Zona Антиматерь

Глава 13. Та, с черным провалом

Небо окрасилось красным. Неделю назад ты бы уже дал дёру, молясь найти по дороге укрытие, чтобы спасти свою шкуру. Не в этот раз. Вокруг тебя происходили удивительные, иррациональные вещи, граничащие с безумием, а ты в расслабленном состоянии ждал, чем всё закончится. Погибли главные герои или хеппи-энд? Финал всегда волнителен. Особенно, когда в нём играешь главную скрипку. Вокруг бушует пламя огня, дрожит воздух, горячий и сухой, твоё тело пытается оторваться от земли и взмыть вверх. Ты не поддаёшься, сопротивляешься изо всех сил, чтобы не попасть под разрушительный молох аномальной стихии. Вокруг тебя снуют редкие зрители в чёрных одеждах. Они словно посланники смерти, призраки, возникшие из пекла, чтобы вершить правосудие на земле. И да, тебе не страшно, тебе просто наплевать на всё. Когда достигаешь нирваны, страх уходит прочь, оставляя место обостренному чувству прекрасного.

Выживешь ли ты после всего этого? Неважно. Будущее утратило смысл.

Молнии жалят в тело. Ты будто лампочка, которую зажгли выключателем. Кажется, что кожа аккумулирует потоки мощных разрядов. Но они не причиняют тебя вреда. Магия какая-то. Вот подносишь руку к лицу, то видишь, как между пальцами перекатываются искры. Ты ждёшь, когда ток сожжёт тебя дотла, и вместо тела останется горстка пепла. Увы, этого не происходит. Жизнь продолжается.

Не падаешь ты, когда из недр земли раздаётся гул. Огромная красная волна горячего ветра окатывает с головой, заполняет собой видимое пространство. Ты пытаешься закричать, и ничего не выходит. Голосовые связки напрасно пытаются выдавить из себя хоть толику крика — молчок. Много красного, вырвиглазного и даже туман вдали окрашивается в окровавленные оттенки. Кто выживет после такого удара? Разве что мифический Шрам! Важно, что твои мозги не плавятся под ударом Выброса, а голова твоя соображает, пусть и с небольшим запозданием.

Живой, дурила!

В другом мире твой труп поднялся бы с колен и со слюной у рта пошёл слоняться по Зоне. Унылое зрелище.

Рвущееся на пределе сердце не остановилось, когда из розового облачка навстречу вышла статная дева с выцветшими глазами и полной грудью. Мадонна-мать? Обычно после такого сходят с ума или сразу на тот свет, нет? На её некрасивом лице читалось величественное спокойствие, свойственное королям. Она улыбалась, улыбалась искренне, улыбалась, как мать, когда после родов видит своё дитя, трепечущее, нежное, крикливое. С ней и ты начинал тянуть губы в улыбке.

Тук-тук! Тук-тук!

Ты живой, сучий сын! Никто не умер в этом напыщенном пафосными декорациями сновидении. Или иллюзии? Да хер знает! Плевать!

Важно, что женщина из тумана подходит ближе и прижимается к тебе, отдавая тепло невесомого тела без остатка.

— Он бредит, бредит! Дед, сюда!

— Тихо ты, баба, не голоси! Толку от тебя нынче. Иди на кухню лучше. Я посмотрю.

Скрипнула рассохшаяся дверь. Пигалица с раскрасневшимся лицом проворно юркнула прочь, сверкнув недовольно напоследок уцелевшим глазом. Не понравился окрик, небось. Может, зря так осадил девку, теперь лови укоры в свой адрес. Седовласый старик запустил пятерню в седую бороду раздумывая и склонился над голым телом мужчины, который за неимением другой мебели покоился на низком столе. Дополняли убранство облупленный от частого использования комод да пару стульев, ковры на стенах. Дед взял бесчувственного человека за руку, посчитал пульс, хмыкнул. Пошамкав губами, он сграбастал с тумбочки хирургические ножницы, с внутренности комода вытащил стеклянную бутыль со спиртом. Как следует протёр ножницы антисептиком. С кухни через приоткрытую дверь запахло шкварками. Дед втянул носом насыщенный аромат готовящейся снеди, после чего принялся кромсать прилипшие бинты на голове у раненого. С каждым надрезом густые посеребреные брови хмурились от увиденного. Содранная кожа на лице заживала, мягко говоря, странно. Область раны потемнела и приобрела синий оттенок вместо розового. А ведь всё сделал правильно. Рану промыл слабым раствором спирта, почистил как следует, наложил спецмазь. Что же она такая синюшная? Старик расчесал бороду снова, сменил ножницы на пинцет. Пинцетом он аккуратно дотронулся до правой скулы. Твёрдая. Он попробовал её потянуть на себя, но у него ничего не вышло. Она потеряла эластичность, и оттого не собиралась в складки.

— Чудно! — буркнул Дед и отложил пинцет.

Заканчивался второй день, как этот жмурик лечился у него. До сих пор он так и не пришёл в себя. И не факт, что очнётся. Люди из комы годами не выходили, и жили как-то. Но содержать этого почти здорового мужика у старика в планы не входило. Накладно. Здесь не больница. Простая деревенская хата без удобств. Ему нужна медсестра или санитарка, чтобы ухаживать за этим увальнем. Контрабандист, пройдоха, обманул его, видать. Сказал, что у того подозрение на заражение крови и мужик серьёзно ранен. Дед сомневался, брать или нет на постой здоровяка. По виду ясно, не из местных пассажир. Не охотник. Они не носят столько электроники. Не контрабандистская морда. У тех такого оружия и отродясь не бывало. И не вояка, хотя, видно, воевал. Откуда тогда? Неужели с той стороны Припяти? Выходило, что так. Темны дела. И рана чудная. Вляпался в какую-то заразу, и теперь она перемолола поврежденную кожу на лице. Зря не отказал хитровану, сославшись на немощь. Не подумал, старый хрыч! Сиди, гадай, как от него избавиться.

— Дед, оклемается у тебя пару дней, встанет и побежит как миленький. Его подстрелили, и лицом повредился. Гляди сам. — чесал языком Контрабандист.

Дед поглядел. Тот не соврал. Раненый дышал. Правда, лоб нагрелся и потел жмур сильно. Лихорадка.

— Может, лучше закопать. Похороню по-человечески. — буркнул в нос пенсионер и полез чесать бороду.

Но Контрабандист щелкнул пальцами. В мгновение ока он водрузил перед ним рюкзак иностранного производства, распухший от барахла. Знал, подлец, что Деда можно если не разжалобить, то задобрить.

— Я обещал одному человеку. Глядь, может, пригодится?

Рядышком он положил винтовку раненого, пистолет.

— Смотри, какие цацки. Это богатый Буратино. Стрясёшь с него за лечение. Патроны в хозяйстве не помешают.

— Верно. Только пришлый он, вижу.

— А если так, то не человек? Давай, я оставлю его здесь. Выживет, хорошо, не — похоронишь. А я тебе сала привезу домашнего, да огурчиков. У меня Маруся знаешь, какие соленья делает! Закачаешься!

— Подожди!

Старик все еще сомневался, брать или нет чужака. Всё решила долларовая купюра, найденная им во внутреннем кармане у раненого, и карта местности с пометками. И то и другое вызвали вопросы у Деда, которые озвучивать перед Контрабандистом не решился. Махнув рукой в знак согласия, Дед пожал руку хитрому ловцу человеческих душ в этой части Зоны и занялся раненым.

Оттягивать работу в долгий ящик старик не стал. Дело знакомое. Он прикатил к речной заводи тачанку, куда и затащил тяжелого пострела с искалеченным лицом. Уже дома вдвоем с дочкой Светой они перенесли бездыханное тело в прихожую. Пока Светлана грела воду, Дед занялся чужаком. Из нашивок на подметке он узнал прозвище последнего. Его звали Грешником.

Раненый оказался непростым смертным. Под экипировкой из защитного комбинезона с полумаской и кевларовыми нашлёпками, которую он снял не без помощи помощницы, пришлый носил бронежилет чудной модели. В нем Дед обнаружил несколько глубоких вмятин, а еще и белую липкую субстанцию в районе попаданий. Под жилетом на теле Грешника зияли свежезашитые раны. Стреляли в упор и не так давно. Из ран выступила запёкшаяся кровь. Видимо, перед комой обладатель броника много двигался. Вот швы и разошлись. Следующие два часа Дед с методичностью возился с ранами. Он наложил новые стежки, поменял повязку на лице. И пошел в горницу завтракать. Светлана приготовила яичницу со шкварками.

Так в заботах закончился день. Грешник не просыпался. Лихорадка не проходила, он постоянно потел. Сердце под измождённым телом рвалось из груди, стуча подбрюшиной с частотой в сто двадцать ударов в минуту. Каждые два часа Дед навещал больного. Главное внимание он уделял лицу. Иногда он щупал его, пытаясь найти причину такой непонятной аномалии. Тщетно. Кома есть кома. Старик жмякал губами все сильнее, поглаживал бороду, иногда тихо бормотал «мг». Долго возле раненого он не задерживался: хватало других забот. И тогда к коматознику приходила Светлана. Она садилась на расшатанный стул, брала спицы и вязала, с интересом посматривая на нового постояльца, на теле которого не было живого места. Шрамы, царапины, порезы, следы переломов — бурную жизнь вёл раненый. Светлана ухаживала за Грешником, когда Дед ковырялся в огороде или кормил свиней. Дочка с некрасивым лицом обтирала периодически недвижимого гостя, меняла простыню с физиологическими следами, насильно поила. Пыталась она его и накормить жидким супом. Но Дед накричал на нее, отправив дуру восвояси. Пусть для начала это тело проснётся.

Ночью лежачий человек стал бредить. Дед, который и и так не спал, поставил стул рядом с беспокойным пациентом. Светлана принесла старику махорку с огорода. Седой старик закурил, пуская в потолок клубы дыма. Понаблюдав за Грешником в течение часа, он отправился спать. Его место по традиции заняла девка. Подобно курице-наседке, Света с материнской заботой принялась хлопотать над бессознательным мужиком, зыркая своим единственно зрячим глазом. Дед пытался её прогнать в спальню, но та заартачилась. В конце концов, он плюнул и перестал ей чинить препятствия. Если так хотелось возиться с овощем, то пожалуйста. Главное, чтобы свои обязанности выполняла.

— Это. Ходите обедать. Я пригляжу. — громыхнуло над ухом, отчего Дед вздрогнул. Чертовка подкралась незаметно. Как у неё получалось, если у него со слухом полный порядок.

— Ты это, тихо, дите! Я ж не глухой, слышу. А то орёшь на всю хату. Могла тихонько сказать.

— Ага!

Пигалица шмыгнула носом. Её уцелевший глаз сверлил в нём дыру.

«Хочет, чтобы я ушёл».

Дед встал со стула и медленно потопал к двери, ухмыляясь в бороду. По всей видимости, парень понравился Светлане. Ишь, отвечает дерзко. При одном взгляде на раненого аж млеет, заливаясь краской с головы до пят. Ну да, девка-то в соку. Сколько ей уже стукнуло? Двадцать один-двадцать два? уже и запамятовал. Эх, память!

А она ему даже не родная дочь. Приёмная.

В тесной кухне запахло блинами. Настоящими, на свином сале. Тонкие, с подгоревшей слегка корочкой, с ароматом ванили. Баловала его Света! Рядом с блинами стояла чугунная сковорода со шкварками и луком — типичная еда жителей Полесья. И сало, и лучок были домашними, с собственного подворья. Никакой химии! Даже хлеб, и то присутствовал настоящий, подовый, на дубовых листьях по старорусскому рецепту. Такой хлеб выпекала бабка семьдесят лет назад. Дед вымыл руки в лохани с остывшей водой, вытер ручником с украинской вышиванкой. И только тогда сел за стол. По старой традиции ему следовало бы помолиться, но Дед не почитал религию и церковников. У него и иконы не было никогда. Как жил безбожником, так им и остался. Он верил в другую силу, в ту, которая царила за окном его тесного жилища.

Он пробормотал несколько фраз, после чего набросился на стопку блинов. Заскорузлыми пальцами он сворачивал кругляш трубочкой, макал его в горячий тук, поддевая мякишем плавающие кусочки сала с желтоватыми кольцами лука, и отправлял в рот. С урчанием и блаженством поглощал обед, пока сытость не обволокла желудок. Вытерев руки о засаленное полотенце, лекарь встал из-за стола. Убирать за собой не стал. Света уберёт. Дед побрёл на улицу, где собирался выкурить папиросу и заодно обдумать важное дело.

Старик покормил свиней, поменял пару прогнивших дощечек в падающем заборе. Затем отправился на огород. Лопатой он методично вскапывал остывшую землю, дробил на куски комки с корнями. Весной планировал посадить картошку, морковку, лук. Если доживёт, конечно. В его почти восемьдесят лет глупо надеяться на долгую жизнь. Проснулся, и то хорошо. Значит, не умер. Хорошо, ноги ходили и руки твёрдо держали не только топор, но и скальпель. Да и спина перестала ныть. Дед ловко вывернул очередной камень, с презрением отбросил в сторону. Сила была в мышцах. Но так долго продолжаться не могло. Рано или поздно система даст сбой, и обновлённое тело перестанет слушаться.

Например, на огороде после вскапывания.

Смерти Дед не боялся. Пожил в своё удовольствие. Больше всего отшельник беспокоился о Светлане, приемной дочери. Что с ней будет, если с ним что-либо случится? А жить в глуши, когда человечество давно перешагнуло в новую эру электроники, одной, в соседстве с волками и баюнами, страшно и тоскливо. Да и опасно. Деревянный дом стремительно ветшал под гнётом ветра, аномальных бурь и беспощадного времени. Того гляди, рухнет и похоронит их. Девка не залезет на крышу, не поставит подпорку или прибьёт оторванную доску. Тут мужик нужен, рукастый, не то, что маразматик без навыков. В город ей ехать надо, пропадёт одна в Зоне. Да только куда подастся девка без родичей, денег и образования! Эх, до чего же несправедливая жизнь.

На свою судьбу старик не жаловался. Молодость прошла в пьяном угаре, заработках в Сибири и на Дальнем Востоке. Рано женился, да только жена с двумя детьми ушла от него. Кому нужен редко бывающий дома пропащий алкоголик! Возможно, он исправил ситуацию, если бы не загремел в тюрьму. Затем в 1986 полыхнула станция. Некоторые семьи вернулись спустя год, два в разграбленные хаты мародёрами доживать свой век самоселами. Среди них были и родители. Их не смутило излучение и повышенный фон, ни безлюдная полесская пустыня. Они приехали в деревню, да там и померли. Пожили бы ещё, да только сынуля немало нервов потрепал. К тому времени он и сам стал стариком. Дряхлым, страшным мужланом с посаженой печенью и осознанием своей никчёмности.

Да.

Говорят, люди не меняются. Неправда. Он сумел переломить судьбу незадачливого приблуды, взяв себя в руки. Это далось нелегко. Однажды ему позвонила его маменька. Дрожащим голосом она попросила приехать, чтобы та могла его увидеть. Он собрал свои вещи, накупил подарки и вдруг запил. У него сорвало резьбу, настолько сильно, что потерялся в днях и месяцах. Когда опомнился, ударили морозы. С наступившей зимой Дед рванул в зону Отчуждения к оставшейся одной матери. Отца она как год схоронила. Но опоздал. Его бедная мама умерла. И судя по окоченевшей мумии в замерзшем доме, умерла давно. Ее слова по телефону стали прощальными. В тот же день он похоронил маму прямо во дворе. Вместе с самым близким человеком в могиле нерадивый сын закопал прежнего себя — убогого дурака без принципов и убеждений. Большой мир тяготил враждебностью, и возвращение потеряло всякий смысл. Его место рядом с родителями, которые бросили когда-то вызов Зоне отчуждения и цивилизации.

Так Дед стал единственным жителем в заброшенной деревушке. Он не покинул хату и во время Второй Катастрофы, когда над пострадавшей в далёком 1986 году землёй вновь нависли тучи. В этот раз аномальные. За короткое время Зону обнесли колючей проволокой, к периметру стянули войска и гвардию. Его дом штурмовали убийцы, в разрушенное село забредали неупокойнички-зомби, могила матери ушла глубоко в землю, но Дед сумел приспособиться к новой реальности. В очередной раз.

Другое дело — Света. Её привёз десять лет назад ребёнком Контрабандист — старый приятель, который иногда захаживал в гости. Девочка родилась в неблагополучной семье алкоголиков. В один прекрасный летний день они сгорели в хате. Света играла недалеко от дома, и когда занялось зарево пожара, то от страха и пережитого стресса убежала в чащу. И всё бы ничего, но деревня, где случилась трагедия, находилась рядом с Полесско-радиационным заказником. Ребёнок заблудился в глуши, среди лесов и болот, покинутых деревень и хуторов. Неделю Светлану искали спасатели, но так и не нашли. А девочка зашла далеко. Удивительно, как она и вовсе выжила. Ее обнаружил один из ушлых бродяг, что промышляли в Зоне мародёрством и контрабандой всего ценного. Этот человек привёз малышку к одинокому Деду, в изорванном платьице, с кровоточащими ногами и руками, в бессознательности. Старик выходил девчонку. В итоге она осталась у него жить. Возвращаться на Большую землю она не захотела. А отдавать в детдом ребёнка Дед, как советовал Контрабандист, не желал.

«Затюкают малую. Детдомовские дети жестокие» — говорил он.

Всё же она с рождения являлась не совсем обычной девочкой. Гены родителей наградили Свету удивительной гетерохромией. Правый зрачок сверкал ярко-голубым, левый имел чёрный окрас. Видела она хорошо лишь одним глазом. Помимо врождённого генетического уродства, пигалица долго и часто болела. Хватало дуновения ветра, чтобы маленькая Света ложилась в постель. Несколько раз у девочки поднималась высокая температура. Дед уже жалел, что связал одиночество с малолеткой. На Большой земле ей могли предложить лучшие условия, чем на закрытой территории. Врачи, жильё, нормальный уход: он не мог ей этого дать, кроме веры на спасение и скупой мужской заботы.

Помог случай. Через два года после Второго Апокалипсиса, Света снова серьёзно заболела. Ослабленный подростковый организм не мог сопротивляться вирусам и стремительно хирел на глазах. Он хорошо помнил это мальчишеское лицо с осунувшимися щеками и заплаканными двуцветными глазами, когда небо над Саркофагом заполыхало ярко-алым. Над само́й Припятью расцвели невероятной силы и красоты молнии, сопровождающиеся длительным гулом с недр земли. Обычный Всполох продолжался несколько часов. Этот затянулся на семь. Пока окрестности сотрясала аномальная энергия, Дед присматривал за умирающей пигалицей, бормоча разный вздор. Он надеялся, что Светлана умрёт тихо и без боли. Только под вечер он вышел из хаты, чтобы выкопать во дворе могилу. Дед справедливо опасался непрошеных гостей в виде восставших мертвецов. Как и сегодня, работу старик не закончил. В земле нелюдимый поселенец нашёл странный продолговатый предмет, похожий по прикосновению на камень. Такой же холодный на ощупь, в дырках и бороздах. Он напоминал ему клубень картофеля с глазками, а ещё земляной орех из-за границы — арахис. Дед отнёс находку ещё живой девочке с сильным жаром. Она обняла камень, как мягкую игрушку и заснула.

Но ребёнок с гетерохромией не умер. Света не задыхалась, как прежде, лихорадка постепенно спадала. Могилу во дворе Дед закопал, лопату бросил в чулан, а на стену повесил икону. Светлана очнулась на третий день. Похожий на клубень камень разрушился, рассыпался в пыль. После того случая она перестала болеть, бояться пауков и темноты. А худосочная девчушка вытянулась в молодую девушку. Красивее она не стала, но перестала напоминать ходячую тень. Зона помогла.

Теперь Светлане больше двадцати лет. Седой отшельник понимал, что девку тяготит сельский уклад, полный риска и опасностей, да и полная изоляция не есть хорошо. Она оживала, когда в горницу заходил старый приятель, Контрабандист, который привозил Деду раненых аборигенов. Свою неразделённую ласку и заботу Света отдавала этим несчастным мужланам. А ведь они были подонками в общей массе. Грабили, воровали, наверняка убивали за деньги. С другим контингентом Контрабас не водился. Работа такая у него. Порой на хутор забредали и вовсе странные люди. В чёрных одеждах и с такими же чёрными душами, жуткие и молчаливые. Гости оставляли артефакты Деду, взамен старик кормил их и штопал раны. Попадались и военные, которые приезжали с посёлка Масаны, что находился по ту сторону границы. Пришлые побаивались хуторянина и золовку с разными глазами. Света умела навести шороху на постояльцев своими гляделками. Особенно ночью, в кромешной темноте, при свете лучины в деревенской печи.

Так и жили. Одни, в недружелюбной обстановке с беспокойными соседями и чертовщиной вокруг.

Огород Дед не докопал. С него станется. Когда над Саркофагом небо окрасится в жуткие кровавые оттенки, тогда снова выйдет на пустырь. Старик скрутил самокрутку. Чиркнув спичками, он присел на лавочку во дворе, затянулся. Его заинтересовало небо. На нём что-то происходило загадочное. Будто сила свыше пыталась пода́ть ему некий знак, сигнал, как дальше действовать. Барашки-облака набегали друг на дружку, сталкивались лбами, образуя причудливые фигуры между собой. Осеннее солнце пыталось пробиться наружу, протыкая курчавую преграду своими лучами, но не получалось. Дед пошамкал губами, покатал между пальцами тёплую папиросу, втянул сизый прогорклый дым. Стало хорошо. Он на какую-то минуту забыл о старости. Воспоминания снежным комом прокатились в его голове. Он прикрыл веки, вдыхая полной грудью сырой воздух.

«Я здесь, милый».

Дед вздрогнул. Папироса выпала с рук, затерялась в траве. В пятидесяти метрах от него стояла женщина в белом платье с пояском и длинной косой, спадающей почти до колен. Из-за спутанных волос он не видел лица. Силуэт напомнил ему бывшую жену.

«Я здесь!» — тихо сказала женщина. Её слова потонули в резком порыве ветра, приглушившем далёкий из прошлого голос. Дед моргнул, чувствуя, как виски сжимает невидимая боль. Силуэт жены растаял, и он снова остался один.

Нет, не один.

К нему решительным шагом, практически вприпрыжку, быстро шла Светлана.

— Деда, Дед! Он проснулся.

Над ним склонилось странное существо. Его силуэт подрагивал в сумраке, словно рябь на воде. Однако Грешник рассмотрел в пляшущей и размытой картинке человеческий профиль. Выглядел он зловеще. Наёмник попробовал отмахнуться от него. Не вышло. Паралич скрутил тело, если только человечество не придумало невидимые путы. Впрочем, склонившийся над ним человек не собирался причинить вред. Он заботливо приподнял голову Греху и поднёс к пересохшему рту железо с характе́рным эмалированным привкусом. Вода. Мокрая, холодная. Раненый открыл рот и жадно стал пить, захлёбываясь и проливая влагу. Затем заботливый спаситель убрал кружку. Мелькнуло перед глазами тонкое белокожее запястье, и фигура шагнула в тень.

Наёмник попытался повернуться и не смог. Его усилий хватило лишь на слабое шевеление левой руки. Ему не сильно понравилось, что лежит голый, а причиндалы прикрыты белой простынёй. Обычно покойников в морге так накрывают, перед тем как проводить в последний путь. А ещё он пытался понять, кто хозяйничает в дальнем углу комнаты. Неужели женщина? В Зоне? Невероятно.

Он не ошибся. Всё это время с ним находилась девушка. Вот и сейчас она хлопотала возле него, стоя спиной. Заплетённая коса, ладная фигура, девичьи плечи — сколько же ей лет?

Что происходит?

Девушка обернулась, внимательно посмотрев на него. Грешник открыл рот, чтобы громко выматериться от неожиданного зрелища, и подавился слюной.

Вместо правого глаза у девушки зиял провал. Бездонный и жуткий. Он приковывал внимание своей чужеродностью, распалял воображение. Как не силился, наёмник так и не смог отвернуться, и со смешанным интересом пялился на уродство. От стыда спасла сама девушка. Крутанувшись на месте, она резко ушла в другой конец комнаты.

Странно, но очнувшемуся наёмнику снова захотелось взглянуть на это некрасивое, ещё детское лицо. Он слишком долго находился в Зоне и якшался с сомнительными личностями, чтобы брезговать компании женщины с уродством. Удивительно, но такая «особенность» не отторгала, скорее, влекла к себе липким измученным любопытством. Учитывая, что она всё это время наверняка заботилась о пропащем негодяе, который почти мало что помнил после пробуждения.

Зазвенела посуда. В дальнем углу что-то происходило интересное, но Грех физически не мог отреагировать. Натренированное тело подвело его, что неудивительно, сколько всего пережил за последние пять лет. Слабость навалилась на него, обволокла каждую клеточку организма. Теперь он типичный овощ, у которого осталась никчёмная жизнь, голова на плечах и туманные воспоминания.

Хлопнула дверь: незнакомка оставила его одного, вероятно, обидевшись за столь прямое рассматривание. На несколько минут пациент остался наедине со своими беспокойными тревогами. Вернулась вместе с подносом. Запахло едой, отчего Грешник едва не сошёл с ума. Проснувшийся желудок прилип к стенке и настойчиво требовал еды. Поставив поднос на стул рядом с ним, хозяйка погладила его по волосам. От неё пахло блинами и мылом. А ещё лугом. Грешник втянул ноздрями вкусные ароматы, прикрыл веки. Он точно не спит? Пустая голова едва соображала, и наёмник снова проваливался в полудрёму. Похоже, из-за ранения. Или нет? и затем двумя руками притянула к себе за шею.

Прядь волос щекотнула ему бровь. Край девчачьей просторной рубашки с расстёгнутой верхней пуговицей освободился, позволив ошарашенному наёмнику заглянуть в вырез. Под хлопчатобумажной тканью ничего не было. Крошечная подушка легла под спину, чуть ниже шеи. Она не хотела кормить его лёжа. Небольшая женская грудь под домашней рубашкой шевельнулась через тонкое сукно острыми навершиями, дотронулась до грубой, в шрамах, коже. Девушка мягко толкнула пациента на подушку отстраняясь. Грешник закусил губу, отворачивая похотливый взгляд от прелестей и страшных глаз незнакомки.

Но она не позволила уйти в себя лежачему Грешнику.

— Не спи! — проговорила она и дотронулась ладонью к щеке мужчины. — Я покормлю тебя супом.

Наёмник понимающе моргнул, сглатывая слюну. Круглое лицо хозяйки зарделось лёгким румянцем. Держалась она уверенно. Видно, что подобную операцию проворачивает не первый раз.

Следующим движением она проворно влила в рот пациенту жёлтую питательную жижу. На третьей ложке она задала вопрос:

— Ты не можешь говорить? — услышал он снова.

Грешник моргнул опять, не в силах оторвать взгляд от топорщившейся рубашки.

На его языке это означало «да!».

Больше она ничего не сказала. Остаток обеда прошёл под аккомпанемент скрежета зубов о полированный металл ложки и поскрипывание лежанки под тяжестью раненого человека.

— Меня Света зовут, — сказала она тихо, после чего схватила пустую тарелку и направилась на кухню.

Через десять минут хата вновь наполнилась звуками. Скрипнула деревянная дверь, и в тесную комнатёнку шаркающими шагами вошёл невысокого роста старик с белой бородой. В руках он держал холщовую сумку в заплатках.

«Вот и настоящий хозяин вернулся!» — подумал Грех.

Дед разложил суму на столе, закатал руки по локоть, как заправский фельдшер, и принялся рыться в своих пожитках. Он вытащил оттуда блестящий ящик из чёрного металла с красным крестом на крышке. Хирургический набор родом из Германии, который принадлежал наёмнику. С интересом Грех наблюдал, как «доктор» раскладывает на стуле колюще-хватающие штуки, принадлежавшего когда-то лейтенанту Синдиката.

— Ну, живчик, очунял! Лежи, не дёргайся, больно не будет, — проговорил старик с пинцетом в заскорузлых пальцах.