Знание-сила, 2001 № 09 (891)

Без истории

Уникальность круглой даты, этой чисто формальной смысловой границы века и тысячелетия, делает ее идеальным «пустым» символом истории, способным вместить в себя любое содержание, любую историческую интригу и героев эпохи на выбор. Сам этот выбор – смысла, интриги, героев – обнажает обобщенную структуру сознания, которое именно так представляет себе свое прошлое, именно так его организует.

Каким же предстает в российском общественном сознании XX век? Не слишком хорошим. Отвечавшие в 1999-2000 годах на вопросы социологов ВЦИОМа люди разного возраста и образования чаще всего говорят о войнах, разрушении окружающей среды, природных катаклизмах и катастрофах, жестокости и терроре: прямо- таки космический катастрофизм Апокалипсиса или гибель богов в раннесредневековой германской эпике. По мнению большинства, и люди XX века хуже, чем их предки века предыдущего; причем самые молодые и образованные чаще других уверены, что их современники более раздражительны, злы, безнравственны, нетерпимы, несчастны. Правда, они образованнее и умнее своих сверстников век назад – но это, согласитесь, слабое утешение.

Из хорошего в ушедшем веке у нас вспоминают только достижения науки и техники» прежде всего в освоении космоса и развитии средств массовой информации.

Сама идеология побед научно- технического прогресса, стоящая за подобными оценками, несколько напоминает умонастроения «физиков» в советской культуре конца 50-х – начала 60-х годов, если не более ранние эпохи, когда аграрная и не слишком грамотная страна приобщалась к достижениям науки и техники (не случайно среди наиболее важных для повседневной жизни открытий XX века у россиян лидирует электричество). Это стереотипы сознания массовых слоев ИТР, недавно участвовавших в форсированной индустриализации, прежде всего служившей развитию военно-промышленного комплекса.

Но высочайшим престижем наделены космические исследования, и не только в сознании инженеров (или бывших инженеров); такое отношение к победе России в космосе разделяют большинство наших соотечественников, опять-таки независимо от возраста, образования и профессий. А это значит, что речь идет об элементе общей державной легенды русской и советской истории. Возможно, семантика триумфа и власти над миром выражена в этом космическом символе даже сильней и чише, чем в победе над фашизмом. Во всяком случае, победа в Отечественной войне и выход в космос остаются сегодня главными позитивными символами советского строя, советской эпохи в массовом сознании.

Столь же символично, как мне кажется, и колоссальное значение, которое придают россияне телевидению в мировой истории XX века. Дело не только в том, что они активно смотрят телевизор. Мне кажется, сочетание приобщенности и личного неучастия в событиях на телеэкранах носит у нас особый смысл: отстраненности, взгляда со стороны (что, впрочем, не исключает эмоций, даже сильных). Я бы увидел тут своеобразный «комплекс зрителя».

К самым важным социальным преобразованиям XX века россияне прежде всего относят всеобщую грамотность, бесплатное образование, опять-таки развитие средств массовой информации, бесплатное здравоохранение. За подобной синонимией «всеобщности» и «бесплатности» – замечу, опять для большинства опрошенных, независимо от их образования, возраста, профессий – стоит представление о себе исключительно как о подданном государства, «подопечном человеке». Отсутствие платы для него воплощает социальное равенство. Государство – не общество! – есть источник любых социальных, равно как и технических (космических – читай военно-промышленных) изменений. А демократические преобразования и свободы, высокий уровень жизни, возможности социального продвижения, ставшие доступными большинству именно в XX веке, входят в определение столетия не более чем для 3-5 процентов опрошенных россиян.

Для американцев, по данным опроса института Гэллапа, в пятерку самых значительных событий XX века вошли достижение избирательного права для женщин и принятие акта о гражданских правах в 1964 году. Субъект таких событий – разумеется, общество, а не государство.

Похожий опрос мы проводили в 1989 году. Тогда тон явно задавали демократически настроенные образованные фуппы, потому среди самых значительных для страны событий уходящего века значились не только Отечественная война и авария на Чернобыльской АЭС, но и Октябрьская революция, репрессии тридцатых годов, начало перестройки, Первый съезд народных депутатов СССР, XX съезд партии и развенчание на нем культа личности, а далее нэп, столыпинские реформы, февральская революция. То есть значимыми общество признавало моменты крутых поворотов советской истории. Присутствовал в сознании и «альтернативный» путь, по которому могла пойти страна и который в конце восьмидесятых широко обсуждался.

Через десять лет, на рубеже века, вся символика этой альтернативной траектории развития России потеряла былое значение – как и авторитет вчерашних политиков и трибунов. «Окном» в мир стал исключительно телевизор. Общими для всех ею зрителей самыми важными событиями остались Вторая мировая, чернобыльская авария, полет Гагарина в космос.

Вперед выдвинулась семантика тяжких для страны, прежде всего военных испытаний: помимо начавшихся позже чеченских войн, первой и – особенно – второй, вновь вспомнили Афганистан. Так что теперь перестройка воспринимается совсем на ином, в основном негативном фоне и связывается в общественном сознании уже не столько с началом чего-то нового, не с альтернативами общественного развития, сколько с крахом прежнего государственного целого. При этом катастрофизм самих военных событий, социальные причины, их вызвавшие, и серьезные человеческие последствия – все это вытеснено теперь в девяностые годы как в период разрушения общего прошлого (и легенды об испытаниях и победах). А из самог о этого прошлого все плохое, наоборот, старательно вытеснено на самую периферию внимания: так, ни к числу наиболее значительных событий столетия, ни к числу самых болезненных разочарований века россияне сегодня не относят ни ГУЛАГ, ни Холокост. Более того, и падение Берлинской стены, и даже распад СССР для них значат меньше, чем, например, для граждан США.

За десять лет изменились смысл оценок, их направленность и модальность. Ушла нацеленность на будущее, семантика начата и альтернатив, зато главной стала ностальгия. Она и легла в основу восприятия истории; можно сказать, что для большинства наших собеседников история – это «то, что мы потеряли», что ушло, разрушено, отнято (а не то, что построено, что приобрели, сохранили или отстояли).

В 1989 году на вопрос, кому наша страна может служить примером, обшим ответом было: «никому»; носителями ценного опыта виделись тогда Япония, США, Швеция. Сегодня, наоборот, выясняется, что Российская империя и Россия сделали для человечества в XX веке куда больше полезного, чем вредного, и принесли человечеству куда больше пользы, чем США. В марте 1999 года на том, что СССР был великой державой столетия, прежде всего настаивали наиболее пожилые и наименее образованные наши собеседники; всего через год, в апреле 2000, во всех группах, независимо от возраста и образования, установилось полное согласие относительно того, что «Россия в настоящее время является великой державой». Похоже, интеллигенция уступает свое место властителя дум и выразителя самых общих представлений; и уступает кому? – самым периферийным социальным группам.

Нынешний список выдающихся политических деятелей возглавляют И. Сталин и В. Ленин; они вместе с Л. Брежневым обязаны своей популярностью опять-таки прежде всего наименее образованным и наиболее пожилым людям. Ю. Андропов – герой «среднего поколения россиян со средним образованием». Но, по нашим данным, эти предпочтения все больше разделяют теперь и молодые, и образованные. Другой опрос выделил четырех лидеров столетия (по порядку): Ленина, Сталина, Гитлера, Горбачева.

Символические фигуры реформаторов, инициаторов относительной либерализации, демократизации, перестройки, чью авторитетность должна была бы задавать и воспроизводить, казалось бы, именно интеллигенция, оттеснены в самый конец списка.

Однако не могли же совершенно бесследно пройти, не оставив ни малейшего следа в общественном сознании, оттепель и – особенно – перестройка?! И не прошли. В головах соотечественников застряли, например, А.Д. Сахаров и А.И. Солженицын; Андрей Дмитриевич даже вышел на третье место, когда опрашиваемым предложили назвать трех людей, «которых с наибольшим правом можно назвать «русскими кумирами XX века»; тут Сахаров обошел и Ленина, и Сталина. Но посмотрите на весь этот пантеон русских кумиров (в порядке предпочтений): Ю. Гагарин, В. Высоцкий, А. Сахаров, Г. Жуков, А. Миронов, В. Ленин, Л. Толстой, А. Солженицын, И. Сталин, Л. Орлова.

Иными словами, символический пантеон сегодняшних россиян есть результат наложения нескольких процессов и эпох. Основу его составляют советские вожди и военачальники (для самых старших россиян) вкупе с телевизионными кумирами 70-80-х годов (для среднего поколения), к которым годы гласности и перестройки добавили малочисленные вкрапления прежде запретных (интеллигентских) кумиров тех же двух десятилетий, предшествовавших эпохе «развала и упадка», девяностым годам.

Прошлое становится историей, когда в обществе появляются самостоятельные группы или хотя бы группы деятельных и авторитетных людей, которые считают это прошлое своим не потому, что они в него «вляпались» или им его «навязали», а потому что они сами, вместе с другими, это прошлое осуществляли, выбирали те, а не иные действия, инициировали те, а не иные события, а потому понимают их смысл, готовы его отстаивать или корректировать, в любом случае – за этот смысл отвечать.

Плоды своего осмысления такие люди (такие группы «властителей дум») предъявляют «большому» сообществу, которое уже широко этот опыт обсуждает, принимает, берет на вооружение, транслирует следующим поколениям.

Это предполагает традицию, которая опирается на определенное устройство общества – с множеством оформленных групп и социальных институтов, с мошными горизонтальными связями между ними, с особой системой коллективной памяти. Это, собственно, и есть общество – в совокупности разнообразных групп, структур, органов, систем, объединенное универсальными ценностями и общими критериями оценок, согласованными и признанными правовыми и моральными ориентирами.

Вместе с тем этот опыт можно осмыслить, обсудить, поддержать и воспроизвести, только если общим трудом выстроена и повседневно существует публичная сфера с самыми разными формами совместного анализа, коллективного осмысления, заинтересованной дискуссии. Это особые социальные устройства и приспособления от клубов и парламента до открытых лекций и семинаров, от малотиражных журналов до «толстых» газет и десятков телеканалов.

В любом случае главным остается представление о самостоятельной и деятельной личности и об обществе как поле позитивного учета интересов, ресурсов, перспектив такого рода людей, согласования их действий. У атомарного, подопечного и лукавого человека, даже мобилизованного и сбитого в мнимопослушную массу, истории не бывает: здесь действует социальная физика.

В этом смысле истории – как совместной биографии самодеятельных субъектов, как «реальности» самостоятельно прожитой жизни – своей ли, других ли людей и поколений – у нас, собственно, и нет. Подобная история в массовом сознании россиян заменяется когда более, когда менее жестко заданной легендой власти в единственном одобренном ею варианте.

Ирина Щербакова, председатель оргкомитета Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшекласников преподаватель Российского государственнюго гуманитарного университета (РГГУ)