Архмаг освобождённый

Глава 25

Я шёл по двору от джонжона к главным воротам, на ходу оглядывая землю. Уильям молча шёл рядом со мной. Очевидно, он хорошо представлял себе моё настроение. Мы миновали конюшни на пути к воротам, но я на них даже не посмотрел. Ехать верхом я не собирался. Я хотел осторожно осмотреть землю отсюда и до того места, где терялся след, а может и дальше.

— Расскажи мне, что ты знаешь о том, что здесь случилось, — сказал я. Уильям был умным малым, и он сделал, что я просил, выдав мне лишь информацию, относящуюся к тому месту, где мы находились. Когда мы вышли за ворота, он показал мне место, где они сели верхом на лошадей, и поехали прочь.

— И Дориан был пешим? — спросил я.

Он утвердительно кивнул. Я пошёл дальше, без комментариев. Уильям провёл меня к месту, где они свернули с главной дороги, чтобы поехать по лесной тропке. Я смотрел на землю вдоль тропинки одновременно глазами и остальными своими чувствами. Я не был уверен в том, что я искал, но я не хотел ничего упустить. К сожалению, я не нашёл ничего, что упустил Уильям.

— Что это? Тут земля вся перерыта, — указал я на место, где почва была потревожена.

— Я своими глазами не видел, но некоторые из людей на стенах наблюдали. Согласно их отчётам, враг послал одного из всадников обратно, чтобы остановить преследование Дориана. Всадник налетел на него с обнажённым оружием, и если верить свидетелям, Лорд Дориан перебросил его через плечо, — произнёс Уильям, медля, не будучи уверенным в том, что я поверю в такие фантастические подробности.

— Что, всадник сначала спешился?

— Нет, ваше Благородие; согласно наблюдавшим людям, Дориан поднял лошадь и всадника, и перебросил их через плечо, — пояснил он.

Я остановился, и приложил ладонь к земле. Я не мог представить, через что в тот момент проходил мой друг, но я знал, что он старался как мог. Я, может, и посмеялся бы, воображая, как он бросает лошадь, но тот факт, что он сейчас, вероятно, был мёртв, лишал эту мысль веселья. Я выпрямился, и продолжил идти. Несмотря на эмоции внутри меня, мне всё ещё не хотелось плакать. Я стал каким-то онемелым, хотя ощущал, как у меня внутри разгорался холодный огонь.

Уильям провёл меня по тропинке, показав мне, где он нашёл Мириам, перед тем как отвести меня к месту их последнего боя. Я осторожно осмотрел местность.

— Что случилось с найденными частями тел? — спросил я.

— Герцог приказал собрать их и сжечь, — ответил Уильям.

Я одобрительно кивнул:

— Дай мне побыть одному, Уильям, — сказал я ему.

Не сказав ни слова, охотник отступил назад по тропинке, и стал ждать вдалеке. Для малословного человека Уильям был удивительно искусен в определении намерений по нескольким словам. Я предположил, что его проницательность, наверное, была полезна для выслеживания и понимания дичи.

Я закрыл глаза, чтобы получше сосредоточиться на своём магическом взоре, затем сделал глубокий вдох, и начал тщательно обыскивать местность своим разумом. Я надеялся найти какое-то указание на то, в каком направлении они могли уйти, но я знал, что вероятность этого была мала. Четверть часа спустя я почти сдался, когда обнаружил слабый отблеск магии, что-то упавшее на землю.

Оно было в нескольких сотнях ярдов к северу от нашего местоположения, и у меня было отвратительное ощущение, что предмет был мне знаком. Я втянул свой разум обратно, не став осматривать его ближе. Я не хотел знать, пока не увижу его своими собственными глазами.

Я махнул Уильяму, и указал на север, чтобы он понял моё намерение, а затем полез через кусты. У меня ушло почти двадцать минут, чтобы достичь того места, где он лежал, и чем ближе я подходил, тем больше я закрывал свой разум, чтобы не дать ему увидеть предмет, пока я его не подберу. Теперь я стоял над ним, и больше не мог избегать его взглядом. У моих ног лежало серебряное ожерелье с зачарованной подвеской — самое первое, какое я сделал. Ожерелье, которое я дал Пенни для защиты.

Опустившись на колени, я нежно поднял его с листьев, и положил себе на левую ладонь. Цепочка была порванной, будто носивший ожерелье не утруждал себя вознёй с застёжкой. У себя в голове я мог видеть её глаза, теряющие выражение, когда из неё вытягивали жизнь, пока наконец её мёртвая рука не поднялась, чтобы стянуть последний оставшийся от её прежней жизни источник раздражения. Существо, которым она стала, сорвало подвеску с её шеи, и забросило как можно дальше.

По моему лицу текли слёзы, но я не обращал на них внимания. Встав, я попытался продумать свои дальнейшие действия, но без неё все мои пути казались тёмными и бессмысленными. «Мне придётся найти их, выследить их всех», — подумал я про себя. Шиггрэс были карой, целью которой было уничтожение человечества. Я слишком долго ждал, прежде чем начать действовать, и теперь моя жена и нерождённый ребёнок за это поплатились. В конце концов я найду и её тоже. «И её мне тоже придётся сжечь», — пришла ко мне непрошеная мысль. Вместе с ней пришёл поток ярости, когда раскрылись затворы моей души.

Воздух вокруг меня покраснел, когда мой гнев вскипел подобно крови из земли, заполняя мой разум и стирая мои сомнения. Моё сердце билось как гром, и моё тело распухло, когда адреналин наполнил мои мышцы энергией. Голосок у меня в голове предупреждал, что я теряю контроль, но мне было всё равно — уже всё равно. Сила наполнила меня пьянящим потенциалом, который соответствовал поглотившей мой разум ярости. Я видел лежавший подо мной мир на мили вокруг; я мог чувствовать бегущую глубоко внизу кровь земли, вскрикивавшую от гнева и боли, таких же, как и у меня.

Мир вокруг меня уменьшался с каждым ударом сердца, и скоро я смог видеть до самого Албамарла, и даже дальше. Под всем этим земля бурлила и кипела в гневе. Мир людей был построен на её тонкой коже из ставшего корой камня, который едва закрывал лежавшую под ним раскалённую реальность. Потребуется очень немногое, чтобы выпустить на волю лежавшую внизу ярость, и очистить поверхность огнём и магмой. Эта мысль только пришла мне в голову, когда я понял, что обязан это сделать. Я слишком долго спал, слишком долго дремал, пока мир вокруг меня становился холодным и странным. Я его очищу.

Я почувствовал, что на мою руку легла ладонь, женская ладонь, длинная и тонкая. Я посмотрел вниз, чтобы увидеть, чья она была, и я удивился тому, что моя рука была красной и опухшей. Она выглядела так, будто состояла из расплавленного камня. На ней лежала тёмно-коричневая рука, и, проследив её, я нашёл её обладательницу, Мойру Сэнтир.

— Остановись, Мордэкай, так нельзя, — мягко упрекнула меня она.

Я посмотрел на неё со слезами в глазах, слезами, которые падали на землю, и поджигали сухие листья. Мойра была крохотной — она никогда не выглядела для меня такой маленькой.

— Кто такой Мордэкай? — спросил я её. Имя ощущалось знакомым, но оно почти ничего для меня не значило.

— Мордэкай — это человек, которым ты был; человек, которым ты должен остаться, — печально ответила она. — Не позволяй своему гневу уничтожить всё, что ты с таким трудом построил.

Её слова вернули мои воспоминания, и я внезапно понял свой гнев.

— Они должны быть наказаны, — сказал я ей.

— Нет, — сказала она. — Не все они — если ты это сделаешь, то погибнут все. Разве твоя мать заслуживает страданий?

У меня в сознании появилось лицо, когда она произнесла это, и я вспомнил Мириам. Я не хотел делать ей больно, однако мой гнев был неудержим:

— Сейчас я уже не могу остановиться, — сказал я ей.

— Ты должен, Мордэкай, не держись за свой гнев. Ты не должен отдавать свою человечность — пока не должен. Позволь пламени остыть. Помнишь, как твой отец прикрывал очаг на ночь? Расслабься… огонь не умрёт, просто позволь ему задремать — ему не нужно гореть так жарко, — говорила она, и я постепенно становился всё спокойнее, и снова начал дышать, хотя это и казалось незнакомым действием.

После непостижимого промежутка времени я наконец вернулся в себя. Всё это время Мойра говорила со мной, успокаивая меня, и напоминая мне о чём-нибудь из моей смертной жизни, помогая мне вернуть себе перспективу. Когда я наконец снова стал вменяемым, я был поражён изменениями в моего физического тела.

Оно будто состояло из расплавленного камня — я был настолько горячим, что светился подобно вытащенному из горна железу. Однако теперь, когда я успокоился, я стал остывать, и мой цвет сменился на тускло-оранжевый. Я также был гораздо крупнее обычного. Во мне было по крайней мере пятнадцать футов роста, и всё остальное увеличилось пропорционально. Теперь, когда мой разум вернулся в норму, я ощущал себя близким к панике из-за перемен в своём теле. Я понятия не имел, как снова вернуться к плоти и крови.

В отчаянии, я посмотрел вниз, на Мойру:

— Что мне теперь делать?

— Я просто рада, что ты наконец пришёл в себя, — ответила она.

— А что с этим?! — в панике сказал я, подняв свою огромную каменистую руку.

— Теперь, когда ты снова стал собой, я считаю, что эта часть будет для тебя простой, — сказал она. — На случай, если ты не помнишь, ты только что чуть было не стёр всю жизнь с лица земли. Я думаю, мы, все остальные, заслуживаем минутку, чтобы собраться с мыслями.

— Возможно, если бы ты просто объяснила, как я таким стал, — предложил я.

— Я не уверена, как ты делал всё то, что ты только что делал, — странным тоном сказала она. — Обычно, когда кто-то сливается с землёй так, как это сделал ты, то их разум полностью поглощается, и они полностью теряют представление о своих прежних эмоциях, однако ты каким-то образом в процессе этого проецировал свои эмоции на всё остальное. Я даже почувствовала гнев. Ты не просто стал частью земли, ты сделал землю частью себя.

— И что это должно значить? — спросил я.

— Я не знаю, — сказала она. В её голосе звучали почти раздражённые нотки. — Кроме того, что ты не должен был оставаться собой. Ты зашёл слишком далеко, и это ещё мягко сказано. Тебе сейчас следовало быть таким, как я.

Я бросил взгляд на своё тело:

— Я думаю, мы и впрямь имеем кое-что общее.

— Я не это имела ввиду, — огрызнулась она. — Я нереальна; я — тень человека, которым раньше была. Ты же всё ещё являешься собой.

— Я не могу вернуться в Ланкастер в таком виде, — проинформировал я её.

Она вздохнула, то есть, если это понятие применимо к стихийным существам:

— Ты сменил своё физическое тело. В данном случае это было побочным эффектом твоего единения с землёй, но если бы ты зашёл ещё дальше, то твоё тело полностью бы потеряло человекообразную форму, и и стало бы неотличимо от самой земли — так тебе понятно?

Я кивнул:

— И как мне повернуть это вспять?

— Идиот, — внезапно сказала она. — Подумать только — ты готов был сделать столь многое, но не можешь справиться с самой фундаментальной частью смены формы.

— У меня были не самые общительные учителя, — с сарказмом ответил я.

— Закрой глаза, и представь себя таким, каким ты был раньше, — ответила она, не удостоив мою ремарку ответом. — Заблокируй всё кроме своего личного «я», оборви любые связи со всем остальным. Ты должен не думать ни о чём кроме своего тела, и это должно быть тело, которое ты помнишь. Слушая сущность своего нынешнего «я», уговори его стать тем «я», которое ты помнишь.

Я немного подумал о том, что она сказала, прежде чем заговорить:

— Я могу изменить что угодно?

— Что ты имеешь ввиду? — сказала она, нахмурившись.

— У меня был сколотый зуб, — сказал я, для примера, — могу ли я представить себя с целым зубом?

— Ты занимаешь тело гиганта, созданного из скалы и магмы, и ты хочешь знать, можешь ли ты восстановить себя без скола на зубе? — осведомилась она с не очень сочувственным выражением лица.

— Да.

Она долго глазела на меня, раздумывая, прежде чем заговорила:

— Да, ты можешь воссоздать своё тело с идеальным зубом — однако это было бы рискованно. Ты должен вспомнить своё тело не просто мысленно, но интуитивно. Если ты допустишь ошибку, то можешь умереть. Попытка изменить в процессе свою память может привести к трагичной неудаче.

Я сжал свою гранитную челюсть:

— Я только что обнаружил, что моя жена мертва, и вместе с ней — мой друг, так что мне плевать, если я потерплю неудачу, — заявил я, и с этими словами закрыл глаза, попытавшись сделать то, что она сказала, представив себя таким, каким был. Сперва ничего не произошло, пока я не прислушался к своему телу. Услышав его своим разумом, я начал его менять. Это осознание шокировало: я был каменистым гигантом потому, что песня моего тела говорила, что я им был, и просто меняя её реальность, я стал человеком из плоти и крови, которого я помнил.

Когда я снова открыл глаза, я был человеком, хотя мой зуб больше не был сколотым. При этой мысли я улыбнулся. Также я теперь знал, насколько тонкой была линия между реальностью и иллюзией. В каком-то фундаментальном смысле моё тело было производной моего «видения». Если я менял то, как я о нём думаю, то оно менялось в ответ.

Мне пришло в голову, что мне следует проверить мою теорию. Я снова закрыл глаза, но голос Мойры нарушил мою концентрацию.

— Не надо, — сказала она.

— Что не надо? — спросил я.

— Не пытайся это делать… ты ещё недостаточно научился. Смена формы в некотором смысле является простейшим навыком, но также наиболее полным опасностей. Единственное, что тебе следует пытаться делать, пока ты хоть немного не научишься — это то, что ты сделал только что: возвращаться к своей надлежащей форме, — ответила она.

— Как ты узнала, о чём я думал?

— Я исполняла обязанности твоего майллти, поскольку ты в таковом сильно нуждаешься. Я «слушаю» тебя, насколько могу, — ответила она.

— Ты можешь видеть мои мысли? — с любопытством спросил я, и, возможно, втайне слегка встревожившись.

Она улыбнулась:

— Не совсем. Я могу предвосхитить твои действия и чувствовать некоторые из твоих эмоций, но я не знаю точно, что именно ты думал.

По какой-то причине именно в этот момент ко мне вернулись мои нормальные человеческие эмоции — пока я был в форме земляного гиганта, я чувствовал лишь гнев — эмоцию, которую я ощущал, когда изменился. Теперь, когда я снова был из плоти и крови, у меня, похоже, снова появился мой нормальный «размах», и ко мне вернулось моё горе, затопив меня подобно реке печали.

— Так ты теперь можешь чувствовать мои эмоции? — сказал я голосом, лишённым эмоций, которые я ощущал.

Хотя она состояла из земли, черты лица Мойры были такими же тонкими, как у любого смертного, и её глаза явили глубокое сочувствие.

— Да, я чувствую твою печаль. У меня и у самой были такие времена.

— Но разве ты не слышишь вопрос в моём сердце?

— Нет, — ответила она.

— Сегодня я видел силу, которой обладаю. Силу настолько великую, что она может всё уничтожить, однако я не смог защитить тех, кто мне дороже всего. Я хочу знать — почему? Почему? — задал я вопрос, ощущая, как возвращается мой гнев, но на этот раз я не позволил ему затопить себя.

Пока я говорил, выражение лица Мойры изменилось, стало строже:

— Слушай меня, сын Иллэниэлов, и я скажу тебе то, что многого мне стоило, однажды, давным-давно, за века до твоего рождения. Способность уничтожать — это самая меньшая форма силы, хотя это — первая форма, какую принимает любая сила. Даже младенец способен уничтожать, каким бы слабым он ни был. Использовать свой талант, чтобы строить, создавать или восстанавливать — это великие формы силы; и эти формы требуют времени и развития, чтобы созреть.

Я внимательно слушал, несмотря на свои гнев и печаль, даже тогда мой разум работал, глядя вперёд.

— А что насчёт силы защищать? — спросил я.

Она закрыла глаза:

— Это — иллюзия. Нет силы для защиты, есть лишь для уничтожения и создания заново. Защита — порождение разума и хитрого применения силы для манипулирования действиями тех, кто желает тебе вреда, но она не является порождением силы самой по себе.

— Бессмыслица какая-то. Если ты пытаешься уничтожить что-то или кого-то, а я не дам тебе это сделать, то я применил свою силу защищать.

— Как ты мне помешаешь? — ответила она. — Ты лишь уничтожишь меня, либо используешь угрозу уничтожения, чтобы изменить мои действия. Защита кого или чего угодно — лишь вторичный, а не первичный результат силы. Сила лишь создаёт или уничтожает.

Я не хотел с ней соглашаться, но не мог найти изъяна в её логике. Устав, я решил отложить эту дискуссию на другой день:

— Мне не нравится твой ответ, но я слишком вымотан, чтобы его обсуждать.

Она продолжила:

— Всё это безотносительно другого момента, который ты должен осознавать…

— А именно?

— Как я уже говорила тебе, архимаг не обладает силой, он «становится» ею. Сила, которую ты используешь — не твоя собственная, ты лишь заимствуешь её, и если ты используешь её слишком много, то она будет владеть тобою. Помни об этом.

Я заскрипел зубами, но не сказал ничего. Я очень хорошо знал, что она имела ввиду, но был убеждён, что тут было что-то ещё. На каждом повороте мне говорили, что у всякой силы есть цена, что используемая мною сила будет стоить мне самой жизни, если я попытаюсь использовать то её количество, которое мне нужно было, чтобы остановить существ вроде Мал'гороса или сияющих богов. Но я видел, что в этой игре было много неизвестных — даже Мойра не понимала всех ограничений или возможностей, которые имела способность архимага. В противном случае она бы уже поняла, что со мной только что произошло, и она уже призналась в некоторой неуверенности относительно этого. «И я — не просто архимаг», — подумал я про себя. Я обладаю и своей собственной силой, как волшебник, хотя она может бледнеть в сравнении с некоторыми врагами, выстроившимися против меня.

Помимо этого я знал, что сила разума может дать ответы, которые не обретёшь никакой грубой силой. Мойра недооценивала важность интеллекта, в этом я был уверен — потому что всё её обучение научило её, что величайшие применения силы архимага стирают его (или её) разум или способность к мышлению. Естественное следствие такого хода мысли — что вся сила, после определённого порога, делает бессмысленной силу мысли или личную волю отдельного индивида.

Я отказывался принимать это мнение. Из проведённого в кузнице времени я знал, что иногда малые приложения силы могут иметь большой эффект. «Искусное применение силы увеличивает то, что возможно». Я повернулся к Мойре спиной, и пошёл обратно к Ланкастеру.

— Пока можешь идти, Мойра, — грубо бросил я. В кои то веки, моё терпение и учтивость исчезли, и мне на самом деле было плевать.

Где-то глубоко, в одном из тёмных мест мира, что-то пробудилось. Оно беспокойно заворочалось, вытягивая тело, которое было неподвижным почти тысячелетие. Сам мир вздрогнул, будто готовый сбросить оковы сна, и затопить весь свет огнём. Сейчас всё успокоилось, но оно чувствовало повисшее ожидание, будто мир лишь притих, замолчав в ожидании какого-то более крупного события.

Оно медленно стряхнуло пыль со своего древнего тела, и начало пробираться к дневному свету и свежему воздуху. Оно было голодно, поскольку не ело уже почти тысячу лет.