Знание-сила, 2007 № 09 (963)

Палеонтология несуверенной демократии

В ноябре 2006 года в Москве на Воробьевых горах произошло столпотворение. Столпом послужил Дворец пионеров: только его большой зал мог (казалось) вместить ораву бывших и нынешних второшкольников. Однако не вместил: посадочных мест там около 1200, но народу пришло чуть ли не вдвое больше. Неудивительно: в лучшие годы Второй школы ее окончили более 6000 физматиков, из них за рубеж уехали меньше половины. Почти столько же конкистадоров осваивали Новый Свет в XVI веке; в итоге мы видим Латинскую Америку, которая гораздо важнее почтенной, но маленькой Испании. Быть может, и российская научная диаспора в наши дни важнее той части россиян, что удержались на родине в смутное время перестройки?

Это станет ясно позже — хотя бы через одно поколение. Сейчас ясно другое: больше половины ярких физматшкольников остались в России, несмотря на внешние соблазны. Сильнее их был внутренний соблазн учить чему-нибудь новые поколения школяров в том бодром стиле, в каком прежде учили нас самих. Не случайно в 2007 году Вторую школу возглавляет тот же директор, который создал ее полвека назад. Даже 30 лет отлучения от явных школьных дел не разрушили закалку старого «шестидесятника»...

И вот появился сборник «Записки о Второй школе» — 600 страниц пестрых, непричесанных мемуаров. Преобладают, конечно, ученики: они еще не успели состариться, а классики- учителя в основном вымерли. Но те, кто не вымер, не молчат и не жалуются на оскудение новых поколений. Ибо незаменимый единственный ресурс поколения — его лидеры; они, по счастью, склонны к размножению даже в неблагоприятных условиях.

Вот пример — Рудольф Бега, физик, потомок французских гугенотов, перебравшихся сперва в Германию, потом в Россию и здесь смешавших франко-немецкую кровь с грузинской и русской. Будучи сомнительных корней, окончил заурядный вуз — МА- ДИ. В эти же годы ощутил педагогическое призвание, прошел стажировку как учитель физики и был заманен во Вторую школу ее директором, чтобы выращивать научную Россию с нуля. Сорок лет возглавлял физическое лобби в школьных стенах, учил детей любить физику, дружить с хорошими людьми и не зависеть от начальства. Выучил десятки будущих физтеховцев — докторов и кандидатов. (Один из них сейчас возглавляет Институт теоретической физики имени Л. Ландау.) Рудольф Бега написал свой учебник физики, но не смог его издать даже в пору перестройки, ибо не желал кланяться чиновникам. Когда над Второй школой нависла угроза коммерческой приватизации, Бега пропихнул на пост директора своего бывшего ученика. Тот, будучи педагогом милостью Божьей, не проявил административного дара, тогда Бега убедил старого директора В.Ф. Овчинникова занять его прежний пост. Школьная гармония была восстановлена, жизненная задача решена, тут рак отнял Р.К. Бегу у Второй школы. Ровно 70 — возраст смертный.

Другой пример — Зоя Блюмина, литератор по профессии и матриарх по призванию. Окончила МГПИ сразу после войны, работала в обычной школе, пока Овчинников не сманил ее в небывалую школу № 2. Здесь сразу стала лидером русистов и литераторов, замечательно управляла педагогами, порою более яркими и знающими предмет еще лучше, чем она сама. Школьникам внушала почтение и ужас, но людоедкой ее не считали. Как идеальный завуч была изгнана из школы в 1971 году вместе с идеальным директором. Опять преподавала литературу в разных школах. Не ужилась среди властных гуманитариев школы № 67, оказавшись «лишней медведицей в берлоге». Зато вновь нашла себя в славной школе № 57, когда там появился директор, сравнимый с Овчинниковым. Тут З.А. Блюмина создала авторские гуманитарные классы и опять терпела в них ярких историков, не согласных с ее морально-литературным абсолютизмом. Воспитала новое поколение учителей литературы, оставила школу, только став инвалидом.

Еще пример из младшей поросли — автор этих заметок. Пришел во Вторую школу с мехмата МГУ. Преподавал высшую и обычную математику в общем кружково-олимпиадном стиле, удачно сочетая научную рутину с научной эстетикой. За шесть лет вырос из студента-семинариста в матерого лектора, мастера когнитивного диалога с учениками в любой обстановке. Старался поддержать в школе университетский дух параллельного освоения всех точных и естественных наук, но склонности к литературе не имел. Покинул Вторую школу в 1982 году на пике «застоя». В пору перестройки преподавал историю в школе № 57, стараясь сблизить все профильные классы с общей кружково-олимпиадной культурой. Написал и издал несколько задачников по всемирной истории и истории науки.

Вот, если хотите, представительная выборка лидеров Второй школы в пору ее гегемонии на фронте научноэлитарного образования России. Пока таких вождей было много, самозваный довузовский университет процветал, втягивая в свою орбиту все новых пассионариев старшего или детского возраста. Все вместе они образовали демос, то есть экономически и культурно самодостаточную общину вроде Новгорода в рамках Московской Руси. Добиться политической независимости в СССР было невозможно, оттого внутришкольная демократия не выплеснулась за ее пределы и успешно соблазнила лишь немногие школы того же сорта. Но дурной пример самоуправления и культурной самодеятельности был подан и остался в народной памяти на многие десятилетия. Теперь он кодифицирован в виде личных мемуаров более чем тридцати участников образовательной революции. Печатный тираж невелик, но все эти тексты уже размещены на вебсайте фонда Московского центра непрерывного математического образования, который адресован не одним только математикам. Сам этот центр можно считать новым эскизом старой мечты — Народного университета России, похожего на знаменитый Коллеж де Франс в Париже. Там у истоков стоял Леонардо да Винчи, у нас были Гильберт и Колмогоров, Гельфанд и Арнольд.

Характерно, что в сборнике Второй школы воспоминания уцелевших преподавателей занимают совсем небольшую часть. Господствует иной лейтмотив: не «как мы их учили», а «как мы среди них росли». О лекциях по анализу, которые читал профессор Дынкин, сказано совсем немного, зато о поездке новонабранных физматшат на теплоходе с конкурсами и викторинами на борту и с игрою в футбол на берегу нынешний французский профессор повествует весьма подробно. Ибо эту поездку организовал тот же Дынкин — профессор МГУ, который сумел превратить школу № 2 в университет. Таковой она и была около двадцати лет, тогда как МГУ университетом не был! Он был и остается россыпью независимых факультетов, каждый из них можно назвать «малым» университетом, — математическим либо химическим, историческим либо лингвистическим. И то будет не совсем правда, ибо общение между разными кафедрами того же мехмата весьма ограниченно. Пока кафедрой топологии заведовал П.С. Александров (который еще учился у Гильберта в Геттингене), он регулярно ходил с аспирантами и студентами в турпоходы по Подмосковью. Сейчас это делают ученики его учеников, но делают чаще в рамках «своей» физматшколы, чем своей кафедры или лаборатории.

Так университетский стиль образования спустился в школы, ему навстречу в университет поднимается волна заурядной обучаловки, воплощенная в ЕГЭ и других радостях современной бюрократии. Ибо эти «радости» можно тиражировать под копирку, не напрягая свой интеллект. Напротив, тиражировать авторский стиль преподавания любой науки или культуры способен только Автор, то есть цельная творческая личность, выросшая в процессе решения оригинальных задач и проблем. С 1930-х годов наши кружки, олимпиады и физматшколы успешно и во множестве плодят таких людей, без них Россия не уцелела бы ни в горячей войне с Германией, ни в холодной войне с США, ни сейчас — в утечке мозгов на либеральный Запад.

Что будет дальше? Это невозможно уверенно предсказать хотя бы потому, что наши личные усилия могут заметно повлиять на тот или иной исход соревнования двух половин российской научно-образовательной элиты — той, что продолжает кипеть здесь, и той, что испарилась отсюда и конденсировалась там. Где окажется больше простора для самоутверждения учителей Божьей милостью, там они и осядут, размножаясь и формируя молодежь по образу и подобию своему. Кстати: понятие «там» охватывает не только Массачусетс, Калифорнию и Израиль, но также Урал и Прибайкалье, берега Иртыша и Амура. Внешняя Россия — это, честно говоря, весь мир вне Москвы и Петербурга. Какая часть этого огромного мира в большей мере унаследует образ жизни своей малой родины на Воробьевых горах? Это вопрос к нам всем: как мы его решим, так и будет.