Зеркало для героя

Глава 37

На примусе мы поджарили баночной ветчины с яичницей, за ужином и познакомились. Матроса звали Хосе, было ему тридцать лет, и мечтал он купить яхту. Когда за окнами «маяка» стемнело, я пошел наверх, предпочитая спать в кровати, где спала Анна.

– Не советую, – покачал головой Хосе. – Я обычно сплю внизу. Оттуда легче унести ноги в случае опасности.

Я пожелал невольному отшельнику спокойной ночи и поднялся в спальню.

– Эй! – донеслось снизу. – Надеюсь, ты не станешь зажигать свечи?

Я хорошо понимал его. Матрос прожил на острове больше месяца, он видел и знал намного больше меня, и у него, само собой, были все основания опасаться за свою жизнь. В его глазах я выглядел легкомысленным и самоуверенным драчуном, каким мне сначала казался Дик, и Хосе считал необходимым давать мне советы и предостерегать от возможных неприятностей.

Я успокоил его, пообещав, что не только не буду зажигать свечей, но также не посмею храпеть и выходить из спальни по малой нужде.

Вскоре стихли шаги матроса и его кашель. Я неподвижно лежал поверх покрывала, глядя на конусообразный потолок, на который оконные рамы от восходящей луны отбрасывали тень, похожую на гигантскую паутину. Я представлял, как всего несколько ночей назад здесь, под этой тенью, в полном одиночестве, лежала Анна, так же смотрела в потолок и прислушивалась к мерному шуму волн, накатывающих на берег. О чем она думала тогда? Вспоминала ли меня? Отводила ли она мне какую-либо роль в своих ошеломляющих замыслах?

Я повернулся на живот, утопая лицом в подушке. Горьковатый запах духов Анны вызвал в душе такие яркие воспоминания, что у меня мучительно заныло под сердцем. Казалось, что Анна сейчас где-то совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в то же время – бесконечно далеко от меня, и расстояние это непреодолимо. Я не хотел обманывать себя, и интуиция говорила, что в жизни Анны произошло нечто такое, что в мгновение изменило ее, удалило на бесконечность и вычеркнуло меня из ее сердца. Это рано или поздно должно было случиться. Я не ценил Анну так, как она того заслуживала, я привык, что она всегда была рядом со мной и будет довольствоваться нашими неопределенными отношениями полусемьи, полудрузей и полулюбовников.

Я протянул руку к тумбочке, коснулся панели магнитолы и нажал на кнопку воспроизведения. Динамики тихо зашипели. Музыка, которую слушала Анна, не зазвучала. Кассета оказалась чистой, во всяком случае, после того места, на котором лента была остановлена.

Я отмотал немного назад и снова включил воспроизведение. И тотчас комната наполнилась голосом Анны: «…удастся увидеть какие-либо признаки подготовки к загрузке товара: рабочие могут переносить тюки, возить на тележках баулы, словом, во всякой муравьиной возне можно заметить что-нибудь полезное. Это будет очень удачный момент, тем более что Гонсалес в это время будет находиться в море, на одном из катеров…»

Очень кстати! Это было что-то вроде звукового дневника или письма, адресованного, может быть, нам с Владом.

Я сел в постели, бережно взял магнитолу в руки, поставил ее на колени и перемотал кассету в начало. Записано было немного, и я понадеялся, что энергии в батарейках хватит на то, чтобы можно было прослушать всю запись.

Громкость я убавил до такой степени, чтобы за пределы спальни звук не проникал, и слушал голос Анны, лежа головой на динамике, как на подушке.

«Столько событий, я так взволнована, а до выхода на связь с комиссаром еще целых два дня! Я просто умираю от желания поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями от пережитого. Сторожевые псы плохие слушатели, они нетерпеливы, часто перебивают своим лаем и норовят лизнуть в лицо. Хорошо, что я нашла в доме магнитолу. Она молча мотает на свой ус все, что я ей говорю, и у меня есть надежда, что кассету удастся передать на материк с каким-нибудь рыболовецким судном, которые проходят мимо острова довольно часто.

Чутье не подвело Влада – остров прекрасен. Может быть, мое сравнение будет не совсем удачное, но с вертолета он напоминает круглый белый хлеб, который испекли на наклонном противне, и оттого масса теста переместилась к одному краю (восточному), образовав там неприступные скалы с глубокими промоинами и утесами. Противоположная, западная, сторона представляет собой невысокое, ровное, как стол, плато, имеющее форму серпа. Там я разглядела постройки, спрятанные под сенью деревьев. Южный и северный берега острова идеально подходят для воплощения идеи Влада: белый песочек, мелководье, лохматые пальмы и пологий подъем, где природа постаралась и создала террасы, словно специально предназначенные для дорог и капитального строительства.

Я думала, что Гонсалес сразу же представит меня Августино, но ошиблась. Вертолет приземлился где-то на юго-востоке, на маленькой площадке, поросшей выжженной травой. Неподалеку возвышалось белое цилиндрическое здание, построенное в стиле маяка. Вокруг него когда-то был прекрасный сад, к которому как минимум год не прикладывались руки садовника. И этот умирающий сад оказался самым тяжелым зрелищем первого дня.

Гонсалес со своей неизменной улыбочкой смотрел, как я хватаюсь за голову и ищу садовые инструменты. Не располагая временем наблюдать за моими поисками, он пригласил меня в дом.

Внутри дом производил не менее унылое впечатление, чем сад, хотя было заметно, что к моему приезду здесь мало-мальски пытались навести порядок. Полусумрачная гостиная, свет в которую проникал из двух крохотных окошек, напоминающих крепостные бойницы, была заставлена антикварной мебелью эпохи английского колонизаторства в Индии. Но не это омрачило мое настроение. Гонсалес, наблюдая за тем, какую реакцию произведут на меня его слова, пояснил, что в этом доме Августино прожил практически в одиночку свой самый трудный год жизни – когда погибла дочь Валери.

Я не нашла в себе мужества даже прикоснуться к этим ампирным креслам и диванам, от которых, казалось, веет могильным холодом, и быстро поднялась на второй этаж. Это был хозяйственный этаж, частично занятый кухней, душевой (в связи с отсутствием электричества подачи воды не было, и я пользовалась родником в саду) и кладовыми с ржавыми холодильниками и кухонным оборудованием.

Зато от спальни, которая находилась на последнем этаже, я была в восторге. Это трудно описать словами. Стеклянные стены по окружности, через которые можно любоваться удивительным видом на южный берег и поросшую густым лесом главную вершину острова, зеркальный конусообразный потолок, большая кровать (о такой я даже не могла мечтать!) – словом, райское ложе, его надо видеть.

Гонсалес пообещал, что здесь я буду в полной безопасности, как, собственно, в любой точке острова, так как его территория постоянно патрулируется моторными лодками и вертолетом. Двух одичавших черных псов, невероятно похожих друг на друга, которые охраняли особняк, он посоветовал мне покормить и приручить. Затем попросил все мои документы, касающиеся собственности на остров, сунул их в папку и пообещал, что сегодня же обсудит наше дальнейшее сотрудничество с Августино.

Когда мы распрощались, он вспомнил (вернее, сделал вид, что вспомнил) о необходимости дать мне один важный совет. «Ты можешь ходить по острову там, где тебе вздумается. Но не приведи господь зайти тебе на западную часть. Поля, которые ограничивают эту часть от остальной территории, заминированы». На мой вопрос, от кого так серьезно защищается Августино, Гонсалес ничего не ответил.

Несмотря на острое чувство одиночества и неприятное, почти мистическое ощущение присутствия в доме духа Августино, я заснула сразу, как сгустились сумерки, но проснулась глубокой ночью от громкого лая псов. Выглянув в окно, я увидела, что мои охранники черными тенями несутся по саду в сторону главных ворот, но бежали они, виляя хвостами, и лаяли, поскуливая, словно чуяли приближение хозяина. Они растаяли в темноте, и снова наступила тишина, если не считать убаюкивающего шума прибоя.

Я снова легла, но долго не могла уснуть, думая о предупреждении Гонсалеса. Минное поле на необитаемом острове – это было что-то странное. Если таким образом Августино охранял свои склады с наркотиками, то почему он оставил «голой» береговую линию? По логике, прикрывать склады следовало бы со стороны моря, а не со стороны леса.

Я проснулась рано. Нервы были натянуты, словно у солдата перед боем, даже во сне мысли не оставили меня, и было такое ощущение, словно я всю ночь при свете луны разгадывала кроссворды. И все же тело переполняло ощущение свежести и силы. Я сбегала на берег, искупалась в океане, а вернувшись, приготовила на примусе кофе.

То, что Гонсалес пообещал мне полную безопасность в этом доме, по-видимому, означало, что он приставил ко мне какого-то невидимого охранника, причем голодного. У меня прекрасная память на расстановку предметов, мне бывает достаточно одного взгляда на шахматную доску, чтобы запомнить положение фигур на любом этапе игры. Так вот, в мое отсутствие кто-то похозяйничал в коробках, в которых лежали продукты, и я с твердой уверенностью могла сказать, что это сделали не псы, потому что прикрыть за собой дверь, уходя из особняка, они не могли.

Этой версией об охраннике, а точнее, о шпионе, который следил за мной, можно было объяснить и странное поведение собак сегодняшней ночью. Это открытие меня не слишком встревожило, так как существует множество способов избавиться от «хвоста», если о его существовании известно.

Я не предполагала, что Гонсалес может прилететь к особняку слишком рано, и, пока держалась утренняя прохлада, я решила пройти по берегу в сторону той самой неприкасаемой западной части острова, где находилась резиденция Августино.

Псы сопровождали меня километра три или четыре. Они были веселы и внешне беззаботны. Прыгая по воде, кусали волны, накатывающие на берег, догоняли друг друга, демонстрируя удивительное сходство не только фигур и окраса шерсти, но и характеров. Можно было подумать, что это компьютерный трюк, реклама собачьего корма.

Так я, развлекаясь в обществе псов, дошла до скалистого мыса, представляющего нагромождение камней, уходящее на несколько десятков метров в море. Словно здесь было начато строительство гигантской плотины, да заброшено. И тут с моими четвероногими друзьями что-то произошло. Они перестали резвиться, перешли на шаг, не сводя своих черных глаз с мыса, а затем я увидела, как у обоих на загривке дыбом встала шерсть. Я тоже посмотрела на мыс, но не заметила ничего, кроме белой пены от разбивающихся о камни волн. Мне показалось это странным, так как зрение у собак не лучше, чем у человека, а их чутье в тот момент не играло никакой роли, потому что ветер дул нам в спину. Сначала я решила, что собаки испугались водяных фонтанов, которые с каждым накатом волны вырывались из-под камней, и побежала вперед, вовлекая псов в игру. Но барбосы, продолжая негромко рычать, стояли как вкопанные.

Я не могла понять, что их испугало. Попытки схватить их за загривок и потащить вперед ни к чему не привели. Псы начинали жалобно скулить, прижимать уши, подгибать лапы и валиться на песок. Казалось, что в нескольких шагах от них проходит какая-то невидимая граница, перейти которую они не могут, и этот запрет заложен на уровне инстинкта, как, скажем, нельзя заставить обыкновенную собаку добровольно пойти в огонь.

Я оставила своих нерешительных спутников и дальше пошла одна. По каменному завалу идти было трудно, и, чтобы ненароком не сорваться в трещину, я сняла кроссовки, зашла в воду и поплыла. Море норовило кинуть меня на камни, и я испытала довольно острые ощущения, когда волна вдруг стремительно подняла меня и понесла прямо на каменную стену. Спасло меня то, что я успела повернуться к стене ногами и оттолкнулась от нее.

Проплыв мимо каменного завала, я наконец почувствовала под ногами ровный песок и уже готова была выйти на берег, как увидела метрах в пятидесяти от себя человека с винтовкой. Он неподвижно стоял на большом валуне спиной ко мне, словно охранял кого-то, кто был под ним, за валуном. Одет он был в полевую форму офицера США – в бежевые шорты, такого же цвета рубашку и панаму.

Про людей с оружием Гонсалес мне ничего не говорил, и потому я предпочла не высовываться из воды и выяснить, ради чего этот человек убивает время в такой невыразительной и неподвижной позе.

Я медленно доплыла до валуна и, когда человек уже не мог меня увидеть, нащупала дно и осторожно пошла вдоль каменной стены, прижимаясь к ней телом.

Вскоре моему взору открылась маленькая бухта с тихой и прозрачной водой, окруженная со всех сторон скалами, на которых я заметила еще двух вооруженных человек. Но самое интересное было у воды, на узком серповидном пляже. Там лежали, сидели, купались не меньше полусотни молодых и совершенно лысых индианок, все раздетые донага. Их унифицированная одежда, представляющая голубые короткие штанишки и такого же цвета рубахи, была аккуратно сложена стопочками в тени. Я рассматривала это странное лежбище минут десять, но не нашла ни одной женщины с европейскими чертами лица. Все они были в меру страшненькими, средней упитанности, причем добрая половина их были беременны.

Я много слышала и читала про аквакультуру, про роды в естественных природных условиях, в морской воде, и решила, что все эти женщины являются фанатками экзотических условий воспроизводства населения. Это предположение доказывало появление на пляже двух мужчин в белых халатах, при которых женщины вели себя, как перед врачами, и если мужчины приближались к кому-либо, то давали себя осматривать и ощупывать, поворачиваясь во все стороны.

Эта спасительная версия – про сборище фанаток аквакультуры – была, конечно, полнейшим бредом, но мне она дала некоторое душевное равновесие, ибо появление на острове, находящемся под контролем наркомафии, такого количества беременных женщин было, мягко говоря, странным, если не сказать абсурдным. При всем моем желании быстро найти какое-нибудь разумное объяснение увиденному ничего иного, кроме аквакультуры, в голову не приходило, а эта гипотеза трещала по всем швам, заглушая шум прибоя.

Я возвращалась к псам, которые преданно ждали меня у каменного завала, и думала, для чего Августино, который всю жизнь занимался производством и контрабандой наркотиков, понадобилось такое количество женщин. Может быть, Седой Волк на старости лет сошел с ума и решил обзавестись гаремом? Но даже если допустить эту идиотскую версию, то неужели наркобарон не смог подобрать себе более симпатичных женщин?

Весь обратный путь я пыталась разгадать загадку, которую задал мне Августино. Псы снова ожили, и чем дальше мы удалялись от бухты, тем веселее становились они и снова носились по прибою, высунув языки, попадали под волны, отряхивались рядом со мной, устраивая мне нечто похожее на душ Шарко.

В особняке меня ждал Гонсалес. Он был недоволен тем, что я заставила его ждать, и попытался предъявить мне претензии, на что я безапелляционно ответила, что мои передвижения по острову, являющемуся моей собственностью, ни по времени, ни по маршрутам регламентированы быть не могут.

«Разве я не говорил тебе, что на сегодня у Августино запланирована встреча с тобой?» – спросил он.

«Нет, – ответила я. – О том, что встреча состоится именно сегодня, ты не говорил. Но неужели у Августино настолько плотный рабочий день, что он не сможет принять меня, когда это будет удобно мне?»

Словом, я попыталась сразу поставить себя на свое место. Гонсалесу что-то не понравилось. Он нахмурился еще больше и сквозь зубы произнес: «Только черт знает, что придет в голову этой старой гиене».

Похоже, что эти слова вырвались помимо его воли, и Гонсалес тотчас замолчал, искоса глядя на меня, чтобы увидеть, как я отреагирую на это непозволительное ругательство в адрес шефа. Вполне возможно, что это была проверка моей лояльности по отношению к Августино, потому я должна была отреагировать однозначно. Сыграв негодование, я потребовала от Гонсалеса объяснений. Он, как мне показалось, немного смутился и попытался все перевести в шутку.

По случаю приема у главного мафиози Южной Америки я надела свой парадный белый костюм. По пути к вертолету и во время короткого полета мы ни о чем не говорили, и тогда я подумала о том, не слишком ли доверяю этому якобы спаянному тандему Августино–Гонсалес? Так ли предан Гонсалес своему шефу, как он это демонстрирует?

Вертолет заходил на посадку по такой хитроумной глиссаде, что я не смогла ничего толком рассмотреть. Сначала под нами были только водная гладь да белые полоски прибоя, затем вдруг стремительно стали приближаться деревья, сливаясь в сплошную зеленую ленту, и вертолет, круто накренившись, сделал петлю над лужайкой и тотчас пошел на посадку…»

Я выключил магнитолу. Внизу, под окнами, вдруг утробно зарычали псы, а затем, повизгивая, заскулили, переходя на все более высокие ноты. В гостиной раздались осторожные шаги и бормотание Хосе.

– Эй! – позвал он меня снизу, поднявшись на кухню. – Ты не спишь?

– Нет, не сплю.

– Слышишь, псы чем-то встревожены? Надо бы посмотреть…

Он боялся выходить из особняка один, хотя держал наизготове ружье, заряженное семимиллиметровой картечью.

Я встал с кровати и спустился вниз. В свете луны, который пробивался через окно-бойницу, было видно, насколько Хосе взволнован и испуган.

– Если что, – шепотом произнес он, – то в разные стороны и в лес.

– Ты хорошо стреляешь?

– Я? – зачем-то переспросил Хосе и взглянул на ружье.

Врать он не хотел, а сказать правду ему было стыдно.

– Если в чем-то сомневаешься, – помог я ему, – то лучше отдай эту хлопушку мне.

– Давай действуй! – Матрос охотно уступил ружье и шагнул в сторону, пропуская меня вперед.

Я спустился вниз, приоткрыл дверь, и мне под ноги тотчас кинулись оба пса. Два здоровых волкодава мелко дрожали, толкали друг друга, норовя теснее прижаться к моим ногам.

Я вышел в ночной сад. Вокруг меня призрачными тенями стояли деревья, а дальше, за белой полосой забора, начиналось царство сплошного мрака, над которым повисли холодные глаза звезд. Мерный шум волн, долетающий с берега, заполнял тишину леса.

Псы, увидев во мне надежного защитника, снова зарычали, правда, не совсем смело и грозно. Они смотрели в ту сторону, где бетонная секция забора над осевшей почвой упала на землю плашмя, открыв проход в джунгли.

Не могу сказать, что я испытывал приятные чувства, но так откровенно демонстрировать суеверный страх, как это делал Хосе, мне было стыдно, и я, вскинув ружье, пошел к черному проему. Псы несколько метров храбро сопровождали меня, но затем снова остановились, прижали уши к головам, легли на землю и заскулили. Они вели себя так же, как и с Анной, когда она шла по пляжу.

Я вышел за пределы сада один. Непроглядная темень окружила меня. Я стоял на бетонной плите, глядя по сторонам, и чувствовал, как указательный палец дрожит на спусковом крючке. Нервы натягивались, как гитарные струны, и мне казалось, что они начинают тонко звенеть, и звук этот быстро усиливается и доходит до сверлящей в мозгу ноты…

«Тьфу! Что это со мной?» – подумал я, резко качнул головой, словно хотел стряхнуть с себя липкий суеверный страх. Собака – глупое существо. Она может испугаться собственной тени.

С этими мыслями я сделал несколько шагов вперед, вглядываясь в темноту, как вдруг увидел в непроглядном мраке зарослей два светящихся красноватых глаза.

Они были совсем близко от меня, в каких-нибудь двадцати метрах, и располагались у самой земли, словно принадлежали очень маленькому или же ползающему существу. Я остановился как вкопанный, чувствуя, что от напряжения немеет спина. Красные глаза, казалось, гипнотизируют меня, подавляя волю, и я не смог даже приподнять ружье до уровня лица и прицелиться. Как назло, в голове вдруг отчетливо всплыл рассказ Ники о белых червях с красными глазами, населяющих остров, и тотчас волна гадливого ужаса накрыла меня с головой.

Я выстрелил от бедра, не целясь. Сухой треск разорвал гнетущую тишину. Красные глаза мгновенно исчезли, словно это были светящиеся мишени в тире.

Не шевелясь и остановив дыхание, я простоял еще минуту, до рези в глазах всматриваясь в темноту. Матрос неслышно подошел ко мне сзади и одними губами шепнул:

– Что это было?

– Какой-то зверек, – искусственно бодрым голосом ответил я и, повернувшись, пошел к дому.

– Думаешь, попал? – с надеждой спросил Хосе.

Надо было как-то оправдать свое самоуверенное заявление насчет хорошей стрельбы.

– Я лишь спугнул его, выстрелив вверх.

Псы втихаря попытались протиснуться в дом следом за нами, но я вытолкнул их наружу.

– Свой хлеб, дорогие мои, надо отрабатывать.

Инцидент был исчерпан. Я отдал ружье матросу, пожелал ему спокойной ночи и поднялся в спальню. Мне еще предстояло дослушать запись Анны.