Звенья одной цепи

Глава четырнадцатая Willkommen in Deutschland! Заяц на минном поле…

ФРГ. Международный аэропорт Франкфурт-на-Майне.

Что мне понравилось больше всего — это то, что с паспортным контролем никаких проблем не возникло. А британский паспорт по Европе — вообще вездеход. И у меня никто не спросил, почему я не сто процентов похож на свою фотографию в паспорте, а только… А хрен его знает насколько. Плевать… Первым делом мне очень хочется найти туалет в этом аэропорту. А то, что-то итальянские пирожки как-то боком хотят выйти…

Сидя в кабинке, я вдруг услышал звук льющейся из под крана воды. А на этом фоне кто-то отчётливо сказал по-русски:

— Блядь!..

— Ты чего? — переспросил его кто-то ещё, но тоже на великом и могучем.

— Да жене на подарки валюты не осталось. То, что по работе там надо было… Заведующей… И этой, бля… секретарше… Всё взял, что обещал. А на жену не хватило. Хожу тут, как дурак. Кругом магазины, а я, сука, как в музее, только смотрю…

— Семёнову на всё хватило.

— Да, хули там говорить. Чекист, сука. Он же с собой валюту привёз из Москвы. Ему-то хуле…

Воду перекрыли.

— Ты идёшь, Коль?

— Через сколько у нас вылет?

— Да ещё два часа.

— Ну, тогда я ещё успею им тут личинку отложить. Не с собой же везти…

— Ладно. Не задерживайся!

Хлопнула одна дверь и щёлкнул шпингалет на другой. А у меня в голове завертелись шарики да ролики… Я уже закончил все свои дела и собрался было выходить из кабинки…

Как говорится: «Штирлиц никогда не был так близок к провалу…»

В голове вертелась тысяча и одна мысль…

Русские? Здесь? В Западной Германии? Служебная командировка? Да. Скорее всего. Он говорил, что ему обменяли мало валюты. Так бывало при кратковременных поездках на конференцию или ещё по каким-то заводским или научным делам. На учёного, судя по лексикону, он не тянет. Хотя хрен его знает. Чекист Семёнов? Это наверняка сопровождающий. Такие ездили практически с каждой группой, будь то спортсмены или музыканты.

Рискнуть? А почему нет? Я ничего не теряю. Сейчас этот Коля сидит в соседней кабинке. Если что, то он меня даже не увидит. Я могу написать записку… А что написать? Хелп ми! Я тута во Франкфурте сижу в сортире?

Думай, голова! Думай!

Я пошарил по карманам. Блин. Среди документов осталась справка с которой я вместе со Станко пересекал границу. Выписана на имя Александара Илича, четырнадцати лет. Если она попадёт в нужные руки, то там наверняка поймут от кого эта записка… Но что-то всё же надо написать для разъяснения. Я достал шариковую ручку и стал быстро-быстро писать никому не понятные буквы и цифры…

П. А. С. yg.Peace.c°.death.ctahok.123465.raheh.tihiygous.nyt.P. A. S.

Сложив бумагу, как фантик, я приготовился.

— Коля! — начал я в полголоса. — Слушай меня внимательно и не перебивай! Мне нужна твоя помощь! Вот эту бумажку передай вашему чекисту Семёнову. Но только тогда, когда уже приземлитесь в Москве.

— Это что, какая-то провокация?

— Нет. Всего лишь, просьба о помощи. На словах скажи ему, чтобы он сразу же по прилёту передал это в особый отдел. Он знает куда… А это тебе немного денег. Купишь жене что-нибудь. Про деньги можешь никому ничего не рассказывать.

Я протянул ему вместе с запиской пару купюр из тех, что мне дал англичанин. Думаю, что здесь в аэропорту у Коли не возникнет никаких проблем с приобретением нужных подарков для жены за валюту в виде двадцати фунтов стерлингов.

— Я сейчас уйду. А ты выйдешь попозже. Так будет лучше для нас обоих. Ты меня не видел, я тебя не видел. Понял?

— Угу…

— И не вздумай выбросить мою записку. Если она не дойдёт до адресата, то тебя в следующий раз не то что за границу, из тайги не выпустят. Ты меня услышал, надеюсь?

— Да.

— Вот и ладненько…

Отойдя подальше от входа в туалет, я примостился у кассы и стал наблюдать. Коля вышел красный, как рак. Типичный работяга с рязанской мордой в сером костюме, который сидел на нём, как на корове седло. Нет. Даже не так… Как смокинг на быке.

Озираясь, как будто за ним гонятся все черти ада он направился в дальнюю часть аэропорта и присоединился к группе таких же как он людей в одинаковых костюмах. Сел Коля в сторонке и загрустил… Но потом, как будто вспомнил о чём-то, посмотрел на часы, и подорвавшись, пошёл по магазинам…

Ну и слава богу. Добрым словом и деньгами можно сделать больше, чем просто добрым словом.

ФРГ. Международный аэропорт Франкфурт-на-Майне.

Незаметно наступил новый день. В огромном международном аэропорту, где без остановки суетятся люди, перемещаясь туда-сюда, время летит незримо куда-то мимо…

Изучая расписание вылетов, я вдруг обнаружил, что через три часа есть рейс на Бостон. Вспомнив, что именно там и расположен знаменитый Гарвард, я решил, что это знак свыше и пошёл покупать билеты. Пока там в Москве получат мою белиберду, пока расшифруют, я уже сумею в Гарварде найти какого-нибудь яйцеголового умника и постараюсь отсоветовать ему заниматься компьютерными программами. А там, глядишь, и из Москвы кто-нибудь всё-таки откликнется на мой «хелп»…

В местном отделении банка я поменял часть итальянских лир на дойчмарки и приобрёл себе билет на самолёт. А потом подумал, и решил, что разномастная валюта мне не скоро ещё понадобится, и разменял всё что было на вечнозелёные американские доллары. Всё обменял. И лиры, и марки, и фунты стерлингов…

Уже сев в самолёт, я вдруг вспомнил про знаменитые законы Мёрфи. «Если всё идёт нормально, значит что-то тут не так.»

Но кресло было удобное, а день был длинный. Лететь ещё долго. И соглашаясь с героиней фильма «Унесённые ветром», я решил, что подумаю обо всём этом завтра, после чего уснул сном праведника…

На борту Боинга-747. Где-то над Атлантикой.

Проснулся я от того, что спина чертовски затекла от неудобного положения спинки кресла. Мне досталось одно из самых неудобных мест. Мало того, что в последнем ряду… Мало того, что рядом с туалетом… Но спинка кресла! Она, сука не опускалась. Потому что позади меня находился выход. Не… Сейчас-то эта дверь закрыта, но спинка… Она всегда стоит вертикально.

Радует только одно, что моё место не у прохода. Там и сейчас толпятся какие-то люди, ожидая своей очереди в туалет.

Рядом со мной сидела какая-то старая немка. Она у меня что-то спросила по-немецки ещё в начале полёта.

— Willst du mir nicht deinen Platz geben, Junge? (нем. Ты не уступишь мне своё место, мальчик?)

Её голос был командным, а акцент ужасающим. Так, наверное, говорил в своё время Йозеф Геббельс, выступая с пропагандистской речью…

И хотя я с немецким не дружу, но смысл её послания мне был понятен.

«Уступи, маленький швайн, мне своё место!»

«Хер тебе, фрау!» — хотелось ответить мне на чисто русском языке, но мой ответ звучал несколько иначе.

— Sorry, Frau! I do not understand. I’m tired and want to sleep, so I ask you not to distract me with conversations. And tell the flight attendant not to wake me up to eat… (англ. Простите, фрау! Я вас не понимаю. Я устал и хочу спать, поэтому прошу Вас не отвлекать меня разговорами. И стюардессе передайте, чтобы не будила меня для приёма пищи…)

После этого я и заснул, отвернувшись от неё…

И вот теперь, проснувшись, я обнаружил, что рядом нет никакой немки, а вместо неё сидит крепкий темнокожий парень с грустным лицом.

Ну, всё ясно… Старая немецкая фрау нашла ближайшего унтерменша и доминируя над ним, заставила поменяться местами.

Я не помнил точно, когда в Америке закончилась сегрегация чёрнокожего населения. А может сейчас она и не закончилась ещё… Но до того, что будет твориться в будущем под лозунгами BLM ещё далеко.

Он негра сильно пахло. Запах был странный. Какой-то мускусно-сладковатый… Или это несло из туалета, дверь в который периодически открывалась. А что? Иногда туалетная вонь, щедро приправленная химически-приторным освежителем воздуха, та ещё гадость… Да, нет. Скорее всего, смешались все запахи вместе в одну кучу. Но запах пота от этого парня всё-таки выделялся из общего амбре, так как был ближе ко мне и более явный.

А я не мог никак сориентироваться по времени. Сколько мы уже летим, и сколько нам ещё осталось лететь? Чтобы хоть как-то завязать разговор с соседом, я начал с банального:

— Hello! (англ. Привет!)

Он слегка помедлил с ответом, недоуменно глядя на меня, но потом улыбнулся и произнёс:

— Hi! (англ. Привет!)

— Where’s that old Nazi bitch? (англ. А где эта старая нацистская сука?)

Глаза у моего чернокожего соседа стали по пять копеек. Плохое сравнение. Тут больше подойдёт по квотеру… Или маловато будет? Ну… Тогда по полтиннику. По их американскому полтиннику. Это который, типа полдоллара…

А ответ моего чернокожего соседа был толерантен до тошноты.

— This old lady changed from me. (англ. Эта старая леди поменялась со мной.)

Жаль, что английский язык не сможет передать весь сарказм и иронию моей следующей фразы.

— Lady? I’ve seen such whores in coffins. And where is she now? (англ. Леди? Видал я таких лядей в гробу в белых тапках. И где она сейчас?)

Наверное, я ещё не разобрался во всех тонкостях английско-американского матерного языка. А говорить всё время: «Fuck! Fuck! Fuck!» — это ограничивать свой словарный запас. Всё-таки в русском языке больше возможности для описания любого процесса. Почему-то вспомнилось банальное «green green green», хотя как мне кажется, что «зеленеет зелёная зелень» на английский переводится несколько иначе.

— She is now sitting in front, three rows away from us. (англ. Она сейчас сидит впереди через три ряда от нас.)

— Well, good. Why are you so sad? (англ. Это хорошо. А ты чего такой грустный?)

— I feel a little uncomfortable. (англ. Немного некомфортно себя чувствую.)

— Are you afraid to fly? (англ. Ты боишься летать?)

Вот тут он немного оживился. И даже с какой-то гордостью ответил мне:

— No. I served in the airborne troops. (англ. Нет. Я служил в десантных войсках.)

— Did you fight? (англ. Ты воевал?)

Он снова стал немного грустным.

— Yes. (англ. Да.)

— Vietnam? (англ. Вьетнам?) — спросил я, ещё больше опуская его самооценку.

— Yes… (англ. Да…) — совсем уж, каким-то виноватым голосом ответил он.

Негативное отношение американцев к вьетнамской войне в эти годы зашкаливало. Отношение к ветеранам было, как бы так помягче сказать… Было не очень дружелюбное…

После того, как в марте шестьдесят восьмого года американские солдаты под командованием Уильяма Келли полностью уничтожили всех жителей деревни Сонгми. Они там убили более пятисот человек. Причём это были абсолютно мирные люди. Женщины, дети, простые крестьяне…

После этого самым распространённым было сравнение действий американских солдат во Вьетнаме с действиями карательных частей СС во время второй мировой войны на территории СССР. Стариков сбрасывали в глубокие рвы и закалывали штыками, беременным женщинам вспарывали животы, а тех, кто пытался выбраться, швыряли обратно на кучи мертвых тел.

Этому чернокожему ветерану войны во Вьетнаме некуда было деться от меня в этом самолёте, и я продолжал своё общение с ним.

— And how many narrow-eyed monkeys have you personally killed? (англ. И сколько узкоглазых мартышек ты лично убил?)

По выражению глаз моего соседа я понял, что переборщил. Как сказал медведь Балу в советском мультике про Маугли: «Меня чуть было не разорвали на сотню маленьких медвежат.»

Пора уже погасить этот конфликт, пока он ещё не начался…

— OK. Relax! I have nothing against you personally. I just don’t understand why you fought there, in Vietnam? After all, in America you and people like you are treated as second-class citizens. But you shed blood for this country… (англ. Ладно. Расслабься! Я не имею ничего против тебя лично. Просто мне не понятно за что ты воевал там, во Вьетнаме? Ведь в Америке к тебе и таким как ты относятся, как к людям второго сорта. А ты ведь проливал кровь за эту страну…)

А вот тут, как мне показалось, я сильнее задел его за живое. Ведь наверняка он думал, что вернувшись в Штаты, он будет героем, а его тут мордой об забор… И он стал со мной говорить более откровенно, чем раньше. От его мнимой толерантности не осталось и следа.

— Да. Ты прав, парень. Мы называли их узкоглазыми обезьянами, коротышками и недомерками… Придумывали им другие презрительные клички… Офицеры этому только способствовали, чтобы вьетконговцы для нас не были людьми. И они добились своего. Мы никогда не относились к ним, как к людям. Они были для нас чем-то абстрактным, тварями, которые хотели убить нас, и мы просто убивали их первыми. Это касалось всех, от малолеток до стариков. Вот что сделал с нами Вьетнам.

Видно было, что ему тяжело говорить. Но, тяжело вздохнув, он продолжил.

— А эти fucking джунгли стали для нас настоящим проклятием. У этих fucking вьетконговцев не было столько снаряжения и вооружения, как у нас. Но они успешно компенсировали это своей fucking смекалкой и fucking трудолюбием… Сука… Они выкопали fucking подземные города в несколько уровней. А в джунглях нас поджидали бамбуковые fucking ловушки и фугасы с нашим же fucking порохом внутри. Эти «вьетнамские сувениры» унесли больше жизней американских солдат, чем артиллерийские обстрелы. Наступишь ногой в ямку, и оставишь там свою fucking ногу… А граната из fucking бамбука пронзает тело тысячей грязных бамбуковых щепок… Я видел, как раненые такой fucking гранотой люди сгнивали заживо…

Ну, вот… Ветерана понесло… Они дескать плохие, а мы бедные несчастные американские солдатики пострадали ни за что, всего лишь в десяти тысячах миль от дома.

«Well, why the hell did you get there, you fucking Yankees? (англ. Ну а хуле вы туда попёрлись, грёбанные янки?)» — Именно так мне хотелось спросить у него, но я сдержался. Как изменить направление разговора я прекрасно знал. Стоит в разговоре с любым темнокожим перевести разговор на тему расовой несправедливости, и он тут же подхватит эту тему, забыв обо всех остальных.

— А ты чего сюда пересел-то?

— Да там… Другая старуха…

(Он снова корректно сказал «старая леди», но я его понял.)

— Она сказала, что от меня воняет…

— Ты меня извини, конечно… но от тебя реально… пахнет.

— Я вспотел… Я опаздывал на этот рейс… Автобус ушёл раньше. Денег на такси не было. Я бежал… Пять миль…

«Вот ты олень… Теперь понятно, что за запах. Парень пробежал в одежде и с вещами почти восемь километров… Как тут не пахнуть потом…»

— И что?

— Старая леди возмущалась… А тут к ней присоединилась твоя соседка… И я согласился поменяться. А ты спал, и тебе было всё равно.

— Мне и сейчас всё равно. Оттуда… — я указал рукой на туалет. — Тоже пахнет. И что мне теперь… — я указал на закрытую дверь выхода из самолёта. — Туда выйти? У меня нет парашюта.

— А ты уже прыгал с парашютом? — оживился бывший десантник.

— Да. Один раз. — соврал я ему.

«Ну не говорить же, что я с друзьями периодически выезжал на подмосковный аэродром, чтобы в выходные попрыгать с парашютом.»

— Страшно было?

— А я и не понял… Даже испугаться не успел. Пинок под зад, шум ветра в ушах, хлопок над головой… И вот я уже снова на земле… Кайф!

— Да. Во время первого прыжка инструктор всегда даёт пинка под зад. Традиция такая…

— Меня зовут Декстер. — я протянул ладонь для рукопожатия.

— А меня Митчел… — он пожал мне руку. — Митчел Л. Браун.

— А что значит «Л»?

— Линкольн. Но я обычно говорю просто Митчел Браун.

— Ну а меня, если полностью говорить, зовут Декстер Морган Мурман.

— Ты откуда, Декстер?

— Я немного англичанин. Но в Британии был всего лишь один раз с отцом на каникулах. Родился на Кипре. Отец у меня военный…

— Я слышал, что там сейчас война.

— Да. Турки с греками воюют. Английские войска не вмешиваются пока…

— И не надо. Это я понял там, во Вьетнаме. Америка кучу денег потеряла вписавшись в разборку южных вьетнамцев против северных. Сколько наших парней там погибло… А сколько искалеченными домой вернулось… Только потом, год назад подписали позорный мир с fucking Вьетконгом. И получается, что мы проиграли войну. Как, сука, мы, американцы, могли проиграть войну, если не проиграли ни одного сражения?…

«Опять наступили ветерану на любимую мозоль… Сколько же надо усилий, чтобы увести его от любимой темы?»

— У тебя есть медаль или орден?

А у этого темнокожего парня очаровательная улыбка. Вот бывают люди, смех которых раздражает. Не все люди умеют красиво смеяться. Кто-то ржёт, как сивый мерин, а кто-то гнусно хихикает. Митчел смеялся от души… На него даже стали оборачиваться другие пассажиры.

— У меня этих наград, как мишуры на рождественской ёлке.

— Да, ладно…

— Не веришь? — обиделся Браун.

— Ну… Говорить можно всякое…

Бывший десантник поднялся и достал свою сумку с верхней полки. Достал оттуда пакет. Из пакета свёрток… А потом развернув его, протянул мне:

— Смотри!

Я реально охренел… Блестящих висюлек тут было многовато для одного человека. Помнится в фильме со Стивеном Сигалом, когда он в одиночку победил всех диверсантов на большом корабле, у него на мундире тоже было много всего… Как вышел на палубу в своей парадной форме, так все и охренели…

Тут поменьше, конечно… В разы… Но там, мля — кино, а тут реальный живой человек. Так сказать, герой нашего времени… Настоящий такой герой Америки.

Я стал разглядывать блестящие боевые награды.

Из тех, которые я более-менее знал, были: «Пурпурное сердце», «За хорошую службу…» и так называемый «Дракон в бамбуке», то есть «За службу во Вьетнаме.»

Ещё была нехарактерная медалька, не похожая на другие. Но Митчел пояснил, что это медаль Южного Вьетнама, которая называется «За кампанию во Вьетнаме».

Ну, да… Если только за компанию…

А потом это чернокожий парень меня не просто удивил, а «убил наповал». Из отдельного пакетика, завёрнутую в белую шёлковую ткань он достал очередную награду…

Твою-то чернокожую мать в душу и в гриву, трах-тибидох…

Ну что я могу сказать? Вы когда-нибудь держали в руках «Бронзовую звезду»? Это та самая, которая медаль конгресса США. И вручать эту самую медаль должен был лично президент Соединённых Штатов.

Сказать, что я был ошарашен — это ничего не сказать. И, казалось, что больше в этой жизни меня ничем не удивить…

Но Брауну и это удалось. Из очередного пакетика он извлёк за голубую ленточку… «Medal of Honor».

Твою же мать… Высшая военная награда в Штатах. «Медаль почёта»…

Я переводил взгляд с медали на сияющую рожу скалящего зубы простого негритянского паренька Митчела Л. Брауна и не верил своим глазам.

Именно в такие минуты хочется сказать: «Этого не может быть. Потому что не может быть никогда.»

— Митчел! Это как?

— Что именно?

— Ты же, мать твою, герой Америки…

— Ну, да… Если бы не эти награды, то я никогда не смог бы поступить в Гарвард на юридический факультет…

Немая сцена…

Я и моя челюсть, упавшая на пол.