Знахарка

Глава 7.

...Сквозь излом времен, открывающийся по-за черными зрачками, Яра видит невысокого мальца.

Темная макушка проворно выныривает из высоких трав, пока он мчится по широкому лугу. Стройная овсяница хлещет сорванца по босым пяткам, а он все бежит.

Вперед! Вперед! Вперед!

В глаза ударяют яркие блики солнца, отражающиеся от водной глади небольшого озерца, и ее воин, заливисто смеясь, падает в густую сныть, поросшую по кромке воды. Вдыхает свору ярких запахов: от сухого сена до свежих цветов.

Там, за полем, травы много, и батька часто приводит туда скотину. Говорит, потом молоко вкусное, свежее.

А дитя все смеется. Так задорно, что Яра не удерживается, не может. Улыбается.

Она прыгает сквозь колышущееся окно, сотканное из сгустившегося воздуха, и спешит к нему. Знахарка падает почти рядом - боится, что заметит. Но малец не видит ее, продолжая хохотать. И где-то раскиданы стоптанные лапти, которые плетут его сестры названные. Лыко дерут с лип по весне, а потом он находит у лавки обновку. Почему-то у него лапти живут короче других...

А на свежей вырубке - заросли иван-чая. Их мать собирает, сушит, и целую зиму вся семья смакует вкусный напой. А уж мед-то какой...

Малец сжимает в ладони сладкий кулич, щедро сдобренный кедровыми орешками. Это лакомство он любит больше прочих. Медовая начинка растекается по губам, и маленький воин тут же слизывает солнечный нектар, чтоб не пропал тот.

Его зовут.

Кажется, отец. Что-то стряслось, только ребенок все не может понять. Рубаха на отце прорвана, а само полотно в саже, воняет нещадно. В руке - меч. Ржавый, в разводах. И понятно, что кровь эта - человечья.

Голос батьки странный, рваный. И слова злые, страшные выходят. Про то, что воеводство горит, а с ним - село родное. И что Великий Князь на рассвете расправу чинил - воеводу на плаху отправил.

Перед мальчуганом встает смутный образ черноволосого мужчины, молодого еще. Он всегда был добр к мальцу, приезжал до села проведать того. И обещался скоро забрать в дом отчий, да только вот не вышло. Воеводу малец дядькой звал, а тот гладил его по макушке всякий раз, как гостил в селе с визитом. Нынче, стало быть, некому исполнить обещанное...

В носу щиплет от непролитых слез, а на запястье - резкая боль. Яра чувствует ее как свою. Воин пытается одернуть руку, да только никак не выходит - брат держит крепко. А сам плачет. Он впервые видит слезы Здебора:

- Бежать надо. Батька приказал.

А Дар все не торопится. Пытается броситься в сторону избы, в семью родную.

- Нет их уже, - шепчет брат сквозь слезы и горько добавляет: - всего воеводства нет. Дядьку твоего, Ярополка, изменником назвали. Казнили поутру. Теперь вот за нами...

И тянет в лес. В глушь.

А Дара раньше туда не пускали. Говорили, опасно.

Знать, Княжество изменилось, раз в лесу безопаснее, чем дома. Раз зверья боятся меньше людей...

И Дар позволяет брату увезти себя.

Он тоже плачет, хватаясь руками за небольшой меч, что выковал для него отец. Меч и запястья. Стальные оковы для рук он сохранит навсегда, а меч продаст за кусок хлеба. Только Дар об этом не знает пока.

Как и не знает о том, что будет дальше.

А дальше - дорога. Бесконечно долгая, голодная.

И лес, готовящийся к осени. Первые заморозки. Осенняя слякоть. Горькие сухие коренья, заеденные поздней кислой ягодой. И они с братом, греющиеся теплом тел друг друга.

И снова дорога, пахнущая лесом и гнилью прелых листьев.

Воспоминания идут рябью, проясняясь только у высоких белых ворот.

Яра чувствует усталость воина, видит его измождение. Она тянет руки к измотанному дитяти, выпускает целебные иголки, но те бегут врассыпную, не смея влиять на прошлое. И сила ее тратится тут впустую, не способная помочь.

А по-за крепкими створками ворот звучит голос:

- Откудова, рванье, пожаловали в Белоград?

Здебор берет разговор на себя. Мол, ехали с обозом на местную выставу лапти продавать, да и сгинули в руках разбойников. Батьку побили, а они, спасаясь, заблукали в лесу. Оттого-то и грязные, как рвань последняя.

Их не желают впускать, да только в городе гулянье, и кто-то добрый говорит, мол, что на площади будут объедки. А мальцы-то давно еды не знали. И стражник отходит в сторону, пропуская их с братом в сказочный город.

А в глазах белым-бело от диковинного камня.

В тот день они впервые наелись. Только на следующее утро желудок все равно сводит от голода. Небольшой меч, подаренный батькой, уходит в пухлые руки купца за три алтына - их хватает всего на неделю.

Потом голод, и рука, тянущаяся за запретным куском. Удар. Боль. Темница. И скрежет злых голосов, обещающих расправу.

Маленький воин плачет, а брат держится. Обещает спасти.

- Я взял тот хлеб, - говорит он, закрывая рот мальцу, - меня судите. А этого... - он нарочно делает паузу, - блаженного, не троньте.

Помнится, Дар тогда обиделся на брата знатно. Говорить даже не хотел за такое назвище...

Поутру его выставили за ворота, дав в дорогу крепкого пинка, а Здебора увели на суд. Казнь обещали.

А дальше - снова дорога. Слякоть. Голод.

И рябь воспоминаний меркнет под светом догорающей лучины...

Воин, что держал Ярославу с такой силой, захлебывается безмолвной яростью, смешанной с отчаянием. Глотает сухие слезы, чтоб те не пролились на щеки знахарки. И тяжелая голова устало клонится к девичьей груди, опаляя ту злым жаром.

А Яра гладит его, жалея. Что-то говорит, успокаивает. А когда тот снова поднимает на нее черные глаза - долго смотрит в них, ощущая родство с этим незнакомым человеком.

А затем отвечает поцелуем на поцелуй.

***

Крайя давно наблюдала за Ярой. Она чуяла в девке силу, да только как сказать ей? Знала, что та сторонится людей, и даже с нею не станет делиться. Да только силе этой нужен выход. Знахарка разумела это как никто другой.

Вот и пошла за внучкой в хлев.

Поразилась.

Нет, она знала, что Ярка прячет средь соломы нечто важное. Думала, наузу плетет. Одну из тех, что научила ее сама Крайя. Иль Огнедержца чтит по-за храмовничьим запретом.

Но даже не тело воина поразило ее. Старуха впервые увидела чистую целебну, льющуюся из ладоней девки. Мощную, светлую, искристую.

Значит, не знахарка внучка ее - ворожея.

Древний дар небожителей.

Говаривали, что таких детей одаривали не божественные повитухи - Роженицы, а сама Макошь пряла им судьбу. Сидела Пряха посеред высокой избы, да брала одну нить за другой. Полотно ткала. И все с красными сплетала. Чтоб узор целебный получился, чтоб силой могла ворожея делиться. А потом заворачивала чистую душу этим полотном, чтоб в утробе матки кто не сглазил.

И рождалось дитя дивное, лучистое своею силою.

Да только люди забыли про это.

Пришли храмы, смели старые поверья. Каменный Огнедержец пал, а с ним забылись и наветы небожителей.

Теперь не ворожеей для людей - ведьмою была Яра. И за ворожбу могла поквитаться жизнью. Коль прознают про нее...

Крайя схватилась за грудь. От боли порвала на себе платье. Не бывать этому! Древняя, давно забытая боль вспомнилась старухе, опалила разум. Замочила сморщенные щеки горькой слезой. Не даст она внучку в обиду! Жизнь положит за нее, схоронит от людского гнева, от глаза и слова дурного.

Да только коль не пустить целебну в мир, Макошь навсегда проклянет ворожею. Сурова старая божиня. Запрет для нее жизнь хорошую. Расскажет Симарглу о девке, а тот и станет за ней свататься раньше часу. В Стылую Избу хозяйкой звать. И растопит костер людскими руками, чтоб как ведьму схоронили.

И Крайя решилась.

Она встретила Ярославу в сенях, когда та вернулась поздно вечером:

- Все знаю, Ярка, не отговаривай. Не осужу тебя, не бойся. И воина твоего не раскрою. Другое тебе хочу сказать. В руках твоих живет целебна, подаренная старой Пряхой. Не отдавать ее людям нельзя - проклятой станешь. Пойдем, хорошая, нужно спешить.

И она потянула за собой удивленную девку.

На дворе было так морозно, что холод пробирался даже под тулуп. Молодая знахарка устала, и глаза закрывались сами собой. Да и проголодалась она - с обеда ничего во рту не держала.

- Погоди, бабушка, куда? - Яра уперлась ногами в снег, не давая старушке двинуться с места, и с волнением спросила: - Куда ты?

- Я не смогу тебе помочь, Ярка. Не смогу. Давно растеряла свой дар, выменяв его на страшное проклятье. Душа моя гнилая не годится, чтоб провести за тобой целебну, учить тебя. Да только есть в Низкогорье баба одна. Знахаркой ее кличут люди, не понимая: не знахарка - ворожея она. Я знала ее раньше. В другой жизни, когда душою своею властвовала. Поможет она тебе. Научит. Пойдем!

И старуха бросилась к лошадям, что уже били копытами.

- Тебе тяжко будет добираться на кобыле, - взволновалась Яра, - глядишь, сбросит.

- Не сбросит кобыла такую, как я. Не волнуйся. Скорей, нам часу отпущено - ночь. Люди не должны прознать о тебе!

И она с трудом влезла в седло.

Яра вскочила на кобылу ловко и тут же тронула поводья.

Темень вокруг стояла непроглядная. Сколько раз ветки цепляли волосы Яры, она уж и припомнить не могла. В лесу ночью страшно. Перед глазами встал недавно убитый Святом волк, и Ярослава невольно поежилась: в прошлый раз у нее хотя бы был нож...

Кобылы шли тяжко. Дергали ушами, чуя опасность. Копыта то и дело глубоко уходили в снег, и силы животин оставляли их с каждой минутой. Наконец, Крайя остановилась:

- Помоги мне, дитя, - она протянула руки, и Яра, спрыгнув с лошади, помогла спешиться и ей.

- Привяжи кобылу к дереву, ей дальше нельзя, - Крайя сделала то же самое, потянув девку за рукав: - пойдем, скоро село.

Околица Низкогорья была почти такой же, как и в Светломесте. Занесенная искристым снегом, она огораживала село от леса. Впереди горели несколько одиноких огоньков и вздымались тяжелые клубы печного дыма. Тут же света было мало: его едва хватало на тонкие вытоптанные дорожки меж изб.

Невысокий деревянный забор огораживал село частокольной линией, и здесь, у самой кромки, стояла одинокая изба.

Крайя сделала несколько шагов и болезненно зашипела:

- Соль...

Отошла чуть в сторону и стала приглядываться, выбирать, куда ступить. Осторожно подошла к невысокому дому, довольно прочному, и сильно застучала в дверь.

Яра ждала. Молодая знахарка мало что понимала. Знала только, что выполнит все заради Крайи.

Сердце грохотало в голове, и она почувствовала, что вот-вот ослабнет. Но дверь отворилась раньше, и в проеме показалась седая голова.

Открывшая им ворожея была стара. Многим старше Крайи. Тяжелые веки почти закрывали выцветшие глаза, и торчащие из-под них белки казались желтыми от времени. Ссохшиеся пальцы искали опору в двери, а сама ворожея переминалась с ноги на ногу, кряхтя от усталости. Было видно, что ноги ее болят, и каждая минута дается им с трудом.

Ворожея бросила тяжкий взгляд на старую знахарку:

- Чего тебе? Уж не постеснялась после всего приходить? - И она попыталась захлопнуть дверь перед самой Крайей. Но та, удержав ее ногой, не позволила:

- Не за себя пришла просить, Улада, за внучку. Ворожея она, как и ты. Помоги ей, выучи. Проведи дар целебны в руки девки!

- И не проси, Крайя! Врагом была ты мне, врагом и твоя девка станет!

- Не враг она тебе, - перечила знахарка, - да и не помрешь ты без нее. Тяжко будет. Просить придется селян крышу разобрать, чтоб Симаргл мог из хаты душу вытянуть. А тогда и прознают люди про тебя. Поймут, что не такая, как они. Ведьмой покличут. Оттащат на храмовничью площадь, да и сожгут. Чертовой невестою станешь для всех. Готова так помереть, только бы отомстить?

Седая женщина еще несколько раз дернула дверью, но потом сдалась:

- Будь по-твоему, Крайя. Научу девку. Смерть моя уж стучится в двери, не могу больше прогонять ее. Только знай, ночница, все одно: уйду с обидой на тебя.

- Дело твое. Не стану врать: груз вины несу перед тобой. Только это не Яркина провинность. Моя!

- Где она? - Улада близоруко вперилась взглядом в Ярославу, разглядывая ее с головы до ног. - Подкидыш? Кровь в ней чужая, южная, не этих мест.

- Не подкидыш. Своя она. А кровь древняя, суровая. Стойкая до всяких бед. Батькина. Матка ейная Лесами рожденная...

- Что ж, оставляй свою девку. Вернется на рассвете.

Крайя попыталась было войти в хату вслед за Ярой, да Улада не дала:

- Не ступать тебе ногой в мою избу, ночница. Эта хата - обитель света, ты ж несешь за собой мрак.

И она захлопнула дверь перед самым носом Крайи.

Яра в негодовании попыталась было уйти, но старуха остановила ее:

- Не ходи за ней, дитя. Лес боится ее, зверье не тронет. Ее душа гнилая, как и тело. Падаль твоя бабка!

И она убрала седые волосы в косынку:

- Где целебна? Как прознала про нее?

Яра с неудовольствием попыталась отговориться, но старуха не дала:

- Я чую ее в тебе, хорошая. Как и чую сумрак в венах Крайи. Покажи.

И она протянула руки, на которые положила ладони Ярославы.

- Закрой глаза. Излечи раны.

Молодая знахарка и впрямь заметила на ладонях старухи длинные порезы. Похожие на трещины, что она лечила у стариков. Давнишние, глубокие. И удивленно подняла на нее глаза:

- Мое время давно пришло, - пояснила Улада, - тело гниет. А душа не отлетает. Дар надобно передать...

И она вопросительно взглянула на Яру.

Знахарка смежила веки и постаралась призвать целебну. Под кожей привычно защипало, и живое тепло потекло в ладони Улады.

- Открой глаза, дитя, погляди, что ты можешь!

И Ярослава послушалась. Раскрыла веки, поразившись увиденному: под ее ладонями струились лучи света, окутывая сморщенные руки старухи. Яркое мерцание проникало в самые раны, исцеляя, затягивая их. И порезы закрывались, оставляя свежие мягкие рубцы.

- Не знала я про такое, - выдохнула Яра. - Думала, мерещится мне, что раны заживляю.

- Твой час еще не пришел, потому и не знала. Теперь вот выучишь...

И старуха потянула Ярославу за собой в горницу. Уселась под образами, заглянула в глаза:

- В храм ходишь?

- Хожу, бабушка, как же не ходить?

- Правильно. Так и дальше ходи. Люди до нас злые. Не станут слушать, что дар несешь. Прозовут чертовою невестой, а там, гляди, и на костре сожгут. Да только твой дар от Макоши, от Пряхи Небесной. Это она одаривает младенцев целебной.

- Каменная Макошь давно покинула нашу землю - напомнила знахарка.

- Каменная - да, вот только настоящих богов не выгнать, сломив их изваяния. Мы родились под их взорами, и под ними помрем. И твоя сила - от них. И черпать ее станешь там же. Не в храме. Крайя о лесе говаривала?

- Нет, только привела сюда, когда увидела целебну...

- Тяжко будет с тобой, дитя. Ничего тебе не ведомо. Собирайся, пойдем!

И старуха схватила с лавки тяжелый тулуп, накинув его на плечи. Косынкой укрыла волосья да и вышла из избы.

Дороги за это время замело, и старая ворожея едва пробиралась по высоким сугробам:

- Спеши, дитя, часу мало. До рассвета тебе вернуться надо...

И она пошла глубоко в лес, пока не зашла в самую тьму.

- В лесу ты черпаешь свою силу. Здесь земля старая, нетронутая. Сами небожители оставили ее. Все пропитано целебной - растения, почва, звери. Все подчиняется ворожее. Все слышит слово твое. Покличь!

- Кого, бабушка, кликать?

- Как кого? Охоронника кличь! Он тут главный. С ним тебе сладить надобно. Да только дурной норов у него. Живет он меж скотины лесной да корней могучих, слова доброго не слышит. Вот и говорить ему тяжко.

- Как, бабушка, кликать? - Яра вглядывалась в темные очертания деревьев, но ответа старухи так и не расслышала.

Обернулась - нет ее уже. А вокруг - чаща. Глухая, дремучая. И наокол - ни души. Деревья нависли над ней кряжистыми ветками. Тянут сухие руки к нежной коже, царапают, пробуя на вкус.

Страшно стало знахарке.

Она попробовала разглядеть дорогу в темноте, да не тут-то было. Старая Улада привела ее сюда, помня каждую тропку, а она-то в этом лесу впервые...

Жадный вой раздался меж деревьев, усиливающийся гнетущей тишиной ночи. Его тут же подхватили, и вскоре вокруг девки стояло жуткое эхо голодных хищников.

Руки затряслись, сердце мелко-мелко заколотилось. Яра отерла мокрые от страха ладони о тулуп и ступила в темноту. Кликать кого-то боялась: голос ее так же раздастся в темноте, и зверье найдет путницу мгновенно.

Ярослава кинулась бежать куда глаза глядят.

Она несколько раз спотыкалась, падала. Ладони давно жгло колючим морозом, а свежие порезы только усиливали боль. И Яра так бежала бы до утра, если бы не горящие глаза волка, выглянувшие из-за сухой поросли лещины.

Знахарка затряслась.

Зверье бросится мгновенно - это она понимала. Как и разумела, что у нее остался последний шанс.

Присела она низко-низко к сугробу, положила голые руки на снег и с надеждой попросила:

- Земля-матка, помоги. Укажи дорогу к людям...

Она склонила голову к самой земле, шептала ей как живой, забыв о голодных глазах зверя, и вдруг услышала хруст снега. Обернулась. И удивилась: перед ней стоял седой старик. Высокий, сильный. Тело гибкое, статное. И даром что волосы белы. Поверх головы - мховая шапка, украшенная красной рябиной. И ягоды в ней заиндевели. На самом - тулуп из сизого мха, туманными цепями охваченный, да сапоги из ивы выплетенные.

Сила в нем чувствовалась могучая.

Опираясь на высокую дубовую ветку, Охоронник взирал на нее серебристыми глазами.

И ждал.

Яра встала и низко поклонилась. Страшно ей было, да только старая Крайя учила ее уважать стариков. А потому и поклон получился до земли:

- Здравствуй! Заблудилась я, дороги не сыскать. Помоги мне, век буду благодарна!

А старик все глядел на нее глазами-льдинками. И под этим взором Ярославе вдруг стало так холодно, что она поежилась. Обняла себя руками и призвала целебну. Та заструилась под пальцами, согревая тело, и лишь тогда старик заговорил:

- Доброй ночи, молодая ворожея. Для чего призвала меня?

- Дорогу потеряла... - Повторила знахарка, ежась под холодным взглядом. - Зверье повсюду, и кобылу не сыскать...

- Лес слышит тебя, и дорогу всегда откроет. В нем есть не только известные людскому брату тропки. Деревья расступятся перед тобой, нужно только уметь просить.

- Как, дедушка?

- А ты попробуй, Яра. Поговори с ними. В них ведь тоже жизнь течет. Целебна. Люди забыли про это...

Яра вгляделась в темень, да так и не увидела ничего. Подошла ближе, обхватила студеный ствол руками и закрыла глаза. Погладила шершавую кору, прошептала слово. И под пальцами по толстым огрубевшим древесным жилам заспешили струящиеся капельки. Дерево засверкало.

Капли целебны бежали от корней к почкам, и там собирались целыми сгустками. В одних почках - больше, в других - меньше.

- Теперь и тебе дано видеть жизнь, ворожея, - проговорил Охоронник. - И проводить ее в мир людей.

- Спасибо, - выдохнула Ярослава, но старик и не думал отпускать ее:

- А дорогу домой? - Улыбнулся он.

- Так деревья подскажут...

- Подскажут, ворожея, подскажут. Да только в лесу кроме них и другая жизнь есть. Попроси огневиков, они выведут куда нужно.

И старик снял с пояса туманные цепи, на каждой из которых сиял крошечный огонек. Охоронник прикоснулся к цепям, и огоньки сорвались с них, весело скача вокруг девки:

- Сорванцы, - пояснил старец, - души молодые, Симарглом утерянные. В услужение мне попали. Так и скачут весь час. Они отведут тебя, Яра, к кобыле. И приведут в любое место. Только кликни.

И он растворился в темноте, оставив крошечных прислужников. Яра опустилась перед пляшущими огоньками и попросила:

- Выведите меня на поляну к кобыле, буду вам благодарна.

И огневики заскакали, запрыгали вокруг нее. А потом полетели перед нею, дорогу указывая. И Яра заспешила, сама не веря своим глазам.

Едва поспевала за озорниками, а услышав ржание лошади, побежала быстрее. На ходу прокричала благодарность и быстро вскочила в седло. Дорога до Светломеста неблизкая, а впереди - глухой лес.

И Яра ударила кобылу по бокам.

Снова лес. Только теперь сияющий в ночи целебной. И Ярослава как будто знает его. Там, где совсем недавно кобыла цеплялась за кряжистые корни, теперь были ровные тропы. Деревья больше не хватали Яру ветками, и весь путь она как будто помнила.

Добралась до старого вяза, миновав его. И остановилась у Чертовой Ямы.

Она была здесь тысячу раз, да только такого никогда не видала. Целебна истощалась вокруг нее, и Яма зияла мрачной прорубью. Тьмою было пропитано это место, и Ярослава испугалась. Слезла со скакуна и призвала Охоронника.

- Недоброе ты место выбрала, ворожея, - укорил дух, - злое. Чертова Яма губит лес. Иссушает целебну. Беги отсюда, как можешь. Не останавливайся. Беленицы да гадюшницы тут правят, и хоть и не тронут твою душу - лес заступится - все равно добра в этом крае не сыщешь. Черная Гниль поселилась в моем лесу заразою. Точит его, ест изнутри. Ничто не помогает. Скачи, Яра!

И Ярослава, взлетев в седло, поторопила кобылу. Жутко ей стало. Сколько раз она гуляла здесь, чуя недоброе? И сколько раз могла пропасть?

Она заторопилась домой, въехав в село с первыми лучами.

***

- Отчего барин кушать не изволит? - Полногрудая дворовая девка склонилась к Гаю так низко, что молочная грудь качалась от каждого движения у самого лица Ворожебника. И раньше бы ему обхватить что грудь эту, что саму девку, а нынче вот...

Гай скучал. И скука эта была пренеприятной. Тяжкой. И тяготила она его все больше и больше, выхода не находя. А выход...

Ворожебник вспомнил лицо светловолосой девки, которую видел в харчевне, и снова закрыл глаза. И что ему до какой-то селянки? Она ведь не барыня, как нынче он. И ничего, что в богачи сам Гай попал благодаря силе дивной, что досталась ему случайно. Попал же...

А теперь вот хандрит. О девке думает, олух. И от еды воротится, а еще хуже - от баб...

А тут еще и мысли дурные в голову лезут, шепча на ухо батькиным голосом, давно забытым:

"Дармовый сыр только в мышеловке!".

И Гай в душе соглашается с голосом этим, пусть и надоедает он ему безбожно. И ведь понимает, что выбора у него не то, чтобы было. Да и дары нового знакомца ему приятны, а вот же голос... Не утихает, собака. И все гаже шепчет:

"Долг платежом красен...".

И Ворожебник ждет. Научен заемное отдавать втридорога. И теперь остается лишь догадываться, сколько с него спросят. А уж о том, что спросят, и думать нечего...

Гай сплюнул на пол. Резко встал, отмахнувшись от девки дворовой, чем немало ту напугал. И широким шагом направился в палаты.

По пути сестрицу родную с ног чуть не сбил, а она лишь удивленно на него глянула, да горячий братов лоб утерла рукой:

- В порядке ли? - И глаза умные, не чета тем, что были раньше. С тревогою за него, с чувством осмысленным. - Тебе бы в покои, на перины пуховые. Отдохнуть, не кручинясь...

Ворожебник отмахивается от сестры, словно боясь, что это - лишь видение, мороком прозванное. Обманка, мираж. Дунь на него - и не станет. Растворится чудная дымка в воздухе.

И Гай потиху дует, словно бы пробуя обещания знакомца на вкус. А они, право слово, верны. И сестра все та же, без тени дурного в глазах.

Лишь тогда он добирается до покоев, успокоив что сестер, что мать. Закрывается дверью дубовой и охватывает руками голову, потому как не в силах удержать в ней думы тяжкие.

Стонет, понимая, что цена за дары будет непомерно великой. А значит, высока вероятность, что услаждаться ими станет не он...

И, быть может, не сестры. Не мать...

"Время скоротечно", - подсказывает ему отцовский голос.

И Гай соглашается с ним: "Как есть, скоротечно". И тогда стоит ли ему хандрить вот так, когда под его ногами - целый мир?

Молодой Ворожебник вскакивает с лавки, хватает широкий пояс, усыпанный каменьями редкими, да зовет дворовых:

- Подайте мне сани, лошадьми лучшими запряженные. Да корзины снедью снаряжайте. Орехами, с шишку еловую, чтоб. Да ягодами сушеными. Бочонками медовыми - бабы любят сладкое, а еще - каменья самоцветные - каменьев тоже соберите в ларец резной!

На выставу думает ехать. К девке той, что приглянулась. А если и не к ней самой, то уж точно сыщет кого, кто знает, где искать его синеглазую селянку.

Да только в руки ложится грамота берестяная, поверх которой - печать, еще не остывшая, и Гай понимает: сани увезут его не к девке.

Не на выставу.

И, значит, время снова обмануло его. А долги платить все-таки придется...

Морозный воздух лишь отчасти холодит лицо Гая, потому как все в нем - не только пунцовые щеки - горит от напряжения.

Берестяная грамота не просто сжата в ладонях, - она исковеркана в клочья. И Ворожебник понимает: она сама по себе - ценность, а он, негодяй неграмотный, с нею так...

И Гай пытается распрямить полотно, жгущее руки символами. А ведь читать-то он никогда не умел. Думал, и сейчас не справится, да, видно, знаки те завороженными были, коль даже ему покорились.

А читать Ворожебнику понравилось. Складно выходило, красиво. И он даже перечитал написанное, словно бы пытаясь убедиться, что теперь и сам - грамотный. И всегда-то он знал, что склонен до науки, да только кто ж заплатит за оборвыша? Верно, никто. А потому и оставался Гай неграмотным. А тяга никуда не девалась...

Сдерживать волнение становилось все труднее, потому как харчевня, у которой его ждали, была в дурном месте. На околице Камнеграда, где даже не голодные оборвыши - одно отребье обитало.

И не то чтобы Ворожебник за себя постоять не мог...

Мог. Только все это пахло дурно. Впрочем, околица сама по себе смердела знатно. Но Гай привык. Не жаловался. Гораздо больше его волновало нынче, что станется с сестрами да мамкой, коль он не вернется. Понимал, что хоромы тем не оставят. Как и разум, едва обретший нужную твердость.

А, стало быть, Гай должен вернуться.

Не смотря ни на что.

Сани замерли у старой харчевни, над которой - ключ резной, с орнаментом диковинным. Ключ тот и раньше Гая заинтересовал бы, но нынче...

Сила мощная по контуру того ключа плыла. Гудела, ребря свежий воздух. И тот подрагивал слегка, поддаваясь на уговоры колдовской мощи. А то, что сила колдовскою была, Гай не сомневался.

Капищем от нее тянуло. Не тем, что свежее, нет.

Старым, с болью человеческой непережитой, с обидами, в Леса Симаргла унесенными.

Ворожебник поежился.

Не с руки ему было стоять подле мощи такой. Да только и не откажешься теперь.

А потому и грамоту протянул, прямо в руки отдав. Кому?

Не помнил. Или не разумел.

Лица плыли.

И не потому, что Ворожебник был не в себе. Чутье подсказывало ему, что все кругом здесь - морок. И, стало быть, верить ничему нельзя.

И Гай не верил по привычке старой.

Сходил с саней, отпуская повозку домой, как было велено. Да под гул силы смрадной ступал, широкие двери харчевни отворяя. А внутри - темно и душно. Тихо.

Словно бы в склеп старый вошел.

А камни под ногами пляшут, дорогу вычерчивая. И углубляется она не просто вглубь торговой избы, а словно бы в землю уходит.

Да...

Ворожебник прислушался к ощущениям, осознав, что с каждым шагом становится все холоднее, тише. И стены сужаются, давя на плечи его весом камней старых.

Потолок свисает, тут и там хватая Гай за клочья взъерошенных рыжих волос.

И воды становится все больше. Гнилой, смрадной. А рыжий ежится: где вода гнилая, там и мерзость всякая, в воде той множащаяся. Об сорока ногах, живо прытких. Да об усиках. Кусачая...

И тут вот...

Нет, в том подземелье жизни нет. Гай понимает это запоздало, когда первый страх уходит. И чувства сопляка, которому приходилось выживать в жестком мире, снова обостряются.

Только дорога ведет, ведет...

И вот уже Гай в небольшой комнате, на закуток похожей. Скрюченный, уставший. И силы свои дивные поутративший.

Сгибается, руками тело тощее обнимая. И пытается собраться что с мыслями, что с гудением мощи, все еще ощутимой в нем. А подле - люди. С даром. Такие же, как он, только...

Гай видит силу, что гудит вокруг мужиков. Та хлипкая в сравнении с егоной. Слабая, едва мерцающая. Да только... все одно сила.

Ворожебник сосредоточен так, что не слышит, как подле него останавливаются бархатные туфельки.

Легкие, что касание тонкой ладошки к щеке небритой.

И голос - голос тот ему не забыть до конца своих дней:

- Служить мне станешь. За награду. За жизнь мамки да сестер. Не хватит? Чего же еще?

И рыжий не успевает озвучить, когда чаровница говорит сама:

- Знаю о девке твоей. Получишь.

А дальше мир перед очами Гая меркнет.

***

Зарина сидела возле прочно сбитой лавки, на которой лежал батька.

Полнолицый купец, всего день назад вернувшись с пограничного воеводства, захирел. Думали, озимок продул его в дороге, но оказалось - горше.

К вечеру того же дня мать, протопив пожарче баню, отчего-то вошла туда без стука. Веники, что ль, несла? Повернулась к мужу - а у него спина в струпьях. И налились они красновато-синей жижей.

Батька вернулся в дом сразу же: матка боялась, как бы не лопнули пузыри раньше срока. Купца уложили на сенник, укрыли легкой холстиной, чтоб не повредить струпьям, а саму Заринку отправили за Крайей.

Знахарка долго глядела на невиданную хворь, а потом подцепила тонкую кожу у основания - и на ткань брызнула зловонная жижа. Матка раскрыла ставни, пока старуха доставала снадобья.

- Запоминай, Заринка, эта склянка от жара. Десять капель залей горячей водой, да пусть батька пьет помаленьку...

- Так жара-то нет пока...

- Будет, моя хорошая. Будет. А вот этот настой береги пуще других. Тканину чистую порви, вымажь в травах, да оставь на батькиной спине. Так зараза ходу иметь не будет. А как все сделаешь, руки крепко-накрепко вымой. И матке к нему подходить запрети. Заразная хворь эта. Как сделаешь все - беги к Ярке, помощи у нее проси. Она много больше понимает.

И старуха вышла из избы. Зарина побежала было за ней, но та только отмахнулась: дескать, я сделала все, что могла. Дальше - к Яре. И такая злость глухая поднялась в Зарине, что подумать страшно.

Бежать за помощью к знахарке молодой? Если бы то сама Заринка болела, она бы померла, только б не просить помощи святовой полюбки. Девка люто ненавидела Ярославу за близость ейную со Святом, да за вранье, что они - лишь други... Только ведь по-за дружбою не отрекается хлопец от сговорин, да не дерется с отцом при всем селе.

Нет, будь на то воля Зарки, она бы померла. Да только ведь то отец.

Девка вернулась в избу и смочила холстины. Оставила примочки на спине бредящего купца, заварила противожарный настой.

А потом оседлала скакуна, пришпорив крутой бок животины. Говаривали, что в соседнем селе тож знахарка жила. Старая, будто бы. А оттого и сильная, что дуб исполинский. Значит, поможет она девке. Главное, алтынов прихватить с собой в пригоршне.

Заринка не любила скакунов - те чуяли ее страх перед гнедой силой, и то и дело норовили скинуть грузную неповоротливую ношу. Так и седой Ветер, по бокам которого девка осторожно шлепала ногами. Этот тоже покоряться не желает. Вон, храпит недовольно, пока она пытается удержаться в седле.

Дорога к Низкогорью лежала сквозь Темнолесье, и хоть Заринка частяком ходила в лес по грибы да ягоды, нынче путешествие ейное казалось чем-то страшным. Гнала ее в спину хворь диковинная, да чутье останавливало: неладно было на душе у девки.

Кое-как сговорившись со старым Ветром, она верхом добралась до Низкогорья, объезжая крупные дороги. Путница все больше держалась мелких тропок - людей встретить боялась.

Даже здесь, на околице, девка слышала, как гудит село. Но у избы знахарки народа не толпилось.

Зарина спешилась. Привязала лошадь к тонкому стволу и заторопилась.

На стук вышла сухая старушка, едва волочащая ноги. Лицо ее было так изрыто морщинами, что девка не могла сказать, сколько той зим. Не видала еще она таких почтенных людей. А ведь и в Светломесте долгожители встречались...

- Чего тебе? - Предвосхитила она Зарину. - А?

Девка поначалу сробела, не зная, что сказать. Достала из кармана алтыны, протянув их знахарке:

- Вот...

Старуха сморщилась, пытаясь разглядеть гроши, а потом разразилась наставлениями:

- Понаприехали. Алтыны девать им негде. А мне они почто? Краску для губ брать? Аль душистую воду? На посмертину я уже накопила, все остальное мне ни к чему!

Зарина и вовсе растерялась от такого натиска. Развернулась, чтоб уходить, как внезапно крепкие пальцы схватили ее за кожух:

- Да заходи уже, окаянная. Всю избу выморозишь.

И ее вволокли в дом.

Зарина знала, что в избах знахарей всегда пахнет травами, но здесь у нее просто перехватило дыхание. Она ворочалась по сторонам с открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег. А старуха внимательно приглядывалась к ней.

Светловолосая девка пожаловала, с синими глазами да пухлыми розовыми губами. Лицо по-детски милое, и взор такой чистый... Знать, счастлив будет муж ее названный, потому как всем молодица хороша. И норов тихий - вон, даже скотину угомонить не смогла.

- Откудова будешь?

- Из Светломеста.

- Так свои ж знахари у вас есть.

- Есть. Только я к тебе, бабушка, хочу.

- Какая ж я тебе бабушка? - Еще пуще разразилась Улада. - Говори, чего надобно. У меня делов-то...

- Я по отцу пришла. Ездил он в пограничное воеводство купечествовать, да и хворь привез. Струпную, диковинную. Сама Крайя не знает, как помочь...

Знахарка сплюнула:

- Ишь, и до нас дошла. Слыхала я про хворь ту. Струпным Мором ее зовут. Говорят, болеют все больше. Значится, и у нас скоро полыхнет. Дурно...

- Батьке все горше, с вечера не ест, только пить просит. Помочь бы ему...

- Не доберусь я до вас, хорошая. Тяжко мне. К Ярке своей иди, поможет она.

- К Ярке... - Протянула Зарина. - Не пойду я к ней!

- Отчего ж? - И старуха хитро прищурилась. - Гляди. Мужика, видать, не поделили. Отбила, что ль?

- Не отбила, - понурила голову Зарина. - Сам он ее выбрал. Да только обещала она мне...

- Ишь ты, обещала. А что ж делать-то с ним, окаянным, коль про нее печется? Не заговор же на отворот читать!

- А можно? - Зарина постыдилась своих слов, только все равно с надеждой глядела на Уладу.

- Стыдоба! Брось думать про дурня этого. Хочет Яру - пусть так. За другого иди.

Девка опустила голову, горько заплакав:

- За него, бабушка, хочу только. За другого не пойду. Вот не сойти мне с места!

- За него, - протянула знахарка. - Тогда жди. Глядишь, и услышит старая Макошь твои просьбы. Ладно, не реви. Настойку дам я тебе крепкую струпья мазать. Да только не вылечит она батьку твоего. Хворь остановит на несколько дней, а там все равно к Ярке придется идти, коль не хочешь, чтоб батька помер. Ясно?

- Ясно, - протянула девка.

- Тогда вот, - Улада отдала настойку, объяснив, что с ней делать. - И про гордыню забудь. Коль прорвется Мор в деревню - худо будет. Тогда уж и Ярка со всеми не справится. А знахарей-то все меньше...

- Это правда, - кивнула Зарина, - вот и у нас в роду раньше люди были. Матка про то говорить запрещает. Только батька обмолвился, что шептали они, хворь из тела выпроваживая.

- Шептуны, значится...

- Они самые.

- Так что ж ты, окаянная, молчишь-то. Говорить с батькой пробуй, шептать над ухом его. Дар в крови твоей должен быть. А коль так, и сама ему поможешь.

- Правда?

- Не знаю, девка. Пробуй. Я ж не ворожея, чтоб знать наверняка. Только к Ярке все равно сходи. У одной шептухи сил все равно не хватит.

И она выпроводила удивленную Зарину за дверь, зорко глядя той вслед. С порога увидала старая в девке способность слово шептать, да только как скажешь ей, темной? Еще в храм пойдет у Богослава советов искать. А там уж помогут...

И знахарка снова задумалась. Жила себе девка, дура дурой жила. А тут- на тебе. Шептухой стала. А до того Ярослава ворожеей пришла...

Родная земля выла от боли, снаряжая детей своих на битву.

А раз старые боги пробудились, видно, сам мрак сгустился над Княжеством...