Зеленая брама

Легенда о непреклонных

На Юго-Западном фронте рядом с моей 6-й армией обо­рону держала 5-я, которой командовал генерал-майор Михаил Иванович Потапов, известный в армии и вообще в стране как герой сражения на Халхин-Голе. Раньше он служил в 4-й Донской казачьей дивизии. Командиром ди­визии был будущий маршал Георгий Константинович Жу­ков, а Потапов и Музыченко командовали полками. Перед войной эти бывшие командиры полков оказались рядом — уже как командармы, и пришлось им принять на себя сокрушительный удар фашистских танковых полчищ.

Хотя танковый клин Клейста с первых дней войны, врезавшись в нашу территорию, отсек 5-ю и 6-ю армии друг от друга, судьбы этих армий оставались взаимозави­симы. Об этом напомнили мне строки из четвертого тома «Истории второй мировой войны. 1939—1945», вышедшего в 1975 году:

«5-я армия под командованием генерала М. И. Потапо­ва, нанося фланговые удары, сковала 6-ю немецкую ар­мию и 1-ю танковую группу. Первая из них была лишена возможности наступать на Киев, а вторая — высвободить свои дивизии для маневра по окружению 6-й и 12-й армий Юго-Западного и 18-й армии Южного фронта».

В первые недели войны именно в составе 5-й армии сражались соединения под командованием будущих мар­шалов Рокоссовского и Москаленко, многих других вско­ре прославившихся военачальников. Армия под командова­нием Потапова оказалась хорошей академией.

20 сентября 1941 года в бою возле рощи Шумейково на Полтавщине Потапов был ранен и контужен и в бес­сознательном состоянии схвачен фашистами...

О нем уже тогда, примерно в конце 1942 года, ходили легенды, неизвестно как прорвавшиеся через фронт. Го­ворили, что, прослышав, какой крупный советский воена­чальник находится в руках вермахта, Гитлер приказал во что бы то ни стало вылечить его и доставить в Берлин...

И вот еще не совсем оправившегося от ран командарма привезли в ставку Гитлера.

Михаилу Ивановичу было тогда тридцать девять лет. Он был тонок и строен, но перед Гитлером не вытянулся, по стойке смирно не встал, а небрежно и презрительно отвернулся. Гитлер, имея далеко идущие планы, стерпел это и стал грубо льстить советскому командарму, хвалить его воинское мастерство и мужество. Затем последовало предложение, облеченное также в комплиментарную фор­му,— для столь умелого и храброго военного в герман­ской армии найдется достойное место.

Дальше рассказывали, что Потапов слушал молча, иронически и не без любопытства поглядывал на Гитлера, едва улыбался сжатыми губами. Но в ответе его уже не было иронии, только презрение и гнев.

Гитлер, еще не теряя надежду, что Потапова удастся сломить, изменил свой подход и как бы вскользь заметил, что генерал находится в плену и может поплатиться за дерзость головой.

«Я это знаю,— сказал Потапов,— и не могу скрыть от вас некоторого сожаления по этому поводу».

Такого Гитлеру еще слышать не приходилось, и он предложил Потапову выражаться более определенно. И Потапов очень спокойно и деловито, не повышая голо­са, объяснил: «Сожалею, что не доживу до того часа, когда мы разгромим вашу армию, а вас в цепях повезут по Москве на Красную площадь».

Известный вспышками ярости Гитлер на этот раз су­мел сохранить равновесие. Он при Потапове громко и театрально отдал распоряжение адъютанту: «Генералу сохранить жизнь до того момента, когда я торжественно проследую по Москве. А его в кандалах привезете на Красную площадь, чтоб он видел наш триумф».

Мною воспроизведена здесь солдатская легенда. Обра­стая новыми подробностями, порою даже сказочного и фантастического характера, она передавалась из уст в уста. Как она возникла? Как прорвалась из Берлина че­рез фронт, проходивший тогда по центру России? Что в ней быль, что небыль? Неизвестно. Но она не забывалась, долго кочевала по полкам и штабам...

После Победы я узнал, что Михаил Иванович Потапов, освобожденный из плена, доставлен самолетом в Москву, что ему вручен орден Ленина — награда за первые два ме­сяца боев, что он удостоен новых высоких наград, что он вновь на командной работе.

Надо ли говорить, как я обрадовался, когда поэт Кон­стантин Симонов однажды познакомил меня со своим ста­рым другом — еще по Халхин-Голу — генерал-полковни­ком Михаилом Ивановичем Потаповым.

Тогда Потапов являлся первым заместителем команду­ющего Одесским военным округом и старшим воинским начальником в Одессе. Будучи в командировке на Одес­ской киностудии, я вновь встретился с Михаилом Ивано­вичем и провел с ним несколько вечеров на его даче за Большим фонтаном.

Надеюсь, читатель не осудит меня, если я признаюсь, что страсть как хотел выяснить, получить из первых рук подтверждение солдатской легенды о разговоре советского командарма с Гитлером.

Жена генерала предупредила меня, что наша беседа о войне может касаться лишь первых двух ее месяцев и не должна и краешком заходить за 20 сентября. Михаил Иванович все равно о себе ничего не расскажет, а вспо­минать о плене не желает.

Но я начал издалека и в порядке подготовки к своему маневру вспомнил о легендах, родившихся и, как говорят литературоведы и фольклористы, бытовавших на войне.

Генерал-полковник оживился. Оказалось, что он еще в конце июля 1941 года слышал, например, легенду о за­щитниках Брестской крепости и удивлялся ее распрост­раненности. Брест находился справа от 5-й армии, уже в разгранлиниях Западного фронта. Со штабами Запад­ного фронта и его армий связи не было с первого дня боев (а она так нужна была соседу слева!), нарушилось очень скоро и локтевое соприкосновение с находившимся (или уже не находившимся?) на фланге корпусом. Своих дел и бед было по горло, а все же в этой обстановке в 4-й армии знали в невероятных и через много лет после войны подтвердившихся подробностях о героической стойкости гарнизона крепости.

Потапов считал, что это действует солдатская почта — самый достоверный источник и передатчик известий, пла­нов и даже секретов. Солдат знает о будущем наступле­нии раньше командующего! Самое странное, что иные сведения и истории передаются как свершившиеся, но являются абсолютнейшим вымыслом, типичной легендой, однако в дальнейшем то, что распространилось уже как легенда, происходит в действительности.

Как тут было мне не вспомнить фантастический слу­чай, в какой-то степени связанный и со стихами.

Еще на подступах к Сталинграду, на пропыленных дорогах второго лета войны, я услышал и записал в «офи­церскую книжку» историю о том, как плененных врагом советских летчиков, которых держали под Берлином — для унижения, чтобы горше была им неволя,— использо­вали на земляных работах при аэродроме. Пусть все время видят и слышат самолеты. Летчики выследили, установи­ли, что в обеденный час (немцы пунктуально его соблю­дали) лишь один часовой охраняет «хейнкели», и однаж­ды, среди бела дня, напали на часового, оглушили его, потом бросились к самолету, запустили мотор и улетели. Легенда утверждала, что им удалось уйти от погони и приземлиться у своих.

Я тогда еще пытался выяснить, было ли такое на са­мом деле, на полевых аэродромах все спрашивал летчи­ков, не слышали ли они, чтобы наши бежали из плена на самолете. Подтверждения не было — никто не прилетел на «хейнкеле», на всем фронте такого случая не зафик­сировано. Будь такое на другом фронте — узнали бы. Вряд ли такой факт не сделался бы достоянием печати. Но он оставался устным рассказом.

Я рассчитывал все-таки, что соберу материал для очерка, но понял, что имею дело с легендой. И вместо очерка сочинил стихотворение, в котором описывалась эта история. Чтобы подчеркнуть, что стихи не основаны на фактах, я назвал стихотворение «Легенда». Оно было опубликовано во фронтовой газете «Красная Армия».

Вскоре после войны я сдал в издательство сборник стихов. Редактор, дойдя до стихотворения «Легенда», по­ставил на полях рукописи два вопросительных знака — один возле заголовка, другой в конце, где дата — 1943. Свои возражения редактор сформулировал так: описан­ный в стихах случай имел место в начале 1945 года, а вы указываете, что стихи относятся к 1943-му; поскольку описан действительный случай, не очень уместно назва­ние «Легенда», лучше его заменить. Да, в 1945-м это дей­ствительно произошло!

Встретился я с летчиком Девятаевым, удостоенным за этот невероятный перелет звания Героя Советского Союза. Оказывается, стихотворение «Легенда» он читал еще в газете до плена — мы были товарищами по фронту.

Михаил Иванович Потапов заинтересовался этим слу­чаем:

— Могу объяснить, как родилась твоя легенда. Фан­тастическая мечта каждого пленного, сон, мучающий по ночам, будто советский самолет прилетает за ним, при­земляется и тут же взмывает ввысь, уходя от погони. А пленных наших летчиков действительно держали по­ближе к аэродромам — изощренная пытка, что ли. Мысль о захвате самолета, о побеге по воздуху должна была родиться у многих. А дальше недолго было появиться и легенде — будто кому-то одному или группе удалось осу­ществить мечту. Так что не меняй название стихотворе­ния — легенда и есть легенда, даже если она становится действительностью.

Тут уж мне легче стало действовать. Задам-ка я По­тапову вопрос, достоверна ли легенда о нем! Я начал в тон нашей беседы:

— Знаете, в годы войны приходилось не раз слышать еще одну интересную легенду: будто оказавшегося в пле­ну советского генерала возили к самому Адольфу Гитле­ру и он ему сулил златые горы за измену. А генерал...

Но Михаил Иванович перебил меня...

— А генерал послал фюрера ко всем чертям! И это был генерал Михаил Лукин, светлая личность. Попались в руки врага и другие мальчики — пальца в рот не клади. Например, мой старый сослуживец, а твой командую­щий Иван Музыченко, с которым мы соседствовали как командармы, а раньше еще — как командиры полков, потом — как узники, в разных тюрьмах, а перед освобож­дением — в крепости Вильцбург. Грубоватый был чело­век, не раз у нас ему за грубость выговора вписывали. Но там, когда ему предложили стать изменником, он по­слал Гитлера так крепко, далеко и забористо, что, как говорится, превзошел самого себя. За это по карцерам пришлось ему победовать. Но человек он был гордый и непреклонный: китель генерал-лейтенанта, естественно, со старыми знаками различия он не позволил с себя со­драть, так и ходил до самого освобождения в нем, а сверху арестантская роба. И генеральскую фуражку с головы не снимал, во всяком случае из рук не выпускал. Еще бы — там под околышем были запрятаны два ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Так что вернулся на родину командарм-6 при орденах и одетым по форме, которая давно уже была заменена новой — с погонами.

Я вновь попытался повернуть разговор так, чтобы По­тапов рассказал о себе, но он умело сманеврировал:

— Ты ж был в группе Понеделина? Могу и о нем рассказать.

Фашисты надеялись, что им легко будет склонить его к измене. Они говорили: «Вам нечего опасаться обвине­ний в измене Родине, господин генерал, вы уже ей изме­нили и названы изменником, и это объявлено по всей Красной Армии». И совали ему в лицо текст постанов­ления Комитета Обороны от 16 августа 1941 года, где сказано, что генерал Понеделин имел возможность выйти из окружения, но предпочел сдачу в плен.

Понеделин спокойно возражал: «Имел ли я возмож­ность выйти из окружения, ответ буду держать не перед вами!»

Да, был такой документ, его зачитывали в войсках. Происходило это в тяжелейшие времена, через несколько дней после завершения трагедии у Подвысокого. Разно­речивая, отрывочная и сбивчивая информация послужила основой для поспешного заочного осуждения.

В лагере к Понеделину подсылали изменников, чтобы завербовать его в части Власова, но он оставался неко­лебим и спокоен, а уговоров и слушать не пожелал.

И в плену можно стоять насмерть. Это доказали ге­нералы Снегов, Абрамидзе, Тонконогов, Ткаченко. Гово­рю о тех, что из 6-й и 12-й армий... Весь мир знает о нашем старейшине — Дмитрии Карбышеве. Иногда каза­лось: силы иссякли, конец, а посмотришь на него и вновь воспрянешь духом.

Михаил Иванович разволновался, видимо задетый за живое. Я не прерывал его. Несколько раз из комнаты в двери веранды заглядывала его жена Марианна Федоров­на, видимо встревоженная тем, что я навел Потапова на запретную тему, что он может слишком разволноваться. Но задний ход давать было поздно, я понимал: всеми своими рассказами генерал-полковник отводит разговор от собственной персоны. Меня ж предупреждали, чтоб о его пребывании в плену я разговора не затевал — бесполезно.

И все-таки я решил пойти напрямую и спросил:

— Как вы, Михаил Иванович, разговаривали с Гит­лером?

Потапов ответил резко и коротко:

— Так же, как другие мои сотоварищи-генералы. Мы не разговоры с фашистами вели, а продолжали воевать!