Братья по крови

К огромному удивлению Остапчука, Сергей попросил его совсем о другом. Максим Петрович сначала приятно удивился. Подумаешь, уговорить начальство устроить проверку, тем более и публикация соответствующая будет, и факты нужные подкинут. Хоть и мэр, но эту проверку можно будет устроить.　

Только потом, гораздо позже Максим Петрович понял, куда попал. Попал в политику. Никогда не любил и не следил за ней, все свободное время работа поглощала, а тут вдруг — раз, как кур в ощип!　

Максим Петрович считался хорошим работником, профессионалом, но трения с начальством все-таки у него были. За последние годы начальство сильно изменилось, пришла молодежь — зубастая и наглая, словно новая порода человека вывелась. Они лезли с дружбой и откровенно заглядывали в карман к удачливым бизнесменам. Жить хотелось хорошо каждому. И жили, и покупали дорогие иномарки, дачки строили, квартиры на лучшие меняли. Приспосабливались к новому времени, к новым условиям работы. Перестраивались.　

Максим Петрович перестроиться так и не успел и по-прежнему каждое утро ездил на работу в одном и том же до отказа набитом троллейбусе. И пассажиры толкали и давили его, точно так же, как давила и толкала жизнь. И никакого просвета, никаких надежд на будущее.　

Максим Петрович сидел и думал обо всем этом, когда Сергей ночью приехал к нему в гостиницу. Остапчук долго молчал, но выбор уже сделал. Он станет человеком Горчакова, уж лучше быть с этими сильными и смелыми ребятами, чем самому по себе. Тем более, обратного пути нет. В случае победы Ходарькова, тот обязательно добьется его увольнения из Генпрокуратуры, обязательно отомстит. А на носу уже пятидесятилетний юбилей маячит, и куда он в таком возрасте пойдет? В адвокаты не попасть, юристом в хорошую фирму не устроиться. В бизнес? Это не его стихия, да и поздно. Свободный и безденежный полет на рынке труда? Нет, он этого не вынесет. Значит, Ходарькова надо свалить любыми путями, другого не дано. Надо направить дело в нужное русло. И он его направит. Уж что-что, а такой матерый сыщик-волк, как Остапчук, раскрутит любое дело туда, куда захочет. У него на допросе любой киллер заговорит, без всяких силовых методов. Ломать подследственных он умеет. Сделает все в лучшем виде.　

— Кстати, — остановил уже в дверях Сергея Остапчук. — А вы это… насчет первого зама городского прокурора серьезно?　

— Конечно. — Горчаков ответил это просто и коротко, без всяких эмоциональных заверений и уговоров. Так обычно говорят люди, которые абсолютно не сомневаются в своей силе и власти. Если обещают, значит выполняют, и это само собой разумеющаяся вещь. И Максим Петрович ни на секунду не сомневался, что Горчакову это под силу. Действительно назначит.　

— Замом Порукова? — снова переспросил Остапчук.　

— Почему Порукова? Зубарева.　

— Но он же…　

— Он станет городским прокурором. А Порукова надо гнать в шею, он напрочь прогнил.　

— Да я раньше догадывался, приходилось кое-что слышать. Просто у него в Москве поддержка сильная.　

— Знаю я эту поддержку. Свалим мы эту поддержку. И он сам свалится.　

— А с Зубаревым мы сработаемся. Он мужик ничего.　

— Вот и отлично. Ну, мне пора, Максим Петрович, желаю удачи.　

Сергей спешил. Теперь ему надо опередить Михаила Ивановича Гидунова. Сергей не может проиграть эти выборы, слишком много поставлено на карту, слишком большие деньги, да и соглашение с господином Раушельбахом будет бессмысленным. А не хотелось бы. Такая титаническая работа проделана! И к тому же Жиганов доверился ему, а значит, за его жизнь он тоже в ответе. Ну, а раз Михаил Иванович решил вот так, по жесткому сценарию выборы провести, будет ему жесткий сценарий. Очень жесткий! На войне как на войне! А в политике — еще хуже. Сейчас надо действовать быстро, решительно и смело. Тот, кто ударит первым, тот и победит.　

Следующие два дня в городе творилось что-то невообразимое. Местный телеканал работал до трех часов ночи. Газеты были до последней строчки нашпигованы сенсационными новостями. Еще бы — взят особо опасный киллер. Арестован заказчик по имени Олег. Личность устанавливается, на кого он работает тоже выясняется. Раскрыто заказное убийство Соловьева — чисто политическое убийство. В случае победы на выборах Жиганова, Соловьев должен был тоже уйти в политику первым вице-мэром.　

Выступил и сам Жиганов. Да, ему угрожали и не раз. Политические противники пообещали, что до выборов он не доживет. Но они не на того напали, он никого не боится.　

В воскресенье вечером еще одно сенсационное убийство. На этот раз видного общественного деятеля, бывшего первого секретаря обкома партии Гидунова Михаила Ивановича вместе с охраной. Стоило Гидунову выступить публично по телевидению в поддержку Жиганова, — и вот расплата. Про Трофима ни слова. Его записали в охранники Михаила Ивановича.　

Каждый день Сергей встречался с Максимом Петровичем, и тот давал ему нужные и очень дельные советы. Следствие шло полным ходом и обещало много громких разоблачений. И сенсационные новости не заставили себя ждать, взбудоражив весь город.　

Оказывается, человек, который нанял киллера для убийства Жиганова, действовал по заказу Ходарькова. От этой новости все в городе ахнули. Да-да, все именно так, посредник лично встречался с мэром и они оба обсуждали гонорар для киллера. Ходарьков сначала предложил убрать Соловьева, тем самым запугать Жиганова, а если не поможет, то тогда ликвидировать и самого кандидата. Шла речь и о Гидунове. Он тоже чем-то не нравился мэру. Не поделили они между собой какие-то казино, какие-то финансовые интересы в других компаниях.　

Дальше события развивались еще круче. Киллеры расстреляли машину Жиганова, но покушение им не удалось. Жиганов чудом остался жив. На самом деле «чудо» было только на страницах газет и на устах телеведущих. Греер хорошо проинструктировал и «киллера» и самого Жиганова. Как только Игорь Иванович скрылся в парадной, «киллер> выпустил по его машине целый автоматный рожок. По слухам, Жиганов был тяжело ранен и лежал в реанимации, а люди Ходарькова с автоматами рыскали по городу в его поисках. Добавлял страстей и Максим Петрович. Журналисты тыкали прямо ему в рот длинными микрофонами, ослепляли светом софитов и под стрекот телекамер, бесцеремонно перебивая друг друга, сыпали вопросами:　

— Жиганов тяжело ранен?　

— Это люди Ходарькова продолжают совершать все эти убийства?　

— Вы арестовали Ходарькова?　

Максим Петрович щурился, защищался от микрофонов руками, делал протестующие жесты и повторял как попугай:　

— Никаких комментариев!.. Тайна следствия!.. Пока в интересах следствия я ничего сообщить не могу!..　

— Но ведь вы же взяли киллера и человека, который его нанял? А человек этот действовал по указке мэра.　

— Да, это так. Жаль, что эти факты стали вам известны. Следствие от этого только страдает, а преступники заметают следы. Тот, кто передает вам эти материалы дела, будет строго наказан.　

— Но вы уже допрашивали Ходарькова?　

— Пока нет.　

— А почему вы медлите?　

— Я очень опасаюсь за жизнь арестованных, которые дали показания против Ходарькова. За последние четыре дня восемь трупов и одно неудавшееся покушение на кандидата в мэры Жиганова. А это очень серьезно, господа. Поэтому никаких комментариев, господа, тайна следствия!　

— Но что с Ходарьковым, почему вы его не арестовываете?　

— Не волнуйтесь, все в свое время, господа. Если его вина будет доказана, то суда ему не избежать.　

Журналисты каждый раз пытались разговорить следователя, и им это успешно удавалось. Правда, он «старался» ничего не сказать, но его сухие ответы говорили о многом. Во всяком случае теперь ни у кого не было сомнений, что Ходарьков преступник и часы его пребывания на воле сочтены.　

В понедельник утром по телевидению выступил Жиганов. Целый, невредимый и очень жестко и непримиримо настроенный. Он открыто обвинил Ходарькова в покушении на свою жизнь и возмущался медлительностью следствия и милиции! По этому поводу он уже послал открытое письмо Генеральному прокурору. Под конец своего выступления он заверил избирателей, что нисколько не напуган этим терактом, что полон сил и решимости идти до конца. Он не подведет и не обманет надежд своих избирателей, очистит город от всех этих коррумпированных элементов и криминальной грязи. Он победит. Потом под комментарий диктора пошли кадры расстрелянной машины Жиганова и места происшествия. Дальше телеведущий пел дифирамбы в адрес Игоря Ивановича и выражал надежду на его победу на предстоящих в четверг выборах.　

Рейтинг Жиганова после этого инцидента выстрелил вверх до фантастической отметки. В его победе уже никто не сомневался. В победе полной и сокрушительной. Все другие кандидаты, кроме Ходарькова, сняли свои кандидатуры в пользу Жиганова. Его уже так и называли — будущий мэр.　

А в лагере Ходарькова бушевала паника и творилась полная неразбериха. После всех этих сенсационных разоблачений Николай Семенович не на шутку перепугался. Какой киллер?! Какой заказчик?! Да они что там, с ума спятили! Он первый позвонил Остапчуку. Но тот, как всегда, вежливо ответил, что время для допроса еще не пришло. Ждите, вас вызовут.　

Николай Николаевич Шустак тоже сильно нервничал. Он прекрасно понимал, что это подстава, но сделать ничего не мог. Он смотался на день в Москву, поговорил там с кем надо. Из Москвы снова позвонили Остапчуку. Позвонили с накатом. Вы там смотрите, Максим Петрович, дров не наломайте, Ходарьков все-таки пока еще мэр. Максим Петрович умело отбивался от звонков. Идет следствие, о результатах он скоро доложит лично.　

Замять скандал людям Шустака так и не удалось. Напрасно были потрачены деньги, напрасно было убито время, разгром намечался ужасающий. После грозного выступления по телеканалу Жиганова в дело вмешался сам Генеральный прокурор. В тот же день Остапчук получил все необходимые полномочия, и теперь он со всей силы обрушился на мэра. За Ходарьковым приехали прямо в мэрию, охрана после небольшого препирательства все-таки пропустила московских милиционеров во главе со старшим следователем в апартаменты шефа. Охранники тоже чувствовали, что их шеф долго не продержится, поражение на лице у него написано.　

Когда Николай Семенович увидел входящих в его кабинет незнакомых людей в милицейской форме во главе с Остапчуком, внутри у него все замерло, лицо покрыла мертвенная бледность, последние силы покинули его.　

— Вы меня арестовываете? — испуганно пробормотал мэр.　

— Нет, пока только на допрос, — ответил следователь, но в голосе его сквозила явная угроза.　

— Я бы и сам к вам приехал.　

— Ничего, мы решили вас лично доставить.　

Максим Петрович прекрасно понимал, что подобный ход окончательно выбьет почву из-под ног мэра. Арестовывать его пока никто не разрешит, у него депутатская неприкосновенность. Но психологически и морально он уже будет раздавлен.　

Следователь специально ехал в другой машине, и Николаю Семеновичу приходилось всю дорогу молчать и думать о своем. А мысли лезли в голову самые отвратительные, будущее представлялось ему в самых мрачных тонах. Когда приехали в городскую прокуратуру, настроение у Николая Семеновича совсем упало. Сейчас ему почему-то вспомнился тридцать седьмой год. Наверное, именно так приезжали за руководителями его ранга, привозили к следователю на допрос, а потом прямо в коридоре расстреливали. Ходарьков с липким страхом осмотрел длинный, выкрашенный в казенные тона прокурорский коридор. Нет, только не здесь. Ужасно не хочется умирать. Тошнотворный комок подступил к горлу.　

— Что с вами? Вам нехорошо? — строго глядя на мэра, спросил Максим Петрович.　

— Да вроде бы нет…　

Следователь, абсолютно не меняясь в лице, усмехнулся про себя. Совсем перетрусил мужик, в штаны вот-вот надрищет. То же мне, — мэр, политик, боец! Дерьмо! Сейчас его расколем, он все грехи мира на себя возьмет!　

— Тогда, Николай Семенович, начнем допрос. Распишитесь вот здесь о том, что вы предупреждены об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Ну, а пока я не начал задавать вам вопросы, я предлагаю вам хорошенько подумать и добровольно во всем признаться. Тогда я смогу оформить явку с повинной, а это существенно облегчит вашу вину.　

— В чем я должен признаться?　

— В организации убийства Соловьева и Гидунова и покушения на жизнь Жиганова.　

Ручка замерла в руке мэра, строчки прыгали перед глазами.　

— Максим Петрович, — жалобно выдавил Ходарьков, — вы что, серьезно? Вы думаете, что я… Да вы что!　

— Ну, раз не хотите, тогда приступим к допросу и к очной ставке с гражданином Максимовым, который по вашему заданию нанимал киллера.　

Дальше Ходарьков уже плохо понимал, что происходит. Ему было ясно только одно: его очень хорошо и грамотно подставили. И скорее всего это сделал Берзин. Только он обладал такой властью и такими возможностями. Только он мог такое срежиссировать. Потому что он, Николай Семенович, не знал никакого киллера, он даже и в мыслях не собирался убивать Жиганова. И этого парня, который нагло врет ему в лицо и утверждает, что нанял его именно он, Ходарьков, тоже впервые видит. Наглая ложь и провокация. Да и зачем ему убивать Михаила Ивановича, своего старого приятеля и бывшего начальника? Михаил Иванович очень много сделал для него, и он, Ходарьков, ему по гроб жизни обязан. А вот с Берзиным у Михаила Ивановича были трения. Берзин его убрал, в этот никаких сомнений. Игорный бизнес они не поделили. Но вот зачем теперь Берзину убирать Ходарькова, тем более вот таким кошмарным способом?　

Как неприятно смотрят глаза этого следователя, по всей вероятности он человек Берзина. И с Горчаковым они тоже обо всем договорились. Поделили между собой город и решили поставить нового мэра. И разыграли весь этот спектакль. Но почему? Почему они решили убрать его? Разве плохо он служил Берзину? Он бы и дальше служил им обоим — и Берзину, и Горчакову, — ему какая разница?! Обидно и очень жалко!　

У Ходарькова насчет Берзина были обоснованные подозрения. Вот уже который день он пытался связаться с Борисом Николаевичем и не мог. Не мог и Шустак. Он по шесть раз на день набирал на компьютере код вхождения в одну из сетей, затем еще один код и через спутник посылал информацию на переносной «ноутбук» Берзина. Информация уходила, но ответа не было. Шеф молчал, и в этом молчании было что-то ужасно пугающее и странное. Пытался Николай Николаевич и дозвониться по прямому спутниковому телефону, — тоже никакого ответа. Звонил по два раза в день в Майами, в его офис. Но там по- прежнему отвечали, что Борис Николаевич уехал на отдых, просил его не беспокоить. Срочная информация? Сожалеем, но ничем помочь не можем, где он, никто не знает. Насторожило Шустака и то, что Боря уехал один с женой и детьми, без всякой охраны. А такого за последние годы с ним никогда не было. Что-то тут не так. И Николай Николаевич тоже в уголке своего сознания стал подумывать о предательстве. Возможно, Борис Николаевич затеял какую- то свою игру, известную только ему. А они все — и Ходарьков, и Шустак, и другие ребята всего лишь пешки в этой игре и в конце партии подлежат размену на более тяжелые и нужные фигуры.　

Каждый новый день приносил для Ходарькова и Шустака какие-то новые, неприятности. Ночью в своей камере повесился Максимов. Но тут же следователь выступил с гневным и официальным сообщением в прессе, что все правоохранительные органы и особенно прокуратура города напрочь коррумпированы и на корню закуплены подручными Ходарькова. Максимов боялся мести мэра, боялся умереть, и вдруг утром следователю сообщают, что такой важный свидетель по делу, якобы, сам повесился. Ерунда все это, его убрали. Слава Богу, следователь успел провести очную ставку с мэром. И вообще, как дальше работать, если на него отовсюду давят люди Ходарькова, даже из Москвы из Генпрокуратуры звонят и угрожают ему?! Остапчук назвал несколько фамилий, в том числе и Порукова. Нет, в такой обстановке он работать не может, он уже чувствует за собой слежку…　

Это выступление следователя произвело эффект разорвавшейся бомбы. Истерия нагнеталась. В тот же день по местному телевидению выступил заместитель городского прокурора Зубарев. Он открыто обвинил своего, шефа Порукова в свзях с мафией и тоже стал сыпать именами, фамилиями, кличками. Чаще всего упоминалась фамилия знаменитого Гаврилова Ивана Никитича, по кличке Крест. Именно его люди получали команды от Ходарькова на устранение Гидунова, Соловьева и Жиганова. Именно он — Крест начал акцию террора против казино, которые находились в круге интересов фирм, с которыми сотрудничал уважаемый Михаил Иванович. Про покойных говорили в очень уважительных тонах. А вот Гаврилов — самый настоящий злодей с тремя судимостями, против которого уже дает показания один из директоров казино Ефим Аронович, бывший подчиненный Креста. Да и выборы Ходарькова финансирует именно Крест. И фотографии у Зубарева даже имеются, где они все вместе пьют на какой-то презентации — Ходарьков, Крест, Поруков, Быстров…　

Новая бомба, новый взрыв и новые потери. В тот же день из Москвы летит срочный приказ об отстранении Порукова от занимаемой должности. Зубарева назначают исполняющим обязанности городского прокурора. Полетели головы и в Генеральной прокуратуре.　

Вторник. До выборов остается один день. Штаб Ходарькова даже не защищается, послушно подставляя себя под безжалостный ураган критики и обвинений. Ходарьков вот уже несколько дней нигде не выступает, ему не до выборов, он консультируется с адвокатами. Остапчук открыто заявляет в прессе, что послал на имя Генерального прокурора уведомление с просьбой о взятии Ходарькова под стражу. Генеральный прокурор должен обратиться в Думу, чтобы депутаты разрешили прокуратуре арестовать Ходарькова. Уж больно серьезные факты свидетельствуют против мэра — и убийство политических противников, и явная связь с криминальным миром. Судьба Николая Семеновича для всех уже решена, теперь никто не сомневался, что его со дня на день ждут тюремные нары.　

Прошла среда. Наступил четверг — день выборов. Они прошли тихо и спокойно, без эксцессов. На следующий день огласили результаты. За Жиганова проголосовало девяносто семь процентов избирателей, за Ходарькова только три процента. Все, выборы закончились. Истерия тоже. Перерыв…　

Последние двое суток Сергей почти не спал. Сидел у телевизора и ждал. И вот она — долгожданная победа. Противник повержен. Все коммерческие фирмы Берзина, вся структура его тайной организации в течение недели, максимум двух, будут уничтожены. Полностью и окончательно. Обвинение в коррупции, в связях с мафией и политических убийствах — очень серьезное обвинение. Зубарев вместе с Остапчуком уже вовсю действуют. Активно суетился и помогал им Быстров, все эти обвинения в его адрес жутко действовали на нервы, и он сейчас мечтает лишь об одном — как можно скорее убраться на пенсию.　

Горчаков прекрасно понимал, что самого Берзина ему не достать. Да и зачем это надо? Сам Берзин ему не нужен. Финансовая база обесточена, и Борис Николаевич сам по себе теперь не опасен. Всех его помощников, — тех, кто в тени, — тоже не достать. Официально обвинение не предъявить, нет фактов. А вот тех, кто все это время был на виду, вроде бандитского авторитета Гаврилова, запросто можно засадить за решетку. Со сменой руководства в городской прокуратуре это будет еще проще. А пока идет добитие противника, можно спокойно лететь в Германию и заключать договор с господином Раушельбахом. А потом отдыхать.　

Сергей сильно, просто смертельно устал. Вся эта предвыборная борьба измотала его в конец. Если древневосточные теории о нескольких жизнях человека верны, то Сергей нес в себе сейчас заряд усталости на все эти жизни. К тому же он устал от одиночества, одиночества души. Людей вокруг него крутилось много, но по-настоящему близкого, своего, любимого человека, каким раньше была для него Маша, не было.　

Он часто вспоминал ее и тосковал по ней. Сейчас он сильно жалел, что не протянул тогда ей навстречу руку. Ведь он ее по-прежнему любил, а она пришла к нему покорная, смиренная, пришла с покаянием и любовью. Но какой-то злой чертик засел тогда ему в душу, в нем взбрыкнула гордость, заиграло обиженное мужское самолюбие, и он оттолкнул ее. А минутой спустя пожалел об этом. Сколько раз потом он порывался позвонить ей. Но решимости не хватало. Как и тогда, в далекой юности.　

Еще не дожидаясь четверга и самих выборов — чего ждать, когда и так все ясно, — Шустак рванул в аэропорт. Лишь бы поскорее пересечь границу и исчезнуть из России. В том, что Берзин подставил и его, и Ходарькова у Николая Николаевича сомнений никаких не было. Он послал Берзину более тридцати сообщений, и ни на одно не получил ответа. Это было очень странно и непонятно.　

За последние дни Коля Шустак изрядно перенервничал. Кругом все рушилось как в фантастически ужасном триллере. Он уже не сомневался, что Ходарькова с минуты на минуту арестуют, охота на Креста уже объявлена. Значит, доберутся и до него, до Шустака. Поэтому, пока не поздно, надо сваливать. Счет времени пошел на минуты, и Николай Николаевич это прекрасно чувствовал. Он нервничал постоянно — когда подъехал к зданию аэропорта, когда протягивал в окошечко свой паспорт и получал билет, нервничал на пограничном контроле и таможне. Ему казалось, что его вот-вот схватят. И только когда самолет взмыл в воздух, он чуточку успокоился, расслабился. Вспотевшие ладони, нервно сжимающие подлокотники кресла, перестали дрожать, голова облегченно опустилась на спинку кресла. Кажется, пронесло. И он тут же заснул, отключившись от всего внешнего мира.　

Проснулся он через полчаса — отдохнувший, с ясной головой. Теперь можно было сосредоточиться и спокойно подумать. О чем именно? Ну, конечно же, о своем будущем.　

Николай Николаевич сидел и думал. Нет, больше он с такими, как Берзин, связываться не будет. Боже упаси! С него хватит. И денег этих ему не надо, проживет как-нибудь. Откроет в Европе свой маленький бизнес — какой-нибудь крохотный магазинчик или кафешку — и тихо заживет. Хотя жалко, столько трудов, столько сил положил! И все коту под хвост! Ладно, жизнь на этом не кончается. Его глаза слепила усталость, и сон снова навалился на него черной мглой…　

Чутье никогда не подводило Ваню. Даже тогда, когда он по малолетству совершил свой первый грабеж, он почувствовал, что его схватят этим же вечером. И схватили, отправив в колонию для малолеток. И потом, когда вышел на свободу и обчищал одну квартиру за другой, попутно грабя разных фраеров, он тоже чувствовал, когда его возьмут. Поэтому торопился, торопился прожить, прогулять, прожечь жизнь насквозь, чтоб потом, лежа на нарах, было не жалко и не обидно. Этот необычайный природный дар всегда ему помогал. Он чуял беду еще издалека, ничуть не хуже лесного зверя. Да и пятнадцать лет колоний научили его многому. Несмотря на всю свою уголовную внешность, он отличался гибким умом и умел ловко обходить жизненные рифы.　

Вот и теперь, во время всей этой предвыборной суматохи Креста не покидало чувство тревоги. Он всем своим нутром ощущал, что пора менять курс, пора расставаться с Борей. Крест, конечно, не знал всех подробностей и нюансов этой предвыборной суеты. Да ему это было и не нужно. Он только видел и чувствовал, что тот, кто противостоял Боре, оказался хитрее и умнее. И этот кто-то давил Борины позиции по всем флангам, давил жестко и беспощадно. Живым с этого поля боя можно было и не уйти. А он, Иван Никитич, не герой, чтобы вот так, с топориком да против танка. Нет уж, господа, помилуйте! Лучше бросить топорик и скорее отскочить в сторону, чтоб гусеницами не раздавило. А там перебежками, перебежками, — и в лес. И нет Креста. Был Ваня Гаврилов и нету его, с дружеским приветом! Вот только пустому уходить не хочется.　

До выборов мэра оставался один день, надо было торопиться. Но прежде чем сделать свой следующий ход, Иван Никитич долго думал, взвешивал все за и против. И когда решение пришло, он стал действовать. Смело и без промедления.　

В первую очередь Крест позвонил своим помощникам и велел срочно собрать всю наличку из общака и вообще отовсюду. Набралось около двух миллионов долларов. Потом он взял потрепанные невзрачные «Жигули» — никаких крутых иномарок, нечего внимание к себе привлекать — и один поехал к Горячему. Горячий был доверенным лицом Бори, без него ни один крупный платеж ни одной фирмой не осуществлялся. Он был своеобразным министром финансов их подпольного синдиката, которого никто из директоров и главбухов даже в лицо не знал. С ним общался очень ограниченный круг лиц, вроде Креста.　

Вот и знакомый подъезд, крутые ступеньки, дверь обитая черным дерматином. Крест надавил кнопку звонка. Через минуту послышался щелчок, и дверь открылась. Откуда-то из темноты прихожей злобно зарычал ненавистный ротвейлер.　

— Ты чего, Ваня? — спросил Михаил Трофимович, пропуская гостя в прихожую.　

— Разговор есть.　

Собака рычала и явно хотела наброситься на Креста, но хозяин прикрикнул на нее и даже оттолкнул ногой в сторону. Ротвейлер отступил, приглушил рычание, но глаза по-прежнему налиты злобой и недовольством.　

Как всегда прошли на кухню.　

— Ну, что случилось? — спросил Горячий, и лицо его стало напряженным, а глаза внимательными, ждущими новых неприятностей. Хотя, куда уж больше!　

— А ты сам не догадываешься? — вопросом на вопрос ответил Крест.　

— Что? Еще что-то?　

— Мы проиграли.　

— Но еще…　

— Мы обосрались и от нас несет как от куска дерьма! Горячий хотел что-то возразить, но передумал. Что можно сказать в этой ситуации?　

— Боря соскочил, — продолжал Крест, — и нам тоже пора всем разбегаться.　

— Но…　

— Я пришел с тобой попрощаться.　

— Подожди, Ваня, еще пару дней, может, Боря объявится.　

— Через пару дней нас всех повяжут, так что извини.　

Горячий напряженно молчал. Его лицо стало одутловатым, беспомощным.　

— Мне нужны деньги, — после небольшой паузы глухо сказал Крест.　

— Нет, я не могу, — торопливо и как-то нервно покачал головой Горячий, — по крайней мере, пока не получу ответ от Бори.　

Крест знал, говорить с этим человеком бесполезно. Упрямый. Привыкший побеждать и постоянно находиться в стане победителей. А вот проигрывать не умеет и отступать вовремя тоже не умеет.　

— Значит, не дашь денег?　

— Нет, — твердо ответил Горячий и быстро заговорил. — Подумаешь, выборы проиграли! Да и черт с ними! Будем тихо работать и сидеть как мыши. Ничего не изменится, так что не дрейфь, Ваня!　

Крест хмуро посмотрел на приятеля. Вроде бы умный мужик, а дурак, раз такую ахинею несет.　

— Ну что ж, Миша, тогда прощай, — и Крест неожиданно вытащил откуда-то из-за пазухи длинную блестящую спицу, — мгновение, и она глубоко вошла в сердце Горячему. Тот так и застыл на месте с удивленными, еще до конца не понимающими, что произошло, глазами. Потом из его горла вырвался сдавленный хрип, он беспомощно дернулся всем телом, лихорадочно схватился за сердце и медленно стал сползать со стула.　

Крест резко выдернул спицу, не глядя на корчившееся в предсмертных судорогах на полу тело, подошел к раковине, включил мощную струю горячей воды и стал смывать со спицы кровь. И тут у него за спиной раздалось злобное угрожающее рычание. Крест в одно мгновение все понял, оценил ситуацию и, схватив со стола длинный кухонный нож, обернулся.　

Мощная собака уже прыгнула на него, но он успел отскочить в сторону и перехватить ее за ошейник, второй рукой по самую рукоять вонзил острие ножа во что-то мягкое и податливое. Собака дико взвыла и стала рваться. Крест с трудом удержался на ногах, продолжая бешено наносить ей все новые и новые удары. Сейчас он уже пожалел, что не взял с собой пистолет с глушителем. Боялся уличной облавы, да и спицей прямо в сердце во всю глубину более надежно, чем пулей. Но вот о собаке он не подумал. А ротвейлеры — они злые и не чувствуют боли, не то, что псы других пород. Во время драки мозги у них словно набекрень, бьются до последнего. Крест нанес не менее десяти ударов, в которые вложил всю свою ярость и ненависть к этой четвероногой твари, прежде чем животное беспомощно отпрянуло в сторону и захрипело в предсмертной агонии. Весь пол был в крови, даже стены запачканы. Только сейчас Иван Никитич почувствовал жгучую боль в руке. Глубокая рана. Собака все-таки покусала ему руку. Превозмогая боль, он стянул с себя пиджак, завернул в него нож и спицу и бросился к выходу. Надо как можно быстрее сматываться отсюда. Сбежал вниз, забросил перепачканный кровью пиджак в багажник машины, запрыгнул за руль, вытер побледневший и мокрый от пота лоб и рванул прочь. Главное он все-таки сделал, теперь Горячий не будет стоять у него на пути, доступ к деньгам фирмы открыт.　

Михаил Трофимович Горячий мог блокировать любые платежи, без его команды никто ничего не делал, за исключением обычных рабочих моментов. Теперь «министра финансов» не существовало, значит, не существовало и преград.　

На следующий день Крест позвонил управляющим трех банков, которые принадлежали фирме Берзина.　

— Приготовьте деньги, наличными, все в новых стодолларовых купюрах, — приказал каждому из них Крест.　

Управляющие отказались, сначала они должны получить в своем персональном компьютере соответствующий приказ-код.　

— Ты что, паскуда! — наорал на одного из них Крест, — мне перечить будешь?! Я здесь главный, понял! Мне плевать на твой код, понял! Сейчас я все решаю! Через час приеду, и если денег не будет, по стенке размажу! Все!　

Крест взял с собой четверых ребят и микроавтобус. В любое другое время он бы себя так не повел. Над ним был Горячий и Берзин. Каждый из них мог запросто дать команду убрать Креста. И убрали бы. Из дома даже не успел бы выйти. Но Боря соскочил, а Горячий отправился в другой мир, более совершенный. Так что никаких препятствий больше не было. А все банкиры и прочие директора прекрасно знают Креста. Именно он их охраняет и блюдет от конкурентов и врагов. Он для них крутой авторитет, и перечить ему они не посмеют. Если Горячий — министр финансов, Берзин — президент, то Крест — шеф тайной полиции всей империи. В отсутствие старших товарищей он принимает решения.　

Крест поднялся в кабинет управляющего банка, левая рука забинтована и висит на перевязи. Четверо парней остались ждать его в приемной.　

— Ну, приготовил?　

Банкир испуганно захлопал глазами, медленно встал.　

— Но… Иван Никитич, миленький, я не могу… мне голову за это снесут.　

— Сейчас я тебе голову снесу!　

Крест неожиданно резко схватил банкира за шиворот правой рукой и боднул его лбом в нос. От такого крутого поворота событий банкир опешил. Ничего себе обращеньице! Значит, что-то серьезное случилось! И, как назло, ни на один запрос в компьютер ответ не приходит. Словно заснули они там, наверху.　

— Ну, пидор, ты теперь понял?!　

— Да-да, сейчас, одну секундочку…　

Банкир дрожащей рукой вытирал кровь из разбитого носа.　

— Сколько у тебя налички?　

— Миллионов пять-шесть.　

— Не врешь?　

— Что вы? Как можно…　

— Давай живей своим команду, у меня времени нет!　

— Да-да, сейчас…　

Он наконец вытер кровь, но костюм, галстук и белая рубашка были перепачканы кровью.　

— Сейчас у нас экстренная ситуация, — продолжал Крест, — так сказать, нестандартная, не предусмотренная никакими правилами и инструкциями. Сейчас я принимаю все решения, и я за все отвечаю. Понятно?!　

— Да-да, я понял вас, Иван Никитич.　

По селектору внутренней связи банкир связался с хранилищем, отдал соответствующую команду.　

— Через десять минут все будет готово, Иван Никитич. Сейчас складывают в мешки.　

— Хорошо. И позвони своим дружкам, скажи, чтобы не придуривали и не задерживали меня, иначе пристрелю. Понял?　

— Да-да, сейчас позвоню.　

В тот день Крест собрал около двадцати миллионов долларов. Больше ему и не надо. Хватит. Он высадил из микроавтобуса своих четверых помощников и помчался за город. За спиной — в мешках, чемоданах и больших картонных коробках трепыхались двадцать миллионов долларов. Крест ехал, а в голову все время лезла очень дурацкая мысль, — как такие деньги люди с собой носят? Сколько разговоров и сплетен по поводу того, что где-то кого-то на таможне арестовали с десятью миллионами долларов наличными. Ведь это же сколько чемоданов с деньгами надо с собой тащить! Да и одному явно не справиться. Значит, сказки все это.　

Место и яму в лесу Крест приготовил заранее. И работа сейчас ему предстоит трудоемкая и муторная, хотя и приятная. Паковать в полиэтиленовые толстые пакеты деньги, потом пакеты в мешки, мешки в ящики, а ящики — в землю. Жаль, конечно, помощников взять с собой нельзя. К сожалению, тут нужно только самому лично действовать, иначе этот клад вмиг обанкротится.　

Вечерело. Крест развернул микроавтобус так, чтобы потом включить фары и видеть, что и куда зарывает. Место глухое, но приметное, метров сто от шоссе. Никто не найдет, ни с какими миноискателями и прочими хитрыми приборами. И звери не разроют. Метровая глубина, да и ящики обиты жестью, не прогрызешь.　

Закончил свой труд Иван Никитич далеко за полночь. Засыпал землей, затрамбовал, закидал сучьями, ветками. Присел на пень, отдышался, закурил. Вокруг по-прежнему лесная тишина, только обручившаяся с пугающей чернотой ночи. Спину ломило, руки ныли от черенка лопаты. Давненько Ивану Никитичу не приходилось так работать. Впрочем, он теперь не Иван Никитич, а Сергей Геннадьевич Голубкин, о чем свидетельствует соответствующий документ. Документ, между прочим, не какой-то там левый, липовый, а настоящий, всамделишный, через милицию вполне официально оформленный. Умер пьяница и хроник Голубкин, а родных никого, хоронить некому. Умершего в общую могилу вместе с другими такими же бездомными определили. А паспорт вместе со свидетельством о смерти в милицию попал. Только там один очень мудрый майор хоронить документально бедолагу не стал, по-прежнему жив и здоров остался господин Голубкин Сергей Геннадьевич. Только паспорт он утерял и новый оформил, с фотографией Креста. И в архиве, в картотеке, тоже фотографию переклеили, мало ли какая проверочка коснется.　

Сидел Сергей Геннадьевич на пеньке, докуривал сигарету и размышлял о своей судьбе. Все-таки неплохо жизнь устроена, если с головой жить, да с умом дружить. И при коммунистах, и при фашистах, и при демократах неплохо устроиться можно. Главное, вовремя соскочить с одного вагона и в другой успеть запрыгнуть. А то, что на полной скорости и со свистом, так это даже интереснее, без риска скучно жить.　

Сергей Геннадьевич бросил окурок, затоптал его, сел в микроавтобус, завел его и направился в сторону шоссе. Там, в городе, ему надо забрать еще одного человека — женщину. Год назад познакомились. Она вроде и не такая уж молодая баба, далеко за тридцать, но и он ведь уже не мальчик, скоро сорок пять исполнится. А на молодых он насмотрелся за эти годы предостаточно, не нужен ему этот товар. По крайней мере, не для долгого плавания. Молодые телочки, — те, что с длинными ножками и смазливыми мордашками, — для саун и для группенсекса хороши. А никак не для семьи. Главное — душевная близость, теплота. А с этим молодняком — проблядушками — какая может быть теплота? Деньги и еще раз деньги, — больше им ничего не нужно. А со своей бабой у него было все — и покой, и теплота, и секс, и верность. Они понимали и, наверное, даже любили друг друга. Только не говорили вслух. И слава Богу, что она немолодая уже баба, изо всех сил будет беречь и охранять свое семейное счастье. Тем более, она уже на пятом месяце беременности, и врачи говорят, что с ребенком все в порядке.　

За ней, за этой бабой он и ехал сейчас в город. Завтра четверг, завтра выборы мэра. Но ему на это уже наплевать. Он сдал Борю, — всего, с потрохами, — и сделал правильный выбор. Завтра по утречку он вместе со своей беременной бабой мотанет очень далеко, в одну глухую деревушку. Купит там домик, обзаведется своим хозяйством и пойдет сторожем в колхоз. Его давно в деревню на природу тянет, в конце концов он же не городской. И заживут они со своей бабой душа в душу, мальца воспитывать будут. А по выходным — баня, рыбалочка, самогончик. Мечта! И участкового надо будет подпаивать самогончиком, с милицией надо дружить, — так, на всякий случай. А дружить с милицией Крест теперь научился. Менты, если их хорошенько напоить, да в душу заглянуть, такие же, как и все, люди. И выпить с хорошим человеком они тоже не дураки. А Серега Голубкин хороший человек, свой, деревенский, и выпить с ним крепенького первачка не западло будет. Хороший первачок согреет душу и все хорошо будет…　

Десятый день Бориного отдыха на островах подходил к концу. Боря специально отключился от всей внешней связи. Правда дипломат-мини-офис со спутниковой связью стоял включенным у него в бунгало и тихо и безропотно принимал на жесткий диск мощного «ноутбука» всю информацию со всех концов земного шара. Факс и телефон были отключены, горел только огонек на блоке компьютера. Аккумуляторные батарейки заряжать не надо, питание хитроумной машины через блок переходника включено в общую сеть.

Была суббота. Два дня, как прошли выборы мэра там, в далекой России. Боре сегодня казалось, что он не выдержит и включит компьютер, прочитает долгожданное сообщение. Ему даже было интересно, возьмет верх любопытство или нет? Любопытство он пересилил. И это его очень удивило. Раньше все было бы наоборот. Но сейчас к дипломату с мини-офисом даже подходить не хотелось.　

За последние дни работа и связанные с ней тревоги куда-то улетучились. Он действительно отдохнул и посвежел, в вены словно влили какой-то волшебный живительный эликсир, который обновил и зарядил его всего целиком. Настроение было превосходное. Хотелось поехать на какой- нибудь концерт классической музыки и пропустить через себя эти волшебные звуки. Работать не хотелось. Боря сам почувствовал, что с ним что-то случилось, и сдвиг этот явно в лучшую сторону. Теперь он, кажется, излечится от этого затягивающего трудоголизма и нервозного ожидания результата. Два дня, как прошли выборы, а он абсолютно спокоен и невозмутим.　

Как они говорили когда-то в детстве, ему все по фигу. Да и что там у них в России может случиться? Обычные выборы обычного мэра. Народ аморфен. Дай Бог, если половина избирателей придет, тогда выборы будут считаться действительными. Иначе Николаю Семеновичу снова придется потрудиться, чтобы согнать народ к избирательным урнам.　

Боря поставил дипломат на стол, открыл его, разложил монитор «ноутбука». В сердце что-то екнуло. Обычное нетерпение или предчувствие чего-то дурного, тревожного? Боря пока не, мог понять, а экран уже светился своим компьютерным излучением. Он быстро набрал код нужной сети, затем второй код, доступ к информации, и на экране появилось первое сообщение. Взгляд машинально упал на графу, где стояла цифра, страниц тридцать текста, не меньше. Боря «пролистал» экран вперед, действительно, куча сообщений — и все из России. Подписи внизу то Ходарькова, то Шустака, то Горячего. Да они что там, роман насочиняли, что ли? Он остановился на одном из последних документов, наугад, принялся читать. Смысл написанного не сразу доходил до него. Какое уголовное дело? Какое убийство? Что за чушь? О чем они?　

Боря нажал клавишу и быстро вернулся к первоначальным сообщениям. Не вчитываясь в слова, а лишь схватывая общий смысл, пробежал первое, второе, третье послание. Сердце снова кольнуло, тревожное предчувствие сковало его, в пальцах появилась мелкая дрожь. Он быстро листал страницы текста одну за другой. И по мере чтения лоб все больше покрывался испариной. Новости из России повергли его в шок. Он долго, оцепенев, сидел над компьютером. Потом снова перечитал последнее сообщение Шустака, за пятницу. Тот в полной панике сообщал, что Горячего кто-то убрал, а Крест, обчистив банки и забрав всю наличность, смылся. И он, Шустак, тоже спасается бегством, новый городской прокурор уже начал активно арестовывать всех членов их тайной организации. Больше сообщений не было. Компьютер траурно мерцал темным полем монитора.　

Боря сидел и тупо смотрел на потухший экран. Он все еще не мог поверить, что это конец. «Победа или смерть!» — вспомнились ему слова Геббельса. Неужели смерть? Неужели он проиграл?!　

Это был действительно конец. В России Берзину теперь делать нечего, Горчаков, словно танк своими гусеницами, раздавил его. Горчаков оказался сильнее.　

Боря медленно поднялся и вышел из бунгало. Солнце по-прежнему светило ярко и празднично. Хотя Боре показалось, что в этом свечении что-то изменилось. Все кругом было какое-то неестественно зеленое, и пальмы угрюмо мрачные, и небо посерело и начинает давить. Боря сделал несколько шагов и вдруг почувствовал резкую боль в сердце. Он схватился за грудь и в следующую секунду стал медленно оседать на землю. Сердце пронзило, словно раскаленным шипом, и от боли оно замирало и дергалось. Боря хотел что-то крикнуть, но сил не было, горло сдавила невидимая сила. Он лежал с открытыми глазами, со сморщенным от боли лицом и боялся пошевелиться.　

— Боря! Что с тобой! — послышался издали крик испуганной женщины.　

Галя подбежала к нему.　

— Боренька, милый, что случилось?　

— Сердце… — тихо выдавил он. — Срочно… вызови врача… наверное… инфаркт.　

Женщина, глядя на мужа, запричитала, потом бросилась обратно на пляж. Где же эта чертова рация местной связи? Галя в панике бросилась обратно, в бунгало. Там есть телефон.　

— Боренька! Я сейчас, я мигом!　

Она лихорадочно набрала номер и, когда мелодичный женский голос что-то пропел в трубку, громко закричала:　

— Скорее! Врача! Мужу плохо! Сердце!　

Боря лежал и с тоской смотрел в небо. Боль немного отпустила, но все равно ему было ужасно плохо, он боялся даже пошевелиться. В голову лезли самые дурные мысли. Вот так неожиданно и обрывается жизнь, останавливается сердце… В сорок три года это запросто происходит. Наверняка, инфаркт. А инфаркт, это уже первый звонок с того света — пора, собирайся, раб Божий, в далекую дорогу. И все из-за этих проклятых известий из России, из-за этих чертовых выборов. Обидно вот так, лежа на этой тропинке, умереть. Обидно и глупо. Какая-то нелепая смерть. Боря попытался пошевелиться, и сердце снова проткнуло раскаленное шило. В глазах все потухло, боль разрывала грудь. Он беспомощно опустил руку, замер. Ох, как ему плохо и как больно! Где же этот проклятый доктор?! Чего они так долго! Не хочется умирать, совсем не хочется. И наплевать на все эти выборы. У него здесь, в Америке, миллионов пятнадцать наберется. Конечно, с ними особенно не разбежишься, но жить можно. Жить, лишь бы жить! Только бы не умереть! Боже, как болит сердце! И как страшно.　

К острову на полном ходу уже летел быстроходный длиннющий катер, стремительно разрезая волны и оставляя после себя облако белоснежных брызг. Врач с чемоданчиком в руке стоял рядом с рулевым и всматривался в песчаную полоску берега. Чуть подальше за его спиной сидела медсестра — миловидная молодая женщина. Лицо врача было озабочено. Будет очень плохо, если их клиент умрет прямо на острове. Очень плохая реклама. Лучше уж пусть умрет в больнице, на материке.　

Катер сбросил скорость, с разбегу ткнулся носом в песок, корпус так тряхнуло, что доктор с трудом удержался на ногах. Ну, а теперь, как можно скорее вперед, надо спасти клиента во что бы то ни стало, или на худой конец, дотянуть его живого до материка. Там заканчиваются гарантии фирмы и предлагаемый ею земной рай. И там, в серой повседневности — кому как повезет. Как говорят французы, се ля ви…　

Марголин сидел в своем кабинете и задумчиво смотрел в окно. Он до сих пор не верил, что сегодня увидит Машу. Маша!.. Как приятно звучит это слово. Он снова медленно, будто смакуя что-то приятное, произнес про себя ее имя. Неужели все это было именно с ним? А ведь было. Снова перед глазами встала картина детства — словно черно-белое кино, совсем другая эпоха, другие люди, другая страна. Вот их двор, знакомые лица ребят — Саша Малахов, Аркаша, Витя, Серега…　

Вспомнил и тот день, когда он впервые увидел Машу — маленькую девчонку с косичками, на которую он даже внимания не обратил…　

Потом он увидел Машу два года спустя, после лета. Конечно, он видел ее до этого почти каждый день, но не замечал. А в тот день он влюбился в нее, в эту ужасно красивую, повзрослевшую за лето девочку. Ей было тогда четырнадцать лет, а ему семнадцать. Сам себе он казался ужасно взрослым, познавшим в этой жизни все. Целый год они дружили, каждый день встречались, везде и всюду были вместе, а вечерами в подъезде целовались. Вовка боялся переходить эту неведомую черту в их отношениях, потому что Маша была совсем не такой, как другие девчонки, она была особенной.　

А рядом все это время был Серега. Его лучший друг. И в его глазах Вовка частенько замечал грусть. Конечно же, он любил Машу. И как его друг не мог ей в этом признаться. И она тоже что-то испытывала к нему. А Вовка ничего этого не видел и не замечал…　

Тогда пятнадцать лет назад ему казалось, что самое главное и все самое лучшее в его жизни еще впереди. Подумаешь, Маша вышла замуж за другого! У него столько этих Маш еще будет! И семья будет, и куча детей, и деньги, и карьера. Но ничего хорошего в его жизни так и не было. Правда, карьера удалась, здесь ничего не скажешь. Но кому нужна эта карьера, когда нет рядом любимой женщины, нет семьи? Все-таки неправильно говорят, что только женщина стремится к созданию семьи, мужчина в семье нуждается куда больше. Мужику гораздо сложнее одному, чем бабе. Бабы они выносливее, и психика у них крепче, а мужики, что ни говори, слабые существа. Трудно им одним…　

С Надей у Вовки ничего не получилось. И не могло получиться. Он очень хотел в кого-то влюбиться, жениться и, назло всем, жить счастливо и довольно. Но не получилось. Уже через несколько месяцев понял, что никакой любви-то и нет. Воспоминания о Маше по-прежнему мучили его. Освободиться от этих воспоминаний он не мог. И изменить в своей одинокой жизни тоже ничего не мог. Словно попал в лабиринт без выхода.　

А ведь действительно все эти пятнадцать лет он не жил, а существовал, числился в живых. Жила только одна половина. Эта половина вставала рано утром, жевала, одевалась, потом целый день работала, ловила бандитов, потом снова жевала и ложилась спать. Иногда эта половина спаривалась с женщинами, но настоящей духовной близости так и не знала. Вовка только сейчас понял, что без любимой женщины жизнь мужчины неполноценна.　

Рейс из Парижа был в семнадцать часов пятнадцать минут. Вовка приехал в аэропорт один. Купил цветы — огромный пышный букет из пятнадцати роз, оформленный гвоздиками, хризантемами и пушистыми веточками декоративной зелени. Букет смотрелся дорого и красиво и был тщательно укутан в целлофан.　

Вовка поднял воротник темного плаща и, спрятав букет за спиной, внимательно смотрел на проходящих мимо пассажиров. Самолет из Парижа только что приземлился, опоздав всего на десять минут. Людей в зале международного аэропорта было немного. И тут сердце у Вовки замерло. Он увидел ее. Она ничуть не изменилась, такая же милая и красивая маленькая девочка. Милая Маша. Его Маша.　

— Маша!　

Женщина удивленно остановилась, посмотрела на подошедшего к ней улыбающегося мужчину в темном плаще с поднятым воротом. Но только в первую секунду она не узнала его. Потом душу ее обожгли старые воспоминания, накатила приятная волна, на глазах выступили слезы радости, и она, не говоря ни слова, порывисто обняла его за шею, крепко прижалась к нему своей щекой.　

— Вовочка, милый, здравствуй.　

— Здравствуй, Машенька… любимая моя.　

Он был настолько ошарашен свалившимся сейчас на него чувством, что даже не подозревал, что такое с ним может быть. Он ее любит еще сильнее. Любит до мучительной боли в душе, и не может без нее, никак не может. Он был настолько счастлив, что готов был подхватить ее на руки и закружить. И если бы не толкавшиеся рядом встречающие, он бы, наверное, так и сделал. Машины глаза, влажные и счастливые, тоже радостно смотрели на Вовку.　

Он отдал ей цветы и только потом поцеловал в щеку, и, не отнимая лица от ее щеки, тихо зашептал:　

— Теперь я тебя никуда не отпущу.　

— Да?　

— Да, потому что я тебя слишком долго ждал.　

Она вся светилась радостью и счастливо улыбалась ему в ответ. Она ничего не говорила, но слов и не нужно было. Она согласна. Она по-прежнему его любит. Просто, чтобы понять это, ей нужно было время и долгая разлука. И вот они снова вместе, и они самые счастливые люди на земле.　

— Пошли, — сказал Вовка, перехватив из ее руки чемодан на колесиках. — Поедем ко мне, а вечером пойдем в ресторан, отметим это событие.　

— Пошли.　

Маше тоже было легко. С Вовкой не так, как с Сергеем. С Вовкой все гораздо проще, как и тогда, пятнадцать лет назад. Неужели он все эти долгие годы ждал и любил ее!? А она даже ни разу не написала ему, не позвонила! Не думала она, что в жизни вот так все может повернуться.　

Вовка убрал чемодан в багажник машины, усадил ее на пассажирское сиденье рядом с водителем, захлопнул дверцу. Сам сел за руль. Сейчас он совершенно не чувствовал своего тела и находился словно в невесомости. И ему снова двадцать лет. Вот оно какое — человеческое счастье! А эти мудрецы с телеэкрана все спорят, все что-то выясняют по этому поводу. Лично он, Вовка Марголин, свое счастье нашел, и ничего ему от этой жизни больше не надо. Он нашел свою половину. Теперь он будет по-настоящему жить и дышать полной грудью. Теперь уже каждый день будет наполнен для него радостью и смыслом жизни.　

Он дотронулся до ее руки, накрыл своей ладонью.　

— Ты не замерзла, Машенька?　

— Нет.　

— Может, печку включить?　

— Включи.　

Вовка щелкнул переключателем.　

— Сейчас воздух быстро нагреется и будет очень тепло, Машенька.　

Теперь Маша сама протянула свою руку к его, нежно пожала.　

— Спасибо, Вова. Обо мне так давно никто не заботился.　

— Теперь я буду заботиться о тебе. Всю жизнь, до самой смерти. Я все для тебя сделаю. Все-все! Ты слышишь?　

— Да, слышу.　

— Я люблю тебя, Машенька.　

Она молчала, лишь счастливо улыбалась. Да, она тоже любит его. Да, они снова будут вместе. И будут счастливы.　

Он привез ее к себе домой. Торопливо разморозил под струей горячей воды куриные «ножки Буша», Маша помогла ему их поджарить. Точнее, помогал ей он, на кухне она быстро взяла все в свои руки и умело руководила им. Потом они заболтались и не заметили, как стало уже совсем поздно. Им столько хотелось сказать друг другу.　

— Мы же в ресторан собирались, — спохватился Вовка и посмотрел на часы. Было полдвенадцатого.　

— Какой ресторан, Вовочка, спать уже пора. — Она улыбнулась ему мягкой улыбкой. — У тебя найдется для меня халат и полотенце, пойду душ приму.　

— Может… съездим?　

— В следующий раз. А сейчас спать, я устала с дороги.　

— Хорошо.　

Вовка немного смущался ее. Конечно, он хотел как можно скорее лечь с ней в постель, но было как-то неудобно, вот так — сразу. И теперь, когда мечта была так близко, его сковал страх неуверенности и нервозности. Может, постелить ей в другой комнате? Но эту мысль Вовка быстро отбросил. Что подумает про него Маша? Ведь он же ясно ей сказал — теперь они будут вместе.　

Пока он суетился с постельным бельем, Маша вышла из ванной.　

— Давай я тебе помогу, — предложила она и ловко стала заправлять пододеяльник. — Иди, я тут сама управлюсь. И не задерживайся, а то мне одной скучно будет.　

Он облегченно вздохнул. Она сама разрешила эту ситуацию. Все-таки Маша — это Маша. Она всегда прекрасно понимала его. Вот она — та самая его половина. Наконец-то он нашел ее!　

Он быстро залез под душ, во всем теле чувствовалась приятная дрожь ожидания. Чтобы успокоиться он врубил холодный душ и прыгнул под него. Ледяная вода ошпарила холодом и резко подняла артериальный столбик настроения и чувств. Ощущения невесомости и счастья переполняли душу…　

Эта ночь была самой счастливой в его жизни. У них была полная гармония любви души и тела. И Маша отдавалась ему вся и тоже очень хотела близости. Сон отошел куда-то в сторону, они почти ничего не говорили, и порывисто, как будто в первый и последний раз в жизни, любили друг друга. Оба хотели получить от этих объятий все, как будто они были не в Вовкиной квартире, а в тюрьме, и назавтра их ждал палач.　

Проснулись они поздно. Вовка нежно обнял ее, поцеловал в щеку, она что-то ласковое пробормотала в ответ спросонья и тоже прижалась к нему. Вовка осторожно протянул руку к рядом стоящему креслу. Там, под подушкой, всегда наготове лежали радиотелефон и пистолет.　

Вовка взял телефон, набрал номер дежурного. Сегодня в управление он не приедет, у него другие дела.　

В последний месяц Вовке совсем не хотелось работать. Все наскучило, и навалилась какая-то необъяснимая усталость. То ли действительно устал — все-таки два года в отпуске не был, да и трубил все это время почти без выходных и праздников, то ли еще что-то. Хотя истинная причина была совсем в другом, и Вовка это прекрасно знал — Маша.　

Тогда, после разговора в гостинице с Берзиным, у него что-то внутри перевернулось. Словно его кто-то заколдовал, потому что он сам почувствовал, что становится совсем другим. Наплевать на работу и на все прочее, ему хотелось только одного — Машу. И на Берзина тоже плевать. Пусть крутит свои черные делишки. И дело против него он замнет. И замял, да и Поруков все сделал в лучшем виде. А у Вовки появилась в жизни совсем другая цель. Надо о своей собственной судьбе подумать. К тому же Вовка был ужасно зол — на правительство, на законы, на парламент, на депутатов. На всех тех, кто мешал и не давал ему работать. Ведь он же не Сизиф, и ему незачем всю жизнь затаскивать тяжелую каменную глыбу в гору только затем, чтобы у самой вершины она снова скатилась к подножью горы. Чтобы опять начинать все сначала. Нет, он не намерен до самой пенсии тягать в гору этот бесполезный камень. Ему это не надо. Если там, наверху, все эти умники, ни черта не смыслящие в преступности, считают себя во всем правыми, то пусть сами и борются с ней. А он — такой глупый и ничего не понимающий в ней — уйдет. Пойдет туда, где ему не будут указывать, а, наоборот, будут прислушиваться к его мнению. Ведь он — профессионал, любая, даже самая мощная фирма или крупный банк за честь сочтут заполучить в свои руки такого спеца. И денег на такого не пожалеют и условия создадут.　

Из милиции Вовка решил уйти. Потому что не видел перспектив. Перспектив не в смысле карьеры, а в смысле борьбы с преступностью. Наполовину — это не работа. А крупную хищную рыбу закон защищает, постановления всякие, да и самое главное, — нет команды хватать эту самую крупную рыбу. При Сталине или даже Брежневе было бы проще. Звучит команда «фас» — и псы бросаются на жертву. И вмиг рвут ее на части.　

Для наведения порядка в стране и борьбы с преступностью нужна политическая воля. А так — можно еще двадцать указов принять об усилении борьбы с преступностью, но камень все равно свалится вниз. Дайте ему приказ, и Марголин за две недели покончит с этой пресловутой организованной преступностью. И тогда ему никто не помешает — ни Ходарьков, ни прокурор города Поруков, ни начальник ГУВД Быстров, ни хитроумный Берзин, ни Бешеный Эдик, царство ему небесное. Никто! Ведь рэкетирские команды он за первый месяц так прижал, придушил — вмиг по щелям забились. И этих бы прижал. Запросто. Ну а раз, господа, не хотите давать таких приказов, то и сизифов труд Вовка проделывать не собирается. Упал у него энтузиазм, господа, упал. Так что, поищите другого дурака, а его уж увольте.　

Вовка ждал встречи с Машей и больше ни о чем не думал. Сразу приехать она не смогла, у нее заболела дочь. Вовка, в силу своей профессиональной подозрительности что-то заподозрил, но Боря быстро успокоил его. Вот ее телефон, позвони сам, поторопи.　

Странный этот Боря Берзин, словно сам хотел помочь Вовке и ускорить эту встречу. Хотя зачем ему надо? Ведь Марголин слово свое сдержал, дело против него замяли, с розыска сняли. Вроде бы Марголин ему и не нужен, а Боря звонит, суетится, спрашивает, почему Маша не едет? Может, какую двойную игру затеял этот хитроумный Берзин?　

С этими выборами мэра Вовке тоже было многое не ясно. Откуда взялся этот коммунист Жиганов? Кто так ловко строит его избирательную кампанию? Почему убийство его зама Соловьева смешивают с политикой, когда это, по всему видно, бизнесменская разборка? И что это за странная команда прикатила из Москвы и по всяким пустякам докапывается до Ходарькова. Если с таким подходом, то тогда можно запросто всех мэров пересажать, ведь почти все они халявщики отъявленные. Нет, тут что-то очень странное. Скорее всего дело в выборах, только в них — родимых.　

По мере развития событий с такой стремительностью и фантастической нелепостью, вопросов у Марголина стало еще больше. Убийство Гидунова, покушение на Жиганова. Показания какого-то странного парня, который всякую чушь нес про мэра и про киллера; потом обвинение в убийствах Ходарькова. Странно все это. Вовка во всю эту абракадабру не верил. Даже если бы Ходарьков сам лично признался Марголину во всех этих убийствах, Вовка тут же отправил бы его к врачу, к психиатру. Убивать того, кто финансирует твою предвыборную кампанию, кто всеми правдами и неправдами пытается усадить тебя в кресло мэра?! Для такого шага надо быть действительно психически ненормальным человеком. А покушение у подъезда дома на Жиганова? Да этот киллер что, полный кретин?! Какую странную и очень неудобную позицию он выбрал?..　

Странно все это, господа сыщики из Генпрокуратуры. И уж вам-то эти странности не заметить — грех! А если не замечаете, может, так нужно? Нужно свалить Ходарькова? Ну что ж, такой метод в политической борьбе вполне пригодный. Хотя те, кто стоит за Ходарьковым, убрали бы Жиганова грамотно, профессионально. Никаких киллеров и никакой стрельбы. Свалился бы по пьяни Жиганов в своей машине с моста и утонул, или бы с двенадцатого этажа случайно выпал — никто бы ничего не заподозрил. Если убрать Жиганова в открытую — это же скандал, господа! Такая шумиха в газетах поднимется, что не дай Бог! И ребята Ходарькова это прекрасно понимают. К тому же Жиганова не убрали, а сделали вид, что хотят убрать. И этот московский следователь верит во всю эту галиматью? Хотя срежиссировано неплохо, кто-то очень неглупый стоит за всей этой историей. Кто именно, Вовка не знал. Да и не хотел знать. Он в эти политические штучки вмешиваться не намерен, не собирается быть марионеткой в чьих-то руках.　

Все это время Вовку волновало совсем другое, — когда поправится Машина дочь, и они, наконец-то, смогут встретиться. Для себя он многое решил. Если с Машей у него все получится, как он рассчитывает, службу в милиции он посылает куда подальше. Уходит в коммерцию и живет счастливой семейной жизнью. А если нет. Хотя он в это всем сердцем не верил и не хотел верить, — тогда он останется в управе. Через год получает очередное полковничье звание, а к сорока годам может и генеральскую звезду. Если, конечно, будет аккуратен и осмотрителен. А он будет аккуратен, ведь ему незачем грудью на амбразуру кидаться…　

Маша приехала, когда весь этот ураган политических страстей стих и снова лишь дул слабый ветерок. Новый мэр смещал, назначал, делал громкие заявления. Но в целом все оставалось по-старому. Ушли одни, пришли другие, и никакого солнечного затмения не случилось, впрочем, как и других катаклизмов тоже — ни в природе, ни в человеческих жизнях.　

Вовка приготовил завтрак сам. Сварил кофе, яйца всмятку, сделал бутерброды с сыром и колбасой, налил в молочник сливки. Потом составил все это на большой поднос и понес в спальню.　

— Мадам, прошу вас.　

Маша сонными глазами улыбалась Вовке. Приняла поднос, осторожно разместила его у себя на коленях.　

— Ты знаешь, мне никогда никто не приносил в постель кофе, — сказала Маша.　

Вовка с хитрой и подозрительной улыбкой посмотрел на Машу.　

— Разве? У вас же там, за бугром, было полно прислуги. Или нет?　

— Это все не то. За мной так никогда никто не ухаживал, даже Сергей.　

Вовке стало неприятно при упоминании этого имени. Тоже мне — дружок-братишка! Отбил любимую женщину, поломал всю жизнь. И сам к тому же с ней развелся.　

— А он что, очень тебя любил? — спросил как можно равнодушнее Вовка, забираясь рядом с Машей в постель.　

— Да, любил.　

— И поэтому назло мне ты решила выйти за него замуж?　

— Нет, не только поэтому.　

— А почему?　

— Я тоже его любила.　

— Да?　

— Да. Но это тебя не касалось. Все это было после тебя. После того, как ты от меня отказался.　

— Машенька, милая, я никогда от тебя не отказывался. Я всегда любил тебя.　

— Странно. Почему же ты тогда мне не позвонил? Наоскорблял меня и ушел. Ушел к шлюхам. Тебе не стыдно?　

Она говорила мягко и ничуть не осуждающе. Все это было далеким прошлым, страсти уже давно улеглись, старые обиды забылись.　

— Стыдно, Машенька, очень стыдно. И я за все это так наказан… Кстати, тогда никаких шлюх не было, это я так, со злости брякнул. Сам не знаю, что со мной случилось.　

— А я подумала, ты действительно со шлюхами. Да и потом ты столько времени не звонил. Я решила, что ты уже все…　

— Нет, Машенька, нет. Просто какая-то дурацкая гордость накатила. Я потом тысячу раз жалел. И когда узнал, что ты замуж за Серегу выходишь, совсем голову потерял. Хотя Серега — хороший парень, может, ты и правильный выбор сделала.　

— К сожалению, неправильный. Он мне столько страданий и мучений принес.　

— Да?　

Вовка удивленно взглянул на Машу, даже чашку с кофе поставил на поднос. Но Маша молчала, продолжая задумчиво смотреть куда-то в сторону. Сейчас она снова вспомнила того симпатичного и очень вежливого мужчину с черными вьющимися волосами. И его сестру. Оскорбленную и покинутую. И слова того человека: «Накажите его, такое не прощается». Да, предательство не прощается. И она, Маша, решила тогда для себя твердо, она отомстит Сергею. И за себя, и за эту женщину, и вообще за всю свою загубленную жизнь. Он предал ее. А она, дура, любила, верила и ждала…　

— Как так? — снова напомнил о себе Вовка. — А я думал, Серега такой отличный семьянин?　

— Нет. Он очень оскорбил и обидел меня. У него всю жизнь были другие бабы. Он надо мной просто издевался. Я тут как-то с ним виделась, я думала… а он…　

Ей было тяжело говорить. Голос ее дрогнул, и она чуть не заплакала.　

— Не надо, Машенька, — остановил ее Вовка.　

Ему сейчас стало страшно, потому что он понял, что хотела сказать Маша. Он вспомнил, как говорил ему Боря, что Серега плетет интриги и пытается вернуть Машу. А она хочет к Вовке. Но женщины — народ слабый, попадают в ту паутину, которая прочнее их держит. А паутину Серега умеет плести. Вовка однажды в этом на собственной шкуре уже убедился. И Маша попала в эту паутину и столько лет барахталась в ней. Нет, на этот раз он ее не отдаст. Он сам разорвет эти путы, и если надо уничтожит Горчакова, но Машу ему не отдаст. После этой безумной ночи он уже без нее не сможет. Познать такое счастье, чтобы снова ее потерять? Нет уж, господин Горчаков, на этот раз у вас ничего не получится.　

— Маш, не надо, — снова повторил Вовка, — не бойся, я тебя никому не отдам, и никому не позволю обижать тебя, слышишь?　

— Да.　

Она действительно успокоилась, о чем-то задумалась, напряженно прищурив глаза. Потом вдруг неожиданно спросила:　

— А ты сможешь его наказать?　

— Кого? — не сразу понял Вовка и тут же спохватился, — ах, его? Ну, почему же? Можно. Ради тебя я себе готов голову отрубить, а не то что Сереге.　

Он склонился над ней, стал молча и очень трепетно целовать ей шею, плечи, обнаженную и очень красивую в своей полноте грудь.　

— Я все для тебя сделаю, любимая моя, — тихо шептал он, а она по-прежнему молчала, с тем же напряженном прищуром глядя куда-то вдаль…　

Эйфория первых дней победы прошла быстро. Словно и не было ничего. И Сергей, сидя в глубоком кожаном кресле, через открытое окно в своем кабинете смотрел на желтые умирающие листья, и ему почему-то было грустно. Только что. он подписал договор с Объединенным Европейским Банком, и фотография, на которой он пожимает руку Зигмунду Раушельбаху, молниеносно облетела все вечерние европейские газеты. Даже три центральные московские газеты тоже написали об этом контракте века. Первые пятнадцать миллиардов долларов будут влиты в экономику России уже в этом году, через его Горчакова, банк. И это только начало. Скоро он станет самым знаменитым и крупным русским бизнесменом как в России, так и здесь, на Западе. Он будет вращаться в самом центре европейской финансовой жизни. И каждый день ему будут надоедать журналисты, каждый день его снимки будут мелькать на страницах газет. Господин Горчаков сказал… Господин Горчаков считает… Господин Горчаков отправляется в деловую поездку… Будут вторгаться и в его личную жизнь, и с этим ничего не поделаешь. Вед у него начинается совсем другая жизнь. От этого почему-то было чуточку грустно.　

Ощущения победы не было. Может потому, что он был один, в смысле личном, и ему не с кем поделиться этой победой, насладиться счастливыми минутами триумфа. И вообще, зачем ему все это нужно? Для чего? Для кого? Глядя сейчас на тоскливую погоду за окном и мелкий монотонно накрапывающий дождик, он испытывал грусть. Все-таки усталость последних лет свалилась на него, и он явно захандрил. Надо было отдохнуть. Но куда ехать и с кем?　

После Маши он ни с одной женщиной не был так близок, никого не любил. Хотя на его жизненном пути встречались очень красивые женщины. Он знакомился, его знакомили, потом он встречался с ними, но внутри все было по-прежнему холодно и мрачно — никакого всплеска эмоций и чувств. Потом была постель — и снова никакой радости, одна лишь физиология. Было неудобно и за себя, и за эту женщину, которая с таким нетерпением ждала этой встречи и на что-то надеялась. А на следующий день его снова с кем-то знакомили, но встречаться уже ни с кем не хотелось. Видимо, для всех этих любовных приключений-похождений он в свои тридцать пять лет как-то быстро состарился. Ему было уже ничего не интересно. Хотелось покоя, хотелось лишний раз вот так в кресле посидеть дома и ни о чем не думать. Может быть, это депрессия и стоит показаться врачу? Нет, никому показываться он не будет, не хочется.　

Сергей велел секретарю ни с кем его не соединять, он отдохнет минут двадцать. На столе все-таки запищал селектор. Сергей недовольно покосился в его сторону, ведь сказал же ему, чтобы не беспокоил! Секретарь был тоже из бывших русских, очень серьезный и обстоятельный человек.　

— Сергей Владимирович, я прошу у вас прощения, но звонит ваша жена.　

— Кто??? — Сергей чуть не подпрыгнул в кресле.　

Неужели Маша? А кто, кроме нее, может представиться его женой? Конечно, Маша! Вся депрессия мигом улетучилась. Сергей подскочил к столу, нажал кнопку.　

— Соедини меня, Саша.　

В трубке послышался легкий, почти воздушный щелчок.　

— Сережа, это я, Маша, здравствуй.　

— Машенька? Здравствуй! Я рад слышать тебя.　

Он был не просто рад, а счастлив. Он давно собирался позвонить ей и сказать, что все, он полностью сломался без нее, что он все ей прощает и хочет, чтобы она вернулась. Он все понял и осознал в этой жизни, он стал старше и мудрее. Женщине, даже если это твоя собственная жена, тоже нужно внимание и тепло любви. Чтобы эта любовь грела, а не угасала. И он теперь будет очень внимателен к ней, а в постели будет любить ее так же, как и в первый раз. Его гордость тоже сдается перед ней, капитулирует. Он покорно поднимает руки вверх и надеется на ее милость.　

Он уже давно собирался позвонить ей, договориться о встрече. Но все боялся, боялся неизвестно чего. Хотя по телефону он говорить не будет, ему надо видеть ее. Он как капризный художник, не может рисовать ее образ по памяти, — только с натуры. И он скажет все, что у него наболело за эти три года разлуки. Он скажет о своей любви и о том, что они никогда больше не должны расставаться. Только он и она! Тогда в этом мире будет полная гармония.　

— Я никак не думала, что ты рад меня слышать, — искренне удивилась Маша.　

— Очень рад, Машенька, очень.　

— А что такое у тебя случилось, Сережа? Год назад ты не очень-то был любезен со мной. Помнишь?　

— Да, помню. Но там были свои причины. Теперь все в прошлом. Ты откуда звонишь?　

— Угадай.　

— Ну, наверное, от себя, из Парижа?　

— А вот и неверно.　

Ее голос звучал игриво, словно не было между ними никакой напряженности, ничего недосказанного, как будто и не было бесконечно длинной разлуки.　

— Я из России звоню.　

— Серьезно? — удивился Сергей.　

— Да, вот так далеко забралась. Представляешь?　

— Не ожидал. Решила своих навестить?　

— Да, всех понемножку.　

— Слушай, Маш, мы можем с тобой увидеться? — резко переменил тему разговора Сергей.　

— Конечно, можем, — ее голос по-прежнему звучал игриво и весело, — это ведь ты у нас весь занятой, а я девушка свободная и никому не нужная.　

— Не говори глупости, у тебя женихов достаточно.　

— Не больше чем у тебя.　

— Не понял.　

— Ладно, чего уж там, я о твоих любовных похождениях наслышана.　

— От кого? — искренне удивился Сергей.　

— Сорока на хвосте принесла.　

— Интересная сорока.　

— Да уж какая есть.　

— Ладно, давай не будем об этом. Как когда мы сможем встретиться?　

— Сережа, а ты не хочешь спросить, почему я тебе звоню?　

— Почему?　

— Потому что я тоже очень хочу тебя видеть. Я очень соскучилась по тебе.　

— Я тоже, Машенька.　

— Тогда приезжай ко мне сюда.　

Это был неожиданный поворот событий. Впрочем, у Сергея сейчас нет никаких срочных и неотложных дел, он свободен как ветер. Жизнь снова расцветала всеми цветами радуги. Хотелось вздохнуть полной грудью, как можно больше вобрать в себя воздуха и закричать, что есть мочи — я победитель! Да, жизнь все-таки прекрасна, когда рядом есть Маша!　

— Хорошо, я завтра же вылетаю.　

— Целую и жду.　

— До встречи, Машенька.　

В трубке послышались частые гудки отбоя. Сергей медленно и задумчиво повесил трубку. Вот она — телепатия! А говорят, что такого не бывает. Только он подумал о ней, как она позвонила.　

Сергей снова опустился в кресло, задумался. Дождь за окном уже капал веселее. Маша сказала, что соскучилась по нему. А это значит, она ждет только его решения. Значит, они снова будут вместе. Накатили воспоминания, — такие приятные, щемящие душу тоской по ушедшим годам.　

Сергей вспомнил, как в выходные, после той их самой первой ночи, они поехали за город, на турбазу. Домик был маленький, деревянный, а в нем одна единственная комнатка метров восемь, не больше. Все удобства, как говорят в таких случаях, на улице. В домике была только одна кровать и маленькая печка-буржуйка, рядом у входа прямо на сосне висел умывальник. Зато какая красотища вокруг — высокие сосны, под ногами мелкий песок, а чуть подальше бурливая и кристально чистая речка. Там даже раки водились, а где раки, значит, и воду пить можно.　

На следующий день они проснулись очень рано, одновременно, не сговариваясь. Счастливо улыбнулись друг другу.　

— Побежали купаться, — сказала Маша и проворно вскочила на ноги.　

— Побежали, — ответил Сергей и неожиданно спохватился. — Слушай, Маш, я плавки забыл.　

— Забываша ты мой, — Маша приблизилась к нему, поцеловала прямо в губы, — сейчас рано, и народу, наверное, никого. Будешь купаться в трусах или без них.　

— Ладно, пошли.　

Было шесть утра. Но воздух был по-летнему теплым и ласковым. На берегу действительно никого не видно. Но купаться в трусах Сергею явно не хотелось, потом брюки на голое тело натягивать неудобно. Маша уловила его секундное замешательство. Она как-то странно, чуточку смущенно оглянулась по сторонам и сказала:　

— Снимай. Я тоже без купальника буду. Все еще спят.　

И она, не дожидаясь его реакции, сдернула с себя лифчик, скинула трусики-плавки и побежала в воду. Сергей, пораженный ее решительностью, еще немного помедлил, потом быстро стянул с себя все догола и бросился следом за ней. Они купались недолго, вода была холодной. Выскочили на берег, — уставшие, счастливые, свежие.　

Серега стеснялся своей наготы, вдруг кто-нибудь сейчас здесь появится? Но она не спешила одеваться и абсолютно не стеснялась его. Он невольно залюбовался ее обнаженным и очень красивым телом. А она взяла его за руку и, лениво щурясь, первым лучам, смотрела на восходящее солнце. Диск его еще не прогрелся и был красный, словно панцирь вареного рака. Серега тоже посмотрел на горизонт. Какой красивый рассвет! Как и она, он забыл о своей наготе. Потом она повернула к нему свое мокрое в прозрачных капельках лицо и подставила для поцелуя губы. И он прильнул к ним, жадно и страстно. А внутри уже клокотало неудержимое желание, словно прошедшей ночи ему было мало. Он снова страстно хотел ее. И она тоже его хотела. И они тут же на берегу опустились на колени, не отрывая друг от друга губ, и отдались охватившему их желанию. А где-то вдали, в лесу кто-то включил магнитофон и заиграла музыка.　

«— Очарована-а-а, околдована-а-а　

— с ветром в поле когда-то повенчана-а-а…　

— Драгоценная ты-ы-ы, моя женщина-а-а…»　

Она действительно была самой большой драгоценностью в его жизни. Он страстно обнимал ее и шептал:　

— Милая моя!.. Любимая моя!..　

А она поцелуем закрывала его рот и не давала говорить. «— драгоценная ты-ы-ы, моя женщина-а-а…»　

…Да, какие чудные и прекрасные были те мгновения любви. Завтра, когда он прилетит в России, может предложить ей съездить на ту самую турбазу. К местам молодости всегда тянет.　

Самолет приземлился точно по расписанию. Сергей не стал никому звонить и предупреждать, что улетает в Россию. И вообще, он не хотел кроме Маши никого видеть. Даже родителей. Номер в гостинице он забронировал еще оттуда, из Швейцарии.　

В аэропорту он взял такси и назвал адрес отеля. Печка в «Волге» работала исправно, а приемник, настроенный на какую-то музыкальную волну приятно убаюкивал. Машина по застывшему от холода шоссе уверенно летела вперед.　

Из гостиницы Сергей позвонил Маше. Дома ее не было. Теща сразу же узнала его голос.　

— Сережа, ты откуда звонишь?　

— Я из Женевы.　

— Да? Странно, а звонок как будто не междугородный.　

— Да, у меня тут телефон особый.　

— А-а…　

— Когда Маша придет?　

— Не знаю, Сереженька, ничего не знаю.　

Что-то в голосе тещи было странное, что-то она явно скрывала. Ну и Бог с ней. После женитьбы у Сергея с ней отношения не складывались. Их родители — и Сережины, и Машины давно разъехались по разным районам и теперь друг друга они не видели, не то что раньше, когда на одной лестнице жили.　

— Хорошо, Мария Степановна, передайте Маше, как придет, пусть позвонит в отель «Европа», там для нее оставлена передача.　

Попрощавшись, Сергей положил трубку. Теперь остается ждать Машиного звонка.　

Он принял душ, потом позвонил в ресторан, заказал себе в номер ужин и, включив телевизор, растянулся на постели, обернутый огромным махровым полотенцем. Передавали новости.　

— Сегодня прокурором города назначен Зубарев. Раньше он работал первым заместителем и последний месяц исполнял обязанности прокурора города. Его первым заместителем назначен Остапчук Максим Петрович, ранее работавший в Москве старшим следователем по особо важным делам при Генеральной прокуратуре. Также сегодня мы получили сообщение, что отстранен от своей должности начальник ГУВД генерал-майор милиции Быстров Владимир Петрович. Исполняющим обязанности начальника ГУВД назначен Мальцев.　

Сергей знал зама Быстрова Мальцева, кандидатура не очень подходящая. Надо будет потом поставить кого-нибудь другого, своего. И тут вдруг Сергею пришла в голову совсем неожиданная мысль. А что, если Вовку Марголина? Они с ним столько лет не виделись. Но Сергей про Вовку подшил и знал, кем он сейчас работает. Из-за Маши их дружба дала трещину. Но время уже затянуло эту трещину. И сам Вовка уже, наверное, забыл о Маше. Старого друга встретить всегда интересно. А ведь они действительно были очень близки, настоящие друзья. Конечно, обидно, что они вот так расстались. Глупо. Нет, надо обязательно позвонить Вовке. Вот он обрадуется! А лучшей кандидатуры на должность начальника ГУВД, чем он, — нет. Молодой, перспективный, энергичный, отличный и опытный оперативный работник, а главное, — свой. Все, с должностью начальника главка определились.　

Диктор уже говорил о новых перестановках, на этот раз в мэрии. Первым вице-мэром назначен видный предприниматель Греер Вячеслав Семенович. Потом диктор долго расхваливал нового мэра, его решительность в борьбе с коррупцией в прежнем руководстве властными структурами, его мудрые новые постановления и указы. Аллилуйя Жиганову!　

Зазвонил телефон. Сергей быстро снял трубку.　

— Алло.　

— Сереженька, ты уже приехал?　

Это был голос Маши. Мягкий, ласковый.　

— Приехал. Что не ожидала?　

— Наоборот. Ты молодец. Ты всегда держишь слово. Я очень рада тебя слышать.　

— Приезжай ко мне.　

— Нет, не сегодня.　

— Почему?　

— Я хочу сделать тебе сюрприз.　

— Какой?　

— Какой же тогда будет сюрприз, если я скажу!　

— Хорошо.　

— Давай встретимся завтра, у памятника Христофору Колумбу.　

— А почему там?　

— А это секрет.　

— Ладно. Во сколько?　

— Вечером. Часов в шесть. Идет?　

— А почему так поздно, я до вечера могу не дожить.　

— Доживешь, Сережа. Ты у нас стойкий оловянный солдатик.　

— Ну, хорошо, в шесть так в шесть.　

— До завтра, целую и жду. — Послышались гудки отбоя.　

Сергей повесил трубку, задумался. Какая-то во всем этом была странность. Сегодня она почему-то увидеть его не захотела. Ладно, завтра все разъяснится.　

Весь следующий день Сергей провел в гостинице. Никаких дел в городе у него не было, да и хотелось просто побездельничать, помечтать о будущем, о Маше, позаниматься немного маниловщиной. Перед обедом Горчаков спустился на второй этаж. Там располагался спортзал, сауна, бассейн. Сергей решил немного размяться и попарить косточки. Для начала пробежался по дорожке-тренажеру, почти три километра, запыхавшись, сошел с дистанции. Уселся за силовые тренажеры. Теперь упражнение на бицепсы, потом на пресс, потом уже стал качать мышцы груди, живота, спины. Все тренажеры обойти не смог, сил не хватило. Тело и мышцы ныли от непривычной нагрузки. Потом он направился в сауну. Выбрал турецкую. Хоть и температура меньше, но ощущение такое, что там, наоборот, на порядок жарче, чем в финской. Все в густом непроглядном белом пару, а откуда-то снизу приятно тянет запахом эвкалипта. В такой сауне быстро пропотеваешь и расслабляешься. И для здоровья очень полезно.　

В спортзале и сауне время пролетело незаметно, двух часов как не бывало. Надо торопиться на обед в ресторан и ехать на встречу.　

От гостиницы Сергей взял такси, «вольво» с шашечками, обслуживающее постояльцев этого отеля. Водитель был неразговорчив, но очень вежлив. Спросил, не будет ли пассажир возражать, если они поедут вот этим путем.　

— Мне все равно, — махнул рукой Сергей и про себя подумал, лишь бы поскорее приехать. По дороге он купил нарядный букет цветов.　

Часы показывали половину шестого, когда такси подъехало к памятнику великому мореплавателю.　

— До шести подождем, а там видно будет, — ответил Сергей на вопросительный взгляд водителя.　

— Как скажете, — с готовностью кивнул тот головой. Счетчик щелкает, денежки идут, ему даже лучше, что баранку крутить не надо.　

Маши не было. Сергей развалился на заднем сиденье и, насвистывая себе под нос какую-то старую мелодию, смотрел в окно. Сначала он не мог вспомнить слов этой песни, потом, наконец, в памяти что-то стало проявляться:　

«— Очарована-а-а, околдована-а-а…　

с ветром в поле когда-то повенчана-а-а, там-тарам та-там, там-тарам та-та-а-а-м, драгоценная ты-ы-ы, моя женщина-а-а…» Неожиданно с его стороны кто-то постучал в стекло. Сергей поднял голову. Милиционер и двое в штатском, а со стороны водителя подошел еще один в форме.　

— Пожалуйста, предъявите документы на машину и откройте багажник, — попросил милиционер водителя.　

— Да, пожалуйста, а в чем дело? — водитель уже достал документы и сейчас вылезал из машины.　

Двое в штатском открыли дверь со стороны Сергея.　

— Ваша фамилия Горчаков Сергей Владимирович?　

— Да.　

— Попрошу выйти и предъявить документы.　

Все это Сергею ужасно не нравилось. Какое-то дурное предчувствие сжало грудь. Но, похоже, милиционеры настоящие, не липовые. Значит, какое-то недоразумение. И это успокаивало. Но слишком уж они официальны, словно ноту протеста сейчас собираются ему вручить в связи с отставкой их шефа генерала Быстрова. Впрочем, откуда они знают его, Сергея, фамилию? Странно все это. Сергей посмотрел на блокировавшие спереди и сзади их «вольво» два милицейских «жигуленка» — оба с проблесковыми маячками на крыше. Взяли в «клещи» таксишку, словно в ней особо опасные террористы с автоматами и гранатами сидят.　

— А в чем проблема, ребята? — спросил Сергей, выйдя из машины и доставая из внутреннего кармана плаща свой заграничный паспорт.　

— У нас никаких проблем, а вот у вас, Сергей Владимирович, похоже, сейчас проблемы появятся, — сказал мужчина средних лет в штатском, с аккуратной ровной прической и ужасно честным и строгим взглядом.　

— Понятых попрошу подойти поближе, — сказал «честный» штатский и повернулся к таксисту, — водителя тоже сюда!　

Двое мужчин и одна пожилая женщина приблизились к ним в сопровождении еще одного милиционера, лица у всех такие, словно сейчас им предстояло увидеть что-то уж очень необычное и интересное. Понятые с любопытством посматривали на Сергея, а он все еще был в растерянности и не мог понять, что происходит. Может, накатить на них хорошенько, позвонить начальнику их главка — Мальцеву, чтобы он им вздрючку устроил. Но Сергей решил дождаться финальной сцены, ему самому было интересно, что все это значит. Штатский внимательно изучил загранпаспорт Сергея, задержал взгляд на фотографии, словно она могла быть наклеена кустарно. Потом тем же официальным тоном произнес:　

— Гражданин Горчаков, вы подозреваетесь в контрабанде наркотиков и оружия. Мы вынуждены вас задержать, а сейчас при понятых вас обыщут.　

Такой поворот дела совсем не понравился Сергею. Нет, это уже слишком!　

— Подождите, — резко произнес Сергей, — что за ерунду вы порете! И вообще, на каком основании?! Вы соображаете, что делаете?　

Но двое в штатском уже приблизились к нему, схватили за руки. Сергей попытался вырваться.　

— Что все это значит! Вы за это ответите!..　

— Наденьте на него наручники! — приказал старший, с честно негодующим лицом. — Он еще сопротивляться, сука, будет!　

К двоим штатским поспешил на помощь милиционер в форме, с погонами лейтенанта. На Сергея обрушилось несколько чувствительных ударов кулаком, дыхание сперло, он обмяк, сполз на землю, на его запястьях защелкнули наручники.　

— Отгулял, бандюга! — послышался у него над головой чей-то голос.　

— Обыскать его! Понятые, пожалуйста, поближе.　

Руки оперов ловко стали шарить по его карманам, выворачивать их, извлекая наружу содержимое. И тут Сергей с удивлением заметил, как из рукава одного из оперов что-то выпало… прямо ему в наружный карман пиджака. И тут же пальцы опера опустились в этот самый карман.　

— О, кажется, что-то есть!.. Какой-то пакет с порошком!..　

— Понятые, пожалуйста, поближе… Включите видео и крупным планом.

Опер, словно фокусник, медленно вытащил на свет божий объемистый пакет с белым порошком.　

— Снимаете? — послышался неизвестно кому адресованный голос старшего.　

— Да-да, товарищ майор, все тип-топ.　

— Отлично.　

— О, здесь тоже что-то есть, — сказал второй опер, извлекая из кармана брюк Сергея какой-то темный металлический предмет. Когда тот успел засунуть эту капсулу в карман его брюк, Сергей даже не заметил. Эти ребята, пожалуй, Акопяну конкуренцию запросто бы составили. Да им в цирк надо идти, а не в милиции работать, такие таланты пропадают! Одно Сергей никак не мог понять, что все это значит?! То, что подстава, — это понятно! Но зачем? Кто и что задумал? Или этот невидимый враг не знает, кто такой Горчаков? Ведь стоит их милицейскому начальству узнать, кого они задержали, и их всех сразу в шею из органов погонят. Без всякого выходного пособия. Вот уж действительно тогда придется в цирк идти. А может, этот кто-то прекрасно знает Горчакова, поэтому так смело и дерзко действует?　

Голова у Сергея болела, скулу свело от удара кулаком.　

— Похоже какой-то металлический контейнер, товарищ майор.　

— Не открывать! — резко приказал майор. — Оператор, пожалуйста, крупный план! Понятые, смотрите внимательно. Володин, упакуйте все эти вещдоки, оформите и срочно на экспертизу. Сдается мне, что это контейнер с радиоактивным веществом, наверное, уран. А ядерные материалы — это серьезная вещь. Это уже не по нашему ведомству, это пусть ФСК разбирается… Да-а, серьезно, серьезно.　

Сергея подняли на ноги. И тут его взгляд обмер. Совсем рядом, почти напротив, стояла Маша. Красивая, с пышными разбросанными по плечам густыми черными волосами в крупных завитках. Только на этом прекрасном лице губы были жестко поджаты, а глаза горели гневом. Праведным гневом ненависти и презрения.　

— Маша? — удивленно выдохнул из себя Сергей и понял, что произошло что-то ужасно страшное, какая-то нелепая ошибка. — Что все это значит?　

Маша с тем же рвущимся наружу презрением полоснула по его лицу уничтожающим взглядом.　

— Ты предал меня, Сережа, и за это ты будешь наказан.　

Сергей все еще с застывшим взглядом смотрел на Машу. Только сейчас, в одно мгновение пронесшаяся догадка что-то прояснила. Маше что-то взбрело в голову, и вот таким способом она решила его проучить. И скорее всего помог ей Вовка. Больше некому, она здесь никого не знает.　

— Все, пора ехать, — сказал майор, но Маша остановила его.　

— Прошу вас, подождите немного.　

Майор молчаливо согласился. Значит, знает ее, значит действительно все спланировано заранее. Да, это дело рук Вовки, сомнений нет.　

Но странно, внутри Сергей был спокоен, словно огромный ледяной айсберг. Сергей неотрывно смотрел в глаза Маши. Оперы в штатском предупредительно отошли в сторону, поблизости остался только совсем юный лейтенантик в форме.　

— Что же ты наделала, Маша?　

— Ты наказан за все свои измены, за всех своих любовниц, за свой обман, — тихо произнесла она, глядя прямо ему в лицо.　

Глаза Сергея были по-прежнему спокойны и серьезны. Потом он медленно покачал головой и тоже тихо ответил:　

— Ты ошибаешься, Машенька. — Сергей на секунду замолчал. — Ты очень глубоко ошибаешься. Но Бог тебе судья.　

Глаза Сергея неожиданно сузились и стали страшными. Маша непроизвольно отпрянула от него. Только сейчас в ее груди что-то екнуло. Сердце сжалось и замерло. Какое-то сомнение зародилось внутри. Предчувствие ее никогда не обманывало. И этот его тон и взгляд. Да, она что-то сделала не так, она действительно ошиблась. Сергей не мог ее предать. Это ложь! Он всегда любил ее, сильно любил. И она его любила. А вчера ночь с Вовкой — просто какое-то безумие! Она явно сошла с ума. С ней происходит что-то страшное и непоправимое. Боже, что же она наделала! В глазах Маши застыли растерянность и испуг. А Сергей неотрывно смотрел на Машу, но думал о другом. О Вовке. Эх, Вовка, Вовка! Что же ты так, братишка?!　

Дальше все произошло быстро и стремительно, словно в каком-то дурном фантастическом фильме. Сергей спокойно шагнул к лейтенанту, резко вытащил двумя руками, скованными наручниками, из его полуоткрытой кобуры пистолет, спокойно поднял его на уровень груди, щелкнул предохранителем. Все ошалело замерли. Оглушительно грохнул выстрел, затем второй. Еще мгновение все были в оцепенении. Майор, вытаращив глаза и чуточку присев от неожиданного испуга, увидел, как тело молодой женщины вздрогнуло, и она стала медленно оседать. Потом откуда-то сбоку с явным запозданием загрохотали выстрелы. Это один из оперативников, наконец-таки опомнившись, вытащил свой пистолет и стал палить в Горчакова. Пистолет выпал из рук Сергея, глухо стукнулся о тротуар. Сам он не почувствовал, как упал, лишь очень больно было в груди. И от саднящих пуль, и от Машиного с Вовкой предательства. Перед глазами проплыл туман, потом он рассеялся, и Сергей увидел перед собой совсем близко лицо Маши. Она лежала рядом, и глаза ее были по-прежнему испуганы. Но на этот раз уже добрые, мягкие, кающиеся и полные любви. Ее волосы разлетелись по мокрому тротуару.　

— Машенька, прости меня, — замерев от боли, лишь одними губами прошептал ей Сергей. — Я не хотел, чтобы ты досталась другому… Я люблю тебя… Прости…　

— Сереженька… милый… — медленно прошептала она в ответ. Она не могла говорить, а лишь одними глазами молила о прощении. И вдруг ее губы тронула еле заметная улыбка. Как будто она обрела счастье в это последнее мгновение. Так она и лежала, пока ее взгляд не остекленел, сосредоточенно застыв на одной точке… Туман перед глазами Сергея закрыл все густой и непроглядной ватной пеленой. Машу не было видно, лишь откуда-то издалека до сознания доносился истошный голос майора:　

— Скорее!.. Скорее!.. Черт!.. Как же это так!.. Проклятье!.. Где «скорая»?!　

— Уже вызвали, товарищ майор.　

— Товарищ майор… кажется поздно.　

— Проклятье!.. «Скорую» скорей, врача! С нас за это голову снимут! Да не стойте вы как истуканы! Делайте что-нибудь, делайте!..　

— Что делать-то?　

— Ну, что-нибудь! Хоть искусственное дыхание, что ли!..　

Сразу же после обеда Вовке пришлось срочно ехать за город. Заказное убийство. И вроде бы ребята из районного отделения след нащупали, вычислили заказчика.　

Весь этот день у Вовки было какое-то дурное настроение. Из-за Сереги. И вообще, из-за всего этого. Не надо было ему так. Просто в нем взыграл какой-то бес. Тогда, два дня назад он испугался за себя, за Машу. Он испугался, что Маша снова уйдет от него. Уйдет к Сергею. И Вовка завибрировал. Потом он даже сам толком не мог понять, что делает. Он поехал к своему знакомому майору Гришанину из Управления уголовного розыска. Тот работал начальником отдела по борьбе с наркотиками, и они оба давно друг друга знали, еще с тех пор, как Вовка пришел рядовым опером в угрозыск. Гришанин давно хотел перейти в РУОП начальником отдела. Марголин ему обещал. И Вовка знал, что Гришанин ему не откажет.　

Гришанин выслушал его, понимающе кивнул головой. Сделаем, Владимир Анатольевич, какие проблемы! И Вовка тогда подумал, какое же честное и правильное лицо у этого майора. А за этим лицом-фасадом черт знает какие мысли скрываются.　

Гришанин предложил подложить не только наркотики, но и уран. Только что изъяли у одного «физика-атомщика» прямо на квартире, но сразу не поняли, что это, и как вещдок не запротоколировали. А когда эксперт сказал, что это за штука, все за голову схватились. Помчались в тюрьму, «колоть» физика, но опоздали, тот накануне повесился. И между прочим, этот деловой «физик» совсем недавно выезжал за рубеж и был во Франции. А у Горчакова там тоже, кажется, домик имеется? Вовка одобрительно махнул рукой. Пусть Гришанин плетет свою сеть, Марголин на все согласен.　

Но что делать дальше Вовка не знал. Задержит он Серегу, постарается повесить ему наркоту, точнее, не он, а Гришанин. А если этот номер не пройдет? Если приедет грамотный адвокат и раскатает оперов из отдела Гришанина, как стряпуха тесто. Но Вовка решил этот вопрос по-наполеоновски — ввязаться в бой, а там посмотрим. По крайней мере, перед Машей он свое слово сдержит, накажет его. И Маша ведь его идею тоже одобрила. Она так и сказала накануне:　

— Он и есть преступник. Так что все справедливо.　

Но сейчас, этим утром Вовку начали грызть сомнения. Пока наконец он не понял, что совершил ошибку. Чудовищную ошибку. Непорядочно и противно все это. Исподтишка, как трус, через Гришанина. Не по-мужски. А ведь Серега тоже мог разобраться с ним по-плохому, дать какому-нибудь очень крутому денег и по-своему решить проблему. Но Серега на такой, он этого делать не будет. Он слишком гордый. Даже если он знает, что проиграет, то из-за Маши лично полезет в драку. Ни за кого прятаться не будет. Да и разве Серега виноват, что тоже влюбился в Машу? В нее все влюбляются. Где бы она ни появлялась, мужики в ее сторону так глаза и пялят, сколько раз Вовка это замечал и злился. А всех не перестреляешь и в тюрьму не упакуешь.　

Вовка подошел к своей служебной машине, красной «БМВ»-«трешке». Взял рацию, попытался связаться с Гришаниным. Надо срочно отменить весь этот кошмар. С Серегой так нельзя. Лучше уж по-честному, один на один. А там уж кому повезет. Кого из них Маша выберет, ей решать. По крайней мере, он за нее будет биться до последнего, но в честном бою.　

Вовка несколько раз пытался связаться с городом, но рация не отвечала. Слишком большое расстояние. Сотового ни у кого из его ребят не было, а свой он оставил на работе, даже аккумулятор забыл зарядить. Вовка зло выругался, посмотрел на часы. Ровно пять. До встречи еще целый час. Ладно, успеет.　

— Витя! — Вовка махнул, подзывая одного из своих ребят — старшего группы.　

— Да, Владимир Анатольевич.　

— Ты вот что, давай, крути этого мужика, жилы из него вытяни, но пусть киллера нам сдает. Растолкуй ему, раз он организатор убийства, то его судьба в наших руках. Нам поможет, мы ему поможем срок скостить. Понял?　

— Сдаст, товарищ подполковник, не беспокойтесь. Он у меня сейчас все скажет.　

Марголин кивнул. Да, старший группы свое дело знает, «разговорит» сейчас этого мужика. И если тот по глупости упрямиться будет, ногу ему для начала прострелит, но киллера заставит сдать. Потому что киллера надо сегодня срочно брать, пока тот куда-нибудь на дно не нырнул.　

— Разрешите идти, товарищ подполковник?　

— Давай, Витя, действуй, — отпустил его Вовка.　

Они были с этим парнем ровесники. Только Витя майор, замначальника отдела. Но для его возраста тоже неплохо.　

Рация снова не отвечала. Марголин бросил взгляд на часы — десять минут шестого. До города, если под сто пятьдесят, то минут сорок ходу, а рация на середине пути должна взять непокорную волну.　

Вовка сел за руль, завел двигатель, прогрел его. Эту маленькую триста двадцать пятую «бээмвуху» он любил. Еще совсем новенькая, всего двадцать тысяч пробег, а прет, как реактивный самолет.　

Вовка любил эти иномарки, в них был не только комфорт, но и мощь, скорость. Какой же русский не любит быстрой езды!? И Вовка тоже любил погонять, этот грех юности все еще сидел в нем. Главное, было на чем. За последний год РУОП под началом Марголина в техническом отношении здорово разросся. Одних только иномарок шесть штук, и каких иномарок — последних моделей и почти новых! Своя загородная база. В самом управлении в каждом отделе компьютер и куча прочей современной техники. Квартиры каждый год сотрудники получают. А два года назад ничего этого не было. Вовка деньги выбил. И вообще, Марголинский РУОП по всей стране считался самым крутым и богатым. Зато сколько государству денег вернули и не сосчитаешь.　

Сколько всего поотнимали, изъяли у братков там всяких разнокалиберных. Сколько преступных группировок закрыли насовсем. Да и вообще прижали хвост криминалу, здорово прижали. Теперь уже так, как раньше, — не высовываются, боятся. Вот только мафиози из верхушки по-прежнему вершат свои делишки, их физиономии частенько мелькают на экранах, поучают, — мол, все хорошо, граждане дорогие, верной дорогой идете, товарищи. Но здесь уже Вовка поделать ничего не мог, в эти круги он не вхож. Не пускают.　

Машина послушно летела вперед, приемник наигрывал какую-то веселую мелодию. Неожиданно перед самым носом из кустов выскочил гаишник, там же промелькнула и замаскированная милицейская машина с радаром. Лицо гаишника веселое, но по-чиновничьему строгое, а глаза уже предвкушают приятную встречу с владельцем крутой иномарки. Еще бы — так внагляк скорость нарушать, радар просто зашкалил. За такое превышение столько бабок срубить можно!　

Вовка не любил гаишников. Да и кто из нормальных мужиков-милиционеров из других служб их за своих считает — никто! Потому что не хлебают они того, что хлебает каждый день обычный мент — от рядового до генерала. Правда, сам Вовка на них внимания никогда не обращал, не того полета птахи. Но от автолюбителей он много чего наслышался об этих стражах дорог. На дорогах, порой, ведут себя как бандиты, ничем не лучше. Что охраняем, то и имеем. Да и самая коррумпированная эта милицейская служба из всех. Сколько операций провалили из-за того, что гаишники, заметив РУОПовские машины, тут же предупреждали об этом братву. Вовка собирался в будущем пошерстить эту доблестную транспортную инспекцию, засадить с десяток гаишных начальников. Чтоб другие потом лучше думали. Но руки все не доходили. А теперь уже не дойдут.　

Вовка резко затормозил. «БМВ» была с частными номерами. Под этими номерами в ГАИ числился какой-то старый «москвичонок». Гаишник нехотя побрел к красной машине, ему сразу не понравилось, что водитель выходить из иномарки не стал, не побежал ему навстречу, не засуетился в извинениях. Крутой, значит?! Ну ладно, придется тогда с этого крутого слупить побольше — и за тачку, и за скорость, и за крутость!　

Вовка приоткрыл дверь, громко закричал в сторону инспектора:　

— Эй, мужик, давай, шевели ногами, я опаздываю!　

Гаишник побагровел, сморщил лоб, давненько с ним так никто не разговаривал — разве только собственное начальство, — но в шаге прибавил. В следующую секунду он уставился на протянутую прямо в его лицо «непроверяйку» с фотографией владельца и грозными генеральскими подписями. Такие не часто, но приходилось ему встречать. Владельца подобного документа ни останавливать, ни проверять, а тем более задерживать нельзя. С такими ксивами всегда ездило большое милицейское начальство, а в последнее время и очень крутые коммерсанты и мафиози, — впрочем, это почти одно и то же.　

— Ну, что уставился?! Первый раз видишь?! — грубо спросил Вовка, не отнимая от удивленного лица молодого парня строгий документ. Тот быстро взял под козырек.　

— Извините… Счастливого пути.　

— Бывай, мужик.　

Вовка захлопнул дверцу и резко с визгом колес взял с места.　

Гаишник, глядя ему вслед, подумал, что, судя по этой наглой роже и здоровым кулакам, этот явно из мафиози и, небось, даже в розыске числится. Но связываться с таким себе дороже. Может, в розыске и числится, только вот искать его милицейское начальство не очень-то собирается, раз такими ксивами снабжает. Гаишник понуро побрел назад к своему напарнику, порадовать того будет нечем, такие деньги уплыли.　

Вовка был доволен. Любил поставить на место хозяев дорог. Машина снова набрала сто пятьдесят и, уверенно прижимаясь к шоссе, полетела вперед. Неожиданно запищала рация. Значит уже в полосе приема, можно будет связаться с Гришаниным.　

— Слушаю.　

— Владимир Анатольевич… товарищ подполковник, это я, Гришанин.　

Вовка и так сразу узнал голос майора. Но что это он какой-то зашуганный, вроде как не в себе. Нехорошее предчувствие кольнуло Вовку.　

— Что случилось, Коля, говори!　

— Владимир Анатольевич, у нас ЧП… Все так неожиданно случилось, что я даже…　

— Что там у тебя стряслось? — рявкнул в микрофон Вовка.　

— Они убиты… Горчаков оказал сопротивление… Он был уже в наручниках, но вытащил у одного из наших олухов пистолет и выстрелил в Горчакову, прямо ей в сердце… А Генка с перепугу в него почти всю обойму разрядил… «Скорая» только что подъехала, но… Говорят… что все.　

Вовка ошалело слушал рацию, и сказанное медленно доходило до его сознания. Грудь больно сдавило, словно под стотонным прессом, горло перехватило судорогой.　

— Что??? — надрывно прокричал Вовка. — Что ты сказал!!! Как Маша, что с ней???　

— Э-э… я думаю… убита… там врачи, — голос майора запинался.　

— Ты что, сука, там натворил!!! Приеду, лично пристрелю! Давай, подымай срочно всех врачей! Всех! Но чтоб она жива была! Ты слышишь!?　

— Да… слушаюсь, товарищ под-под… полковник, — Гришанин стал заикаться. Волнение Марголина передалось и ему.　

— Все! — проревел Вовка и дал отбой.　

Вцепился в руль и резко надавил газ. Хоть и пятая передача, но машина стремительно стала набирать скорость. А в Вовкином мозгу все стучало — убиты!.. Оба!.. Не может быть!.. Маша!.. Как же это так?.. Серега!.. Простите меня, родные мои… Миленькие мои… Я сейчас, я быстро… Потерпите…　

Стрелка спидометра уже зашкалила за двести двадцать, машину стало опасно забрасывать на неровностях дороги. Но Вовка упорно не обращал на это внимания, он гнал вперед, обезумев от боли и страха. Глаза застилали первые слезы. На обгоне, почти не сбрасывая скорости, он заходил в лоб встречному транспорту, и водители отчаянно сигналя, только в последнюю секунду резко съезжали с пронзительным скрипом тормозов на обочину, проклиная в душе и громко ругаясь матом в адрес этого ненормального идиота. У поста ГАИ Вовка притормозил, виднелся длинный хвост легковушек. Громко сигналя и моргая фарами, он по встречной полосе объехал эту колонну, грубо подсек какой-то «жигуленок», чтобы протиснуться в узкую щель забаррикадированного проезда. Гаишники во все глаза смотрели на оборзевшую красную иномарку. Такой наглости они давненько не видели. Потом двое из них, опомнившись, торопливо замахали своими жезлами и бросились наперерез «бээмвухе».　

— Прочь с дороги! — прокричал себе под нос Вовка и, поддав газа, чуть не задавил одного из инспекторов. Тот вовремя отскочил в сторону. А «бээмвуха» вылетела за пост и, почувствовав простор и свободу, снова рванулась как обезумевшая.　

«Маша… Машенька… миленькая моя… — со слезами на глазах повторял Вовка. — Нет, такого не может быть… она жива».　

Но предчувствие говорило совсем о другом. Случилось что-то ужасно страшное и непоправимое. И во всем этом виноват именно он — Вовка.　

«Нет… нет… не может быть», — стучало у него в голове.　

Редкие капли дождя ударили по дороге. Дворники расчистили стекло, делая его поверхность кристально прозрачной и гладкой.　

«Нет… я успею… я спасу их, я их спасу…»　

До города оставалось каких-то десять минут. Если по-прежнему лететь со скоростью двести сорок, то не больше десяти минут. В руках и теле чувствовалось напряжение. А из приемника лилась грустная мелодия из кинофильма «Профессионал». Та самая, где Бельмондо погибает. Очень тревожная мелодия.　

Дорога зигзагом уходила вправо. На повороте Вовка убрал ногу с газа и чуточку тронул тормоз. Машина сбросила немного скорость, но колеса, не слушаясь руля, неслись по мокрому асфальту прямо. Навстречу шла здоровенная длиннющая фура международных перевозок. Все, что произойдет в следующую секунду, Вовка понял в одно мгновенье. «Бээмвуха» на такой скорости не впишется в поворот. Он отчаянно сдавил руль и со всей силы ударил по тормозу, машину понесло юзом прямо под грузовик. Это конец. Он это понял. И последняя его мысль лихорадочно метнулась к цыганке, про которую он уже совсем забыл и которая так неожиданно сейчас выплыла в памяти со своим предсказанием — «вы умрете в один день». Метнулась лишь на миг и снова вернулась к Маше с Сергеем. «Простите меня!..»　

Машина с ужасающей скоростью влетела в бампер грузовика. От такого удара дальнобойщик с прицепом даже развернуло и он, торопливо скрежеща тормозами, медленно завалился набок в кювет. В ту же секунду все было кончено…　

На кладбище было сыро и хмуро. Прошла осень, зима, но весна еще не успела заявить о себе с полной силой. По-зимнему зябко и темно.　

Где-то вверху на деревьях изредка переругивались птицы. А, может, они вовсе и не ругались, а тоже скорбели об умерших и их душах. Накрапывал совсем мелкий дождик.　

Серый «жигуль» медленно по узкой дорожке въехал на территорию кладбища и неуверенно пополз вперед. Пассажир, сидевший рядом с водителем, всматривался в ряды могил, явно кого-то искал, наконец, махнул рукой и велел водителю остановиться. Вышел. Не спеша взял с заднего сиденья цветы — ало-красные гвоздики, десять штук. Снова всмотрелся в большой широкий памятник из черного гранита. Ветер пронизывал и рвался под одежду. Мужчина поднял ворот пальто, запахнул его на груди и медленно пошел по рядам могил. Остановился у той, с огромным памятником. Постамент тоже застлан широкими большими плитами гранита, по бокам такие же гранитные столбики, на них толстенные провисающие цепи. Могила смотрелась траурно и величественно. Мужчина взглянул на три молодых, улыбающихся ему с фотографии на памятнике лица — в центре девушка, обнимающая двух парней. Все трое — радостные, счастливые. Мужчина чуть дольше задержал взгляд на выбитых готическим шрифтом словах: «Горчаков Сергей Владимирович».　

— Эх, Серега, Серега, — вздохнул мужчина, потом положил на траурный постамент цветы и про себя произнес: «Полгода не виделись, извини, раньше не мог, но все-таки разыскал тебя, навестил».　

Мужчина скорбно смотрел на обрамленный гранитом портрет друга. Здесь, на памятнике, тот был совсем юный. Таким же он был на старой фотографии, которая всегда стояла у него на рабочем столе в кабинете, когда еще существовал кооператив «Пластик стар». Только там он был вдвоем с женой. А здесь еще кто-то третий. Только сейчас мужчина понял, что этого второго парня Сергей тогда отрезал, на той фотке было даже незаметно. А если отрезал, значит, были свои причины, и вот смерть примирила всех троих. Ну и правильно, хоть на том свете пусть в мире и согласии живут. Мужчина внимательно всмотрелся в незнакомца, в эти мальчишеские черты лица — и вдруг внутри что-то напряглось, замерло. Где-то он его уже видел. Перевел взгляд на фамилию на памятнике: «Марголин Владимир Анатольевич». Марголин… Марголин… И тут мужчина все вспомнил — Афган.　

— Надо же! — тихо пробормотал он, — как тесен мир и среди живых и среди мертвых.　

Несколько минут мужчина стоял молча, с чувством выполненного долга. Глубокие морщины на его суровом лице разгладились, даже еле заметный косой шрам на подбородке и тот стал меньше. Потом он глубоко вздохнул, попрощался со всеми тремя и медленно побрел обратно к серой машине. Дождь накрапывал все сильнее, настойчивее…