Знание-сила, 2008 № 04 (970)

Любите ли вы Брамса?

Такой вопрос - заголовок нашумевшего в свое время романа - совершенно бессмысленно задавать современным молодым людям. Заведомо известно, что они любят совсем другую музыку, прежде безмерно раздражавшую взрослых. Она по-прежнему их раздражает, только они из взрослых успели превратиться в старых, а взрослыми стали те, кто когда-то их раздражал битлами, роллингами и особенно - рок-оперой «Иисус Христос суперзвезда».

Впрочем, это то, что запомнилось мне; звучало и другое. Тоже раздражавшее. Тоже новое. Все вместе казалось посторонним одинаково бессмысленным, непозволительно шумным и вообще просто какой-то какофонией. Любить надо было Брамса. Можно Моцарта или Баха. Можно Эдиту Пьеху и Эдуарда Хиля. Все остальное - и не музыка вовсе.

Зато молодые «своих» уже тогда мгновенно отличали от посторонних привязанностью к новой музыке. «Человек то, что он читает», «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» - все это стало неважным рядом с коренным мировоззренческим вопросом «Что ты слушаешь» (точнее, для посвященных - «Какую группу предпочитаешь»; особо ценилась способность назвать много групп и выделить среди них «самую-самую»). Быть «своим» требовало немалого мужества в обстановке, когда нынешние старые были еще взрослыми, задавали тон и все определяли, а ты сознательно шел им наперекор.

Теперь такое мужество не требуется: во-первых, взрослые перестали так тотально навязывать свои вкусы всем окружающим, от детей и внуков до руководства радио- и телеканалов, - помнят все-таки собственный горький опыт. Во-вторых, кажется, исчезла пропасть между музыкальными вкусами поколений, поскольку современные хиты некоторым образом из тех же битлов (или из той же почвы, что и они) выросли. На таком раздолье музыка еще определенней стала знаком принадлежности к одной из многих масонских лож, она осталась - или в еще большей степени стала - главным мировоззренческим принципом и стержнем, организующим образ жизни.

Когда-то я беседовала об этом с психологом Маргаритой Жамкочьян. Тогда новые меломаны разносили стадионы на концертах своих кумиров во Франции, в Америке, но не у нас, нравы тогда еще были строгие, и стадионов молодежным кумирам не давали. Маргарита Жамкочьян, прекрасный психолог и в некотором смысле культуролог, возвестила мировой культурный сдвиг, который ярче всего проявляется в музыкальных пристрастиях, но несомненный отпечаток которого виден во всем и на всем: литературе, кино, отношениях между людьми и т.д.

Суть сдвига, по Жамкочьян, состоит в раскрепощении эмоций, которые прежде прятались, «давились», которым дозволено было проявляться только в строго нормированной, общепринятой форме. Многим это не дозволялось вовсе, и хорошие мальчики и девочки старательно загоняли их в сферу бессознательного или подсознания, а потом ходили лечиться к Фрейду и его ученикам и последователям. Грубо говоря, в прежней культуре себя всячески зажимали и время от времени порабощенные эмоции прорывались истериками. В новой истерики исчезли совершенно, это психиатрический факт, но некоторые радикалы от эмоционального освобождения начали громить стадионы. Поскольку радикалы были всегда, и всегда чего-нибудь громили (лучше стадионы, чем живых людей), по ним выносить оценки переменам бессмысленно. И вообще перемены лучше бы попробовать понять, чем выносить приговоры.

Или хотя бы попробовать их описать подчеркнуто бесстрастно, но внимательно к малейшим деталям, как это принято у этнографов, а выражаясь современно - у культурных антропологов.

Рассказывает подруга: сижу, мол, работаю. К сыну пришел приятель. Один лежит на диване, другой - в кресле (не сидит, а тоже умудряется возлежать). У сына на пузе гитара. Они молчат, и только время от времени раздается жалобно мяучающее «дз-з-ынь» - сын ущипнул струну. И опять тишина. Перебор струн. Снова тишина. Через часа два они расходятся, очень довольные друг другом: «Славно посидели». Подруга остается в тягостном недоумении: они не умеют разговаривать? Они общаются каким-то таинственным телепатическим способом? Им нечего сказать друг другу и достаточно физического присутствия товарища?

А вот как описывается общение в дружеском кружке молодых любителей современной музыки в одном из исследований, присланных на конкурс студенческих работ (автор хорошо знаком с объектом, студентами одного из провинциальных вузов): круг тем ограничен - «концерты (что, где, когда), общие знакомые (кто, где, кого видел), отношение к армии, милиции, властям (вяло-негативное).

В разговоре не принято затрагивать больные темы, выражать интенсивные эмоции и выносить оценки. Общение не структурировано, не имеет начала и завершения, не подчинено каким-либо целям». Интересно, во всех других комнатах того же общежития идет общение куда более содержательное? Там спорят о Толстом и Достоевском, о фашизме и коммунизме? Читают стихи и слушают органную музыку? Но даже в таком случае хотя бы время от времени, хотя бы мимолетно там наверняка высказываются и по перечисленным поводам.

Тем не менее автор работы, вслед за ее героями, считает ребят с их «отдельными» музыкальными пристрастиями совершенно особой группой, отделенной от окружающих - тем более, что ребята всячески это подчеркивают. Они отделены от окружающего мира языком (его непонятность становится барьером в общении с посторонними), манерой одеваться («Всегда черные бесформенные балахоны, как правило, с капюшоном и изображением анархичной символики, которые одеваются поверх джинсов или черных штанов, или косухи (кожаные куртки) и джинсы»), всем своим внешним видом («длинные, чаще всего немытые волосы или прически-ирокезы, раскрашенные во все цвета радуги, черные ногти, возможно, длинные даже у мальчиков»). «При этом рок-музыка выступает социально-психологическим стержнем этого образа жизни», - заключает описание молодая исследовательница.

Заглянув в многочисленные исследования современной молодежной музыкальной культуры, результаты которых представлены в Интернете, я обнаружила несколько интересных обстоятельств. Во-первых, по-прежнему о бесстрастности в подобных описаниях остается только мечтать: идеологи религиозные, коммунистические, яростные сторонники здорового образа жизни, противники наркотиков о музыкальных пристрастиях молодежи изъясняются настолько освобожденным для эмоций стилем, что постоянно ждешь перехода на язык, запрещенный законом и подлежащий ведению милиции. Тема осталась почти такой же горячей, как и несколько десятилетий назад - правда, все-таки не для всех подряд, как было когда-то, а для определенных перечисленных мною «клубов по интересам», не представляющих уже большинства населения.

Во-вторых, объектом нападок остался тот самый «рок», который уже несколько раз объявляли мертвым; правда, иногда кажется, что это всего лишь недоразумение, идущее от недостатка компетентности вышепоименованных специалистов, в сознании которых лицо врага выглядит несколько обобщенным и довольно туманным. Только медики, пригласив на собеседование и «проработку» современных музыкантов, говорили в основном о «регги», в любви к которому признавался на весь свет через газету «Московский комсомолец» 16-летний Рома Ревин: «Регги - это музыка «позитивных вибраций». Она настраивает на расслабляющую волну, релаксирует. Субкультура, которая признает регги основной музыкой, называется «растафарианство», в народе «растаманство». Примкнув к движению «раста», я бросил выпивать, поскольку в растафарианстве это запрещено, заплел дреды и просто стал чаще улыбаться. После изучения и полного вливания в эту культуру я стал замечать, что люди стали по-другому себя вести. Вокруг меня стало больше улыбок».

Медики, естественно, говорили совсем о другом, обвиняя музыкантов и их фанатов в мелких косичках в пристрастии к наркотикам и распространении этого пристрастия на окружающих. Музыканты вяло отбивались, заявляя, что сами они, как Рома, не пьют и не «употребляют», а за остальных отвечать не согласны, потому что есть такая штука, как свобода выбора.

В-третьих, практически во всех текстах музыкальные пристрастия молодежи рассматриваются, скорее, не как чисто музыкальные, а как основной элемент определенного рисунка образа жизни. В этом современные исследователи, пристрастные и пытающиеся сохранить беспристрастность, тоже не слишком далеко ушли от своих предшественников - исследователей места рок-музыки в жизни молодежи 70-х - 80-х годов прошлого века. Правда, Гребенщиков тех времен и Цой, и другие кумиры предлагали своим слушателям и почитателям песни протеста, в которых содержание играло такое же, если не большее, значение, чем музыка; теперь, судя по всему, слова потеряли былую силу. Впрочем, если быть честными, слова бессмертных песен битлов тоже не поражают глубиной или неожиданностью - а тем не менее победно шествовали по планете.

Итак, музыка как образ жизни. Или как его имитация - потому что по какой-то неведомой мне причине, очевидно, людям определенного поколения обязательно иметь именно такие пристрастия. Грязные волосы и «косуху» - не обязательно, а признаваться в любви последнему музыкальному направлению - непременно.

Маркетологи, которым профессия велит иметь представление об образе жизни своих потенциальных покупателей, так описывают эту весьма далекую от провинциального студенческого общежития публику (которая, между прочим, всего на несколько лет старше):

«Если в годы стихийного капитализма, когда перед людьми остро стояла проблема выживания, для многих на первом месте по важности было материальное благополучие и карьера как возможность «зацепиться и устроиться», то кумир сегодняшнего поколения - это не излучающий успех «белый воротничок». Более того, если воспользоваться терминологией продвинутой молодежи, то олицетворение жизненного успеха 90-х сегодня носит малопривлекательный имидж «офисного планктона». Несмотря на презрительное отношение к жертвам «корпоративного рабства» и зацикленности на деньгах, по данным исследования, 46% блогеров являются менеджерами и служащими и имеют доходы выше среднего. Работа ради денег и карьеры молодежь XXI века уже не устраивает. Они не только не хотят работать в офисе, тем более, по жесткому графику, но и вообще не желают уделять работе слишком много времени. Работу как главную ценность в своей жизни назвали лишь 18% опрошенных блогеров. А 39% ответили, что предпочли бы не работать, если бы у них была такая возможность. Работа не должна мешать полноте жизни - вот, пожалуй, девиз современной продвинутой молодежи, ставящей во главу угла свободу в самом широком понимании этого слова: свободу выражать свое «Я», свободу от стереотипов массовой культуры и т.д. Наибольшую ценность приобретает выражение собственной индивидуальности в хобби или в каком-либо субкультурном формате в противовес корпоративному обезличиванию». (Дмитрий Князев. «Казус неустойчивости нового века»).

Это, очевидно, уже не анекдотичные «новые русские» 90-х, чье пристрастие к последним музыкальным веяниям довольно зло описал Сергей Дунаев: «Музыкального вкуса у них нет вообще - но музыка в их кругу общения тем не менее занимает важное место, и поэтому они меломанствуют, ориентируясь на общеевропейский Top 10 - будешь в курсе и не ошибешься, называя в приличной компании очередные свои последние пристрастия. Прилично сходить на Стинга, раз в Кремле. Летом 1996 года эта публика по ошибке ломанулась на Дэвида Боуи («тоже ведь в Кремле»), но сильно просчиталась, вместо светского раута попав на скверного сорта андерграундовый сюрр; впрочем, быстро сориентировалась и оттеснила хайрастых малолеток и экзальтированных эзотериков, заняв привычные дорогие места и достав из кейсов сотовые телефоны (это вместо вездесущих завернутых бутербродов у совков)».

Превращением «роковой» (ударение можете ставить в двух местах сразу) музыки в обязательный атрибут современного молодого человека она в значительной степени обязана совсем другим ее потребителям - неформалам, под которых «косят» (а может, и являются ими на самом деле) студенты из общежития. Тот же Сергей Дунаев пишет о них не без иронического, но глубокого уважения: они сделали музыку своим жизненным стилем, то есть позволили музыке сделать себя. Несмотря на свою численную незначительность, впечатление они производят наиболее нетривиальное. Именно в их среде произрастают те социальные стандарты, которым предрешено через некоторое время начать незаметно восприниматься всем поколением чем-то органичным и само собой разумеющимся. Таково свойство действительно творческой среды.

Неформалы - та социальная среда, которая так и не была инкорпорирована ни в один из политических проектов и которую в основном пытались ангажировать программой «Голосуй или проиграешь!» Это далеко не однородное движение, но надо признать, что оно обладает задатками внутренней солидарности и стилистической узнаваемостью. Они не любят «попсу», не уважают деньги (хотя и не строят из их отрицания жизненную философию), в меру прозападны, хотя далеко не до такой степени, как «золотая молодежь», и ходят в свои собственные клубы. Клубная культура, вернее, само ее наличие, позволяет говорить о музыкальных предпочтениях как о статистически верифицируемом явлении.

Прежние неформалы времен Гребенщикова и Цоя протестовали против удушающей, затхлой атмосферы позднего «совка». Нынешние неформалы, как и на всем свете, протестуют против власти взрослых и всевластия денег, которых хочется, но заработать пока не удается. Некоторые так и не научатся, и некоторые из этих некоторых - принципиально; может, благодаря их влиянию и другие усвоят, что деньги - не самое главное в мире, или, по крайней мере, научатся жить так, как будто они действительно так думают.

А пока жизнь молодежи так или иначе пронизана музыкой. Как правило, вовсе не любимой музыкой неформалов, а обыкновенной «попсой». Социолог Павел Лебедев даже установил, за что они ее любят. Постоянных молодых потребителей «попсы» (или, выражаясь более культурно, музыкального мейнстрима) он по результатам опроса разделил на четыре группы. Первая, и самая многочисленная (43,3% опрошенных) - «всеядное большинство»: они ценят в музыке и ее «танцевальность», и запоминаемость слов, и эмоциональный заряд песни, и качество ее исполнения, и отношение к музыке близких, чье мнение для них важно. «Альтернативщикам» (очевидно, группе, в каком-то смысле близкой к неформалам - хотя бы повышенной избирательностью вкуса; их 21,3%) все это неважно, кроме одного-единственного обстоятельства: качества исполнения. Эта группа выделяется среди всех прочих: половину ее составляют молодые москвичи (в предыдущей они оказались в меньшинстве, а в большинстве - жители Екатеринбурга: исследование проходило в Москве, Воронеже и Екатеринбурге), в ней чуть больше мужчин (в первой решительно преобладали женщины) и образование в ней повыше, чем в других. Они существенно меньше других смотрят по телевизору MTV, Муз-ТВ и особенно передачи типа «Фабрики звезд» и «Золотого граммофона», реже других ходят в клубы и на дискотеки, зато чаще остальных посещают концерты (только - не обольщайтесь - в основном не Брамса и не органной музыки).

Третьей группе, которую социолог назвал «тихие и скромные» (15,8%), не важно как раз качество исполнения, зато важны текст и динамичность музыки, делающая ее пригодной для танцев. Здесь оказалось много жителей Воронежа, в основном мужчин (эмоциональность музыки для них тоже была не важна) со средним специальным образованием. Они явно не стремились самоутверждаться за счет своих музыкальных вкусов и, судя по всему, это далеко не самая важная часть их жизни. Во всяком случае, телевизионные концерты они смотрят еще реже, чем «альтернативщики», в клубы, дискотеки и на концерты ходят реже, чем в среднем по выборке.

Наконец, «клабберы» (19,6%) ценят в «попсе» прежде всего ее пригодность для дискотеки, то есть ее динамичность и ритмичность. Они следят и за качеством исполнения, но для них совершенно не имеет значения ни текст, ни эмоциональная насыщенность композиции - зато важно отношение к ней «своих». Здесь опять оказалось много жителей Воронежа, мужчин самых младших возрастов.

Это и есть мимолетный портрет молодежи «в целом» по отношению к тому, что все аналитики считают «системообразующим элементом» современной молодежной культуры. Можете сами прикинуть, насколько в действительности ритмы «роковой» музыки определяют взгляды, предпочтения, образ и стиль жизни большинства. Хотя именно стиль-то они и определяют - точнее, множество разных стилей, как музыкальных, так и жизненных. Порой нам кажется, что все это - одно и то же. Но послушаем человека понимающего, все того же Сергея Дунаева: «Видимо, даже идеологические фантасты, занятые этим безнадежным делом, сознают, что пытаются использовать компаративный подход в отношении безнадежно далеких базовых стилевых субстратов, в основе своей непригодных для какой- либо конвергенции».

Но серьезные сдвиги в культуре и в образе жизни (как, впрочем, и в политике, и в литературе, и во всем остальном) определяет активное меньшинство. Однако свершившимся сдвиг, наверное, можно считать только тогда, когда стиль (идея, религиозная догма и так далее) становятся обязательными для большинства: нравится - не нравится, а делать вид, что исповедуешь и предпочитаешь, обязан. В этом смысле культурный сдвиг молодежь уже совершила.

А теперь - дискотека.