Крик дафэна

ГЛАВА 13. Грольхи

Я всё ещё был жив, жив и относительно здоров. Насколько? Проверил робко шевельнувшимися пальцами рук, ног, дрогнувшими веками и настороженным поворотом головы, вслушался — более чем хорошо: я действительно есть, непонятно, правда, где и когда. Не страшно, дело за малым. Я пробно сглотнул и, прочистив горло, чуть хрипловатым голосом произнёс своё первое слово:

— Я… — прислушался и продолжил: — Я уже здесь. Кто-нибудь есть рядом? Включите свет.

Никто не ответил.

Но окружавшее меня пространство, послушное просьбе, расцвело и наполнилось неярким бережным освещением.

Я лежал на торжественном возвышении, накрытый красивым полотном, расписным и переливчатым, окруженный вокруг зеркалами и драпировками. Час от часу не легче. Обстановка располагающая и настораживающая одновременно. Значит, умер? Я еще раз, более озабоченно и энергично пошевелил рукою и попробовал приподняться. Шесть моих отражений, следуя и повторяя, настороженно наблюдали за мной из зеркальных проемов. Нам всем было очень и очень неуютно.

— Ну что, ребята, и куда мы вляпались? — обратился я к самому себе в шести лицах. Мои лица были озадачены тем же самым вопросом и промолчали. — Так, с вами понятно. Пошли в разведку?

Ребята покивали и дружно спустили ноги со спального постамента. Оглядевшись, обнаружили, что ни входа, ни выхода здесь нет. Мило! Всё-таки, попались?

Я пошёл по кругу, предоставив своим отражениям полную свободу действий, постукивая пальцем по гладким поверхностям зеркал. Не пройдя и половины, я остановился у одного из них, чуть более крупного, располагавшегося таким образом, что зеркало напротив отражалось точно в нём, создавая иллюзию бесконечного коридора.

— Надо же, как чисто вымыто, — пробормотал я, протягивая руку. — Как будто и нет никакого стекла, а только…

Я так и не сформулировал, что же «только», а пальцы мои уже влипали, проваливались за теоретическую границу, как бы пропарывая незримую тонкую плеву спящего дотоле зеркала. Оно чуть отозвалось нервной, зябкой дрожью заколебавшегося воздухом пространства, едва уловимой волной разбежавшегося к краям рамы. Так это и есть вход-выход? А я вот не уверен, что мне именно туда.

Будто пытаясь развеять мои сомнения, ко мне из бесконечного далека заспешила одинокая фигура, приближавшаяся с неотвратимой распростертостью случайно встреченного друга детства. Плащ, накинутый капюшон, притягательно шепчущее сопровождение… Опять?! Не хочу!!! Мы же только что ведь расстались, и я пока не успел соскучиться!

Я рванулся в отступление, но моя рука предательски увязла, замурованная в прозрачном желе зеркала, как ноги утопленника в куске схватившегося цементного раствора. Вот вам и местный сериал про киллеров!

Я упёрся второй рукой, затем ногами — куда там! Только увяз и ими: готовая наживка на любезно подставленном блюде.

— Я ждал, я надеялся… — уговаривал голос, терпеливо выдавая интонации радушия и восхищения. — Я… рад…

— Нет!!! — протестующе заорал я, не сдаваясь и продолжая мучительно выдергивать свои застрявшие конечности. — Гад ползучий! Пиявка! Пшёл на фиг!..

В ход пошли выражения более нецензурного словаря. Если бы это хоть как-то задержало неминуемый миг объятий!

Вот уже протянулись ко мне белесые нити-щупальца.

Я истошно завопил, готовый кусаться, лягаться и биться до последнего вздоха…

И проснулся, весь в поту, скрюченный и действительно лягающийся, жадно хватающий воздух и орущий.

— Держите его! — командовал между тем Зорр. — Ноги, ноги прижмите! Василий, спокойно! Это же мы!

Я постепенно приходил в себя, ещё не веря в свою умопомрачительную удачу. Я среди своих! А эта мерзость была только сном!!! Хотя в свете последних путешествий и сон бывает не в руку и ни в кассу.

— Ну, наконец-то! Кошмар приснился? — участливо вздохнул Горынович, тоже изрядно вспотевший.

Я облегченно огляделся: вся наша честнáя компания была в сборе, включая Иллас Клааэна, опять принявшего человеческий вид, и даже Иичену, расположившегося неподалеку горкой перьев и с любопытством взиравшего на моё пробуждение.

— Иич, привет! — машинально произнёс я, ласково кивнув в его сторону.

— Прииивет! — тут же откликнулся тот, пару раз булькнув в заключение и вопросительно уставившись на меня своими круглыми выпуклыми глазами.

Вокруг все облегченно рассмеялись.

— Он, оказывается, разговаривает? — восхищённо проговорил я, тоже начиная смеяться. — Вот здорово!

Вышло солнце. Морозный горный воздух искрился случайными снежинками, принося желанное состояние ясности и бодрой активности. Что ж, други мои, в путь-дорогу?!

Мы находились на тропе — там же, где встретили Иллас Клааэна и его сына Заамн Яама. Вещи наши лежали тут же, но самое главное, что Фастгул'х стоял рядом, веселясь вместе со всеми. Живой и невредимый.

Не могу сказать точно, когда у меня возникли первые подозрения. Может быть тогда, когда подошедший Иичену предложил каттам попутешествовать вместе с нами. Или тогда, когда в небо выкатило второе, не менее ослепительное солнце, осветившее на противоположной стороне ущелья небрежно выбитую метровую надпись: «Хойша Моанович — потомственный дегенерат!». Наверное, это было неважно. Главное, что я успел сильно удивиться и…

И проснулся, соответственно удивленно подсмеивающийся и опять сомневающийся. Проснулся и окунулся в дворцовую тишину скрадывающих шаги ковров и изящной мебели, запутался в многообразии и излишестве картин, ваз, статуэток, цветов и драпировок. Комната была мне знакома по внезапному грустному объяснению в любви, так и оставшемуся без ответа и продолжения. Сил моих не было вспоминать то, что случилось здесь так давно или, может быть, совсем ещё недавно. А впрочем, меня никто уже и не спрашивал. Просто в одну секунду, легко до мимолетности всё вернулось на свои места: и утреннее встающее солнце, и невесомый ветер из открытого витражного окна, и милый изящный профиль на его чуть подсвеченном фоне.

Как сладко и одновременно больно… Я уже знал, что это всего лишь сон, и я подобен здесь наваждению. Что толстое неповоротливое облако, отраженное в лиловой реке, в тысячу раз живее меня и существеннее. Сон, только лишь долгожданный сон…

— Василий, — вдруг грустно позвала Диллинь, так тихо, что какое-то время мне казалось, что она вообще ничего не говорила. Но тут её губы дрогнули и подтверждающе повторили: — Василий, я тебя не вижу, не могу видеть…

— Сон, — в тон ей, едва слышно пояснил я, завороженно наблюдая, как еле уловимо колеблется на ветру выбившаяся спиральным колечком светлая упрямая прядка у ее виска. — Это лишь сон…

— Пусть сон, — выдохнула она, наклоняя в согласии голову и распрямляя пальцем облюбованный мною локон, удлиняя и заставляя его скользить мимо изящного уха, сбегать по изгибу шеи и, вновь отпущенным, победно сворачиваться назад. — Может, мы все — только лишь сны, несбывшиеся сны друг друга…

Эта задумчивая, чуть ироничная грусть была так на нее похожа, волнующе узнаваема и желанна, что я почти поверил, согласился, ныряя в это согласие с головой, без оглядки и поворотных компромиссов.

Что есть правда, а что — выдуманная неправда? Что говорю и делаю я в недостижимом полёте её сновидения?

— Правда — это мимолетное порхание мотылька, хрупкое и трепетно зыбкое, но способное оторвать лучника от его уже теоретически убитой цели… Правда — ускользающая цепочка шагов на морском берегу, вдавленная и тут же смытая обособленно пробегающей мимо, шепчущей волной… Правда — непроницаемо прекрасная или до слез откровенная, тяжелая, унизительная, смешливо-радостная, меткая, убивающая, горькая или приторно сладкая, какая бы она ни была — есть лишь мгновенный взгляд души, успевающий выхватить из целого только отблеск, тень или блик, мелькнувший на грани непостижимого всего…

Кто это ответил мне? Она? Я сам? Эхо?

Я знаю, ты лишь снишься мне… В этом сне я это уже знаю.

Шагнул к ней навстречу, вставая таким образом, чтобы её глаза отразились в моих. Иллюзия? Пусть, мне всё равно. Мелочь, а приятно. Мы сами придумываем окончания собственных сказок.

Хлопком распахнувшаяся дверь прервала поток моих сумбурных задыхающихся чувств, выбрасывая в комнату группу атакующих десантников, нет, скорее японских ниндзя, всех в черном, без видимого оружия, с холодным прицелом глаз и хищным шагом. Секундное окружение, заминка, тонкий вскрик и закрутившийся вихрь манипуляций — меня не трогали, лишь оттеснили к стене, а Диллинь подхватили и потащили прочь. Перед тем, как скрыться, последний из нападавших чуть задержался и снял со своего лица черную повязку.

— И так будет всегда! — плюнул мне в глаза мой враг хойш, избравший внешность и повадки моего друга Мавул'ха. — Я всегда буду стоять у тебя на пути — пути сновидений! Всегда!

— Что-то ты не в меру истеричен сегодня, — улыбнулся я. — Иди давай, гуляй пока! Настоящей Диллинь тебе не видать, как собственной настоящей жизни!

Он возмущенно хлопнул дверью и ушел по-английски, не попрощавшись. Мы оба понимали, что сейчас недоступны друг для друга. Он же оставлял за собой неоспоримое право на пакости и мелкие предательства. Что ж, отнесусь с пониманием — существование у него далеко не сахар.

— Дафэн! — позвал меня кто-то сзади. — Дафэн, дафэн, дафэн…

Я обернулся и удивленно обнаружил, что уже не один, более того, настолько не один, что в комнате скоро будет не протолкнуться. Кто эти бледные, вытянутые, одинаковые создания, так похожие на новоиспеченных покойников?

— Мы моаны! — бормотали разевавшиеся рты. — Спаси нас, дафэн! Спа-аси-ииии!..

— Стоп, ребята! Обойдемся без лобызаний! — я выставил вперед руки, предупреждая последующие попытки напираний и дерганий за рукав, вздохнул и удручённо огляделся вокруг, не испытывая ничего кроме усталости и пустоты в груди. Еще минуту назад я созерцал профиль Диллинь… Куда всё ушло и откуда столько понабежало? Воистину, пути неисповедимы!

— Спасу, — почти механически кивнул я. Моаны заволновались. Может, стоило повременить с обещаниями? — Только объясните мне всё по порядку, ладно? Кто у вас главный?

Они, заныв, качнулись, но потом, тем не менее, выдали блеклого представителя, на мой взгляд ничем не отличавшегося от остальных. Фигура нерешительно подплыла ближе и замерла в ожидании.

— Как зовут? — спросил я, чтобы хоть как-то начать разговор.

— У нас нет имен. Когда-то были, но мы не помним, — удручённо прошептал «главный» моан, робко шевельнув плечами.

— Ну, хорошо. Будешь Пер, в смысле первый, пока не вспомнишь своё настоящее имя. Рассказывай, почему вы считаете, что я могу вас как-то спасти?

— Можешь, — забеспокоился Пер. — Ты же ведь дафэн. Тот, который возвращается.

— О! — обрадовался я. — Хоть кто-то, наконец, объяснит мне термин «дафэн».

— Объяснить?.. — на лице моана отразилось такое обречённо-горестное выражение, что мне стало его жаль: ещё чего, расплачется. — Не знаю, — с сомнением протянул он. — Я лучше расскажу по порядку, с самого начала.

Теперь уже обречённо вздохнул я. Впрочем, мешать не стал.

— Когда кто-то застревает в мире Соррнорма, — прилежно приступил к повествованию Пер, — он становится моаном — тем, у кого больше ничего нет, кроме текуче изменяющегося тела и его воспоминаний-фантазий. Сначала он наслаждается и веселится, осуществляя любую свою мечту. Любую! — он многозначительно поднял вверх палец. — И не замечает, как вся его сила растрачивается и переходит во владение зурпаршей.

— Они говорили, что, якобы, мир снов становится насыщеннее и богаче благодаря вашим умственным импровизациям, — уточнил я. — А вы взамен живете бесконечно долго? Почти вечно?

— Вечно! — зароптали молчавшие до этого другие моаны. Возмущению их не было предела. — Вечно?!. И как тебе нравится наш вечный внешний вид? Мы постепенно растеряли последние крохи себя: мы уже ничего не хотим и не помним, мы не можем даже умереть. Выход же отсюда для нас закрыт. Покажи нам выход, дафэн!!!

— Рад бы, да не могу, — покачал головой я. — По крайней мере, сейчас не могу.

— Мы подождём! — закивали они восхищённо, а Пер чуть замялся и нерешительно добавил: — Но ты всё равно поторопись! Наши жизни не бесконечны. Рано или поздно фантазии перестают быть разноцветными объёмными иллюзиями этого мира, а старятся и выпадают серым дождем сомнений и недоверий где-то на задворках и пустырях Соррнорма. Тогда и мы блекнем и совсем растворяемся, оседая туманом, стекая каплями слёз по окнам и щекам других пока ещё беспечных жителей.

— А почему вы решили, что я — это тот, кто вам нужен?

— У нас есть легенда, — возобновил свои откровения Пер, — что однажды придёт некто, кого не смогут победить хойши и кому уступят зурпарши, указав дорогу назад и распахнув перед ним сокрытые дотоле двери.

— Не могу сказать, что они так уж перед нами расстилались, — усмехнулся я. — Да и дверей распахнутых с ковровыми дорожками, проводами, подарками и взглядами из-под руки что-то не припомню!

— И будет он не один, — не унимался бледнолицый рассказчик, с каждым словом входя в раж. — По правую его руку пойдет хранитель с глазами цвета неба, а по левую — хранитель с глазами цвета солнца…

Я хотел вольно пошутить, но тут с удивлением вспомнил, — совпадение? — что цвет глаз моих двоих — именно двоих?! — сотоварищей был соответствующих оттенков. Может, моаны — известные фантазёры! — просто всё придумали? Ведь события-то уже миновали, а текст легенды зачитывается мне только теперь. Легко им вещать вдогонку происшедшему!

— А когда он придёт вновь, двери распахнутся и откроются тысячи дорог. К нам вернётся наша память и чувства, мы вновь обретём свободу и сможем начать или завершить свою жизнь в настоящем мире! — рассказываемая история постепенно стала походить на легенды моей досточтимой родины. Хотя — нет, сравнение всё же малость притянуто. И как там ещё у меня дела повернутся, неизвестно. Буду ли я действительно в этих виртуальных краях — как знать?! Не говоря уж об вскользь обещанном благодетельствовании.

Я нечаянно задумался, упустив, как обычно, самое главное.

— Дафэн, дафэн! — плаксиво постанывали моаны, незаметно придвигаясь ближе ко мне. Видимо, Пер давно закончил и отступил, давая возможность и другим изложить лично свои душещипательные просьбы.

— Назад! Все назад! — забеспокоился я, безрезультатно жестикулируя руками и пытаясь усмотреть в переполненной комнате хоть толику свободного места — тщетно. — Будете напирать — ни за что не спасу! — проворчал я, думая лишь о том, что вот сейчас бы не задавили: кто тогда потом к ним вернется, к глупым и неразумным, согласно расписанию?

Никто не слушал. Передние ряды пыхтели, задние тянули шеи и руки, подвывая чуть нетерпеливее и безысходнее. Мне надоело, и я показательно толкнул кого-то в лоб, стараясь не навредить и не спихнуть бедолагу под чьи-нибудь одержимые ноги — не помогло! Тогда я устремился сквозь толпу, но застрял, ощущая прохладу прижатых тел и ни с чем не сравнимый запах, ассоциирующийся у меня с чувством потерянности в большом тёмном доме, запертом и обдуваемом стужей — запах одиночества и никомуненужности.

— Назад! Назад! — продолжал вторить я, хоть на меня больше никто и не давил, лишь засасывала тоска и безнадежность, выдаваемая мне взамен тепла и непримиримости бьющегося живого сердца. — Эй-эй!!! Так не договаривались!!! Наза-а-ад!!!

Кажется, кому-то досталось уже по-настоящему. Я снова заорал на них и…

И проснулся.

Опять что ли?! Больше не могу!!! На-до-ело!!! Сколько можно кругами ходить вокруг да около? И что я так старательно кричу «назад!»? Куда назад-то?

— Назад? Куда назад-то? — укоризненно поинтересовался Враххильдорст, сидевший у меня на груди и методично, с интервалом в пару секунд, — это у нас традиция теперь такая? — лупивший меня по щекам, начинавшим болеть, краснеть и все такое прочее. — Только глаза открыл — и снова назад! Зря мы, что ли, по тебе так соскучились?

Дома?!. От неожиданности я чуть приподнял голову, получая очередной шлепок, теперь по уху, — как приятно! — ошалело оглядываясь и погружаясь в состояние полного — до дебилизма — счастливого восхищения. Даже, если это опять сон!

Я полулежал на мягком полу в той же беломраморной комнате без окон и дверей, из которой мы отправились с Иллас Клааэном за потерявшимся Фастгул'хом. Кстати, вот и он, собственной персоной, живой и абсолютно не спящий, почему-то со слезами на глазах, трясущий мою руку и умоляюще бормочущий. Что, малыш? Почему плачем? Я прислушался.

— Дядя Вася, — лепетал мальчик. — Пожалуйста, проснись! Я-то уже проснулся, я там не хочу, я здесь хочу-у-у! С ва-а-ами! Я больше так не буду-у-у! Мне страшно! Пожалуйста, проснись!

Нет, кажется, не сон!

— Малыш! — хрипло позвал я. — Не плачь! Настоящие вулфы никогда не плачут!

Он удивлённо замер, а потом, ещё более разрыдавшись, пал мне на грудь, спихнув головой Враххильдорста. Ну вот, точно — дома!

— Спокойно! Прошу соблюдать очередность! — пробормотал я, допросыпаясь окончательно и оглядываясь на ждущих рядом Зорра и Иллас Клааэна (тоже живого и невредимого — ура, пули не смогли-таки достать его!), наблюдавших за происходящим с одинаковым выражением легкой иронии и облегчения. — Надеюсь, вы-то обойдетесь без методичного намазывания своих дефицитных соплей на мою и без того мокрую рубашку?

— Отчего же?! — хохотнул вдруг Горынович. — Сейчас обернусь Змеем и буду пускать пузыри всеми тремя головами сразу! А лучше стану рыгающим и икающим Рэйвильрайдерсом! Или тем и другим в одном лице!

— Где тут у вас снотворное?! — притворно испугался я, не забывая при этом тихонько гладить по голове мальчика, посапывавшего на моем плече. — Уж лучше быть синюшным моаном, чем захлебнуться в твоих сопл…

— Нет уж, не лучше! — вдруг совершенно серьезно возразил Зорр, оглядываясь на Фастгул'ха. Этот взгляд почему-то окончательно убедил меня, что — всё, путешествие закончилось на самом деле!

— Конечно же, закончилось, — сочувственно кивнул Иллас Клааэн, поднося мне чашку с дымящейся жидкостью. — Глотни! Хватит растекаться во всеобщем обожании. Ты ведь и так знаешь, что твои друзья тебя любят.

— А они любят? — восхищенно уточнил я, делая первый острожный глоток. — Здорово!.. А что это такое? В смысле, я о напитке.

Голова вмиг прояснилась, события укомплектовались и разложились по полочкам. Чувствовал я себя прекрасно, помнил всё: до мелочей и последствий, до того, как и после того, как, в целом и в частности. А главное, я твердо знал, что я это я — Вася во плоти, лихой и молодецкой, сбегавший в страну Соррнорм и благополучно вернувшийся обратно. С боевого задания, так сказать, выполненного и завершенного, с трофеем и последующим орденом за него.

— Чарку поднесли, а орден на бюст? — улыбнулся я, хлопая себя по предполагаемому месту прикрепления этого самого желаемого ордена и натыкаясь рукой на массивную и горячую королевскую печать. Так, понятно, место занято. Боевая подруга, как всегда, со мной. Тоже, небось, в сражениях участвовала? Точно, она же меня от расстрела в упор и спасла — получше пуленепробиваемого жилета! — даром что во сне была в виде вышивки на рубашке.

— Вот-вот! — подтвердил катт. — Зачем тебе орден с такой-то наградой? А пил ты оррос — напиток, который обязательно пьют для восстановления памяти.

— Сон или не сон?

— Да. Тебе, правда, чтобы понять, спишь ты или нет, достаточно всего лишь подержать в руке королевскую печать. Только в настоящем мире она имеет вид печати — такой, какой ты привык ее видеть. А вот восстановить ход событий, перемешанных в твоей заспанной голове, было просто необходимо. Для неопытного путешественника легко сместить или перепутать реальности, увлекая его в лабиринты снов и иллюзий, запирая в ловушки и тупики.

— А! Так, все-таки, зуррпарши вели себя нечестно! Насильственная вербовка?

— Честно, нечестно… Не в этом дело. Наступает момент, когда у игры больше не существует правил, — пожал плечами Иллас Клааэн. — Влип — сам виноват!

— Ясно, понял, не дурак. Только вот причём же здесь дети? — я поглядел на шмыгавшего носом, но уже улыбавшегося Фастгул'ха и добавил: — Что ж, всё хорошо, что хорошо кончается.

— А мне показалось, что сейчас-то всё как раз и начинается! — вдруг серьёзно, как могут только дети, возразил малыш. — Да, дядя Вася?

Я приподнял бровь и промолчал.

Вокруг все рассмеялись.

Вечером был праздник — смешной и по-домашнему неловкий, суетный, говорливый, местами перескакивавший в помпезности и жизнерадостные дифирамбы, впрочем, не удерживавшийся на этой зыбкой, неустойчивой ноте и опять скатывавшийся в более привычный мир сомнительных острот и безудержного смеха. Мы откровенно наслаждались: я — долгожданным обществом и не менее долгожданной передышкой, Враххильдорст — отличной кухней, Зорр с Иллас Клааэном — друг другом, обособленные неторопливой беседой, раскладываемой, как пасьянс — слово к слову, романтическая терминология к жёсткой конкретности сюжета — прерываемой разве что только исподволь брошенным взглядом, как, мол, там молодежь веселится? Фастгул'х притащил упиравшегося Иичену, успокоил, одев на его длинную шею резной коготь, и усадил за стол вместе со всеми под смешки и шуточки окружающих, не обращая внимания на наши бесцеремонные взгляды, пристроился рядом, прижавшись к пушистым, уже начинавшим отрастать перьям.

Изредка приходили и уходили другие катты, но я так понял, что у них было не принято навязывать своё общество без видимой веской причины. Что ж, катты и есть катты, то есть попросту коты, даже и такие удивительные, как коты из племени вар-рахалов. Рядом суетилась, подавая и унося, та самая девушка, которую я видел ещё в начале. Её звали Окафа, и она была племянницей каттиуса.

— Вы сначала просто крепко спали, — жуя, рассказывал Враххильдорст. — Как положено, с присвистом и зычном храпом…

— Ну уж, — улыбнулся я.

— Ладно, шучу, шучу! — махнул рукой дофрест, успевая весело подмигнуть Окафе. — Усами, бровями не трепыхали, лежали молча и смирно. Потом так потешно стали во сне переговариваться то ли друг с другом, то ли с кем-то третьим, как будто и не спали вовсе.

— Пока я понял, что я сплю, считай — сто лет прошло. Знаешь, как трудно понять, что ты во сне?! Это тебе не Кастанеду лежа на диване почитывать! — вздохнул я. — Ха, прогулка по сновидениям! То ещё мероприятие! Третий, значит, был? Конечно! Куда же без третьего? Без этого третьего русскому человеку никак нельзя, хоть в сказке, хоть в жизни… Отгадай, кстати, кто на эту роль тянет с первого раза? По старой, традиционной привычке? Могу с тобой даже поспорить на ящик лимонада, если это тебе поможет. Явился и помог в самый, что ни на есть, пиковый момент. Согрел, подсказал да ещё и проводил немного.

— Троян, что ли, вам дорогу переехал? — подозрительно покосился на меня Враххильдорст.

— А откуда ты знаешь, что он именно переехал? — не менее подозрительно отозвался я. — Угадал! Это был Троян Модестович. Ящик лимонада на мысль навёл?

— Может быть, может быть. Надо же, и тут профессор меня обскакал, — дофрест недоуменно поковырялся в зубах. — Небось, подкатил на шикарном лимузине? Он эти спецэффекты любит.

— На такси — блестящем, как елочная игрушка.

— Вот видишь! — торжествующе заключил мой собеседник и вдруг невпопад захихикал: — А потом вы подрались, да?! Ты тут так забавно кулаками в воздухе махал, кричал и вокруг себя всё время что-то искал, руками шарил. Зорр, в конце концов, не выдержал: сначала тебе в протянутую ладонь всякие глупости клал, вроде корки хлеба и запасных носков — весело было!..

— А уж нам-то там как было весело! — хмыкнул я, укоризненно оглядываясь на Горыновича.

— Вот, вот. Мы и сами потом поняли, что дело плохо, — согласился Враххильдорст. — Скажи спасибо Окафе — она первая начала беспокоиться.

— Это когда Василий протянутым ему же башмаком тебя по голове стукнул? — деликатно подсказал дофресту Горынович. Девушка же тактично промолчала. — Да, тогда я и решил подсунуть тебе что-нибудь посущественнее.

— И кому пришла гениальная идея вручить мне коготь? — вежливо осведомился я, на самом деле, удивленно сознавая, что появление Ишк'йятты там каким-то образом связано с манипуляциями оставшихся в бодрствовании наших друзей здесь.

Окафа хихикнула, Зорр уставился на Враххильдорста. Они дружно выдохнули и разом повернулись к Иичену.

— Это он, — растерянно проговорил Горынович. — Он сам к нам подошёл и что-то пробубнил, не помню, что.

— Иичену иуээлот, — вспомнил я надпись на фанерной двери, выведшей нас из страны сновидений.

— Точно! — подхватил Зорр, тыкнув в мою сторону пальцем. — Именно так он и сказал. А ты откуда знаешь? Вобщем, он потом стал отряхиваться и клювом чесаться, пока мы не поняли, что он хочет снять с себя коготь. Вот тогда и пришла идея дать тебе его в руку. Ты сразу же успокоился и сладко захрапел.

— А коготочек-то из твоей ладони взял, да и исчез, — торжественно подытожил дофрест. — Полностью, вплоть до шнурка.

— Мы видели великую Ишк'йятту! — произнёс я. — Она внезапно появилась и так же внезапно пропала, оставив в своём следе прилипший коготь — вот этот самый. Если бы не он, нам ни за что не удалось бы вернуть Фастгул'ха.

— Что ж, может быть, это и была самая настоящая Ишк'йятта, — задумчиво согласился Горынович.

— Получается, что Фастгул'х смог вернуться только благодаря всеобщим усилиям, начиная от Иичену — весьма конкретного и простого — и заканчивая Ишк'йяттой — великой и непостижимой. Даже Троян Модестович объявился собственной утонченной персоной. Между прочим, — я хитро смерил Враххильдорста оценивающим взглядом, собираясь пошутить, но с каждым мгновением понимая, что и в этой шутке может оказаться неоспоримая доля правды, — за нами по завершающему маршруту топала весьма примечательная особа — крыса, которая внесла свой важный вклад в наше спасение. Оч-чень напоминала тебя.

— Хорошо хоть не мокрица или таракан, — вздохнул тот, не соглашаясь, но, впрочем, и не отрицая сию любопытную версию. — Главное, что помогла, а кто это был на самом деле и был ли — какая теперь разница? Мы вместе! И пусть хойши хоть подавятся друг другом, но вы-то здесь!

— Да, кстати, об этом! — встрепенулся я. — Сны!!! Я же видел потом разные сны. В них фигурировал хойш, который активно меня преследовал. Теперь всегда так будет, или как? Нормальный сон мне больше уже и не посмотреть?

— А что значит в твоём понимании «нормальный сон»? — вдруг оживился до этого молчавший Иллас Клааэн. — Полубредовое отрывочное состояние, нагромождение полустертых лиц и событий, исчезающее через пять минут после окончательного разлепления глаз? И ради этого стоит ложиться в кровать и существовать длительное время в виде аморфного тела? Для нас, каттов, сон — это плавное продолжение жизни, дающее величайшие возможности для решения сложнейших задач, неразрешимых в этом мире. Вот, например, у тебя, Василий, есть враги! — я молча кивнул. — Встреться с ними сначала во сне — и они не смогут от тебя скрыться: ты узнаешь их слабые места и нелицеприятные особенности. Используй эти возможности во благо, и ты победишь их здесь!

— Мысль, конечно, интересная, — я задумался. — А как насчет смертельных исходов?

— Хм. Если боишься, то считай, что ты уже проиграл. Да и чего тебе бояться? — он улыбнулся. — Ты не раз доказал, что тебя не так-то просто убить. Настоящему воину должно быть всё равно, умрёт он или нет. Спокойствие духа порождает неуязвимость тела. Будь спокоен — и твоя смерть будет ждать тебя бесконечно долго. Не суетись — и ты везде и всегда успеешь, твоя судьба окажется не менее терпеливой особой.

— Ну, прямо напутствие героя, отправляемого на ратный подвиг. Остается только применить его практически, не получив пулю в лоб или камнем по затылку. Когда выходим-то?

— Сейчас! — невозмутимо изрёк Иллас Клааэн. При этом он не смотрел ни на часы, ни на созвездия.

— Почему сейчас-то? — недоуменно переспросил я, озадаченно оглядываясь на замерших друзей.

— А потому, что ты об этом спросил! — недовольно пробурчал Враххильдорст, с сожалением рассматривая содержимое своей наполовину полной тарелки. — Эх, доесть не успел! И кто тебя за язык-то тянул?..

— Да нет, время он выбрал весьма правильное, — возразил катт. — В самый раз.

— Так скоро ведь ночь? — возразил я.

— Ну и что. Мне показалось, ты выспался, — усмехнулся Иллас Клааэн. — А темнота — не помеха: дадим вам переносные светляриусы, и пойдёте, как по центральной улице. Из ущелья выйдете, а там и полететь сможете — будет где хийсу крылья развернуть. Малыш-вулф поправился, а иича спеленаете и прикрутите кульком сверху.

— Коготь оденем — сам туда заберётся, — кивнул Зорр. Катт в ответ лишь насмешливо покачал головой: чего только не бывает на белом свете?!

Вещи, кажется, собрались сами собой. Обратная дорога сквозь стену кружащихся снежинок промелькнула незаметно, как и не было. Раз — и мы снова стоим на горной ночной дороге. Тропа позади нас за это время обрушилась вниз маленькой снежной лавиной. Тропа впереди убегала за поворот чётко прочерченной линией, утоптанной и ровной. И правильно — былого нет. Есть лишь воспоминания о нём — разные, несхожие, полустёртые или, наоборот, отчётливые, но окончательно перемешанные в единую кашу прошлого, уползшего лавиной в жадную пропасть времени.

Окафа, грустная и спокойная одновременно, принесла каждому по светляриусу — небольшому матово-светящемуся и стрекочущему шару.

— Там внутри снежные мотыльки. Слышишь? Это они так крылышками шуршат, шуршат и светят, — пояснила девушка. Вручив мне мой будущий фонарь, тихо добавила: — Отпустите их на волю, когда они станут вам ненужны.

— Конечно. Обожаю выпускать на волю, — улыбнулся ей я.

— Тебе ещё не раз предоставится такая возможность, — ответил за Окафу подошедший Иллас Клааэн. — Если будет нужна моя помощь, то зови меня во сне. Ты теперь там, как у себя дома. А опыт придёт со временем…

— Спасибо! — только и сказал я, умудрившись вложить в это слово обуревавшие меня чувства, запомнившиеся, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Что ж, коллективный расстрел сближает, не правда ли?

«Красота!!!»

Шедший впереди Зорр забавлялся мысленной беседой, доставая меня внезапными комментариями, звучавшими прямо в моей голове. Я уж и забыл, как это бывает. «Это» — всякие там телепатические контакты: не отключиться и уши не заткнуть. Остается только расслабиться и получать удовольствие, то есть, тоже вести эту самую мысленную беседу.

«И не надо на меня так укоризненно смотреть, — думал-говорил Горынович. — Начну плакать, пойдут давно запланированные носовые излияния, и мы захлебнемся. Тебе нас не жаль, а, изверг?»

«Я же ещё и изверг! — моему возмущению не было предела. — Молчи уж, фонтан сопливый! Пузырчатый и трёхструйчатый! Тоже мне, хийс огнекашляющий!»

«Молодец! Хорошо излагаешь, чётко! Даром, что дафэн, обильно жалостливый и неисправимо любопытный! — жизнерадостно телепатировал мне Зорр. — Только „р“ плохо выговариваешь. Ну, ничего. В детстве не все буквы сразу удаются! Кстати, ты, я погляжу, уже привык к своему новому прозвищу, а, дафэнушка? Я к моему тоже привык, так что зови хоть хийсом, хоть Рэйвильрайдерсом, хоть хиравийдерсом! А, дафэвасиндус?!»

Я не выдержал и запустил в него снежком. Попал, к своему неописуемому восторгу, причём основательный кусок провалился ему точно за шиворот. Мне тут же прилетело назад, не менее метко и с тем же катастрофическим эффектом проваливания мокрого и холодного под тёплую и пока сухую одежду. Заверещал дофрест, пританцовывая и улюлюкая на моём плече. К нему тут же присоединился Иичену, по-петушиному хлопая крыльями. Фастгул'х испустил задорный клич, повторенный многократно горами, и принялся носиться между нами, принимая то одну, то другую сторону или обстреливая снежками сразу нас обоих, а вобщем, создавая веселую кутерьму. И одной Ишк'йятте было ведомо, насколько это веселье действительно занимало его рано поседевшую душу. И не в наших силах было примирить его с исчезновением родителей, с той дырой в жизни, куда всё теперь могло запросто ухнуть, укатиться, забрав с собой последнего из рода Шулдзуа'х. Я смотрел в его улыбающееся лицо, а видел только скорбную складку, навсегда обосновавшуюся между бровями. Судьба, кем ты писана и веришь ли ты сама в то, с чего начиналась?

«Рассвет подкрался незаметно, хоть виден был издалека», — крутилось в моей голове.

«Да подкрался он, подкрался! — нетерпеливо перебил Горынович. — Ты что вздумал грустить? Может, тебя снежком подправить? Так это я запросто! Лучше вокруг посмотри!»

Надо же, а рассвет-то действительно наступил незаметно, вдруг разом заливая небо пастельным розово-лилово-сиреневым тоном, лишь с одного края набравшим полную силу, с другого же еще приглушенным, забрызганным едва заметными звездами. Действительно, красотища!

Отряхнувшись и отдышавшись, мы осторожно спускались по наклонной дороге, теперь уже каменной, гулкой и сыпучей. Снег остался где-то позади вместе с беспричинным весельем. Впереди простиралась пока ещё тёмная долина с лиловыми лепестками горных озёр и черными кляксами едва различимых деревьев. При ближайшем рассмотрении деревья оказались карикатурно невысокими — не выше двух-трех метров — пародиями на привычные величественные кедры, однако на них, как и положено, имелись аккуратные шишечки, и корни вылезали из-под земли так же упруго и шершаво, как и у их родственников-великанов. Под первыми отблесками солнца постепенно проступала сказочная страна лилипутов, настолько всё вокруг казалось уменьшенным, милым и домашним, лишь огромные каменные валуны нарушали общую картину, хотя нет — и их при желании можно было бы выдать за игрушечные горы.

Увидев впереди глянцево поблескивающее овальное озерцо, мы невольно ускорили шаг и, под конец, не выдержали и побежали. Выскочили на его пологий аккуратно очерченный берег и остановились в восхищении. Розовой монетой, неподвижным идеальным зеркалом лежало оно перед нами. На другой его стороне в резкой холодной тени высилась отвесная скала, испещренная вертикальными бороздами и складками, как стена готического храма с многочисленными уступами и колоннами. И за этим импровизированным храмом уже явно всходило солнце, загораясь отдельными бликами и искрами то тут, то там, прочерчивая архитектурные грани и импровизируя с мимолетным созданием фигур и профилей. Было ясно, что через несколько минут всё исчезнет, сольется в ослепительном свете: и озеро, и вся горная долина, и наша очарованная, застывшая в немом ожидании компания случайных зрителей. Как мы ни старались, а пропустили, всё-таки, момент, когда небо колыхнулось в утреннем пробуждении, каменная граница вдруг ярко вспыхнула, раскаленно, оплавленно и просела под горячим напором показавшегося светила — огромного пылающего диска, нижним своим краем оперевшегося на башенки здания, созданного нашим воображением.

Встретить рассвет в горах… Когда-то эта фраза вызывала у меня скуку. Солнце — оно везде солнце, думалось мне. Ан, нет. Оказалось, что его величина и интенсивность зависят от многого и, прежде всего, от состояния души и ее умения все еще чему-нибудь удивляться в этом мире. Кажется, чувством прекрасного обладали все присутствовавшие, включая разинувшего зубастую пасть Иичену.

Взошло солнце. Мы выдохнули, иич захлопнул свой внушительный клюв и ошарашенно произнес:

— Иии-чуу!

Мы дружно вздохнули и перевели свой взгляд на смутившегося и попятившегося иича.

— Ура! — закричал Фастгул'х.

— Ага! — обличающе констатировал я. — Значит, умеешь говорить.

Птиц лишь тревожно забулькал и боком, боком стал прятаться за своего хозяина, такого маленького рядом с ним, что скрыться могли, пожалуй, только страусиные ноги.

— Да ладно! — миролюбиво махнул я рукой. — Не хочешь — не говори! Не очень и надо…

— Чуу? — вдруг обиделся Иичену под наш дружный хохот.

— Вот тебе и «чу»! — смеялся Горынович, раскатисто перекрывая икающий смех Враххильдорста. — Что, будет нам теперь с кем побеседовать на философские темы?

Иич дулся, тряс перьями и изучающе переводил взгляд с одного на другого, потом не выдержал и потихоньку начал булькать, присоединяясь к всеобщему веселью. Видимо, в данной ситуации это обозначало смех — смех, подтверждавший его разумность, пусть даже и в зачаточной степени развития. Что ж, получается, что и иичи — думающие существа? Или же этот первый и единственный из них такой талантливый?

Место идеально подходило для привала. Перекидываясь килограммовыми шутками, подмигивая и подсмеиваясь, мы стали обживать облюбованное пространство. Идея завтрака, высказанная неизвестно кем, а, впрочем, прочувствованная всеми одинаково, воплотилась незатейливо быстро: между камнями разожгли костёр, вскипятили чай, расположились вокруг, завязалась ни к чему не обязывающая беседа, а малыш, к моему удивлению, убежал купаться.

Озеро, питаемое ледниковым ручьём, было обжигающе холодное, студёное — до тянущей боли, до враждебной отстранённости, — не пускавшее за свою границу никого постороннего. Однако Фастгул'х ничуть не раздумывая, уже на бегу раздеваясь, весело, почти с вызовом крикнув, будто пытаясь убежать от чего-то или просто из озорства, прыгнул с разбегу в воду головой вперёд. Озеро сомкнулось над мальчиком, нарушив четкие линии отражений, и тут же вытолкнуло его назад на поверхность, отвечая на мелькания рук брызгами и прытким эхом, прикатывавшимся от противоположного берега. Иичену нетерпеливо вышагивал по берегу, волнуясь и бормоча, как пожилая мамаша, отпустившая купаться своего единственного ребёнка на глубокое и опасное, с её точки зрения, место. У меня вообще не укладывалось в голове, как можно было не умереть через минуту в такой холоднющей воде, от которой просто кровь стыла в жилах. А юному вулфу всё было нипочем. Он уже вылезал, к радостному облегчению иича, когда земля под нашими ногами внезапно дрогнула и пошла волнами не хуже озерных, портя окружающий пейзаж ухавшими внутрь ямами и трещинами.

— Берегитесь! — крикнул я, поспешно выхватывая взглядом фигуры своих друзей. Хорошо хоть, Враххильдорст ещё не успел покинуть моё плечо: пусть и не очень надежное пристанище, зато не надо выискивать и вылавливать его среди подпрыгивавших и катившихся комков земли.

Фастгул'х подхватил одежду и, лихо оседлав Иичену, позвал нас, указывая на относительно неподвижный и безопасный пригорок, помчавшись туда вместе со своим верным скакуном и примкнувшим к ним Горыновичем. Я махнул ему в ответ и двинулся туда же.

Довершить задуманное так и не удалось. Сначала я всё же потерял визжавшего и царапавшегося дофреста, сметённого с моего плеча очередным толчком, а затем и сам покатился по вихляющей взбесившейся поверхности, решившей отчего-то зажевать нас своими земляными челюстями. А тут и небо удумало поразить наше воображение, активно подключившись к разворачивавшейся природной катастрофе: нагнало туч, враз потемнело, замелькало сполохами, будто и не вставало только что утреннее солнце. В окружавшем нас мире экстренно и эксцентрично воцарилась ночь.

Последовавший за этим удар в бок уже не удивил — а чего и ждать-то? Где происходит одна гадость, там жди ещё сто одну. Я успешно уклонился от следующего тычка и даже наградил кого-то пинком — раз, носком ботинка в предполагаемом направлении — привет, нежданные гости! И что происходит-то, а?! Ответ пришел незамедлительно, выхваченный голубым молниеносным сполохом и сопровождаемый издевательским хохотом прогремевшего следом грома. Динамичная сцена террористического нападения: землетрясение завершилось, но радоваться было рано, так как из сморщенной и растрескавшейся поверхности выкарабкивались какие-то немыслимые блеклые подземные жители, лысые человечки, заполонившие собой, — как продемонстрировала вспышка молнии, — почти весь берег озера. Судя по звукам, на пригорке шла ожесточенная драка. Скинув очередного слишком рьяного претендента на мое тело, я устремился в сторону воевавших друзей, выбрав наикратчайшее направление прорубания.

— Эге-гей!!! — раздался молодецкий клич Горыновича. — Вася-аа!!! Где??? Ты??? Сю-да-ааа!!!

— Эй-ге-гей!!! Идду-уу!!! — шально, весело проорал я, утраивая мои и без того героические усилия. Белесые жмурики осыпались с меня пригоршнями. Я шёл к своим, проламываясь, словно ледокол. Эх, Враххильдорст куда-то подевался!.. Чем ближе цель, тем более душно да тошно. Я не разбирал, куда летит удар — куда ни ткни, обязательно попадёшь. Как говорится, куда ни плюнь — везде ковер… Руки, ноги, голова, руки, ноги, го-ло-ва! Фу, так и устать недолго… Удар рукой, удар ногой, теперь одновременно.

Внезапно полыхнуло, но не обычным синим, а неоново-рыжим, пламенным. Нападавшие, наконец-то, обрели голос, чуть отхлынув в сторону и засвиристев — неприятно, режуще, скорее ощущаемо лишь дрогнувшими барабанными перепонками. Я воспользовался моментом, наседая на преграждавшую мне путь толпу, и, только глянув вперёд, вдруг осознал, что же их так напугало.

Пригорок впереди пылал и вспучивался, на миг ослепив и лишив ориентации. Хорошо хоть не только меня, но и толкавшихся рядом, цеплявшихся за штаны человечков.

Победный троекратный рев возвестил начало нового, переломного момента. Я это точно понял — по заложенным ушам и волной навалившемся неприятеле. Кто сказал, что раньше было трудно? Ха! Вот сейчас — действительно! Никаких сомнений!

А кто ревел-то?!

Можно было и не спрашивать. Ответ вырастал сам собой, грандиозный, впечатляющий, прихлопнувший пригорок как муху вместе с прилагавшейся к нему осадой, грозный и величественный настолько, что захватывало дух. На том месте, куда я так упорно торопился, неприступно и зло высилась громада дракона — как полагается, крылатая, чешуйчатая и огнедышащая, кстати, с тремя обещанными головами, которые яростно сверкали — иначе и не скажешь! — очами и демонстрировали троекратную шеренгу внушительных зубов. Так вот ты каков, Змей Горынович, великий и ужасный!!! Одно слово — кра-са-вэц! Хийсов Рэй-виль-рай-дерс, да и только!

Между его передними лапами — где-то у полированных и звенящих от твердости когтей — сжались две знакомые фигурки, тоже непримиримо ощетинившиеся, несогласные, отбрыкивавшиеся и отмахивавшиеся: Иичену — всеми четырьмя ногами, зубастым клювом и хлопавшими крыльями; Фастгул'х, для удобства принявший более эффективную форму вулфа, — резкими выпадами, судя по испачканной морде, удачными. Вокруг разгоралось пожарище, бушующим кольцом охватившее весь берег. Нападавшие бросились врассыпную. Вновь прокатился торжествующий, много и жестоко обещавший рёв: Змей Горынович трубил победу.

В моём случае, пожалуй, ещё преждевременную, так как цеплявшиеся за меня создания не только не отхлынули, испуганные и побеждённые, а наоборот — активизировались, пересвистываясь и наседая уже с некой убийственной логикой. Я поймал особо рьяного за тошнотворно тонкую шею и приподнял над копошившейся массой, с удивлением обнаруживая в своих руках сердитого… грольха!

Всё правильно, точно — он. Вернее, они! Бледные хилые создания с хваткими непомерными конечностями, с рыбьими — навыкате — глазами и щерящимся разрезом рта. От подступившей гадливости я непроизвольно сжал пальцы и, не размахиваясь, отряхивающим движением выбросил пойманного прочь. Тушка шлёпнулась на землю, ещё в полёте хрустнув сломанной шеей. На остальных это не произвело никакого впечатления. Более того, они даже не стали выстраиваться в очередь и полезли на меня все сразу, скопом, свистя и подчавкивая. Тоже мне, дальние скучающие родственники!

По началу я их просто топтал ногами, периодически смахивая особо настырных, лезущих обниматься. Потом, однако, успел озадачиться — что дальше-то? Долго так не протянуть: ведь на землю опрокинут, и тогда — конец! Зачавкают насмерть!

Мысленно проорал: «На помощь!», взывая к Горыновичу. Потом не выдержал и завопил уже по-настоящему, в голос, отбросив сомнения и, как говорится, ложную скромность. Какое уж там?! Спасайте, кто может!

Зорр услышал и стремительно развернулся ко мне одной из своих голов, потянувшись гибкой шеей, плечом, прицеливаясь и копя для обстрела огненный вздох.

Отбиваясь, я закрутился, подготавливая плацдарм для бомбардировки. И вот почти получилось, и струя пламени, ювелирно отточенная — ну просто лазерная! — ударила по нам, снайперски выжигая неприятеля и образуя коридор для моего отступления, и…

Никаких других «и» так и не последовало, потому что земля подо мной вдруг предательски треснула и разошлась, проглатывая ноги, а затем и всего меня целиком, отправляя моё сопротивлявшееся тело куда-то вниз, вниз, вниз по тёмному земляному пищеводу. Вслед затыкающей пробкой посыпались тела грольхов, отрезая меня от помощи, звуков боя и ночного грозного неба.

Было абсолютно темно.

Подумал, что как под землей, да вовремя вспомнил, что я и есть под землёй, где-то глубоко-глубоко, закопанный и упрятанный, и с каждым мгновением всё глубже и глубже…

Подхваченное десятками ручек, ногами вперёд (приметы всякие нехорошие в голову полезли!), влекомое неизвестно куда, неизвестно зачем, через невидимые повороты и дурные предчувствия, моё задумчивое тело путешествовало сквозь земную толщу.

Однако удивителен человек с его умением приспосабливаться к любым ситуациям. Вот везёт меня мой многоруконогий подземный транспорт явно не на прогулку, а мне, как говорится, ну, не то чтобы всё равно, а скорее всё более интересно. Что тут скажешь? Быстро тащат, слаженно. Рыпаться глупо, да и смысла нет — дороги-то назад я не знаю. Боя уже не слышно, указателей не наблюдается, и спросить, увы, не у кого… Тут я тихонько хихикнул, представив, как это будет выглядеть: здравствуйте, уважаемый червяк, где тут у вас выход? Я здесь проездом, заблудился, понимаете ли… А что, если действительно попробовать пообщаться с моими носильщиками? Кушать они меня не стали, значит, я им нужен живым. Вот только для чего? Чтобы съесть позже, под сложным изысканным соусом, — издевательски подсказал мой внутренний голос. Молчи, несчастный, кто б тебя спрашивал?! А впрочем, идея неплохая. Я сосредоточился и, затолкав подальше естественное физиологическое отвращение, — все существа нам братья и сестры! — исполнился благих намерений, — стараясь не думать о том, куда они ведут! — расслабился, потянулся мыслями, чувствами, ощущениями… Кто вы, такие другие и непохожие? Зачем вы, и кто для вас я? Может, будем дружить?

Ответом мне была тишина. Лишь кисельно-прохладное чувство засасывающего болота укутало меня и стало успокаивающе вязко и монотонно поглощать мой дружественно настроенный разум. Механически тупо, глухо и нудно, как проталкивает перемолотую пищу, уже именуемую гумусом трудяга прямая кишка. Вот так и тут — я вдруг погрузился в нечто аморфное и цельное, лишенное личных различий и особенностей. Ну прямо симбиоз какой-то! Как муравьи или тараканы. Коллективный разум?.. Который, кстати, совершенно не настроен на взаимовыгодное сотрудничество.

Движение продолжалось. По количеству поворотов я сделал вывод, что мы буравимся вглубь под землю, не удаляясь вбок, а опускаясь вниз.

Методичное покачивание настраивало на размышления. Я задумался. Вспомнился грольх, который сопровождал Эвил Сийну. Такой же был или же отличался от моих сопровождающих? Нет, тот, кажется, умел разговаривать, а эти только и делают, что свистят да чавкают. Впрочем, это не мешает им действовать весьма слаженно.

Как будто подтверждая мои мысли, грольхи затормозили и как по команде сбросили меня куда-то вбок, где я и продолжил своё перемещение самостоятельно, скользя, катясь и ощутимо подпрыгивая на кочках, пока не врезался в итог своего путешествия — каменную стену, — больно ударившись плечом и головой.

Светлее не стало, да, впрочем, теплее, суше и мягче тоже. Придя в себя, я стал ощупывать пространство вокруг. Мусор, кругом один мусор, камешки, обрывки, земляные комки, опять мусор, какие-то отростки неизвестной подземной флоры (или фауны?) — влажные и гибкие, как червяки, — опять мусор… Кто-то маленький и вёрткий пробежал по шарившей руке. Дальше — стена, о которую я и ударился, ровная, гладкая, можно сказать, полированная, как будто срезанная горячим ножом. Я провел рукой: надо же, какая-то надпись, идущая вертикально. Точно, надпись! Трещины не могут расползаться так сознательно стройно и аккуратно. Темнота, плотная тишина — единственные мои свидетели — с интересом заглядывали мне через плечо. Набежавшие было детские страхи разом отодвинулись, уступив место любопытству, не вязавшемуся с моей якобы бедственной ситуацией. Растерев ушибленное плечо, я развернулся поудобнее в сторону загадочной стены, снова слепо выискивая выбитые знаки, шаря, ища и находя, сосредоточенно читая пальцами. Ничего не разобрал, не понял, с досадой шикнул в темноту, начал сначала, хотя кто тут разберёт — где здесь начало, а где конец. Опять не понял, заторопился, пробегая надпись как фортепьянную гамму, вздохнул и уронил руки — безнадёжно! Значки не имели ничего общего ни с одним из известных мне человеческих языков. Какие-то колесики, палочки, галочки… Да и что толку? В конце концов, это всего лишь стена глубоко-глубоко под землей. Отступившее было отчаянье придвинулось ближе, леденяще дохнув мне в затылок. С досады я со всей силы треснул по надписи кулаком.

Думай, сказал я себе. Ты или выберешься отсюда немедленно, или будешь сидеть здесь, пока не истлеешь… Думай.

Я зажмурился и сдавил виски ладонями. Думай!

Внезапный звук поверг меня на четвереньки. Где-то совсем рядом громко, почти буднично скрипнула дверь. В темноте расстояние скрадывалось, и было невозможно определить, где произошел сей неожиданный эпизод, далеко ли, близко ли, или это вообще шалило мое взбрендившее подсознание. В любом случае я решил себя поздравить — хоть какое-то развлечение на фоне непроницаемой окружающей действительности. Откликом зазвучавшие приближавшиеся шаги привнесли дополнительные противоречия в мои и без того растрепанные мысли. Кто? Что? Откуда? И главное — зачем?

Зачем, зачем, придут и скушают, — шептал мой внутренний гаденько-услужливый голосок-собеседник.

Молчи, не скушают! Они таких как я готовить не умеют, — возражал я сам себе.

Шаги замерли уж совсем интимно близко, где-то за так и не отгаданной надписью. Я насторожился, выжидательно впитывая малейший шорох, наполняя тишину надуманными звуками чужого дыхания и… Стена дрогнула, породив вертикальный тонкий росчерк света, и натужно расползлась в разные стороны.

Ха. Меня, оказывается, подкинули прямо под чьи-то двери. Получите, распишитесь? Что ж, как говорится, пока всё идет хорошо, но только мимо.

Расширявшаяся полоска слепила, дрожала и троилась заборным частоколом в моих слезившихся и более ничего не видевших глазах. Там — в ярком пространстве конкретных линий и странных запахов — стоял кто-то, пока недосягаемый для моего утерянного на минуту зрения.

— Входите, юноша. Уверяю вас, здесь гораздо комфортнее, — сказал ироничный скрипучий голос. — И гораздо интереснее, — невидимый пока хозяин звучно усмехнулся.

Я молча, незряче шагнул ему навстречу.

Ра-Хор — мой новый знакомый — был грольхом. И не одним из тех многочисленных жалких созданий, которые забросали нас своими тщедушными телами там наверху, а «истинным грольхом», как он гордо определил свой почётный статус. Впрочем, это почти никак не отразилось на его внешности — в одно и тоже время примечательной и незаметной, отталкивающей и притягательной в своем изысканном уродстве: та же круглая голова с восковой кожей, гладко обтягивающей череп, лицо, в данном портрете усложнённое системой морщин, вдавленностей и складок, оживлённое лишь парой глаз навыкате, подвижных, внимательных и нарочито гостеприимных. Впечатление любезности и радушия портила, пожалуй, слишком тонкая линия рта, чётко прочерченная и отсекающая собой нижнюю треть образа, чуть изогнутая одним концом в отражении улыбки, ускользающей и пойманной лишь у правого уха.

— Итак, что же вы, молодой человек? — взмах длинной суставчатой кисти. — Устраивайтесь, будьте как дома.

— Я так понимаю, что мне остается только это суррогатное «как», а оригинал, по крайней мере сейчас, недоступен? А хотелось бы домой, по-настоящему. Может, устроите? — мои глаза, наконец, обрели зрение и зажили самостоятельной жизнью, всматриваясь и изыскивая пути к спасению под прикрытием подруги болтовни.

— Кхе-хе. Да я погляжу, вы шутник. На дверях же ясно было изложено. Или не успели прочитать? — усмехаясь, почти натурально удивился грольх. — Сочувствую.

— Спасибо, конечно, но сочувствие ваше в карман не положишь и дверь им не откроешь.

— Да уж, оно у меня такое, — согласился Ра-Хор и кивнул головой, отбрасывая блики. — А выхода отсюда нет — увы!

«Отсюда нет», — воспоминание многократным эхом прозвучало у меня в ушах, захлопываясь за спиной каменной дверью. Да уж, в историю войти трудно, а вот вляпаться всегда легко. Значит, влип? Нет уж, это он преувеличивает. Сам-то как-то сюда попал и, небось, когда захочет, запросто и выходит… А все же — где я, интересно знать?

Вокруг простиралось немыслимое нечто, более всего напоминавшее смесь инопланетного космического корабля и передового исследовательского института хирургии. Небольшой, ярко освещенный коридор — скругленно-плавный, стерильно чистый и максимально упрощенный — с одной стороны был обрублен, схлопнут тупиком, а с другой логически утекал куда-то в неизвестность, притаившуюся за близким поворотом. Я вытянул шею, следуя за изгибом линии, чем вызвал радостный смешок моего одинокого встречающего.

— Хоть кто-то не дерётся и не бьётся в истерике, — удовлетворенно констатировал тот. — Мне говорили, что вы достойный молодой человек, а теперь я и сам вижу.

— Кто говорил-то? — поинтересовался я, пристраиваясь за грольхом, который с видом профессионального экскурсовода повёл меня за вожделенный поворот, так и проигнорировав мой вопрос. Перед нами заботливо вспыхивал свет — указующая путеводная нить, бегущая вдоль плавной стены. Налево, налево, пожалуйста, опять налево, не споткнитесь, здесь поворот… Горящий шнурок, наконец, достиг цели и взорвался сияющим пространством, наполненным десятками огней. Итак, всё-таки космический корабль, вернее какой-то взлётный бункер, скрытая база, сакральный трамплин для инопланетного разума, некое тайное место — огромное и сложное ЭТО сплеталось, выстраивалось и упорядоченно обретало покой каждой своей частью — винтик к гаечке, колесико к колесику, мелькающие экраны к пультам управления, кресла и красные кнопки — туда же, тёмные проемы других коридоров — к густой неизвестности за ними, и далее, далее, далее…

— А туда — не советую, — видимо поймав мой загоревшийся взгляд, сказал Ра-Хор. — Лабиринт. Заблудитесь.

— Может, и заблужусь, — кивнул я. — А если нет, то тогда зачем я здесь? Или вы хотите сказать, что меня обронили у ваших дверей случайно, по ошибке?

— Отнюдь. На вас, естественно, имеются определённые планы, и даже более того: я надеюсь на пополнение со стороны ваших друзей. Ведь им же не безразлично ваше исчезновение, — проигнорировав мою иронию, отозвался грольх. — Надо же! Хийс! Настоящий, потомственный хийс, маленький вулф и, кажется, даже какая-то нелепая птица…

— Иич, — машинально поправил я его.

— Да это без разницы, — отмахнулся Ра-Хор и оживлённо продолжил, почему-то совершенно не вспоминая про дофреста, как будто растворившегося при падении с моего плеча (хотелось добавить «как обычно»): — Я давно мечтал о пополнении базовой коллекции! Иич, кстати, тоже сгодится. Что вы так на меня смотрите, молодой человек? До сего момента мало что пугало и заботило вас, вы даже вопросов почти не задавали, гуляли себе по нуфру как по собственной квартире и только завороженно по углам пялились.

— Пора начинать бояться? И для какой коллекции?

— Может, и не помешало бы, давно пора! Но у вас какой-то особый инстинкт самосохранения: начали бы бояться и шарахаться, пришлось бы застабилизировать, а так и мне, и вам какое-никакое развлечение. Ходим, беседуем себе. Мне, знаете ли, тоже иногда бывает скучно. Вы ведь о нашем разговоре всё равно никому не расскажете, так ведь? А… коллекция? Коллекция — это моя гордость! Пятнадцать столетий собираю! Извольте посмотреть!

Он до того увлёкся, что стал пританцовывать, как ребёнок, которому подарили дорогую игрушку, но не дали возможность похвастаться ею перед сверстниками. Успокоился лишь, когда мы тронулись с места.

Следуя за ним, я посмотрел в указанном направлении, и мне внезапно стало страшно по-настоящему. Где-то в необозримом сверкающем чреве притаилась территория ужаса — разнокалиберные емкости, этакие прозрачные капли смолы с впаянными — застабилизированными! — в них существами. Гигантское хранилище брало начало в центральном зале «нуфра» и уходило капельными бусами-шеренгами в один из коридоров. Сия выставочная экспозиция будила воспоминание о первом посещении Кунсткамеры, когда тошнотворная волна, постепенно вытеснившая нескромное любопытство, настойчиво вытолкала меня за тяжелые двери вместилища мёртвых тел. Долго я не мог отделаться от ощущения неправильности, безнадежности и неисправимой ошибки… Здесь же пленники выглядели не мертвыми, нет — спящими! Да, да — живыми!

Я остановился у крайнего, язык не поворачивается сказать, экспоната — пожилого мужчины с окладистой, чуть тронутой сединой бородой, парившего в своём прозрачном саркофаге с раскинутыми в стороны руками в жесте растерянного удивления. Обнаженное тело было бледно и задумчиво, но в замерших мышцах спала скрытая сила, ждавшая только сигнала к пробуждению. Следующее существо человека не напоминало вовсе и должно бы было, наверное, заинтересовать меня больше, но мой взгляд возвращался и возвращался к закрытым глазам и беззащитному взмаху сильных рук.

— Что ты застрял у крайнего? — нетерпеливо окликнул меня Ра-Хор, от избытка чувств переходя на «ты». — Обычный хон. Ничего интересного. Вот пойдём, я покажу тебе совершенно уникальный экземпляр…

— Так я ж тоже обычный хон, или как? — вкрадчиво поинтересовался я, чуть было не добавив «ничего интересного».

— Ты? Может, и хон, но только ещё и дафэн. Насчет дафэнов у меня особое распоряжение.

— Дался вам всем этот дафэн, — пробормотал я и уже громче спросил: — А кто распорядился-то, и что это меняет?

— Многое. Почти всё. Например, то, что мы сейчас беседуем, а не…

— Стабилизируем моё бренное тело!

— Вот, вот! — ничуть не смутившись, подхватил Ра-Хор. — С этим погодим пока. С этим мы всегда успеем.

— Бессмертие подождет, — согласился я, по-новому вдруг ощутив кричащую бестактность произнесённой фразы. Замершим вокруг силуэтам было далеко не до смеха. Куда уж моанам, вот эти-то залипли в самом прямом смысле. На веки вечные, так сказать. Как ни странно, мои слова нашли отклик у грольха, тут же встрепенувшегося и закивавшего, будто я произнёс нечто важное, условный пароль, влекущий за собой кардинальное изменение событий.

— Именно бессмертие! — его крик ударился эхом по неисчислимой череде капсул. — А я им говорил!.. Говорил! И никто, ты слышишь, никто не соизволил даже прислушаться!!! Бес-смертие! Полёт сквозь время! Я!.. Я сохранил их жалкие тела, дав возможность не умирать никогда! И что? Никакой благодарности!

Существовавшие вне времени остались недвижимы и безмолвны. Для них миг вечности — великая змея — давно закусила свой хвост, свернувшись в бесконечную петлю Мебиуса.

Ра-Хор неистовствовал среди замершей, такой знакомой ему и такой «неблагодарной» публики.

— Ты! — едко бросил он неведомому зеленому существу, пойманному в стремительном прыжке. — Ты что-то твердил мне о долге и гордости! Я проявил эти качества. Вот они! Посмотри! — обратился грольх уже непосредственно ко мне. — Какое изящество, сколько напора и той самой гордости! Только в одном лишь ракурсе, в одном броске! — он, как художник, любовно представлявший мне свои работы, предлагал поддаться восхищению вместе с ним, оценив шедевр по достоинству. — Каждый из них пытался убедить меня, требуя, умоляя, обманывая или обещая. Кстати… А что скажешь мне ты, дафэн?

— Ничего, — пожал я плечами. — Наверное, ничего. Что я могу предложить тебе? Здесь есть всё. Вон их сколько — качеств и оттенков, слабостей и побед над собой и временем. А если чего-то и не хватает, то это недостающее звено и не найдется никогда, потому что его, наверное, нет вовсе…

— Пойдём отсюда, — вдруг скомандовал Ра-Хор, разом утратив интерес и ко мне, и к своему многоликому сокровищу. — Есть кое-что получше.

«Получше» оказался внушительных размеров экран с прилагавшимся к нему набором разноцветных кнопок и рычагов, которыми грольх и защёлкал увлечённо, быстро, вскочивши на маленький постамент, что, несомненно, придавало ему важности, а заодно и помогало дотянуться до всего пульта управления в целом.

У меня же не шла из головы фраза Ра-Хора про хийса и Фастгул'ха с иичем. Перед глазами вставала его «коллекция» и… и мои такие живые — действительно живые! — спутники… Нет, нет и ещё раз нет! Не бывать им в этом строю! Никогда! Бейтесь, родные! Ваше место там, наверху, а я уж здесь сам как-нибудь разберусь. Как будто в ответ на мой призыв пол под нашими ногами слегка вздрогнул и улегся опять как ни в чём не бывало, смиренно ровный и благопристойный.

Ра-Хор ничего не заметил: именно в этот момент ему удалось завершить манипуляцию с кнопками, и экран загорелся, сопровождаемый удовлетворенным вздохом, мол, смотри, сейчас начнётся.

Что-то несомненно началось, распахнулось летним призывным окошком, ветреным, солнечным и тесно машущим ветками. Пролетавшие птицы заныривали под шелестящую защиту леса и неожиданно, пробивая её то там, то сям, вновь выбрасывались в воздушные струи, кувыркаясь и разрезая их крыльями на отдельные прозрачные полосы. Дальше, по направлению к дымчатым горам, неровным росчерком обозначавшим горизонт, тянулась светлая рябь открытых пространств, взлётов и падений холмов, разделенных бликами озер и своими же тёмными, наползавшими тенями. Вместо очередной птицы из густого покрова вылезла маслянистая голова гигантского ящера и пристально посмотрела в нашу сторону.

— Ого! Вот так кино!!! — на минуту позабыв обо всем на свете, воскликнул я. — Динозавр!

— Архиороптер, — поправил грольх, благосклонно наблюдая мой восторг. — Умнейшие были твари, но правили тогда не они.

— Так это… это?.. — я не находил слов. Зачаточный историк во мне тотчас высунул любопытную голову и зачарованно взирал на доисторическое существо. — Машина времени?

— Не совсем чтобы именно это, но может очень и очень многое. «Видеотека — просто супер!» — как сказал когда-то один из теперешних жильцов стабба перед… неважно. Вобщем, давай пользуйся!

Он уступил мне место, спрыгнув с постамента и небрежно отодвинув его то ли взглядом, то ли мановением руки. Вот вам и маленький да удаленький!

— Этими кнопками набираешь время, этими — место. Участки на карте можно посмотреть, повернув вот этот рычажок. Можно даже набрать просто название или понятие — да хоть имя! — и посмотреть, как же было на самом деле… Хотя ты ведь не пишешь на древнем сунде, а язык хонов добавить в основной словарь мне как-то было недосуг. Не было прецедента. Или претендента, — многозначительность съехала в разочарованную усмешку: что ж, не удалось похвастаться по полной программе. — Ладно, осваивай! Забавляйся… пока.

— Хм, древний сунд. Я и на современном не то что писать-читать, а и говорить-то не умею, — хмыкнул я. А машинка действительно просто класс!!! Вот бы в наш институт такую! Тьфу, сам сижу под землей у грольхов, а думаю про институт, который и существует-то сейчас только в моей памяти. Да и зачем дафэну институт? Эта мысль развеселила меня несказанно, прошлая жизнь показалась смешной и бесполезной. Я и рассмеялся под сопровождающее недоумение Ра-Хора:

— Какой я раньше был забавный…

— Ну-ну, — повел рыбьими глазами грольх. — Каждый хон считает, что становится взрослым в тот день, когда он впервые сможет посмеяться по-настоящему над самим собой. Что ж, поздравляю, ты окончательно утратил состояние юности.

— Что ж, — передразнил я его. — Значит, я утратил это зыбко-розовое состояние давным-давно, и с каждым днём мне становится всё смешнее и смешнее.

Ра-Хор лишь молча пожал плечами, вздохнул и произнёс:

— Никто, наверное, не ощущает, как утекает молодость, но всякий чувствует, когда она уходит окончательно.

Странно было слышать человеческие суждения от этого совершенно чуждого существа.

На экране архиороптер уже скучающе, буднично глядя в нашу сторону, начал что-то пережевывать и обмяк головою вниз в лиственную гущу, неспешно двинулся вбок, распространяя зелёные волны, вспугивая птиц и кого-то невидимого, истошно орущего в глубине.

— Так что там случилось с динозаврами? — проговорил я, чтобы только не молчать. — Говорите, правил бал не этот лоснящийся красавец?

— Куда ему… Нашлись поменьше, пошустрее и не такие прожорливые. Вот смотри! — Ра-Хор опять заскочил на пьедестал, услужливо подставивший ему спину. — Шегарши! Юркие проныры! — на экране возник движущийся силуэт ящера, расправлявшего кожистые крылья. — Многие тысячелетия правили они, и ведь слушались их беспрекословно. А и попробовали бы не послушаться!

— Шаг в сторону — расстрел?

— Телепатический, — кивнул грольх. — Разумные были твари, обладали недюжинным умом и паранормальными способностями. Отточили всеобщий жизненный процесс до слаженного единого организма, рождавшегося, дышавшего и умиравшего под их дудку. Дошли со временем до того, что, достигнув мыслительного совершенства, и сами переместились в пространство мыслей и образов со всеми своими потрохами. Туда им и дорога!..

— Что, чем-то не угодили?

— А мне-то что! Вот подопечным их пришлось трудно.

— Скажете, что они без них вымерли.

— Смешно, да? Ну-ну!

Он не успел договорить.

Шагах в десяти от нас материализовался дверной проем. Из него выскочил грольх с выпученными то ли от страха, то ли от усердия глазами и бросился к Ра-Хору, опомнившись и затормозив почти вплотную к нему, отступил на почтительное расстояние, где и замер, напрягши лоб и молитвенно сжав руки.

— Что?! — тихо, но требовательно спросил прибывшего Ра-Хор.

— О, мудрейший Ра-Хор! Нужна ваша помощь!!! — залепетал гонец, опасливо косясь на меня. — Стабилизатором бы его!!! Он почти всех пожег… Под него не подкопаться — взлетает!!! И огнём, огнём… А двое других у него на шее сидят, — призыв незаметно перетёк в жалобную просьбу, уже не боявшуюся даже наказания за невыполненный приказ. Не достать им хийса! Ура! Знай наших. Как ни называйтесь, а руки у вас коротки хийсов ловить!.. Видимо уловив мой праздничный настрой, Ра-Хор поморщился и, подхватив со стола небольшой диск, а с ним за локоть и вновь пришедшего, устремился к светящемуся прямоугольнику.

— А вы не такие, как я о вас читал, — вдруг вслед ему сказал я. — Не такие упрощенно кровожадные…

— Читал?! — резко затормозил Ра-Хор. — И где про нас читают?

— В библиотеке, — усмехнулся я.

— Та-а-ак! — протянул тот. В его глазах вспыхнул явный интерес, нетерпение и досада. Он хмыкнул и шагнул в сторону портала, но в последний момент замешкался, обернувшись ко мне, и торопливо проговорил, то ли издеваясь напоследок, то ли на самом деле вдруг переменив свои планы относительно меня:

— Про нас написаны книги? Великолепно! К тому же, есть в этом мире одна интересующая меня библиотека. Не о ней ли ты упоминаешь? Что глаза опустил? Это же меняет дело! Жди, короче! Давай, хон, не скучай без меня: нажимай кнопочки, незнакомые не трогай — взорвёшься! — тут он усмехнулся. — В лабиринт не ходи — съедят! А я скоро вернусь, и продолжим: очень ты оказался любопытным собеседником.

Сказал и растаял вместе с гонцом и дверным проёмом.

Я остался один. Если, конечно, не считать череду застывших фигур в дальнем углу. Значит, выбраться отсюда той же дорогой, что и грольх, у меня не получится. Прискорбно, но факт: телепортироваться я пока ещё не научился, увы. Глянул на экран, где изменившаяся погода гнала группу неповоротливых гребенчатых динозавров из далёкого озера на далёкий берег, шлепая высокой волной, как плетью. Небо обещало грозу, по-древнему буйную и продолжительную.

Задумавшись, я защёлкал кнопками — бесцельно, наугад, скорее занимая руки, нежели мысли. Безделье тяготило.

Небольшой хрустальный столбик я заметил не сразу. Небрежно брошенный, забытый, он был почти не виден в своей прозрачной хрупкости — тоненький невзрачный карандашик. Я протянул руку и выудил его из леса рычажков, в которых он застрял замерзшей змейкой, осторожно взял за кончик, как школьную указку, и повертел им из стороны в сторону, любуясь, как играет радуга на его четких гранях. Широкий взмах — и освобожденная радуга забегала зайчиками, перескакивая с экрана на стол, дальше на пол и расползаясь расплывчатыми пятнами на более далёких предметах. Красота! Я, постепенно увлекаясь суматошной игрой бликов, вычерчивал в воздухе все новые и новые фигуры, пока не дошел до круга, который и изобразил стремительным росчерком прямо перед своим лицом. Круг тут же обрел видимость, живя собственной жизнью, пульсируя и порождая образ внутри себя. От неожиданности я чуть не выронил хрустальную палочку и попятился. Висевшему в воздухе кругу я был безразличен. Он прилежно исполнял своё предназначение, выдавая зрителю, то есть мне, конкретный видимый силуэт и уже начиная его озвучивать на понятном мне языке.

— Вы должны, — настойчиво вещало тёмное лицо, утопленное в капюшоне, — задержать или убить молодого хона, следующего через вашу территорию в сопровождении хийса и вулфа, с которыми вы можете делать то, что сочтете нужным. С хоном же, именующим себя дафэном, не следует ни в коем случае вступать в разговор, а необходимо сразу же перевести его тело в состояние мёртвого или бессознательно-застабилизированного. До нашего прихода следует… Все находящиеся при нём предметы, как бы они не выглядели, следует… Далее следует…

Так вот в чём дело… Надо же, а грольх-то нарушает предписания. Я ещё не бессознательный и тем более далеко не мёртвый. Видимо, Ра-Хор решил в обход хозяина — если, конечно, магары ему хозяева — посмотреть, не выгадает ли и он что-нибудь с этого дельца. Нет, дорогой, ничего тебе не светит — ни моё бесценное тело, ни бесценные предметы, находящиеся при нём! Я подошёл к светящемуся кругу, не собираясь упускать возможность безопасно изучить своего недоброжелателя, который в данный момент в третий раз зачитывал свой приказ. Убить, задержать, не следует, следует… Конечно, не следует! Ноги в руки и бежать отсюда следует, вот что! Спасибо за гостеприимный незапланированный приём, но я пошёл.

Круг давно погас, а я так и стоял, лихорадочно ища пути к отступлению. Через дверь, откуда вошел — никак! Портал открывать не умею. Хочется с надеждой добавить «пока». Мысленный призыв к Зорру гаснет без ответа. Наверное, очень далеко… Стоп. Что там говорил Ра-Хор про лабиринт? Съедят? Может, пусть лучше съедят, чем съедят медленно, вытягивая душу по струнке. Воспоминание о беседах с магарами, откликнувшееся кислым в сведенных скулах, придало решимости. Я закружился перед экраном, пробегая глазами бесполезные кнопки и рычаги, выронил, — а и ладно! — нечаянно раздавив ногой хрустальное послание, выругался, рванулся взглядом дальше: по тёмным стенам и дырам коридоров, по веренице замерших фигур, по сложным конструкциям и терявшемуся в вышине потолку… Нора — она и есть нора, даже самая расчудесная. Вдруг спохватился, зашарил по груди и карманам: где мои замечательные палочки-выручалочки, что там у меня в наличии? Печать, увы, сейчас без надобности. Хотя, может быть, именно из-за неё я и остался жив. Может быть, именно на неё-то у Ра-Хора и были далеко идущие планы? Отнять ведь нельзя — сама она его хозяином не признает, разве что я бы подарил, добровольно. Хотя, впрочем, откуда бы он про неё узнал?.. Нет, не то. Жемчужина? Нет. Спи, милая, дальше… Початая пачка сигарет, последние пять штук — остатки былой роскоши. Закурить?.. Машинально вытянул одну. Чёрт! Зажигалки нет — видно выпала во время подземного кросса. Так. А в соседнем кармане?..

Опустил ладонь и даже вздрогнул от неожиданности, когда в неё сам собой скакнул мягкий путаный комок — клубочек, родненький! А вот ты-то действительно кстати! Будто подтверждая мои мысли, клубок выскользнул из моих рук, стукнулся об пол, разматываясь зелёной неровной верёвочкой-травинкой, указующей, уводящей куда-то влево, влево и прямо, вдоль хвалёной грольховой коллекции, под провожающее сопровождение вспыхивающих огней, все дальше и дальше — в тот самый ужасный лабиринт.

Постепенно клубок, как домашняя собачонка, подстроился к моему шагу, замирая в ожидании, когда я задерживался у особо диковинного заключенного, и ускоряясь, когда я вспоминал о бегстве и прибавлял ходу. Несмотря на свой небольшой размер, он и не думал кончаться, выпуская путеводную травинку, как паук паутину из своего бездонного брюха. Я шел и вспоминал, что же говорил лешайр по поводу клубочка: будто бы он меня выведет, но вот вопрос — куда? А лишь бы куда, только не назад. Что-что, а моя потенциально пустая капсула пусть так и остается пустой. Вечность не кажется мне столь привлекательной, чтобы навсегда связать с ней свою жизнь.

Так мы и шли — поворот за поворотом, только однажды задержались действительно надолго: существо, приковавшее мое внимание, занимало собой значительное пространство не коридора, нет — вместительного зала, и поражало не только размерами, но и странными, дикими формами. Единственный глаз, расположенный на лбу чудовища, легко бы мог оказаться глазом легендарного циклопа, но в данном случае у него было чешуйчатое и многосуставчатое туловище — такой персонаж если и рождался, то только в мире гигантских насекомых.

— Ну что, клубочек, видал ты что-нибудь подобное? Какие зубки у этого… — я не находил слов, не зная как обозначить это гигантское скопление хватательных, жевательных, кусательных и прочих нелицеприятных приспособлений, существовавших только для одной цели — уничтожать всё живое, упаковывая в своём раздутом чреве. — Проглотит и не поморщится. Даже если проглоченный кусок — это двухэтажный трамвай или крутящаяся карусель с огнями и музыкой.

Клубок предприимчиво подкатился к моей ноге, полностью разделяя мою точку зрения. И когда я, наконец, сказал: «Пойдем, что ли, дальше», он так рванул в это самое дальше, что чуть не порвал свою драгоценную нить.

«Дальше» встретило нас темнотой и запустением. Мой неутомимый проводник, к моему облегчению свернул в боковой коридор, уклоняясь от пессимистичного авангарда нескончаемой выставки. Мы погрузились в тишину, пыль и еле теплившиеся настенные огни.

— Решил срезать путь? — спросил я то ли у себя самого, то ли у клубка. Он, естественно, промолчал. Но где-то поблизости задышал, заворочался невидимый, разбуженный моим голосом некто, пристроившийся нам в хвост, старательно маскировавшийся, но ощутимый мною уже физически. — Ага, вот и почётный эскорт! — добавил я, на ходу нагибаясь и вылавливая из дорожной пыли увесистый булыжник: какое-никакое, а всё же оружие, моё последнее, завершающее слово перед тем, как меня…

Оглянулся назад, бодро поворачивая за угол, и с ходу налетел на незакрытую тяжелую дверь, вынося свое охнувшее тело в пространство яркого света и… опять того же ряда сверкавших капсул. Я с укоризной посмотрел на клубок. Он виновато заёрзал на месте, не имея возможности ни к оправданиям, ни к объяснениям, и потихоньку покатился вправо. Через пару минут я приносил ему свои наискреннейшие извинения, так как ряд капсул внезапно кончился, последние из них были пусты. Хотя нет, не все… Была ещё одна, чуть в отдалении, не стоявшая в строю, а вынесенная в небольшое углубление и даже запертая на замок. Вдобавок вход в нишу был перегорожен решеткой, по переплетениям которой пробегали подозрительные голубые огоньки. Табличек рядом не было, но я и так понял, что руками хвататься не стоило. Как говорят по поводу таких непонятных оградок в простонародье: вот, решил перелезть, ах, хороший был парень, да остались от него одни кеды… Так что я подошел осторожно и, уж тем более, ни за что не берясь моими драгоценными пальцами. Клубок, нервно подрагивая, недовольно последовал за мной, всем своим видом показывая, что нам совершенно в другую сторону.

Капсула была свежая, только что заполненная, сверху даже не припорошённая пылью, блестящая, новорожденная икринка, выставившая напоказ свой зародыш…

Я зачарованно смотрел внутрь, преодолевая тягучее искажение прозрачной оболочки.

Женская фигура, даже в сильнейшем испуге являвшая собой образец грации и совершенства, была заперта, глянцево упакована, за-ста-би-ли-зи-ро-ва-на… Жизнь, утопленная в бессмертии… Спящая ртуть лица… Тоска. И ужас. И какая немыслимая безразмерность мига между выдохом и вдохом…

— Здравствуй, Эвил Сийна, — сказал я тихо. — Давно не виделись.

— И как же ты так, а?! — пробормотал я. — Тоже мне, великая дриальдаль…дура!

Она, конечно, не ответила, погруженная в свой хрустальный, непроницаемый сон. Хм, спящая красавица… Трудно же будет тебя поцеловать будущему принцу. Вот она, мания величия, перемешанная с необоснованными желаниями и знаменитой женской логикой — проще говоря, полным отсутствием таковой.

Я злился. Досадно же, в самом деле! Всё-таки, не злодейка какая! Так, красивая женщина, возомнившая о себе невесть что. Да-а… Положеньице! Прямо скажем, бедственное.

Я вздохнул и поглядел на Эвил Сийну.

— Ну, девица красная, и что мы будем делать? Говорил я тебе? Предупреждал?!. - спросил я, вздохнул и посмотрел на клубок, при первом знаке готовый вновь отправится в путь. — Вот видишь, друг мой, что бывает с глупыми…

— А-ахх, — пронеслось молитвенным ветром в уставшем от раздумий воздухе. Я вздрогнул, и одновременно со мной дрогнули изогнутые тени ресниц на бледных печальных щеках. Вслед им едва уловимо, невнятно, мучительно трудно разлепились в секундную щелочку губы, успевая выпустить наружу призрачное, почти несказанное слово, пробившееся ко мне сквозь толщу стеклянного времени: — Спа… си…

— Спасу, — удрученно согласился я, кивнув пленнице головой. — Профессия у меня теперь такая. Стольким уже пообещал, что без разницы: одним больше, одним меньше.

Не знаю, поняла ли меня Эвил Сийна, но за поворотом шумно закряхтели и заворочались, тоже, видимо, возжелав спасения, а может быть просто хотели кушать. Наш сопровождающий пока не спешил выходить из укрытия, а я тем более не стремился к приватной беседе. Незаметно подпихнул ногой клубок и, кинув прощальный взгляд на дриаду, шагнул, пошёл, побежал по освещённому коридору подальше от сверкавших тюремных камер и притаившегося непонятно кого. Клубочек припустил что есть мочи, призывно подпрыгивая, оставляя многоточие шлепков на сером бархате нехоженой дороги. Наш третий, уже не маскируясь, — но, впрочем, и не лез на рожон, — пыхтя и вздыхая, устремился вслед за нами.

…Причудливое сочетание странных домиков было составлено наподобие детского конструктора, беспорядочно, путано и вместе с тем очень красиво. Светящиеся зигзаги дорог пронизывали их насквозь, отмечая повороты и перекрестки россыпью разноцветных надписей. Кое-где, прямо с потолка пещеры опускались вниз перевернутые пирамиды-небоскребы — текучие вековые наросты, всё ещё плачущие каменными слезами. Иные из них уже достигли пола и надежно вросли в него своими острыми крышами. Вокруг них тоже шли спиральные анфилады пристроек, многоярусными гроздями прилепленные прямо на наклонные бока. И вывески, вывески, вывески…