — и снова ложился, выполнив свой долг.

Но те защитники, настаивала Память, были мертвы. Они восставали мертвецами и, оставаясь мертвецами, помогали в час крайней нужды. Сердца таких существ не бились, учила Память, и плоть продолжала разлагаться, пока они, слепые и бездыханные, вступали в бой с мечами в безжизненных пальцах, сеяли смерть и распространяли безумие.

В полутемном коридоре Свидетель содрогнулся от этой древней Памяти. Содрогнулся — и прогнал ее, хотя долг говорил, что ему следовало бы держать ее рядом и поучиться.

Вместо этого он заменил картину древних восставших образом Воина при вожде Анджелалти: юной и красивой, чьи голос, дыхание и сердце сильны, движения — быстры, как удар молнии и бесшумны, как у охотника… В коридоре зажегся свет.

Свидетель заморгал — и устремил взгляд на Воина Смерти, стоявшую над ним, уперев руки в бока, в сверкающей красной рубашке.

— Такая яркость неприятна? — спросила она с резковатой любезностью.

Свидетель посмотрел вокруг себя, давая глазам время приспособиться к свету, а потом снова устремил взгляд на нее.

— Свет радует, о Воин. Я благодарю тебя за дар. Она пожала плечами.

— При трех слепых членах экипажа глупо экономить энергию. — Она пригвоздила его к месту взглядом своих огромных черных глаз. — Где Анджелалти?

Свидетель указал кивком головы, и она развернулась на каблуке, хмуро глядя на Карателя, перекрывшего вход.

— Так… — Она снова пожала плечами. — Есть еда, если хочешь, и кают достаточно, так что тебе не обязательно спать в коридоре.

— Благодарю тебя за заботу, — сказал Свидетель, ибо он истолковал ее слова именно так. — Я — Свидетель Телио.

— Ты об этом напоминаешь время от времени, — ответила Корбиньи и вздохнула. — А куда, по-твоему, он может деться? Выйдет в коридор прогуляться?

Он тщательно обдумал ее вопрос.

— В природе события, — смог сказать он, проведя несколько секунд с Памятью, — все возможно.

Она фыркнула и досадливо поморщилась.

— Так оно и представляется, если подумать. Не позволяй долгу заморить тебя голодом.

— Воин, — отозвался он, — я не позволю.

Он решил, что она сейчас уйдет, но она задержалась еще на несколько мгновений — и ее красивое лицо испортила мрачная тень.

— Меня зовут Корбиньи Фазтерот, — сказала она резко. — Я — Разведчик Планет и Искатель с Корабля „Зеленодол“. Мой долг — отправляться к планетникам и иметь с ними дела, когда в этом есть необходимость, для блага Корабля. Я говорю на торговом и общем, и еще на нескольких диалектах. Я пилот и штурман. Я слышала от планетников, что мои обязанности среди них заслужили мне звание убийцы.

Она опустила глаза и потрогала сверкающий красный рукав.

— Красный — это цвет пульта управления оружием, — сказала она, повернулась и пошла прочь, бесшумно ступая по металлическому полу.

Свидетель выдохнул воздух, который задержал в легких, прямее сел у стены, устремил взгляд на Карателя и позволил информации, которую она ему дала — и что это был за щедрый и боголюбивый подарок! — позволил информации заполнить его разум и тайные уголки души и сердца, разлиться по всей Памяти, осветив все, на что пролился новый свет.

Спустя какое-то время Лал заснул, скользнув из полубезумного горя в лихорадочные сны, где „Дротик“ взрывался снова и снова, и при этом Эдрет ругал его за отсутствие предусмотрительности: „Вор должен на шаг опережать своего противника. Строй планы! А потом следуй планам! Импровизация — это для любителей“.

— Я не знал, — печально говорил он. — Почему я должен был думать, что они обнаружат „Дротик“?

— Как ты мог думать, что этого не случится? — ответил ему голос Эдрета. — Сколько раз я учил тебя стремиться к невидимости? Сколько раз я говорил, чтобы ты сторонился всех, не оказывал услуг, избегал власти и обладающих властью! В одиночку ты непобедим!

— Но ведь, — возразил Лал, преодолевая душевную муку и образ взрывающегося „Дротика“, — вы ведь были не один, мастер. У вас был я. И Линзер…

— Это была моя ошибка, дитя. — Голос Эдрета стал вдруг усталым. — Окажи себе услугу и не повторяй ее.

— Мастер…

— Анджелалти?

Голос женщины был нежным, тихим и неуверенным. Номерная? Но он никогда не называл таким своего имени — и тем более этого имени.

— Анджелалти! — Зов стал настойчивым, и добавилось осторожное прикосновение к плечу. — Кузен, очнись. Надо заняться твоей раной.

Кузен. Он открыл глаза и яростно сел, по-дикарски наслаждаясь ее изумленным лицом и едва заметным движением назад.

Она мгновенно опомнилась и раздраженно нахмурилась.

— Тебе требуются услуги медустановки, которая тебя дожидается. Тебе требуется еда, которая готова — и питательна.

— Казалось бы, — язвительно прокомментировал он, — что мне еще требовался сон.

— Прервись на два часа для излечения и еды, а потом можешь спать, пока до Корабля не доберемся, черт бы тебя побрал!

Гневные слова попали в цель. Он попытался сказать что-нибудь в извинение, но потом наклонил голову, чтобы лучше слышать эхо слов Эдрета: „Будь один“.

Лал встал, не обращая внимания на боль в руке, и ответил таким же сердитым взглядом, используя при этом преимущество в росте.

— Хорошо. Действие твой медустановки будет желательным. Еда тоже, спасибо тебе за заботу. Но пойми и прими вот что, Корбиньи: я не лечу к твоему Кораблю.

Она ответила столь же решительным взглядом. Красиво очерченные губы плотно сжались, черные глаза заледенели.

— Ты полетишь туда, куда тебя повезет пилот. Лал рассмеялся:

— А мне казалось, что я — Капитан, Кому Следует Повиноваться?

— Мне кажется, что ты глупый мальчишка, — огрызнулась она, развернувшись на каблуке. — И к тому же невоспитанный.

Он схватил ее за руку — жестче, чем намеревался, — развернул ее обратно к себе и успел уйти от направленного в скулу удара кулаком.

— Быстро, — заметил он, видя, как она берет себя в руки и неохотно заставляет себя не двигаться. — Но с Каффиром ты была далеко не так быстра.

Ее бледные щеки вспыхнули.

— Дразни меня, Анджелалти, будь любезен. Детские выходки меня так развлекают!

— Вот как?

Он шагнул к ней, остановился и сделал глубокий вдох, ощущая пульсирующую боль в руке. Разум подсказывал ему, что выбранная линия поведения неверна, как бы Эдрет ни рекомендовал разумность отстраненности. Лал уже слишком много дней назад повернулся спиной к этому совету. И теперь необходимо разбираться с последствиями, к которым привел этот выбор.

Он слегка поклонился и постарался смягчить выражение лица. Ответный взгляд Корбиньи тоже стал мягче, хотя остался недоверчивым.

— Что случилось с Каффиром, Корбиньи? Она передернула плечами.

— Моя предшественница — Морела — была рабыней Каффира, — медленно сказала она. — Ее тело повиновалось ему, хотела я того или нет. — Она снова пожала плечами. — Анджелалти, такие вещи обычны для тех, кто возвращается из Синего Дома?

Он колебался, услышав ноты болезненного желания в ее голосе — надежды услышать то, что объяснит ее неудачу и вернет ей уверенность в себе.

Жалость. Эдрет заплакал бы от отчаяния, увидев, в какой хаос поверг свою жизнь его ученик, которого он оставил в безопасности, вооружив твердыми правилами жизни. Жалость и ужас. Потому что это сделал он. Именно он заключил гордую женщину Экипажа в темницу планетного тела и заставил сомневаться во всех своих инстинктах. Лал облизнул губы.

— Я не слышал о таком явлении, — сказал он. — Но Синий Дом — это не то, что я изучал… внимательно.

— О! — Ее плечи чуть заметно опустились, в глазах на секунду отразилась бесконечная боль. А потом она снова повернулась к двери. — Пойдем к медустановке, Анджелалти. Наверняка у тебя болит рана.

Полный жалости к ней и отвращения к себе, Лал пошел следом.