Зеленая брама

Легенда о яблоках и зернах пшеницы

История, которую я сейчас расскажу, вернее, две истории о двух воинах Зеленой брамы, к сожалению, не легенда. Почему я жалею об этом?

Потому что, рассказывай я легенду, мне было б дозво­лено самим жанром что-то присочинить, пририсовать, а может, и — грешным делом — приукрасить.

И вошли бы в мой рассказ, а то и не вошли, а вбежали два старых товарища, стройные, красивые, молодые (так просто в легенде остановить человеческий возраст, а герои остаются молодыми лишь тогда, когда отдали будущей победе все, до последней капли крови...).

Легенда — в данном случае — название условное.

Люди, о которых я обязан вам поведать, если и доберут­ся вновь до Подвысокого через четыре десятка лет, то не смогут вбежать и с трудом войдут в хату, которую они запомнили тогда, память о которой пронесли через всю свою нелегкую, но чистую жизнь.

Они могут лишь, выбрав хороший, сухой летний месяц, предпринять далекое путешествие до опушки Зеленой брамы и въехать в село на своих полученных в отделе социального обеспечения малолитражных автомобилях «Запорожец» с ручным управлением. И выйти из машин им будет и сложно, и боль прижмет, но они и виду не подадут, поста­раются улыбаться беспечно: ну, наконец-то собрались и махнули в памятные места, представьте, и дорога оказалась не такой далекой... Один из Абхазии приедет, другой из Дагестана.

Рассказ начинается издалека. Разумеется, из Подвы­сокого.

В 1970 году летом ученик 8-го класса Подвысоцкой средней школы Коля Буйвол (это тогда он был Коля, а теперь уж, поди, только Николаем его и величают) пошел в дубраву гулять, заметил на коре дерева зарубку — очень старую, с оплывшими краями.

Красные следопыты привыкли примечать и искать разгадку подобных знаков. Неудивительно, что мальчик разглядел в зарубке стрелочку, указатель, сделал несколь­ко шагов в правильном направлении и принялся копать землю.

Он снял в одном только месте совсем невеликий слой земли, тот самый, который называют культурным слоем, и увидел край клеенчатого чехла.

Из земли им было извлечено хорошо сохранившееся в чехле алое с золотыми буквами боевое знамя: «60-й отдельный Кавказский саперный батальон».

Надо сказать, что это не первая находка: и раньше в браме и на окрестных полях находили реликвии той далекой битвы. Интересно то, что находки бывали толь­ко случайные: если искали, все словно пряталось под землю!

Знамя пронесли перед строем на пионерской линейке.

Его появление тревожило, волновало, бередило души.

Неужели никого не осталось из состава отдельного 60-го саперного батальона?

А все ж есть направление для поиска: батальон имел наименование Кавказского.

Пионеры разослали письма в редакции газет Закавказ­ских республик и Северного Кавказа: может быть, отклик­нутся ветераны-саперы.

Метод оказался правильным.

Удалось узнать, что батальон хоть и именовался от­дельным, но воевал вместе с 141-й стрелковой дивизией, той самой, которой командовал генерал Яков Иванович Тон­коногов.

Пришло письмо из Дагестана от бывшего сержанта Данияла Гафизова.

Больно резанули по сердцам его слова:

«Половина моего тела осталась на родной мне украин­ской земле, я всегда сердцем там, где пролил кровь, где терял боевых друзей...»

Половина тела осталась...

Увы, это не образ, не фраза, не строка из дагестанской поэзии.

Даниял Гафизов вырвался из августовского окружения, участвовал в освобождении Украины от захватчиков и в наступательном бою получил тяжелое ранение, лишился обеих ног.

В дни празднования тридцатилетия победы над фа­шизмом прибыла в почтовое отделение Подвысокое по­сылка, на вес легкая, а все же не письмо, а именно посылка.

Школьники распечатали сверток. Оказывается, Гафизов прислал горсть дагестанской земли и тридцать зерен пше­ницы, выращенной им на горном склоне, на каменистой почве.

Горсть земли и горсточка зерна — чтобы породниться.

Собрался совет музея. Постановили: тридцать получен­ных от ветерана зерен посеять на пришкольной делянке и возле братской могилы. Там положено сажать цветы, но пусть прильнут к граниту и колосья.

Невелик был первый урожай, но существует прекрас­ный закон зерна и закон сеятеля: в первый же август, как золотая ракета, устремился ввысь колос — могучий, четы­рехгранный, ровный, зернышко к зернышку, а если их сосчитать, в каждом колосе не меньше ста, значит, будет три тысячи дагестанских зерен на первый год, а на второй — триста тысяч, а на третий — тридцать миллионов.

Из первых трех тысяч отобрали тридцать полновесных гафизовских зерен и вернули в музей, чтоб хранились они как дорогой экспонат всегда. Говорят, зерно сохраняет жизнь свою тысячи лет. А всю прибавку замешали в семен­ной фонд колхоза «Дружба», так что теперь един подвысоцкий и дагестанский хлеб.

Переписка новых поколений пионеров с Гафизовым продолжается, а рассказ мой о сыне Дагестана, обладаю­щем такой поэтической душой, пусть перейдет теперь в новую правдивую легенду — о лейтенанте запаса горьков­чанине Петре Ивановиче Грищенко, проживающем ныне в городе Сухуми, потому что для его здоровья именно су­хумский климат необходим. А для души ему было необхо­димо съездить на Украину.

...Петр Грищенко оказался в августе 1941 года в Подвысоком вместе со своим 283-м корпусным артиллерийским полком, поддерживавшим огнем 99-ю дивизию в нескольких боях, в том числе и в последнем. А отходили они от самой границы.

Ночью 5 августа артиллеристы гоняли взад-вперед по Зеленобрамской улице тягачи, рассчитывая, что противник примет их за танки, идущие на прорыв. А тем временем основная колонна прорыва покидала село, двигаясь по улице Богдана Хмельницкого. Отвлекающий маневр артил­леристов был просто вызовом огня на себя. Это — и, к сожалению, только это — удалось Петру Грищенко и его товарищам. Под обстрел себя подставили, но существенной помощи главным силам 6-й и 12-й армий не оказали, да и не могли тогда оказать.

Когда ситуация стала безнадежной и оставалось только погибнуть в рукопашной схватке, контуженный и ра­ненный в голову двадцатилетний лейтенант закопал во дворе хаты, а точнее, в саду полевую сумку с докумен­тами.

Он закапывал сумку, а вокруг шла беспорядочная стрель­ба, от ее грома до срока срывались наземь яблоки с дерев... Старался запечатлеть в памяти это место, измерял взглядом и проверил шагами направление и расстояние — от угла хаты до места, где захоронена сумка.

Много тяжелого и страшного пришлось пережить Пет­ру Грищенко, что вспоминать об этом. А все же ему по­счастливилось быть в рядах тех, кто штурмовал Берлин весной сорок пятого.

Увы, после долгой кочевки по госпиталям в сорок седь­мом году он вернулся домой без ног. (Высокая ампутация бедер — так было определено при выписке.)

Долгие годы собирался Петр Иванович посетить места, где завершились первые пять недель беспрерывного боя. Ему необходимо было вновь побывать здесь, его звала зем­ля, где были зарыты и ждали его документы.

И вот на грейдере, ведущем в село и как бы разграни­чивающем поля и дубраву, опять появился «Запорожец» с ручным управлением. От Сухуми до Подвысокого близок ли путь? К счастью, осень стояла ясная, дороги твердые и не очень пыльные.

В селе он легко восстановил по памяти картину дале­кого сражения и нашел хату и сад, где ждала или не ждала его лейтенантская полевая сумка.

Второй раз познакомился он с хозяйкой хаты — оказа­лось, что зовут ее Ксенией Илларионовной, что фамилия ее Антошко и что фамилия эта и имя ее мужа — на обе­лиске памяти погибших граждан села Подвысокого.

Повспоминали, повздыхали, помолчали...

А потом нежданный гость попросил у хозяйки лопату и двинулся в сад. Он уже не мог теперь шагами измерить расстояние, война отняла эту возможность. Но точен глаз артиллериста, ошибиться он не мог.

А на том месте, именно на том месте, где он закопал полевую сумку, стояла, широко раскинув отягощенные словно светящимися плодами ветви, прекрасная и могучая яблоня.

Смутное, труднообъяснимое чувство овладело Петром Ивановичем. Оно было окрашено скорей радостью, чем пе­чалью. Он забыл давно, как чувствуют землю ступнями ног, он ощущал ее тепло теперь всем телом, всем своим су­ществом.

Правда, боли, в минуты особого волнения всегда му­чившие ветерана, нахлынули с новой силой. У этих болей есть медицинское название — фантомные, то есть боли-призраки. Как могут болеть конечности, которых нет?

Грищенко отложил в сторону лопату. Нельзя ранить эту землю, нельзя потревожить корни прекрасного дерева, вы­росшего на его полевой сумке, да так, словно она и была тем зерном, из которого рождаются яблони.

Вот две истории о зернах и плодах. Мне кажется, я имею право объединить два случая и две судьбы, но не потому, что оба героя правдивой легенды приехали в Подвысокое на «Запорожцах» с ручным управлением.

А за то, что и Гафизов и Грищенко — люди такой трудной судьбы, мы ни у кого не будем просить прощения. В зоне, куда я привел тебя, читатель, в Зеленой браме, не найдешь легких судеб и веселых сюжетов...

Думаю, что можно назвать эту правду легендой, а ге­роев ее — легендарными.