Знак бесконечности (СИ)

11. Между Светом и Тьмой

— Миледи, — сказала старуха Бесси противным скрипучим голосом, — не стоит разговаривать с ним. Вы же понимаете, что вашего ребенка отдадут на воспитание?

— Разве тебе есть до этого дело? — горько усмехнулась Маргарет, придерживая рукой огромный тяжелый живот.

— Ни малейшего. Спокойной ночи.

Дверь за ней захлопнулась, в замке повернулся ключ. Свеча догорела и погасла, другой не было. Только поленья в камине давали немного света, такого тусклого, что едва можно было разглядеть свои руки. Несмотря на теплые майские дни, ночью в спальне было холодно, как зимой.

Из мрака в дальнем углу, где было темнее всего, бесшумно отделилась черная тень — словно капля от лужицы чернил.

— Кто здесь? — вскрикнула Маргарет.

— Не бойся, — прошептал по-французски бесполый, лишенный интонаций голос, наводящий ужас и мертвенную тоску. — Время пришло.

Ярко вспыхнула и рассыпалась искрами головешка, отблеск упал на полускрытое черным капюшоном морщинистое лицо. Один глаз черный, другой — затянутый голубоватым бельмом. Сверкнула звезда астерикса…

Я проснулась и поняла, что не могу дышать. Ноги и руки онемели, в ушах звенело, лицо словно иголками кололо. Сердце не билось — дрожало, мелко и часто. Витя беспокойно ворочался в животе. С трудом дотянувшись до стены, я нажала кнопку вызова медсестры.

Что-то спросила Наташа — я не разбирала слов, не могла пошевелить языком. Вошла ночная сестра, нащупала мой пульс и тут же выбежала из палаты. Прошло то ли несколько секунд, то ли несколько часов, и она вернулась с дежурным врачом. Со мной что-то делали («шестьдесят на сорок пять» — сказал чей-то голос), звякнуло стекло, укол в сгиб руки — как будто комар укусил. Наконец я смогла вдохнуть, глубоко, а не краешком.

И вдруг…Это было похоже на волну, которая родилась в пояснице и прокатилась по животу. Волна мучительной тянущей боли, сначала слабой, потом сильнее, еще сильнее. Она схлынула, оставив соленый привкус во рту, а в крестце уже зарождалась новая — пульсирующей точкой, стремительно набирающей силу.

— Да у нее схватки, — услышала я сквозь стену из толстого войлока. — Какой срок?

— Тридцать четыре. Звонить в родилку?

— Подожди, лоток давай.

Тело снова стало резиново тугим, непослушным. Меня что-то спрашивали, но я не могла ответить. И опять что-то делали, но я не чувствовала ничего, кроме боли, которая накатывала и отступала, снова и снова. Сердце настоятельно искало выход — через рот, через нос, через уши, все было заполнено мелкой противной дрожью.

— Поздно. Уже на два пальца. В операционную звони, пусть кесарево готовят. Срочно.

— Общий или эпидуралку?

— Черт! Нельзя эпидуралку с таким низким давлением. И общий плохо. Не успеем поднять. Значит, все-таки общий.

Меня везли на каталке по длинному коридору, и я мысленно разговаривала с Витей, уговаривая его быть молодцом и ничего не бояться. А потом, когда уже лежала на столе и игла вошла в вену, позвала Тони — словно он мог услышать меня за тысячи километров и ответить…

Я сидела на голой земле, закутавшись в простыню. Кроме нее, моей единственной одеждой была голубая шапочка, под которую перед операцией убрали волосы. Место показалось смутно знакомым, словно я уже была тут когда-то. Только раньше это был знойный полдень — небо, похожее на застиранные джинсы, и яростно пылающее солнце в зените. Сейчас с одной стороны сгущалась тьма, с другой разливалось малиновое сияние — то ли закат, то ли наоборот рассвет. А на горизонте, ровно посередине между западом и востоком — каменные руины.

Привычным жестом я коснулась живота, но он был пустым, почти плоским и вместо приветственного толчка отозвался терпкой, вяжущей болью. По простыне расплывалось кровавое пятно.

Я встала, голова привычно закружилась, и тут же меня подхватили чьи-то руки — так мучительно и сладко знакомо…

— Тони… — прошептала я, и его губы коснулись моих.

Как же я жила без него все эти месяцы, промелькнула мысль. И какой же дремучей, непроходимой дурой я была! Что бы там ни случилось, что бы мы ни сделали, нам необходимо было быть вместе. Столько времени потеряно…

Этот поцелуй был совсем не таким, как прежде. Если раньше от любого его прикосновения, даже случайного, по моему телу бежала вязкая, медовая волна желания, то теперь это было похоже на возвращение корабля в тихую безопасную гавань. Возвращение после бурь и штормов. В нем не было чувственности — только долгожданный покой. Так собака, которая весь день ждала хозяина, вздохнув с облегчением, засыпает у его ног. Ничего не произошло. Мы расстались только вчера…

Мои руки, обнимавшие его, коснулись чего-то влажного, теплого. Я посмотрела на свою ладонь — она была в крови.

— Что с тобой случилось? — тихо спросила я, уже понимая все.

— Неосторожно подставил спину Хлое, — горько усмехнулся Тони. — А с тобой?

— Роды начались раньше времени. Кесарево…

Он взял мою руку и прижал к губам.

Мы сидели на земле, обнявшись, и молчали. Как будто ждали чего-то. Свет с одной стороны неба становился все ярче, а тьма с другой — все гуще.

— Странно, я думала, что умершие находятся рядом со своими телами, — сказала я наконец. — Ну, хотя бы какое-то время. А я просто уснула, когда ввели наркоз, и оказалась здесь. Даже не узнала, как Витя. Все ли с ним в порядке. Жив ли он вообще…

— Витя? — переспросил Тони.

— Это мальчик. Я решила назвать его Виктором. Витей.

— Все-таки Виктором?

— Все-таки? Что ты имеешь в виду?

Между бровями Тони прорезалась вертикальная морщинка.

— Не знаю, Света. Мне вдруг показалось, что мы выбирали имя для нашего ребенка и решили назвать сына Виктором. Но ведь этого же не было. Мы никогда об этом не говорили.

— А дочку — Мэгги. Мы говорили об этом, Тони. Вот только…

— В другой жизни?

— Может быть…

— С кем он останется?

Мы смотрели друг на друга. Даже если раньше нам казалось, что мы одно целое, по-настоящему мы стали единым только сейчас, когда думали о нашем ребенке.

— У меня никого нет, — сказала я. — Вообще никого. Кажется, у бабушкиной сестры была племянница, но я ее даже не видела никогда. Может быть, твои родители?

— Не знаю, Света, — покачал головой Тони. — Питер им, конечно, расскажет, но… Надо делать генетическую экспертизу, ехать в Россию. Захотят ли они? А у Питера и Люси сейчас своих забот будет больше чем достаточно. А твой… Федор?

— Мы ведь так и не зарегистрировали брак. А даже если бы — зачем ему? У него есть дочь… Знаешь, — добавила я, помолчав, — наш ребенок… Только это и важно. А все остальное теперь уже не имеет значения.

— Нет, — не согласился Тони. — Это — и еще одно. То, что мы теперь вместе. Неважно, кто рядом с тобой при жизни. Важно, с кем ты останешься после смерти.

— С кем ты останешься после смерти… — повторила я. — Это правда. И как я теперь понимаю Маргарет, которая не знала, что случилось с ее сыном. Кто бы мог подумать, что я в чем-то повторю ее судьбу. Интересно, с кем она осталась после смерти? То есть осталась бы — если бы не стала призраком?

— Ставлю на Мартина, — усмехнулся Тони. — Может быть, когда-нибудь и узнаем. И о Викторе тоже. Не думаю, что мы будем здесь вечно. Может быть, это какое-то промежуточное место, между светом и тьмой?

Словно в ответ на его слова свет с одной стороны разгорелся еще ярче, а тьма, похожая на клубы густого черного дыма, подступила к нам ближе.

— Странно, — сказала я. — Ведь если мы умерли, значит, не должны чувствовать боли. Но у меня болит живот, и голова сильно кружится.

— У меня тоже все болит, — поморщился Тони. — И мне кажется, Света, что мы еще не умерли. Кома, клиническая смерть — может быть. Может, вот это все, — он махнул рукой в сторону света и тьмы, — как раз и означает, что мы между жизнью и смертью. И тьма все ближе. Может, стоит идти туда — к свету?

— Звучит абсурдно, но… я уже ничему не удивляюсь. Давай попробуем.

Тони взял меня за руку, и мы медленно побрели к малиновому сиянию, то и дело оборачиваясь посмотреть на тьму, которая следовала за нами. Идти было тяжело, и с каждым шагом становилось все тяжелее. Боль, сначала вполне терпимая, теперь просто разрывала изнутри.

Она была очень знакомой — эта боль. Это тоже было со мной: боль в животе, похожая на чудовищную симфонию, озноб, слабость. Тело, сопротивляющееся каждому движению. И одно-единственное желание: дойти, успеть.

— Мне кажется, я вот-вот вспомню все, что мы забыли, — с трудом ворочая языком, сказала я. — Как будто оно рядом. Как два снимка, снятые одним кадром, один поверх другого.

— Боюсь, мы должны вспомнить все только после смерти, — так же с трудом ответил Тони. — Идем, Света! Поднажми!

— Мы как будто на одном месте топчемся.

Пейзаж был совершенно однообразным, просто голая, выжженная солнцем земля. Сколько мы ни шли, развалины все так же виднелись справа, а спереди и сзади ничего не менялось.

— Может, мы в Зазеркалье? — предположил Тони, переводя дыхание.

— В смысле?

— Ну, помнишь «Алису в Зазеркалье»? Чтобы остаться на месте, надо бежать со всех ног. А чтобы попасть куда-то, надо бежать вдвое быстрее.

— «Зазеркалье» мне как-то не зашло, — покачала головой я. — И бежать со всех ног у нас точно не получится. Не говоря уже о вдвое быстрее.

— Я бы тебя понес. Но, боюсь, тогда будет наоборот медленнее.

— Тони, я больше не могу, — позорно захныкала я. — Если даже мы не умерли еще, то… Все равно ничего не выйдет.

— Прекрати! — прикрикнул он. — Возьми себя в руки! Даже если ничего не выйдет, мы все равно должны попытаться сделать хоть что-то. Ради нашего ребенка. Ради Виктора!

— Тони! — ахнула я. — Ведь мы уже делали это! Пытались сделать невозможное — ради нашего ребенка!

— Да… — Тони стиснул зубы так, что проступили желваки. — Только мы не смогли, ведь так? Черт! Света, быстрее!

Пока мы стояли, тьма придвинулась так близко, что стало понятно: это действительно стена черного дыма. Запахло горелой резиной. Мы торопились, как могли, но дым все равно догонял нас.

Обернувшись очередной раз, я увидела, как на границе темнота сгустилась, обрисовав неясный силуэт. Еще несколько секунд — и из клубов дыма показалась фигура в черном. Фигура в монашеском одеянии. С ее предплечья сорвалась и взлетела, отвратительно хохоча, большая белая птица с длинным клювом и бурыми крыльями.

Я видела эту птицу! И не один раз. В видении, когда меня везли в больницу. И еще раньше. Именно она взлетела и испугала лошадь Грейс Тилни во время королевской охоты в Рэтби. Австралийская птица в Англии!

Мы с Тони стояли, не в силах пошевелиться, темная фигура приближалась. Почему-то я была уверена, что под капюшоном, надвинутым на лицо, скрывается сморщенное лицо древней старухи с одним черным и одним слепым глазом, но когда костлявая рука сбросила капюшон…

— Сестра Констанс?! — ошеломленно воскликнул Тони.

Откуда он ее знает, пронеслась мысль, и тут же я поняла: знает. Мы были у нее вместе.

— Сестра Констанс? — переспросило существо невообразимо прекрасным и в то же время нестерпимо отвратительным голосом, тогда как телесная оболочка монахини лохмотьями облезала с него.

У него не было облика — только постоянно меняющееся, текучее обличье, такое же прекрасное и омерзительное, как его голос. Оно завораживало, притягивая и отталкивая, внушая одновременно надежду и отчаянье.

— Сестра Констанс, — повторило существо с издевкой. — Аббатиса Констанс! Она предалась похоти, но не хотела платить за это жизнью. Что ж, я помог ей получить желаемое. Она думала, что ее страсть к дракону — это хитрый обман. Ведь это же не мужчина, и она осталась девственной. Что ж, она прожила долгую жизнь и продолжает ее в Отражении, как чистые девы. Но потом ее душа уйдет в долину смертной тени. Туда, где обитают все, отвергшие божественный свет.

— Света, — прошептал Тони, сжимая мою руку, — тебе не кажется, что это дьявол? Или как там его по-персидски?

— Ариман, вроде. Похоже на то. И птица эта сволочная с ним, я ее узнала наконец. Смеющаяся кукабарра. Кажется, я начинаю что-то вспоминать. Вот только не могу пока понять, зачем ему нужно было затащить Маргарет в тот мир, к сестре Констанс. Не просто так ведь она туда попала.

— Разумеется, — кивнул тот, кто наверняка был Ариманом или просто дьяволом. — Все было рассчитано. Мне пришлось трудиться не одно столетие, чтобы кольцо Сияния попало к той, которая, не подозревая, исполнила мою волю. Ничего не зная о кольце, она надела его и выбрала свою судьбу. А Констанс рассказала ей жалостливую историю о том, как можно спасти бедную девушку, похороненную с ним. Рано или поздно Маргарет должна была дождаться своего потомка, который купился бы на эту сказку. И она дождалась. Тебя, — темная рука указала на меня. — Ну что ж, кольцо было уничтожено, и Маргарет освободилась от его власти — только для того, чтобы попасть под мою власть. Смертная тень вдали от Света — удел тех, кто встал на мою сторону. Вы уничтожили кольцо Анахиты, пусть не своими руками, и тем самым предали себя мне. Вы — мои!

В этом была какая-то дикая, безумная ложь. Я хотела было возразить, но не смогла даже раскрыть рта. Мое тело оцепенело, словно говоря насмешливо: «Спорить с дьяволом? Ну-ну…» Видимо, то же самое происходило и с Тони, который стоял неподвижно, зачарованно глядя на Аримана широко раскрытыми глазами.

Черный дым все ближе подползал к нам, уже змеясь струйками вокруг наших ног. Как только он скроет нас с головой, подумала я, наши души отправятся… Как он сказал? В долину смертной тени? В общем, в ад, чего уж там. И правда, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Мы всего-навсего хотели помочь призраку нашей прапра упокоиться с миром, а друзьям — обзавестись детьми.

И как это, между прочим, кольцо было уничтожено, что он несет-то?!

Или все-таки было?

Может быть, тогда ювелир все-таки закончил свое дело, а все, что нам казалось настоящей жизнью, было лишь иллюзией?

Я чувствовала, что разгадка совсем близко. Разгадка? Или воспоминание?

— Ты лжешь, Ариман! — раздался голос со стороны света.

Впрочем, это был даже не голос. То, что я слышала, больше походило на музыку, каждый звук которой обладал смыслом, и я понимала его так же легко, как слова родного языка. Эта музыка… она была похожа на прохладу в летний зной и на тепло очага в студеную зиму. Она ласкала, как шелк, и нежила, как мех и бархат.

Струйки черного дыма на мгновение замерли, а потом медленно поползли обратно — словно черное чудовище втягивало в себя щупальца.

— Они не твои.

Теперь и свет сгустился, однако сущность его лишь угадывалась. Это была не фигура, не силуэт. Нечто — или, лучше сказать, Некто?

— Наргес и Констанс добровольно встали на твою сторону, предав меня. Они — да, они твои. Но те, кого ты обманом заставил исполнять твою волю, не должны расплачиваться за это. Не должны — и не будут.

— Но это было твое решение: тех, кто покусится на кольца, ждет Тень.

— И Соломон, и Светлана с Энтони исправили свою ошибку. Дорого заплатив за это. Тень ждет тебя и твоих подручных, вместе с которыми ты дважды пытался погубить мир. Ты сам — Тень.

— Погубить? — язвительно переспросил дьявол. — Нет, всего лишь приблизить его конец. Мне известно лишь то, что в конце времен предстоит сразиться с твоим воинством — и проиграть. Я не знаю, когда и как это случится, но это будет. Так к чему удивляться, что я использую любую возможность: а вдруг уже пора? Вдруг время настало? И заметь, я проиграю, но это не будет поражением, Создатель. Потому твоя победа означает конец твоему творению. Этот мир перестанет существовать в том виде, в котором ты его создал.

— Когда художник заканчивает картину, это вовсе не означает ее конец. Начинается ее новая жизнь — полная и совершенная. Сотворение мира не прекращалось ни на мгновение, оно продолжается и будет продолжаться столько, сколько необходимо для его полноты. Только творят его люди, получившие свободу воли. Они — мое создание и продолжение.

Мы с Тони смотрели друг на друга, его глаза были огромными, как у собаки из сказки Андерсена, да и у меня, наверняка, не меньше. Мы оба прекрасно понимали: сейчас решается наша участь, и Свет на нашей стороне.

Какое-то время ничего не происходило, но потом тьма словно всосала в себя дьявола, ее завеса начала рассеиваться прямо на глазах, словно ветер разметал дым. Спустя несколько мгновений небо очистилось, а сияние стало таким ярким, что его невозможно было вынести.

— Глаза должны привыкнуть к Свету, — пропел волшебный голос. — Вы еще не готовы стать его частью. Ваше время не пришло.