Ферма кентавров

ГЛАВА 7

Мы выключили свет и Машка заявила:

— Слушай, Светка, надо это дело расследовать.

Я согласилась:

— Точно. Вдруг тот мужик приходил, чтобы увидеть Арсена?

— Это одна версия. Есть ещё две: он может быть просто конокрадом, или Арсеновским папашей и конокрадом одновременно.

— Тогда уже не две, а четыре версии. Ведь он мог быть бандитом или невинным человеком, которого за что-то убили бандиты. Нет, даже пять — он мог быть милиционером, который проник в мафию, а его вычислили и убрали.

Машка упрямо тряхнула головой:

— Нет, эти версии никуда не годятся. Откуда пришлые бандиты узнали бы про могильник? А если даже узнали бы, то поехали бы туда прямо с дороги, не стали бы сначала подниматься до фермы — рисковать что их оттуда заметят, — потом вываливать убитого в канаву, потом уезжать, потом снова приезжать и ещё вручную волочить его чёрт-те сколько по соснам, чтобы закопать. А местных бандитов у нас нет. Настоящих, я имею в виду. Ну, может, только Кругляш. Просто он не дурак, тоже не стал бы сначала тащить тело на гору, а потом — с горы. Согласна?

— Ладно, только тогда твоя версия, что убитый был просто конокрадом, тоже никуда не годится. Я точно помню, что он и тот… Коля Зуенко с фотографии — один к одному.

— Ты что, про Перри Мэйсона не читала? Вот если бы у тебя в тот момент, когда ты смотрела телевизор, была фотография, и ты могла бы на экране остановить кадр и сравнить их…

— Слушай! Какая у Арсена фамилия?

— Что, сама не знаешь? Зуйков.

— Во-от. Зуйков — Зуенко. Почти совпадает.

— Это совпадение надо рассматривать в ряду других фактов.

Я не удержалась, захохотала. Вы бы тоже засмеялись, если бы увидели такую картину. Представьте: ночь, тёмная комната, сидит на кровати по-турецки пацанчик лет двенадцати — у Машки фигура типично мальчишечья, широкие плечи, узкие бёдра, грудь почти незаметна и роста небольшого — так вот, сидит такой ребёнок и изрекает: «Это надо рассматривать в ряду других фактов»!

— Чего ты смеёшься? — удивилась Машка. — Это ж тебе не гадание, это научная работа и всё должно быть строго по системе.

— Ну и пусть по системе, всё равно мне кажется, что просто конокрадом этот мужик быть не может.

— Тогда уж говори: «не мог». Итак, версия первая: убитый — конокрад. Какие факты её подтверждают?

— Только то, что ночью он шатался возле фермы.

— Вовсе и не только. Ещё и то, что это его фотография в альбоме у Владимира Борисыча… Хотя не факт, что именно его…

— Как не факт!? Я видела!

— Ты над этим трупом с фотографией не стояла — раз! И два — сколько времени ты смотрела на убитого? — Надо же, Машка почти слово в слово повторила вопрос Олега.

— Ой, недолго… Где-то минуту.

— Точно минуту?

— Может, меньше. Это Верка его долго рассматривала. И трогала ещё! Но она не станет опознавать фотку. Не хочет связываться.

— В любом случае, хорошо бы получить оригинал снимка…

— Машка, — меня снова разбирал смех, — сделай лицо попроще!

Она снисходительно улыбнулась и продолжила:

— Так что на конокрадскую версию у нас ничего нет. О том, что убитый мог быть отцом Арсена, говорит одно… Ой, нет! Тоже ничего точного!

— А фамилия?

— Случайное совпадение. Она может считаться дополнительной уликой только тогда, когда мы докажем, что Николай Зуенко и мертвяк — одно и то же лицо.

Нет, наверное, мне придётся привыкать к этому новому научному Машкиному языку. Пусть лучше она так смешно говорит, чем будет молчать и вспоминать Карагача, и улыбаться улыбкой, при которой только губы растягиваются… Я хмыкнула:

— Чтобы сравнить фотку и трупа, надо фотку украсть и труп выкопать.

Машка удивилась:

— Зачем выкапывать? Он ведь уже, наверное, разложился и вообще ни на какую фотографию не походит.

Меня пробрала дрожь. Она так спокойно говорит об этом! Но, в общем, понятно, ведь Машка убитого не видела, не чувствовала того, что чувствовала сегодня я на скотомогильнике. Для неё убитый всё ещё оставался чем-то вроде фигурки на шахматной доске или картинки в книге.

Машка продолжала:

— Сейчас напишем его словесный портрет…

Она встала с кровати, полезла к себе в стол за бумагой и ручкой, а я представила лицо убитого, покрытое копошащимися червями, сине-зелёное, как у мертвеца из фильма ужасов…

— Свет, Светка! Очнись! Эй! Давай, начинай…

Я с трудом проглотила стоявший в горле комок:

— Сейчас.

— Во-первых, он был высокий или низкий? Сосредоточься, — Машка положила на колени какой-то учебник и раскрыла новенькую тетрадку.

Что-что, а сосредотачиваться мы умеем. Это было первое, чему нас учил Роман Иванович. Если хочешь передавать свои мысли, необходимо уметь сосредоточиться на какой-то одной. Я привычно отбросила в сторону всё ненужное. И будто снова очутилась на ночной дороге…

— Скорее высокий. Он, знаешь, казался таким длинным… Метра два.

— Ну, это, может потому, что лежал. Ладно, записываю: роста среднего или выше среднего. До двух метров. Толстый или худой?

— Живота — пуза большого — не было, но не тощий, крепенький такой.

— Ага. Пишу: «телосложение плотное». Волосы какие?

— Чёрные. Причёсаны набок. Короткие.

— Лысины не было?

— Откуда я знаю? Может и была на затылке. Я ж его не переворачивала.

— Хорошо, запишем: «волосы тёмно-русые или чёрные, короткие…» Понимаешь, ты могла не разглядеть, в темноте и тёмно-русые, и чёрные покажутся одинаковыми.

Я старательно удерживала в памяти лицо мертвеца, не давая ему превратиться в копошащуюся червями маску. Машка очень хорошо и последовательно задавала вопросы, так что легко было представить себя на занятиях по запоминанию и дисциплине мысли. В конце концов мы составили вполне нормальный словесный портрет: «Лицо квадратное, волосы начинаются высоко над бровями. Нос средний, немного сплющенный. Губы тонкие. Подбородок с ямочкой. Одет в чёрную водолазку, чёрную или тёмно-коричневую кожаную куртку, тёмные джинсы (или брюки) и чёрные туфли.» В самый раз для конокрадского разведчика, кроме, пожалуй, туфель. Если бы я собиралась на разведку, я бы выбрала кроссовки, в них бегать удобней.

Машка перечитала описание с явным удовольствием:

— Вот! С этим уже работать можно. Сейчас составим план действий. Во-первых, надо сравнить словесное описание с фотографией у Владимира Борисовича. Это сделаю я, у меня свежий глаз, я сразу замечу, если что-то не совпадает. Я не-пре-дубеждённый эксперт, я ж до сих пор ни фотографию, ни трупа не видела. А то, что возраст разный — это ерунда. На описание мало влияет. Если у человека брови прямые, они такими… дугообразными не сделаются. Я имею в виду, у мужчин. У женщин — могут. Если волосики повыщипывать и карандашиком косметическим новые бровки нарисовать. Мужики таким не занимаются.

— А «голубые»?

— Ну, разве что «голубые»… Он что, на «голубого» был похож?

— Не-а, вроде нет.

— А много ты видела «голубых», что судишь? — спросила Машка прокурорским тоном.

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Машка от смеха опрокинулась на спину, учебник и тетрадка соскользнули у неё с коленей, ручка упала и куда-то покатилась.

— Ага, толпы «голубых», — проговорила я вытирая глаза, — кучи «голубых» так и лазят по деревне… — и вдруг вспомнила: — Слушай, когда я спросила тренера, кто там на фотографии, он ка-ак насторожится!

В поисках ручки Машка залезла под кровать и голос её оттуда звучал приглушённо:

— Интересно… Фу, ну тут и пылюка! Хотя это работает на обе версии. Во-первых, он бы насторожился, если бы знал, что этот Зуенко был папашей Арсена — ты же в курсе, он всегда не то чтобы пугается, но как-то душевно съёживается, когда речь заходит о родителях — вообще о родителях, не только о наших.

Я вспомнила наш разговор в машине:

— Точно! И сразу переходит на другую тему.

— Ага. А, во-вторых, если б этот Зуенко был трупом, тоже бы насторожился. Убить его мог только наш конюх, а любой из них бы тренеру точно сообщил.

— Ну нет! Я думаю, если даже конюх убил, он бы Владимиру Борисычу ничего не сказал! Потому что Владимир Борисыч не стал бы скрывать такое… Это ж убийство! Это ж преступление! Ну сама подумай!

Машка наконец отыскала ручку, вылезла из-под кровати и, отряхнувшись, сказала:

— Да, он бы не стал укрывать преступника. Это я так сказала — по логике. Вот, сперва я проверю альбом с фотографиями — надо будет постараться попасть в наш яблоневский дом. А потом отыщем конокрада. Вообще-то можно сначала найти конокрада.

— Подожди! Какого ещё конокрада?

— Понимаешь, они все хоть немного знают друг друга. А нам нужен человек, который сказал бы, есть в Крыму конокрад с такими приметами, или нет. Как ты думаешь, Мокруха подойдёт?

Мокрухой дразнили Лёшку Мокрухина, который хвастался, что угнал почти сотню коней, и единственный среди деревенских в Яблоневом держал лошадь. Мокрухе было шестнадцать лет, в школе он уже года два не учился.

Я сказала:

— Можно и Мокруху взять. Но лучше — Мазая.

— Какого Мазая?

— Да что, ты не знаешь? Мазай, здоровый такой мужик, постоянно сидит у «Салама». Мокруха вечно кучкуется с ним.

— А! У него такая рожа противная?

— Точно, мерзкая. И меня Олег предупреждал, чтобы мы наших коней берегли от Мазая.

— И пошлёт нас Мазай на три весёлых буквы…

— Вполне может… Ладно! Поговорим с Мокрухой!

— Так и запишем. И ещё, — рассуждала Машка, — надо поспрашивать по селу, может, какой-нибудь чернявый приезжий пытался разузнать про нашу ферму. Понимаешь, если он хоть каким-то боком замешан в конокрадстве, он по Яблоневому светиться не станет. А если просто отец Арсена, ему наоборот никакого смысла нет прятаться, он же приехал повидать сына.

Лично у меня в груди что-то так и вздрагивала, когда я слышала «папаша», «сын». У Машки, кажется, нет. По крайней мере, она над этими словами не задумывалась, продолжала:

— И ещё — надо узнать, кто из конюхов дежурил в ту ночь.

— Я ж тебе говорила, Завр.

— Так вот, надо будет к нему подкатиться, сделать морду валенком, типа кто-то в селе говорил, что на конюшню готовятся напасть конокрады. И спросить, никто ли не шлялся возле фермы.

— Ага, как же, скажет он!

— Если он не убивал, то скажет, что не видел никого. А если наоборот — промолчит. Вообще-то у него такая рожа — убьёт и не заметит.

— Он, если даже убил, может сказать, что не видал ни единой собаки. Вовсе не обязательно станет отмалчиваться.

— Ну да, но ты ведь говорила, что почувствовала, как Борисыч насторожился. Вот и на Завра настройся, чтобы почувствовать, скажет он правду или соврёт. Когда он в следующий раз дежурит?

— Послезавтра.

Нам пришлось прогулять физкультуру и труды. Другого выхода не было: уроки до полвторого, из школы мы идём домой все вместе, обедаем — и через час тренировка, за час ничего не успеешь сделать. Совершенно некогда заниматься расследованием! Мы с Машкой посоветовались и решили, что физрук и трудовичка не станут устраивать шум, если нас вдруг не окажется на уроках. А двух часов на разговор с Мокрухой вполне хватит.

Лёшка, тощий невысокий парень в грязных джинсах и кирзачах, голый по пояс, чистил во дворе своего Муската — маленького рыжего лохматого жеребца с волнистой гривой.

— Привет! — крикнула я издалека.

Он обернулся, прищурился, а разглядев нас, обрадовался:

— О! Привет, спортсмены! Ты когда вернулась, каратистка? А то я соскучился — в селе аж два месяца никто никого не метелит!

Машка задорно вскинула подбородок:

— Хочешь, прямо сейчас начну?

Мокруха сообщил Мускату:

— Мусик, хозяина обижают!

Жеребец сердито мотнул головой в нашу сторону, картинно встал на дыбы. Лёшка похвалил его:

— Во-от молодец! Так и надо! — потом сообщил нам: — У меня он — хозяйский. В руки никому не даётся!

Машка хмыкнула:

— А на спор, я его возьму!

Я покосилась на неё: мы сюда всё-таки не затем пришли, чтобы всяких башкирских жеребцов обучать хорошим манерам! А потом сооб разила: ёлки-палки, Машка сама захотела подойти к лошади! После того, как она в деннике нашла состриженную гривку Карагача, она и в конюшню не заходила, не то чтобы с лошадью общаться, ей всякая четвероногая скотинка с гривой и хвостом напоминала погибшего друга, она даже прикасаться к чужой конской шерсти не желала!

Мокруха сказал:

— Мне тебя жалко.

— Ха! Боишься?

— От тебя мокрое место останется. Знаешь, каких мужиков Мусик заваливал! Одному аж в больнице лечиться пришлось!

Машка не дрогнула даже при упоминании о больнице и ответила своей обычной поговоркой:

— Ну, чем больше шкаф, тем громче падает.

В последний раз я слышала эти слова, когда пыталась удержать её от драки с Вовкой-омоновцем, омоновец назвал Машку «доска-два соска». Он ростом метр восемьдесят и весит килограммов сто. У Машки — метр пятьдесят пять и вес сорок килограммов. Бараний вес. И как вы думаете, кто потом шёл по селу со сломанным носом? Кто потом две недели чёрные очки носил, чтобы фингал спрятать? А у Машки была всего-навсего разбита правая рука и наш физрук ей сделал выговор: «Сколько тебе говорить, не бей голой рукой по морде, у человека морда твёрдая, надо ногами работать.»

Конечно, Мокруха этой истории не мог не знать, над омоновцем потешалось всё Яблоневое, но ведь одно дело — столкнуться с человеком, другое — с жеребцом.

Машка сказала:

— Если я проиграю, то покупаю тебе пиво. А если ты — с тебя шоколадка. Большая. Молочная. С орехами. Та, которая за три восемьдесят.

— Ладно. Спорю на две бутылки «Оболонского» тёмного. Другое не пью.

— Идёт!

Они подали друг другу через забор руки, я сцепленные ладони «разбила» и Машка пошла во двор. Я невольно отметила: она пошла в калитку. Раньше бы прыгнула через штакетник, не такой уж он высокий.

Мокруха отошёл в сторонку и сунул руки в карманы.

Машка спокойно подходила к жеребцу… Мускат внимательно следил за ней. Только Машка протянула руку к сыромятному жёлтому недоуздку, Лёшка крикнул:

— Мусик, фас!

Рыжий дал «свечку» и попытался Машку цапнуть.

Мимо!

Обычного человека Мускат бы сильно укусил и сбил с ног, толкнув грудью. Обычного человека, но не Машку, которая ещё в пять лет, не зная ушу-каратэ, никому не давала себя ударить или поймать.

Она ушла в сторону сайд-стэпом, Мускат проскочил вперёд и попытался брыкнуть её задними ногами. Машка и от этого удара уклонилась. По логике, сейчас должна была бить она, но вместо этого она показала жеребцу мирную мысленную «картинку». Я ничего не ощутила, но Мускат озадаченно остановился, развернулся к Машке мордой и уставился на неё, насторожив уши. Она медленно подходила, и видно, в несколько секунд успела объяснить, что зла не хочет ни лохматому «башкиру», ни его хозяину, потому что жеребец только слегка вздрогнул, когда Машкина рука коснулась его шеи и начала чесать эту жирную рыжую шею под тяжёлой волнистой гривой. Потом Мускат тщательно Машку обнюхал и, окончательно преисполнившись дружеских чувств, начал зубами почёсывать её голову. Ради спора Машка его не отпихивала, хотя обычно мы лошадям нечасто позволяем такие вольности — ну чего хорошего, будешь потом ходить с обсмоктанными волосами, пока голову не помоешь.

Наконец Машка обернулась:

— Ну что, Лёш? Мне вывести его на улицу? А может хватит?

Мокруха сплюнул:

— Н-ну ты! Испортила коня…

— Ничего не испортила. На других он будет всё равно кидаться, а мне твой Мусик на фиг не нужен.

— Эт правда, — у Мокрухи настроение немного улучшилось, — вам бы своих лошадей уберечь.

Я оживилась. Ага, он сам заговорил на нужную тему!

— Да ну! — бросила Машка небрежно. — У нас охрана. Кто полезет?

Мокруха значительно причмокнул:

— Найдутся люди. Вот Юркач, например… Или Дворянин…

Машка незаметно подмигнула мне. Я вступила в разговор:

— Дворянин — это такой чернявый, с плоским носом?

— Не-е, ты что, он светлой масти. Блондин. А с плоским носом, татаристый — Сердюк. Вот уж кто спец! В Нижнегорском районе живёт. А что, вы его тут видели?

— Да нет, — поспешно отозвалась я.

Мокруха не поверил:

— Ну, если он тут лазил, то вы попа-ади! Ой, попали… Сердюк по Крыму самый крутой! Он таких коней уводил! Даже с Одесского ипподрома. Он всё там знает, сам раньше призы на соревнованиях завоёвывал!

Есть! Я почувствовала совсем особую радость. Как будто подошли друг к другу кусочки головоломки, как будто хитроумный прибор починился сам собой. Наверное, то же самое чувствуют пегие гончие собаки, когда нападают на след. А Лёшка заливался:

— У него этих кубков полная комната… Классный мужик! А вы — вот чего вы на соревнования не ездите? Слабо?

— Нет, Лёшенька, — язвительно сказала я, — просто в Крыму у нас соперников нет, разве что эти… из Байдарской долины. А ехать на Украину — лошади молодые пока.

Мокруха пятернёй взъерошил ещё сильней свои пепельные лохмы, он явно был расположен поговорить, но Машка сказала:

— Идём, Светка. Лёш, нам пора, мы так это… мимо пробегали.

— Слышь, ну подождите! Картистка, а научишь меня так с лошадьми справляться? Я ж тогда любого уведу, самого злого! Ну скажи, ну как ты это делаешь?

Машка шмыгнула носом:

— Секрет фирмы!

— Ну я понимаю, секрет, я ж не просто так, я тебя в долю возьму, слышишь!

— Ладно, в долю… — мне пришлось вмешаться, потому что глаза у Лёшки разгорелись, костлявое лицо заметно оживилось, он вполне мог потащиться за нами и надоедать уговорами, потому что у него в голове ничего кроме коней не было и за хорошего коня он мог продаться весь, с кирзачами, длинными лохмами и прыщами. — Ты сначала шоколадку купи. Мы потом подумаем. Пока!

— Да ладно… — отозвалась Машка. — Не надо. Будем считать, ничья.

Раньше Машка ни за что не отказалась бы от выигрыша!

После того, как я про шоколадку сказала, Лёшка сразу решил отложить учение на потом, сделал вид, что недочистил Муската, поднял с земли щётки и сказал через плечо, вроде как он страшно занят:

— Ну пока, девчонки. Берегите своих спортивных.

Я тихонько фыркнула:

— Ну крутизна! От тебя беречь, что ли!

Мы неторопливо пошли по жаркой улице. Сбоку по выгоревшему асфальту скользили наши длинные тени. Я вздохнула:

— Ну вот, узнали, что хотели. Значит, это не отец Арсена.

— Ещё неизвестно, кличка или фамилия «Сердюк».

— Фамилия, естественно.

— Совсем не обязательно. Может, он всегда насупленный ходит, а «Сердюк» — от слова «сердитый».

— А «вонюк» от слова «вонючий»…

— Да ну тебя, с тобой серьёзно говорят! — глаза у Машки блестели, шла она чуть вразвалочку — ну совсем как прежде! Но стоило нам приблизиться к школе, как при одном виде двухэтажки с большими окнами она ссутулилась и лицо у неё застыло маской безразличия.

И на тренировку она не пошла.

Отработав основных лошадей, все поехали отшагивать их на верхнее поле, а я повернула на нижнее.

Из-за того, что случилось с Карагачем и Машкой, тренер хотел вообще запретить нам ездить в поля, но потом не сделал этого, только поставил условие, чтобы шагали мы все вместе и в лес не сворачивали. Но я решила, что Владимир Борисович ничего не узнает, догоню наших на дороге обратно, а ябедничать никто не станет. И вообще, в первый раз нарушаю — прощается…

Дело в том, что неделю назад я заметила у самой опушки леса, выходящего к нижнему полю, замечательный кустик кизила. На нём были такие ягоды! Огромные, длиной в половину среднего пальца. Когда я нашла этот куст, ягоды были не совсем спелые, красновато-чёрные, а сейчас они уже должны были окончательно почернеть, сделаться сладко-терпкими как… ну да, как перезрелый кизил.

Говорят, что такие, крупноплодные кизиловые кусты остались на тех местах, где раньше, еще до выселения татар из Крыма, были их сады. Не знаю, правда ли это. Ведь развалин домов рыдом нету. Но если кизил как-нибудь и сам мог зародиться такой крупный, то вот виноград-то сам по себе в лесу бы не вырос, а там рядом как раз с моим кусткиком растет старая-престарая виноградная лоза, толщиной с фонарный столб и с мелкими ягодками…

Мы с Боргезом спокойно шагали. Я бросила повод, Боргез вытянул шею и опустил голову, срывая на ходу сухие длинные стебли овсюга.

К моему кустику надо было ехать почти до самого конца поля и я мерно покачивалась в седле, глядя как под ноги Боргеза плывёт земля, заплетённая ежевикой. Мало кто ходил по этим полям, а ездили только мы. Поэтому, поднимая глаза, я никого не ожидала увидеть.

Но увидела.

Навстречу мне шла Крапивиха.

В руках у неё корзинка… Ага, полкорзины кизила… Небось, мой кустик оборвала, гадина!

Боргез почувствовал моё настроение, поднял голову, подобрался, сократил шаг. У меня холодок пробежал по спине, но страшно не cтало.

Мы сходились. Всё ближе, ближе…

И когда мы были совсем рядом, метрах в трёх, Крапавиха сделала большую глупость. Если б не это, может, мы бы разошлись вполне тихо.

Эта здоровенная дура крикнула:

— Пошла ты… Со своим м-мерином!

И махнула в Боргеза своей дурацкой корзиной. Наверно, кизил был все же не спелый, раз она не боялась его подавить.

Многие лошади пугаются резких движений, шарахаются в сторону так, что только держись в седле. А мой Боргез решил, что машут — значит, с ним дерутся.

Он вскинулся на дыбы и выбросил вперёд правую переднюю.

Раз дерутся — надо давать сдачи!

Корзина — в сторону, метров на десять. Кизил разлетелся красными брызгами.

А когда Боргез опускался на все четыре, он толкнул — я почувствовала, нарочно толкнул! — Крапивиху грудью и она влетела спиной в кусты и, ломая ветки, уселась на землю.

И тогда уже я, именно я, подняла на дыбы золотого жеребца. Он показал мне, что Крапивиха совершенно не страшная. Сегодня была моя очередь говорить!

Боргез — я снова почувствовала это, мы же были одним существом! — тут же решил ударить Крапивиху копытом. Он хотел окончательно победить врага. Он хотел её убить. Может быть, на «мерина» обиделся, может быть — на махание корзинкой. А может быть, почувствовал, что именно из-за неё на прошлой неделе мне было так больно в душе…

Крапивиха тоже почувствовала, что сейчас произойдёт, и побледнела. Лицо её — внизу, далеко внизу! — стало белым-белым…

Но я удержала Боргеза. Сама не знаю, почему. И заорала — а конь подо мной стоял свечой, как рыжая статуя, копыта нависали над башкою Тоньки:

— Ты! Сволочь жирная! Если ты! Ещё раз! К нам полезешь! Убьём на фиг! Мы верхом приедем! Ясно?!

Крапивиха шевельнула губами. Что там она сказала, я не поняла, но это было не важно. Я видела её глаза… Остановившиеся, тусклые… Словно кто-то её уже убил, и причём давно.

Тогда я отвернула Боргеза и послала его вперёд. Как мы поскакали по полю! Жеребец пошёл чуть боком, брыкался и вскидывал на галопе передними ногами, а я бросила повод и откинулась назад.

Заходящее солнце мне било в лицо, мне казалось, что я взлетаю к небу на пятибалльных морских волнах, и я поняла, что сейчас могу сделать всё, что захочу. И запрокинув голову к ясному небу, изо всех сил пожелала — а золотой Боргез играл, и ветер дул навстречу — чтобы Машка стала такой, какой была раньше и чтобы она себе нашла нового коня.

Ведь мысли могут стать реальностью, а будущее мы творим сами — своими поступками, решениями, желаниями и чувствами. Так говорил Роман Иванович. И раз я больше всего на свете желаю, чтобы Машке снова захотелось жить — так будет!

В конце поля мы повернули назад. Тоньки не было видно. Она, растерявшая всю свою грозность, бежала, наверное, домой со всех ног. Или катилась под гору жирненьким колобочком…

На верхнем поле мы догнали наших. Боргез про усталость забыл, он так хорошо скакал, что хотел скакать дальше и я не сразу смогла остановить его, мы налетели сзади и все остальные лошади подорвались вперёд за компанию… Меня долго ругали Аня, Верка и Арсен.

Я была счастлива, пока мы не вернулись на конюшню.

А расседлывая рыжего и развешивая на просушку вальтрап и потник, подумала вдруг: стоило ли сдерживать Боргеза?

Он был совершенно прав с лошадиной точки зрения, я не позволила ему ударить, потому что я-то не лошадь. Нельзя убивать людей. Но разве Крапивиха — человек? Она сволочь, законченная подлая гадина. И что же — пусть гады живут? Меня-то больше она не тронет, наших тоже… Наверное. Сейчас, когда мы с Боргезом уже не были вместе, я как-то стала сомневаться в том, в чём была уверена на поле. Но Крапивиха точно тронет других, ни в чём не повинных, людей! Ещё кого-нибудь бутылкой изнасилует…

Надо или нет убивать гадов?

Мне с кем-то нужно было посоветоваться, сама решить я не могла.

Поговорить с Олегом? Нет, это не поможет. У него нет сомнений в том, должны ли жить и пакостить гады. А мне хотелось посоветоваться с человеком, когорый бы сомневался, которому не всё ясно…

Машка!

Я решила отыскать её после второй тренировки, но она нашла меня сама и сказала такое, что я забыла на время о Крапивихе и прочих сволочах.

На лице у неё была хорошая, нежная и светлая улыбка:

— Светка, мне Владимир Борисович сказал, что он всё понимает и прочее… Он сказал, что когда поедет покупать жеребят, я поеду с ним. Я могу попробовать ещё раз найти себе коня… Светка, может, я найду того, в которого переселилась душа Карагача… Светка, ведь правда, есть переселение душ?!