Крик дафэна

ГЛАВА 4. Город

Врахх болезненно застонал и заворочался.

Мы поднимались на чердак институтского здания, куда удалось пройти только благодаря тому, что на вахте дежурила тетя Катя, старая мамина приятельница. Было поздно и институт закрывался.

— Ты, Васёк, чего на ночь-то глядя?.. В библиотеку?.. После ко мне заходи. Пирожками домашними угощу. А библиотека-то… бог с ней, она, наверное, уже и не работает… Странный ты какой сегодня — весь взъерошенный… А кругом что творится, что творится-я-аа! Слыхал, небось, в лесу-то на поляне саранча объявилась. Говорят, полдня куда-то топала, а потом вдруг затормозила и в пять минут сама себя и пожрала. Академики наши затылки чешут, так ничего и не поняли. А в городе, рассказывают, террористы совсем обнаглели: дом взорвали средь бела дня. Хорошо хоть, никто не погиб. Люди не спали — так все успели выскочить. Да и огонь потушили быстро, а сам дом старый, так ему хоть бы хны, да и это вроде бы где-то рядом с вами… Ладно Ильиничны нашей в городе нет, пущай себе отдыхает… а то она, маманя твоя, точно бы перенервничалась… Вот уж была охота лишний раз вздыхать да ойкать за других… — тараторила, не умолкая, тетя Катя и даже ловко пихнула мне в руки пирожок, который, обнаружив ночью, мы и съели с превеликим удовольствием.

Врахх растерянно молчал, страдая от головной боли. Мне было его искренне жаль, но лимонада под рукой не имелось, а похмельный синдром в данном случае больше ничем не лечился. Впрочем, мне было не лучше: очень хотелось курить.

Чердак был оборудован ребятами с нашего курса под художественно-экспериментальную мастерскую, естественно, совершенно официальную, с разрешения декана. Надо ли говорить, что небольшая группа студентов — естественно, совершенно неофициально — пользовалась помещением для собственных нужд, в какой-то мере тоже очень художественных и экспериментальных. Был установлен строгий распорядок и очередность. Сегодня мы пришли не в своё время.

Я так устал за этот бесконечный день, что, кажется, забыл постучаться. Территория была занята и, судя по происходящему, уже давно. Целеустремленно пройдя через мастерскую к холодильнику, где, якобы, должны были храниться какие-то очень необходимые для творческого процесса ингредиенты, среди плотного строя водочных, винных и пивных бутылок я выудил непонятно как попавшую туда единственную бутылку лимонада и облегченно вздохнул — дофрест был спасён! Тут же на подоконнике обнаружил две невскрытые пачки Chesterfield, блаженно вздохнул и экспроприировал их тоже.

За моей спиной раздалось яростное шушуканье, заскрипел старый, продавленный диван.

— Васька, какого чёрта тебе здесь надо?! — из-под покрывала на меня смотрела разъярённая девица, растрёпанная и раскрасневшаяся. Я изобразил раскаянье и пожал плечами: «девица» была знакомая, мы вместе учились, — можно было не церемониться. Она не унималась: — Я свою очередь три недели жду. Думаешь, раз ключ себе сделал, так можно являться в любое время?!

— Ласточка моя, я о тебе же и пекусь, — сказал я, а потом сымпровизировал: — Слышишь голоса? Через пять минут здесь будет куча народа. В институте тараканов травят, а заодно какую-то новомодную отраву проверяют. Так зверюшки шестиногие изо всех щелей полезли, всех цветов и калибров. И скажи своему кавалеру, что урок по практической эротике на сегодня закончен.

Под покрывалом заворочались. Из-под него высунулся парень с параллельного потока, медленно багровеющий от злости и что-то бурчащий в весьма невежливой форме. Если он меня знает, то выждет минуту, возьмёт брюки и спокойно…

Оказалось, что не знает. За брюками-то он потянулся, но потом, забыв о своих обнажённых телесах, резко вскочил и размахнулся, собираясь ударить. Я уклонился. Тот не удержал равновесия, саданул кулаком об угол стоящего рядом шкафа и взвыл. Не дожидаясь, пока он опомнится, я несильно, больше для порядка толкнул его в плечо, разворачивая, и одновременно сделал подсечку. Парень охнул и неуклюже плюхнулся на пол. К нему, вскрикнув, кинулась подружка.

— Ещё полезешь — ударю по-настоящему, — наставительно пообещал я ему. — Тогда свидание окончится раньше времени…

— Зря ты, Вась, — девушка укоризненно посмотрела на меня, прикрывая и себя, и его стянутым с дивана покрывалом. — Ведь нет же никаких тараканов. А если так сильно нуждаешься, сказал бы — мы понятливые, и нечего разыгрывать боевое нападение… Не шуми, мы уже уходим.

— Да, ладно. Я ж не нарочно…

Заворочался, завздыхал дофрест. Я придержал его рукой и отвернулся, давая ребятам возможность одеться, а главное — пряча шевелящуюся на груди куртку. За моей спиной сдавленно ахнули и выругались. И замолчали, как будто их разом кто-то проглотил. Не выдержав такой красноречивой тишины, я осторожно посмотрел через плечо — картина была впечатляющая.

Вскочив на диван, обнажённая и открывшая от удивления рот, стояла моя знакомая, окончательно забывшая, что её одежда лежит аккуратной стопкой рядом. Тут же, так и не успев до конца натянуть штаны, медленно поднимая руку и показывая на что-то, теперь уже бледнел, а не краснел парень с параллельного.

А по стене, из-под двери, изо всех щелей лезли тараканы — рыжие, черные, большие и маленькие. Казалось, им не будет конца. Обивка дивана напоминала дорогой персидский ковёр золотисто-коричневых оттенков. Только узор на нём постоянно трансформировался, складываясь то в древние письмена, то в горные вечерние пейзажи. Игра формы и цвета завораживала. Потом один из тараканов решился обследовать новый свободный участок и неспешно, обстоятельно, полез по голой девичьей ноге.

Девушка взвизгнула, высоко подпрыгнув, соскочила на пол и бросилась бежать. В приоткрытую дверь было видно, как в полумраке коридора постепенно растворялось белое пятно её тела. Стихли вдалеке шлёпающие шаги босых ног.

— Ну, что ты стоишь, вдумчиво, как в туалете? Догоняй! — я сунул забытую впопыхах одежду ничего не соображающему парню и толчком придал ему направление и скорость.

Мы, наконец-то, остались одни.

Закрыв за сбежавшими влюблёнными дверь, я повернулся и не обнаружил ни одного насекомого.

Пришла моя пора удивляться. Не много ли сюрпризов на сегодня?..

— В самый раз. И может быть, ты вынешь меня, наконец, из-под своей нестиранной куртки? Уверяю тебя, это не лучшее место во вселенной. Тем более, что здесь не подают шикарнейший из напитков. А лимонадная бутылка, изъятая тобой из холодильника, катастрофически нагревается.

— Извини, Врахх, я ещё не привык к твоей новой привычке, — я хотел пошутить, но фраза получилась серьёзной.

Я высадил его на освободившийся диван, устроив из покрывала весьма сносное ложе, и выдал реабилитационную бутылку лимонада.

— Только смотри, а то опять плохо будет. Еще помрёшь. Как я без тебя?

— А что, было бы весьма интересно посмотреть, как ты — и без меня? Кстати, букашек-таракашек я сюда не вызывал. Так что, поздравляю с боевым крещением. С меня ящик лимонада. Потом. И не смотри на меня, как старая девственница на порнографическую картинку. Мелкая ложь — это не в моём вкусе… Так что, кадет, равняйсь, смирно! Обучение идет успешно. Ордена и медали после войны. А пока, в ружьё! Марш по борделям. По бабам, по бабам, по ба-а-абам…

— Врах, родной, по-моему, тебе уже можно ничего не пить. Ты опять несёшь…

— Это курицы несут, а я так, только чуть-чуть нам настроение поднимаю… Всё нормально, Вась, сядь, не надо за меня так волноваться. Я в полном порядке, — дофрест вдруг заговорил обычным, чуть усталым голосом, — уж и пошутить нельзя. Иногда.

— Но откуда же, на самом-то деле, взялись эти чёртовы тараканы?! Я ведь просто так говорил, хотел только, чтобы ребята побыстрее куда-нибудь испарились…

— Это ещё хорошо, что он у тебя, достопочтенный Уль Враххильдорст, только начал обучение, — сзади тактично кашлянули. — А то ведь бедные дети и на самом деле могли исчезнуть. Испариться… Ex abrupto[1], так сказать… Было бы жаль — оч-чень старательные студенты, — раздался спокойный, старческий голос.

Я повернулся и встретился глазами с заведующим библиотекой, профессором Вяземским Трояном Модестовичем, читавшим иногда у нас интереснейшие лекции по философии и вопросам нестандартного мировосприятия. Он доброжелательно улыбался. Сквозь его силуэт просвечивал стоящий за ним стол, табурет и плакат на стене с лозунгом: «Студент! Ты готов совершить эксперимент?!».

— Добрый вечер, Василий. Весьма было приятно наблюдать за вами. Весьма. Я всегда говорил, что вы — очень способный, многообещающий молодой человек. С таким творческим подходом к жизненным трудностям, поверьте мне, вы далеко пойдёте. Жаль, что сегодня не экзамен — обязательно поставил бы вам отличную оценку. Ex animo, ex cathedra[2]…

Я смотрел на него и ничего не понимал. Кажется, глаза мои в соответствии с какой-то сказкой увеличились до размера тележных колёс. Нестандартно квадратной формы.

А Троян Модестович просто наслаждался ситуацией. Стоя в величавой позе, небрежно облокотясь на стол, он был похож на графа (или князя?) — высокого, сухощавого, элегантного, с длинным породистым лицом и слегка тяжеловатой челюстью. Его тонкий горбатый нос являл собой отдельное произведение искусства. Обычный костюм сидел на профессоре, как новый фрак, сшитый по частному заказу. В данный момент он выдерживал классическую паузу. Фигура его постепенно уплотнилась, а в воздухе завитал свежий аромат Kenzo.

— С вашего позволения, я присяду. Dura necessitas.[3] Возраст, понимаете ли, даёт себя знать, — он изящно взмахнул рукою.

Сбоку захихикал, зажимая рот, давясь и булькая, Враххильдорст. Потом, видимо не выдержав напряжения, он расхохотался уже в голос, упав на спину и комично подрыгивая ножками, не обращая на всё ещё удивлённого меня никакого внимания.

— Возраст ему, видите ли, не позволяет… Ха-ха-ха! Ну, Троян, повеселил, порадовал… Да… Рассказывают, на приёме у Королевы, кажется в прошлый четверг, ты кому-то по морде заехал, извиняюсь, по наглому аристократическому профилю, а позднее, приударив за новенькой фрейлиной, уронил её прямо в цветущие кусты пиоркоктусов, упав следом прямёхонько сверху. Конечно же, совершенно случайно. Наверное, радикулит разыгрался. Надеюсь, девушка оказала тебе своевременную первую помощь?

— Я тоже очень рад встрече, уважаемый Уль Враххильдорст. Прошедшую сотню лет о твоей персоне тоже слышно только хорошее, — произнёс Троян Модестович, церемонно кивнув головой и делая ударение на слове «тоже». — А в последний день события, происходящие с вами, столь увлекательны, что я решил лично засвидетельствовать вам свой восторг. И познакомиться с твоим учеником, так сказать, заново. Успокойтесь, Василий. На вас лица нет. Пора уже начинать осваиваться со своей новой ролью, тем более, что это у вас получается преотменно, — он улыбнулся мне ободряюще, выжидательно и облегчённо вздохнул, когда я улыбнулся ему в ответ. — Disce libens: quid dulcius est quam discere multa?[4] А всяческие неуверенности, страхи-ахи, непонятности — это дело банальное, житейское, без этого никак нельзя. В конце концов, надо же с чего-то начинать. Поверьте, dimidium facti, qui coepit, habet[5]. Начало — пожалуй, самый ответственный момент, для большинства так ни во что и не переходящий, — сразу бросают дело или гибнут по неопытности, — а вам дан такой прекрасный шанс в лице несравненного Враххильдорста. Disce, sed a doctis[6], - Троян Модестович чуть приподнял бровь и подмигнул дофресту.

— Docendo discimus,[7] — к моему удивлению пробурчал в ответ тот.

— Может, мне было бы легче, если бы я хоть что-нибудь понимал, — в свою очередь пожал плечами я, имея в виду одновременно и латинский язык, так мною в институте и недоученный, и мои приключения с дофрестом. Первые сумбурные впечатления схлынули, и теперь я почему-то был несказанно рад вдруг появившемуся профессору. — А уважаемый Враххильдорст только нагнал тумана, но так ничего и не объяснил. Куда-то меня тащит, а с недавнего времени события и вообще вышли из-под его контроля. Тут вы появляетесь неизвестно откуда. Кстати, ничему не удивляясь, мило и ненавязчиво вливаетесь в нашу странную компанию. Чему я, между прочим, рад. Рад, рад, и снова рад! А то дофрест — ещё тот спутник по путешествию… Как вы сказали про начало? Гибнут по неопытности?.. Так вот: я готов на решительные действия, но только на те, о которых я хоть что-то знаю наперёд. Тем более, что в этой непонятной истории у меня есть и личный интерес.

— Личный интерес — это хорошо, — обрадовался профессор и, наконец, забывая о латыни, доверительно сообщил: — Не вдохновляют меня бескорыстные порывы. Героические и романтически прекрасные. Совершать их способны лишь глупцы или безумцы. На первый, беглый взгляд вы, Василий, не напоминаете ни тех, ни других. А пояснения — будут вам и пояснения. Думаю, довольно скоро и не без моего горячего участия. Чем могу, помогу, уж не обессудьте… Итак — милости прошу, пройдёмте.

Мы сидели в институтской библиотеке и пили кофе. После трёх выкуренных, одна за другой, сигарет чашка горячего кофе воспринималась как подарок свыше.

— Как вы говорите, Василий? Он появился прямо в зеркале? Очень, очень интересно. Вы знаете, что в рубашке родились? Какое везение! Первый раз слышу, чтобы кому-нибудь удалось уйти от магара. Да ещё и невредимым. Нет, вы действительно ничего не понимаете… Потрясающая удача! Потрясающая!

Троян Модестович вскочил и пошёл вдоль полок быстрыми шагами, меряя расстояние до тёмного окна и обратно. Была глубокая ночь. Дофрест сладко спал, устроившись прямо на широкой книжной полке в отделе научной фантастики, подложив под голову двухтомник Стругацких.

— Магары — страшные существа и необыкновенно могущественные, в чём вы, молодой человек, уже имели возможность убедиться, так сказать, de actu et visu[8], — он опять заговорил на латыни. — Но они не принадлежат здешнему миру. И в этом, пожалуй, единственное наше спасение и надежда. А теперь можно с уверенностью добавить, что встречи с ними могут иметь некий иной финал, отличный от обычной отвратительной развязки. Прошу не просить меня описывать детали трапезы, завершающей их разговоры с живущими на земле, к кому бы они ни относились, — он на секунду притормозил на повороте. — Тут одинаково не везёт и людям, и другим существам, проявленным в данной реальности. Посоветовать можно только одно: ни в коем случае нельзя бояться. Alia omnia![9] Хоть это звучит и абсурдно, в таком-то положении. Однако… стоит попытаться. И необходимо любой ценой, вы слышите — любой! — используя малейшую возможность, да-да, нарушить зрительно-осязательный контакт. Что в вашем случае и было сделано путём разбития зеркала. Скажите спасибо столу — если бы не он, не сидеть бы нам тут за чашечкой кофе.

— Знаете, Троян Модестович, мне до сих пор не по себе. Он ведь, спасая меня, покончил жизнь самоубийством… Жил бы себе и жил. А так только горстка пепла и осталась. И той уж, наверно, нет.

— Я думаю, с тобой, Василий, позволь мне перейти на «ты», случилось нечто особенное, уникальное, — профессор сделал неопределённое движение рукой, это могло обозначать что угодно. — Это удается очень немногим людям. Ты сумел отождествиться с сущностью предмета, поняв и прочувствовав его изнутри, выражаясь понятнее — дойти до самой сердцевины. А он, в свою очередь, пророс в тебе, принимая твои радости, заботы и печали как свои собственные, насколько это вообще возможно. На какой-то краткий миг вы стали друг другом! Vivat!!![10] — он хлопком соединил свои длинные ладони, породив эхо, побежавшее вдоль бесконечных полок. Дофрест заворочался во сне. — В результате, нападение на тебя стол воспринял как непосредственную угрозу себе. С твоей смертью часть его тоже перестала бы существовать. Поэтому сейчас ты ощущаешь некоторую пустоту в душе, и так будет всегда, — он вздохнул. — Стол — лишь первая твоя потеря в длинном списке утрат, составляемом всеми нами в течение жизни. Но в твоём случае именно эта смерть оказала тебе неоценимую услугу. Существует некая закономерность, обнаруженная очень и очень давно. Если какая-нибудь сущность жертвует добровольно — заметь, по собственному желанию! — свою долгую жизнь в обмен на жизнь человека, ценность которого обычно ставится под сомнение — я имею в виду точку зрения растений, животных и всех остальных существ — то этот самый мир этих самых растений, животных и других разнообразных существ изменяет к нему своё отношение, начиная общаться с ним, помогая советом, выручая в сложных ситуациях. Отдавая дань памяти погибшему, человека как бы допускают в огромный разнообразный мир, о котором до сего момента он даже не имел понятия.

— Точно. Тараканы прибежали, как дрессированные… И картошка внизу поймала меня, будто баскетболист удачно брошенный мяч, когда я падал из окна. Тоже жизнь спасла. Второй раз за день. Надо же.

От волнения я начал говорить незатейливо просто. События последних дней промелькнули в голове, складываясь, как в калейдоскопе, в сложный, закономерный рисунок.

— А что, была ещё и картошка? — Троян Модестович в задумчивости остановился около окна. — Что ж, события развиваются более чем стремительно. Может, это и к лучшему. Тогда и нам надо поторопиться. Carpe diem![11] — он прищёлкнул пальцами. — Забирай дофреста, ему всё равно пора просыпаться. Мы отправляемся в весьма примечательное место. Думаю, что там найдутся ответы и на твои вопросы. По крайней мере, на те, которые ты в состоянии сформулировать на данный момент.

Мы шли между книжными стеллажами. Я нёс Врахха, прижимая его к своему плечу. Что ни говори, но это уже стало входить в привычку. А ведь в начале он собирался вести меня куда-то сам. Лично. К неведомому своему нанимателю. Теперь же мы только и делали, что куда-то бежали и явно не в нужном направлении, а по пятам, скрежеща и жарко дыша в затылок, следовала госпожа Неизбежность, тяжелым катком давя всех окружающих, встречных и поперечных.

Пройдя завершающий отдел исторической литературы, мы упёрлись в глухую стену, на которой висел портрет Карла Маркса — в полный рост, с развевающейся шевелюрой и пламенным взором (когда начались перестроечные времена, картину перенесли в библиотеку подальше за стеллажи, где она и пылилась в тишине и забвении). Перед ней мы и остановились: я — в нерешительности, а Троян Модестович — задумчиво примериваясь.

— Пожалуй, подойдёт. Хотя никогда не знаешь, как это сработает на сей раз, — сказал он, склонив голову набок и прищуриваясь. — Bona venia vestra[12]… Начнём-с!

Стремительно шагнув вперед, профессор вытянул руку и пальцем начертил замысловатый знак прямо на лбу у идеолога пролетариата. Нарисованный символ тут же засветился, став видимым и объёмным, делая лицо Карла Маркса немного фривольно игривым и живым. Одно мгновение мне казалось, что он посмотрел на меня и многозначительно приподнял левую кустистую бровь. Я до того удивился, что пропустил момент, когда изображение испарилось, истаяло, как мокрая бумага, оставив после себя пустой прямоугольный провал — дверь в мерцающую темноту. Удовлетворенно хмыкнув, Троян Модестович решительно ухватил меня за локоть и увлёк за собой — прямо в только что созданную им чёрную дыру.

У меня заложило уши и закружилась голова. Хотелось сказать: «Полёт прошёл нормально, можно отстегнуться, мы прибыли к месту назначения».

Огромное всемогущее Ничто сглотнуло, а потом выплюнуло нас неизвестно где.

…Мне виделся милый, изящный профиль: чуточку вздёрнутый нос, тревожные ресницы, пушистыми крыльями бабочки вздрагивающие над глубиной фиалковых глаз, губы, чей нежный четкий рисунок прятал неуловимость лёгкой улыбки. Гордый поворот головы, всплеск волос, текущих, струящихся бесшумным водопадом, разбивающимся кольцами у стройных колен. Странный, непривычный покрой одежд, сложный и одновременно простой — незатейливостью листвы, переплетеньем трав. И знакомый аромат сирени после летней грозы. Имя, звучащее переливом лесных колокольчиков. Где ты, Диллинь, отзовись…