Зеленая брама

Тайна танка

Вот одна из новых легенд... Впрочем, нова ли она? — ведь речь пойдет о 1963 годе, то есть о делах и событиях, проис­ходивших уже поколение тому назад, не меньше...

В двух письмах, полученных из Кировоградской области, сообщается, что летом 1963 года в Тишковку и Терновку приезжал генерал. Он обошел окрестные овраги, указал место, начали копать, и будто бы из глубин земли извлекли танк. К этому добавляется, что в раскопках участвовал геодезист стройтреста № 5 города Киева В. Н. Девичук, но он не знает фамилии генерала.

Казалось бы, мы имеем дело не с легендой, а со справ­кой...

А вот жители Тишковки и Терновки опровергают эти, такие конкретные сведения. Утверждают, что ни в 1963 го­ду, ни раньше, ни позже не было такого. Генералы приезжали, но если бы кто из них откопал танк, это бы стало известно в селах. За гостями-генералами ходит целая ди­визия мальчишек! Если бы откопали танк, куда бы его дели? Ведь не иголка!

Не нашел я в Киеве и геодезиста Девичука.

Но о том, что танк где-то ждет раскопок, разговоров много.

И еще уверяют, что на дне реки Синюхи, под двухмет­ровым слоем спрессованного ила лежит другой танк, рухнув­ший с откоса...

Не скажу, новые это легенды или старые, но вот бук­вально вчера полученное письмо. Адресат — Михаил Анто­нович Сторчак, киевский военный строитель, принадлежа­щий к послевоенному поколению.

Сторчак был на охоте в одном из лесков Кировоград­ской области, остановился с товарищами у лесника и всю ночь слушал рассказы о том, что творилось в августе 1941 года.

Цитирую письмо:

«Этот лес, оказывается, называется Зеленой брамой. Рассказчики участниками боев не были, но говорили остро, заинтересованно, с подробностями: накануне пленения наши закопали в лесу танк, а в танке документы и знамена частей. Закопали надежно. Немцы об этом почти сразу же узнали, искали танк. Копали и наши пленные (видимо, по принуждению.— Е. Д.), и немцы, но ничего не нашли.

Несколько лет назад приезжали в лес наши саперы. Тоже искали танк. Накопали много разного, а танка не обнаружили. Уезжая, сказали, что приедут еще раз, только лучше подготовленными.

Всего этого в ваших книгах нет. Что это, легенда? Скорее всего. Ну а если нет, не легенда? Тогда танк надо искать и находить...»

Я бы отнес сообщение Михаила Сторчака к разряду охотничьих баек, если бы его письмо было единственным. И в моих папках и в материалах народного музея села Подвысокое немало тревожащих душу воспоминаний, откровений, всевозможных пометок на картах, чертежей, схем...

Пишут пионеры, что жена Григория Клементьевича Булаха, служившего лейтенантом в разведотделе 12-й ар­мии, рассказала: в 1979 году, на смертном одре, Булах поз­вал ее и открыл тайну: в том августе, когда положение стало абсолютно безвыходным, он с майором, фамилию которого запамятовал, закопал в овраге документы особой важности.

Булах собирался нарисовать план местности, но не успел...

Еще одно свидетельство: сын старшего лейтенанта Ф. И. Гнатенко Виталий вспомнил, что писал отцу письма на фронт с пометкой «соединение Снегова». В августе 41-го отец попал возле Подвысокого в плен, прошел муки лагерей, партизанил, снова встал в строй армии и был тяже­ло ранен под Бреслау (Вроцлав). Жена и сын нашли про­падавшего без вести Федора Гнатенко в госпитале в Ессен­туках, проводили дни у его койки, слушали его одиссею. Отец рассказывал, что закопал в овраге важнейшие докумен­ты, куда-то писал еще с фронта об этом, посылал чертежи и все тревожился: надо скорее встать на ноги, поехать в Подвысокое, произвести раскопки. Увы, 18 августа 1945 года Федор Гнатенко скончался от ран и унес в могилу тайну «соединения Снегова».

«Соединение Снегова» — это 8-й стрелковый корпус 12-й армии.

Генерал-майор Михаил Георгиевич Снегов был в армии человеком известным, одним из первых генералов, удостоен­ных в Великую Отечественную ордена Красного Знамени (за Перемышль). О его храбрости писала «Правда» еще в августе сорок первого.

Я говорил с ним лишь однажды, вероятно, первого или второго августа. Положение 8-го корпуса уже было тяже­лейшее, но генерал, узнав, что я из армейской газеты, отор­вался от карты, спросил, здесь ли Аркадий Гайдар. Они, оказывается, были знакомы еще по гражданской войне. Я ответил, что Гайдар в Киеве...

Но это было так давно! Памятник Гайдару на днепров­ской круче в Каневе; уже четверть века нет среди нас Михаи­ла Георгиевича Снегова.

Сопоставив письма и свидетельства, собравшиеся на моем рабочем столе, я пришел к убеждению, что легенда о тайнике и танке имеет вполне реальное основание. Пятого августа, перед тем как повести остатки своих войск на прорыв, Снегов приказал загрузить в танк (точнее — в танкетку, она куда меньше) знамена дивизий и полков, а также сейфы с документами корпуса. Танкетку надо было загнать под землю, как хранилище, как своеобразную обо­лочку спрятанного...

Куда ж ее зарыли?

Якобы в одном из оврагов, именуемом Евдошиным яром, был недостроенный блиндаж. (С названием Евдошин яр тоже связана легенда, только старинная, времен крепост­ного права, легенда о неравной любви помещика и крестьян­ки, о самоубийстве девушки по имени Евдоха, что в литера­туроведении именуется бродячим сюжетом.)

Блиндаж строился для крупного штаба, вероятно, для штаба 8-го корпуса, когда приказано было держать оборону, а может, и для армейской группы. Успели врезать его в склон оврага, чтобы потом накатать сверху бревна. Но штаб Южного фронта наконец разрешил идти на прорыв, в блиндаже уже не стало необходимости, последним при­станищем штаба стала сторожка лесника.

А в недостроенный блиндаж вкатили танкетку, забро­сали землей, заровняли, даже выложили дерном поверх­ность.

Все это трудно выдумать. Сведения и сообщения пришли с разных сторон и продолжают поступать поныне.

Перед нами легенда и рабочая гипотеза.

Странно и прекрасно, что танкетку не нашли немцы. Откуда я знаю, что они не нашли? Не только из вышепри­веденного письма Сторчака. Ведь если бы нашли, про такую находку раззвонили бы во всех газетах. Знамен 8-го корпу­са не было среди трофеев вермахта. Это тоже известно.

Задаю себе вопрос: почему генерал Снегов, вернувшийся из плена и продолжавший служить в Советской Армии до 1960 года, до своей кончины, ни разу не съездил в Под­высокое?

Ответ не однозначен. Командир корпуса мог и не знать, в каком овраге по его приказу зарыта танкетка. Не сам же он закапывал знамена! Он был тяжело ранен и 7 августа на носилках захвачен в плен.

Можно понять и нежелание генерала побывать на ме­стах, как он считал, своего позора.

Я связался с родными Михаила Георгиевича. У него три сына-офицера. Полковник Юрий Михайлович Снегов принес мне пластиковый пакет с бумагами отца.

Пакет нашли после смерти Михаила Георгиевича, он хранился в семье, но к нему не прикасались.

Семейная реликвия — тетрадка, сшитая синими нитками из половинных листков какой-то иностранной разграфлен­ной бухгалтерской книги.

Оказывается, Снегов в плену писал стихи, по правде говоря, не очень складные, но пронзительно-искренние. Исключительно лирические миниатюры. Но я почувство­вал, разбирая эти карандашные записи, что генерал опасал­ся — вдруг стихи попадут в руки его палачей — и пользо­вался лирикой, как неким шифром. Значит, я вижу только верхушку айсберга — не им ли стала в плену его оледенев­шая душа?

Мне часто приходится читать чужие рукописи, так или иначе не предназначавшиеся для моих глаз, и я всегда испытываю чувство неловкости при непрошеном вторжении в чужой мир, будто пойман при подглядывании. Сын ге­нерала снимает с меня эту тяжесть — читайте!

В той же тетрадке — дневниковые записи, разговор с са­мим собой.

Знаю, Снегов слыл суровым солдатом и в концлагере, уже на территории Германии, был избран товарищами председателем тайного суда офицерской чести. Он беспо­щадно карал предателей и изменников (об этом генерал М. Ф. Лукин рассказал писателю, биографу Снегова — Александру Васильеву).

Но послушайте, сколько нежности и любви к солдату в полустершейся карандашной записи, сделанной генералом в неволе:

«Не забыть никогда того дивного выражения, полного невыразимой теплоты и чувства высокого подвига, что светилось в этих сотнях и тысячах серых и голубых глаз.

Так могут смотреть только истинные герои, скромные, простые и незаметные, которые молча и всецело отдали жизнь свою для спасения любимой Родины...»

Я невольно задерживаюсь взглядом на каждой страни­чке, читаю душу этого незаурядного воина, а задача передо мной стоит другая: уверен — найду что-то, относящееся к Евдошиному яру!

Мы с Юрием Снеговым перекладываем листы бумаги и набредаем на рисунки. Тем же карандашом, которым записаны стихи и мысли, нарисованы карты и схемы. Рисунок мелкий и, насколько я понимаю, зашифрованный до предела. Почему? Известно, что гестапо пыталось лестью и послаблениями в режиме склонить плененных генералов к «научной» деятельности: господа, воспользуйтесь избыт­ком свободного времени, пишите историю своих воинских соединений, проводите разбор операций, в которых при­нимали участие... Снегов не поддался на провокацию.

Карты и схемы на ветхих листках, которые я осторожно держу сейчас в руках, составлялись для себя, для памяти. Изучаю, рассматриваю каждый сантиметр через увели­чительные стекла, но не в силах разобрать, помечены ли тайники 8-го корпуса... Наверняка они здесь учтены, но как прочитать условный рисунок?

Спрашиваю Юрия Михайловича Снегова, не вспоминал ли отец о тайниках. Полковник перебирает в памяти дале­кие годы. Постойте, постойте, был случай, вероятно, един­ственный. Однажды, в первые послевоенные времена, к отцу приезжал его бывший порученец...

Вообще-то генерал Снегов ни об уманском окружении, ни о плене никому не рассказывал, всякие разговоры на больную тему пресекал с не свойственной ему в семье рез­костью. Но лет тридцать пять назад его посетил дорогой гость. Явился без предупреждения. Они обнялись, долго молчали. Когда прошла оторопь встречи, разговорились, делились воспоминаниями, генерал все его не отпускал.

Оказалось, это его тогдашний адъютант, порученец.

— Они о танке со знаменами не говорили?

Юрий Михайлович разводит руками... Разговор велся в соседней комнате, старались не беспокоить собеседников, не сбить их с волны, на которую оба были настроены. Но говорили о Зеленой браме, это точно.

Фамилию, имя, отчество порученца сын генерала не помнит... Звание? Про звание был разговор, вроде после возвращения из Франции адъютанта не восстановили в звании капитана, он очень обижался.

— Что значит — возвращение из Франции?

Оказывается, адъютант из Уманской ямы был увезен на Запад, бежал, был в отряде маки.

— А откуда приезжал порученец после войны?

— С Украины, кажется, из Львова...

Через несколько дней полковник Снегов позвонил мне и сказал, что его мама, Вера Андреевна Снегова, обладает лучшей памятью, чем сын, и вспомнила, что фамилия адъю­танта Ганночка. Имя и отчество, простите, забыла... Как найти этого человека? Правда, он носит редкую фамилию, но достаточно ли этого?

На мое счастье, в нашей стране, и едва ли не в каждом городе, есть вдохновенные искатели и краеведы, они много знают и умеют искать...

Круг их интересов — война, которую они не помнят. Не сама война, а героизм земляков.

Я обратился к своей заочной знакомой, журналистке львовского телевидения Лесе Михайловне Козик. Она в своих поисках не раз соприкасалась с героями Зеленой брамы и присылала мне очень интересные материалы.

Я начал получать из Львова огорчительные телег­раммы — след Ганночки потерян... И вдруг — торжествую­щая депеша. Леся Михайловна обнаружила Ганночку. Он теперь живет в Полтаве, есть адрес.

«Выезжаю в Полтаву. Козик».

Чудесные и удивительные все-таки люди — эти иска­тели!

Текущие дела, весь быт — в сторону, надо прихватить полпятницы, субботу и воскресенье и лететь в Полтаву.

В понедельник — уже из Львова — телефонный звонок, а за ним письмо.

Ганночка Степан Лаврентьевич, 1905 года рождения. С 1927 года в Красной Армии, кавалерист, командир эскад­рона. Был комендантом города Перемышля, а когда Перемышль сдали во второй раз, Снегов оставил капитана Ган­ночку при себе для особых поручений.

В Зеленой браме капитан был ранен в голову. Не до госпитализации было, продолжал действовать. Надо было закопать в ближайшем яру документы и знамена. Это было последнее поручение Снегова.

А потом — плен, дорога невольников на Запад. Капитан совершил побег из плена уже во Франции (Шербур). Все верно, Ганночка воевал в маки. В апреле 1945 года, будучи в Париже, он узнает, что американцы доставили туда группу освобожденных ими из концлагеря советских генералов и они живут в отеле, ожидая возвращения на родину. Капитан является в отель, докладывает генерал-майору Снегову М. Г., что прибыл с машиной и предлагает совершить поездку по Парижу, готов быть экскурсово­дом...

Все это не сразу стало известно Лесе Михайловне.

Поначалу Степан Лаврентьевич был, что называется, закрыт на все замки.

Он — увы, не без оснований — считает себя обижен­ным и всеми забытым. Товарищи по Червоному казаче­ству, по Перемышлю, Подвысокому, Шербуру и Парижу постепенно ушли из жизни либо растерялись по белу свету.

Перебравшись из Львова в Полтаву, старик живет одино­ко, борется с хворобами. В городе о нем и про него никто не знает, и пусть не знает. Кому он нужен?

Но следопыты недаром называются красными следопы­тами. Они обязаны добираться до тайников, а прежде всего проникать в человеческие души.

Леся Михайловна сумела не только разговорить старого воина, но и создать атмосферу доверия и откровенности. Ганночка разволновался, по-доброму раскрылся.

Конечно, она встретила человека-легенду! О нем надо рассказывать и рассказывать, а может быть, и поэму сло­жить!

Невероятно!

А сколько таких удивительных судеб еще не найдено, ждет своего запоздалого часа?

И мне даже немного досадно, что приходится отложить всю французскую эпопею коменданта Перемышля и сосре­доточиться не на Булонском лесе и Елисейских полях, а на Зеленой браме и Евдошином яре. Вместе с письмом-отчетом Козик прислала нарисованную Ганночкой для меня по памяти схему — где примерно должен находиться тайник 8-го стрелкового корпуса.

Надо искать! Вновь забрезжила надежда!

Не подтверждается история с раскопками 1963 года, но и раньше, и позже все-таки землю эту тревожила лопата. Приходилось и лесникам, и работникам районного военко­мата останавливать и предупреждать самодеятельных ар­хеологов о том, что тайники могли быть не просто замини­рованы, но наверняка хитроумно связаны с толовыми заря­дами. Не только в кировоградских краях, всюду, где прошла война, до сих пор даже грибники и собиратели целебных трав рискуют подорваться на минах.

Участник боев Николай Михайлович Лютов несколько лет назад приезжал сюда из города Владимира, с ним были корреспондент газеты «Красная звезда» и представители архива Министерства обороны. Лютов сам закапывал сейфы с документами, хорошо запомнил и восстановил план местности.

Поиски этой экспедиции были удачными, а все же тайник не сразу открылся своему, так сказать, основателю: Лютов говорит, что сейфы были им обнаружены на некотором расстоянии от дерева, под которым их закопали. То ли дерево шагнуло в сторону, то ли сейфы несколько сдвину­лись, поддались вращению земного шара...

Четыре десятилетия позади, пятое десятилетие стреми­тельно отсчитывает годы. Все заросло, спряталось под землю, исчезло... Но оказывается, надежда есть, может быть, поиски только начинаются?

В Зеленой браме до десятка лесных участков, каждый контролируется лесником. У одного из них я побывал в 1983 году. Он рассказал мне, что в некоторых квадратах дубравы, когда шагаешь, чувствуются изменения структуры почвы. То твердая земля, то плывет под ногами, хотя заболоченностей нет. Что-то закопано в земле!

Мы ходили по лесу, и он удивлял меня, знакомя с деревьями и называя их возраст. За сорок лет вырос новый лес, а старый как бы перестроился, перегруппировался...

Я обратил внимание на то, что крыша гаража при доме лесника отличается каким-то странным, неровным покры­тием. Перехватив мой взгляд, лесник объяснил: гараж по­крыл толем, а сверху — осколками, главным образом «ру­башками» ручных гранат — здесь этого добра сколько угодно.

Я спросил, не находили ли еще чего в земле, и получил огорчительный ответ: в глубине леса однажды, уже забыто, по какому поводу, он копнул лопатой и натолкнулся на перевязанные бечевками и туго обернутые клеенкой пачки книг. Между прочим, место там сухое, и книги неплохо сохранились, только подгнили по углам. Так что находку удалось сдать в макулатуру и получить «Королеву Марго» и «Графа Монте-Кристо».

Боже мой, даже не разобрали, что за книги, сдали в макулатуру!

А ведь в первом издании «Брамы» я привел письмо быв­шего воина 80-й дивизии, ныне пенсионера Б. И. Водовоза, живущего в поселке Смотрич Хмельницкой области. Водо­воз сообщал, что вместе с тылами дивизии в лесу оказалась упакованная в пачки библиотека проскуровского Дома Красной Армии. В ее фондах хранилось несколько уникаль­ных книг (видимо, в свое время реквизированных в поме­щичьих усадьбах и старинных замках), в том числе пер­вое прижизненное издание Собрания сочинений А. С. Пуш­кина.

Когда положение стало критическим, полковой комис­сар С. Ш. Прейс приказал зарыть библиотеку.

Вполне вероятно, что находкой лесника и оказалась проскуровская библиотека и бесценное издание Пушкина вместе с другими книгами было сдано в макулатуру...

Будем надеяться, что леснику попали в руки какие-то другие книги! А Пушкин еще найдется...

Хочу верить.

Основания для надежд есть. Предстоят еще рас­копки.

...Могли ли себе представить славные мои товарищи, что по тем дубравам, где мы накапливались для атак, увы, не увенчавшихся успехом, по тем оврагам, куда санитары сно­сили нас, едва державшихся на ногах, обессилевших от потери крови, по тем хатам, где колхозники прятали нас на чердаках, под теми дубами, где мы закапывали документы, через много-много лет пройдут молодые, годящиеся нам во внуки, модно-бородатые кандидаты физико-математиче­ских наук с мудреными приборами, и их поход будет называться «Поисковая экспедиция Зеленая брама-1983».

Отчет экспедиции лежит передо мной, на первой стра­нице всевозможные визы и подписи ответственных испол­нителей и заведующего отделом космической электродина­мики Института земного магнетизма, ионосферы и рас­пространения радиоволн Академии наук СССР.

Признаюсь, экспедиция была для меня полной неожиданностью. Только возвратившись из Подвысокого, «испол­нители» пришли ко мне знакомиться.

Они оказались очень славными парнями, вдохновенными романтиками, имеющими за плечами немалый поисковый багаж и нелегкий опыт: руководитель группы майор внутрен­ней службы Юрий Лискин — участник экспедиций по ме­стам трудовой и боевой славы; научный руководитель Андрей Станюкович, обнаруживший с помощью приборов пушки с корабля Витуса Беринга на Командорских остро­вах; Юрий Ружин — один из разработчиков проекта созда­ния искусственного северного сияния; Игорь Пименов — участник зимовки на станции «Восток» в Антарктиде.

В экспедиции еще участвовали физик Владимир Скомаровский, мастер спорта по подводному плаванию Александр Колесников, фотограф и тоже мастер спорта Андрей По­кровский и даже собственный молодой поэт, милицейский офицер Владимир Метельков.

Вот какая дружина обследовала район сражений августа 1941 года.

Прочитав мой рассказ о тех событиях, ребята, оказы­вается, решили проверить участок при помощи специаль­ных приборов.

Между нами говоря, они применили некоторую хит­рость: чтобы их поездка не показалась начальству недо­статочно научной, они в своих заявках нажимали на то, что есть возможность испытать новые поисковые приборы, а институт как раз в этом нуждался.

Искатели объяснили, что планировали встречу со мной перед выездом, но я тогда был на конгрессе мира за ру­бежом.

Они явились сразу по возвращении — возбужденные, шумные, кажущиеся громадными, прямо с порога вручили мне странный, по первому впечатлению — таинственный подарок: невеликий, но очень тяжелый мешок, наполненный каким-то шевелящимся, перемещающимся, движущимся грузом. В мешке оказался — нет, это невероятно! — отлич­но сохранившийся типографский шрифт нескольких гар­нитур — тот самый шрифт для ручного набора, который принадлежал походной типографии армейской газеты «Звезда Советов» и был похоронен моими коллегами по редакции в последний день существования газеты в селе Подвысокое.

Оказывается, появление экспедиции в Подвысоком воз­родило у сельчан интерес ко всему, что когда-то было закопано в их землю. Вспомнили, что еще в годы оккупации партизаны набрели на кассы со шрифтами и набирали листовки, что в некоторых хатах в качестве дет­ских игрушек хранятся свинцовые палочки с буковками. В общем шрифты собрали в мешок, вот они, полюбуйтесь, как сохранились! Железо рассыпается, медь превращается в мягкую зелень, а этот сплав, именуемый гартом,— целехонек! Вы можете понянчить буквы на ладони и подт­вердите, пожалуйста, что шрифт — тот самый. Его просил передать тому, кто закапывал, участковый упол­номоченный милиции товарищ Колючий...

Кандидаты физико-математических наук были коман­дированы лишь на неделю.

Народ оказался серьезный: понимая, что срок слишком мал, они не занимались раскопками, ограничились развед­кой неглубоких подвысоцких недр.

В аннотации так и сказано, что докладываются резуль­таты магниторазведочных работ для поиска объектов, со­крытых в августе 1941 г. частями РККА. Применялись серийные протонные магнитометры МПП-203. «Задачей работ являлся поиск аномальных зон на перспективных с точки зрения наличия тайников участках, их картирова­ние, предварительная интерпретация и, в ряде случаев, проверка выявленных аномалий раскопками».

Хозяева экспедиции — ДОСААФ Краснопресненского района, ДОСААФ МВД. Ребятам содействовали Централь­ный музей Вооруженных Сил, командование Киевского военного округа.

Далекие события, политые нашей кровью, переведены на язык науки, и я никак не могу сопоставить прошлое с сегодняшним. А у ребят, оказывается, глазами и ушами стали «быстродействующие квантовые магнито­метры, где вывод информации производится на печатаю­щее устройство с запаздыванием считания на 6—7 изме­рений».

Нет, не понимаю и не пойму никогда, не для меня эти премудрости!

Запутавшись в таблицах и чертежах, я простодушно спросил, что найдено, но мне вновь популярно объяснили, что была лишь рекогносцировка, когда будут окончательно выявлены аномалии — следующая экспедиция уже поведет раскопки.

Оказалось, кандидаты физико-математических наук умеют увлеченно и увлекательно рассказывать, как они об­наружили под землей массы металла, и не только под зем­лей, но и под водой: целый день провели на Синюхе, прове­ряли с лодки места, на которые указывали старожилы, и теперь убеждены, что на глубоком месте, под не менее чем двухметровым пластом ила есть «объект», заставляю­щий безумствовать стрелки магнитометров, и что это вер­нее всего — танк.

Их обследование показало, что дно Синюхи сплошь выстелено металлическими предметами.

Они теперь знают, где искать... (Спросили бы меня рань­ше, я бы указал, где могут и должны быть эти самые аномалии.)

Пожалуй, ребята несколько поторопились, не изучили историю наших боев в окружении, расположение штабов, позиции частей, не рассмотрели и не нанесли на местность все схемы и чертежи, присланные участниками боев и хранящиеся в народном музее. Простодушно поддавшись советам одного ветерана, случайно оказавшегося в этих местах, они, например, приняли на веру, что легендарный танк был закопан 31 июля в районе Легедзино... Но в тот день еще держалась Умань, еще не сомкнулось кольцо, и положение не могло быть расценено как критическое. Людей, которые бы закапывали документы и знамена 31-го июля, посчитали бы преступниками. Никто бы не дал им, не позволил приступить к похоронам танка! Танк был еще нужен для боя!

Нетрудно было догадаться, что в августе говорливого консультанта вообще не было в районе боев — он был, по его же словам, ранен и успел уйти либо его эвакуировали. Это могло происходить только раньше трагедии.

Танк закопать могли лишь после 5 августа, когда поло­жение становилось безнадежным...

Не скрою, я очень обрадовался, узнав, что моя книга хоть на один тайник, а все же навела экспедицию.

Я упомянул в одной газетной публикации о колхознике Сергее Горячковском, жителе Подвысокого, о его сыне Грицько, собиравшем в Зеленой браме оружие для пар­тизан.

Вскоре пришло письмо из белорусского города Несвижа: «Я — тот самый Грицько...»

Григорий Сергеевич Горячковский успел послужить в армии, закончил высшую партийную школу. Теперь он на советской работе в Белоруссии. К письму своему он прило­жил лист топографической карты с пометкой: вот тут, на огороде, были зарыты документы крупного штаба, а также оружие.

Рисунок Григория Сергеевича, бывшего Грицько, я отослал в Народный музей вместе с другими схемами, коих накопилось у меня предостаточно (на одной, присланной в прошлом году, отмечено крестиком место, где должен быть закопан... самолет. В достоверности этих данных сом­неваюсь, но столько чудес вокруг Зеленой брамы, что все версии подлежат изучению и проверке).

Грицько предупреждал, что тайник, вероятней всего, заминирован и необходимо проявить осторожность.

И вот в отчете кандидатов физико-математических наук появился в списке обследованных объектов «участок Горячковского».

Это дом 129 по Зеленобрамской улице.

Несмотря на то что был разгар лета, хозяйка разре­шила копнуть на огороде, и были найдены, видимо ранее хранившиеся в чемодане, окончательно сгнившем, наган, гранаты, патроны и часть мундира комиссара высокого ранга.

На рукаве — комиссарская эмблема, но не обычная, а золотого шитья.

Как видно из отчета, к изучению предметов была при­влечена лаборатория реставрации Института археологии Академии наук, и вот как записано восстановление комис­сарской звездочки: «Нашивка (фрагмент многослойной ткани с позументным шитьем) обрабатывалась следующим образом: многократное смачивание перхлорэтиленом на подложке из нескольких слоев фильтровальной бумаги с параллельной механической очисткой острым глазным скальпелем витков позументного шитья...»

Все по науке...

В том же развалившемся чемоданчике обнаружили здорово обглоданный ржавчиной наган и пачку бумаг, ко­торая, правда, в руки искателей не далась.

Вообще в обращении с бумагой открыватели пушек Витуса Беринга, покорители Антарктиды и изобретатели искусственного северного сияния не проявили должного умения. Кандидаты физико-математических наук разве не знали, что пролежавшая более сорока лет под землей бума­га, поддававшаяся воздействию, влаги и микробов, не вы­держивает встречи со свежим воздухом и солнечным светом? Она превращается мгновенно в пыль, в прах, ни восстановить, ни прочесть уже ничего нельзя.

К сожалению, нестойкость бумаги вообще не прини­мается во внимание многими, если не всеми искателями и следопытами. Находя «смертные» медальоны, не могут удержаться, чтобы не раскрыть их. Легкомысленное любо­пытство еще одну судьбу хоронит второй раз, и теперь уже навеки.

А ведь если комиссар высокого ранга закопал вместе со своей гимнастеркой бумаги, это, конечно, была не просто пачка старых газет. Но и пачка газет представила бы интерес: ведь нашей армейской газеты «Звезда Советов» нет ни в одном архиве! (Я уже об этом упоминал.)

Правда, в выводах экспедиции отмечено, что необхо­димо в дальнейшем подключать к поиску специалистов в области обработки и сохранения документов, всего того, что в отчете именуется «оперативной полевой консер­вацией».

Ценный трофей экспедиции — коллекция найденных в земле печатей воинских частей и соединений. Печати однотипны — бронзовые круглые, с выгравированными номерами и буквами, их вжимают в расплавленный сургуч. Они отлично сохранились, хоть сейчас засургучивай сек­ретный пакет.

Последние дни экспедиция действовала в сотрудни­честве с саперами, присланными из военного округа. Но поле деятельности для саперов не было обеспечено, рекогносцировка лишь началась.

О результатах говорить рано. А все-таки дело сдвинулось с нулевой отметки...

Мы расстались с участниками экспедиции добрыми друзьями и условились, что вместе будем изучать поступаю­щие письма и документы, готовиться к продолжению поисков.

Не прошло и недели — меня посетили двое человек из новой группы искателей. Очень молодые, с хорошей спортивной осанкой, самоуверенные.

Представились: Юрий Смирнов — юрист, Алексей Ар­хипов — шофер. Живут под Москвой, в Красногорске, состоят в активе клуба «Искатель», организованного горко­мом комсомола. С детства увлекаются подводным плава­нием и исторической наукой. Члены клуба, аквалангисты, коллективно читали «Зеленую браму» и договорились гото­вить экспедицию на реки Синюху и Ятрань.

— Что, по-вашему, можно обнаружить в глубинах этих рек?

Отвечают бойко:

— По-нашему, то же, что и по-вашему. У вас написано, что на дне Синюхи остался танк, значит, мы его должны найти и обследовать.

Мне очень захотелось поближе узнать этих молодых людей.

Оказывается, они уже не первый год занимаются под­водными поисками, ездили на Черное море, где сотрудни­чали с археологами; прослышав байку о сокровищах мос­ковского Кремля, вывезенных Наполеоном и затопленных в Бобровском озере, по-партизански махнули в Белоруссию, но их оттуда, как говорится, «наладили», популярно объяс­нили, что хватает своих аквалангистов и обойдутся без красногорских искателей.

Поговорили о «Черном принце», Бермудском треуголь­нике, о тайнах морей, и я все-таки посчитал необходимым несколько остудить пыл красногорских ихтиандров: вам нужны сокровища Наполеона, амфоры эллинских кораблей, а на Синюхе в лучшем случае вы достанете со дна ржавое железо.

Мои гости так на меня посмотрели, что я засомневал­ся — могут ли люди разных поколений понять друг друга, и уверился, что они не отступятся, все равно поедут на Синюху доставать танк...

Достанут?

Хочу верить и верю в их успех. Помощь населения им обеспечена, болельщиков у них хоть отбавляй.

Могу представить читателям в подтверждение хотя бы такое письмо. Оно от Н. А. Левицкого, механика машино­строительного завода в Дружковке (Донбасс). Левицкий сообщает, что ему 34 года и вот уже 14 лет он с товарищами ходит по местам боевой славы вдоль Северского Донца, ведет раскопки, научился подрывать снаряды и мины, раз­ряжать старые гранаты.

«Но это все детство!» — восклицает донбасский сле­допыт.

А настоящим делом он считает раскопки в районе Зе­леной брамы и готов принять в них участие. Он мог бы провести в экспедиции свой очередной отпуск, предлагает разбить местность на квадраты и каждый квадрат обследо­вать, а также изучить все письма, чертежи и схемы.

Письмо завершается скромно: «Думаю, что даже как рабочая сила я пригодился бы...»