Крик дафэна

ГЛАВА 9. Баба Яга

— Ты меня бросил! Просто бросил и всё! А сейчас идёшь и усмехаешься в усы. У вас у всех такая замечательная манера — исчезать в самый неподходящий момент? В конце концов, меня же чуть не застрелили!!!

— Ведь не застрелили же! — пожал плечами лешайр, сразу напомнив пропавшего Враххильдорста. — Что ты так кипятишься, Василий? Ты ведь хотел отдохнуть, да? Ещё скажи — не отдохнул.

Я что-то промычал в ответ невнятно-несогласное.

— Ну уж, не правда, говоришь? И, кстати, тебе действительно ничего не грозило, или почти ничего.

Я не удержался от ехидного замечания:

— Что, следуя указаниям печати и учитывая истинность происходящего, смерть теперь будет топать мимо? Мне ничего не грозит, как ты утверждаешь, до назначенного срока? Время танцам и время белым тапкам, так сказать?

— Как ни странно, молодец, соображаешь! Шути, шути. Во всякой шутке есть своя доля шутки, впрочем, и правда тоже отыщется, а печать действительно является для тебя некоей охранной грамотой, не всегда, но… Глядишь, смерть мимо и пролетит. Вот и живи играючи- припеваючи, встречая каждый день, как последний!

— Угу! — зыркнул я на него исподлобья. — Посмотрит смерть на меня и подумает: «Какой славный, симпатичный да смелый юноша! Дай, полюбуюсь на него ещё годков этак сто! Право слово, красавэц!» Кстати, она за мной откуда наблюдает-то? Следом крадётся или в бинокль подглядывает?

— Ты бы поуважительнее к ней. Вон она — стоит, улыбается, — и он слегка поклонился кому-то за моим левым плечом. Я оглянулся, но, естественно, никого не увидел. Или увидел?.. А может, просто показалось, что в лицо дохнуло прохладным ветром, и пронеслась тень от набежавшей тучи? Я ещё раз глянул через плечо и задумался.

— Вась, ты уже закончил внутренние изыскания? Не боись! Прямое дерево погибает стоя. В конце концов, не умирать же от страха перед смертью, да и не пришёл ещё твой срок, хотя… В жизни бывают моменты невезения, когда то ли звёзды не так сойдутся, то ли чёрный катт дорогу перебежит, а только помереть можно так же легко, как моргнуть али чихнуть — бестолково и безвременно.

— Могу откинуться, могу не…

— Если сильна твоя судьба, то не откинешься, не издохнешь и не засохнешь — одним словом, будешь жить! Госпожа Смерть, идущая за тобой, сама убережёт тебя от любой напасти, выступая в роли хранительницы и защитницы. Заботливой и неутомимой.

Я задумчиво шёл рядом с философствующим лешайром, неожиданно для себя начиная ощущать нашего третьего спутника, незримого и молчаливого. Вернее, спутницу. На память пришли строки из давно забытого стихотворения, и я процитировал:

Только теперь смысл стихов раскрылся для меня совершенно по-иному.

— Там, кстати, была ещё одна птица, — продолжил я. Илэйш Эшх быстро глянул за моё правое плечо и улыбнулся, а я продекламировал:

— Да, человек, это сочинивший и проживший, вероятно, уже бóльшую часть жизни, знал, о чём писал и очень близко был знаком как с одним спутником, так и с другим. Надо же — птицы на плечах? Ну-ну. Может и птицы… Иные сообщают о том, что кто-то жарко дышит им в затылок. Их смерть вряд ли напоминает белого голубя, скорее голодного пса-фурра.

— Собаку Баскервилей, — усмехнувшись, предположил я.

— Что ещё за собака басер… вий… лей?

— Да был у нас, у людей, писатель, запечатлевший одно милейшее создание, кушавшее заплутавших путников.

— А, серый волк, — понимающее поддержал беседу дедушка Эшх. — Так бы и сказал…

Я рассмеялся. Слишком уж неожиданный поворот получился от детектива к детским сказкам.

— А что, он прямо так вот всех и кушал?

— Нет, сначала вежливо знакомился! — пробурчал лешайр.

— Тебя послушать — кругом сплошная сказка!

— Кругом жизнь! А люди конкретно и банально описали то, что видели и о чём слышали.

— Скажи ещё, что за поворотом избушка на курьих ножках, баба Яга и Кощей Бессмертный притаились?

— Почему на курьих? — не понял лешайр. — Избушка как избушка, не хуже моей… — тут он загрустил и, шмыгнув носом, еле слышно прошептал: — То есть, теперь уж точно не хуже.

Он ускорил шаг и надолго замолчал, сосредоточенно поглядывая то на небо, то себе под ноги, пряча опять нахлынувшую тоску за якобы очень важным и ответственным делом. Я озадаченно шёл следом.

Лес сгущался. Деревья становились толще. Самые обычные стволы вдруг разом потеряли привычную шершавую стать и словно бы обрядились в сказочные одеяния, сшитые вычурно, громоздко и очень талантливо. Пространство вокруг наполнилось значительностью и скрытым смыслом, как бы невзначай меняя декорации: трава — шелковые полоски лесного интерьера — постепенно замещалась бархатом мха и ажуром разлапистого папоротника, птичий щебет, бабочки, стрекотанье кузнечиков, ветер и бегущие облака остались где-то позади, солнце уже не пробивалось сквозь плотную крону деревьев, только тонкими лучиками простреливая через редкие прорехи в зелёном своде. Спустились тишина и покой, пахнущие влажными опавшими листьями, трухой и грибами. Под ногами сама собой обнаружилась тропинка, с каждым шагом всё более утоптанная и удобная, услужливо огибающая корни и частые завалы.

Дед повеселел и опять заговорил, как будто продолжая прерванную беседу:

— Ядвига Балтазаровна, конечно, натура сложная, прямо скажу, непредсказуемая. Да и кто их поймёт, этих женщин? Особенно ведьм. А ведьма, почитай, каждая вторая… Ничего, авось, не выгонит. Повезёт, так ещё и в баньке попарит да за стол усадит, как и положено. Ты уж в гостях особо не умничай, веди себя вежливо, не наглей до времени, а то она наглецов и проходимцев враз вычисляет. А коли выгонит — останемся без завтрака, да и почитай без обеда тоже, а очень бы хотелось подкрепиться.

— Обед — это было бы кстати. А вам, лешайрам, разве нужна обычная еда? — машинально поддержал я разговор, на ходу соображая, о ком же идёт речь, и постепенно приходя к неправдоподобной мысли о том, что мы держим путь прямо к бабе Яге… К бабе Яге?!

— А что, я деревянный что ли? — возмутился лешайр. — К тому же Ядвига так печёт, что можно пирожки вместе с пальцами кушать — вкус, как ни старайся, не испортишь!

Тропинка опять повернула, крутанулась кольцом, огибая необъятных размеров дуб, и вывела нас на отлогий берег, сплошь покрытый цветущим вереском так густо, что земля под ногами смотрелась розовой кисельной пеной.

— Молочная речка, кисельный бережок! — с идиотским смешком констатировал я.

Прямо перед нами стояла избушка, вместо фундамента взгромождённая на два огромных валуна, формой действительно напоминавшие ноги. Правда не куриные, а…

Сзади сердито зашипели. Скосив глаза, я наткнулся на небольшой табунок упитанных крупных гусей, — или лебедей? — которые бочком, бочком, бочком обступали нас со всех сторон, вытягивая шеи в моём направлении с явно дурными намерениями. На Эшха они не обращали никакого внимания: понятное дело, старое мясо — жёсткое. А может, старый знакомый? Тот, по-хозяйски распинав длинные шеи, деловито направился к избушке, на ходу громко взывая: «Ядвига-а!». Кто-то мелькнул в единственном окне, низенькая дверь скрипнула, и на порог торжественно выступила весьма колоритная старуха — костистая, сутулая, с непомерно длинным лицом и соответственно непомерным носом, крючком нависавшим над верхней усатой губой. Глубоко посаженные глаза горели недобрым огнём, причём левый, какой-то вороний, был чёрен, как ночь, безбрежен и полыхал красными углями, а правый, человеческий, льдисто-голубой и ясный как зимнее утро, прицельно остро буравил крошечным осколком зрачка. Косматые седые пряди и пара волосатых бородавок как нельзя более кстати дополняли живописнейший образ прямо-таки натуральной, классической бабы Яги. Уперев руки в бока и крепко расставив ноги, она как полководец, огляделась вокруг, одним махом выцепив мое бедственное положение. Звучно цыкнула на гусей, — или все же лебедей? — и повелительно махнула им рукою. Те сразу потеряли ко мне всякий интерес, загоготали и разбрелись, что-то выискивая в зарослях вереска.

Я облегченно вздохнул и подошёл к крылечку, остановившись у нижней ступеньки.

— Здравствуйте, Ядвига Балтазаровна! — выдавая максимально обаятельную улыбку на какую был способен, произнёс я. — Спасибо, что отозвали ваших подопечных…

Старуха фыркнула, глянула чуть благосклоннее, развернулась и ушла в дом, в последний момент махнув и нам тоже — мол, заходите и вы, что ли, куда от вас теперь денешься.

Внутри оказалось очень просторно, тепло и чисто. Комнат было целых две, вход в соседнюю закрывало цветастое покрывало с пасущимися оленями. В той, куда мы вошли, был тщательно выскобленный пол, беленый потолок и вместо мебели только стол и широкие лавки. Ещё один проём вёл в кухню, где обнаружились газовая плита и миксер на подоконнике. Несмотря на это, в углу высилась изразцовая печь — небольшая, ладная, в данный момент потрескивавшая сухими поленьями и дребезжавшая крышкой на кипящей кастрюльке. Уютную деревенскую обстановку удачно дополняло несметное количество старых книг и журналов, смесь баночек, вазочек, сухих букетов, пучков травы и корней, коробочек и совсем уж странных предметов непонятного мне назначения. Всё это было аккуратно расставлено по многочисленным полкам, на подоконнике и единственной этажерке, кособоко примостившейся в углу.

Центром круглого стола, покрытого кружевной скатертью, служило огромное плоское блюдо с горой аппетитно пахнущих пирожков. Рядом с ним стояла вазочка с янтарно-прозрачным вареньем, сметана в керамическом горшочке и плошка с солеными огурцами. Одним из огурцов, периодически макая его в сметану, хрустел дофрест. Он устроился на горке подушек, сложенных друг на друга пирамидой.

— О, Ва-ася! — с набитым ртом возликовал он. — А мы тут с бабулей заждались вас… Вы где бродите-то? Уж дней пять прошло — забеспокоились.

Старуха промолчала, лишь сверкнула на нас левым бездонным глазом, взгромождая на стол блестящий самовар.

Враххильдорст между тем покончил с огурцом и, выискав пирожок порумяней, откусил изрядный кусок, полюбопытствовав, что попалась за начинка, засопел от удовольствия, глянул на меня, на улыбавшегося лешайра и проговорил:

— Чего ждёте, любезные? В ногах правды нет. Присоединяйтесь! А бабушка Яга, — он сделал ударение на первом слоге, — сейчас ещё и картошечку принесет. Эх, картошечка у нее… Загляденье. Вернее, объеденье!

— Жив?! — только и выдавил я, обрадованный и сердитый одновременно. — А почему пять дней-то? Ночь да утро и не виделись только.

— Это у вас ночь да утро, а у нас больше. Со слов уважаемой Ядвиги Балтазаровны я понял, что к её дому ведут разные дороги: одни доводят путника за час, другие за пять дней, например, как вас, а по некоторым можно колесить хоть всю жизнь, но так и не выйти на сей благословенный бережок. Вот так-то. Но сколь бы ни плутали путники, время в избушке течёт иначе, чем на тропах, ведущих к ней.

Тем временем на стол был поставлен чугунок с картошкой. К огурцам добавились помидоры, укроп и прочая зелень, квашеная капуста, чеснок, соль в расписной солонке, сливочное масло, завернутое в чистую тряпицу, каравай домашней выпечки и внушительная бутыль явно дореволюционного образца, почти полная полупрозрачной жидкости, с корешками у самого дна, среди которых просматривалась пара здоровенных коричневых тараканов. Появились и рюмки подстать бутыли — такие же древние, но изящные, хрустальные, со сложным вензелем на боку: переплетающиеся буквы «Я» и «Б». Тарелки, как и рюмки, тоже поражали хрупкостью, сложно сочетавшейся с якобы простой деревенской обстановкой.

Старуха, будто прочитав мои мысли, глянула на меня пронзительно, на этот раз голубым, утренним глазом, призадумалась, а потом изрекла:

— Что, молодец, дивишься? Ну-ну, дивись покудова. Многого тебе в жизни ещё не открыто, ну да ничего, ты юноша прыткий да хваткий, наверстаешь быстро.

Она присела рядом на скамью, вытирая мокрые руки о расшитый передник.

— Дай-ка ладонь — гляну, а то Враххильдорст мне про тебя такого наплёл! М-м… Непростой ты парень, теперь и сама вижу.

— И где же это у меня написано? Точно на ладони, а может на лбу? — я протянул ей руку, забыв, что был ярым противником всяческих гаданий.

— Корова не чувствует тяжести своих рогов, — подсказал Ядвиге Балтазаровне лешайр.

— То-то и оно, что не чувствует, — кивнула та. — Пока до человека дойдёт, что ему от жизни надобно, и куда она его ведёт — ах да ох, а жизнь-то уже и тю-тю… кончилась! Была, да вся вышла. Вот незадача! — старуха внимательно посмотрела мне прямо в глаза. — Ты, Василий, знаешь ли, для чего живёшь и чего от своей судьбы хочешь?

— Да он не знает даже, кто он таков на самом деле, — промямлил с набитым ртом за меня дофрест и, опережая моё возмущение, ласково добавил: — Пирожок-то, Васенька, бери — он вкусный!

— Правильно. Как только Василий узнает, кто он таков, так сразу же и поймёт, зачем он живёт на свете, — в дискуссию подключился Илэйш Эшх. Меня, похоже, уже никто больше в расчёт не брал.

Ядвига Балтазаровна, нависнув длинным носом, сосредоточенно изучала мою руку, то, разминая ее с ухватками заправского хирурга, то наоборот — собирала лодочкой, тем самым проявляя многочисленные линии, крестики, звездочки и треугольники, проступавшие на моей ладони.

— Жить буду? — пошутил я, с интересом наблюдая за исследовательскими манипуляциями бабы Яги, хирологические способности которой теперь не вызывали никаких сомнений.

— Будешь, будешь, куды денешься, покудова не помрёшь, — добродушно проворчала она. — А коли смерти боишься, так зачем тогда рождался? Мм?

— Мне кажется, все боятся смерти, кроме, наверное, грудных младенцев, безумцев и стариков, безнадежно пребывающих в маразме.

— А почему ты думаешь, что существует кто-то ещё? — глянув пристально-иронично, она улыбнулась обоими глазами сразу и потрепала меня по плечу. — Ладно, ладно. Конечно же, есть ещё и четвертые — должно же быть у правила исключение, и это исключение — мудрецы, преодолевшие страх, а значит, постигшие жизнь и смерть. Но они уже не принадлежат этому миру. Их душа скачет на коне времени по множеству дорог и без них. Они никогда не умирают, а значит, и не рождаются вовсе. Сама смерть над ними не властна. Они всё — и ничто!

— Понятно, бессмертные! Но для меня-то они — некая абстракция. Увы, не встречал ни одного, а людей вокруг видимо-невидимо — толпа, не пропихнуться. Продолжительность жизни, как я помню, несущественная. Умирают весьма регулярно, совершенно не считаясь с научными открытиями, по которым жизнь должна, ну просто обязана длиться хотя бы сто двадцать пять лет. С ними со всеми-то как?

— Они, милок, смертны, потому что не зна-ают, — помахала перед моим носом указательным пальцем старуха.

— Не знают — что? — оживился я, уже чувствуя свою причастность к этой удивительной и очень милой компании.

Бабушка Яга вдруг с досадой отбросила мою ладонь и ушла за занавеску, колыхнув вышитыми оленями. За неё ответил Враххильдорст:

— Василий, ты же юноша начитанный, как-никак студент. Слышал, небось, что человек одновременно живёт в нескольких измерениях. С каждым его вздохом, каждую секунду в нём пересекаются различные грани бытия. Он живёт на Земле, живёт среди звезд, живёт, говоря вашим человеческим языком, в неком Абсолютном принципе, иногда вами называемом «Богом». Но постигать это ему совершенно не хочется. Его маленькое «Я» знает и помнит только метровую квартирку, несколько друзей, несколько врагов и заботы, заботы, заботы…

— Но ведь именно так и живут все кругом!

— Увы, Василий, увы! — шумно вздохнул дофрест. — А их возможности сладко дремлют, оставаясь, проще говоря, только потенциальными. Наиболее ярко они проступают в детях, пока те ещё не заключены в рамки условностей, правил и предрассудков.

— Точно! Именно в школе мы жадно хватали всё вокруг, от попадавшихся в руки книг безразлично какого содержания до старых деталей, выброшенных в мусорный бак, мечтали убежать в лётное училище, построили фанерный самолет с крыльями, затянутыми простынями, но он так и не полетел, потом был плот и почти вечный двигатель…

Стало неуютно от одной мысли — в кого превратились мои сотоварищи, почему?

— Вася, они смирились, сдались, согласившись и успокоившись, — дофрест придвинул в мою сторону блюдо с пирожками, видимо, тем самым проявляя некую степень сочувствия мне и заодно моим бывшим друзьям. Мы помолчали.

— Да уж, в десять лет — чудо, в двадцать — гений, а в тридцать — обыкновенный человек, — у лешайра и на этот случай отыскалась подходящая поговорка.

— И что? Что делать-то, чтобы не растерять свою гениальность? — поинтересовался я.

— Что делать, что делать, — буркнул опять с набитым ртом Враххильдорст. — Сухари сушить. И — в путь! Дорога судьбы всегда ждёт своего путника, — тут он сосредоточился и важно процитировал, умудряясь при этом не прекращать пережёвывание очередного куска: — «Действительное понимание происходящего, увы, субъективно для каждого человека. Оно может быть достигнуто только им самим. А знание, полученое от другого, даёт очень и очень мало, почти ничего». Так что давай, Василий, сам бултыхайся. Нельзя научиться плавать, только рассуждая о том, как это делается — надо, по меньшей мере, хотя бы один раз войти в воду.

— По-моему, я уже дня три как барахтаюсь! Давно превзошёл бедняжку Муму. Хотя нет, не буду трогать её честное имя: она-то свой опыт точно не в книжке прочитала. И тем не менее, неужто действительность столь сурова и печальна? Не обязательно ведь тонуть в каждом случае. Что же другие-то — не верят и не стремятся?

— Это не так важно, верят или нет, стремятся или не стремятся. Дело в том, что путь для них, по крайней мере сейчас, недоступен. Пока! — дофрест утверждающе поднял вверх тщательно облизанный палец.

— Пока?

— Всё просто! Для того, чтобы ступить на этот самый «путь», необходимо быть достаточно сильным, а силёнок-то и нету.

— А у меня — есть? — я не смог удержаться от улыбки.

— А у тебя есть я! — Врахх важно выпятил набитое брюшко. — И это сейчас главное, поскольку я твой и кнут, и пряник, и советчик, и проводник. Я — сталкер, наконец! Я — мудрый сталкер! Я — смелый сталк…

— Молчи уж, Иван Сусанин. Сталкер он… Ну-ну. Нашёл зону!

— А что, сейчас бы ты лежал на той поляне, молотился бы головой о пригорок и звал бы свою королеву…

— Добрый ты, Враххильдорст, умеренно жалостливый.

— Вот и я говорю, что добрый. Добрый, единственный и незаменимый. Вспомни, как я всё шустро провернул — тяп-ляп, выбор сделан, дышите полной грудью, живите полной жизнью!

— Подожди. Со мной понятно, а как же, всё-таки, другие люди? У них ведь нет личного дофреста, великого и могучего.

— Вот заладил! Ну, хорошо. Вспомни, забывчивый мой: у каждого, или почти у каждого, есть внутри маленький жилец, крошечный детонатор — прорастающее зерно, которое, как известно, выделяет огромное количество энергии подобно небольшому взрыву.

— Зерно? Опять оно! Это не я заладил, а ты.

— Оно, оно! — бодро перебил меня Враххильдорст. — Именно при его прорастании или трансформации — называй как хочешь — человек начинает изменяться, получая возможность по-новому воспринимать мир. Хлоп-хлоп глазками… Начинается это, естественно, со съезжающей крыши. Да-да. Сначала ему может показаться, что он сошел с ума, настолько отличается окружающее пространство от того, каким оно был прежде: слишком ярко, слишком звучно, слишком богатая гамма чувств и переживаний. Тогда и только тогда, так сказать, с ясным взором и трезвой головой человек сможет сделать свой выбор — идти по этому пути дальше или вернуться к привычным, таким понятным серым будням. Будь уверен — многие так и поступят, я имею в виду, к сожалению, последний вариант. Ведь чтобы удержать сей сказочный подарок, надо хоть немного соответствовать ему. Представь на секунду убийцу, у которого незапланированно проснулась совесть, или проросло зерно, — как ни называй, а последствия одни и те же.

Я представил и не смог решить — смешно это, глупо или грустно.

— Вот-вот. В пору ему пойти и самолично удавиться, — поддакнул дофрест.

Я усмехнулся и отрицательно качнул головой. Врахх продолжил за меня:

— Вот и я думаю, что это вряд ли — делать ему нечего, как вешаться. Его выбор очевиден, а собственной внутренней силы совершенно достаточно, чтобы придушить не себя, а так некстати проснувшееся зёрнышко. Ну и ладно. Каждому своё. Где ж кормиться вшам, как не на голове?

— Хорошо, я понял! — со сложным чувством в душе кивнул я. — Ворота открыты для всех, но не каждый туда войдёт: кто — не решится, кто — не сможет, а кто — просто резво устремится в обратную сторону — тоже выбор.

— Конечно! И дело даже не в зерне… Наша Земля скоро уже не будет существовать в незыблемом привычном виде, а грядущие события уравняют всех, всех до одного, поставив в один ряд на стартовую черту. И вперёд! Вниз или вверх! Кому как больше нравится.

— Тогда, конечно, во всём этом есть величайший смысл. Шанс должен быть у всех. Как говорят на Востоке — если хоть однажды видел Будду, то его можно найти и в аду. Было бы к чему стремиться, — совсем не вовремя мне вспомнился тёмный силуэт магара: вот кому на руку полное неведение и незнание людей. Представляю, какая начнётся паника. — Что ж, я за то, чтобы хоть ненадолго открыть людям глаза.

— Как складно излагаешь. Моя школа, — удовлетворённо кивнул дофрест.

— Дык, ёлы-палы! Твоя, конечно же твоя… Врахх, хватит жевать, лучше ответь: дело ведь за малым — надо сделать так, чтобы зёрна эти успели раскрыться вовремя, — я задумался. — Мне не дано, ты не можешь, лешайр не может, Ядвига Балтазаровна с гусями… не может? А кто может-то? Ведь кто-то может, это точно. А кто?!

Неожиданно вернулась баба Яга, неся в руках толстую книгу в потёртом кожаном переплёте.

— А мы сейчас глянем, добрый молодец, кто способен. Полистаем да и отыщем. Не кручинься. Ишь, как тебя проняло — чувствительный…

— Ух ты, книга мировых перемен, надо же! — лешайр с дофрестом слаженно подвинулись ближе.

— А то ж!!! — гордо сказала Ядвига Балтазаровна.

Щёлкнули металлические, позеленевшие от времени застёжки. Открыли. Осторожно сдули пыль с первой страницы. Дружно уставились в текст.

Язык был мне непонятен. Бабуля же бодро водила по строчкам слоистым ногтем, близоруко щурясь в насажанные на нос круглые треснутые очки.

— Не то, не то, не то… — бормотала она. — Нашла! «Пришествие тёмных адских сил, кончина Земли и спасение». Страница двести восемьдесят восьмая!

Зашелестела жёлтая бумага, подгоняемая узловатыми пальцами. На искомом месте лежала закладка из сухой лягушачьей лапки.

— Хм. Кто-то рылся до нас — тоже любопытствовал. И мне любопытно, что за незваный гость жаловал нас своим посещением? — её длинный нос задвигался, шевеля кончиком и принюхиваясь, будто лазутчика можно было определить по запаху, задержавшемуся в едва различимой книжной пыли. Прищурив правый светлый глаз и кругло выпучив тёмный левый, став при этом похожей на злую хищную птицу, баба Яга пристально уставилась в книгу, — мы напряжённо ждали, — повздыхала, что-то обещающе прошептала себе в ноздрю и затем провела над страницей рукою: — Внимайте… Василий, читай!

Буковки замелькали, тут же заменяясь на обычный Arial Cyr. Я начал с того места, куда указывал толстый неровный ноготь:

— «…И падёт на головы всех живущих ад, смерть покажется им желанным избавлением, и будут они звать её, но она не придёт. Лишь спустятся с небес её посланники, и вид их будет ужасен, и падут многие от их рук. Спасения не будет нигде. Лишь те, кто светел и чист духом, будут им не подвластны, невидимы и неосязаемы ими, ибо будут они уже далеко. Примет их в своём саду пресветлая Королева, и вознесутся они, обретая новое пристанище». Ничего нового, — подытожил я. — Форма только более поэтическая, а суть опять та же — ответа как не было, так и нет! Понятно, что надо стать достойным — путем йоги, голодания, молитв или просто раскрыть свой «зерновой потенциал». В принципе, одно и тоже. Но вот не могу я сидеть сложа руки и ждать. Точно знаю, что можно дать каждому минуту прозрения, тайм-аут так называемый, а там уж пусть выбирают сами. Почувствуют разницу, так сказать.

Я закончил свою пламенную речь и только тогда заметил внимательный взгляд Ядвиги Балтазаровны.

— К Оллиссу тебе надо сходить, вот что, — задумчиво проговорила она. — Он испокон веков живёт, значит был свидетелем многого.

— А три тысячи лет назад? — заинтересовался я. В голове рождался бредовый план.

— Да ты что, милок, гораздо больше, — укоризненно моргнула голубым глазом бабушка Яга, как будто даже обидевшись на меня за то, что я усомнился в авторитете предложенного долгожителя.

— Тогда подойдёт. Что ж, нашли свидетеля — непосредственного!

— Какого такого свидетеля? — опешила старуха.

Ответить я не успел.

За окошком вдруг громко, тревожно загоготали гуси и, разбежавшись, с шумом улетели в небо.

— Опять! — проникновенно вздохнула Ядвига Балтазаровна. — Сейчас внучок прибудет, — уже более бодро пояснила она, громко захлопывая книгу. Совещание по спасению мира закончилось непредсказуемо и безоговорочно. До лучших времен? — Давайте, ешьте, а то не успеете, а я пойду, конфет принесу — Петюня сладенькое любит! Василий, поднеси-ка самовар.

Навстречу нам из кухни вышел заспанный кот, старый мой знакомый, с обгоревшими усами и опалённой на спине шерстью. Я обрадовался ему, как родному: — Привет, дружище.

— Нурр-рур, — с достоинством поздоровался тот, слегка шоркнув по моим штанам толстым боком, и чинно проследовал в комнату, огласившуюся восторженными криками Илэйш Эшха.

— Ну, вот и ладушки, — обрадовалась за всех баба Яга, насыпая в объёмную вазу сладкие подушечки с кофейной крошкой, — встретились, голубчики! Ты самовар-то тащи на подоконник, вода в ведре за плитой, заливай, не стесняйся.

Наполнив самовар, я уселся рядом.

— Что на ладони-то углядела, бабушка?

— Любознательно? Ну-ну. Тебе приятное говорить, али правду? — вазочка, кажется, вместила в себя уже килограмма четыре конфет, причём подушечки давно кончились, и теперь в нее вываливались ириски и разноцветный горошек.

— А совмещать нельзя?

— Можно, конечно. Только мыло ведь не спасает шею повешенного.

— Добрые вы все сегодня, аж слеза просится, — улыбнулся я, протягивая руку.

Бабуля хмыкнула и глянула мне прямо в лицо, игнорируя подставленную ладонь.

— Странная у тебя рука, нетипичная — как будто живёшь ты сразу две жизни и не можешь решить, какую из них выбрать! — размышляя, она пошамкала губами, собирая лицо складочками и морщинками, бородавки на щеках задвигались, топорща волоски и меняя дислокацию. — Большие задатки, не меньшие возможности, любовь, слава, почести и богатства, только на пути к ним — серьёзные преграды и испытания. А поможет тебе, милок, преодолеть их только твоё любящее сердце. Опасайся зеркал и заманчивых предложений! — вдруг невпопад прервала она своё так и неначавшееся по-настоящему предсказание. — И вообще, ты ведь не веришь в гадания. Аль запамятовал? Да и сделаешь, как тебя ни уговаривай, по-своему.

— С зеркалами я и сам убедился. Лучше вовсе в них не смотреться, а причесаться можно и на ощупь, — я поёжился. Последний совет Ядвиги Балтазаровны отозвался внутри неясной тревогой. Я проигнорировал её скептическое замечание про мой недоверчивый характер и продолжил: — Предложений опасаться? Хорошо, буду осмотрительно капризен. Ишь, заманчивые они, а куда заманивают-то?

— Знамо, в беду, — насупилась бабуля, полыхнув на меня чёрным глазом. — Помни, что враг всегда ласков и обходителен. Торопись, но судьбу свою, как падающую звезду, жди до последнего.

— Что-то уж совсем неопределенно получается.

— Так не нужна же она тебе, определенность эта! — заулыбалась баба Яга, демонстрируя неполный ряд разнокалиберных желтых зубов. — А завтра, глядишь, подует завтрашний ветер. Надо спешить, пока он дует тебе в… спину.

Шумел самовар.

На поляне захлопали крыльями вернувшиеся гуси. Выглянув, я с удивлением обнаружил на шее одного из них кудрявого мальчонку лет трёх-четырёх в синей футболке с Микки Маусом, коротких летних шортах и экковских сандалиях. Он лихо скатился на землю и, расталкивая гогочущих птиц, полез вверх по крутым ступенькам.

— Внучок. Петюнечка! — умилённо констатировала бабушка, беря вазу с конфетами и устремляясь в комнату навстречу малышу. Тот не замедлил визжащим снарядом припечататься в её расшитый передник — она еле успела поставить на стол тяжёлую вазу — и, подхваченный на руки, полез целоваться.

— Ба-ся, ба-ся, лю-бью! — его глазки смотрели озорно и настырно. — Бася, лада? — спросил он и тут же сам себе ответил. — Бася лада. Питя тожа лад!

Он счастливо засмеялся, чмокнул бабушку в волосатую бородавку на носу и, задрыгав ножками, елозя, высвободился, спрыгнул на пол и весело утопал обратно во двор.

— Питя посёл гуять! — не оглядываясь, сообщил он нам с порога.

Ядвига Балтазаровна проникновенно вздохнула.

Наблюдавший трепетную семейную сцену лешайр прокомментировал факт пополнения гостей буднично утверждающим тоном:

— Петька, пострел, опять прилетел. Это, конечно, хорошо, но хлопотно. А за ним теперь жди сестрицу Альбинушку — как пить дать пожалует кр-расна девица!

— Ты б не иронизировал, старый пень, — сурово оборвала его баба Яга. — Ишь, расскрипелся. Сама знаю, что припрётся. Дылда холёная! И чего ей дома-то не сидится?

— Так не ты ж одна любишь Петю-то. Как никак, он ей брат родной.

— А мне крестник! — отрезала в ответ бабуля, в сердцах чуть не топнув ногой. Потом нежно глянула в окно и не удержалась от улыбки.

На поляне перед избушкой было громко и суетно. Задорно кричал Петюня, носясь с высоко поднятой на манер сабли хворостиной среди хлопочущих гусей.

— Ула! Ула! — он шёл в атаку, явно побеждая своего грозного неприятеля, круша направо и налево буйные вересковые головы.

— Да, единство и борьба противоположностей. Отцы и дети, так сказать, — поддержал неизвестно кого Враххильдорст.

— А в чём, собственно, проблема-то? — не удержался я, постепенно подключаясь к ситуации.

— Проблема в том, что Ядвига Балтазаровна занимается целительской практикой, — сказал лешайр, смотря на неё с непонятным выражением то ли уважения, то ли сострадания.

Та молча колотила пестиком по крупным сахарным комкам, старательно разбивая их на куски поменьше. Илэйш Эшх не унимался:

— А я ей говорил, — удар, — что не надо — удар, — было тех первых лечить. — Удар. — Теперь от людей отбою нет, — удар, удар, — а с Петькой-то и вообще морока…

Баба Яга гневно швырнула об стол увесистый ком сахара и ушла на кухню.

— Вот и я говорю, что она про это ничего слышать не хочет, — подытожил лешайр, вздохнул и укоризненно покачал головой. — А история сия проста, как обычный желудь, маленький такой желудóк, из которого вдруг вымахала одна большая могучая неприятность. — Эшх уселся поудобнее и начал рассказывать: — Года два назад притащили сюда грудного младенца — мальчонку — немого да ещё и параличного. Совсем он был плох тогда, угасал с каждым днём, да не по часам, а по минутам. Мать всю избушку на коленях за Ядвигой исползала, просила, умоляла, даже угрожала. Сама не знала, чего болтала, лишь бы сына вылечили. Денег целую кучу насулила, ясно дело — зажиточные: думают, что деньгами можно купить всё. Ха! А зачем нашей бабуле бумажки эти? В лесу-то? Долго она сопротивлялась — это ж не болезнь лечить, а судьбу править надо! А потом чего-то к малышу подошла, на руки взяла, подержала, да вдруг и согласилась. И ведь вылечила, ядрить те в дупло! Вон он, результат — бегает, палкой машет. Говорит, правда, ещё плоховато.

— Ну, а чем родня-то недовольна? Должна же быть счастлива! — я снова посмотрел в окошко, по-новому глядя на крепкую фигурку игравшего мальчика.

— Ты ж понимаешь, посеял ветер — жди бурю, родил волну — придёт прилив.

— А он придёт в виде сестрицы Алёнушки… фу, Альбинушки?

— Придёт, придёт. Сучок ей в печенку, трухи в карман. Она-то ладно, семья всполошилась: при лечении, так сказать, побочный эффект получился. Непредсказуемый. Мало того, что Ядвига с Петькой души друг в друге не чают, это понять можно, так ещё способность весьма занимательная у малыша обнаружилась — уж не знаю, может, корешки да отвары посодействовали, может, наговоры поспособствовали, только Петя теперь зверями и птицами словно заводными игрушками командует, а гуси бабкины от него и вообще без ума — обожают, короче, как только что вылупившегося гусёнка. Кстати, с ними у мальца мысленная связь. Вон, видел, как они за ним полетели? Вызвал птиц, будто по мобильному телефону. А теперь подумай сам, как относятся его папа с мамой к тому, что через день али два сыночек прямо с балкона на гусях-лебедях в лес укатывает? А назад добровольно сам ещё ни разу не вернулся.

— Небось, быстро позабыли обо всех своих обещаниях?

— О, что было!!! — патетично закатил глаза лешайр. — Сначала сами пытались доехать, но ведь к избушке, сам знаешь, так просто не попасть, дороги на картах не указаны, тропинки флажками и стрелками не помечены.

— Не нашли, значит, — подмигнул я.

— Нет! Сами не нашли. И позже посланые нанятые добры молодцы тоже не нашли: тропинка их три дня водила, вертела и крутила через болото да опять через болото. А там кикимóрры — ух, побаловаться любят! Они, шутницы, ещё два дня их путали-заманивали. На молодцев под конец уж и смотреть было жалко — грязные, голодные, истеричные какие-то — один ботинки и сотовый телефон утопил, второй сам с головой в жиже искупался, стал похож на болотного трясинника. Всё подрастеряли, включая гонор и бандитские замашки. На пятый день отпустил их Лес. Вышли к своей замаскированной в кустах машине, да и не признали её: подумали, что медведь, которого и изрешетили из единственного сохранившегося автомата. С последующим закономерным взрывом и сумасшедшей беготней с препятствиями.

Я не выдержал и расхохотался.

— А сестрица как же дорогу находит?

— Это всё Петька, — отмахнулся дед. — Если б не он, ни за что бы к избушке не вышла. А он, конечно же, рад её видеть, скучает, как ни странно, по ней, а не по папе с мамой. При всём при этом отношения у Ядвиги Балтазаровны с Альбиной весьма и весьма прохладные.

Я глянул на бабу Ягу, видневшуюся в кухонном дверном проеме.

— Она, небось, переживает?

— Понять-то можно. Без неё, наверное, и не было бы никакого Петюнечки. Поначалу она, всё же, пыталась, как могла, войти в родительское положение, пробовала убедить мальчишку, длительно разговаривала, даже пугала, обещая посадить на лопату и зажарить в печке, а тот лишь смеялся — не поверил ни единому её слову. Правда, лопату в тот же вечер утопил в реке. Молодец! Настоящий добрый мóлодец! К тому же, не она за Петром гусей своих гоняет: он сам такую жизнь себе устроил развесёлую, сделал выбор, так сказать, а поскольку ему ещё и четырёх лет не исполнилось, этот его выбор никем кроме Ядвиги и гусей во внимание не принимается. Вот и летает проказник туда, сюда, обратно — развлекается! Постепенно окружающие привыкать начали, куда деться-то? Да и вреда от этого никакого, хлопотно только: гуси прилетят, унесут, вслед им сестру посылают. Та приводит брата назад, и всё повторяется снова. Альбина, чтоб зря не ходить, стала с собой продукты прихватывать — надо же как-то отношения с бабушкой налаживать, что уж каждый раз ругаться-то.

Тем временем Петюня, видимо изрядно убегавшийся, с победными криками и торжественным выражением на порозовевшем личике ввалился в избушку, продолжая одной рукой размахивать хворостиной, а другой «стрелять» по нам из палки, как из воображаемого пистолета. Увидел вдруг незамеченного ранее Враххильдорста, чинно сидевшего за столом, взвизгнул от восторга, отбросил в сторону враз забытое «оружие» и, подбежав, метко смёл ошарашенного дофреста с верхушки подушечной пирамиды, крутя его и так, и сяк, потряхивая, с интересом разглядывая крылья и драконий хвост.

— По-моему, он принял его за плюшевую игрушку, — чуть скосив глаза, доверительно тихо сообщил мне лешайр.

— Пора спасать? — также тихо ответил я.

Как будто услышав мой вопрос, Врахх рыпнулся, лягнувшись всеми четырьмя конечностями сразу, забил крыльями и издал какой-то невообразимый звук — нечто среднее между кудахтаньем курицы и скрипением старого дивана.

От неожиданности мальчик выпустил из рук свою новую забаву, шмякнувшуюся на пол и быстро убежавшую под защиту свисавшей со стола скатерти.

— Где дла-кон? — изумленно спросил Петюня. — Почему убезал?

— Сейчас прибежит! — грозно сообщила появившаяся в дверях Ядвига Балтазаровна. — Эй, дррракон! Пирожки лопал исправно, теперь вылезай — с внуком познакомлю.

— Мы уже знакомы, — раздался из-под стола глухой непримиримый голос Враххильдорста.

— А я не видала. Выходи! — так же непримиримо ответствовала баба Яга.

— Длакон бои-и-ица, — понимающе заключил присевший на корточки и заглядывающий под скатерть Петюня. — Не бос-ся, длакон. Давай иглать. А?..

— Во что играть? — чуть миролюбивее поинтересовался из укрытия дофрест, впрочем, не делая попыток объявиться на всеобщее обозрение.

— В ахоту, в ахоту! — радостно захлопал в ладоши оживившийся малыш. — Ты чудовисие, а Питя ахотник.

— Я… чудовище?!

Мы с лешайром не выдержали и громко расхохотались.

— Чего гогочете, будто гуси на току? — обиженно проворчал дофрест.

— Гуси на току не бывают. Ха-ха-ха! Да это уже и не мы, — уже спокойнее возразил я, вдруг сообразив, что птицы за окном действительно что-то разволновались не на шутку, шумно отвечая на чьё-то внезапное появление. Вот это да — и собак сторожевых не надо!

Девушка была высокая и стройная, под стать манекенщицам — этакая взрослая Барби: тщательно намакияженное кукольное личико, длинные осветленные волосы, даже слишком неестественно обесцвеченные, красные туфли с узкими носами, ажурная блузка и короткая кожаная юбка — стандартный образец современной, независимой девицы, будто только что сошедшей с обложки модного журнала. Неуклюже проваливаясь высокими каблуками в землю, она сосредоточенно шла к крыльцу, в одной руке неся большой полиэтиленовый пакет, а второй прижимая к груди миниатюрную алую сумочку.

Ядвига Балтазаровна ждала её молча, заполнив своей внушительной фигурой весь дверной проём. Лицо её не выражало ничего, лишь оба глаза, несмотря на расовые различия, наконец, пришли к незапланированному согласию и жили в единодушном порыве «no pasaran!».

— Бабушка Ядвига, здравствуйте, — пролепетала девушка, теряя уверенность с каждым шагом, потихоньку сбавляя ход и окончательно тормозя у нижней ступеньки, куда она с облегчением и взгромоздила свою ношу. — Как ваше здоровье? Петечка у вас?

— У нас, у нас! — говорить это уже было не нужно, потому что «Петечка» выглядывал из-за бабушкиной юбки, лукаво строя сестрице смешную рожицу: — Пли-вет.

— Вот и хорошо, и замечательно, — оживившись, затараторила гостья. — Чаю попьем — и домой, да, Петя?

Ответом ей был розовый язычок, со всем старанием высунутый изо рта.

— Ла-ла-ла, Аля, иглать! Иглать тут! — он явно не собирался сдаваться сегодня без уговоров, которые, впрочем, последовали незамедлительно.

— Но, Пётр! Я ведь к тебе полдня добиралась, и мама с папой ждут, волнуются, машину тебе купили…

— Настояс-сюю? — схватился за щёки мальчик.

— Нет, пока игрушечную, но зато какую! Ты в неё поместишься целиком. У неё есть руль, педали и гудок.

— Не пайду-у-у! Не хачу иглусечную, хачу настояссюю!!!

Чем больше препирались брат с сестрой, тем довольнее становилась Ядвига Балтазаровна.

— Сегодня, Альбина, ягодка наша красная, налив-на-я, видать, назад одна пойдёшь, — удовлетворённо подытожила она. — Передай родителям поклон от меня. А через пару дней я его сама на гусях домой вышлю — с доставкой к балкону, так сказать.

— Сердца у вас нет, — обиженно надула губки девушка. — Думаете, мне интересно каждый божий день сюда мотаться?

— Ну уж, каждый день! Два-три раза в неделю.

— Вам всё шуточки, а я в прошлый раз каблук сломала и два ногтя…

— А не нравится, так не ходи. Маникюр нынче, поди, дорогой!

— Вы это специально говорите, чтобы меня позлить, — голос девушки предательски дрогнул, она чуть не плакала. — Ведь знаете же, что я сюда являюсь не по своей воле. Сам Петя ещё ни разу домой не возвращался — ведь ясно же, что ему лишь бы играть, а в три года без разницы — где и с кем, лишь бы было весело. Пользуетесь его возрастом, — чуть тише добавила она.

— Питя умный! — выдвинулся из-за юбки малыш. — Питя больсой!

Ядвига Балтазаровна молчала, возвышаясь над Альбиной неприступной крепостью.

— Зря вы так. Я опять продуктов принесла. Еле дотащила! У вас же тут кругом глушь, лес непроходимый, магазинов нет, а за домом в огороде одна картошка да огурцы с помидорами. А я тут вот… печенье, чипсы, лимонад, сгущёнку… — девушка явно начала волноваться. — Да консервов всяких!

Баба Яга глянула на непомерных размеров сумку и обречённо вздохнула. Петя заинтересованно полез вниз по крылечку, добрался до пакета и бойко стал вынимать из него разноцветные баночки и мешочки, раскладывая их прямо на ступеньках.

Мы наблюдали.

Между мной и Эшхом, отдуваясь и кряхтя старательно протискивался дофрест, уже давно вылезший из-под стола и непонятно как забравшийся на подоконник.

— Что, про лимонад услышал? — поинтересовался я. — Смотри, станешь лимоно…дофром.

Не обращая на меня внимания, Враххильдорст, наконец-то, добрался до оконного стекла, углядел пакет и три бутылки, рядком выставленные на солнцепёке, забеспокоился и стал проталкиваться между нами назад.

— Куда понёсся, Враххильмонад? Сумку Ядвига Балтазаровна сейчас и так в дом принесёт. Куда она денется.

— А вдруг нет? Он же на солнце… Надо что-то делать, — изнывал дофрест.

— Ну-ну, дерзай. Бандитским нападением или обманным маневром?

Ответом мне было удаляющееся сопение.

Мы снова заняли свой наблюдательный пункт.

Ядвига Балтазаровна явно засекла нашу толкотню у окошка, насупила брови, зыркнула, цыкнула, потом вздохнула, глядя как Петя ловко и задорно строит крепость, составляя друг на друга баночки и бутылочки. Снова вздохнула и махнула рукой замершей в ожидании Альбине:

— Ладно уж, пошли в дом, что ли, чай пить. Не дело на виду у всего Леса котомками трясти.

Мы допивали третий самовар.

Беседа понемногу оживилась.

Баба Яга и Альбина заняли противоположные позиции, расположившись по разные стороны стола точно друг напротив друга. Петюня бегал от одной к другой, залезая к ним на колени по очереди. Он был слегка обижен: пришлось признать, что дофрест не «длакон» и не игрушка, а такое же, как мы, взрослое, полноправное существо, хоть маленькое и пушистое. Было видно, что мальчик прилагает огромные, прямо-таки недетские усилия, чтобы, проходя мимо, не дёрнуть Враххильдорста за хвост или крылья.

Я же снискал расположение малыша, соорудив ему великолепную дальнобойную рогатку, и тут же научил его ею пользоваться, сшибая желудями пустую консервную банку, поставленную мишенью на пороге. Мы торжественно поклялись не бить по живым существам и остались очень довольны друг другом. Мой рейтинг в его глазах взлетел на недосягаемую высоту.

Петюня убежал к бабушке демонстрировать своё новое оружие, та же шутливо погрозила мне кулаком — итак, мол, озорник, а с рогаткой и совсем не будет с ним сладу. В ответ я притворно испугался. А сам со всё возрастающей тревогой внимательно следил за убывающим содержимым лимонадной бутылки — уже второй.

Ширина улыбки и огонь в глазах Враххильдорста прибывали прямо пропорционально количеству выпитой им жидкости.

— Кр-расота! — изрёк дофрест, когда уровень лимонада дошёл почти до середины сосуда. — И не смотри на меня так, Василий. Мы, к твоему сведенью, в любом случае останемся здесь ночевать: несравненная Ядвига Балтазаровна пригласила нас отужинать в её… мм… невыразимо прекрасном обществе, — он громогласно икнул. — Я взял на себя смелость согласиться за нас обоих. С благодарностью.

— Ты бы хоть Петру оставил — вдруг он тоже лимонада хочет? Поинтересовался бы.

— Он добро-овольно пожертвовал весь свой з-апас мне-е-е! — продолжал икать Враххильдорст. — Так сказать, возме-ещая моральный ущерб. Правда, Пётр?

— Плавда! — очень серьёзно отозвался мальчик. — Тятя Вах — холосый.

Бабушка ласково взъерошила ему светлые кудряшки:

— Ах, ты мой яхонтовый…

— И он всё равно дракон, только маленький, — улыбаясь, добавил я.

— А больсые длаконы есть?

— Только в сказк… — подала голос Альбина.

— Бывают, конечно же, бывают, солнце моё, — громко оборвала её баба Яга. — А сестрица твоя думает, что раз она не видала их своими собственными глазами, то они и вовсе не живут на свете. Много ли она видала?

— А что я такого… не видала, что? — едва слышно, обиженно прошептала девушка.

— Да ничего и не видала! У тебя очи твои нарисованные, наверное, только для того и существуют, чтобы ресницами хлопать да томно выпучиваться! — подалась вперёд Ядвига Балтазаровна, налегая грудью на стол. — Ты даже на себя в зеркало как следует посмотреть не можешь. На кого похожа-то!

— ?!

— Да-да! А кабы глянула по-настоящему, так сразу, может быть, и перестала бы на своё личико пре-релест-ное накладывать килограммами ту гадость, которую ты каждое утро на него намазываешь.

— А что? Плицертолиевая косметика — новое чудо двадцать первого века… — растерянно и непонимающе возразила Альбина. — Её все женщины употр…

— Вот все и дурищи! — отрезала Ядвига Балтазаровна. — Ну, что ты так на меня уставилась? Опять тебе нужно доказывать да объяснять — как слепые котята!..

Она недовольно ссадила с колен Петюню и, осуждающе качая головой, — эх, молодежь! — ушла в соседнюю комнату, чем-то там погремела, передвигая и перекладывая, через минуту вышла обратно, неся в руках большое пыльное зеркало в витой раме. Взгромоздила его на стол, оперев на бок самовара, тут же вытерла передником и гордо сказала:

— Вот, полюбуйтесь.

Что-то любоваться никто не спешил. Баба Яга насмешливо фыркнула.

К зеркалу храбро полез Петюня, заглянул внутрь и неожиданно рассмеялся, состроив озорную рожицу кому-то, увиденному в глубине.

— Ну-ну. Что, храбрости-то поубавилось? Один лишь Петя — герой? А ты, любезная сестрица, не желаешь ли поглядеть на себя, красоту свою девичью потешить?

— Хм! — Альбина раздраженно передёрнула плечиком и, посмотрев на кривляющегося братца, тоже подошла к зеркалу. Мы тактично заглянули следом.

Жуткая разлагающаяся маска была скорее частью недавно выкопанного трупа, нежели чем лицом привлекательной девушки. Ноздреватая, местами отстающая кожа, спекшиеся губы и вылезающие глаза — весьма колоритный образ для юной впечатлительной особы, а в том, что она впечатлилась, сомнений не было никаких.

Альбина остолбенела. Вцепившись в край стола, она не могла даже кричать. Отражённое существо действительно чем-то напоминало оригинал, как если бы тот заглянул в свою могилу лет примерно через сто.

— Алюся, эта со такое? — встревожено спросил Петюня, дёргая сестру за руку. От внезапного прикосновения та очнулась, растерянно поглядела на малыша, такого живого и тёплого, потом с невероятным усилием снова перевела взгляд на своё отражение и, наконец, завизжала. Отшатнувшись и чуть не уронив зеркало, шарахнулась прочь, бестолково заметалась по комнате, ударившись ногой о скамейку, не замечая ни боли, ни присутствующих и желая лишь одного — быть подальше от этого ужасного предмета на столе. Внезапно увидела выход и, просветлев лицом, рванулась наружу. Хлопнула дверь, и тут же раздался грохот падающего тела, поскользнувшегося на крутых ступеньках. Мы бросились следом.

— Оп-пля, — раздался приятный мужской баритон. — Куда так спешишь, ненаглядная?!

…Я готов целовать руки твои, дарившие мне тепло, глаза твои, вернувшие мне надежду. Слышишь?! И если нам никогда больше не суждено встретиться, с каждым своим вдохом я буду звать только тебя, с каждым взглядом я буду вспоминать только лишь о тебе и ждать… всё равно — надеяться и ждать. Потому что я не смогу жить без тебя вновь так, как жил без тебя прежде…

…Нет той силы, которая могла бы помешать мне найти тебя, где бы ты ни была, сколько бы для этого не пришлось пройти, Дорогой дорог или бесконечным путём коридора Времени, через сны и бред, потери и обман… Потому что я люблю тебя, любил и буду любить вечно.