Знание-сила, 2001 № 09 (891)

Эрнст Геккель, который был большим дарвинистом, чем сам Дарвин

В середине XIX века научное и общественное мнение начало склоняться в пользу дарвиновской концепции, несмотря на то. что против нее выступили такие авторитетные ученые старшего поколения, как Оуэн, Седжвик и Агассис. Однако это происходило только в англоязычных странах, чья наукаещене занимала ведущих – как сегодня – позиций во всем мире. Дарвиновской концепции еще только предстояло завоевать континентальную Европу. В этом «завоевании» огромную и противоречивую роль сыграл Эрнст Геккель (1834 – 1919).

В отличие от Дарвина, Геккель не чурался философии и не боялся умозрительных гипотез, наоборот, сам их создавал и активно проповедовал. Вот так писал о нем А.Д. Некрасов: «Здесь лежит глубокая разница между ним (Геккелем. – Н.В.) и Дарвином. Мысль его была постоянно направлена в сторону обшего: идеи, учение, миросозерцание шли впереди – факты имели подчиненное значение. Дарвин же, по выражению Оскара Гертвига, был эмпириком до мозга костей. Мысль Дарвина была прикована к фактам, и обобщения были строго с ними согласованы, не выходя ни на йоту из-под контроля. Он долго и упорно работал для выяснения вопроса о происхождении видов над собиранием фактического материала «в истиннобэконианском духе», не имея какой-либо предвзятой мысли…».

В чем же источники столь существенных различий в подходах – индуктивного у Дарвина и дедуктивнонатурфилософского у Геккеля? Можно объяснить это различиями в традициях английской и немецкой наук, можно личным складом характера этих исследователей. А можно – четвертьвековой разницей в возрасте, определившей принадлежность к разным поколениям. По сути, Геккель годился Дарвину в сыновья. И, вероятно, мог подписаться под такими словами сына Чарльза Дарвина – Фрэнсиса: «Мне казался весьма примечательным тот факт, что он, человек, изменивший весь облик биологической науки и тем самым ставший главою современных ученых, писал и работал в столь по существу несовременных духе и манере. Читая его книги, вспоминаешь скорее старых натуралистов, чем писателей современной школы. Он был натуралистом в старинном смысле этого слова, то есть человеком, который работает во многих областях науки, а не является узким специалистом в какой-либо одной области».

И вместе с тем, несмотря на некоторую прелестную старомодность Ч. Дарвина, его биография и биография Геккеля в чем-то сходны. Если Дарвин провел пять лучших (по его собственным словам) лет своей жизни в плавании на «Бигле», то Геккель путешествовал по Средиземноморью, работал на Канарских островах вместе со своим ассистентом Николаем Миклухо- Маклаем (позднее – знаменитым ученым и путешественником), затем в Норвегии, на Красном море, на Цейлоне и, уже в весьма солидном возрасте – под семьдесят, – на Суматре и Яве. Впрочем, есть и разница: Дарвин и Уоллес начинали свои пути естествоиспытателей со странствий, и каждого из них эти экспедиции сформировали. А путешествия Геккеля были поездками уже сложившегося заслуженного профессора – и вряд ли они могли изменить его систему взглядов, установившееся мировоззрение.

Чарльз Дарвин

В отличие от Дарвина, не получившего естественнонаучного образования, Геккель прошел через три университета (Берлинский, Вюрцбургский и Венский), а его учителями были поистине великие ученые того времени. В Берлине он начинал у крупного ботаника Александра Брауна, занимавшегося разработкой клеточной теории. В Вюрцбурге его наставниками были один из отцов общей гистологии Альберт Келликер и Франц Лейдиг – основатель сравнительной гистологии. У них Геккель учился так же и эмбриологии, в развитии которой ему в дальнейшем суждено было сыграть большую роль.

Вернувшись в Берлинский университет, Геккель продолжил работу на кафедре Иоганна Мюллера – известного исследователя морских беспозвоночных и выдающегося педагога. Помимо Геккеля, учениками Мюллера были физик, математик и биолог Герман Гельмгольц, один из создателей клеточной теории Теодор Шванн, а также Рудольф Вирхов – автор концепции клеточной патологии и в дальнейшем ожесточенный критик подлинности находок яванского питекантропа. Именно Иоганн Мюллер привил Геккелю интерес к исследованиям морской фауны.

Внезапная смерть И. Мюллера в год окончания Геккелем Берлинского университета нару шила все планы молодого зоолога. К счастью, Геккель успел подружиться в Вюрцбурге с вьщаюшимся анатомом прошлого века Карлом Гегенбауром. Благодаря этой дружбе Геккель в 1861 году получил место приват-доцента в Иене, а после зашиты диссертации стал ординарным профессором этого университета. С Йеной была связана вся его дальнейшая жизнь.

Расположенная в живописных окраинах Тюрингинского леса, Иена была колыбелью многих великих явлений немецкой культуры. Над ней будто витал дух соседнего Веймара, где творил Иоганн Вольфганг Гете – не только поэт и философ, но и теоретик сравнительной анатомии, увлеченный поисками «единого плана строения» у животных и «прарастения» среди зарослей средиземноморской флоры. Кстати, Гете оставил нам в наследство придуманный им термин «морфология». Другое имя, сделавшее Йену центром сравнительной анатомии, – Лоренц Окен, крупнейший эмбриолог и натурфилософ, убежденный сторонник закона «все живое от живого», автор позвоночной теории происхождения черепа (и вдобавок еще и либерально-демократический политик).

Впервые Геккель выступил в зашиту теории Дарвина в 1863 году на съезде германских естествоиспытателей в Штеттинге. В популярной форме Геккель изложил свои взгляды в книге «Естественная история мироздания», которая уже при жизни автора выдержала десять изданий в Германии.

Будучи учеником великих учителей, Геккель и сам стал блестящим наставником, создав в Иене интернациональную школу сравнительных анатомов, эмбриологов и филогенетиков, многие из представителей которой сыграли большую роль в развитии дарвинизма. Среди них Антон Дорн, автор «принципа смены функций», эмбриологи братья Гертвиги, изучавшие развитие, оплодотворение и деление яйцеклеток, зоолог Вильгельм Гааке, прославившийся открытием ехидны – млекопитающего, откладывающего яйиа. Кстати, в то время это было необычайно ценное открытие, доказывающее наличие «промежуточных форм», или «недостающего звена» – увы, теперь мы считаем их не промежуточным звеном между рептилиями и млекопитающими, а боковой ветвью эволюции. Другой Йенский ученик Геккеля – Вильгельм Ру создал «механику развития», точнее – экспериментальную эмбриологию. Наконец, были и русские ученики, среди которых – Н.Н. Миклухо-Маклай и В.О. Ковалевский.

Стадии развития лягушки из оплодотворенной икринки.

(Вверху в центре – дробление икринки. Вверху справа – развитие головастика). Схема наглядно показывает сочетание плавности и непрерывности процесса развития и его расчлененности на ярко выраженные этапы

Взяв на вооружение идеи Дарвина, Геккель-эволюционист сделал новый логический шаг, поставив «родословное древо организмов». Чарльз Дарвин, сформулировавший принцип дивергенции при видообразовании, ограничился осторожным и общим замечанием, что один вид может со временем дать несколько видов, не пытаясь установить конкретные родственные связи между ныне живущими и ископаемыми организмами и тем более построить филогенетическое древо. Хотя уже тогда представления о родословном древе органического мира имели столетнюю историю. Впервые, видимо, генеалогическое древо построил в 1766 году последователь Линнея немецкий ботаник Й. Рюлинг – изображая «естественную систему» растений. В том же году молодой П. С. Паллас (впоследствии он станет академиком Петербургской академии наук, знаменитым исследователем просторов Евразии) писал о том, что наиболее удобно представить систему органических тел в виде древа (а не лестницы!). О происхождении всех живых существ от одного корня и их историческом развитии в виде древа говорили и в XIX веке, например, Г. Тревиранус и Г. Бронн (изобразивший «древо» позвоночных за год до того, как в 1858 году Ч. Дарвин опубликовал свою знаменитую схему дихотомического видообразования).

Наконец, в 1866 году Геккель предложил расширенный вариант «монофил етичес кого родословного древа организмов», в котором нашлось место и человеку – хоть и на вершине (как венец творения), но все же в системе животного мира, в отряде приматов, рядом с гориллой и орангутангом. При построении древа жизни Геккель сразу же отказался от аристотелевой двухцарственной схемы деления живой природы и выделил три царства – простейших, растений и животных, что для того времени было значительным шагом вперед.

Итак, Геккель пошел дальше Дарвина, объединив все живые организмы в единую систему, происходящую от одного корня. Осторожный Дарвин говорил о другом: «Я полагаю, что животные происходят самое большее от четырех или пяти родоначальных форм, – писал он в заключительной главе «Происхождения видов», – а растения – от такого же или еще меньшего числа»[*Все не так просто. Время показало, что осторожный Дарвин был ближе к истине, чем решительный Геккель: примитивное «древо жизни» от амебы до человека – нисколь не похоже на современную систему органического мира, где прокариоты «рассорились» до уровня отдельных царств (особенно архебактерии те претендуют на статус надцарства), а водоросли и простейшие происходят от доброго десятка групп Ряд ученых предполагают, что и животные, в частности, стрекаюшие, пластинчатые и червеобразные. происходят от нескольких многоклеточных предков. (Прим. ред.).].

Сердце и дуги аорты крокодила (А) и птицы (Б).

У птиц организм снабжается артериальной кровью. У крокодила – смешанной: венозной и артериальной. Эта схема – отражение определенного этапа эволюции системы кровообращения

Пользуясь своим авторитетом, Геккель провозгласил своеобразный закон: родословные древа должны строиться на основе исследований сравнительной анатомии, сравнительной эмбриологии и палеонтологии. Эта идея, названная «методом тройного параллелизма», была постулирована намного ранее – крупным зоологом и геологом Луи Агассисом (который, впрочем, долгое время оставался противником Дарвина как убежденный креационист).

Подогретая личным энтузиазмом Геккеля, действительно прекрасная идея тройного параллелизма захватила современников. Начался период безраздельного господства филогенетики. Все сколько-нибудь серьезные зоологи, анатомы, эмбриологи, палеонтологи принялись строить целые леса филогенетических древ. В общем плане одна работа была похожа на другую, но конкретные результаты каждою отдельного исследования имели непреходящее значение для науки. Все то, что читается сейчас в университетских и прочих курсах зоологии во всех странах мира, – разделение многоклеточных на двухслойных и трехслойных, на радиально-симметричных и двусторонне-симметричных (билатеральных), деление позвоночных на анамний и амниот и многое другое – все это было обнаружено, добыто, нарисовано с удивительным изяществом, понято и истолковано в духе дарвинизма учеными (в том числе и русскими, такими как М.А. Мензбир, П.П. Сушкин, А.Н. Северцов), так или иначе связанными с самим Геккелем, с его школой или с его идеями. То, что было сделано тогда, было сделано на века.

Однако принцип тройного параллелизма легко было декларировать в обшей форме, но нелегко применять на практике. Лучшие умы и самые изобретательные и умелые руки потратили годы и десятилетия, чтобы построить конкретную систему той или иной группы хотя бы на основе двойного параллелизма.

Схемы поперечного разреза легких: I примитивные хвостатые амфибии; II – амфибии; III – рептилии; IV- млекопитающие и крокодилы. Наглядно видно увеличение поверхности газообмена, отвечающего росту его интенсивности, который связан с продвижением по эволюционной лестнице

В «Обшей морфологии организмов» (1866) Геккель сформулировал кажущийся ныне очевидным «биогенетический закон», согласно которому онтогенез (индивидуальное развитие) есть краткое и сжатое повторение, или рекапитуляция филогенеза (исторического развития). Впрочем, само явление рекапитуляции открыто отнюдь не Геккелем. Уже Карлу Бэру (1792 – 1876) и его современникам было известно, что куриный зародыш на ранних стадиях развития имеет жаберные щели. Однако сей факт трактовался Бэром в духе представлений Кювье о некоем архетипе, едином плане строения, присущем организмам одного типа. Предполагалось, что наличие жаберных щелей есть общий признак эмбрионов всех позвоночных, а не свидетельство прохождения предками птиц рыбообразной стадии.

Историческую трактовку повторения в онтогенезе предковых черт пытался дать Дарвин в «Происхождении видов»: «Интерес эмбриологии значительно повысится, если мы будем видеть в зародыше более или менее затененный образ общего прародителя, во взрослом или личиночном его состоянии…». Эта мысль получила неожиданную поддержку со стороны Фрииа Мюллера, немецкого зоолога из провинциального бразильского городка, который прислал для публикации в Лейпциге небольшую книжку под названием «За Дарвина». В ней было выделено, что «историческое развитие вида будет отражаться в истории его индивидуального развития». Именно взяв на вооружение идеи Мюллера, Геккель и сформулировал «основной биогенетический закон». Почему «основнои»? Дело в том» что Геккель вообще был шелр на формулировки и открытия новых законов (многие из которых интересны сейчас лишь немногим историкам науки). Поэтому, чтобы биогенетический закон не потерялся среди множества остальных, он был выделен в качестве «основного».

Три стадии развития: рыбы (1), саламандры (2), черепахи (3), крысы (4) и человека (5). Зародыши разных видов очень похожи друг на друга, но по мере развития это сходство утрачивается

Доказывая, что все формы жизни развивались от одного предка, Геккель выступил против теории Кювье, согласно которой каждый из четырех типов многоклеточных построен по собственном плану строения. Тем самым он приобрел сильного противника. Ибо в отличие от натурфилософов-трансформистов, последователи теории типов были широко образованными эмпириками, блистательно владевшими сравнительным материалом (вспомним, что среди них вначале были Дарвин и сам Геккель, палеонтолог Ричард Оуэн и Карл Бэр). На знаменитом диспуте (известие о котором дошло до Веймара в один день с известием об июльской революции во Франции 1830 года) креационист Жорж Кювье победил трансформиста Этьена Жоффруа Сент-Илера именно потому, что фактическая аргументация последнего оказалась надуманной и несостоятельной. Дарвин помнил о провале Жоффруа и проявлял осторожность: он говорил об общности планов строения у представителей одного класса (обладая достаточными эмпирическими свидетельствами), но ни слова – о связях между различными типами.

Но то, что смущало Дарвина, мало беспокоило Геккеля. Опираясь на биогенетический закон как на доказанную теорему, Геккель создал «теорию гастреи», где общий предок всех многоклеточных животных – гастрея – походил на двухслойный зародыш – гаструлу, наружный слой клеток которого дает эктодерму, а внутренний – эндодерму. В чем же находил он поддержку своей смелой гипотезе? В открытиях русского ученого А О. Ковалевского.

«Для меня, – писал Геккель, – основную ценность представляли выдающиеся исследования онтогении высших животных, опубликованные А. Ковалевским за последние семь лет…» Геккель приводит и иллюстрации Ковалевского, показывающие сходство эмбриогенеза асцидии и ланцетника. Впрочем, далее следует неожиданный поворот: «Правда, Ковалевский не признает утвержденную нами гомологию обоих первичных зародышевых листков у различных типов животных… и в оценке вторичных зародышевых дисков он значительно расходится с нашими взглядами. Однако в общем я осмеливаюсь утверждать, что открытые им важные факты представляют собой доказательства правильности теории гастреи». В этих словах – весь Геккель, для которого идея имела большее значение, чем факт, и который шел во многих случаях впереди фактов, а подчас и впереди времени.

Помимо прочих талантов Эрнст Геккель был великолепным художником-рисовальщиком и умел показать красоту и разнообразие форм жизни. На протяжении десятилетий он оставался ведущей фигурой в борьбе за дарвинизм. И, пожалуй, самое драматическое влияние он оказал на антропологию. Именно Геккель, несмотря на отчаянное сопротивление современников, постулировал существование промежуточного звена между обезьяной и человеком, названного им питекантропом. Ни одна из фантазий Геккеля не вызывала такой яростной критики! Дарвин все это предвидел с самого начала – и не спешил ввязываться в бой. Еще в 1857 году он писал А. Уоллесу: «Вы спрашиваете, буду ли я обсуждать «человека». Думаю обойти весь этот вопрос, с которым связано столько предрассудков, хотя я вполне допускаю, что это наивысшая и самая увлекательная проблема натуралиста».

Неистовая пропаганда Геккелем гипотетического родословного древа человека с придуманным питекантропом настолько повлияла на молодого голландского врача Эжена Дюбуа, что он в 1884 году уехал на Зондские острова и начал вести раскопки в надежде найти там питекантропа. Это казавшееся совершенно фантастическим предприятие в 1891 году увенчалось первым успехом, а спустя еще три года, в 1894 году, было опубликовано сообщение о находке питекантропа!

Когда мы говорим о прогностической силе точных наук, мы справедливо вспоминаем французского астронома У.Ж. Леверрье, вычислившего на основе отклонений в орбите Урана существование планеты Нептун. Прогностические возможности биологии, вооруженной историческим, эволюционным методом, с не меньшим блеском были проиллюстрированы 1еккелем и Дюбуа.

Логика публичных дискуссий постепенно заставляла Э. Геккеля забывать об академичности, а иногда и об объективности. Его популярная книга «Естественная история творения» вызвала необычайно бурную полемику. Дарвин с сожалением писал Геккелю: «Вы делаете себе врагов ненужным образом – горя и досады двольно на свете, чтобы стоило еще более возбуждать людей». Однако критика противников, казалось,ещеболее вдохновляет Геккеля. Он спешил продвинуться в объяснении и осмыслении эволюции, не обращая внимания на то, есть ли в его распоряжении факты для этого. В 1899 году он выпустил книгу «Мировые загадки», где говорил о происхождении живого из неживого, о наличии промежуточных этапов на пути от простейших органических соединений до организованной клетки. Геккель считал, что такой доклеточной формой жизни могли быть простейшие существа, названные им монерами. Идеи Геккеля об абиогенном происхождении зарождения жизни через 30 лет начал развивать А. И. Опарин.

Вот как описал Илья Мечников эту эволюцию эволюциониста Геккеля: «Уже в сочинении о лучистых корненожках Геккель высказался в пользу трансформизма, но рядом с горячим сочувствием этому направлению он обнаружил столь необходимую в научном деле трезвость и осторожность. Впоследствии же, обращая чересчур серьезное внимание на нападки на Дарвина и на трансформизм вообще, исходившие из лагеря отставших закоренелых специалистов, он принялся изо всей силы бичевать их и мало-помалу развил в себе чересчур сильный парциальный дух и неизбежную при этом нетерпимость. Благодаря именно этим свойствам, он приобрел себе большую популярность в Германии и получил огромное значение в качестве руководителя партии противников обскурантизма и клерикализма в стране; но, становясь популярным человеком, он все более и более делался популярным писателем, мало-помалу меняя научность на дилетантизм. Сделавшись безусловным поклонником дарвинизма, «апостолом» его, он отбросил строго научные приемы своего знаменитого учителя и не привил к себе неподражаемо высоких достоинств своего нового наставника в деле теорий… Приемы, подобные указанным, Геккель перенес из своих популярных книг в область научных трактатов. Последние его специальные сочинения носят на себе резкие следы дилетантизма».

Эволюция черепа хоботных: от самых древних (внизу) до современных (вверху)

К сожалению, путь от науки к дилетантизму в пропаганде и развитии эволюционного учения был впоследствии повторен и другими исследователями, а стремление некоторых эволюционистов быть большими дарвинистами, чем сам Дарвин, как в XIX веке, так и в наше время наносило и наносит ощутимый вред развитию эволюционного учения, вызывая в качестве ответной реакции на попытки показать незыблемость всех канонов теории Дарвина очередную волну антиэволюционизма и антидарвинизма.