Крик дафэна

ГЛАВА 18. Василиса

Фианьюкка было не узнать. Загадочные пилюли Бэбэлэнца действительно творили чудеса: Айт преобразился, значительно увеличился в размерах, чуть потолстел и подрос, напоминая теперь скорее немного измождённого подростка, нежели чем раскопанную мумифицированную древность. Но больше всего радовало то, что к нему потихоньку стала возвращаться память. Его необыкновенная способность к языкам постепенно восстанавливала сожжённые страницы знаний, и мне было приятно, что первое воспроизведённое им слово оказалось русским. Вот как хотите, а приятно!

— После заката у тебя появилась почётная обязанность, — говорил, озабоченно ковыряясь в зубах, Враххильдорст. — Будешь работать волшебником, Василий. Магом и кудесником.

— Скорее учётчиком и раздатчиком, — улыбнулся я. — Пожалуйте, больной, ваше лекарство!

Фианьюкк сидел и широко улыбался: он был согласен на что угодно.

— А знаешь что, — внезапно, даже для себя самого, я вдруг протянул Айту пилюли. — На, возьми! Ты уже совсем большой мальчик… Вернее, полноценный женатый мужчина. Чего мне от тебя, как от ребёнка, прятать таблетки? Ты и сам прекрасно справишься: одну в день глотай и гуляй, парень! Усвоил?

Он машинально принял от меня мешочек — ладонь качнулась, как будто бы тот был неимоверно тяжёл.

— Я… Мне… Это так… — Айт растерянно переводил взгляд то на меня, то на дофреста, то на подарок, лежавший в его руке.

— Хм, правильно, — кашлянул Горынович, осторожно прочищая горло. — Главное — не пропустить время, а то будет, как в прошлый раз. Короче, горошину за щеку, и даже жевать не надо: знай, жди превращений. Раз, другой, глядишь, станешь как прежде — молодой и красивый. А то смотри — родня не узнает!

Будничный голос Зорра скрадывал неожиданную торжественность момента. Фианьюкк закивал, вздохнул и прижал к груди теперь действительно своё сокровище.

— Вот как раз за неделю и пройдёшь восстановительный курс, — неторопливо продолжал хийс, — а там, глядишь, отыщется и окончательное решение… — Зорр смутился. — Да и жена тебя совсем заждалась, наверное…

— Тэйя?! — вмиг просевшим голосом прошептал Айт. — Она жива?!

— Жива? А что, она должна быть в другом состоянии? — недоумённо переспросил Горынович и уже было пожал плечами, но, встретившись взглядом с фианьюкком, посерьёзнел и чётко, обстоятельно доложил: — Фиа Тэйя, твоя жена, конечно же жива и в данный момент находится во дворце — а где же ещё? — у лесных аюнн.

— Она больна? В опасности? — казалось, ещё секунда и фианьюкк не выдержит — закричит, заплачет или упадет в обморок, — таким восторгом и ужасом светились его глаза. — Раз у аюнн — значит, что-то не так!

— Айт, успокойся, пожалуйста, — вздохнул Зорр, — ей ничего не угрожает, поверь мне. Ну, хорошо! Рассказываю всё, что знаю, только ты отдышись, а то я не буду…

— Да-а, — едва выдохнул тот, волевым усилием приводя себя в чувство.

— А кто такие аюнны? — не выдержал я, теряя нить событий из-за незнакомого мне слова: теперь до кучи ещё и аюнны какие-то.

Зорр с фианьюкком переглянулись.

— Аюнны, — сказал Айт, — это удивительнейшие, фантастические существа. Чудо, что они соглашаются жить во дворце, а не летают где-то в заоблачных высотах.

— А чего с вами не жить-то! — оборвал его восторженные речи Горынович. — Тем более, они почти что ваши родственники, даже внешне похожи. Только вы — писцы и секретари, а они — лекари и учителя.

Айт не нашёлся, что ответить, лишь с непонятным выражением посмотрел на Зорра — ну, причём здесь это? — и замолчал окончательно.

— В ту ночь, во время карнавала, когда вы оба исчезли — да-да! И ты, и фиа Тэйя! — тогда, вернее уже под утро, случился грандиозный переполох! Вас искали все жители дворца: как ты понимаешь, Айт, безрезультатно. Более того, не сохранилось даже следов — вы как будто в воздухе растворились. Не помогли ни магическая ворожба, ни эктоидный анализ, допросы, расспросы… ни вызванные из болот псы-фурры — это такие звери, которые улавливают не только запах, но и остатки чувств, зависшие в воздухе и осевшие на предметах, — опережая мой вопрос, лично для меня пояснил Зорр. — Ни-че-го! Абсолютное и ошеломляющее ничего!

— Вы же там такие… такие… — я оглянулся на погрустневшего фианьюкка и не нашёл подходящего слова. — Как же так? Чтобы вообще и ничего?

— Такие, такие! — сердито пробурчал Зорр. — А получается, что и на нас, разэтаких нашлась управа! Кто-то очень постарался и, как я только теперь понимаю, не без посторонней помощи.

— Я видел, как сильс Енлок Рашх Хросс разговаривал с изображением магара! — вдруг решительно заявил фианьюкк. — Об этом знал лишь Василий. Теперь и вы тоже!

— Что??? — привстал на месте Горынович. — Опять этот… Енлок Рашх?! — сказал, будто выругался. — Когда же это, наконец, закончится?!

Айт растерянно заморгал.

— Погоди-ка! — не унимался хийс. — Как могло случиться, что ты оказался в этот момент рядом с ним? Что ты там делал — около Рашха?

Фианьюкк смутился окончательно и потупился, не зная — как сказать, как объяснить, не имея сил повторить снова всю свою историю. За него ответил я:

— Чего-чего… Чего надо! — я улыбнулся и ободряюще подмигнул Айту. — Шлёпанцы искал и ночную рубашку, горшок, снотворное, а заодно и украденную жену. На что только не наткнёшься, когда занят активными поисками. Куда уж вашим псам, как их там, дуррам!

— Ну-ну, — оценивающе окинул меня взглядом Горынович, совершенно не собираясь шутить в ответ. И это его «ну-ну» сказало мне больше, чем длительный, обстоятельный монолог. Я понял, что Зорр каким-то образом уяснил суть произошедшего в деталях и лицах, как будто прокрутил назад киноплёнку. — Значит, выражаясь твоим человеческим языком, ясно как божий день: кто где, кто с кем и кто на кого работает, — он надолго задумался и, наконец, подытожил: — Плохо. Очень плохо!

— Моя жена?.. Тэйя?.. — напомнил фианьюкк, умоляюще глядя на хийса.

— Тэйя, — задумчиво повторил за ним Зорр. — Исчезла одновременно с тобой неизвестно куда, и неизвестно откуда внезапно появилась ровно через месяц — прямо посреди гостевого зала, материализовавшись точнёхонько на королевском обеденном столе, благо, было не время трапезы. С того момента так и не произнесла ни слова.

— А… — начал было Айт.

— Нет. Прочесть мысли не удалось: она заблокировала своё сознание. Можно назвать её состояние сумасшествием или потерей памяти, как и считают многие, но лично мне кажется, что она просто не хочет ни с кем разговаривать. Или не может… Слишком поглощена внутренними переживаниями.

— Она ищет меня! — чуть слышно прошептал фианьюкк.

— Что? — вздрогнув, переспросил Горынович.

— Да, да! — сбивчиво пояснил Айт. — Её тело находится во дворце, а разум плутает в лабиринтах миров. Вот почему я смог выжить в подземном чистилище, вот почему мне иногда грезился её зовущий голос, вот почему иногда я чувствовал прилив сил и мужества. Она прорывалась ко мне сквозь пространство и время, давая надежду и спокойствие. Теперь понятно, почему она живёт у аюнн.

— Теперь и мне понятно! — задумчиво кивнул Горынович.

— Даже и я, кажется, догадался, — улыбнулся я. — Эти самые аюнны знают, что Тэйя путешествует, оставив на их попечение своё бесценное тело, которое необходимо беречь и охранять. Вдруг что — и возвращаться будет некуда.

— Не говори так! — взмолился фианьюкк, всплёскивая руками. — Аюнны — великие целители. Им удастся, им обязательно удастся спасти мою Тэйю!

— А тут и ты подоспеешь, — бодро подхватил я. — Вот заглянем к Оллиссу Ушраншу и бегом, то есть на крыльях, во дворец!

Айт лишь грустно вздохнул. Впрочем, его глаза светились непоколебимой решимостью. Что ж, ничто не приходит само собой, ничто не дается заранее — всё создаётся или достигается, было бы желание и упорство, а того и другого фианьюкку явно не занимать. В конце концов, самый короткий ответ — ответ действием.

— Всё-таки, кто такой этот загадочный Оллисс Ушранш? — перевёл я разговор в другое русло, стараясь отвлечь Айта от тоскливых размышлений. — Кощей Бессмертный, или кто похуже? И почему он должен нам помогать?

— Должен, не должен, — отозвался Враххильдорст. — Кто бы ему сообщил, что он кому-то чего-то должен. Вот бы он повеселился! — он хмыкнул и перевернулся к огню другим боком, а к нам, соответственно, гребенчатым хвостом.

— Кощеем Бессмертным его прозвали люди, — продолжил за него Горынович. — Худой, высокий, почти кожа да кости, живёт бесконечно долго, кто такой — неизвестно, но без сомненья — могущественный колдун. Естественно, и прилепилось к нему прозвище «Кощей Бессмертный». А ОН не он, а кайшр! К-а-й-ш-р! Понимаешь?

— Нет! — честно признался я. — Но я запомню! Кайшр так кайшр! А что это за зверь, и с чем его едят?

— Кайшр не зверь, и его не едят, — покачал головой Зорр, отказываясь шутить на эту тему. — Кстати, так его назвали тоже люди, но очень и очень давно. Говорят, что когда он свалился на Землю, в небе это выглядело падающей звездой.

— Упал на Землю? Так он инопланетянин?!

— Как вы, человеки, любите тотчас всё обзывать и развешивать бирки: то, это, — проворчал Зорр. — Конечно же, он не здесь родился, но при чём тут инопланетяне?

— Но если не на Земле, значит — вне её! — возразил я. — Ино-планетянин! Ити!

— Сам ты «иди»! — передразнил меня Горынович. — Как будто мало мест, откуда можно свалиться хорошему человеку, тьфу, кайшру.

— Лабиа Тхун, например!

— То-то и оно! — многозначительно поднял брови хийс, перевёл взгляд на заснувшего Фастгул'ха и добавил: — Вот, к примеру, вулфы — очень странные существа, и сказать, что они родились на Земле и живут на ней, было бы весьма спорно: и да, и нет.

— Или взять хотя бы хийсов, — улыбнулся я. — Тоже не примитивный вариант жизни. Кто такие, откуда? Земной хийс — ха! Звучит, как зубастый звездный цыплёнок.

— Ещё слово, и я скажу, что вы все действительно произошли от обезьяны! — в тон мне насмешливо ответил Зорр. — Все, даже дафэны!

— Собственно, все, и даже я, не отрекаемся, — старательно закивал я.

— Да уж, — только и хмыкнул Горынович. — Какая солидарность с далёкими предками! Но позволь не сбиваться на бананы и лианы. Впереди нас ждёт не стадо твоих горячо любимых родственников, — он улыбнулся, — а великий кайшр. Да-да, великий и, некоторые добавляют, «ужасный». Но, увы, и это далеко не вся правда. Начать хотя бы с того, что слово «кайшр» обозначает «пленник». Он и есть пленник — тот, кого многие тысячелетия не отпускает этот мир. Это длится уже очень долго, ибо смерть над ним не властна.

— А как же — «в зайце утка, в утке щука, в щуке яйцо, а в яйце иголка»? — мне вспомнилась народная сказка. — У иголки-то кончик Иван-царевич вроде бы отломил? «Тут и смерть кощеева пришла»! — бодро процитировал я.

— Не пришла. Госпожа в белых одеждах, уж поверь мне, не связана ни с каким кончиком иглы… или не-иглы. Тем более, что Оллисс Ушранш, так называемый Кощей Бессмертный, является лишь частью единого целого — всего того, что находится где-то вне Пределов, за границей этого мира, — туманное объяснение Горыновича не только не вносило ясности, а наоборот — всё более усугубляло непонимание. — Поэтому окончательно его убить можно, только убив и всех остальных, таких же, как и он сам — тех, которые не здесь…

— А почему кайшр не уйдёт к тем самым «остальным», которые где-то «там»? — недоумевал я.

— Однажды, очень давно, Ушранш признался бабе Яге, что ему не хватает … не помню… какого-то предмета, — задумался Зорр. — Будто бы при падении, когда он был без сознания, у него украли одну важную вещь, а без неё он не может позвать своих на помощь и сам не может вернуться назад.

— Застрял? — посочувствовал я ему. Во мне опять зашевелился таинственный дафэн, который, как я уже усвоил, терпеть не мог, когда кто-то попадал в подобные ситуации. — Скверная история.

— Да уж, ничего смешного. И было бы гораздо печальнее, если бы не одно смягчающее обстоятельство! — Горынович загадочно улыбнулся и сделал эффектную паузу.

— И?.. — первым не выдержал я.

— Догадайся с трёх раз!

— Любовь, конечно же?.. — не раздумывая, предположил я. — Нашлась какая-нибудь милая барышня, которая скрасила его нелёгкое существование. Не научные же трактаты и футбол!

— Да-а, — удивлённо протянул Зорр. — Кайшр действительно нашёл среди людей возлюбленную, ставшую его верной спутницей — женой!

— Что-то не помню, чтобы в сказках Кощей был женат, — засомневался я.

— Ваши сказки сочиняли люди! — решительно отрезал Горынович. — Будут они писать о своих неудачах — вряд ли!

— Постой, постой, — задумался я. — Но ведь единственным достойным женским персонажем в них была Василиса, когда прекрасная, когда премудрая, но точно — она! Так ведь сия блистательная барышня удачно вышла замуж за Ивана-царевича.

— Как же! — рассмеялся Горынович. — Держи карман шире! Василиса, или принцесса Ваалисса, удачно вышла замуж как раз именно за Ушранша, а всякие Иванушки, не одного меня утомившие своей тупой настырностью, его чуть не погубили. В смысле, не его самого, а физическое тело, в котором кайшр пребывает, слава Лесу, и поныне.

— А если бы его физическое тело погибло, то что?.. — заинтересованно переспросил я.

— А то и было бы! — он сделал страшное лицо, только что огнём не дохнул. — Слонялся бы он по миру мятежным духом неприкаянным. Поди-ка, выберись тогда к своим — у привидений, знаешь ли, не очень-то много сил и возможностей.

— Значит, я в детстве наслушался сказочных сплетен и компроматов, — улыбнулся я. — А на самом деле?! Что, и другие наши сказки врут? Зайчик выгнал бедную лису из дома, а не она его? Злобный колобок давил круглым боком несчастных зверюшек? А красавица Василиса убежала от Ивана — может, и не царевича вовсе?! — к доброму и мудрому, одинокому и очень симпатичному мужчине, конечно же ещё и волшебнику?

— Про колобка — не знаю, не встречал, а про кайшра вещаешь так, как будто ты сам там был, собственной персоной.

— Может, и был, этой самой персоной, — глубоко вздохнул я. — Теперь я уже ни в чём не уверен.

Неожиданно заметался во сне Фастгул'х, поскуливая и что-то бормоча. Его тело медленно трансформировалось, обрастая шерстью и сгибаясь.

— Оуу! — высказался волчонок, так и не проснувшись, суча лапками и размахивая хвостом — ему снилась охота.

— Лететь надо! — вдруг констатировал Зорр.

— Да уж, давно пора! — переворачиваясь к огню животом, подтвердил Враххильдорст.

— Так ведь глубокая ночь, — неуверенно сказал я, оглядывая совершенно чёрное небо, на котором случайно затерялась одна единственная звёздочка.

Они дружно рассмеялись, разбудив дремавшего фианьюкка. Айт сел, вопросительно озираясь на нас и так большими, а теперь от любопытства просто-таки огромными глазами. Из-за его хрупкого плеча не менее заинтересованно выглядывал Иичену. Фастгул'х продолжал перебирать лапами, самозабвенно преследуя призрачного кролика.

Костёр медленно догорал, уже не давая тепла. Света хватало ровно настолько, чтобы не спотыкаться при сборах.

Наверное, даже если бы нас было в несколько раз больше, всё равно тяжесть седоков была бы неощутима для летящего Змея. В этот раз я занимал почётное место на его гребне — так сказать, сидя верхом, — и крепко прижимал к груди завёрнутого в одежду Враххильдорста. Передо мной, еле заметные на светлеющем небе, замерли привязанные фигурки Фастгул'ха и Айта. Мы заставили их натянуть на себя всё, что нашлось тёплого в походных мешках, и теперь они напоминали два овальных кокона или две слоистые почки, распускавшиеся почему-то на холке у трёхголового ящера. Грустный Иичену терпеливо висел где-то недосягаемо внизу, зажатый в огромной лапе.

Змей Горынович летел неспешно, чутко, выверяя каждое своё движение, каждый взмах крыльев. Он не стал подниматься высоко над землёй: под ночными облаками дул сильный ветер, способный не только заморозить неподвижных путников, но и сорвать их со спины хийса. Этого-то он и боялся больше всего, нервничал, каждую секунду готовый ринуться вниз за обронённым седоком.

Постепенно волнения улеглись. Полёт выровнялся и приобрёл монотонность плывущей лодки. Кожаные полотнища похлопывали и трепетали во встречном потоке бледнеющей темноты. Где-то далеко впереди обещало взойти солнце. Там, как от небрежной кисти художника, проступил лиловый мазок, коротким росчерком наметивший линию горизонта. Именно в эту небольшую щёлку мы и устремились — между тяжёлой, давящей густотой внизу и безграничной, обманчиво податливой чернотой наверху.

И вот лиловая полоска дрогнула и потеряла чёткие границы, как будто на небесный рисунок плеснули немного воды. Краски растеклись и испачкали нижнюю кромку облаков, далёкий горный хребет и одиноко выступавшую вершину, отличавшуюся от остальных размерами и необычной формой — слишком стремительной, слишком вертикальной, огранёной с настораживающей закономерностью и продуманностью.

Взвизгнул Фастгул'х и завопил что-то неразличимое, радостное, унесённое встречным ветром. Но в подсказках и так не было необходимости: из-за края земли медленно, величаво до небрежности, немного театрально (как будто на сцену выходил гениальный, к тому же знающий о том, что он гениален, актёр с мировым именем) показалось солнце. Осевшие в поклоне горы потеряли загадочный покров таинственности и угрожающей силы, явив всем желающим своё истинное, мятое после ночи лицо.

— Ура!!! — прокричал я просыпающемуся светилу, выплёскивая в ослепительную кромку переполнявшее меня чувство ошеломительного восторга. Змей распластался и заскользил по наклонной, ловя потоки поднимавшегося воздуха. Сердце ёкнуло и скакнуло в горло, забывая биться и гнать кровь по растворяющемуся в невесомости телу. Прерывисто всхлипывая, вздохнул фианьюкк, отцепил непослушные пальцы и осторожно развёл в сторону руки, балансируя ими в невидимых струях.

Солнце окончательно и полноправно заняло своё почётное место на розово-золотом небосводе, царствуя над горами земными и облачными. Ни те, ни другие не собирались уступать друг другу в красоте: и кто бы мог выбрать победителя — между кружевной порхающей лёгкостью наверху и строгой резной монументальностью внизу…

Теперь уже стало понятно, что целью нашего путешествия был не загадочный горизонт со всеми спрятанными за его сомнительным краем неизвестностями, а та самая нестандартная скала, которая сразу привлекла моё внимание. Я пригляделся к ней повнимательнее. На фоне утреннего действия она являла собой образец строгости и незыблемого спокойствия, даже некоей отстранённости. Я не с вами, нет, и не с ними, нет, — как бы возвещала она, упираясь макушкой в сияющую линию облаков. — Я ни с кем, и вообще — моё место не здесь… Через несколько минут пристального изучения я, наконец-то, понял, что было не так, что не соответствовало окружающей действительности: несмотря на гудевший в ушах ветер и стремительно уплывавшие детали ландшафта под нами, эта вершина, единственная из всех, никак не изменяла своего местоположения, то есть ни на сантиметр не приближалась в нашу сторону. Змей старательно махал крыльями, вытягиваясь к ней всеми тремя головами, махал, махал, махал, а она хоть бы хны — знай себе, самоуглублённо попирала небо, игнорируя даже солнце, заполонившее собой всё вокруг. Её геометрические грани пребывали в пасмурной серости.

Ууххх!.. Земля неожиданно качнулась. Горынович резко вильнул вбок, обходя невидимое препятствие. Сзади бухнуло и пахнуло вдогонку сыростью. Я, было, оглянулся, но хийс, черпанув крыльями, заложил такой крутой вираж, что все дружно ахнули и покрепче вцепились кто во что попало, вжимаясь в жёсткие выемки на гребне. Что-то с нами было не так.

Второй толчок чуть не вытряхнул меня, так сказать, из седла. Заскрипели и натянулись верёвки, удерживавшие фианьюкка и Фастгул'ха. Активно утрамбовывался куда-нибудь поглубже под рубашку Враххильдорст. Надсадно прокричал Иичену, забыв о привычном бульканьи.

Темнело. Солнце всё так же пребывало на небосводе, но выглядело мутным и поблёкшим, как если бы между нами поставили грязное стекло. Небо, золотое в далёком правом и левом далеке, сгустилось и снизилось у нас над головами, утекая спиральными жгутами в сторону каменной башни. Башня! Да-да, именно башня — иначе теперь и нельзя было назвать это пока что ещё недосягаемое сооружение, возвышавшееся на одной из горных вершин. Где-то между верхними зубцами призывно горел огонь, напоминавший широко распахнутый глаз — очень и очень недовольный.

Внезапный порыв встречного ветра заставил зажмуриться и вжаться лицом в жёсткую чешую. Летящий Змей как будто продирался сквозь упругую резиновую завесу, готовую в любой момент отбросить нас на исходные позиции. Более того, впереди, прямо из воздуха, клубясь и темнея на глазах, возникал огромный дракон — всего с одной головой, но зато раз в пятнадцать больше нашего хийса, так что мы могли спокойно залетать ему прямо в глотку, с вещами и неисполнившимися надеждами.

— Ключ?! — проревел он, дохнув на нас тьмою и холодом. В его глазах вспыхнули два новых солнца.

Горынович захлопал крыльями, как простая летучая мышь, но храбро рыкнул что-то настойчивое, убеждающее, пробно кашлянув огнём.

— Ключ!!! — рассердился, распухая в размерах, дракон, явно неудовлетворённый полученным ответом. Он демонстративно приоткрыл свою пасть, и туда, спирально завихряясь, начал всасываться воздух.

Все три головы Горыновича разом переглянулись и, как мне показалось, удивлённо заморгали: всё шло явно не так, как предполагалось. Змей был растерян и встревожен.

Спиральная петля потихоньку доползла и до нас, оборачивая хийса воздушной удавкой. Он снова протрубил что-то грозному стражу — безрезультатно! Нас пробно дёрнуло и потащило. Мы медленно плыли в чёрную горловую дыру…

— Ключа тебе захотелось??? — неожиданно закричал я, вытаскивая из-под одежды Фатш Гунн. — Да пожа-алуйста!!! Хоть килогра-амм! Вам порезать или вы целым куском подавитесь? — я как можно нагляднее потряс жезлом над своей головой и, вытянув вверх руку, взмахнул им, как полководец, призывающий войска в атаку. Откликаясь на мой шальной порыв, камень на жезле весело подмигнул мне красным глазом и, окончательно проснувшись, запылал огненным факелом. — Вперёд!!! — завопил я, срываясь голосом на последнем слоге. Мой клич подхватили все, включая Иичену. Горынович выдохнул, как выдыхают перед стаканом водки, и ринулся «вперёд», прямо в зловещую дыру, подобно стреле, летящей точно в яблочко.

Хотелось зажмуриться, но было слишком интересно, до щекотливых мурашек, разбегавшихся по спине и нетерпеливого движения стучавших пяток, подгонявших и без того азартно несущегося Змея. Апп! — и мы укутались чернотой входа, нырнув в него, как в ватную глухоту подземелья. Ночь, зажатая между солнцами драконьих глаз, катилась нам навстречу. Вдох застрял в лёгких, виски гудели, сердце… тело… Секундное замешательство разума так и не перешло в тотальное сумасшествие. Спасительный выдох… Довольно! Я подумал или крикнул? Вспыхнул, наплывая карминовым пламенем, Фатш Гунн, и всё рассыпалось с печальным шелестом…

Одинокое обычное солнце так и не смогло добраться своими лучами до заговорённой башни. Дракон куда-то исчез, как не бывало. Я опустил уставшую от напряжения руку, отлепляя потные пальцы от потяжелевшего и потускневшего жезла. На меня с застывшим восхищением через плечо оглядывался Айт. Высунув на разведку длинный нос, неуклюже проскальзывая по моему животу ручками-ножками, наружу выкарабкался дофрест.

— Дядя Вася! Эта палка — твоя собственная?! — настойчиво вопрошал Фастгул'х, сбиваясь на звонкий фальцет.

«Молодец, парень!», — пришло сообщение непонятно от какой головы хийса: Зорр был явно доволен, хоть и улавливалась в его словах тревога и усталость.

«Беру пример с тебя, — откликнулся я и вдруг засуетился, путаясь мыслями и сбиваясь на откровенно паническое беспокойство. — Ты-то как?! Что это было?»

«Не что, а кто. Сам Убинар. Воздушный страж, — выделяя каждую фразу ниспадающими взмахами крыльев, будто пропечатывая для убедительности, сказал Горынович. — Отказался нас пропускать. Непонятно. Перед выходом Ядвига назвала мне пароль. А он не сработал».

Башня же кошельком на верёвочке дразнила и манила, но в руки так и не давалась, вероломно отодвигаясь на заданное кем-то расстояние, а мы следовали за ней, будто и сами были привязаны к той же самой верёвочке.

— Убинар… — задумчиво повторил я вслух. — Следуя великому закону бутербродной подлости, можно предположить, что найдутся и другие часовые.

«Может, и найдутся», — как-то безлико подтвердил Зорр, топчась на одном месте, ибо с какого-то момента уплывавшие под нами горы перестали обозначать пройденные метры, мили или какие-нибудь уарды, став нарисованным боком огромного земного барабана, прокручиваемого под брюхом летящего Змея. Единственная вещь, реально существующая в этом мире иллюзий — башня — и та была, как бабочка, пришпилена к горизонту.

Кожаные крылья, наконец-то, наполнились поднимающимся потоком. Хийс облегчённо распластался и заскользил вниз, планируя в небольшую долину. Мы дружно вздохнули, радуясь долгожданной передышке. Как оказалось, преждевременно: долина просела и выгнулась глубоким колодцем, удаляясь быстрее, чем мы к ней приближались — отдых не входил в условия поглотившей нас игры. Земная твердь была более для нас недоступна.

Змей от неожиданности зашипел и слишком круто затормозил в воздухе, секундно завис, сердито плюнув огнём, и свечкой взмыл вверх, вновь набирая высоту.

Башня ехидно подмигивала нам единственным глазом.

— Значит, перекуры и посиделки нам не светят однозначно, — растерянно подытожил я, разминая давно затёкшие ноги. Ответившее мне всеобщее молчание могло запросто сойти за согласие. А что тут скажешь? Нормальная душещипательная ситуация. Впрочем, и не из таких выкарабкивались.

Пальцы на ногах закололо иголками, постепенно возводя болезненное ощущение в разряд приятно-щекотных. Я вздохнул и потянулся, пытаясь придумать хоть какое-нибудь новое положение для моего многострадального тела.

Обманчивый пейзаж настаивал на своём незыблемом и полноправном существовании — ему уже давно никто не верил. Мы плыли сквозь бессмысленное ожидание чудесного спасения, отмахиваясь, отделяясь от иллюзорных гор парой огромных крыльев. Хийс устал и был мрачно сосредоточен, экономя силы даже в мысленных переговорах. Зверь в нём постепенно брал верх, заполоняя сознание яростью, упорством и пренебрежением к врагу, ибо всё, окружавшее нас, теперь воспринималось им именно как враг — хитрый, непонятный и превосходящий в численности.

Ущелье, над которым мы пролетали в данный момент, выпускало нам навстречу белые растрёпанные облачка, всплывавшие из глубины, как сладкие ватные воспоминания детства. Сквозь туманную завесу проблескивала узкая полоска реки.

— Бесполезная картинка, — задумчиво пробормотал я. — Пустота… Глупое, пластилиновое ничто. Не опереться, не зацепиться…

— Форма есть пустота, а пустота, в свою очередь, есть форма, — невнятно произнёс кто-то.

— Что? — очнулся я, одним взглядом выцепляя моих спутников, одинаково безучастных.

— Пустота неотличима от формы, а форма — от пустоты, — где-то в области шеи повторил Враххильдорст, свешивая ручки из-за полурастёгнутого ворота моей рубашки.

— Так это ты сказал? — облегчённо переспросил я, скашивая взгляд вниз.

— Не сказал, а тоже слышал, — поправил он меня, пальцем, как тёркой, растирая себе замёрзший нос, при этом тот смешно вилял кончиком, будто существовал отдельно, сам по себе. — А что, в этом что-то определённо есть. Даже если брать за основу вашу физику, — дофрест не к месту захихикал, — какую-нибудь теорию квантового поля или ещё что-нибудь, — он многозначительно подождал, но мне пока нечего было ни добавить, ни возразить. — Василий, — после некоторого ожидания вздохнул Враххильдорст, — это же просто как… как… — он огляделся вокруг в поисках примера, не нашёл и, отмахнувшись, продолжил: — Переведи свой взгляд с видимого, то есть с материального, состоящего из частичек…

— Атомов.

— …атомов, — не прерываясь, вещал дофрест, — на невидимое, то есть поле или энергию. И что получается? А вот что: присутствие материи есть всего лишь возбуждённое состояние поля в данной точке. Так что ответ на наш вопрос стоит искать гораздо глубже! — он увлечённо похлопал свой круглый животик.

— Это правда, — вдруг вмешался фианьюкк, — когда «ци-х» концентрируется, оно становится видимым, в результате чего и появляются очертания предметов. Это известно каждому фиа. Рассеиваясь, «ци-х» перестает быть видимым, и очертания исчезают, но в этот момент ведь нельзя утверждать, что осталась лишь пустота?

Внизу что-то сипло пролепетал Иичену.

— Кажется, одни мы с малышом воздержались от комментариев, — улыбнулся я.

— А что? Всё понятно! Это как превращаться в вулфа, — тут же откликнулся Фастгул'х. — Попробуй-ка, отгадай, где сейчас спрятаны мои лапы и хвост? И если их не видно, то что тогда — запросто можно решить, что их нет вовсе?

У меня за пазухой, давясь и похрюкивая, веселился дофрест.

Пустота, говорите?.. «Упорядоченность и гармонию должно искать на уровне жизненного дыхания, лежащего в основе всего сущего», — прошептал мне тот же неизвестный настойчивый голос. Я вздрогнул, вслушиваясь, но незримый собеседник опять ловко спрятался.

— «Ци-х» не может не сгущаться, порождая предметы; предметы не могут не рассеиваться, порождая пустоту… — глухо, отдалённо говорил Айт. Уцепившись за звук его голоса, как за спасительный буёк, я погрузился в раздумья.

Итак, опять загадка, опять лабиринт… Череда сменяющихся картинок. Игра, правила которой нам неизвестны. Лабиринт? Единственное, что я знал достоверно, что испокон веков к лабиринтам всегда прилагались выходы, пусть даже и в немногочисленных вариантах. Башня же, застрявшая в перспективе где-то между острых ушей средней хийсовой головы, этим выходом не являлась — вне всяких сомнений. Я вдруг почувствовал к ней непонятное отвращение, почти болезненное неприятие, и каждый вариант подхода к её стенам порождал массу гудящих опасных мыслей — казалось, ещё мгновение, ещё одно последнее усилие, и отгадка всплывёт сама собой, найдется, наконец, тайный, зашифрованный путь к победе. Десятки раз произнесённый вслух, но так и не услышанный, он витал где-то совсем рядом, изнуряя мой разум бесплотными комбинациями, нелепыми и безжалостными. Они держали и затягивали меня, вынуждая следовать по очередному коридору картонного нарисованного путеводителя. Это пугало, но это и заставляло не сдаваться, ибо что есть в мире кроме… единства и борьбы противоположностей?

— Назад!!! Поворачиваем назад! — вдруг заорал я, перекрывая чьё-то нескончаемое мудрёно-философское излияние. Я хотел привстать и не мог, расплющенный усталостью внезапно принятого решения. Но Зорр услышал и, более того, послушался. Как во сне, бесшумно и впечатляюще распахнулись вверх его крылья, выгибаясь и прочерчивая в воздухе свистящую дугу поворота. Нас занесло вправо, закручивая по той же спирали, и дохнуло в спину раздражением и хищной досадой — эх!!! Но Змей Горынович уже менял курс, нетактично разворачиваясь к башне задней частью.

Сзади, то есть теперь спереди, ничего не было. Ну, или почти ничего… Смазанные, растекались бывшие горы. Они сузились и практически исчезли. В небе бродили неясные, прозрачные образы остаточных фантазий. Было холодно и смутно. Только один — вызывающе подробный — высился среди всего этого знакомый вертикальный силуэт, поднимавшийся прямо из серых облаков. Более того, он стремительно приближался: башня виртуозно поменяла своё местоположение, опять оказавшись прямо перед нами.

— Ответ прячется не в лабиринте мозговых извилин, а в глубине мудрого сердца, — будто отвечая на мои мысли, пробормотал Враххильдорст. — Найдёшь его там — тогда он сразу проявится и тут, а если будет тут — то логично будет обнаружить его и здесь! — и он опять погладил свой живот.

Я задумчиво кивнул, вобщем, не вслушиваясь в уютное приговаривание дофреста. В душе росла тревога — внутренний голос не унимался и твердил, что надо поторапливаться — с минуты на минуту могла грянуть очередная беда. Пока же вокруг было сумеречно и глухо. Мимо шествовали бесконечные тени. Проплыло невзрачное облако и рассыпалось на десяток сгустков. Трудно, трудно было не вязнуть в этом неозвученном пространстве отсутствия жизни. Обволакивающий туман. Забвение… Из горящего окна башни вынырнуло бледное привидение и стало расползаться нам навстречу, кисейной завесой преграждая путь. Налетел порыв ветра, ощутимый даже сквозь встречный воздушный поток. Крылья Змея надулись парусами, растягиваясь кожей и треща суставами. Ему было тяжело удерживать равновесие и не сорваться вниз, тем более, что никакого низа-то и не существовало вовсе. Он с трудом продирался вперёд. Обеспокоено, предупреждающе заверещал Иичену, усмотрев что-то со своей позиции.

— Смотрите!!! — тонко прокричал Фастгул'х, вытягивая руку.

Я не успел даже как следует вглядеться, как вялая текучая земля под нами вспучилась и рванулась нам навстречу, заходя с правого бока. Мы дружно охнули и уцепились за жёсткие пластины чешуи, ещё не осознавая, что хийс — неутомимый и могучий хийс — падает вниз.

— Зорр!!! — завопил я на всех волнах, мысленных и звуковых, и чуть не выронил дофреста, решившего невовремя посмотреть, что же происходит. Нервничая, запихал его поглубже под одежду и снова воззвал к Змею.

— Конец… Больше… Не… могу… — ответ был едва различим в ураганном рёве ветра. Прямо на нас катилась чёрная буря.

— Да ты что?! Вот же она — башня! — не унимался я. — Во-он! Как близко!

— Как далеко… — из последних сил упираясь крыльями, дохнул Горынович. Одна из его голов раскашлялась, плюнув жалким дымным облаком, и её загнуло под брюхо — к немалому ужасу несчастного Иичену, видимо решившему, что настал наш смертный час, и что ситуацию решили спасти, подкормив хийса его толстым страусиным телом. Эх, если бы действительно можно было бы как-то помочь Змею! И уж не ценою одного из нас. Хотя, какая от нашей братии польза, если мы все канем в неизвестность!

Последовавший воздушный нокаут чуть не сбил хийса в кувырок. Он отчаянно захлопал крыльями, на мгновение выравнивая наши позиции, но был сметён целой чередой коварных ударов, следовавших один за другим прямо из пустого пространства: наш невидимый враг не желал пропускать нас дальше.

Под рубашкой истошно и от этого неразборчиво что-то кричал Враххильдорст. Я попытался махать на бурю Фатш Гунном. Она рассмеялась мне в лицо, ослепляя колючими пощёчинами, и снова принялась за Горыновича, сталкивая его в глубокую воздушную яму. Он ещё сопротивлялся, но как-то тоскливо, неуклюже отгораживаясь от её метких попаданий, пока, наконец, не сдался, безвольно съезжая в ловушку, сплетённую из ветряных струй, путаясь в них измятыми крыльями, шеями, лапами, всем своим ставшим таким неповоротливым телом. Я с надеждой полез за печатью, отчасти понимая несостоятельность моего намерения, отчасти просто ища хоть какого-то утешения перед неотвратимо надвигавшейся гибелью.

Натягивая верёвки, передо мной копошились Айт и Фастгул'х. Мальчик лупил чешуйчатую шею пятками и вопил — видимо, стараясь поднять боевой дух падающего Змея. Фианьюкк торопливо рылся в многочисленных складках своего тряпичного кокона. Что-то искал? Прятал? Боялся?.. Тут он вытянул свой заветный мешочек с гномьими пилюлями. Зачем? Решил съесть все одним махом напоследок? Или что?..

Протяжно, прощально взревел Змей Горынович, оборачиваясь к нам сразу тремя головами. В его глазах стояла скорбь и неизбывная вина.

Фианьюкк справился-таки с тугим узлом и раскрыл мешочек, высыпая в ладонь его содержимое.

— Э-эй, — заволновался я, но дальнейшее произошло слишком стремительно, чтобы добавить ещё хоть что-нибудь. Да и что тут скажешь, если Айт Яэйстри ловко, с прицельной точностью, забросил в открытые пасти драгоценные горошины? В каждую — по одной… Хийс троекратно икнул и поражённо схлопнул челюсти, автоматически прекращая раздачу лекарства. Я дотянулся до фианьюкка и выхватил из его трясущихся рук мешочек. — Стой!

Айт лишь безвольно мотнулся всем телом, качаясь в своих путах, как безжизненный кулёк одежды. Совершённый им героический поступок забрал остатки его и без того уже последних сил.

С Горыновичем же творилось нечто невообразимое: три его головы ярко светились, как новогодние елочные фонарики, бликуя вытаращенными глазами и округлившимися ноздрями (из самой левой плыло искрящееся дыхание), и, судя по всему, свечение сие было заразным, так как стремительно распространялось, перетекая по длинным шеям, гребню, плечам, крыльям… Минута — и под нами переливался великолепный, сияющий ящер, теперь не имевший ничего общего с чешуйчатым зверем, к которому мы успели привыкнуть. Неоновыми радугами взмыли вверх два бывших крыла, рассекая бурю с лёгкостью раскалённых кинжалов. Она почти одушевлённо застонала, затихая где-то на низких октавах, заколыхалась и отступила, смятённо тасуя позиции. И вот уже не бесплотная сила, а тяжёлые грозовые тучи покидали поле боя. Где-то в стороне загудела короткая басовитая нота, давая сигнал к чему-то новому, пока не случившемуся. Змею это было безразлично. Он упивался силой, могуществом и свободой. Ничто более не стояло на нашем пути — не могло, не смело стоять!

— Вперёд!!! — опять завопил Фастгул'х, так светясь глазами, что можно было подумать, что это не хийс, а он проглотил волшебные пилюли. Впрочем, подгонять Горыновича не имело никакого смысла. Он и сам летел на пределах возможного — искрящейся ракетой, метеором! — уносясь прочь, прочь, прочь из лживой страны ловушек и лабиринтов.

Толстая ворсистая бабочка едва уловимо шевельнула пушистыми на солнце крылышками и чуть развернулась ко мне, демонстрируя красивый набор золотых и тёмнофиолетовых разводов. Мо-хо-ло-нел-лооо*… - почему-то мелькнуло в моей голове.

— … их осталось только четыре! — не унимался Фастгул'х. — Четыре пилюли — четыре дня!

— Но он спас наши жизни, — тихо проговорил Зорр, качая теперь единственной головой: как только мы приземлились у подножия башни (её вершина с освещённым окном тут же, взлетев, спряталась в рыхлом облаке), он сразу же — как мне показалось, с облегчением — обернулся человеком.

Айт молчал, задумчиво водя рукой по траве. Тик-так, — качались венчики маленьких колокольчиков, потревоженные тонкими пальцами. Тик… Так… Так-так… Так. Всё так.

— Он сделал то, что сделал, — вздохнув, добавил я, не удержался и тоже вытянул руку, в свою очередь дотронувшись до разноцветных крылышек разомлевшей на солнце бабочки. Та недовольно схлопнулась, но улетать поленилась. — К тому же, мы ведь почти что на месте. Башня-то — вот она! — и я похлопал по прохладным камням за своей спиной. — Ведь долетели, а?!

— Ага! — ухмыльнулся Горынович. — Доскакали, допрыгали, домчались. А дверки-то и нету! — он демонстративно осмотрелся вокруг, без задержки скользя взглядом по однообразной, плавно закруглявшейся стене. Я вздохнул: что ж, он был прав, правее некуда. Мы уже три раза, по очереди и вместе, обошли основание башни, но так и не отыскали в неё вход. Даже наверх слетали (я верхом на хийсе), тщательно исследуя её по спирали — ничего! Светящееся окно на самом верху?.. Как не бывало! Вместо крыши — огромный валун, глухой и невозмутимый, будто венчавший обычную скалу, а не загадочную неприступную постройку. Плечом его поддеть, что ли?

— Крушить бессмысленно! — обстоятельно, по-взрослому спокойно сказал Фастгул'х. — Это и Иичену понятно. Думаю, что и нору копать, подлезая снизу, тоже не получится. Может, кто-нибудь волшебные слова знает? — и он с надеждой поглядел почему-то на меня.

— Волшебные слова — это хорошо! Это очень хорошо! — закопошился Враххильдорст. — Действительно! Ну-ка, кто чего помнит про входы и выходы? — и, не дожидаясь ответа, он стал что-то чертить на ближайшем к нему камне. Рядом озадаченно хмурился фианьюкк. Зорр хмыкнул, но тоже придвинулся поближе. Из-за его спины, вытягивая длинную шею и любопытно моргая, заглядывал иич.

Я откинулся назад, прикрыл глаза и задумался, ощущая затылком отчуждённую непримиримость башни. Сим-сим, откройся?.. Избушка, избушка, повернись к лесу задом, а ко мне… дверкой? Тук-тук, это я, почтальон Печкин, принёс записку для вашего мальчика?.. Я неожиданно рассмеялся. На меня никто не обратил внимания, только фиолетовая бабочка, суматошно мелькая крылышками всё-таки унеслась прочь. На груди, наливаясь тяжестью и теплом, у самого моего сердца дрогнула королевская печать. Тук-тук… Моё сердце ответило ей, ускоряясь, будто барабаня в невидимую дверь.

Двери, двери, бесконечная вереница дверей… У меня всегда были с ними проблемы. Вечная путаница и неразбериха. Какая из них — та, а какая — не та? Та — не та, эта — не эта. Открывать или не открывать. Входить или не входить. Быть или не быть, в конце концов… Мысли, как надоедливые мухи, роились и докучали, мешая сосредоточиться. Память — исполнительная секретарша — подсовывала и подсовывала изображения, на мой взгляд, уж чересчур ярко воспроизводя цвет, фактуру, скрип и хлопанья, детали ручек и петель, разноцветные стёкла и рассохшуюся фанеру, — нет, даже не изображения, а ощущения дверей моей недолгой, но насыщенной жизни.

Помню, мне было лет пять, когда моя собственная дверь стала моим наказанием, как, впрочем, и спасением. Долгими бессонными ночами, плотно закрыв шторы, забаррикадировавшись стулом и закрывшись с головой одеялом, я старательно и безнадёжно, с художественным совершенством, доведённым до абсурда, несовместимым с моим нежным возрастом, представлял во всех кошмарных подробностях своего личного Буку — изысканно жестокого и беспощадного, выжидавшего за этим единственным хлипким препятствием. При этом моё сердце — моё юное впечатлительное сердечко — изнывало непомерной, старческой, всезнающей тоской и ужасом перед так каждый раз и неслучающимся событием. Прямо как сейчас — ну, что же оно опять застыло на месте, притаившись где-то поблизости? (Это я о грядущем, а не о страшилке, давно забытом и сосланном на пыльный чердак моего подсознания). Двери, двери, двери… Белые, чёрные, цветные, деревянные. Розовая с приколотой голубой запиской, тяжёлая дубовая с прибитой на ней подковой, безликая школьная или наоборот — самодовольно кричащая, позолоченная, с вывеской «Вход строго ограничен», мелодично отсчитывающая прошедших сквозь неё посетителей… Множество и множество проёмов, вычерченных и вырезанных дыр, соединяющих разные миры, несовместимые пространства комнаты и улицы, прохладу ванной и духоту коридора, уличную метель и мигающую камином гостиную — все эти двери скрывали какую-то загадку, — да-да! — тайну проникновения из одного в другое, отсюда туда, туда и опять обратно. И вот теперь наше «здесь» никак не хотело стать потусторонним «там». Я точно знал, что мы сидим совсем рядом, очень-очень близко. Близко от того, что мы так долго искали. Я это чувствовал, мне и глаза открывать было не надо. А чего на неё смотреть-то? Дверь как дверь, ничего особенного… ничего… особенного… кстати, похожа на калитку в соседском яблоневом саду, такая же потемневшая от дождя и ветра, на верхней перекладине вбит гвоздь (да, точно гвоздь, я ещё как-то куртку об него порвал), на нём старый ржавый ключ от давно потерянного замка, по бороздке ключа неторопливо шествует неправильная божья коровка, у которой всё наоборот: красные пятнышки на чёрных крылышках, а не привычные чёрные на привычных красных…

— А почему ты решил, что чёрное обязательно должно быть на красном? А может быть, лучше жёлтое на синем? — спрашивает женщина, стоящая у ближайшей яблони. Я недоумённо пожимаю плечами и пытаюсь представить, как это будет. Хм. Жёлтое на синем. Собственно, и фантазировать уже не нужно. Вот же он — маленький овальный жучок с жёлтыми горошинками по синему фону, продолжающий ползти по шершавому металлу. — Заходи, Васёк! Смотри, какие в этом году уродились яблоки. Угостить?

Калитка невесомо уплывает по кругу, причёсывая верхушки травы на зарастающей тропинке. Тепло и тихо. Улыбается соседка.

— Тётя (надо же, забыл, как её зовут)… — я иду по дорожке, стараясь не наступать на одинокие бледные незабудки. Не покидает ощущение пушистого ковра под босыми ступнями.

— Ваалисса… Меня зовут Ваалисса, — кивает она, перебрасывая за спину туго заплетённую длинную косу. Весёлые морщинки, собранные в уголках глаз, не имеют никакого отношения к преклонному возрасту. — И что ты так долго топтался у забора? Стоило стесняться… Мы всегда рады гостям, если они приходят с добрыми намерениями.

— С открытым сердцем и чистой душой, — улыбаюсь я в ответ, принимая из её рук большое глянцевое яблоко. По сохранившемуся на черенке листочку топает родная сестра оставшейся на калитке жёлто-синей божьей коровки. Стрекотнув крылышками, она перелетает ко мне на рукав рубашки. Я вздрагиваю. Ваалисса смеётся и теперь кажется мне почти юной, чуть старше меня, лишь глаза, внимательные и немного уставшие, не дают определить настоящий возраст.

— Четыре тысячи девятьсот три, — поправляя выбеленную солнцем прядку, вдруг говорит она.

— Чего четыре тысячи… девятьсот три? — не понимаю я, оглядываясь на бесчисленные плоды, развешанные на согнутых ветках.

— Ну, ведь не яблок же, — кокетливо изгибает безукоризненную бровь Ваалисса. — День моего рождения вписан в хроники шестого мая четыре тысячи девятьсот три года назад. Если пользоваться современным способом отсчёта, конечно.

Я молча надкусываю яблоко, избавляя себя от необходимости хоть что-то отвечать. Шутка, на мой вкус, не очень удачная. Даже для такой красивой девушки.

По забору, ловко ставя лапы на вертикально прибитые рейки, балансируя пушистым хвостом, вышагивает белый кот.

— Доброе утро, — растягивая гласные, произносит он, поравнявшись с нами…

…Что?! Я подавился яблоком и закашлялся. Перед глазами замельтешили голубые искорки.

— Доброе утро, Иллас, — откликнулась Ваалисса. — Как идут ваши дела? Как племянница? День свадьбы Окафы уже назначен?

— Да, спасибо, — не замедляя шага, мурлыкал кот. — Дела идут отлично. Свадьба в будущую седмицу.

— Каттиус? — переспросил я, всё ещё не веря собственным ушам, да и глазам тоже. — Но если… если… если это ты, то я… я… я ведь сплю!

— Хороших сновидений, — через плечо невозмутимо заключил тот и спрыгнул в лопухи за забором.

— Значит, это только сон, — задумчиво пробормотал я.

— Есть какая-то разница? — насмешливо поинтересовалась девушка, заглядывая мне в лицо.

— Да, конечно! Не знаю. Нет, впрочем, нет… Нет! — собравшись с духом, выпалил я. — Но тогда где же я?

— Здесь. У меня в саду, — пожала плечами она и ласково провела рукой по яблоневой ветке.

— Вас зовут Ваалисса и вам почти пять тысяч лет, — едва слышно прошептал я себе под нос, непроизвольно переходя на «Вы». — Так звали, вернее и зовут жену Оллисса Ушранша — того самого, к которому мы так долго и трудно идём. Того самого, который знает ответы на многие вопросы, вопросы, от которых зависит не только наше будущее, но и будущее всего мира. Спасти мир — это звучит, конечно, банально, но с некоторых пор мы имеем к этому словосочетанию непосредственное отношение. Или я так думаю, что имеем… Скажите, вы — это вы? То есть — она?

— Я — это я. Ахам ахам, — медленно кивнула моя собеседница. — И Оллисс Ушранш — мой муж.

— …и мне во что бы то ни стало нужно попасть во дворец! — распаляясь и размахивая руками, рассказывал я. — Там Диллинь, и ей грозит смертельная опасность! Пусть я не буду потом рядом с ней, пусть… Но они её тоже не получат!

— Кажется, наш разговор начинался с идеи спасения мира? — улыбнулась Ваалисса.

— Ну… да! Но одно другому не мешает, ведь правда? — смутившись, возразил я и добавил, с трудом справляясь с подступившим к горлу комком: — Я должен увидеть Динни! Должен! Понимаете?! — я заглянул в её внимательные глаза. — И хочу этого больше всего на свете.

— Любовь, — вздохнула девушка. — Любовь… Пожалуй, это единственное чудо, которое свершается в мире. Что ж, мы ищем понимания, потому что ищем любви, и мы ищем любви, потому что любим. Я понимаю. Или думаю, что понимаю, — улыбнулась она. — Мой муж выразился бы проще: любовь — это пространство и время, ставшие доступными восприятию сердца. — Тут она не выдержала и рассмеялась, легкомысленно махнув рукой. — Впрочем, неважно, что это я, право слово?

— Вы поможете нам? — с надеждой выдохнул я. — Как нам увидеть Оллисса Ушранша? Это вообще возможно? Как войти в башню, наконец?

— Войти в башню, — тихо повторила она. — Нет ничего проще.

Из упавшего яблока, подкатившегося и замершего у моего ботинка, обстоятельно выдавливалась пёстрая лохматая гусеница, старательно вытягивавшая из небольшой дырочки очередные сегменты своего гуттаперчивого сытого тела.

— Нет ничего проще, — ещё раз произнесла Ваалисса.

— Стоит только обзавестись добрыми намерениями? — усмехнулся я. — Опять, как всегда — важны мотивы и причины? А дверь? Где же, всё-таки, эта заколдованная дверь?!

Она вздохнула и молча протянула мне руку. На раскрытой ладони лежал старый ржавый ключ. Ключ с гвоздя на садовой калитке — калитке моего детства.

Я хотел, было, его взять, но тут, следуя давно открытому закону, мне по лбу метко и сокрушительно прилетело спелое яблоко.

— Вася! Да Василий же! Хватит дрыхнуть! Чуть отвлечёшься — ты сразу бежишь спать или есть! — не унимался Зорр, тряся меня за плечо.

— Ну уж! Спать — понятно, а поесть у нас, чуть что — впереди всех несётся Враххильдорст, — еле-еле разлепляя глаза, проворчал я. — Вход нашли?

— Какое рвение! — притворно изумился Горынович. — Кто бы подумал?! Нет, не нашли. А тебе что, привиделся вход?

— Вход не вход, но сон был весьма странный, — пожал плечами я. — Мне приснилась очень красивая девушка и…

— Ага! Если Василию приснилась девушка, то уж непременно оч-чень красивая, — удовлетворённо поддакнул он. — И это, наверное, к потерянным дверям.

— Она сказала, что её зовут Ваалисса, — не обращая внимания на его шуточки, продолжал я. — И что войти в башню совсем просто.

Вокруг меня воцарилась тишина.

— Стоит лишь иметь чистое сердце и добрые намерения, — в атмосфере глубочайшего внимания докончил я.

— Предположим, с намерениями-то у нас всё в порядке, — проворчал Горынович. — Они у нас исключительно добрые. А, ребята? И сердца чистим регулярно: сам понимаешь, чистота — дело ответственное… Нет, а, тем не менее?! — не выдержал, наконец, он. — Что она имела в виду?

— Соллвигли уссима тиллайн, ти ундима ти ун, — неожиданно произнёс фианьюкк. Он немного помолчал и добавил: — Кто не постучался в сердце, тот стучится в дверь напрасно. Я думаю, что путь внутрь открыт только для того, кто прежде всего для самого себя сможет дать ответ на один единственный вопрос: «Зачем?», да, именно зачем ему надо в башню.

— Зачем? — задумался я. — Затем… Так уж получилось, что моя дорога лежит через неё. Хотел бы свернуть, да никак. Моя дорога к Диллинь, — чуть слышно сказал я и добавил, обращаясь к призрачной собеседнице: — Ты оказалась права, Ваалисса — мною движет любовь, и я не могу остановиться.

— Ах, Тэйя, — ещё тише подхватил Айт. — Мне осталось так мало. И так много. У меня тоже только одна дорога, и я тоже не могу остановиться. Ответ на мой вопрос находится за этой стеной. Вся моя будущая жизнь начинается где-то там. Надежда, любовь и мечты — у меня осталось лишь это.

— Что ж, следуя всеобщим настроениям, спешу добавить, что у меня тоже имеется любимая девушка, к которой мне не терпится вернуться, — сказал Горынович. — И может быть, только благодаря ей ненависть и непримиримость в моей душе, наконец, перестали пожирать мою человеческую половину. Ящеру-то, кстати, наплевать. Впрочем, всё гораздо сложнее, — он весело подмигнул нам — всем сразу. — Что б я да бросил вас на полпути?! Никогда! — и он с силой треснул кулаком по каменной стене. — Слышишь, громадина?! Тебе лучше впустить нас: мы ведь не отступим!

— Эге-гей! — звонко подхватил Фастгул'х, подпрыгивая от нетерпения. — И я! И мне! Мне тоже туда! И тоже очень нужно!!!

Рядом, радостно булькая и клацая зубастым клювом, переминался с ноги на ногу Иичену, полностью солидарный со своим хозяином.

— Какая милая компания, — иронично зевая, подытожил Враххильдорст. — И главное, что всем действительно надо! Включая меня, естественно. Осталось выяснить — где, как бы то ни было, замаскировалась эта загадочная дверь? Что барышня-то сказала, а, Василий? Слышишь меня? Куда смотришь-то? Там девушек красивых нет! Одни сплошные камни — хм, сплошь плоские, а не фигуристые…

Я молча указал на стену башни.

На большом ржавом гвозде, вбитом прямо в трещину, спокойненько и скромненько висел одинокий ключ. По нему никто не полз, лишь на бороздке сверкал крошечный солнечный зайчик, почти невозможный на столь шершавой, изъеденной временем поверхности.

Был ключ — и больше ничего.

Ни-че-го…

В настороженном молчании я протянул руку и снял его, вытягивая за широкую шляпку и сам гвоздь: посыпался песок, гвоздь легко выскользнул и со звонким перестуком, кувыркаясь, запрыгал к земле. В образовавшейся дырке неожиданно блеснул солнечный свет, протыкая каменную стену насквозь. Так и не успев заглянуть в эту импровизированную замочную скважину, мы с удивлением наблюдали, как лучик стремительно разросся и превратился в ослепительную трещину, дальше — больше, больше, больше и, наконец, наметился невысокий прямоугольный проём, рухнувший внутрь с оглушительным грохотом и облаком пыли.

— Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён, — пробормотал я, рассматривая сквозь оседавшую завесу причудливый очаровательный пейзаж.

— Я же говорила, что это очень просто, — раздался знакомый насмешливый женский голос.

— Мама… — вдруг сдавленно прошептал Фастгул'х и первый, не оглядываясь, не раздумывая, шагнул внутрь. — Там моя мамочка!!!

Песок между каменными деревьями был расчёсан на волнообразные проборы. Лабиринт завитков и спиралей завораживал, притягивал и заставлял взгляд скользить по плавным изгибам песчаных волн. Сад камней был безбрежен и величественен. Самоуглублённый и целостный, он разрешал нам лишь осторожно пересекать его территорию по узкой петляющей тропе, выложенной радужной мозаикой.

— Это моё самое любимое место на Гирнаре, — говорила Ваалисса, шествуя перед нами. — Когда Оллисс уходит в сорайю, я прихожу сюда.

— Но ведь они — каменные! — возразил Фастгул'х, удивлённо округляя свои золотистые глаза и указывая на деревья. Он как приклеенный, чуть ли не держась за подол, следовал за девушкой, не в силах отойти от неё хотя бы на шаг, даже когда стало ясно, что это никакая ни его воскреснувшая мама.

— Но они растут и даже цветут, — ласково погладила мальчика по голове Ваалисса. — Вот смотри! — она отцепила детские пальчики и сошла с тропинки, подошла к ближайшему дереву, что-то отломила от ветки и вернулась назад. Следы от её ног медленно затягивались песчаными узорами. — Смотри!

Крошечный цветок на её ладони был хрупок и изящен до прозрачной хрустальности. Слепленный то ли из голубых снежинок, то ли из крылышек стеклянных мотыльков, он представлял собой поистине настоящее чудо. На тонком сапфировом стебельке, между двумя синими листочками притаился ещё один распускающийся бутончик.

— Ахх… — только и смог сказать мальчик. Впрочем, кто бы посмел добавить хоть слово? — Может, не надо было его срывать? Жалко.

— Нет-нет, не волнуйся, — успокоила его Ваалисса. — Он не умрёт и не завянет. Просто останется таким, как сейчас, навсегда. Возьми — он твой.

Она взмахнула рукой, и цветок тут же укутался серебристым туманом, завихрявшимся и уплотнявшимся прямо на глазах. Секунда — и подарок оказался надёжно упакованным в гладкий цилиндрик. Сквозь его оболочку можно было разглядеть мельчайшие детали парившего внутри драгоценного растения.

— Если захочешь вынуть его оттуда — нажми на стабб с обеих сторон одновременно и…! — цилиндр мгновенно исчез. — А потом!.. — взмах тонкой руки — и он снова появился, теперь уже в ладонях восторженного малыша.

— Стабб?! — воскликнул я, резко затормозив на месте. Горынович, чертыхнувшись, на полном ходу соскочил на разлинованный песок, при этом, естественно, испортив рисунок: песок ожил, гневно зашуршал, зашипел и начал старательно заравнивать повреждение, восстанавливая узор прямо поверх ног замешкавшегося Зорра. Ваалисса улыбнулась и пригрозила пальцем то ли хийсу, то ли ворчливому саду. Поверхность зарябила и потекла, рисуя картину заново — с учётом новой живой детали.

— Ну уж нет! — фыркнула «деталь», перескакивая на разноцветные плитки.

— Уффшшш, — выдохнул песок, шелохнулся и замер окончательно, вновь графически совершенный и упорядоченный.

— Вы знаете секрет стаббов? — повторил я, возобновляя движение.

— А разве у них есть секреты? — обернулась ко мне девушка и перевела взгляд на цилиндрик, который крепко прижимал к своей груди преисполненный важности Фастгул'х.

— У этого, может быть, и нет. А те, огромные, которые под землёй? — я указал себе под ноги. Сад возмущённо зашептался. — Я имел в виду те, которые находятся далеко-далеко внизу, в самой глубине земли… Прошу прощения, — быстро поправился я, невольно оглядываясь вокруг.

— Вот где надо учиться вежливости, — хихикнул Враххильдорст на моём плече. — Такие успехи и за такой короткий срок!

— Я что-то слышала про это, — задумалась Ваалисса. — Говорят, внутри тех стаббов заключены живые существа. Это правда?

— Правда… — вздохнул я. — Но на них невозможно нажать с двух сторон, — я не удержался и дёрнул дофреста за хвост, чтобы тот не ёрзал и не пытался комментировать. — Слишком большие — не обхватить.

— Быть может, если бы я могла попасть туда, мне удалось бы их открыть, — с сомнением покачала головой девушка. — Но я не могу покинуть Гирнар. Пока не могу.

Сад внезапно закончился, обрываясь вниз чёткими клавишами парадной лестницы. Бомм! — прогудела первая ступень.

— У вас тут все имеют право голоса? — улыбнулся я.

Ваалисса, поглощённая своими мыслями, не ответила. Обняв за плечи Фастгул'ха, она молча спускалась вниз. За ней шлейфом ползла всё более различимая и постепенно усложнявшаяся мелодия. Каждый из нас, шедший следом, добавлял свои собственные индивидуальные нотки. В результате, достигнув подножия «музыкальной» лестницы, мы дружно сочинили и исполнили почти классическую симфонию.

Целью нашего озвученного нисхождения была круглая площадка и небольшой, но необыкновенно торжественный храм посреди неё, состоявший, кажется, из одних вертикальных фрагментов: крыша, как китайская пагода, тянущаяся к небу, ряд колонн без капителей, четыре сквозных арочных проёма, расположенных друг напротив друга, что создавало ещё большее впечатление изящества и устремлённости вверх. К земле здание крепилось лишь углами, основную свою массу перемещая к куполу, будто кто-то огромный и могучий, спрятанный внутри, дул в потолок во всю мощь своих гигантских лёгких.

Фастгул'х тут же радостно побежал вокруг. Иичену забеспокоился и увязался следом. Айт Яэйстри, до этого момента молчавший, ахнул и всплеснул руками:

— Я знаю, что это такое!!! Я вспомнил! Это пространственный хшат!..

Он едва не обнимал светлые колонны, водя по ним худыми руками.

— Соллиуро ли олли унди ман сун, — позвала его Ваалисса. — Лоо, лоо ун.

Фианьюкк вздрогнул и быстро оглянулся. В его глазах разгоралась надежда и неистребимое природное любопытство.

— Когда? — тихо спросил он, смущаясь от всеобщего внимания. — Лу?

— Сейчас, — ободряюще улыбнувшись, ответила Ваалисса, и первая шагнула в арочный проём. Её стройная фигура чуть задержалась между колоннами и вдруг растворилась прямо в воздухе, только мелькнула цветная ленточка на длинной косе. Мы ошарашено уставились на пустое место, где только что была девушка.

— Ну, что же вы? Сундиур! — вызывающе крикнул нам фианьюкк и смело устремился за нею следом, само собой, также исчезая из виду.

Подошёл притихший Фастгул'х: — Вот это да! Я тоже так хочу! Дядя Вася, скорее!..

Скорее, так скорее. Хорошо хоть не толкаясь, мы слаженно вошли внутрь хшата.

…Никакая физическая боль не сравнится с болью души. Хотелось терзать своё тело, чтобы хоть как-то заглушить страдание сердца. Кажется, я сидела и раздирала ногтями лицо, отдалённо отмечая, что ничего, ну, абсолютно ничего не чувствую… Выбрать?! Кто способен выбрать между детским смехом и объятиями возлюбленного, между вздохом и жаждой, между единственным мужем и единственным ребенком??? Между любовью и любовью? Всё есть суть одно. И я не хочу убивать. Ни одного, ни другого… Потери, горькие потери, вырастающие вокруг надгробными обелисками, превращающие мою неистребимую жизнь в бескрайнее кладбище. Бог мой, почему ты не хочешь даровать мне свободу от выбора — долгожданную потерю, которую я так давно молю у тебя — утрату своей собственной жизни?..