Знак бесконечности (СИ)

2. Токсикоз в нагрузку

Черт бы побрал мою пунктуальность. Даже не пунктуальность, а привычку приходить раньше времени — а вдруг где-то задержусь по дороге? А потом сижу и жду.

Мне досталось кресло. А напротив, на двух диванчиках, три парочки. Молоденькие, трогательные, как щенята. Держатся за ручки, щебечут. Сверкают новенькими, еще не успевшими потускнеть колечками. И я — старая грымза. Одна. Жду своей очереди на узи.

Я закрыла глаза, откинулась на спинку кресла, положила руку на живот. Легкое-легкое движение в ответ — как рыбка в воде. Мэгги впервые шевельнулась в шестнадцать недель — рано. Именно поэтому я и оказалась сейчас здесь, на неделю раньше планового срока. С врачом мне, вроде бы повезло, относилась она ко мне более чем внимательно. Но, с другой стороны, постоянно перестраховывалась и пугала этим меня.

Я сразу решила, что назову дочку Маргаритой, но обращалась и думала о ней именно так — Мэгги. Хотя и говорила себе, что надо бы уже как-то привыкнуть к имени, более подходящему для окружающей действительности. Но «Рита» почему-то не выговаривалось.

Три месяца после возвращения из Англии прошли на автопилоте. День да ночь — сутки прочь. Особенно сентябрь и октябрь, когда меня трепал такой чудовищный токсикоз, что было страшно отходить от туалета. Я почти ничего не ела, похудела на шесть килограммов и выглядела, по словам соседки Марины, как узница Освенцима.

В общем, все было, как у Маргарет. Только вместо мерзкого кислого пойла из сушеной вишни — большая коробка «токсикоз-коктейля». Ее на следующий день привез Федька. Из одного пакетика порошка, противно пахнущего аптекой, получалось полтора литра напитка, который немного уменьшал тошноту и, если верить инструкции, давал необходимый минимум витаминов и минералов.

В тот первый вечер мы вообще ни о чем не разговаривали. Я наплакалась и уснула, а утром его, разумеется, уже не было. Виски так и осталось в чемодане.

Первое, что я сделала, встав с постели, — побежала уже знакомым маршрутом: поприветствовать фаянсового друга. Удивительное дело, в Скайхилле всю последнюю неделю меня постоянно мутило, и я с трудом заставляла себя есть, но ничего подобного не произошло ни разу — иначе вряд ли бы удалось скрыть свое положение.

Загрузив в себя немного жидкой овсянки и полчашки несладкого чая, я осторожно — чтобы не расплескать — доползла до дивана, легла и задумалась.

Ситуация складывалась катастрофическая. Было совершенно очевидно, что при таком самочувствии работать над заказом, который нашел Федька, я просто не смогу. Если вытряхнуть все заначки, можно было прожить сносно месяц или — очень скромно — два. Но, по идее, через два месяца токсикоз уже должен был закончиться. О том, что некоторые несчастные страдают от него до самых родов, я думать себе запретила. Равно как и о том, что через два месяца никаких заказов могло и не быть.

На самый худой конец я могла попросить денег в долг у Люськи, но делать этого категорически не хотелось. Хотя бы уже потому, что она потом откажется брать их назад.

Впрочем, острее стоял другой вопрос: что практически делать с собой. Ждать, что станет лучше, смысла не имело. Надо было как-то собирать себя веничком на совочек и нести к врачу. Притом, что обзавестись «своим» гинекологом до тридцати с лишним годочков я так и не сподобилась, а запись в консультации — недели за две.

Вообще я готова была думать о чем угодно — лишь бы не пускать в голову мысли, которым вход туда был категорически запрещен. Как Хома Брут, который очертил вокруг себя круг мелом: чур, я в домике. Пока получалось, но я прекрасно понимала: прошли всего какие-то сутки, очень скоро «заморозка» отойдет, и тогда начнется такое…

В самый разгар моих раздумий раздался звонок. Пробравшись в прихожую сквозь черные разводы перед глазами, я увидела в глазок Федьку с большой сумкой.

— Я вчера так в магазин и не сходил, извини, — сказал он, даже не поздоровавшись. — Вот, привез тут тебе кое-чего.

— Спасибо, не стоило, — прошелестела я.

— Еще как стоило. Ты же наверняка ничего не ела.

— Кашу варила, — тут я порадовалась, что не помыла тарелку, по которой были размазаны две трети первоначального объема.

— Ладно, сделаю вид, что поверил.

Он выгрузил продукты, сложил в холодильник, повернулся ко мне:

— Ну, давай, рассказывай.

Я села на кухонный диванчик и положила голову на стол.

— Не надо, Федь, ладно?

Он сел рядом, провел рукой по моим волосам, вздохнул:

— Да нет, Света, не ладно. Что делать собираешься?

— В консультацию идти, что еще, — пробормотала я, не глядя на него.

— Это ежу понятно, — поморщился он. — А дальше? Автор проекта в курсе? Ага, ясно. Либо не в курсе, либо как раз наоборот очень даже, но не при делах. И что-то мне подсказывает: счастливый замуж в Англию тебе не грозит.

Я молчала, как партизан на допросе. Очень хотелось послать его ко всем чертям и выставить за дверь, но сейчас я, наверно, даже кота не смогла бы прогнать — если бы он у меня был.

— Ладно, одевайся, поехали, — сказал Федька.

— Куда? — удивилась я.

— Как куда? В консультацию.

— Не поеду, — захныкала я. — Потом. Сама схожу. Когда получше будет.

Федька молча взял меня за руку, заставил встать и повел в спальню.

— Лучше тебе будет еще очень нескоро. Насмотрелся я на эти дела. Так что не капризничай, поехали.

Он стоял в дверях и смотрел на меня взглядом, который я никак не могла расшифровать. Было в нем что-то… непростое.

— Выйди, — попросила я.

— А то не видал я тебя голую, — фыркнул Федька, но все-таки вышел.

В консультации мне предложили записаться на прием — ну да, через две недели, но Федька моментом построил регистратуру, и через пять минут я уже сидела перед кабинетом с талончиком. Осмотр, расспросы, заполнение карточки, направления на анализы…

В машине я растерянно перебирала весь этот ворох бумаг, когда Федька коротко поинтересовался:

— На аборт?

— Нет, — отвечать не хотелось, но и отмолчаться вряд ли получилось бы.

— Значит, будешь рожать, — сказал он задумчиво. — Понятно.

— А тебе на работу не надо? — вяло огрызнулась я.

— Моя работа, в отличие от твоей, прекрасно работается без моего присутствия. Если что — позвонят.

Федька довел меня до квартиры, переждал очередной мой сеанс общения с ихтиандром, приготовил коктейль («До вечера выпить весь!») и уехал. А я написала Люське, что жду ее в скайпе.

По правде, скайп я ненавижу. И вообще из всех видов общения признаю только личное и письменное. Голос отдельно от его обладателя вызывает у меня необъяснимое чувство то ли страха, то ли отвращения. Поэтому телефонные разговоры — это нечто вроде моей фобии, и по возможности я стараюсь их избегать. А скайп хоть и с изображением, но это мало что меняет. Даже хуже. Вроде бы живой человек — говорит, двигается, рожи корчит… и все равно иллюзия. Но Люська никогда не любила писать, поэтому приходилось терпеть.

Минут через десять пропищал сигнал: Люська вышла на связь. Из лондонской квартиры, чему я была рада — видеть интерьеры Скайхилла совершенно не хотелось.

— Какого черта? — мрачно поинтересовалась я.

— Ты о чем? — удивилась она вполне натурально.

— О Федоре Петровиче.

— А что такое? Только не говори, что он тебя грязно домогался.

Я кратко изложила диспозицию. И о том, как спалилась, и о событиях сегодняшнего утра. Люська отреагировала непечатно.

— Послушай, я просто не хотела, чтобы беременная баба тащила два тяжеленных чемодана. Пусть даже и на колесиках. И ничего более. Но он молодец. Я всегда знала, что он настоящий мужик. Потому что…

— Не начинай! — предупредила я.

— Ладно, уговорила. Значит, тебя на учет поставили? Точно будешь рожать?

— У меня еще месяц, чтобы передумать. Но это вряд ли.

— Слушай, а вообще как ты? — спросила Люська, глядя куда-то в сторону.

— В смысле?

— Ну…

— Знаешь, Люсь, — вздохнула я, — когда Маргарет была беременна, а я, выходит, вместе с ней, у нее тоже был жуткий токсикоз. Врагу не пожелаешь. И я тогда думала: не дай бог у меня такое будет когда-нибудь. А теперь я даже, наверно, рада… немного. Потому что мне так хреново, что все прочие мысли где-то далеко на заднем плане.

Помолчав, Люська взяла с меня клятвенное обещание разговаривать с ней каждый день и обязательно сообщить, если понадобится какая-то помощь. Она была готова даже прилететь, если что.

Так и пошло. Каждый день начинался с позиции «вниз головой над унитазом», потом я ползла по стеночке готовить две ложки жидкой овсянки и разводить коктейль. В десять звонил Федька — узнать, как дела. Если надо было ехать в консультацию или поликлинику, приезжал за мной. Днем я разговаривала с Люськой, но большую часть времени спала. Вечером приезжал Федька, ругал меня за то, что ничего не ем, и безуспешно пытался накормить ужином.

Впрочем, иногда меня пробивало на что-то. Например, однажды страшно захотелось манго, и Федька привез пять штук. Одно я съела с урчанием, остальные пришлось отдать Марине.

А еще были запахи — самый настоящий ад. К примеру, Федьке пришлось расстаться с ароматическим гекконом в машине, после того как меня чуть не вывернуло от вони «тропических фруктов». Зато когда во дворе свалили пропитанные креозотом столбы… Я учуяла запах через открытую форточку, оделась, потихоньку выползла на улицу и почти два часа сидела на лавочке, умирая от наслаждения. Федька, узнав об этом, страшно ругался, а потом принес креозотную щепку, строго-настрого приказав не злоупотреблять, потому что «это яд и канцероген».

Каждый день мне хотелось задать, наконец, вопрос: «Федь, а зачем тебе все это надо?» Я его не понимала, а то, что я не понимаю, обычно меня очень сильно напрягает. Мы расстались больше двух лет назад, причем не друзьями, а… просто расстались. Мысль о какой-то внезапной новой вспышке чувств с его стороны я не допускала в принципе. Сейчас, когда я ждала ребенка от другого мужчины, это было бы… как минимум странно. И все же вопрос этот так и оставался незаданным. Возможно, это был такой физиологический эгоизм беременной самки, которая хочет заботы и защиты, неважно, от кого они происходят.

К концу третьего месяца стало полегче, тошнило только с утра, и я даже начала потихоньку есть. А еще — взялась за проект, поскольку заказчик все-таки меня дождался. Тем не менее, Федька все равно каждый день звонил и примерно через день заезжал.

И вот тут-то меня наконец накрыло с головой.

До этого мне по-прежнему снились кошмары, которые я тут же забывала. И вдруг — вполне так эротический сон. Нет, не по содержанию. Мы очень даже пристойно ехали с Тони верхом по дороге в деревню. Разговаривали, смеялись, переглядывались. Но проснулась я с таким ощущением, как будто это было самое что ни на есть разнузданное порно. Причем, в то утро меня даже тошнить начало с опозданием — видимо, чтобы прочувствовала в полной мере.

Как ни гнала я мысли о Тони, они преследовали меня с настойчивостью маньяка. Воспоминания, воспоминания… Сначала я сопротивлялась. Потом сдалась. Снова и снова пережевывала все, что произошло с седьмого июня по тридцать первое августа. В тысячный раз пересматривала фотографии. Завела на Фейсбуке фейковую страницу с ником Masha Ivanova и курящей жабой на аватарке и пробралась с нее на страницу Тони. Впрочем, там ничего не изменилось. После нашего с ним совместного селфи на фоне памятника Робин Гуду он не сделал ни одной записи.

Когда-то Маргарет целыми днями сидела у окна и смотрела на подъемный мост. Сквозь дождь, сквозь снег. Хотя прекрасно знала: тот, кого она ждет, никогда не придет. Я тоже стояла у окна и смотрела на дорожку у парадной. А когда выходила на улицу, невольно вглядывалась в прохожих…

Хуже всего было по ночам. По идее, природа должна оберегать будущего младенца, на время прикрутив мамаше либидо, но со мной что-то не сработало. И если днем мучили более-менее пристойные воспоминания, то ночью память подсовывала такое, что оставалось только грызть подушку.

Несколько раз я брала телефон и набирала номер Тони. Хотя английской симки больше не было, номер все равно в моем мозгу словно лазером выжгло. Но на кнопку соединения так и не нажала. Если б он хотел, давно бы тебя нашел, говорил такой взрослый и мудрый внутренний голос. А раз нет… значит, и смысла нет.

Как-то в середине октября мы разговаривали с Люськой, и мне категорически не понравилось, как она себя ведет: мнется, не смотрит в камеру, то говорит слишком бодро, то забывает и скисает.

— Люсь, что случилось, скажи уже, — не выдержала я.

— Свет, ты это… ты вообще как? — еще больше замялась Люська.

— Не будет у меня выкидыша, не волнуйся.

— Свет, в общем… Я не хотела говорить, но ты же все равно узнаешь… В общем, Каттнер женится.

Сердце сбилось с ритма — сначала замерло, а потом пустилось в бешеный галоп. Черная ночь вокруг начала прорастать белыми разводами инея… Ногти покрепче в ладони, до крови — всегда помогало…

— На ком? — я удивилась, насколько равнодушно это прозвучало.

— На этой суке рыжей, Эшли. Свет…

— Люсь, не надо. Пусть женится, на ком хочет. Я видела, как он ее лапал, так что…

— Да ты что?! — Люська вытаращила глаза. — И ничего не сказала?!

— А что я должна была сказать? Я как раз перед этим тест сделала. Сидела в холле и думала, говорить ему или нет. Ну и… вопрос снялся сам собой, — обо всем остальном, что тогда произошло, я не сказала бы даже под страхом смертной казни, уж слишком это было стыдно.

— Да… — протянула Люська убито. — А я-то думала, что он…

У меня не было сил продолжать этот разговор, и я поспешила распрощаться. Легла на кровать и уставилась в потолок.

Есть такой анекдот прекрасный. Пессимист говорит: «Ну, хуже уже не бывает». А оптимист в ответ: «Нет, бывает, бывает!»

Вечером приехал Федька. Я открыла ему дверь и снова ушла в спальню.

— Что тебе приготовить? — крикнул он с кухни. — Омлет будешь?

— Нет, — ответила я.

Он заглянул ко мне, посмотрел внимательно, сел рядом, взял за руку.

— Свет, что случилось?

— Со мной. Все. В порядке, — медленно и четко ответила я.

Федька продолжал смотреть на меня

— Он женится, — неожиданно сказала я.

— Кто? — не понял Федька, но тут же сообразил: — А… Ясно.

Передо мной было какое-то мутное пятно, из которого глаз выхватывал то ежик коротко стриженных темных волос, то тонкий шрам на виске, то брови, словно нарисованные кисточкой. «Как глупо…» — крутилось в голове.

— А что, если нам тоже пожениться? — словно между прочим поинтересовался Федька, глядя куда-то в угол. — Наш ответ Чемберлену. Забьем Мике баки.

— Федь, ну что ты несешь? — поморщилась я. — Не смешно ни разу.

— А кто смеется? — он снова перевел взгляд на меня. Абсолютно серьезный взгляд.

— Ты рехнулся? Делать предложение бабе, которая любит другого мужика и ждет от него ребенка. Причем в тот самый момент, когда она узнает, что этот самый мужик женится на другой.

— Если у нее и были еще какие-то надежды, то теперь мужик этот самый для нее окончательно потерян. Поэтому стоит пригасить эмоции и посмотреть на ситуацию здраво.

— Офигеть как здраво! — усмехнулась я. — Федь, у нас с тобой ничего не вышло, когда мы друг друга любили… ну, или хотя бы были влюблены. Тогда между нами ничего не стояло. И никто. Но тебе ничего подобного в голову не приходило.

— Ошибаешься.

— Что, неужели приходило? — ядовито прищурилась я.

— Приходило, но я не об этом. О том, что между нами никого не было.

— То есть? — не поняла я.

— Вероника. Моя жена. Мы никогда с тобой об этом не говорили, но… Знаешь, я такой динозавр-однолюб. Все было банально. Я ее любил, она меня… не очень. Забеременела — поженились. Когда Алиске было три года, встретила другого. Все. Так что наши с тобой отношения — это были такие… обманутые ожидания. Моя вина, конечно, что тут говорить. Ты надеялась, что будет любовь, семья, дети. А я — что ты поможешь мне о ней забыть. Но… вышло то, что вышло.

— И что изменилось сейчас? Ты ее разлюбил?

— Нет. Просто сейчас мы с тобой на равных. И больше никаких иллюзий.

Все это звучало настолько абсурдно, что… действительно было даже здраво. Я вдруг поняла, на кого похож Федька. Вернее, кто напомнил мне его. Сэр Грегори Форестер, последний жених Маргарет. Общее во взгляде, в интонациях. Даже во внешности что-то общее, только Федька лет на десять моложе. Да и сама ситуация в чем-то сходна.

— Ты понятия не имеешь, как сложно растить ребенка одной. У тебя нет постоянной работы. И даже помочь некому. Знаешь, Свет, в одиночестве плохо. Во всех смыслах плохо. Любовь проходит, и если нет других добрых чувств, остается пустота.

— Ты сам себе противоречишь, — возразила я. — Твоя-то вот не прошла.

— Это, наверно, уже не любовь, а болезнь какая-то, — покачал головой Федька. — Язва, которая не дает по-настоящему полюбить другого человека. На этот раз у нас с тобой может получиться. Если не будем ждать друг от друга чего-то нереального.

— И тебя не будет смущать, что в постели я буду представлять на твоем месте другого мужчину?

— Наверно, нет.

— А что ребенок, который будет звать тебя папой, — не твой?

— Нет. И потом у тебя будет достаточно времени, чтобы решить, говорить ему правду или нет.

— Хорошо, а если вдруг пройдет время, и ты все-таки кого-то полюбишь? Не меня? Или я — кого-то еще?

— Такое может случиться в любом браке, разве нет?

Мои аргументы против были исчерпаны.

— Боюсь, что это очень большая ошибка, — сказала я, глядя в никуда, — но… давай попробуем.

Заявление мы подали в самый обыкновенный загс.

— Пятое декабря устроит? — спросила тетка-регистраторша, просматривая график.

Мне вдруг стало жарко, потом словно ветром ледяным подуло.

— А другой даты нет?

— Раньше — точно нет. Я и так иду вам навстречу. Из-за вашего положения. И позже — только тридцатого. Весь декабрь занят.

— Хорошо, пусть будет пятое, — нехотя согласилась я.

— Свет, что не так с пятым? — спросил Федька, когда мы вышли. — У тебя было такое лицо, как будто привидение увидела. Что-то случилось в этот день?

— Не знаю. Вроде бы, ничего. Не обращай внимания, у меня это бывает. Иногда.

Разумеется, ни о чем, что произошло в Англии, я ему не рассказывала. Эта тема — табу. И точка.

Люська мою матримониальную затею не слишком одобрила. Хотя и против не высказалась. Только спросила:

— Не пожалеешь?

— Не знаю, Люсь, не знаю, — вздохнула я. — Ты ведь тоже за Питера без особой любви замуж выходила, сама говорила.

— Свет, ну ты хрен с пальцем-то не путай! — возмутилась Люська. — Не обижайся, но я бы точно за Питера не вышла, если бы была беременна от Роберто. Ладно, давай не будем. Пусть у вас все получится. Когда свадьба-то?

— Пятого декабря.

Что-то такое промелькнуло на Люськином лице, но она тут же улыбнулась.

— Ну вот и отлично. Закажу билет. Питер точно не сможет, у него заседания, а я обязательно прилечу. В конце концов, если б я тогда Федечке не позвонила… Все, молчу, молчу…

— Светлана Николаевна, проходите, пожалуйста.

Я вздрогнула и открыла глаза. В дверях кабинета стояла улыбающаяся докторша лет сорока в узком голубом халатике поверх таких же голубых брюк.

— Вы одна? — спросила она, взяв у меня направление.

— Одна, — кивнула я, ругая себя за то, что это прозвучало как-то виновато.

Но не успела я улечься на кушетку, в дверь постучали, и в щель просунулась голова Федьки.

— Извините, в пробке застрял, — сказал он.

— Ничего, ничего, папаша, проходите, — кивнула врач. — Мы еще не начали.

Я чуть не зашипела от злости. Ведь сказала же утром: не надо приезжать.

— А что это вас так рано направили? — спросила врач, настраивая аппаратуру. — Что-то беспокоит? Обычно второе узи делаем после двадцати недель, а у вас только девятнадцать.

— Ребенок начал в шестнадцать шевелиться. Мой врач считает, что рано. Хочет уточнить сроки.

— Уточним, уточним. Так, — сказала она, скользя по моему уже хорошо заметному животу датчиком, — На первый взгляд, все у вас в порядке. Размеры, развитие — все соответствует семнадцати неделям.

— Почему семнадцати? — насторожился Федька, внимательно глядя на экран монитора. — Вы же сказали, срок девятнадцать недель.

— Спокойно, папа! Есть акушерский срок беременности, а есть возраст плода. Обычно они различаются примерно на две недели. Но бывает, что и на неделю. Или на три. Смотря когда произошло зачатие, и как развивается плод. У вас все просто прекрасно. Вот смотрите, — экран развернулся ко мне, — чудесный ребенок.

На мой взгляд, на экране было какое-то скопище шевелящихся пятен, но раз говорят, что чудесный, — пусть так и будет.

— Я вам распечатаю фотографию и могу записать файл на диск, предложила врач.

— Да-да, конечно, — с энтузиазмом согласился Федька.

— Пол хотите знать?

— Хотим.

Я тоже кивнула, хотя и так знала: это девочка.

— Ну вот, пожалуйста. Мальчишка.

— Что?! — я даже приподнялась от неожиданности. — Какой еще мальчишка?!

— Лежите спокойно! — она уложила меня обратно. — Что вы так переживаете? Хотели девочку? Ну ничего, в следующий раз сделаете девочку. Папа вон, небось, доволен, что сын.

Каждый раз, когда она называла Федьку папой, меня словно иглой кололо. Интересно, смогу ли я вообще к этому привыкнуть? Но сейчас даже не это было главным.

Какой, нафиг, мальчишка?!

Но, с другой стороны, почему я была так уверена, что у меня девочка? Только потому, что она приснилась мне в том кошмарном сне?

— А вы не ошибаетесь? Сколько раз слышала, что на узи неправильно пол определили.

— Бывает такое, — согласилась врач. — Но у вас точно никакой ошибки. Есть мальчишки стеснительные, все свое хозяйство прячут, а ваш вон какой молодец, никого не боится.

— Расстроилась? — спросил Федька в машине. — Ты же девочку хотела?

— Не знаю, — пробормотала я. — Может, даже и хорошо. С девчонками одни проблемы. По себе знаю.

— А имя для мальчика выбрала?

Я уже хотела ответить, что нет, и предложить выбрать вместе, но вдруг словно само с языка сорвалось:

— Виктор.

— Хм… Хорошее имя, — не очень уверенно одобрил Федька, к счастью, воздержавшись от проверки, как это будет звучать с отчеством. — А почему Виктор? Просто нравится? Или в чью-то честь?

На самом деле я абсолютно не представляла, почему вдруг назвала это имя. И не слишком оно мне нравилось, и из родни никого так не звали. Похоже, это из той же оперы, что и пятое декабря. И все прочие английские штучки. Не хотела я об этом думать. Хватит. Пусть все останется в прошлом. И я просто кивнула:

— Нравится. Говорят, имя влияет на судьбу. Пусть будет победитель.

Когда Федька привез меня домой и уехал на работу, я стукнула в скайп. Люська знала, что я должна была идти на узи, и уже ждала.

— Ну как? — спросила она нетерпеливо.

— Все в порядке. Только вот… мальчишка.

— Да ты что?! Ну так здорово, нет?

— Я думала, девочка будет.

— Ой, — Люська махнула рукой. — Какая разница, главное — чтобы здоровенький был.

— А у тебя что? — спросила я, заметив, что она как-то подозрительно оживлена и нетерпеливо ерзает на месте.

— Свет… У меня две новости. Нет, три. Две плохие и одна хорошая. С какой начать?

— Ну… — задумалась я. — Начни с плохих, наверно.

— Нет, давай так. Плохая, хорошая и еще плохая. Во-первых, я не приеду к тебе на свадьбу. Извини.

— Да ладно, Люсь. И свадьбы-то никакой не будет. Распишемся — и все. Так что не страшно. Приедешь, когда рожу.

— Это вряд ли, Свет, — как-то лицемерно вздохнула Люська. — Дело в том, что… я тоже беременна.

— Ты… что? — я не поверила своим ушам.

— Что слышала, — она довольно показала язык. — Три теста сделала.

— Но ты же говорила…

— Ну, да. Айболиты сказали, что никогда и ни при каких обстоятельствах. А вот! Питер в полном охренении. Возможно, подозревает, что я потихоньку нашла донора. Но я-то знаю… Но вообще, когда рожу, сразу сделаем тест ДНК. Чтобы ни у кого не было никаких сомнений. А то что-то я всем этим медицинским тайнам слабо верю.

— Слушай, ну тест тестом, а все-таки как? Проклятье выдохлось?

— Есть у меня одно подозрение, — загадочно улыбнулась Люська. — Помнишь, я говорила, что Питер в конце октября ездил в Рэтби и отвез ваше чертово кольцо туда? Закопал его под дракона вместе с тем, другим. Может, достаточно было просто его убрать из нашего мира?

— Может быть. А вдруг это и Маргарет помогло?

— Ну, кроме тебя, этого никто сказать не сможет.

— Да, Люсь, отличная новость. Поздравляю вас с Питером. Токсикоза нет?

— Тьфу-тьфу-тьфу, пока все нормально.

— Ладно, говори другую плохую новость.

Я почему-то думала, что и вторая будет такая же «плохая», как и первая, но Люська сразу посмурнела.

— Нет, Свет, эта действительно плохая. Мы вчера с Питером даже поругались. Он знает, что ты беременна. А еще хуже, что Тони тоже знает.

— Твою мать… — я чуть со стула не упала. — Ты что, сдурела?! Какого?..

— Не смотри на меня, я ни при чем. Питер, зараза, молчал, а вчера проговорился. Мне проговорился. Оказывается, Тони сам догадался. Еще когда ты там была. Все-таки умеет считать, как выяснилось. Ну, и всякое там два и два сложил, как и я. И все ждал, когда ты ему скажешь. А ты не сказала. И он решил, что тебе не нужен. А когда ты ему прислала смс и обрубила все хвосты, окончательно в этом убедился. Это он Питеру сказал, они в Рэтби вдвоем ездили. Там и поговорили. Ну а Питеру, видимо, кто-то из слуг шепнул.

— А слуги-то каким боком? — не поверила я.

— Светааа, — поморщилась Люська. — Ты в Скайхилле прожила три месяца, но так и не поняла, где оказалась? Смотри, сидит, допустим, прислуга в полном составе за ланчем или обедом. «Интересно, — говорит кто-то, — мадам Светлана в последнее время вся такая бледная, нервная. Похудела». «Не ест почти ничего», — говорит Энди. «И вино за обедом не пьет», — говорит Томми. «И верхом не ездит», — говорит Джерри. «И использованных тампонов в ее мусорной корзине с июля не было», — говорит Энни. «Ооо…» — говорят все. А уж кто до Питера довез — неважно.

— Зашибись… — простонала я, закрыв глаза.

— И это еще не все, Свет… Не знаю, за каким хреном, но он дал Тони твой телефон. Питерский. Почти месяц назад. Но, я так понимаю, Тони тебе не звонил.

— Нет… — я почувствовала, как меня разбирает истеричный смех. — Я-то думала, что хуже известия о его свадьбе уже ничего быть не может. Помнишь, про пессимиста и оптимиста?

— Помню. Я не знала, стоит ли тебе все это говорить. Извини, если…

— Нет, Люсь, хорошо, что сказала. Теперь все точки…

— Над ё расставлены, — подхватила Люська.