Крик дафэна

ГЛАВА 8. Лес

— Милая Фрийс’ха, мне так тревожно сегодня. С момента моего возвращения прошло всего несколько лет, а я только теперь постепенно начинаю осознавать, зачем я пребывала среди людей. В груди, вот здесь, растёт и копится чувство тревоги и ожидания неотвратимой беды. Я ощущаю каждое дуновение ветра, трепет листьев за тысячи миль отсюда, слышу, как отчаянно крикнул пойманный умирающий зверь, тысячи зверей, сотни тысяч — крики, шепоты, мысли, чувства. Вокруг тысячи тысяч, миллионы, бесчисленное количество сущностей, населяющих наш мир. И не только птицы, звери и растения — мудрые сильсы, беспечные дэльфайсы, ненасытные грольхи, лешайры, кикиморры, вар-рахалы, корневики, дракакурды, русалки, гномы, черхадды, йокли, хуччи, крошечные дараины — множество множеств форм жизни… Я везде и нигде. Одновременно мне понятны мысли и чаянья людей — совершенно иные и, как ни странно, такие же. Мне тяжело. Невыразимо тяжело!..

— Это душа, моя госпожа. Величайший дар и величайшее испытание. Но только она знает ответ на мучающий Вас вопрос.

Дофрест заворочался у меня подмышкой, в довершение ещё и начал икать, ритмично вздрагивая брюшком. Наконец, окончательно проснувшись, он широко зевнул, громко хрустнув челюстями, и уселся мне прямо на грудь увесистой теплой тушкой.

— Вась, перестань притворяться. Ты давно ведь уже не спишь.

— Нет, сплю.

— Нет, не спишь. Открывай глаза, а то в нос рыгну!

— Будешь угрожать — в карман засуну!

Из вредности, зажмурившись посильнее, я попытался спихнуть Враххильдорста, но он удержался, крепко уцепившись ручками за карман моей рубахи. Упорно не желая просыпаться, я попытался опять погрузиться в желанное сновидение, но состояние было утеряно безвозвратно: я слышал, дышал и чувствовал. Я проснулся. Мало того — что-то жёсткое ощутимо врезалось мне под лопатку, а над головой кто-то свистел и копошился, сыпля сверху мелким мусором.

То, что я принял за ковёр в библиотеке, оказалось толстым слоем мха, покрывавшим всё пространство под могучими деревьями, заслонившими кронами небо, лишь местами пробивались отдельные солнечные лучики, высвечивавшие в воздухе летавшие невесомые пылинки. Пахло папоротником. Где-то в вышине пели невидимые птицы.

Я отодвинулся вбок от узловатого корня, пересадил дофреста на колени и огляделся.

— Хорошо хоть, что не пустыня и не дно океана. Интересно, какое бюро путешествий составляет маршрут круиза? Как я понял, над выбором путёвки я, всё-таки, не властен?

— Как знать, как знать… Возможно, именно твоё горячее желание определяет направление перелёта, — Врахх чесался, зажмурившись от удовольствия.

— А профессор? Он с нами не ездок?

— А ему зачем? У него и так всё имеется. Библиотека — шикарное место, а Троян, своего рода, её неотъемлемая часть. Пытался он как-то пару раз отделиться от неё и воплотиться в нормальных условиях бытия — влюбился он, видите ли! — да так ничем это хорошим и не кончилось. А потом, профессор не настолько реален, как ты думаешь. Вернее, не в том смысле существует, как может показаться. То есть, не так, как на первый, беглый взгляд… Тьфу, запутался. Одним словом, довольствуйся моим приятным обществом и точка! Или тебе по-иностранному повторить?

— А вот этого не надо. От латыни голова уже по швам расползается. И потом, ты меня совершенно устраиваешь. Как товарищ по… путешествиям, — я заулыбался. — Кстати, Сусанин, помнишь, что ты куда-то меня вёл? Или уже лимонадная амнезия прогрессирует? Рановато. А может у вас, почтовых дофрестов, как у чукчей и индейцев, алкогольная зависимость с полбутылки, с полглотка?

— Куда вёл, туда и веду. Когда надо, тогда и дойдём. Терпение, мой юный друг — ещё не вечер! Ещё не выкурена последняя сигарета, есть патроны, запасной анекдот и фляга лимонада. Попробуй, скажи, что нам не весело. Когда так развлечёмся?

— Да уж, развлечения! Меня чуть не убили, а ему весело!

— Так ведь не убили же…

— Ладно, пойдём умоемся. Тут за деревьями вроде бы ручей журчит.

Я привычно подхватил его на плечо и двинулся в сторону мелодично перекатывавшегося звука. Ручей оказался совсем недалеко, прямо за деревьями, беря начало между корней и извиваясь сверкающей лентой, то пропадавшей, то появлявшейся среди высокой остроконечной травы.

На берегу, опустив в воду ноги, сидела девчушка лет девяти, с кудрявым затылком и тоненькой нежной шейкой. По её золотистым на свету рукам и ногам шла сложнейшая татуировка, изображавшая перевитые ольховые ветки. Пожалуй, это было единственное, что покрывало её загорелое худенькое тело, но и того хватало с избытком. Обернувшись на мои шаги, она сначала вздрогнула и, видимо, хотела убежать, но, заметив дофреста, заулыбалась и осталась сидеть на месте. У неё был доверчивый взгляд и мелодичный, подстать ручейку, голос.

— Доброе утро, — напевно произнесла она. — Извините, вы появились столь внезапно, что я немного растерялась. Могу ли я чем-нибудь быть полезна?

— Не волнуйся, мы здесь неофициально, — опередив меня, важно ответил Враххильдорст. Он приосанился и восседал, как известный киноартист, собирающийся дать автограф начинающей статистке. — К тому же мы немного устали в пути и с радостью отдохнули бы в столь приятном месте. Нам необходимо умыться и позавтракать!

Она повела нас вглубь леса, по дороге что-то беспечно рассказывая и постоянно оглядываясь, не отстаём ли мы. С первого взгляда было понятно, что к обычному ребёнку она не имеет никакого отношения, и даже не в татуировках было дело… Я пригляделся к ней повнимательнее — создавалось впечатление, что в любую секунду девочка могла исчезнуть, раствориться в обступивших нас деревьях и кустах. Её фигурка бесшумно мелькала впереди, и пару раз мне чудилось, что детская рука проходила заслонявшие тропинку ветки насквозь. В остальном вопросов не было — она отбрасывала тень, не летела по воздуху и, главное, вела нас к долгожданному завтраку, который так громко требовали наши бурчавшие животы.

Девочку звали Юнэйся, и она была гамадриадой ольхового дерева, о чём через некоторое время сообщила сама. Что означало полное несоответствие её внешнего облика и преклонного, по моим меркам, возраста.

— Пришли! — радостно сообщила она.

Открывшееся нашим глазам место походило на небольшую гостиную под открытым небом. Толстые стволы деревьев образовывали здесь надёжную защиту от посторонних глаз: местами они плотно смыкались, представляя собой единую шершавую стену с удобными выпуклостями и углублениями, напоминавшими полочки и ниши. Густая мягкая трава под ногами была неправдоподобно ровной и казалась выращенной по предварительному заказу. Слева располагалось крошечное озерцо с чистейшей водой и плотным песчаным берегом, с одной стороны сморщившимся в подобие ступенек. Поверхность слегка бурлила — на дне водоёма бил ключ.

Я разделся и почти благоговейно вошёл в воду.

Я ожидал, что вода будет ледяной, но она лишь приятно холодила, слегка касаясь струями уставшего тела. Вволю наплававшись, смыв с себя нечто большее, чем просто грязь, я вылез на солнышко и растянулся на траве.

Дофрест, как ни странно, тоже полез купаться, чуть-чуть поплескался на мелководье, плывя мехом, брызгаясь крылышками и фыркая, и вдруг, взвизгнув, прыгнул на глубину, по-детски подобрав ножки, зажав нос пальцами и зажмурившись. Шумно вынырнул и, мастерски работая хвостом, стремительно пересёк водоём. Выбравшись на берег около меня, расположился рядом сушиться.

Мы откровенно блаженствовали.

А вокруг разворачивалось настоящее феерическое действие. Невесть откуда вылез здоровенный корень, свернувшийся спиралью и тут же прямо на глазах обросший слоем коры, сравнявшим все шероховатости и неровности. Тем самым, в одну минуту был готов отличный стол. Рядом с ним из земли выкарабкивались корни поменьше, разрастаясь в уютные кресла с высокими спинками и подлокотниками.

Надо всей этой конструктивной невообразимостью суетилось множество существ: летающих, ползающих, прыгающих и бегающих, деловито суетящихся, озабоченно стрекочущих. Все они что-то тащили, двигали, перекатывали, сортируя и раскладывая на столе ягодно-плодово-ореховые пирамидки. В деревянные чаши разливались напитки, тягуче-медовые или прозрачно-пенистые. Чашечки, блюдечки и вазочки заполнялись разноцветными и разнопахучими смесями, мешанинами и отдельными кусками, знакомого и незнакомого вида. Закончив приготовления, шебуршаще-копошащееся войско разбежалось кто куда, вмиг растворившись в траве и листве. Нас тактично оставили одних. Не мешкая, мы уселись за стол.

Сразу же моё внимание привлекло огромное блюдо с крапчатыми яйцами, снесёнными кем угодно, но только не курицей, однако они завлекательно пахли жареными грибами со сметаной. Не удержавшись, я взял одно и аккуратно надкусил плотную, упругую оболочку. Результат превзошёл все ожидания: внутри оказалась ароматная сочная мякоть, чуть пряная, чуть острая, действительно напоминавшая по вкусу грибы — лисички! — запечённые в печи с приправами и деревенской сметаной.

Враххильдорст поглощал ярко-оранжевую кашицу, черпая её из мисочки непосредственно пальцем, ничуть не заботясь о манерах и приличиях. Впрочем, кто их знает, что принято здесь и не принято там? Может, у кого-то высшим достижением воспитания считается умение наступить ногой и рвать зубами? Или изящно ковыряться ноготком в цветочном пестике?

Умяв три пары грибных яиц, я решил экспериментировать дальше. Для начала тоже копнул пальцем оранжевой кашицы у замешкавшегося дофреста, на секунду онемевшего от такой наглости и тут же отодвинувшего чашечку на недосягаемое для меня расстояние. Вкусно! Даже очень вкусно — мангово-сливочный джем? Цветочное мороженое?

По-хозяйски оглядев огромный стол, я цепко определил для себя некую очередность экзотических блюд, решив «обожраться-таки и помереть молодым», но перепробовать хотя бы половину пищевой экспозиции. Единственное, что усложняло реализацию задуманного, было расстояние до выбранных мною кушаний. Заметив напряженный мыслительный процесс, так некстати отразившийся на моём лице, Юнэйся махнула мне рукой, мол, нечего беспокоиться, и слегка прищёлкнула пальцами. Появились смешные существа, похожие на крошечные белые колпачки. Сверху у каждого имелся ещё один колпачок поменьше, вроде головы, и пара полупрозрачных ручек-крылышек, которыми они необыкновенно ловко подцепляли нужное мне блюдо, вдвоём или втроём транспортируя его в мою сторону, невесомо переплывая прямо по воздуху. При этом колпачки издавали шелестящий звук, напоминавший тихое, тактичное перешептывание.

— Это дараины. Мои первейшие друзья, трудолюбивые и разумные. Звук, который вас заинтересовал, действительно является их формой общения между собой, — Юнэйся явно гордилась своими старательными помощниками. — Они заботятся о семенах и зёрнах растений, охраняя и наполняя их силой. Им ведомы процессы превращения семени в дерево или цветок. Если бы не дараины, то тёмные силы могли бы вмешаться, преобразовывая растительный мир в хищную, ненасытную флору…

— И нас бы всех скушали, — перебил я симпатичную, серьезно вещающую хозяйку, принимая от дараинов объёмное блюдо с полосатыми плодами.

— Вы зря смеетесь, — по-детски надула губки Юнэйся. — Поверьте, это совсем не весело!

— А что за тёмные силы, которые нас злобно гнетут? Повсюду враги, убийцы и шпионы кардинала? — я никак не мог заставить себя говорить серьёзно.

— А что такое «кардинал»? Ну вот, вы опять смеетесь! А зря! Большие неприятности часто начинались с незначительных мелочей: проезжавшие мимо туристы оставляли после себя огромные выгоревшие пространства, вслед за проходившим по лесу лесником начинались очередные вырубки. И это только люди! Не говоря о других жителях нашего мира и миров за его Пределом.

— Например, Мардук?

— Вы знаете про магаров? — дриада так неподдельно искренне удивилась, что я еле удержался, чтобы не рассмеяться.

— Да кто ж не знает про магаров?!.

— Вы опять шутите!

— Да нет, просто до сих пор не могу привыкнуть, что столь юная особа вещает как… ну, как…

— Как старый мудрый лешáйр, — обстоятельно закончила за меня Юнэйся.

— А лешайр — это, в смысле, леший?

— Странно, знаете про магаров, а в простом путаетесь. Нет ведь леших. Только в сказках придумали, что по лесу ходит дед весь во мху и народ заманивает. Лешайры не такие.

— А какие? С сучками вместо рук и ног? Как пеньки или колоды?

— Да нет же!!! Как пеньки и с сучками — это корневикИ! — она уже чуть не плакала.

Дофрест оторвался от обсасывания пальцев, вздохнул и отодвинул чисто вылизанную мисочку.

— Вы бы пошли прогуляться, — предложил он. — Заодно и в терминах определитесь. Уважаемая Юнэйся, у сего молодого человека преобладает зрительное восприятие над всеми остальными. Вы ему покажите, и дело в шляпе, то есть, в дупле! Тут же живёт где-то почтенный Илэйш Эшх. Если мне, конечно, не изменяют остатки памяти.

— Точно! Дедушка Эшх! — дриада оживилась и, соскочив со своего кресла, резво обежала вокруг стола, явно намереваясь прервать мою трапезу. — Пойдёмте, ведь вы же наелись. Правда-правда. Вы больше совершенно не хотите есть. Ни-чу-точ-ки.

Это походило на заклинание, я решил было возмутиться, но опоздал — аппетит растворился, как вчерашние мыльные пузыри — раз и нету. Осталось лишь чувство полного удовлетворения — поел, как песню сложил.

— Пойдёмте же! — её голос мог растопить и глыбу, не то что моё и без того сговорчивое сердце.

— Идём. И давай на «ты», а то слишком витиевато, извини, не привык. Да и вроде бы, ты меня старше получаешься.

Юнэйся кивнула, соглашаясь то ли со своим почтенным возрастом, то ли с более приватным обращением, и потащила меня куда-то прямо через расступавшиеся кусты, оставив на поляне удовлетворенно улыбавшегося Враххильдорста, как я успел заметить, придвигавшего к себе очередную тарелочку с чем-то диковинно бирюзовым.

Наша прогулка напоминала скачки с препятствиями и совсем не походила на культурно-просветительскую экскурсию — я уже начал опасаться за содержимое моего желудка, нещадно взболтанное и перетряхнутое, но очередной поворот внезапно окончился круглой лужайкой с лубочной избушкой посредине. Не снижая скорости, Юнэйся подскочила к двери и энергично забарабанила в неё кулачком.

— Дедушка! Ты дома? Деда-а!!!

Я присел на вросшую в землю завалинку под вдавленным пыльным окошком.

— Она всегда была такая суетливая. Белки — и те меньше скачут, — неторопливый, чуть шамкающий голос раздался у меня прямо над ухом. — Молодо-зелено.

Я повернулся к внезапному собеседнику и чуть не стукнулся с ним носом. Рядом, почти вплотную, сидел, закинув ногу на ногу и сложив на коленях кряжистые руки, невысокий сморщенный старичок в чистой клетчатой рубахе, плотных, защитного цвета штанах и соломенных плетёных лаптях. У него были ласковые смеющиеся глаза под нависающими бровями и колоритные усы, неровно подстриженные явно неприспособленными для этого ножницами. Тут же лежала медленно угасающая трубка с потемневшим янтарным мундштуком и полустертой резьбой.

— Дедушка, ты опять куришь?! Тебе же вредно. Вот поймаю поганцев, которые снабжают тебя этой гадостью. Небось, опять грольхи?

— Здравствуй, ладушка! Что ж ты перед гостем-то ругаешься? Ай-яй-яй… Пойдёмте-ка лучше в дом, — покряхтывая, он поднялся с завалинки и, уже входя в дверь, снова повернулся ко мне, на всякий случай ещё раз приглашая за собой. — Илэйш Эшх, к вашим услугам. Прошу, проходите.

Внутри оказалось чисто и уютно. Комната была маленькая, с закопченой печкой, лавкой, сундуком и столом посредине. Терпко пахло сохнущими повсюду пучками трав, подвешенными прямо к потолку. Единственное окошко давало столько света, сколько было нужно, чтобы не стукаться об углы. Впрочем, сам хозяин, мастерски лавируя между незатейливой мебелью, проворно забежал за печь и вынес оттуда старую керосиновую лампу. Взгромоздив её на стол, он тихонько поскрёб крутой бок и вежливо попросил: «Зажгись, пожалуйста». Лампа тут же засветилась. Старичок развернулся к нам и, потрепав по щеке девочку, спросил:

— Ну, егоза, знакомь, кто сей добрый молодец? Зачем пожаловал?

Юнэйся замялась, вдруг разом растеряв весь свой пыл, и в смятении глянула на меня: действительно, не рассказывать же о наших пустяковых спорах. Как там дофрест говаривал — надо определиться в терминах? Сейчас определимся.

— Меня зовут Василий, — пришёл я ей на помощь. — Я, понимаете ли, здесь проездом… Вернее проходом. Скоро назад, и следа не останется, не то что тропинки.

— Василий, говоришь? Ну, Лес с тобой, пусть будет Василий. Каждый зовётся так, как о себе думает, а имена, что листья, опадают и вырастают новые. Эх-эх-кхех… Глядишь, и из Василия произрастёт что-нибудь нежданно-негаданное, — он зорко окинул меня взглядом, будто примериваясь. — Проездом-проходом? Случайно? Эх-эх… Ты идёшь своей единственной, незримой тропой, думая, что осторожно пересекаешь нетронутый луг, а сам оставляешь после себя такую колею, по которой может пройти даже табун каорхáров.

— Какую колею? Табун кого? Каар…херроф?..

— Ка-ор-ха-ров! — терпеливо поправил меня дед. — Какую, какую… Широкую! Твоя судьба, как и тень, следует за тобой повсюду! Что под рубашечкой-то, а? И карман, вон, правый светится. Скажи ещё, что фонарик забыл выключить? Смотри-и, светляк-то перегорит али штанину протлеет.

Я потянулся рукой к штанам — какой такой фонарик? — опомнился и замолчал. Постепенно пришло чувство, что дофрест, паршивец, опять всё знал наперёд, решил очередное занятие мне устроить по ликбезу. Ну, что ж — поликбезимся! Ещё и удовольствие получим: собеседник-то попался редкостный и очень мне симпатичный.

Я улыбнулся и неожиданно успокоился.

— Вот то-то и оно. И ножки свои уставшие протяни, — не унимался удивительный старичок. — Для спешки время не пришло. Отдыхай пока, ума набирайся. Добрый молодец не плечом, а умом силён. Слыхал, небось, как Иванушка в сказке со Змеем Горынычем бился? Ведь пока не изловчился, не смог его победить. Кстати, он не Горыныч, а Горынович — отчество у него такое.

— А ведь верно. Меня ещё в детстве этот вопрос занимал: что значит «изловчился»? Что он такого сделал-то? — мне было опять легко и весело. Компания приятная, а остальное не имело значения. Чем дальше в лес, тем глубже в сказку? Что ж, в чудеса я поверил уже пару дней назад, так что пусть будут и Иваны со Змеями Горыновичами! До кучи, так сказать… Русский я человек али как, в конце-то концов?

Лешайр, глядя на меня, хмыкнул в усы и понимающе кивнул:

— Что сделал, то и сделал. Каждый ловчился по-своему.

— А их много было?

— Да словно клопов лесных. Все в Иванушки лезут, кому не лень! Каждому охота царевну в жёны, да за просто так, и полцарства в придачу. Кто попроще — мечтают о сокровищах Горыновича, да чтоб без драки, потихоньку стащить и бегом дворец покупать. Будто Змей — полный кретин — дома не ночует, только за красными девицами и летает. Делать ему нечего! Он у нас гуманист и джентльмен, девушки его и так любят, отбоя нет. Чего за ними бегать-то?

— Угу?! Поня-я-ятно…

— Ага! Что ж ты думаешь, он постоянно в чешуе щеголяет? Сам попробуй — спокойной жизни конец! — он поучительно воздел к потолку узловатый палец. — Надо уступать дорогу дуракам и сумасшедшим. Уступив — сразу выиграешь.

— Вы меня заинтриговали. Какой-то совершенно немыслимый парень. Познакомьте на досуге! — развеселился я.

— Легче лёгкого! Он у нас общительный, в хорошем смысле слова — глупцов жрать перестал, почитай, уж лет семьсот назад. У него от них изжога. Говорит, яд человеческий в десять раз сильнее змеиного.

— Да ладно уж, может, я и глупец, не знаю, но точно глупец неядовитый, — фыркнул я, старательно поддерживая беседу и по старой привычке переводя разговор на себя.

— Значит, не глуп. Дурак никогда себя дураком не признает. А с Горыновичем, пожалуй, ты и сам встретишься, уж больно он фигура колоритная — мимо не пройдёшь, конём не объедешь, на ковре не облетишь.

Притихшая Юнэйся с явным интересом слушала наш разговор. Потом, как будто что-то вспомнив, оживилась и, улучив момент, встряла в беседу:

— Дедушка, посмотри в свою книгу, а? Что ждёт Василия? Чего ему опасаться?

— Стоп, стоп! — я аж привстал на месте. — Я не красна девица, а дед не цыганка. Не надо мне гадать, а то предсказания обладают премерзким свойством сбываться, да с точностью до наоборот. Я уж сам как-нибудь, не нужно за меня выбирать дорожный указатель. Не лишайте удовольствия вляпаться в какую-нибудь бяку самостоятельно и обкушаться ею до одурения.

— Ну, Василий, ты даёшь. Думал, что ты умён, но чтобы настолько!.. — лешайр преувеличенно восторженно поцокал языком.

— Без оскорблений попрошу! На себя посмотрите: классический почётный член Академии наук, — я решил поддержать намечающееся веселье. Когда ещё попадётся такой понимающий собеседник?! В следующую секунду мы, всё-таки, не выдержали и дружно захихикали, не обращая внимание на удивлённо распахнутые глаза замершей рядом Юнэйси. Старичок махнул на меня рукой.

— Гадать, как просит внучка, я тебе, конечно же, не буду: ты и так много чего знаешь, а что не ведаешь — полезно через собственные шишки да синяки постигать. Вернее приложится. Вон на лбу какой красавец! Уж точно, того, кто его поставил, не забудешь… Да мало ль тебе советов по жизни дадено было? Помнишь хоть один?

— Естественно. Не писать мимо горшка, мыть руки перед едой, не целовать чужих девушек, не обижать маленьких, не дразнить собак, уступать дорогу поездам и место пенсионеркам, не… — я старательно загибал пальцы, в глубине души понимая, что я действительно не могу вспомнить ни одного стоящего совета — одни прописные «умные глупости». Дедушка Эшх улыбчиво кивал, казалось, ещё минута и он скажет: «За экзамен тебе ставлю five…» и подпишет зачётку.

— Про горшок и девушек — это ты молодец, правильно подметил. Так что говорить я тебе, всё-таки, ничего не буду. И не смотри на меня так жалостливо, Юнэйся, ты уже не маленькая, должна понимать, почитай, на вторую сотню лет перевалила, — тут он окончательно развернулся ко мне, покрутил усы, оглядел с головы до ног и добавил: — А вот в дорогу, пожалуй, дам я тебе, Василий, в коллекцию к висюльке с фонариком, одну полезную вещицу, правда, одноразового пользования. Ну, ничего, чтобы голову врагу срубить и одного замаха достаточно, а в любви важен, по сути, только один поцелуй — самый первый. Да и…

— Откуда вы про любовь-то?.. — улыбнулся я.

Он меня уже не слушал да и не слышал, кряхтя, залез под лавку, что-то продолжая бубнить, сбившись на учительские интонации. Из-под лавки остались видны только его лапти и полосатые носки с пронзительно-оранжевыми заплатками. Что-то гремело и шершаво переставлялось. Выкатилась кастрюля, яблоко и пара свечек. Выскочил огромный, толстый кот, сверкающий глазищами и недовольно мяукающий. Натолкнувшись на меня, он приосанился и, задравши хвост, гордо прошествовал к печи, на которую, впрочем, запрыгнул еле-еле, натужно скребанув когтями по известке. Заняв ключевую позицию, уставился на нас с важно-презрительным видом генеральской жены, случайно увидевшей километровую очередь за сосисками.

Наконец вылез и лешайр, пыльный, но очень довольный собой. В кулаке он сжимал небольшой зелёный клубок то ли ниток, то ли какой-то непомерно длинной травы.

— Вот. Правда, остатки. Запамятовал, извините старика.

— Ух ты-ы!.. Дедушка, это ж путеводная трава! — глаза Юнэйси стали уж совсем невообразимой формы и размера. — А поговаривали, что она давно нигде не растёт. Врали, значит, чурки дубовые!

— Почему врали? И точно, не растёт. Считай, что у меня просто закатилась, — отряхиваясь, проговорил он.

— И сколько у тебя всякого разного закатилось, а, деда? — недоверчиво прищурилась дриада.

— Много будешь знать — корни посохнут, и листва опадёт! Придётся тебя окучивать да окапывать — была забота! Я уж лучше помолчу, а то от работы не только корни сохнут, то есть кони дохнут… А ты, Василий, смотри сюда. Сказки читал? Вот и молодец. Если потерялся али заблудился где — кинь клубок о землю, притопни, прихлопни, он и покатится, а ты за ним следом ступай. Правда, куда выведет — это наверняка сказать нельзя, но то, что выведет — точно! Получай.

Я попытался преисполниться важностью и торжественностью момента — не получилось. Мысленно плюнул и обыденно засунул клубок в свободный карман: — Спасибо!

На печи насмешливо фыркнул кот. Лешайр, погрозив ему кулаком, сказал:

— Не твоё дело, Васька. Знай — молоко лакай.

— Тоже Василий? Тёзка?

— Вот и я говорю: имя пора тебе менять, а то действительно, кто-нибудь с котом перепутает. Ничего, срок придёт, всё само собой произойдет. И рот не успеешь захлопнуть, а муха уже влетела…

Дед так и не договорил, наверное, опять что-то очень важное. Вот так всегда по жизни — не хватает слова, вздоха, шага.

За оконцем вспыхнуло, замерцало пульсирующее живое марево. Потом вмиг стихло, успокоилось и вернулось назад многоголосьем и смехом.

Оглянулся назад — дед усиленно приглаживал усы, кот спрятался, а Юнэйся замерла, всматриваясь в мутное стекло, старательно протирая его пальчиком.

— К нам прибыл ревизор? — осведомился я, но ответа не дождался.

Дедушка Эшх, приосанившийся и важный, предварительно крякнув, отряхнул и без того чистую рубашку, приоткрыл низенькую дверь и вышел наружу.

Поляна перед избушкой была забита до предела.

Сначала было непонятно, как в такое маленькое пространство умудрилась поместиться вся эта говорливо-шевелящаяся пёстрая толпа. Приглядевшись, я увидел, что лужайка, слегка смазаная по краям, с проступавшими сквозь расплывающиеся деревья мраморными колоннами и гобеленами (будто лес совместился с покоями дворца), растянулась до размеров небольшого конференц-зала, вместившего в себя около ста человек. То есть, на первый, очень беглый взгляд собравшихся можно было назвать людьми. На второй, тоже весьма беглый, становилось совершенно очевидно, что к людям сии персоны имеют весьма отдалённое отношение. Например, ближайшая дама, стоявшая перед окном избушки, основательно загораживавшая нам обзор своей великолепной спиной в декольте, открытом гораздо ниже пояса, вдруг рассмеялась на настойчивое бормотание склонившегося к ней кавалера и, похлопав его по плечу веером, развернулась, что-то говоря ему в ответ. Ого!!! Бриллиантовая стрекоза, сидевшая на её ухе, не скрывала его необычную удлинённо-острую форму, гармонично сочетавшуюся с таким же удлинённым разрезом показавшегося глаза — золотистого, при полном отсутствии белка. У мужчины, целовавшего подставленную руку, обнаружился аккуратный, чуть выступавший гребень, идущий вместо шейных позвонков, раздваивавшийся и исчезавший под волосами. Дальше — больше! Подошедшая к ним нарядная девочка оказалась и не девочкой вовсе. Стоило мне приникнуть к стеклу, и я понял, что впечатление юности было вызвано лишь стереотипом мышления, связанным только с маленьким ростом, так не гармонировавшим с мудрой усталостью глаз и сеточкой морщин на всё ещё очень красивом лице. На плече «девочки» восседала небольшая птица: что-то среднее между вороной и попугаем. Дама в декольте и гребенчатый кавалер церемонно поздоровались и с птицей, и с её миниатюрной хозяйкой, слегка наклонившей голову (причём, именно в этой последовательности — птица, а потом дама). За хозяйку, как и следовало ожидать, ответила ворона-попугай, чья длинная тирада вызвала очередную серию кивков, поклонов и приседаний, после чего экзотическая пара отбыла, уступая место следующему занятному персонажу, щеголявшему чешуйчатой кожей и беспокойным раздвоенным языком, во время приветствия то и дело выскакивавшим наружу.

— Может, выйдем? — прошептала Юнэйся над самым ухом. От неожиданности я подскочил, чуть не выдавив лбом оконце. Тьфу ты, сову тебе в дупло, кто ж под руку-то?..

— Выйдем, выйдем. А смокинг? Я не при параде, — прошипел я, растирая многострадальный лоб. — А за окном он самый и наблюдается, если это не сплошные глюки, конечно…

— Что такое плюки… глюки? Не путай меня! — суетилась дриада. — Пойдём! Да нас даже никто и не заметит, в такой толчее-то, а так ничего не слышно. Чего стёкла-то вышибать? Они в лесу большая ценность.

Она в последний раз потянула меня за рукав и первая выскочила из избушки, легонько хлопнув дверью.

С печи выжидательно смотрел кот.

— Ну-рр? — спросил он, привставая на лапах.

— Пока, усатая морда, — вздохнул я. — Береги деда.

Всё моё было при мне — собирать нечего, ожидать некого. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!

Я шагнул следом.

Меня никто не заметил: кто скользил скучающим взглядом, кто заученно, не всматриваясь, кивал головой. Хоть сиди на крылечке, хоть курсируй по залу-поляне — никому до меня не было никакого дела. Красотища! Я огляделся повторно, так сказать, в непосредственной близости. Интригующая мешанина из сногсшибательных красоток и сказочных персонажей, как будто только что сошедших с экрана фантастического сериала о звёздных войнах. Для начала изучил первую названную группу — никогда не видел столько роскошных женщин разом и так близко. Впечатление не портили ни сюрреалистическая форма ушей, глаз, рук и голов, ни цветовое сочетание волос и кожи. А что, по мне так фиолетовая кожа весьма неплохо дополняется изумрудными кудрями и золотой помадой на губах. Не без труда оторвавшись, наконец, от созерцания окружавших меня соблазнительных форм и объемов, проглядывавших, просвечивавших и просто откровенно выставленных напоказ, я попытался-таки найти ушедшего лешайра и его внучку, высматривая их среди толпы — безрезультатно! Жаль. В данный момент их общество было бы как нельзя кстати: сформулировались вопросы, требовавшие наискорейших ответов. Ладно, подожду… Я решил следовать своему обычному правилу — не сопротивляться событиям. Когда ещё попаду на подобное сборище? А вопросы, как говаривал дофрест, разрешатся по мере… Кстати, как-то там дофрест?

Кто-то резко схватил меня сзади за локоть. Юнэйся?.. Она поспешно затащила меня за огромного субъекта, напоминавшего неудачно наряженного бритого медведя.

— Наше дело плохо! — заговорщически прошептала она. — Что-то случилось. Лет шестьдесят к нам не прибывала великая герцогиня. Если приехала сама — жди беды! Не зря же говорят: не радуйся долгому затишью — обязательно встретишь Эвил Сийну.

— А нас осчастливила именно Эвил Сийна?.. Знаком!

— Знаком?! — поперхнулась Юнэйся.

— Господи, ну что ты так испугалась? Заочно, конечно. Наслышан, начитан, ни разу не видел воочию. Вот ведь судьба: только прочитал — сразу практическое занятие. Забавно.

— Заба-авно??? Может, тебе и весело, а мы живём под её властью. Ах, если бы она нас просто не замечала! Герцогиня же использует свои законные территории для игрищ, не соответствующих лесному этикету, представь себе, потому что придумать такое способен лишь больной хрумм или помешанный кикимрýх.

— Но она, как я понимаю, не может сменить поле деятельности на Париж или Гавайи? — уточнил я, вспоминая прочитанное про дриад в библиотеке и одновременно отмечая про себя названия новых лесных жителей. Надо же, хрумм и кикимрух?

— Да, как всякая дриада и она скована рамками леса, — Юнэйся чуть погрустнела. — А ты её защищаешь?

— Да нет, отчего же. Пытаюсь понять.

— Да что тут понимать?! Да, мы — дриады. Да, мы прикованы к месту и дереву, нас породившему, но ведь можно воспринимать это не как тюрьму, а как высшее предназначение — служение Лесу! Вот, например — не надо ходить за тридевять лесов — соседняя дриальдальдинна, тоже герцогиня, Сейрин Ния Хаэлл, её любят и уважают. Все-все, даже самый крошечный новорожденный дараин знает, что махадриада сделает всё возможное и невозможное для каждого своего подопечного, будь то цветок или живое существо.

Стоявший рядом медведь обернулся и подозрительно зыркнул на нас из-под лохматых нависающих бровей: «Цыц, мелкота!». Юнэйся машинально кивнула и, утянув меня пониже, возбуждённо зашептала мне прямо в ухо.

— А мы живём, как на муравейнике — сплошная суета и, того гляди, подожгут. А она!.. — девочка сделала многозначительную паузу. — Она-то набрала себе бездельников и весело проводит время. Вот, полюбуйся. Они-и — её свита. Глаза б мои не смотрели! Тебе в новинку, понятно — с первого раза завораживает, но потом быстро привыкаешь. Мыльный пузырь тоже играет всеми цветами радуги, а внутри него пустота. Пшик. Рукой тронешь, хлоп и нету, стоИшь весь в мыле.

— Может быть… А наверху-то что? Разве никто не знает?

— Знают! — помрачнела Юнэйся. — Но дриальдальдинна имеет полное законное право на свои фантазии. Конечно же, наказывать и осуждать её не за что — ведь никто не погиб, трава зелёная и кора не облезла. Так это же не её заслуга! Дедушка Эшх трудится с утра до вечера и с ночи до утра.

— А где он, кстати?

Ответа не последовало. Толпа, замолкая и разворачиваясь в одну сторону, спрессовалась, очищая посредине свободное место. В наступившей тишине, шурша и выбрасывая листья, распускаясь цветами, прямо из-под земли полезли побеги, стремительно свиваясь в некое подобие зелёной арки. Минута — и цветущий проём был завершён. Он вспыхнул изнутри, засветился и загустел. Из него выкатилась ковровая дорожка, вслед за которой появилась женская фигура, вышедшая наружу с достоинством коронованной особы.

Я сглотнул, Юнэйся скривила губы и отвернулась. Остальные склонились в глубоком поклоне.

Вновь прибывшая неспешно прошествовала по дорожке. Теперь она была слишком близко, чтобы не заметить, что она не просто красива, а царственно хороша, притом, что весь её облик бросал вызов всем и каждому, поднимая из глубины души самые противоречивые чувства: восторг и желание, преклонение и жажду, безумие и отрешенность. Я никогда не понимал, как за одну ночь с Клеопатрой кто-то платил жизнью. Теперь вопрос отпал сам собой. Может и правы были те, кто за несколько часов умопомрачительного взлёта могли распроститься со всем, чем обладали.

Эвил Сийна была невысока ростом, что, тем не менее, не мешало ей смотреть на всех сверху вниз. Обнажённое тело сплошь покрывали изображения растений, руны и знаки. Спереди, с пояса до колен, ниспадал каскад из нитей с нанизанными драгоценными камнями, оставляя открытыми бёдра. На высокой груди, закрывая расправленными крыльями соски, замерли две красно-белые бабочки. В комплект к ним такая же бабочка примостилась на узеньком бриллиантовом ожерелье, плотно обвивавшем шею. На каждом пальце на руках переливалось кольцо. Густые волосы, собраные на затылке, удерживались хрустальными шпильками и вспыхивали искрами. Через пару минут от изобилия украшений у меня зарябило в глазах. Да уж, всего было по-царски слишком…

Вслед за ней на поляну выступили две чёрные лоснящиеся фигуры. Охранники? Любовники? Или то и другое вместе? Обведя толпу обжигающим взглядом, они встали за спиной герцогини, демонстративно поигрывая мускулами, готовые в любую секунду прыгнуть и вцепиться в горло каждому, невзирая на ранг и комплекцию. Толпа подалась назад. Эвил Сийна удовлетворённо улыбнулась и приветственно подняла руку.

Арочный проём постепенно угас, цветы роняли лепестки, листья засыхали и опадали прахом. Всего несколько секунд за спинами чёрных телохранителей бушевала осень. Миг, и двери не стало.

В последнее мгновение из затухающей глубины выскользнула невзрачная фигурка, прошмыгнула вперёд и примостилась у ног дриальдальдинны, едва доставая ей до бедра.

— Грольх, надо же, — вот теперь Юнэйся удивилась по-настоящему. Я присмотрелся повнимательнее.

Человечек, — а более всего он походил на уродливого человечка — щуплый, лысый, с белёсым лицом, с непомерно длинными пальцами на худых руках, завёрнутый в некое подобие накидки, скрывавшей его до кожистых серых стоп, примостился около герцогини, заглядывая ей в глаза со смешанным выражением преданности и хитрости. Под мышкой он держал футляр продолговатой формы — то ли музыкальный инструмент, то ли незнакомое оружие.

— Отчего он такой незагорелый и неупитанный? Мама в детстве не любила? — улыбнувшись, поинтересовался я. — Или собратья кашу отнимали? Характер, небось, от этого сильно испортился — брюзжит перед дождиком и не любит птичек с цветочками?

— Грольхи живут под землей, а наружу выкапываются только ночью — покушать. Кстати, они плотоядные, — не отрываясь от происходящего на поляне, сухо сообщила дриада.

— Еще скажи, хищники.

Юнэйся серьёзно посмотрела мне прямо в глаза и промолчала. Мне сделалось неуютно. Шутить тут же расхотелось. Вспомнилась Динни, которая однажды что-то такое говорила про грольхов и заманиваемых ими в лес детей. Я тогда, конечно, ей не поверил, теперь же поглядел на щуплую фигурку внимательно, оценивающе запоминая. Будто что-то почувствовав, человечек вздрогнул и уставился в нашу сторону — холодный взгляд выкаченных рыбьих глаз скользнул по толпе, распахнулась щель рта, образуя горизонтальную линию, растянутую от уха до уха. Это могло обозначать и улыбку, и предупреждение, в зависимости от фантазии смотрящего.

— Герцогиня предпочитает экзотику? — я зябко сдвинулся за широкую спину стоявшего впереди медведя.

— И экзотику, и эротику… Смотри, дедушка Эшх!

Действительно, обнаружился протискивающийся вперёд лешайр, всё ещё не перестающий приглаживать усы и покряхтывать. Подошёл к Эвил Сийне, слегка склонил голову, что-то тихо сказал ей. Та снисходительно улыбнулась в ответ одними губами, одновременно приподняв брови, и сделала рукой неопределенный жест собравшимся, мол, вольно, разойдитесь, можно и расслабиться. Из-за поднявшегося облегченного гула я не расслышал последовавшие слова, лишь по выражению её лица догадался, что лешайру было предложено прогуляться. Небрежно оттолкнув коленкой грольха, дриальдальдинна двинулась по поляне, впрочем, не сходя с ковровой дорожки. Следом пристроился задумчивый Эшх и пара бесшумных телохранителей, воспринимавшихся уже как естественное, почти неодушевленное дополнение. Они неспешно шли в нашу сторону.

Я прислушался.

— …нет, госпожа, позвольте не согласиться с вами, — донёсся до меня голос Илэйш Эшха. — Свобода — понятие относительное. Спросите у цветка — свободен ли он, или корни — это, всё-таки, цепь, которая приковала его к матере-земле, и он обречён в своём заточении? Может, свобода — это только миг перед уходом, когда наконец-то остаёшься только наедине с собой и со смертью?

Герцогиня грациозно мерила шагами дорожку, не возражая, но явно оставаясь при своём мнении. Потом неожиданно продекламировала:

— Великий Лройх'нн Доор Шиир*. Кто не читал сих великолепных стихов?! — лешайр понимающе кивнул и продолжил:

Они немного помолчали, затем Эшх осторожно возобновил разговор:

— Слишком быстрый взлёт таит в себе не менее стремительное падение, а большая удача вызывает массу мелких бед. Не совершайте необдуманных поступков, госпожа. Порою повернуть назад бывает уже невозможно. А вырвавшись из так называемой клетки, ничего не стоит тут же угодить в другую, более крепкую.

— Мне кажется, ты забываешь, с кем говоришь! — герцогиня продолжала улыбаться, но глаза её прищурились, прикрывая ресницами медленно копящийся в них гнев. На лешайра она больше не смотрела. Ещё три шага — дорожка закончилась. Собеседники плавно затормозили, останавливаясь у самого края коврового полотна. — Здесь решаю я. Я! Только я и больше никто! — Эвил Сийна помедлила. — То, что ты являешься прекрасным собеседником, делает тебе честь, конечно же, но не дает права — никакого! — заваливать меня советами, пусть даже, на твой взгляд, и удачными. Я уже не маленькая, времена вытирания носа и попки, слава Лесу, давно миновали.

Оба выдержали паузу, прекрасно понимая, что никакие насморки и грязные подгузники маленьким дриадам не грозят и в помине.

— Госпожа, — Илэйш Эшх первым прервал молчание, грустно посмотрев на красную линию ковра, отделяющую их от зелёной травы. — Я осмелюсь — не сочтите за дерзость! — добавить, что ваш выбор касается не только вас. Подумайте об этом перед тем, как сделаете последний шаг! Всё имеет начало и финал, две природы, две стороны. Палка — и та о двух концах. Монета о двух сторонах, и пусть на одной у неё выгравирован прекрасный профиль, но на второй — всегда выбита цена. В данном случае цена может оказаться слишком высокой. Хватит ли у вас сил и мужества оплатить по счёту, пройдя этот путь до самого конца?!

— Сил и мужества?! — голос герцогини дрогнул и перешёл на злое шипение. — Ещё добавь «ума и смелости». Одно и тоже, что обозвать меня трусливой идиоткой! Да как ты смеешь, короед! Я не нуждаюсь в твоём сочувствии. Ха! Обвинять меня в трусости и глупости, сомневаться в моей судьбе? Моё расположение совсем вскружило твою старую п-лешивую голову! А зря! Смотри, так недолго и в немилость попасть — будешь гнить в болоте с дурами-кикиморрами!

Лешайр слушал молча, покорно, моргая на каждое «моё» и «меня», лишь однажды его седая голова чуть заметно качнулась — видимо, хотел возразить, но удержался. Может быть, когда оскорбления коснулись кикиморр?.. Стоял, низко склонившись в почтительном поклоне.

— Вот так-то лучше! — Эвил Сийна ткнула в него лакированным ногтем, заставляя наклониться ещё ниже. — Так ты смотришься гораздо уместнее и естественнее: почтительному возрасту должна быть присуща почтительность. Живи тихо, и жизнь твоя продлится долго.

Она глубоко трижды вздохнула, успокаиваясь, развернулась и сделала несколько шагов по дорожке. Эшх остался стоять на месте, не разгибаясь и не поднимая глаз. Герцогиня недовольно возвратилась.

— Зачем же так демонстративно и принародно?

Лешайр выпрямился.

— Кстати, я не открыла тебе ещё самого главного. Можешь радоваться: всю власть над моими лесами и рощами я передаю тебе, а сама ухожу, отбываю, растворяюсь… Надеюсь, безвозвратно. Это вопрос уже решённый. Я выбрала: назад пути нет!

— И каким образом?.. — едва слышно прошептал Эшх.

— О! Конечно же, удивительным и непредсказуемым! Надеюсь, это поразит воображение, и не только твоё. А уж след в истории…

— ?!.

— Кхм, — кашлянула Эвил Сийна, чуть скосила глаза от досады — немой вопрос в глазах лешайра сбивал её с мысли — и, повысив голос, продолжала: — Мне преподнесли в дар преобразующий жезл. Да! Фатш Гунн теперь у меня! У ме-ня!!! И я собираюсь во что бы то ни стало пустить его в ход, — казалось, она сейчас заорёт или расхохочется.

Илэйш Эшх вздрогнул и поражённо уставился на дриальдальдинну.

— Вы?!.. Ты?.. Ты собираешься порвать изначальную связующую нить — нить со своим родовым деревом?! — забыв про условности, торопливо заговорил лешайр. — Ах, безумное дитя! Остановись! Ты погубишь себя! Ещё никому не удавалось…

— Молчать!!! Старый болван! Раскаркался, как обожравшаяся трупами ворона! — отбросив приличия, герцогиня визжала, словно обокраденная торговка. — У меня всё получится! ВСЁ!!! Мне обещана полная свобода и целый мир в придачу! — она в упоении развела руки в стороны и вдруг яростно оглядела собравшихся. — А от «родной» лужайки меня, простите, тянет бле-вать!..

Толпа начала панически редеть, выдавая ретировавшихся вихреобразным колебанием воздуха, хлопком и образующимся после этого пустым местом. Из желающих высказаться остался только лешайр, которого как раз никто и не собирался слушать.

По всей вероятности, считая беседу законченной, герцогиня что-то отрывисто крикнула через плечо, подзывая грольха. Не глядя, протянула руку. Тот бережно вложил в неё загадочный футляр. Повернувшись к оставшимся немногочисленным зрителям, у которых любопытство победило чувство самосохранения, Эвил Сийна, победно улыбаясь, демонстративно медленно щёлкнула застежками, раскрывая футляр, и достала наружу продолговатый предмет — витой, узорчатый, с остриём на одном конце и внушительным рубином на другом. Теперь уже всем было понятно, что это отнюдь не музыкальный инструмент. Кругом загалдели, задвигались, приближаясь вперёд или наоборот ударяясь в бегство вслед за уже исчезнувшими ранее. Дриальдальдинне это было безразлично. Она поудобнее обхватила руками Фатш Гунн, высоко подняла его над головой и, наслаждаясь гротескной значимостью момента, вдруг расхохоталась, откинувшись и закрыв глаза. Сверкнула алая молния, наискосок пронзившая камень, небо потемнело, быстро набухая и провисая тяжёлыми тучами.

И тут лешайр, казалось, до этого поникший и безучастный, рванулся к герцогине, пытаясь достать до неё, метя по жезлу, но явно не дотягиваясь. Время потекло медленнее, вязко обволакивая присутствующих. Все замерли. Лишь два чёрных охранника стремительно трансформировались, вытягивая тела и обрастая короткой шерстью. Миг, и две крупные кошки, обогнув хозяйку, устремились на Эшха, отшвырнув его в траву, комкая и топча старческое тело. Рядом со мной кто-то сдавленно ахнул: «Великий Лес, геркатты!»

— Стойте!!! — не помню, как я кинулся вперёд, лупя криком, точно хлыстом. Мне навстречу неспешно разворачивалась герцогиня — глаза её метали молнии.

— Кто таков?! — рявкнула она.

— Отмените экзекуцию! Именем пресветлой Королевы! — я постарался вложить в свои слова максимальную твёрдость. Брови Эвил Сийны поползли вверх. Она оглядела меня не в пример внимательнее, нахмурившись, задумалась.

— Кто пустил сюда… примата?!

— Я — человек. И это звучит гордо!

— Человекообразное нагло дерзит… Глупо и безрассудно. Что ж, я жду продолжения и поскорее! — резюмировала она. Подняла руку, щелчком приостанавливая своих старательных слуг. Те замерли над распростёртым телом, лишь их чёрные хвосты раздражённо нахлестывали бока.

— Итак, прыткий молодой че-ло-век, что же вам угодно?! Надеюсь, что ваш героический порыв таит под собой хоть ничтожную каплю ума. Ну!!! — без усилий включившись в игру, герцогиня отрепетировано надела на себя маску благожелательно-холодной заинтересованности, поглядывая то на меня, то на переливающийся маникюр на ногтях.

Помня, что разговор с женщиной лучше начинать с комплимента, а впрочем, всё равно надо же было с чего-то начинать, я произнёс:

— Я слышал, что вы столь же умны, сколь красивы. А видя как вы красивы, я надеюсь на вашу мудрость, сравнимую лишь с вашей привлекательностью, — тут я сделал паузу и, глядя в её ничего не выражающее лицо, решил перейти к делу: — Глупо убивать лешайра. Он же вам потом и пригодится.

— Хм. Ещё один советчик. Бесплатный. Ишь, расплодилось. Год, что ли, урожайный? Или к дождю?.. — она мечтательно посмотрела на небо, потом гораздо жёстче на меня. Сказала, брезгливо отворачиваясь, в одну секунду теряя интерес. — Пшел вон, наглец!

— Вам стоило бы обращаться чуть вежливее с тем, кого вы видите в первый раз…

— Надеюсь, и в последний, — не оборачиваясь, категорично отрезала она.

— Смотрите, чтобы потом не было мучительно больно. Вдруг я имею высокопоставленных родственников?!

— А ты имеешь?.. Ну-ну, врёшь и не зеленеешь, — скосив глаза, спокойно возразила Эвил Сийна, но мне показалось, что в её голосе прозвучало сомнение. Взгляд стал более цепким, сравнивающим, глаза заледенели, будто беря меня в прицел. Так и не вспомнив, кому же я могу приходиться седьмой водой на киселе, она приняла решение. — Что ж, имеешь, так имеешь. А мы поимеем тебя. Эй, киски! — обольстительно улыбнувшись, она скомандовала, снова прищёлкнув пальцами. — Нет времени, после. Деда и этого нахала ко мне — живыми!

Ткнув в моём направлении жезлом, дриальдальдинна развернулась и осторожно сошла на траву. Кругом всё замелькало, снова ускорившись и завертевшись вокруг нас.

Я же со всех ног ринулся к лешайру, не забыв, однако, на ходу выдернуть у какого-то зазевавшегося щеголя весьма крепкого вида дубинку, которой и огрел по спине ближайшую кошку. Верхом на второй, уцепившись за круглые уши, как заправский ковбой, восседала Юнэйся, отчаянно визжавшая и, по всей вероятности, тоже решившая взять огонь на себя. Кошка шипела и отмахивалась от неё, как от назойливой мухи, при этом не забывая наступать деду на грудь. Моя же киска развернулась ко мне со свирепой стремительностью, жарко дохнув пастью и продемонстрировав нешуточный набор острых клыков. Особо не раздумывая, я ткнул между ними дубинкой, заталкивая её как можно глубже, прокручивая и раня клокочущее горло, одновременно уклоняясь вбок от летящей мне в живот когтистой лапы. Стоп, подруга! Или же друг? Стоп! Не так быстро!.. Геркатты, говорите? А по мне так обычные кошки, только переростки. Стоп! Кишки мне ещё самому пригодятся. А не хочешь ли пальцем в глаз? В желтенький. Нет?.. Прилипнув к сопернице как можно плотнее, я лупил и лупил её куда попало, не давая возможности кромсать меня когтями. Что, не сильна в ближнем бою? Она утробно выла, напирая и дёргая головой, безуспешно пытаясь сняться с воткнутой в пасть палки. Не нравится?! Получай! За деда! За родной Лес!

Я дрался яростно, нанося удары вслепую, не раздумывая, вкладывая в них всего себя, стараясь не обращать внимание на скребущие по спине лапы и что-то тёплое, струйкой ползущее вдоль позвоночника. Я радостно отметил, что давным-давно забытые занятия по тай’джийдо (вот оно как бывает: спасибо, Люсинда, кем бы ты ни была — спасибо!), наконец-то, пригодились по-настоящему — тело само собой вспоминало и воспроизводило нужные движения и захваты, уберегая себя, то есть меня, от действительно опасного противника.

В очередной раз рванувшись вбок, кошка-оборотень сбила меня с ног. Мы покатились по траве, удаляясь от лежавшего лешайра.

Юнэйся же давно свалилась со своего рычащего «скакуна», отчасти добившись желаемого, поскольку тот, тоже бросив деда, стоял теперь над ней, горя глазами, капая тягучей слюной ей прямо в лицо и придавив раскинутые в стороны руки, татуировка на которых была заляпана кровью — нежно салатового цвета. Девочка не сдавалась и отчаянно пинала ногой открытый вражеский живот. Геркатт ждал, явно издеваясь над своей жертвой. Сытый и холёный, он никуда не торопился, абсолютно уверенный в своих силах, явно получавший удовольствие непосредственно от самого процесса.

В это время под крики, суматоху и паническое бегство последних свидетелей Эвил Сийна довершила задуманный эксперимент, одним сильным движением вонзив Фатш Гунн в густое переплетение травяных стеблей под ногами — земля застонала, дрогнула и прогнулась, родив зелёную волну, разбежавшуюся кругами от торчащего жезла. Вспыхнула и ударила из туч ветвистая синяя молния, нижним концом устремляясь к герцогине, обтекая её блестящей оболочкой и вздёргивая над землёй, как тряпичную куклу, застрявшую в ветвях старой яблони. Неожиданно стала заметна переливающаяся изумрудная пуповина, связывавшая дриальдальдинну с земной поверхностью под ней. В данный момент изумрудный цвет менялся на алый. Изменения сопровождались побочными, явно неприятными ощущениями: Эвил Сийна больше не смеялась, куда-то растеряв всю свою спесь. Её тело агонизировало, скрючивались пальцы, а немой рот жадно хватал воздух. Выпученные глаза слепо отражали небо.

И тут она закричала — пронзительно завизжала, перекрывая раскаты грома.

Будто сжалившись, небо и земля одновременно отпустили свою распятую жертву. Лопнула связующая пуповина снизу, угасла синяя молния сверху.

Без чувств, тяжело и нелепо, рухнула в траву герцогиня, рассыпав шпильки и драгоценные камни. Вспорхнули освобождённые бабочки, отцепившись от карминовых сосков, и красно-белыми лоскутками улетели в клубившееся небо.

Окончательно исчезли проступавшие ранее покои дворца, унося с собой последнего зрителя. Возле тела дриальдальдинны суетился грольх, длинными пальцами прищёлкивая и помахивая над её лицом, что-то бубня и напевая. Эвил Сийна вздрогнула, застонав, с трудом села и отсутствующе огляделась вокруг.

Поверхность поляны уже перестала колыхаться, но волны, достигшие ее края, перекинулись на растущие там деревья, раскачивая их всё сильнее и сильнее, выдирая корни, с хрустом ломая ветки и обрывая листья. Рухнуло одно, потом другое дерево. То тут, то там с треском валились стволы, картечью разлеталась земля, образуя рваные ямы. Навстречу рушащемуся лесу из туч снова ударила молния, потом ещё и ещё. Вспыхнули и занялись упавшие ветки, повалил дым.

Прямо с застрявшей в горле дубинкой, полоснув меня на прощанье лапой, убежала к очнувшейся хозяйке кошка, на ходу трансформируясь и опять преображаясь в чёрную мужскую фигуру. Оборотень, зло выдернув изо рта окровавленное орудие, смерил меня запоминающим взглядом. Конец, сфотографирован и сосчитан. Стало на одного смертельного врага больше…

Я обернулся к Юнэйсе.

В этот момент вторая кошка, державшая девочку, наступила когтистой лапой ей прямо на лицо и переместила туда всю свою тяжесть. Тело под ней конвульсивно выгнулось и замерло окончательно. Где-то далеко в лесу раздался оглушительный треск падающего дерева, умершего вместе со своей дриадой.

— Не-е-ет!!! — нащупывая на бегу печать, я устремился к Юнэйсе.

Исковерканное тело девочки мерцало и таяло, растительный орнамент татуировки ожил, прорастая из земли крошечными ольховыми побегами. Но они тут же падали в тлевшую траву, сбитые обжигающим потоком ветра.

Сквозь дым и колебавшийся воздух я ещё различал, как во вновь созданный портал, уже без демонстративной пышности геркатты унесли на руках «великую» герцогиню Эвил Сийну Хаэлл — растрёпанную и грязную. Замыкал отступление грольх, прижимавший к груди жезл.

Мы остались одни.

Кругом горело, трещало и часто сыпало искрами. Трава чернела и скручивалась.

Застонал лешайр. Приподнялся.

— …Юнэйся. …Где? …Юнэйся?

— Молчи, дедушка, береги силы, — я старался не смотреть ему в глаза. Он сразу всё понял и обмяк на моих руках.

— Вася, помоги подняться. Где эти… остальные?

— Отбыли, разумеется, а мы вот тихо жаримся. Ещё чуть — и будет полная готовность с румяной хрустящей корочкой. Может, пора выбираться, а то у меня волосы дымятся, да и твои усы не лучше? — я плавно перешёл на фамильярности. Что ж, неприятности сближают. Котлеты на сковородке далеки от церемоний.

— Кабы не горело кругом, я бы вывел, а так…

— Да-а, водички бы не помешало! — мечтательно сказал я и с удивлением уставился на свои штаны, быстро набухающие влагой. — Эт-то что ещё такое?

Сунул руку в карман и вытащил жемчужину, которая, стремительно увеличившись в размерах, превратилась в пористую губку, исходящую тонкими струйками воды. Извлеченная на свет, губка вмиг потяжелела и брызнула во всю силу. Не удержав, я бросил сей фонтанирующий источник на землю, тут же разлившийся огромной лужей. Вырвавшаяся водная стихия азартно бросилась в бой. Поле битвы закипело, забулькало, непроницаемо покрываясь белым паром. Стало душно, как в бане. Когда, наконец, поутихло и развеялось, нашим глазам предстало жалкое погорелище, на добрый километр простиравшееся вокруг. У моих ног плавала жемчужина — опять маленькая, желтенькая. Выловив её и запихав в мокрый карман, я поднял на руки Илэйш Эшха и зашагал в сторону нашего с дофрестом завтрака.

Стоит ли говорить, что никакой поляны мы не нашли, как и кушавшего на ней Враххильдорста.

— Васёк, ты правее бери. Правее, — еле слышный голос лешайра сипел и прерывался, по морщинистой щеке катилась слеза, прочерчивая в саже извилистую дорожку. — Тут недалеко река.

Минут через десять я действительно вышел на берег лесной речушки, густо заросший кустами и тонкими невзрачными берёзками, нашёл место с удобным сходом, защищённое с трех сторон ветками, уложил на траву деда, умылся и, стянув рубашку, выполоскал её тоже. Сигареты, к моей радости, частично уцелели, и я с блаженством затянулся.

— Так вот в чём корень, — задумчиво проговорил Эшх, глядя на моё нательное украшение. — Эх, эх. То-то я чувствовал, что у тебя что-то есть под рубашкой. Шутил. Подумал, что другое. А это, оказывается, печать! Какие уж тут шутки… Ускорили, значит, события. Что ж, муть со дна поднимается быстро, истину не спрятать даже в самом глубоком дупле. Вот только девочку жаль… Эх!

— Они мне за неё заплатят! Они мне… ответят… за… — я задохнулся, не в силах говорить: перед глазами стояла Юнэйся, живая и невредимая. — Если бы я знал, если бы не печать, если бы не я…

— Если бы не ты, Юнэйся всё равно бы погибла, — задумчиво ответил лешайр, с трудом выговаривая родное имя. — Не ведаю, что наплели Эвил Сийне — глупости всякие, наверное, — но даже каждый дараин знает, что отрыв от родного леса любой дриады, пусть и высшей дриальдальдинны, влечёт за собой катастрофу для неё и, более того, для этого леса… с коллективной гибелью проживающего населения. Герцогиня должна была бы это знать.

— Но она кричала что-то про жезл, дающий кучу возможностей? — переспросил я, отжимая рубашку.

— Фатш Гунн?.. Преобразующий жезл? Да нет. Слухи о его могуществе сильно преувеличены. Конечно, он может освободить дриаду, оторвав её от места, как правило, уничтожая последнее, то есть, это самое место (он ожесточённо выдрал из бороды волосинку и покрутил её передо мной, демонстрируя как этот самый отрыв происходит), но он же не восполняет источник силы, необходимый для дальнейшего обособленного её существования. Старая подпитка уничтожена, а новой недостаточно. В конце концов, если ты дерево, то глупо рубить себе корни — птигоном, как не старайся, не стать, а ветки засохнут непременно.

— И, тем не менее, это странно. Герцогиня производила впечатление женщины очень и очень неглупой.

— Конечно, она не гнилая колода! Но и тех, кто окрутил её, пеньками не назовёшь. Били наверняка, по самому больному месту: всем ведь известна нездоровая тяга Эвил Сийны к новому и неизведанному. Я думаю, что ей пообещали что-то сверхъестественно заманчивое, иначе она не была бы так уверена в себе.

— Грольхи. Это грольхи! — высказал я свою версию, вспоминая маленького уродца. — Я читал, они весьма изворотливы, лживы и умны.

— Может, и грольхи. Только сдается мне, что за этим стоят силы более значительные, скорее нездешние. Уж больно гадко попахивает последняя история. А печать? — он задумался и, наконец, медленно докончил: — Что печать… Только ускорила развязку, как я и говорил. Ты ведь уже в курсе сего замечательного предмета?

Я хмуро промолчал. В голове проносились последние сумбурные дни… Ускоряет. Да уж. И укорачивает, несомненно. Чужие жизни, например. Вот дрянь! Рука сама непроизвольно потянулась к шее, срывая непрошеное украшение. Юнэйся, прости! Спасибо за науку, а опыт, жизненно-горький, я, пожалуй, буду набирать в обычном рабочем порядке.

Размах — и печать полетела в реку. Без плеска ушла на дно, сразу же пропав из вида.

Дед лишь молча усмехнулся в усы и от комментариев воздержался. Да и кому они нужны — эти комментарии? И так тошно. Потом он покряхтел, поднялся, глянул в воду как в зеркало, но умываться не стал, поводил по себе руками, оглаживаясь и отряхиваясь. Раз-два, и рубашка у него вновь стала чистой, штаны высохли, на ноги вернулись лапти, и даже усы с шевелюрой оказались расчёсанными — как и прежде. Оглядев себя снова, он удовлетворенно кхекнул и подмигнул своему отражению.

Подозвал меня, ощупал мне спину как заправский хирург, повздыхал:

— Знатно тебе располосовали… Ничего. Зато будешь настоящий добрый молодец. Шрамы останутся, а они, как известно, только украшают мужчину. Что, болит? — он снова прохладно заводил руками. Боль тут же улеглась, лишь слегка стянуло кожу. — Вот и готово. Ближайшие два дня, больной, вам противопоказано биться с драконами и скакать на боевых дракакурдах, а то швы разойдутся.

— А ожидаются драконы и… дракакурды? А эти, которые вторые, они обязательно должны быть боевыми? — блаженно выгнув вылеченную спину, поинтересовался я.

— Ожидается дальняя дорога и то, что связано с ней, — отрезал Эшх.

Вечерело. Что делать и куда идти было непонятно. Моя рубаха подсохла, мы отдохнули, вот только где-то в области сердца нестерпимо ныло, как будто часть его была выдрана по-живому и рана пока не затянулась.

Неподалёку неожиданно ухнуло, бухнуло, в довершение ещё и плюхнуло, вспугнув птиц и нарушив вечернюю тишину. По воде животами кверху проплыло несколько рыбин, потом ещё и ещё.

— Опять рыбу глушат, поганцы, — всерьёз встревожился дед. — Каждый год наезжают, труху им в печёнку!

Он ещё немного поохал, повздыхал:

— Ладно, засиделись. Пошли, прогуляемся. У меня идея проклюнулась, может, и не самая удачная, но другой-то ведь, увы, нет. А под лежачий камень, как известно, вода не течёт, а только москитник мочится. Это уж точно. Точнее не бывает.

— Эй, парень! — из кустов, на ходу застёгивая ширинку, вывалился небритый мужик, с виду классический турист — в кедах, ветровке, потёртых штанах и с плеером в нагрудном кармане, с крошечными наушниками, лихо перекинутыми через плечо. — Ты откуда здесь взялся? С неба, что ли, свалился — парашютист?

— Да нет. Мы тут с дедом отдыхаем неподалеку, вольным способом, так сказать. Вот, решили перед сном прогуляться, — я машинально придал своему лицу наиболее соответствующее выражение.

— А дедок? — мужик хохотнул. — В соседнем кусту присел и не смог разогнуться?

Я непонимающе огляделся — рядом никого не было.

— Странный ты, вроде бы не пьяный… может, укуренный или грибов замахнул? Да нет, для грибов рановато… — турист поскрёб щетинистый подбородок, с трудом пытаясь откопать смысл там, где его никогда и не было. — Хрен с тобой, водки хочешь? Пошли, компанию обновишь. Гвоздь программы, дорогой гость на вечер, — он снова хохотнул, по-свойски хлопнул меня по плечу и безапелляционно потащил за собой в сторону мерцавшего костерка, раньше мною отчего-то не примеченного. — А дедок твой, признайся, ведь язвенник-трезвенник, да ладно, не слепой же — сам дорогу найдёт, как облегчится. К нам или к вам…

У костра сидело человек семь таких же небритых субъектов. В руках одного тихонько тренькала расстроенная гитара. Ароматно экспансирующая вокруг удивительнейший из запахов, варилась уха, видимо, из только что набитой той самой рыбы. Поодаль стояла пара машин и палаток. Из одной, слегка подрыгивавшейся, раздавалось девичье хихиканье, иногда прерываемое настойчивым мужским бормотаньем, но на это никто не обращал внимания, поскольку наступал торжественный момент разлития первой бутылки. Остальные же стеклянные близняшки ждали своей неотвратимой очереди под соседней берёзой. Вечер обещал быть долгим и насыщенным.

На нас глянули умеренно заинтересованно, молча подвинулись, давая место у костра, и тут же вручили специнвентарь в виде гранёного стакана и хрусткого мокрого огурца.

— Вася, — честно признался я.

— Не рыбнадзор — и ладно, — добродушно отозвался сосед слева, толстый, щекастый парень примерно моего возраста, и пояснил: — Разговор до второй не начинают.

Выпили. Дружно закусили. Повторили.

Гитарист перестал мучить народ настройкой и бойко ударил по струнам. Для распевки затянули привычную «милую мою», не забывая при этом чокаться и отхлебывать из стаканов.

Из палатки, восприняв песню как призыв к трапезе, вылезла растрепанная, раскрасневшаяся деваха, расстегнутая до пупка и продолжавшая хихикать. Подошла к костру, успев на ходу запахнуться и живописно подобрать волосы. Заметив меня, плотоядно оглядела с ног до головы, улыбнулась ещё шире и, обойдя вокруг, решительно втиснулась рядом со мной справа, без раздумий принимая полный стакан. Чуть с опозданием из той же палатки выбрался такой же как все небритый мужчина средних лет, настороженно блеснувший на меня очками и лысиной — я ему явно не нравился. Подойдя, выжидательно присел с другой стороны костра, стакан не взял, а закурил самокрутку, осторожно затягиваясь и по-хозяйски косясь на развеселившуюся девушку.

— Илона, — многозначительно сообщила мне та, одним махом выпивая водку и закусывая брызнувшим огурцом. Глядя мне в глаза, медленно слизнула текущий по руке рассол, игнорируя неослабевающее наблюдение своего кавалера.

— Илонка, не пугай гостя! — пожурил её мой сосед слева и добавил, понижая голос: — Она у нас проказница. Ух! Не обращай внимания.

Девушка несогласно захихикала, правда, уже не глядя на меня, но при этом не забывая плотно прижиматься бедром и коленкой. Как я понял, серьёзно здесь к ней относился только очкарик напротив, уже докуривший и теперь пьющий, но еще не поющий.

Компания оказалась давняя, закадычная: в леса и поля они ездили ни много ни мало — лет десять, балуясь рыбалкой да охотой, причём в очень широких рамках. Места здесь были сплошь глухие, лесник свой, знакомый, купленый. Хоть рыбу, хоть зверя бей, хоть кого хочется, хоть с песнями по поляне прыгай — никто и слова не скажет, потому как и нет никого на многие километры вокруг. Вот чему так удивились мои новые знакомые: действительно, как с неба свалился! Впрочем, меня так по-настоящему и не допросили, приняв на веру неубедительную историю про дикий отдых на дикой природе. Теперь толстяк слева, назвавшийся Федором, сидел со мной в обнимку, благодушно пьяный, распевающий про белогвардейского офицера, мечтающего о встрече с ненаглядной прелестницей почему-то обязательно в колючем стоге сена. Между песнями бурно и говорливо обсуждались погода и водка, удачный лов и спущенное колесо, деньги, политика, футбол, микс-файт и мототриал, постепенно съехали на женщин и собак, анекдоты приобрели пикантную остроту и длинную бороду. Ко мне привыкли и перестали замечать.

Илона, всё чаще смеявшаяся невпопад, так и не дождавшаяся ухаживаний с моей стороны, под конец свалилась с бревна, мелькнув гладкими ногами, и разразилась очередным приступом истерического смеха. Её подняли и на руках унесли в палатку. Она для вида побрыкалась, но была явно довольна оказанным вниманием.

Я почти не пил, скорее делал вид — сидел и курил, одну за другой: свои давно кончились, но меня тут же щедро одарили пачкой Кента. Однако настроение так и не исправилось, хоть я очень старался, поддерживая беседу и даже пробубнив пару знакомых песен. Зачем-то спросил у соседа про недавний пожар. Пожар? Какой, мол, пожар — удивился тот. А, пепелище… Так это уж лет пять прошло с тех пор, зарастать начало помаленьку. Отчего случилось? Да оттого: хипаны мимо топали, костёр плохо затушили — пИсать надо было гуще да прицельнее, вот и не загорелось бы. Я слушал и не слышал. Смысл сказанного доходил до меня частями, рвано обособленно, путаясь в лабиринтах измученного разума. Я потрясённо огляделся вокруг. Значит, не было ничего и никого? Ни лешайра, ни дофреста, ни избушки с котом? Пять лет я где-то плутал да пропадал в беспамятстве? Пока не пропал окончательно… Вот так, наверное, и сходят с ума. Привет, ку-ку, с кем не бывает. Как тебя зовут, дорогая моя подруга — шизофрения или белая горячка? А, впрочем, неважно. Какой с меня спрос, а с тебя ответ. Так, маньячу помаленьку, безобидно депрессивный… Что ж теперь блюсти чистоту линии? Наливай, Фёдор! И поскакали, братишка, в рай!

Часа через два я уже был хорош несказанно. Мужики оказались что надо — свои, близкие и понятные. Я расслабился, растёкся, подобрел и, кажется, даже запел, бурно принимая участие в музыкальном сопровождении, выбивая ритм ложкой по котелку, стакану, полену, колену, голове, чужому стакану и чужой голове — вобщем, по чему придется. В связи с неожиданной песенной амнезией я приспособился громко выкрикивать окончания строчек и быстро запоминавшийся припев, за что был крепко и влажно расцелован Федей, с которым мы решили не расставаться — никогда!

Часов в пять утра ряды наши изрядно поредели. Нас оставалось только трое… как… не помню, кого?.. Как много их людей хороших… лежать осталось в тишине… Нет, эта песня, всё-таки, не по этому случаю. Окончательно решив добить спиртной запас, мы с Федей и лысым очкариком, оказавшимся умнейшим и добрейшим дядей, устроились потеснее к угасающему костру и торжественно дали друг другу клятву верности и уважения. Федя порывался скрепить договор кровью, но ножик для чистки рыбы куда-то завалился. Поэтому общим голосованием было принято брататься водой, для чего, объяснили они, необходимо всем вместе нырнуть в реку, а потом крепко обняться, и пусть знает мир, что нет ничего крепче настоящей мужской дружбы! Ввиду количества выпитого, к реке не шли, а бойко ползли на четвереньках, немного прокатились по отлогому берегу, но удачно и своевременно притормозили как раз на прибрежных камнях. Решили не раздеваться — так показалось торжественнее — и в воду рухнули почти одновременно.

Светало. Над рекой поднимался туман — сизый, плотный, осязаемо ватный. Было тихо и по-утреннему свежо. У берега оказалось неглубоко. Мы плескались как дети, валяясь и перекатываясь на мелководье, распугивая мальков и просыпающихся птиц. Мне было легко и весело. Сон. Всё — сон…

Освежая гудящую голову, зажмурившись, я окунулся лицом в воду, гордо изображая ныряльщика. Что-то холодное и длинное скользнуло по шее, обвиваясь дважды и проваливаясь под одежду. Я заорал: «Змея!» и, пытаясь сорвать её, но лишь затягивая, шальной пробкой выскочил на берег, продолжая вопить: «Помогите!» и стремительно трезвея. Рванул на груди рубашку, глянул и обомлел.

На своём излюбленном, привычном месте висела моя старая знакомая — королевская печать. Как говорится, и года не прошло. Хотел было снова её в реку, но пальцы обожгло предупреждающей болью — цепь секундно полыхнула жаром, мол, не тронь, побаловались и хватит! Ладно, понял, не дурак, видать судьба наша такая. Будем жить вместе, дружно и весело, круша окружающую реальность, раз уж у нас такая планида.

Из реки медленно выползали мои новоиспеченные братья. На их лицах отражалась гремучая смесь остаточного алкоголя, жадного интереса и полного непонимания происходящего.

— Васек, эт-то чегой-то? А?.. Да-ай посмотреть! Как же ты эт-то выловил? Исхитрился, да? Скажи, исхитрился? — Фёдор чуть не плакал от обиды. — Почему-у всегда не мне-е?

— Во везёт! Она ж золотая, наверное. И камень потянет карат так на… десять… — прищурившись, констатировал мой лысый «брат», более спокойный, как-то уж слишком вдумчиво выливавший воду из своих карманов. — Дай посмотреть!

— Ва-сек, эт-то чегой-то, говорю? Иди-и сюда. Ты представляешь, сколь каждому получится на нос? Конкре-етно!.. Слышь?! Мы — богачи!!! — сияя, не унимался Фёдор.

— Успокойся, не видишь что ли, он и не собирается делиться, — раздражённо оборвал его второй.

— В каком смысле «не со-би-ра-ет-ся»? — взгрустнул тот. — Я не по-онял.

— Сейчас поймешь. Васёк тебе быстро растолкует!

Я и попытался, что-то горячо и искренне утверждая, вразумляя и доказывая, размахивая руками и бия себя в грудь — безрезультатно!

Очарование утра рухнуло со стремительностью падающей гильотины, отсекающей остаточные иллюзии и смешные несбыточные планы. Я что-то трепетно объяснял, но слова звучали неубедительной сказкой. Что значит — она и раньше была моя? С каких это пор? Потерял? Ага. И мы тоже потеряли, даже чуточку быстрее… до тебя. Нельзя трогать? Хорошо, не будем. Завернем в тряпочку и поменяем. На что? На стойкую валюту, чудак. Ёш…ты, только время зря теряем!

Было такое ощущение, что я кричу им с экрана телевизора, а звук предусмотрительно выключен, что я слепоглухонемой и живу на другой планете и в другом времени. Меня не слышали. Меня вообще больше не существовало. Была только ОНА, близкая и доступная, осталось руку протянуть и… Из калейдоскопа выражений на их лицах стойко укрепилось одно — жадно-выжидательно-агрессивное. Стой, братан, не уйдёшь! Заповеди велели делиться. Да и по понятиям…

Ну, ровно дети малые. Вот ведь…

Я, ещё нетвердо держась на ногах, отступал в сторону кустов. Лысый брат с братом Федей, покачиваясь, также нетвердо, но целеустремлённо огибали меня по кругу, разделяясь и заходя с двух сторон. Что, братцы, любовь прошла, загнили помидоры? А как же нерушимость мужской дружбы?

— Чой-то вы здесь делаете? А? Тонул что ли кто? — на берегу стояла заспанная, примятая с одной щеки Илона.

— Дуй быстро в лагерь и буди народ! — вдруг приказал лысый и, видя, что она так ничего не поняла, а главное не тронулась с места, фальцетом заорал: — Чего встала, дурында?! Пшла за подмогой! Бы-ыстра-а-а!!!

Девушка взвизгнула и унеслась в сторону палаток.

— Всё! — хрипло подвёл черту Федор. — Копец тебе, парень.

Со стороны лагеря раздались заполошные крики и перебранка. Дальше пошло бойчее: прибежали остальные, ругаясь, натягивая на ходу штаны и рубахи, затормозили на берегу, вмиг оценивая ситуацию и широко распахивая глаза на мою нежданную находку. Кто-то присвистнул.

Что говорить, действовали они слаженно и без лишних разговоров — куда только подевалась благостная мягкотелость прошедшей ночи? Кольцо окружавших уплотнилось, надвинулось и замерло неподалеку — да здравствуют переговоры?!

— Ну что, парень, сам отдашь или просить придётся?

— Лучше, конечно, попросить, — осторожно начал я. — Только она и сама к вам не хочет. Правда, милая?

Мужики загоготали.

— Что ты, что ты. Мы с ней по-джентельменски — без рук и грязных намерений.

— Да вы что, ребята?.. Вот спросите у них, — я ткнул в сторону Фёдора пальцем. — Расскажут. Нельзя мне её отдавать. Никак!

— Что расскажем-то? — сердито ответил за Фёдора лысый. — Ты совсем свихнулся, приятель, бредишь, наверное. Хватит языком полоскать. Давай сюда висюльку и точка!!!

Я отвернулся, накрывая печать рукою.

В ответ щёлкнули затворы.

У двоих оказались небольшие обрезы, в данный момент направленные мне прямо в грудь — лирика закончилась, начались серые прозаические будни.

— Убедили… — я потихоньку отступал к воде, почти касаясь её ботинками.

— Э-э-э… Не балуй! Бежать-то некуда, — на всякий случай напомнил кто-то.

— Стреляйте по ногам, — деловито посоветовал мой бывший лысый побратим. — Мы ж не звери! — пояснил он мне. — К обеду, авось, доползёшь до дороги.

Я повернулся к говорившему, и одновременно прозвучали два выстрела. Печать дрогнула и, вибрируя, зависла в воздухе. Пули изменили траекторию и, чиркнув меня по штанам, с шипением ушли в воду. Стрельба повторилась, но патроны снова были растрачены впустую. Сбоку удивлённо выругались, и ещё раз щёлкнули затворы.

Не дожидаясь продолжения, я прыгнул в реку и понесся, уже на ходу соображая, что шлепаю по поверхности воды как по мелкой луже, совершенно не проваливаясь в глубину. Быстро достиг недалекого противоположного берега, на бегу придерживая успокоившуюся печать и теперь ярко мерцая карманом с жемчужиной. Вспомнил, что говорила про неё дэльфайса — вот она какая, власть над водной стихией-то!

Над головой свистели пули, пролетая в опасной близости. Кто-то пытался «бежать» следом, но для него река стала обычной рекой — глубокой и стремительной у моего берега.

Повинуясь жгучему желанию, я повернулся и выразительно показал мечущимся и орущим мужикам согнутую в локте руку, стараясь максимально доходчиво изложить свою собственную точку зрения на поставленный вопрос, надеясь, что меня поймут с первого раза. Меня поняли однозначно, и без задержки ответили красноречиво-похабно, подкрепив свои слова маленьким непримиримым аргументом, устремившимся мне прямо в грудь.

Что-то происходило вокруг: звуки и очертания смазались, фигуры напротив задвигались, как в немой пантомиме — раскрывая рты и нелепо разводя руками. Прямо в сердце мне летела пуля — постепенно замедляясь и замедляясь, оставляя чуть мерцающий след. Окончательно остановившись напротив печати, она зависла в воздухе. Я аккуратно взял пулю двумя пальцами — она была горячая и гудела, как пчела. Сильно бросил обратно, случайно попав по тому, кто стоял ближе. Тот вскрикнул и схватился за рукав, на котором моментально расплылось тёмное пятно. Вот это да! Хорошо хоть, что никого не хотел убивать.

Тут уж в воду полезли все кроме верещавшей Илоны и скрючившегося раненого парня.

— Что ж ты стоишь, Василий? — укоризненно спросил лешайр, выходя из-за моей спины. — Пошли уж. Более ждать нечего.

Кусты как по команде расступились, пропуская нас и задёргиваясь следом импровизированной занавесью, обрывавшей действие у реки — смена декораций. Спасибо актёрам за водку и ночлег!

…И падёт на головы всех живущих ад, смерть покажется им желанным избавлением, и станут они звать её, но она не придёт. Лишь спустятся с небес её посланники, и вид их будет ужасен, и падут многие от рук их. Спасения не найдут они нигде. Только те, кто светел и чист духом, окажутся им не подвластны, не видимы и не осязаемы ими. Ибо будут они уже далеко: примет их в своём саду пресветлая Королева, и вознесутся они, обретая пристанище — свою новую Родину.