Луна команчей

— Ты здесь только один день, — сказала она грустно. — Мы даже не поговорили о ребенке.

— Ну, он же не появится завтра, а поездка может быть краткой, — сказал он, без недоброжелательности в голосе. — Я думаю, что мы обсудим это, когда я вернусь.

«А что делать, если ты не вернешься?» — подумала она, но она не произнесла вслух. Если она так скажет, то может только разозлить его, и она рискует потерять то немногое приятное время, которое они могли бы провести вместе. Остин был полон вдов, чьи мужья уехали в одно прекрасное утро, как отец Перл Коулмэн, и больше никогда не вернулись.

Мэгги чувствовала страх, который чувствовала любая женщина, когда ее мужчина подвергался риску за границей поселений, хотя и граница поселений была далека от того, чтобы быть действительно безопасной. Каждый год по-прежнему поселенцев убивали, а женщин и детей уводили из их домов, расположенных почти на расстоянии видимости от Остина. В городе было не совсем безопасно, но еще больше опасностей было там, куда должен был отправиться Вудро.

Беспокойство о нем сидело глубоко в душе Мэгги, где оно смешивалось с другим серьезным беспокойством: что она будет делать, если Вудро откажется жениться на ней или признать ее ребенка своим. Женщина с ребенком, рожденным вне брака, в Остине не имела никакой надежды на положение. Если она захочет воспитывать ребенка должным образом, то ей придется переехать в другой город и попытаться выдать себя за вдову. Это было бы трудно, так трудно, что Мэгги боялась и думать.

Если Вудро не поможет ей, то она будет совсем пропащей, и вдобавок с ребенком.

Но Мэгги оставила при себе свои вопросы и сомнения, как и много раз до этого. В конце концов, Вудро был у нее, он пришел к ней после возвращения и теперь снова здесь, накануне отъезда.

Он был здесь, а не в другом месте. Она приложила все усилия, чтобы оттеснить его тревоги и отдать ему самое лучшее. Глубина ее любви к Вудро Коллу дала ему власть над ней, слишком великую власть, и он даже не понимал, что у него эта власть есть.

— Хорошо, я принесу тебе еды, есть еще два бифштекса, если ты хочешь, чтобы пришел Гас, — сказала она.

Мэгги была счастлива, когда Вудро приглашал домой Огастеса на обед: это выглядело так, как будто он пригласил лучшего друга, чтобы поесть то, что приготовила его жена. Конечно, она не была его женой, но они всегда веселились во время таких встреч. Иногда она и Гас могли даже уговорить Вудро на карточную игру, либо устраивали импровизированные концерты. Он плохо играл в карты, и был не бог весть каким певцом, но в такие времена бывал веселым.

— Гас ходил к мадам Скалл и был там три часа, поэтому и опоздал, — сказал Колл. — Он просто пошел пить чай с ней. Я не знаю, почему это заняло три часа. Теперь он слишком устал и не желает есть. Я не думаю, что когда-либо видел Гаса таким уставшим, чтобы он отказался поесть.

Мэгги улыбнулась. Все знали, что мадам Скалл приглашала молодых людей в качестве любовников, чем моложе, тем лучше. Некоторое время она держала для этой цели Джейка Спуна, и все хорошо об этом знали. Недавно Джейк начал увиваться вокруг нее, желая искупить перед Мэгги свое мерзкое поведение. Он дважды предлагал поднести ей продукты, и в целом старался быть полезным ей. Но Мэгги оставалась холодной. Она слишком хорошо знала такой тип людей.

Джейк был хороший, пока он не получал то, чего хотел, а затем, если бы она отказала ему в своем расположении, то он схватил бы ее за волосы или ударил бы. Мужчины не изменялись, по крайней мере, не слишком изменялись. В основном, мужчины оставались такими, какими были всегда, независимо от того, что делали для них женщины. Вудро Колл не во всем устраивал ее, но он никогда не поднимал на нее руку и не таскал за волосы. Джейк, если хочет, может предлагать ей свои услуги, но она никогда не забудет того, что он сделал.

Колл заметил, что она улыбнулась при упоминании об усталости Гаса.

— Что это за улыбка? Ты что-то знаешь? — спросил он.

— Это просто улыбка, Вудро. Я счастлива, потому что ты здесь, — ответила Мэгги.

— Нет, это было еще что-то, что-то насчет Гаса, — сказал он. — Если ты понимаешь, почему он оставался у мадам Скалл так долго, я хотел бы знать это.

Мэгги знала, что она становится на опасный путь. У Вудро были строгие понятия о том, что правильно, а что нет. Но она была тоже немного раздражена: раздражена тем, что он покидает ее так скоро, тем, что он не хочет поговорить о ребенке, тем, что она должна была подавлять в себе свои чувства и необходимые слова. Если он не хочет думать о ее ребенке, то, по крайней мере, она могла бы разозлить его немного правдой о его друге.

— Я знаю, почему он устал, вот и все, — сказала она, готовя бифштекс.

— Почему же, скажи мне, — спросил Колл.

— Потому что мадам Скалл стащила с него штаны. Если бы пошел ты, она бы попыталась стащить твои, — ответила Мэгги.

Колл вздрогнул, как будто его ударили или ткнули булавкой.

— Ничего подобного, это не так! — сказал он громко, но без особой уверенности в голосе. — Как ты можешь это знать?

— Потому что это то, что она делает с любым мужчиной, который приходит к ней домой, когда капитана нет, — ответила Мэгги. – Об этом говорят во всех барах, и не только в барах, и ее это нисколько не волнует.

— Ну, ее должно это волновать, — сказал Колл. — Я думаю, что капитан спустит с нее шкуру, если узнает, что она стала причиной таких разговоров.

— Вудро, это не просто разговоры, — сказала Мэгги. — Я видела, как она целовалась с парнем, спрятавшись за несколько лошадей. Одна из лошадей сдвинулась, и я увидела.

— Что за парень? – спросил Колл. — Может быть, они кузены.

— Нет, это было Юрген, немецкий парнишка, которого капитан повесил за кражу лошадей, — настаивала Мэгги. — Он даже не говорил по-английски.

— Они, возможно, все же были кузенами, — сказал Колл, но затем прекратил спор.

Неудивительно, что Гас, сойдя с холма, выглядел так, как он иногда выглядел, когда целый день провел в борделе.

— Если это правда, то я надеюсь, что капитан просто не узнает об этом, — сказал Колл.

— Не кажется ли тебе, что он знает? — спросила Мэгги.

Иногда Вудро казался настолько ей юным, не внешне юным, а внутренне юным, что она испытывала беспокойство о нем. Это еще более усиливало ее решимость выйти за него замуж, чтобы заботиться о нем. Если бы она не сделала этого, то такая женщина, как миссис Скалл узнала бы, насколько он неопытен, и причинила бы ему вред.

— Как он может знать, если она занимается этим, когда его нет? — спросил Колл.

— Не надо быть с кем-то каждую минуту, чтобы знать о нем, — ответила Мэгги ему. — Я с тобой не каждую минуту, но знаю, что ты хороший человек. Если бы ты был плохим человеком, мне не надо быть с тобой каждую минуту, чтобы знать этом.

Ее голос немного задрожал, когда она сказала насчет того, что он хороший человек. Это наполнило Колла чувством вины. Он всегда покидал Мэгги как раз в тот момент, когда у нее появлялась надежда, что он останется. Конечно, он уходил, потому что его звали обязанности, но он признавал, что от этого Мэгги было не легче.

— Сейчас вы рискуете своей жизнью, потому что она хочет, чтобы кто-то отправился искать ее мужа, которому она даже не верна, — с горечью заявила Мэгги.

Когда она думала об отвратительном поведении мадам Скалл — целовать и ласкать юношей прямо на улице — она приходила в ярость. Ни одна уважающая себя шлюха не будет вести себя столь же отвратительно, как мадам Скалл, и все же она наслаждается высоким положением и посещает все светские приемы. Более того, она может по своей прихоти послать людей навстречу опасностям, как она сделала с Вудро и ребятами.

— Я предполагаю, если это правда, и Клара узнает об этом, то это будет конец отношениям между ней и Гасом, — сказал Колл. — Думаю, что она придет к нему с топором и выгонит его из города.

Мэгги молчала. Она знала кое-что еще, чего не знал Вудро — в один прекрасный день она оказалась в магазине Форсайта, когда Клара примеряла некоторые элементы своего свадебного наряда, в частности, перчатки и обувь. Но Клара и не делала никакой попытки скрыть факт, что она выходит замуж за высокого мужчину из Небраски. Венчание должно было состояться в церкви в конце улицы. Теперь, когда Огастес вернулся, Клара наверняка сказала ему об этом, но, видимо, он не нашел времени сказать об этом Вудро. Возможно, Гас был не в состоянии это сделать. Возможно, говорить об этом было слишком больно.

Мэгги знала, что это не ее дело — рассказать Вудро об этом, и, все же, сокрытие чего-то от него глубоко стесняло ее. Она знала, что он доверяет ей, она рассказывала ему все, что могло бы быть важным для рейнджеров, а тот факт, что Гас потерял Клару, казался довольно важным для нее.

— Вудро, Клару больше не интересует Гас, — сказала она нервно.

— Почему это вдруг? — спросил Колл удивленно. — Он интересовал ее с тех пор, как я знаю его, много лет.

— Она выходит замуж за торговца лошадьми, — ответила Мэгги. — Свадьба состоится в воскресенье.

Вудро Колл был ошеломлен. Новость о мерзком поведении мадам Скалл была шокирующей и отвратительной, но новость о Кларе Форсайт поразила его так сильно, что он едва не потерял аппетит к сочному бифштексу, который Мэгги приготовила ему. Теперь он знал, почему Огастес хотел покинуть город так быстро: он хотел быть вне города, когда состоится свадьба.

— Я никогда не ожидал, что она выйдет замуж за кого-то, кроме Гаса, — сказал он. — Это плохая новость. Я сомневаюсь, что Гас ожидал, что она выйдет замуж за кого-либо, а не за него. Я думаю, у него была надежда, что его повышение по службе позволит добиться ее руки.

Для Мэгги его ошеломленная реплика был лишним подтверждением того, насколько Вудро был наивен. Он не мог осознать, что Клару Форсайт не интересовало продвижение Гаса по службе. При этом он не понимал, что женщине не требуется десять лет, чтобы дать согласие мужчине, за которого она хотела выйти замуж. Она сама бы дала ответ Вудро в считанные дни, сделай он ей предложение. То, что Клара заставляла Гаса ждать так долго, просто означало, что она ему не доверяет.

Мэгги это казалось очевидным, и она знала, что Клара права. Гас Маккрей, может быть, очень веселый, но доверять ему было бы легкомысленно.

Вместо того чтобы сказать об этом Вудро, она подала ему несколько яблочных пирогов из пекарни, на покупку которых она немного сэкономила. Яблочные пироги были такие вкусные, что он съел четыре из них, и, спустя некоторое время, отправился спать. Мэгги держала его в своих объятиях длительное время. Она знала, что могла бы много еще рассказать ему, и, возможно, должна была рассказать ему о женской доле. Но у нее была только одна ночь, и она решила просто подержать его в своих объятиях.

34

Отряд не производил впечатления, когда рейнджеры на рассвете сбились в группу и стали седлать своих лошадей и крепить снаряжение.

Колл включил в состав отряда двух юношей: Пи Ая и Джейка Спуна, Дитса в качестве повара, Длинного Билла на случай отчаянной схватки и, естественно, самого себя и Огастеса, но последний не явился.

Длинный Билл, по крайней мере, пришел, с темными кругами под глазами и измученным взглядом на лице.

— Разве ты не спал, Билл? – спросил Колл.

— Нет, Перл всю ночь рыдала. Она безутешна, — ответил Длинный Билл.

— Женщины будут всегда плакать, когда мужчины покидают их, — сказал Колл. Его собственная рубашка была мокрой от слез Мэгги.

— Слышал ли ты о Кларе? Это меня расстроило, — сказал Длинный Билл. — Я с нетерпением ожидал еды ее собственного приготовления, когда Гас на ней женится, но полагаю, что мечтам не суждено сбыться.

— Ты видел его? — спросил Колл.

— Нет, но я слышал, что он дрался с двумя немцами в последнем борделе, — ответил Длинный Билл. — Я не знаю, за что дрались.

Двое юношей, Пи Ай и Джейк, как видел Колл, нервничали. Они продолжали ходить вокруг да около своих лошадей, проверяя и перепроверяя свое снаряжение.

— Гас опаздывает, — поделился наблюдением Колл. – Возможно, он не победил в драке.

— Полагаю, что победил, — ответил Длинный Билл. — Я считаю, что Гас мог справиться с двумя немцами, даже если бы был убит горем.

Колл все еще ожидал, что Огастес подъедет в любую минуту, но того не было. Все были снаряжены и готовы выступить. Ожидание раздражало.

— Его лошади здесь нет, капитан, — сказал Длинный Билл. — Может быть, он уехал без нас.

— Я не могу привыкнуть к тому, что ты называешь меня «капитан», Билл, — сказал Колл.

Это было и правда щекотливое положение. Он и Длинный Билл были равны как рейнджеры в течение многих лет, и нередко Длинный Билл, который был старше Колла на пять лет, превосходил последнего в рассудительности и сноровке. Он лучше, чем Колл, обращался со своенравными лошадями — это только одна способность, которой он выделялся. Тем не менее, по прихоти капитана Скалла он и Гас были повышены, а Длинный Билл так и остался простым рейнджером. Это обстоятельство беспокоило его и не покидало его мысли.

Длинный Билл, хотя он оценил реплику, не испытывал затруднения из-за изменения в положениях. Он был скромным человеком и считал себя счастливым благодаря любви к своей жене и дружбе его товарищей по оружию.

— Да нет, так оно и должно быть, — сказал он. — У тебя здесь будет долгий путь, Вудро, а для меня это просто временное дело.

— Временное? Ты в этом деле столько же, сколько и я, Билл, — сказал Колл.

— Да, но у нас с Перл будет ребенок, — признался Длинный Билл. — Я думаю, что это одна из причин, почему она была так расстроена. Она взяла с меня обещание, что это будет моя последняя поездка с тобой и ребятами. Это обещание я должен держать. Быть рейнджером пристало, в основном, холостякам. Женатым парням не следует рисковать.

— Билл, я не знал, — сказал Колл, пораженный сходством их обстоятельств.

Длинный Билл стал отцом ребенка, и теперь Мэгги утверждает, что он сделал то же самое.

— Пожалуйста, оставайся, если чувствуешь, что тебе нужно, — сказал он Длинному Биллу. — Ты достаточно послужил рейнджером. Ты отслужил свое давно.

— Да нет, капитан. Я здесь и пойду с вами, — сказал Длинный Билл. — Я имел в виду, что это будет последняя прогулка, прежде чем я успокоюсь.

Именно тогда они увидели Огастеса Маккрея, который вышел из-за угла салуна. Гас шел медленно, ведя своего коня. Колл увидел, что он направлялся через улицу к магазину Форсайта, который еще не был открыт, поскольку едва начался рассвет. Колл задался вопросом, был ли вопрос брака Клары действительно решен, как все, казалось, считали.

— Это он, направился к Кларе, — сказал Длинный Билл. — Надо ли нам ждать его?

Колл видел, как Гас повернулся лицом в сторону, где они сидели, уже на лошадях. Гас не махнул рукой, но он их видел. Хотя было желание отправиться, Колл не мог уехать без своего друга.

— Я думаю, что он догонит нас. Он знает, в какую сторону мы поедем, — сказал Джейк Спун.

Ему не терпелось начать до того, как он еще больше наполнится тревогой.

— Пока он жив, он сумеет, — сказал Длинный Билл, глядя на человека, медленно идущего через улицу и ведущего свою лошадь.

— Ну, почему бы ему не жить? — спросил Джейк.

Длинный Билл не ответил. Он знал, как сильно Гас Маккрей любил Клару Форсайт, а теперь она ушла от него навсегда. Гас не шел радостно или беспечно, а он обычно по утрам был человеком с величественной походкой. Конечно, Билл не испытывал желания объяснять это зеленому мальчишке, такому как Джейк.

Колл тоже увидел уныние в походке Гаса.

— Я полагаю, что он просто собирается попрощаться, — сказал Колл. — Мы лучше подождем. Он будет нам благодарен.

Огастес чувствовал тошноту и боль в голове после долгой ночной попойки, но хотел в последний раз перемолвиться с Кларой, хотя и не ожидал, что от этого как-то улучшится его настроение. Но, с тех пор, как он встретился с ней, всякий раз, как он уезжал из Остина на патрулирование, он заходил попрощаться с Кларой. Она еще была не совсем замужней женщиной — еще одно свидание не было бы неуместным.

Клара ждала его. Когда она увидела, что он появился у заднего входа в магазин, она вышла босиком, чтобы встретиться с ним. Ветер свистел вдоль улицы, развевая перья нескольких кур, клевавших далеко позади магазина на маленьком склоне.

— Холодно, ты замерзнешь, — сказал Гас, когда увидел, что она босая.

Клара пожала плечами. Она увидела, что один его глаз заплыл.

— С кем ты дрался? — спросила она.

— Не узнал их имена, — сказал Гас. — Но они были грубы. Я не терплю грубость.

К своему удивлению он увидел слезы, блестевшие на щеках Клары.

— О, что теперь случилось? — спросил он озабоченно. — Я не пострадал. Это была небольшая драка.

— Я не плачу из-за драки, — сказала Клара.

— Тогда почему ты плачешь? — спросил он.

Он привязал лошадь и через мгновение оказался от нее на расстоянии шага. Он осторожно обнял ее, не зная, было ли это правильным, но Клара не только не возражала, она прижалась сильнее и крепко сжала его руку.

— Трудно прощаться со старыми друзьями, особенно тобой, — сказала она. — Вот почему.

— Если это так чертовски трудно, то зачем? — спросил ее Гас. – В чем же смысл?

Клара снова пожала плечами, так же, как после его слов о холоде.

Затем она закрыла лицо руками и заплакала еще сильнее, в течение минуты или двух. Гас не знал, что думать и что сказать.

Когда Клара выплакалась, она вытерла глаза юбкой и повернулась к нему снова.

— Поцелуй меня теперь, Гас, — сказала она.

— Ну, с этим всегда было легко справиться, — ответил он. Когда они целовались, он почувствовал привкус соли от слез на щеках.

Как только поцелуй завершился, Клара отстранилась.

— А теперь иди, — сказала она. — Я надеюсь увидеть тебя в Небраске через десять лет.

— Ты увидишь меня, — сказал Гас.

Он снова посмотрел на нее. Он никогда не видел ее взгляда, более прекрасного, чем сейчас. Он никогда не любил ее сильнее. Не в состоянии управлять своими чувствами, он вскочил на коня, взмахнул рукой и поскакал прочь. Он оглянулся еще раз, но больше не махнул.

Клара стояла и вытирала щеки. Она не могла сдержать слез. Она знала, что ее отец и мать скоро проснутся, но не испытывала желания встретиться с ними именно сейчас. Она медленно пошла вокруг магазина на улицу перед ним. Мимо как раз проезжали шестеро отбывающих рейнджеров. Колл и Гас, оба молчаливые, ехали впереди. Клара отступил в тень. Она не хотела, чтобы ее увидели, и они ее не увидели.

Вдоль улицы, также укрывшись в тени зданий, за уходящими рейнджерами наблюдали две женщины: Мэгги Тилтон и Перл Коулмэн.

У Мэгги, как и у Клары, на щеках блестели слезы, а Перл Коулмэн была полностью потрясена от горя. Прежде чем рейнджеры немного отъехали от города, она начала громко рыдать.

Мэгги и Клара услышали громкое рыдание Перл и знали его причину. Мэгги знала Перл с давних времен, когда последняя была замужем за барменом по имени Дэн Лири, жертвой шальной пули, которая убила его наповал однажды ночью, когда он вышел наружу, чтобы освободить переполненную плевательницу. Какие-то ковбои стреляли из револьверов возле борделя, и одна из пуль, очевидно, упала с неба и наповал убила Дэна Лири.

Клара тоже знала Перл — она была частым покупателем в магазине. Она направилась к ней, чтобы попытаться успокоить ее, и была почти на месте, когда из переулка появилась Мэгги, шедшая с той же целью.

— О, привет, — сказала Клара. — Я думаю, Перл очень грустно от того, что Билл уехал снова так скоро.

— Я тоже так думаю, — ответила Мэгги.

Она начала останавливаться, чтобы дать возможность Кларе самой успокоить Перл, но Клара сделала ей жест, приглашающий пойти вместе.

— Вы не уходите, — сказала Клара. — Эта задача достаточно велика для нас обеих.

Мэгги, всегда помнившая о своем положении, мельком взглянула на улицу, но увидела только одного человека, старого фермера, который мочился около маленького фургона.

Когда они подошли к Перл, она была так расстроена, что не могла говорить. Она была крупной женщиной, одетой в старую синюю ночную рубашку. Ее спина дрожала от рыданий, и ее обширная грудь вздымалась.

— Он ушел, и не вернется, — сказала Перл. — Он ушел, а у этого ребенка, которого я ношу, никогда не будет отца, я знаю это!

— Успокойтесь, Перл, это не так, — сказала Мэгги. — Эта поездка — всего лишь короткое путешествие. Они все вернутся.

Она произнесла эти слова, но в ее мыслях тоже были опасения за своего собственного ребенка, чей отец также может не вернуться.

Клара обняла Перл Коулмэн, но ничего не сказала. Люди всегда уходят, в основном мужчины. Холодный ветер обжигал ее мокрые щеки.

Скоро она сама уедет с Бобом Алленом, ее избранным мужем, чтобы начать большое брачное приключение. Она была взволнована этой мыслью. Она надеялась на счастье. Скоро она будет жить вдалеке от своих родителей, и Гас Маккрей не будет приезжать, весь пропыленный, каждые несколько недель, чтобы поцеловать ее. Часть ее жизни закончилась. А здесь стояла Мэгги, плачущая по Коллу, и Перл Коулмэн, стенающая из-за отъезда ее Билла.

На мгновение Клара задалась вопросом, какая жизнь счастливей — с мужчинами или без них.

Перл, которая немного успокоилась, ходила взад и вперед, глядя вниз на дорогу, по которой уехали рейнджеры. Ее лицо формой напоминало луну, и теперь смотрелось как луна, на которую лил дождь.

— Мой ребенок — мальчик, я знаю это, — сказала она. — Он будет нуждаться в папе.

Еще через несколько минут взошло солнце, и женщины расстались. Перл, почувствовав некоторое облегчение, вернулась домой. На улице сейчас находились два или три фургона. Мэгги Тилтон осторожно пошла домой через переулок, и Клара Форсайт, которая скоро станет Кларой Аллен, медленно подошла к магазину родителей, думая о том, что, возможно, прежде чем наступит лето, в ней тоже будет расти ребенок.

Книга II

1

В течение трех дней Бизоний Горб и его воины ехали на юг огромной массой, распевая песни днем и танцуя по ночам вокруг лагерных костров. Они были взволнованы тем, что идут на войну за своим лидером. Шаман по имени Червь ночью произносил заклинания, заклинания, которые должны принести разрушения и смерть техасцам. Они в изобилии били дичь и во время отдыха ели оленей и антилоп. Ночью, когда сиял полумесяц, воины говорили об убийстве, набеге, поджогах, захвате пленных, краже лошадей. Они все еще находились далеко к северу от границы поселений и крепостей. Они были владыками земли и ехали по ней, уверенные в своей силе. Молодые воины, некоторые из которых никогда не бывали в бою, от волнения не спали по ночам. Они знали, что их слава находится в их руках.

На четвертое утро Бизоний Горб задержался у костра, наблюдая, как несколько юношей упражнялись с оружием. Он не был доволен тем, что увидел. Многие из молодых воинов, включая его собственного сына, плохо обращались с луком. Понаблюдав некоторое время, он собрал всех воинов и отдал приказ, который привел всех в замешательство, даже Червя, который знал мнение Бизоньего Горба о правильных способах ведения войны.

— Те из вас, у кого есть ружья, пусть бросят их на землю, — сказал Бизоний Горб. — Сложите их здесь в кучу передо мной.

Более двухсот воинов имели различное огнестрельное оружие — в большинстве случаев, старые пистолеты или мушкеты, но у некоторых были хорошие, отлаженные магазинные винтовки. Они ценили свое огнестрельное оружие и неохотно расставались с ним.

Все несколько минут молчали и раздумывали, но Бизоний Горб стал напротив и смотрел на них явно не в том настроении, чтобы идти на компромисс.

Даже Голубая Утка, который больше всех предпочитал ружье луку, не сказал ничего. Он не хотел рисковать и быть наказанным своим отцом в присутствии множества воинов.

Бизоний Горб и не надеялся, что все воины будут счастливы от его приказа. Он был готов к тому, что обоснованность его поставят под сомнение. Многие воины были из групп, которые едва знали его, над ними он не имел никакой власти, кроме власти своего присутствия. Но он много думал о великом набеге, в который они выступили. Он знал, что возможно это его последний шанс, чтобы изгнать белого человека, чтобы очистить землю от них и дать возможность народу команчей жить так, как они жили всегда, хозяевами Льяно и всех прерий, где они охотились. Он хотел, чтобы ехавшие с ним в поход воины сражались тем, чем всегда сражались команчи — луком и копьем, и имелись более веские основания для его решения, чем преданность старинному оружию.

Постояв какое-то время лицом к лицу с воинами, Бизоний Горб объяснился.

— Нам не нужны эти ружья, — сказал он. — Они создают слишком много шума. Они распугивают дичь, которую мы, возможно, должны будем добыть. Их звук разносится так далеко, что солдаты в голубых мундирах могут услышать его. Во всех фортах есть солдаты в голубых мундирах, но все же мы не хотим сражаться с ними. В ближайшее время мы рассредоточимся. Мы будем проскальзывать между фортами и убивать поселенцев, прежде чем солдаты узнают, что мы появились. Мы должны проскользнуть между поселениями и идти среди них тихо, как туман. Мы хотим убить их, прежде чем они смогут бежать и добраться до солдат. Убивайте их вашими стрелами. Убивайте их вашими копьями и вашими ножами. Убивайте их тихо, и мы сможем отправиться на юг и убить их еще больше. Мы дойдем до Великой воды, убивая техасцев.

Он замолчал, давая воинам время на обдумывание того, что он сказал. Он говорил медленно, стараясь вложить всю свою силу в слова. Он опасался, что некоторые молодые воины бросят ему вызов и покинут его.

Они могли бы уйти в свой собственный набег, крича и насилуя, как принято среди молодых воинов. Но если бы это произошло, то не могло бы быть и речи о великом набеге на большие города белых. Теперь стояло много фортов вдоль рек Бразос и Тринити. Если бы они сумели проскользнуть между фортами в страну, где белые поселения были разбросаны так же густо, как шалфей, солдаты вышли бы из фортов и отправились бы за ними. Тогда команчам придется защищаться, а не воевать с поселенцами. Это было совсем не то, о чем он просил в своих молитвах.

Полумесяц все еще стоял в утреннем небе. Бизоний Горб указал на него.

— Завтра мы разобьемся на маленькие группы, — сказал он. — Мы развернемся до истоков Бразоса. Пройдите тихо между фортами и убейте всех поселенцев, которых вы найдете. После того, как луна станет полной, мы вернемся через холмы к реке Колорадо и атакуем Остин, а затем Сан-Антонио. Когда мы убьем побольше техасцев, то продолжим путь к Великой воде. Если солдаты пойдут следом за нами, мы можем уйти в Мексику.

Воины слушали молчаливо. В лагере не было слышно ни звука, кроме ударов копыт и фырканья лошадей. Никто, тем не менее, не вышел вперед, чтобы положить свое ружье. Бизоний Горб на мгновение почувствовал опасение, что они не собираются повиноваться. Воины были слишком жадными и слишком ленивыми, чтобы сложить ружья, даже плохие ружья. Имея ружья, они не должны были охотиться так трудно и тщательно. Слишком многие из них перестали зависеть от своих луков или упражняться с ними. Он решил, что должен продолжать разговор с ними.

— Сейчас пришло время, чтобы воевать так, как воевали предки, — сказал он. — Предки не испытали никаких затруднений, убивая техасцев нашим собственным оружием. Когда же мы впервые попытались использовать ружья, мы проиграли сражения техасцам. Предки верили в могущество своего оружия. Они так упорно воевали, что заставили техасцев отступить к низовьям рек. Мы овладевали их женщинами и сделали их детей пленниками. Мексиканцы боялись нас сильнее, чем своей смерти. Оставьте ваши ружья здесь и давайте воевать, как воевали предки.

После этих слов старый Желтая Нога протиснулся сквозь толпу и положил свой мушкет на землю. Мушкет выглядел еще более старым, чем Желтая Нога, один из самых старых воинов, ушедших в набег. Он обернул ружье сухожилиями бизона, чтобы ствол во время выстрела не спрыгивал со стойки. Это было такое плохое ружье, что никто не хотел стоять рядом с Желтой Ногой, когда он стрелял, опасаясь, что он может принести больше вреда им самим, чем цели.

Тем не менее, Желтая Нога очень гордился своим ружьем и впустую потратил много пуль, стреляя в дичь, которая находилась слишком далеко от него. Дважды он убивал жеребят, потому что имел слабое зрение и принял их за оленей. Бизоний Горб был рад, увидев старого воина, вышедшего вперед.

Хотя Желтая Нога был немного безумен, его очень уважали в племени, потому что у него за всю его жизнь было более дюжины жен. Как было известно, он был знатоком того, как доставлять женщинам такое большое удовольствие, что они оставались веселыми в течение многих недель и не жаловались, как другие женщины.

— Я оставляю свое ружье, — сказал Желтая Нога. — Я не хочу больше нюхать запах этой оружейной смазки.

Все пожилые воины скоро последовали примеру Желтой Ноги и бросили свои ружья в груду. Бизоний Горб больше не говорил, но он также и не отводил взгляд. Он переводил взгляд от воина к воину, впиваясь им в их лица и заставляя их сделать выбор — либо подчиниться ему, либо нет на глазах у всех. В конце концов, остался только один воин, маленький, раздражительный человек по имени Красная Кошка, которой отказывался бросить свое ружье в общую кучу. Голубая Утка одним из последних положил свое ружье, но все же он положил его. Красная Кошка, который был равнодушен к тому, что думает любой вождь, не желал расстаться со своим ружьем.

Бизоний Горб не хотел создавать слишком большую проблему из-за одного ружья.

— Если ты собираешься держать это вонючее ружье, то совершай набег далеко на западе, где начинается Бразос, — сказал он. — Если там есть какие-нибудь техасцы, то можешь стрелять в них. Я не думаю, что там есть солдаты, которые могли бы услышать тебя.

Красная Кошка не ответил, но про себя подумал, что старый Бизоний Горб совершает глупость, оставляя позади себя столько ружей. Он решил, что по свободе он вернется туда, где валялись ружья, и выберет себе новое ружье.

2

Когда Знаменитая Обувь увидел, что следы Бизоньего Коня ведут прямо в Сьерра-Пердида, он сел на скалу, чтобы обдумать это. Скалл изучал маленький кактус, и причины такого внимания не были понятны Знаменитой Обуви. Очень часто Скалл находил растение, которое не знал, останавливался и изучал его долгое время, иногда даже делая набросок в своем маленьком блокноте. Иногда он задавал вопросы Знаменитой Обуви о растении, но часто это было растение, о котором Знаменитая Обувь и сам мало что знал по причине его бесполезности. Некоторые растения были полезны, и многие были очень полезны, их можно было использовать в качестве лекарства или пищи, а, например, бутоны некоторых кактусов вызывали важные видения. Но, как и некоторые люди, некоторые растения были абсолютно бесполезны. Когда Скалл останавливался на длительное время, чтобы исследовать какую-то окаменелость в скалах или какое-то бесполезное растение, Знаменитая Обувь терял терпение.

Сейчас он был сильно раздражен. Маленький кактус, который изучал Скалл, вообще не представлял никакого интереса. Все, что о нем надо было знать, это то, что его шипы вызывают боль, застревая в теле. Теперь ситуация, с которой они столкнулись, была гораздо более неприятна, чем шипы любого кактуса. Они находились около страны Аумадо, Черного Вакейро, человека, который однажды ранил Скалла и который поступит еще хуже, если возьмет его в плен. Скалл должен был признать, что они оказались в рискованной ситуации. В такой обстановке изучение кактуса — не совсем подходящее занятие для капитана.

Когда Скалл, наконец, подошел к месту, где сидел Знаменитая Обувь, и тот указал ему на горы.

— Пинающий Волк повел твою лошадь в Сьерра, — сказал он. — Три Птицы все еще с ним, но Три Птицы очень не хочет идти в Сьерра.

— Я подозреваю, что так оно и есть, но как ты можешь узнать это по следу? — спросил Скалл.

— Я не могу узнать это по следам, — ответил Знаменитая Обувь. — Я могу сказать это, потому что знаю Трех Птиц, и он не безумен. Только безумец поехал бы в страну Аумадо.

— Тогда я думаю, что я созрел для сумасшедшего дома, — сообщил Скалл. — Я отправился туда однажды на свою голову и был подстрелен, а теперь иду снова.

— Некоторые мексиканцы думают, что Аумадо живет вечно, — сказал Знаменитая Обувь.

— Ну, они суеверные люди, — сказал Скалл. — Я полагаю, что у них есть слишком много богов, чтобы беспокоиться. Хорошая вещь христианская религия, если вы присоединяетесь к ней, то можете бояться гнева только одного бога.

Знаменитая Обувь не ответил. Часто он мог понять только небольшую часть из того, о чем говорил Скалл, и то эта часть была малоинтересна ему. От того, что он только что сказал, его можно было принять за глупца. Глупец будет долго бродить по земле, не понимая, что есть много богов, которых нужно бояться.

Есть бог солнца и дна, бог льда и молнии, не говоря уже о многих богах, которые были связаны с животными: бог медведя, бог ящерицы и другие. Старейшины полагали, что, когда орлы кричат, они взывают к имени орлиного бога.

Он подумал, что Скаллу не следует критиковать богов Аумадо. Даже если Черный Вакейро не живет вечно, он, конечно, прожил долгое время. Мужчины не доживают до глубокой старости в опасной стране, не умея умиротворять различных богов, с которыми имеют дело.

— Мы теперь находимся в стране Аумадо, — сказал Знаменитая Обувь. — Завтра он может появиться. Я не знаю.

— Ну, перед нами Пинающий Волк с моей лошадью, — сказал Скалл. — Если он действительно появится, то должен будет сначала позаботиться о Пинающем Волке.

— Аумадо всегда находится позади тебя, — ответил Знаменитая Обувь. — Такая у него привычка. Эти горы — его дом. Он знает следы, которые оставили даже кролик и пума. Если мы войдем в его страну, то он будет позади нас.

Айниш Скалл мгновение обдумывал эти слова.

Горы были синими на расстоянии, испещренные тенями. Путь в них был узкий и скалистый, он помнил это со времен своего первого штурма. Он поднял палочку и начал рисовать в пыли фигуры, геометрические фигуры. Он рисовал квадраты и прямоугольники, и время от времени треугольник.

Знаменитая Обувь наблюдал, как он рисует фигуры. Он задавался вопросом, были ли они символами, имеющими отношение к сердитому христианскому богу. В Остине Скалл иногда читал проповеди, он проповедовал с платформы виселицы, которая стояла позади тюрьмы. Многие люди собирались, чтобы послушать проповеди Скалла — белые, индейцы, мексиканцы. Многие из них не понимали слов Скалла, но все равно слушали. Скалл во время проповеди ревел и топал, он вел себя как могущественный шаман.

Слушатели боялись уйти, пока он проповедовал, из страха, что он наложит на них страшное заклятие.

— Я думаю, что тебе надо найти этого человека, Трех Птиц, и отвести его домой, — сказало Скалл, когда закончил рисовать маленькие фигуры в пыли. — Он не безумец, и ты тоже. То, что здесь осталось сделать, лучше всего будет сделано сумасшедшими, а это я и мистер Пинающий Волк.

— Если бы я был абсолютно вменяем, то находился бы на хлопковой плантации в Алабаме, позволяя уродливым родственникам моей жены поддерживать во мне светские манеры, — добавил он.

Знаменитая Обувь подумал, что он знает, почему Пинающий Волк ведет Бизоньего Коня к Аумадо, но это было деликатное дело, и он не хотел обсуждать его с белым человеком. Это не было мудро, чтобы говорить с белыми людьми об определенных вещах, и одной из них была сила воли: силой воли воин должен завоевать уважение к себе. Он сам, будучи молодым человеком, был болезненным, только когда он начал постоянно ходить пешком, его здоровье поправилось. В начале своей жизни он наделал много глупостей, чтобы убедить себя в том, что он не был никчемным. Однажды в Сьерра-Мадре, в Чиуауа, он даже заполз в логово медведя гризли. Медведь еще не проснулся от зимней спячки, но наступала весна, и медведь был неспокойным. В любой момент медведь мог проснуться и убить Знаменитую Обувь. Но он оставался в логове беспокойного медведя три дня, и когда он вышел оттуда, с ним оставалась сила медведя, когда он ходил пешком.

Без риска не было никакой силы у взрослого мужчины.

Вот почему Пинающий Волк вел Бизоньего Коня к Аумадо — если бы он вошел в цитадель Аумадо и выжил, то мог бы слагать песни о своей силе весь путь к дому. Он мог спеть ее Бизоньему Горбу и сидеть с ним, как равный с равным — ведь он бросил вызов Черному Вакейро и остался в живых, чего не удавалось ни одному команчу.

В таком поведении не было ничего безумного. Это была только храбрость, храбрость великого воина, который идет туда, куда ведет его гордость. Когда Бизоний Горб был моложе, он часто поступал так, приходя в одиночку в страну своих злейших врагов и убивая их лучших воинов. Благодаря такой смелости он получил силу, великую силу. Теперь Пинающий Волк также хотел получить великую силу.

— Ты привел меня туда, куда я просил, и ты научил меня чтению следов, — сказал Скалл. — На твоем месте я бы теперь вернулся. Пинающий Волк и я вовлечены в испытание, но это — наше испытание. Ты не должен идти со мной. Если ты встретишь моих рейнджеров по пути домой, просто расскажи им новости.

Знаменитая Обувь не совсем понял последнее замечание.

— Какие новости? — спросил он.

— Новости о том, что я в Сьерра-Пердида, если кто-либо захочет об этом знать, — ответил Скалл.

После этого он ушел по следам своей большой лошади по направлению к голубым горам.

3

Они сняли одежду с молодого кабальеро и привязали его к столбу для сдирания кожи за большой пещерой, когда в лагерь прискакал Тадуэл с новостями, которые, как он считал, Аумадо захочет услышать.

Аумадо сидел на одеяле перед пещерой, наблюдая за старым Гойето, точившим свои ножи для сдирания кожи. Лезвия ножей старика были тонкими как бритвы. Он использовал их только тогда, когда Аумадо хотел, чтобы он снял кожу с человека. Молодой кабальеро допустил, чтобы пума проскользнула к лошадям и убила жеребенка. Хотя Аумадо никогда не ездил — он предпочитал ходить — он был раздражен молодым человеком, позволившим пуме сожрать прекрасного жеребенка.

Аумадо всегда предпочитал солнце, а не тень. Даже в самые жаркие дни он редко входил в большую пещеру или любую из пещер, которые усеивали Желтые Утесы. Он стелил свое одеяло там, где солнце будет освещать его весь день, и весь день он находился под его лучами. Он никогда не закрывался от солнца — он позволял ему делать себя все чернее и чернее.

Тадуэл спешился далеко позади столба и почтительно ожидал, пока Аумадо подзовет его и выслушает новости. Иногда Аумадо подзывал его быстро, но в других случаях ожидание было долгим. Когда старик наказывал кого-то, как это было сейчас, было неблагоразумно прерывать его, независимо от важности новостей.

Аумадо был неторопливым во всем, но особенно он был неторопливым в наказании. Он не наказывал кое-как. Он превращал наказание в церемонию и надеялся, что все в лагере остановятся независимо от того, чем занимаются, и уделят внимание тому, что делают с провинившимся.

Когда юный кабальеро, раздетый и дрожащий от страха, был надежно привязан к столбу, Аумадо жестом показал старому Гойето, чтобы тот шел с ним. Эти два человека были одного возраста и одного роста, но с различным цветом лица.

Гойето был светло-коричневым, Аумадо — как старая черная скала. У Гойето было семь ножей, которые он носил на узком поясе, каждый в мягких ножнах из замши. Возраст согнул его почти вдвое, и у него был только один глаз, но он обдирал людей для Аумадо уже много лет и мастерски владел ножами. Он нес с собой маленький горшок с синей краской, чтобы отметить места, с которых Аумадо хотел снять кожу. Последним человеком, с которого он полностью снял кожу, был немец, пытавшийся ускользнуть с несколькими камнями, взятыми им в одной из пещер Аумадо. Аумадо не нравилось, что кто-то беспокоит пещеры, немец или кто-либо другой.

Тем не менее, он редко заказывал снять кожу с человека полностью — чаще Гойето снимал кожу только с руки, или ноги, или спины, или даже с интимной части. Тадуэл не думал, что наказание будет тяжелым для молодого вакейро, который допустил только маленькую, понятную ошибку.

Скоро он убедился в своей правоте. Аумадо взял маленький горшок с краской и провел линию от затылка кабальеро вниз к его пятке. Ширина линии не достигала даже одного дюйма.

Аумадо поднял ногу юноши, провел линию через подошву его ноги и обошел вокруг него. Затем он тщательно продолжил линию до подбородка юноши.

Аумадо притянул лицо юноши поближе, чтобы тот мог смотреть ему прямо в глаза.

— Я развожу лошадей не для того, чтобы их ели пумы, — сказал он. — Я хочу, чтобы Гойето взял дюйм твоей кожи. Гойето так хорошо управляется с ножами, что ты не почувствуешь ничего. Но если ты почувствуешь, пожалуйста, не вопи слишком громко. Если ты потревожишь меня слишком громкими воплями, у меня может появиться желание, чтобы он ободрал твои яйца или, возможно, одно из твоих глазных яблок.

Затем он вернулся к своему одеялу и сел. Он видел, что Тадуэл что-то хочет рассказать ему. Обычно, пока кого-то пытали, он заставлял своих курьеров ждать. Было трудно осмыслить новости, когда человек кричит на расстоянии всего нескольких футов. Но Тадуэла посылали на север к границе, и не умно было игнорировать новости с пограничных земель.

Он жестом пригласил Тадуэла, который поспешно пошел к нему. Когда он подошел, старый Гойето сделал несколько надрезов и начал сдирать небольшую полоску кожи вниз от затылка молодого кабальеро. Юноша, не понимая, что ему досталось легкое наказание, заорал во всю силу своих легких. Когда Гойето, надрезая, потащил полоску ниже лопаток юноши, тот кричал так громко, что невозможно было услышать доклад Тадуэла. К тому времени, как полоска кожи была отделена от бедер, юноша потерял сознание, и Гойето остановился и присел на корточках у его ног.

Аумадо не одобрял сдирание кожи с человека, потерявшего сознание.

— Два команча подъезжают, — быстро сказал Тадуэл. — Они сейчас почти у Желтого Каньона.

Аумадо был разочарован незначительностью новостей с севера. Два команча ничего не стоили. Он надеялся, что Тадуэл, возможно, отыскал отряд богатых путешественников или, возможно, малочисленный отряд федералов. У богатых людей могли быть деньги и драгоценности, а солдат можно было подвергнуть пыткам.

Он жестом приказал Гойето продолжить, и Гойето стал колоть кабальеро ножами в мошонку, пока тот не очнулся. Скоро он кричал снова, хотя и не так громко.

Конечно, Тадуэл знал, что Аумадо не будет рад услышать просто о двух команчах, поэтому он решил побыстрее сказать то, о чем умолчал.

— Один из команчей едет на Бизоньем Коне, — сообщил он. — Лошадь Скалла.

Аумадо наблюдал за способом, которым Гойето согнул ногу юноши и зажал ее между своими коленями, продолжая сдирать полоску кожи через подошву. Смотреть на мастерские движения ножа Гойето было удовольствием. Потребовалось мгновение, чтобы до него дошла информация Тадуэла. Юноша снова громко кричал.

— Лошадь Скалла? – переспросил Аумадо.

— Лошадь Скалла, — подтвердил Тадуэл. – И у меня есть еще новости.

— Ты хвастун, — сообщил ему Аумадо. — Ты хуже, чем ворона.

Лицо старика заострилось. Его глаза становились жесткими, когда он был рассержен, а он часто сердился.

— Но я — Ворона, Которая Видит, — сказал Тадуэл. — Я видел этих двоих команчей, и я видел Скалла. Он следует за команчами пешком, и он один.

— Скалл хочет убить меня, — напомнил Аумадо. — Если он один, почему ты не захватил его?

— Я всего лишь ворона, — сказал Тадуэл. — Как я могу надеяться, что поймаю такого свирепого человека?

— Я думаю, что Скалл хочет вернуть лошадь, — сказал Аумадо. — Нет такой другой лошади, как Бизоний Конь.

— Возможно, он хочет вернуть свою лошадь, я не знаю, — сказал Тадуэл. — Возможно, он просто хочет навестить тебя.

Аумадо наблюдал, как Гойето снимает полоску кожи с ноги юноши. Он работал так осторожно, что рана едва кровоточила.

Тем не менее, когда кожа достигла бедра молодого кабальеро, тот обгадился. Затем он вторично потерял сознание.

— Я намерен продать этого юношу в рабство, когда он очнется, — сказал Аумадо. — Он слишком труслив, чтобы работать на меня. Если федералы поймают его и зажмут ему яйца, то он может предать меня.

Тадуэл согласился. Сдирание небольшого клочка кожи довело молодого кабальеро до жалкого состояния.

— Как ты думаешь, чего хотят команчи? — спросил Аумадо. — Я спрашиваю потому, что ты Ворона, Которая Видит.

Тадуэл знал, что следует быть осторожным.

Когда Аумадо разочаровывался в одном из своих людей, его разочарование могло перейти в ярость, но холодную ярость. Старик не поднимал глаза и говорил мягким тоном, так, чтобы человек, на которого он был рассержен, не понимал до тех пор, пока не становилось слишком поздно, пока глаза старика не становились похожими на глаза бьющей змеи. Кто-то мог бы потерять жизнь, когда Аумадо начинал сомневаться в его словах.

— Одного из команчей зовут Пинающий Волк, — рискнул Тадуэл. — Он увел Бизоньего Коня. Возможно, он хочет продать его тебе.

Старик, Черный Вакейро, ничего не ответил. Тадуэл боялся, а когда он боялся, он нес чушь. Аумадо не покупал лошадей у команчей и не имел с ними других дел, кроме как их убийства. Лучшее, что любой команч мог ожидать от него, была быстрая смерть. Команч, который вел к нему Бизоньего Коня, совершал глупость или просто пошутил.

Этот человек вполне может быть каким-нибудь обманщиком, заключившим сделку с чародеем. Если же он обычный человек, намеревающийся продать лошадь, то это глупая ошибка.

— Иди, поешь, — сказал он Тадуэлу. — Гойето заканчивает свою работу.

Тадуэл с облегчением сразу удалился.

Гойето содрал полоску кожи с груди потерявшего сознание кабальеро и с его шеи до подбородка. Затем он отрезал ее и ушел с тонкой, прозрачной полосой. Он собирался прицепить ее к колышку, немного засолить и повесить в большой пещере рядом с другой человеческой кожей, которую он снял для Аумадо. На небольших колышках в пещере висело более пятидесяти кож, коллекция, которой мог гордиться любой скорняк. Время от времени Аумадо заходил в большую пещеру на несколько минут, снимал кожу одну за другой и восхищался ими. Он и старый Гойето вспоминали о поведении того или иного пленника. Некоторые люди, такие как немец, попытавшийся украсть камни, вели себя очень смело, но другие, слабые как молодой кабальеро, разочаровывали, вынуждая останавливать работу. Они теряли сознание, непроизвольно испражнялись и кричали как младенцы.

Сидя снаружи на своем одеяле, под лучами зимнего солнца, отражающимися от желтых стен каньона, Аумадо думал о трех людях, которые приближались с севера — Большом Коне Скалле и этих двух команчах. Мысль, что они хотят посетить его, была забавной. Никто не посещал его в каньоне Желтых Утесов.

Когда придет время для визита, он сам посетит их.

4

— Что ты скажешь Черному Вакейро, когда он поймает нас? — спросил Три Птицы.

Они расположились лагерем в длинном каньоне с высокими стенами, в месте, которое не любил Три Птицы. Его жизнь проходила в открытой прерии, и он не любил спать, когда над ним нависали утесы.

Кто-то, с силой встряхнув землю, мог заставить один из утесов упасть на них и похоронить под собой. Такое никогда не могло произойти на равнинах. В своем сне он видел, как падал большой утес, и проснулся весь в поту.

Пинающий Волк убил маленькую свинью с жесткой щетиной, пекари, и, обжигая ее на костре, был слишком занят, чтобы ответить на вопрос Трех Птиц.

Тогда Три Птицы вспомнил другую скверную историю, которую он слышал о Черном Вакейро – историю о змеях. Ему рассказывали о таком могуществе старика, которое позволило ему убедить народ гремучих змей отбросить свои погремки. Рассказывали, что у Аумадо было много змей без погремков, и они могли бесшумно ползать среди его врагов и кусать их. Хотя Три Птицы обычно не боялся змеиного народа, ему не нравилась мысль о гремучих змеях, которые не издают звуков. Свинья, которую они ели, была вкусной, но не такой вкусной, чтобы заставить его забыть о том, что у Черного Вакейро было много злых средств.

— Ты слышал о змеях без погремков? — спросил Три Птицы. — Может быть, несколько из них живут прямо здесь, в этом каньоне.

— Если ты собираешься говорить всю ночь, я хочу, чтобы ты отправился домой, — ответил Пинающий Волк. — Я не хочу спать сегодня вечером. Я хочу не ложиться и петь. Если ты хочешь спать, пойди куда-то в другое место.

— Нет, я тоже буду петь, — сказал Три Птицы, и он действительно пел, до поздней ночи. У него было чувство, что очень скоро они будут мертвы, и он хотел напеться как можно больше, прежде чем смерть закроет его горло.

Двое команчей пели всю ночь, а утром изо всех сил старались правильно нанести на себя раскраску. Они хотели выглядеть гордыми воинами команчей, когда они приедут в лагерь среди Желтых Утесов, лагерь сотни пещер, где у Аумадо была крепость.

Пинающий Волк как раз собирался сесть верхом на Бизоньего Коня, когда он почувствовал, что что-то изменилось. Солнце еще не осветило утесы на юге, они все еще были залиты синевой. Три Птицы только закончил наносить раскраску, когда также почувствовал перемены.

Так иногда задолго до бури изменяется воздух, хотя еще нет никакого повода для опасений.

Именно так в длинном каньоне изменился воздух.

— Я думаю, что он здесь, — сказал Пинающий Волк, подходя к Трем Птицам.

Именно тогда Три Птицы увидел гремучую змею без погремка, ползущую под скалой рядом с местом, где у них лежали одеяла. Он понял, что Аумадо должен быть рядом. Он подумал, есть ли у Аумадо способность превратиться в змею и подползти, чтобы наблюдать за ними. Это, возможно, даже был сам Аумадо, который полз под скалой рядом с расстеленными одеялами. Он не сказал о своем подозрении Пинающему Волку. Пинающий Волк не верил, что люди могут превратиться в животных, или наоборот, хотя он признавал, что такое было возможно в давние времена, когда духи людей были более благосклонны к духам животных.

Затем Бизоний Конь фыркнул и замотал головой. Он осмотрел каньон, но не двигался.

— Я больше не хочу становиться лагерем в каньонах, — заметил Три Птицы. Он собирался выразить в общих чертах свои возражения, когда повернулся и увидел старика, сидящего на высокой скале на небольшом расстоянии позади них. Скала и человек все еще находились в тени, видимость была плохой. Он сидел со скрещенными ногами на скале, с ружьем на коленях.

Когда немного посветлело, они увидели, что он был столь же темным, как старая слива.

Пинающий Волк знал, что находится в большой опасности, но он также чувствовал великую гордость. Старик на скале был самим Аумадой, Черным Вакейро. Независимо от своей дальнейшей судьбы он завершил свои поиски. Он украл Бизоньего Коня и привел его великому бандиту юга. Он сделал это просто из смелости. Если бы сто бандитов сейчас выскочили из-за скал и убили его, он умер бы в счастье и гордости от своей храбрости.

— Я привел тебе Бизоньего Коня, — сказал Пинающий Волк, подойдя поближе к скале, на которой сидел старик.

— Я вижу его, — ответил Аумадо. — Это подарок?

— Да, подарок, — сказал Пинающий Волк.

— Он большой конь, — заметил Аумадо. — Я стрелял в него однажды, но пуля лишь оцарапала его. Зачем ты его привел ко мне?

Пинающий Волк не ответил — не было ответа, который можно было легко выразить словами. Он знал, что в лагере, вокруг походных костров, молодые люди будут много лет петь песни о похищении им Бизоньего Коня и его необъяснимом решении отвести лошадь к Аумадо. Немногие поймут его — почти никто не поймет его. Это он сделал без всякой причины. Причины и были, и не было. Он сохранил свое достоинство, достоинство воина команчей.

Он не пытался объяснить свои мотивы старому бандиту, который был черным, как слива.

— Я возьму эту лошадь, и другую также, — сказал Аумадо. — Ты можешь уйти домой, но ты должен будешь идти пешком, пока не доберешься до Техаса. Там ты можешь украсть другую лошадь.

Пинающий Волк поднял свое оружие. Он и Три Птицы отправились пешком из каньона мимо места, где сидел Аумадо. Но когда проходил Три Птицы, Аумадо поднял свое ружье, указав им на Трех Птиц.

— Не ты, — сказал он. — Твой друг может идти, а ты должен остаться и быть моим гостем.

Три Птицы не спорил. То, что произошло, было как раз тем, чего он ожидал. Он приехал в Мексику, ожидая смерти, и теперь собрался умереть. Он не был огорчен — это было то, чего он ожидал с тех пор, когда заразная болезнь убила его жену и троих детей. Он хотел умереть тогда, вместе с семьей, но его упрямое тело не хотело уходить. Но часть его души ушла вместе с женой и малышами, и с тех пор он не в состоянии был ощущать многие вещи мира. Сейчас у него был хорошее путешествие с его другом, Пинающим Волком — они вместе приехали в Мексику. Он не хотел, чтобы скверный старик сделал ему что-то плохое, но относительно смерти он был спокоен. Он сразу же вытянул вверх руки и начал петь свою песню смерти.

Хотя Три Птицы не был огорчен, Пинающий Волк огорчился. Ему не понравился непочтительный тон, с которым говорил старик, обращаясь к Трем Птицам. Еще меньше понравилось ему то, что Аумадо хотел оставить Трех Птиц пленником.

— Этот человек помог мне привести тебе Бизоньего Коня, — сказал он. — Он проделал долгий путь, чтобы сделать тебе этот подарок.

Аумадо продолжал указывать своим ружьем на Трех Птиц. Было ясно, что он не проявил никакого интереса к словам Пинающего Волка.

Пинающий Волк сильно разгневался. Он наполовину был уверен, что умрет, когда он решил отвести Бизоньего Коня в Мексику. Он знал, что Аумадо был очень опасным человеком, который убивал из прихоти, что смерть могла бы ждать его в каньоне Желтых Утесов. Кроме того, Три Птицы еще во время путешествия ненавязчиво пытался убедить его, что Аумадо убьет их.

Но он не ожидал, что его пощадят, а Три Птицы будет захвачен. Это возмутило его так, что у него появилось желание немедленно пронзить стрелой старого бандита. Он считает, что воин команчей просто так оставит своего друга для пыток и смерти? Так одним махом Аумадо выставил его глупцом, то, о чем Три Птицы говорил ему по пути на юг.

Еще хуже было то, что Три Птицы уже принял решение. Он пел свою песню смерти, и его глаза смотрели вдаль.

Когда Пинающий Волк собрался натянуть свой лук, он увидел трех бандитов с левой от себя стороны. Они вышли из скал с ружьями, нацеленными на него. Еще трое появились позади Аумадо.

— В моей стране из скал растут мужчины, — сказал Аумадо.

Пинающий Волк опустил оружие и жестом показал, что сдается. Он не мог просто так уйти из каньона и оставить Трех Птиц на верную смерть. Если один должен умереть, то умрут оба. Но тут Аумадо сделал жест рукой, и несколько всадников помчались из-за скал, размахивая веревками из конской кожи. Пинающий Волк попытался бежать, но прежде чем он сумел это сделать, на него набросили три лассо. Всадники потянули его по неровной земле из каньона. Он не видел Трех Птиц из-за пыли, которую подняло его собственное тело, поскольку люди пришпорили своих лошадей и потянули его быстрее. Они волокли по земле, усеянной большими камнями. Затем он ударился головой об один из больших обломков и отправился в черный сон. Но, когда он погружался в темноту, ему казалось, что он слышит, как кто-то поет песню смерти.

5

Когда Бизоний Горб вошел в большой магазин в Остине, несколько воинов нашли наверху старуху, вытащили ее и сбросили вниз по ступенькам лестницы. Теперь они волокли ее по рассыпанной белой муке. Они убили старика, владельца магазина, одним из его собственных топоров и этим же топором вскрыли несколько бочек с мукой. Некоторые молодые воины никогда не видели белой муки и в восхищении подбрасывали ее в воздух и обсыпали себя ею. Им также нравилось волочить через нее старуху, пока та пронзительно кричала.

Двое молодых воинов насиловали ее, пока Бизоний Горб выбирал несколько топоров и складывал их в мешок. Затем он подошел и ждал, пока воин закончит насиловать старую женщину. Муж женщины лежал мертвый на расстоянии всего в несколько футов, а снаружи воины поджигали дома и убивали людей, когда те пытались выбраться из огня. Некоторые воины заезжали на своих лошадях в дома белых людей и уносили все, что могли унести. Шесть техасцев подстрелили на улице и тут же сняли с них скальпы. Жители Остина разбегались как цыплята, а команчи преследовали их как волки, убивая бегущих копьями, стрелами и томагавками.

Набег начался на рассвете, но теперь солнце уже стояло высоко. Бизоний Горб знал, что настало время уходить. Молодые люди должны были бросить большую часть награбленного, которое они везли. Они не в состоянии были бы увезти его, если бы началась быстрая погоня. Они убили четверых рейнджеров в одном маленьком доме, но солдат не видели.

Когда воин встал со старой, выпачканной в муку женщины, Бизоний Горб подошел к ней и выпустил три стрелы ей в грудь. Он натягивал лук изо всей силы, так, чтобы стрелы прошили женщину и прибили ее к полу. Женщина умерла мгновенно, но Бизоний Горб не стал снимать с нее скальп. Она была просто старухой, и ее редкие волосы не стоили того.

Он позволил своим воинам взять в магазине любые безделушки, которые они хотели, но приказал им спешить. Когда он вышел наружу, то увидел, как несколько его воинов поймали кузнеца и сжигали его живьем на его собственном кузнечном горне. Один из них качал кузнечные мехи и поднимал пламя, а кузнец кричал. Высокий огонь поджег человеческие волосы.

По улице бежал молодой человек без штанов, преследуемый тремя воинами. Они украли веревки из большого магазина и пытались накинуть на него веревку, как вакейро накидывает лассо на корову. Но они были воинами, а не ковбоями, и у них ничего не получалось.

Наконец, не в силах накинуть веревку на молодого человека, воины стали просто хлестать его.

Затем к забаве присоединился Красная Кошка. Он унес из магазина топор на длинной рукоятке. Пока молодой человек бежал, Красная Кошка размахнулся топором и попытался отсечь ему голову. Этим ударом он убил его, но его голова все еще оставалась на шее. Воины некоторое время таскали его вокруг, чтобы убедиться в его смерти. Затем Красная Кошка отрезал ему голову, и они бросили тело в фургон, вместе с несколькими другими телами.

Бизоний Горб увидел старика, корчившегося на земле — он был при смерти. Он подошел и сделал то, что сделал со старухой, выпачканной в муку: он так сильно выпустил три стрелы в старика, что они пробили его насквозь и пригвоздили к земле.

Бизоний Горб желал повторять то же самое с тех пор, как они отправились на юг. На каждой ферме или ранчо он прошивал стрелами какого-нибудь техасца. Он оставлял их прибитыми к полу или земле.

Это было то, что техасцы обязательно заметят, то, за что они будут помнить его.

Когда Мэгги проснулась на рассвете от высоких, диких криков воинов команчей, мчащихся по Остину, она даже не стала выглядывать в окно. Их военные кличи были для нее кошмаром на протяжении многих лет. Она схватила маленький пистолет, который Вудро оставил ей для самозащиты, и босиком помчалась вниз по лестнице. Дом, в котором она проживала, находился на центральной улице. Она понимала, что ее поймают, если она останется в доме, но подумала, что может втиснуться под коптильню позади дома. Старая свинья так часто рылась под коптильней, что вырыла неглубокую яму под дальним углом лачуги.

Мэгги помчалась вниз по ступенькам и через несколько секунд втиснулась под коптильню. Там было достаточно места: черная свинья была крупнее, чем она. Она сжала пистолет и подняла его, чтобы быть в готовности. Вудро давно научил ее, как застрелиться, чтобы спастись от пыток и изнасилования.

Как только Мэгги забралась подальше под дом, она услышала, как где-то за ней затрещала гремучая змея, и она мгновенно замерла. Змея, казалось, не находилась близко к ней, но Мэгги не хотела раздражать ее.

Она не хотела также убивать себя. Это означало бы конец не только для нее самой, но и для ребенка, которого она носила. Она знала о том, что случалось с женщинами, которых захватывали команчи. Только вчера она видела бедную Моди Кларк, сидящую на стуле позади церкви и смотрящую в пустоту. Проповедник позволял ее ночевать в маленькой комнате в церкви, пока не нашли ее сестру в Джорджии, которая могла бы принять ее. Ее муж, Уильям, приехал однажды в фургоне, забрал детей и уехал, не сказав Моди ни слова. Он просто поехал прочь, как будто его жена прекратила свое существование, и его отношение не отличалось от отношения большинства мужчин. Однажды оскверненная команчем, кайова или любым другим индейцем, женщина умирала для почтенного общества.

Мэгги не знала, как она может быть осквернена сильнее индейцем, чем ее оскверняли некоторые грубые мужчины, которые пользовались ее. Но затем наступали пытки, и она не думала, что сумеет их выдержать.

Она сжала свой пистолет, но больше не двигалась. Треск змеи постепенно затих — вероятно, змея уползла прочь в угол. Медленно, очень осторожно, Мэгги подалась еще на несколько дюймов назад. Затем она опустила лицо — Вудро говорил, что команчи очень быстро замечают малейший отсвет белой кожи.

Снаружи военные кличи раздались совсем близко. Она слышала, как лошади подошли прямо к коптильне. Три индейца вошли в коптильню, прямо над ней. Она слышала, как они опрокидывают кувшины и уносят часть мяса, которое там висело. Что-то, пахнущее как уксус, капнуло на нее через тонкую трещину на полу.

Но команчи не обнаружили ее. Двое воинов мгновение постояли недалеко от свиной ямы, но затем вскочили на лошадей и помчались, вероятно, в поисках новых жертв. Они не подожгли коптильню, но подожгли меблированные комнаты. Она чувствовала запах дыма и слышала треск огня. Она боялась, что меблированные комнаты могут рухнуть на коптильню и поджечь ее, но боялась выйти. Команчи все еще находились там. Она могла слышать крики их жертв. Подскакали лошади, и еще несколько команчей вошли в коптильню. Мэгги опустила голову и ждала. Она была полна решимости в случае необходимости прятаться весь день.

Затем она услышала крик, который узнала: это кричала Перл Коулмэн. Перл все кричала и кричала. Эти крики вызвали у Мэгги желание закрыть уши и отключить свой мозг. Она не хотела думать о том, что могло происходить с Перл на улице. По крайней мере, Клара Форсайт была в безопасности — вышла замуж и уехала в Галвестон всего пять дней назад.

Мэгги опустила голову и ждала. Вудро специально предупреждал ее в случае набега не выходить поспешно из укрытия. Некоторые команчи задерживались, когда основной отряд уже уехал, надеясь захватить женщин или детей, которые вышли из укрытия.

Мэгги ждала. Еще один индеец зашел в коптильню, возможно чтобы забрать ветчину или что-то еще, но он был там всего мгновение. Мэгги бросила краткий взгляд и увидела, как лошадь воина вывалила экскременты прямо перед нею.

Воин уехал, но Мэгги ждала еще длительное время. Когда она, наконец, начала медленно выползать, она подумала, что уже полдень, по крайней мере. Когда она вышла из убежища, ушла также и змея, которая трещала ранее. Змея проскользнула сквозь трещину под низким полом и скоро находилась под кустарником.

Многие дома вдоль центральной улицы горели. Салун сгорел дотла.

Мэгги осторожно стала обходить дом, но скоро убедилась, что в городе уже не было ни одного индейца.

Несколько мужчин лежали мертвыми на улице, скальпированные, кастрированные, разрезанные. Она услышала на улице рыдания и увидела Перл Коулмэн, полностью голую, с четырьмя стрелами, торчащими в ней, ходящую кругами рыдающую.

Мэгги поспешила к ней и попыталась остановить ее хождение по кругу, но Перл не послушалась ее. Ее большое тело было в крови от четырех стрел.

— О, Мэг, — сказала Перл. — Они достали меня, прежде чем я успела убежать. Они достали меня. Мой Билл, он не захочет меня теперь..., если он вернется живым, то будет стыдиться меня и бросит.

— Нет, Перл, это не так, — ответила Мэгги. — Билл не покинет вас.

Она сказала это, чтобы немного ободрить Перл, но фактически ничего не было известно о том, что сделает Длинный Билл, когда узнает об осквернении своей жены.

Ей нравился Длинный Билл Коулмэн, но она не знала, как мужчина будет реагировать на такие новости.

В этот момент сквозь стелющийся дым они увидели трех мужчин с ружьями, осторожно шедших вверх по улице. При взгляде на них до Перл дошло, что она обнажена.

— О, Боже, я голая, Мэгги, что мне делать? — спросил Перл, пытаясь закрыться окровавленными руками.

Только теперь она увидела кровь на своих руках и заметила стрелу в бедре. Она положила руку на стрелу, которая висела только на наконечнике, и, к ее удивлению, стрела выпала из раны.

— У вас еще три в спине, Перл, — сказала Мэгги. — Я вытащу их, как только мы войдем внутрь.

— О, я похожа на подушечку для булавок, — сказала Перл, пытаясь закрыться руками.

— Просто отвернитесь... те мужчины еще не видят нас, — ответила Мэгги. — Я сбегаю в магазин Форсайта и принесу вам одеяло.

Перл отвернулась и сгорбилась, пытаясь стать как можно меньше.

Мэгги побежала по улице, но немного замедлилась, как стала подниматься вверх по лестнице в магазин Форсайта. Все стекла были выбиты — бочку с гвоздями швырнули в одно из окон. Бочка лопнула от удара, гвозди рассыпались где попало.

Мэгги, будучи босиком, ступала осторожно, чтобы не наступить на гвоздь.

Как только она вошла в магазин, то почувствовала что-то липкое на одной ступне и подумала, что, должно быть, прокололась гвоздем. Но когда она посмотрела под ноги, то увидела, что кровь на ступне была не ее. Прямо у двери магазина стояла большая лужа крови. Все витрины были разбиты, везде была рассыпана мука.

Попоны, упряжь, женские шляпы, мужская обувь валялись по всему помещению. Коричневая керамика из Пенсильвании, которой так гордилась Клара, была разбита на черепки.

Мэгги знала, что ступила в лужу крови, но в магазине было темновато. Она не знала, чья это была кровь, пока она не пробралась сквозь разбитую посуду и разбросанные товары. Здесь она внезапно увидела мистера Форсайта, лежащего мертвым на полу, его голова была расколота, как будто это была дыня.

В нескольких шагах за ним лежала миссис Форсайт, голая и наполовину покрытая белой мукой, которая высыпалась из бочек. Три стрелы вонзились в ее грудь, настолько сильно, что прошили ее насквозь, прибив к полу.

Мэгги почувствовала такой шок, что едва не потеряла сознание. Она вынуждена была опереться о прилавок.

На мгновение она подумала, что ее желудок вывернет наизнанку.

Глядя на голую, с широко разведенными ногами женщину со стрелами в груди, она подумала о том, как ей повезло. И как повезло и Перл, и Кларе, и всем женщинам, которые все еще были живы.

Сама она даже не была ранена. Она должна была помочь тем, кто получил ранения. На слабость не было времени.

Мэгги пошла назад, туда, где лежали одеяла, и вместо того, чтобы взять одно одеяло, она взяла три. Одним она тщательно укрыла миссис Форсайт — три стрелы выпирали, но с этим она ничего не могла поделать. Одеяло не укрыло ее полностью — тонкие ноги бедной старухи торчали из-под него, что показалось неправильным.

Она вернулась, взяла другое одеяло и укрыла им ноги миссис Форсайт. Мужчины займутся стрелами, когда придут, чтобы вынести тела.

Затем она накрыла хорошим одеялом расколотую голову мистера Форсайта и вышла на улицу, чтобы помочь своей подруге. Один из мужчин с ружьем стоял у крыльца, когда она вышла.

— Что с Форсайтами? — спросил он, всматриваясь в одно из разбитых окон.

— Оба мертвы, — ответила ему Мэгги. — В ней три стрелы, насквозь.

Затем она развернула другое одеяло, осторожно прошла через гвозди и завернула в одеяло Перл, которая все еще, сгорбившись, стояла внизу на улице. Три стрелы все еще торчали в ее спине, но, по крайней мере, она была прилично прикрыта, когда Мэгги проводила ее к дому.

6

Как только Айниш Скалл увидел на некотором расстоянии лошадь, он скрылся за небольшим уступом скалы и стал ждать. Лошадь, все еще находившаяся далеко, казалось, была одинока. Скалл вынул свой бинокль и ждал, пока лошадь приблизится, поскольку животное как будто вело себя неестественно. Оно медленно шло и часто оглядывалось назад — странное поведение для одинокой лошади в пустынной стране.

Прошло более часа, прежде чем лошадь оказалась достаточно близко к Скаллу, чтобы он смог увидеть, что она тянет за собой человека, человека в бессознательном состоянии, индейца, надежно связанного в запястьях и лодыжках и привязанного к лошади веревкой из сыромятной кожи.

На обширной скудной равнине не было видно никого, кроме одинокой лошади, медленно идущей и тянущей человека. Кто-то, очевидно, хотел, чтобы лошадь затаскала человека до смерти. Этот кто-то, как считал Скалл, был, вероятно, Аумадо.

Знаменитая Обувь много рассказывал о жестокости Аумадо по отношению к пленникам. Быть затасканным до смерти лошадью — это было очень мягкое наказание, которое Аумадо давал не каждому, если Знаменитой Обуви можно было верить.

Когда лошадь находилась на расстоянии всего ста ярдов, Скалл пополз вниз, чтобы взглянуть поближе. Приблизившись, он увидел, что тело связанного человека было покрыто массой царапин, на нем оставалось очень мало кожи.

Скалл внимательно посмотрел в сторону южного горизонта, удостоверяясь, что там нет никаких облаков пыли в воздухе, которые оставляют за собой всадники. Он также присматривался к связанному человеку, чтобы понять, не изображает ли тот просто беспамятство. Казалось маловероятным, что человек, такой ободранный и оцарапанный, мог бы быть угрозой для него. Но многих павших борцов с индейцами успокоили до смерти именно такие разумные соображения.

Убедившись, что можно безопасно подойти, Скалл остановил лошадь. Он сразу увидел, что связанный человек дышит. Скалл не видел в нем пулевых отверстий. На спине у него висел небольшой колчан без стрел.

Во лбу его зияла глубокая рана. Вышивка бисером на небольшом колчане была работы команчей, подумал Скалл. Ремни в его запястьях и лодыжках были затянуты так туго, что плоть вздулась вокруг ремней.

Быстро осмотрев следы лошади, Скалл установил, что лошадь была той, за которой он следовал сотни миль. Это было лошадь Трех Птиц, но Скалл не думал, что именно Три Птицы привязан к ней.

Три Птицы был тощим, как рассказывал ему Знаменитая Обувь, а связанный человек был невысок и коренаст.

— Пинающий Волк, — произнес вслух Скалл.

Он думал, что звук его имени сможет привести человека в чувство, но, конечно, «Пинающий Волк» было только его английским именем, а его имени на языке команчей Скалл не знал. Скаллу очень хотелось бы узнать, что же произошло с Тремя Птицами, и был ли Аумадо поблизости, но он не надеялся получить такую информацию от человека без сознания, на языке которого он не говорил.

Теперь, когда Скалл находился в стране Черного Вакейро, он передвигался в основном по ночам, и его картой были звезды. Он знал, что ущелье, в котором находилась крепость Аумадо, было покрыто трещинами и изрезано множеством маленьких пещер, некоторые из них были не больше, чем выбоина на скале, но некоторые были достаточно глубокими, чтобы хорошо укрыть человека.

Несомненно, Аумадо выставил стражу, но Скалл достаточно долго был командиром, чтобы верить в то, что люди будут постоянно бодрствовать в долгие ночные часы. Если бы он мог пробраться ночью и залечь в одной из сотен пещер, он, проявив терпение, мог бы сделать меткий выстрел в Аумадо. Знаменитая Обувь сказал ему, что старику не нравится тень. Он проводил свои дни на одеяле и спал ночью снаружи, рядом с маленьким походным костром. Вопрос состоял в том, что надо было попасть в пещеру с хорошим сектором обстрела. Конечно, если бы он выстрелил в Аумадо, то бандиты могли бы ворваться в его пещеру как шершни и убить его, но возможно и нет. Аумадо, как рассказывали, был столь же жесток и непреклонен со своими людьми, как и с пленниками. Большинство бандитов могло оставаться с ним только из страха. Если бы старик был мертв, они могли бы просто уехать.

Это была авантюра, но Скалл и не возражал. Действительно, он пришел в Мексику, чтобы сделать именно такую ставку. Но сначала он должен был войти в Желтый Каньон и найти хорошо расположенную пещеру. Знаменитая Обувь особенно предупреждал его о человеке по имени Тадуэл, разведчике, чьей задачей было наблюдение за границами страны Аумадо, чтобы заранее обнаружить злоумышленников.

— Тадуэл узнает, что ты там, прежде чем ты узнаешь это сам, — уверял его Знаменитая Обувь.

— Ну, это слишком загадочно, что ты имеешь в виду? — спросил Скалл, но Знаменитая Обувь не сказал больше ничего. Он предупредил Скалла, но ничего не уточнил, кроме того, что Тадуэл ездил на пятнистой лошади и носил два ружья.

Скалл посчитал, что причиной сдержанности этого человека является профессиональная ревность. Знаменитая Обувь не пропускал следы, и Тадуэл, очевидно, тоже.

Между тем сумерки превращались в ночь, и у Скалла были лошадь и человек без сознания, с которыми надо было что-то решать. Команч, вероятнее всего, был Пинающим Волком, вором, который увел Гектора. При других обстоятельствах Пинающий Волк был человеком, которого он немедленно убил бы или попытался бы убить. Но сейчас этот человек был без сознания, связан и беспомощен. Со Скаллом или без него, он не мог выжить. Скалл знал, что одним взмахом своего ножа он мог бы перерезать горло этому человеку и избавить границу от знаменитого налетчика. Но, вытащив свой нож, он просто перерезал веревку из сыромятной кожи, которой человек был привязан к лошади.

Затем он быстро пошел по направлению к горам, оставив потерявшего сознание человека связанным, но не мертвым.

— Зуб за зуб... Библия и меч, — сказал он вслух на ходу.

Пинающий Волк, смелая кража которого освободила его от надоевшего ему командования, подарил ему прекрасную возможность для чистого приключения — приключения в одиночку, которое он любил больше всего. Он мог противопоставить свою сноровку неумолимой стране и еще более неумолимому врагу.

Вот ради этого он и пришел на запад, в первую очередь: ради приключения. Преследование последних дикарей до полного их истребления, было приключением, разбавленным политикой и долгом.

Человек, привязанный к лошади, был тайной, и Скалл предпочел оставить ему тайну. Он не желал выхаживать его, но и не хотел убивать. Это мог быть Пинающий Волк или просто странствующий индеец, которого захватил старый Аумадо. Перерезав веревку, Скалл дал человеку шанс. Если он сумеет найти на своем пути еду и воду.

Но Айниш Скалл не намерен был тратить ночь на разрешение таких проблем. Человек может идти, если он будет в состоянии. У него самого было десять часов быстрой ходьбы, и он хотел быть на месте. Мысль о том, что ждет его впереди, будоражила его кровь и ускоряла шаги. У него была надежда только на себя самого, он зависел только от себя, все было точно так, как ему нравилось. К утру, если он продолжит движение, он должен быть в каньоне Желтых Утесов. Тогда он мог лежать под скалой и ждать, пока солнце закончит свою короткую зимнюю дугу. Возможно, когда ночь наступит снова, если он совершит рывок, то может проползти мимо охраны Аумадо и проложить себе путь в утесы, где он мог бы найти достаточно глубокую пещеру, в которой можно было укрыться в течение дня. Если же он найдет подходящую пещеру, тогда он должен быть уверен, что его ружье в хорошем состоянии — он прошел большое расстояние с ружьем через плечо. Прицел, возможно, тоже нуждается в наладке. Аумадо, говорили, быстр, несмотря на свой возраст. Конечно, он был быстр тогда, в первый раз, когда Скалл преследовал его. Маловероятно, что старик задержится надолго на открытом месте, как только Скалл начнет стрелять в него.

Он должен был ранить его, по крайней мере, с первого выстрела, а еще лучше убить его наповал.

Ночью поднялся свежий, колючий северный ветер, но Скалл едва обращал на него внимание. Он шел быстро в течение десяти часов, редко останавливаясь дольше, чем требуется на глоток воды. Дважды он испугал маленькие стада пекари, а как-то чуть не споткнулся о спящего чернохвостого оленя.

Обычно он подстрелил бы оленя или одну из свиней, но на этот раз воздержался, помня Тадуэла, разведчика, который будет знать, что он здесь раньше, чем сам Скалл узнает об этом. Не следует стрелять из ружья, когда поблизости такой человек.

К рассвету Скалл остановился. Чем ближе он приближался к опасности, тем сильнее обострялись его чувства. На мгновение, когда он мочился, он вспомнил свою жену Айнес. Эта женщина думала, что могла удержать его своим горячим желанием, но потерпела неудачу. Он был в одиночестве в Мексике рядом с беспощадным врагом, и все же не сомневался, что он самый счастливый из всех живущих людей.

7

У входа в лагерь в Желтых Утесах валялось множество человеческих черепов. Трем Птицам хотелось бы остановиться на некоторое время и осмотреть черепа, ведь в этой куче могли оказаться головы его друзей. Аумадо убил много команчей, некоторые из них были друзьями Трех Птиц. Вероятно, несколько их голов лежат в куче. На многих черепах, как он видел, все еще сохранились волосы.

Трем Птицам было любопытно. Он никогда раньше не видел столько черепов, и он хотел бы узнать, сколько их было в куче, но спросить об этом ему казалось невежливым.

— Это лишь некоторые головы, которые он отрезал людям, — заметил Тадуэл дружественным голосом.

Три Птицы не ответил. Он считал, что Тадуэл не настолько дружественный, как звучал его голос.

Он мог бы быть человеком, который сдирал кожу с людей. Три Птицы не хотел праздно болтать об отрезанных головах с человеком, который мог бы содрать кожу с него.

— Хотя он не возьмет твою голову, — сказал Тадуэл. — Для тебя будет яма или утес.

Три Птицы скоро заметил, что лагерь, в который они пришли, был беден. Два человека только что убили коричневую собаку и разделывали ее так, чтобы она могла поместиться в котелок повара. Несколько женщин, выглядевших очень усталыми, размалывали зерно. Старик с несколькими ножами, висящими на его поясе, вышел из пещеры и смотрел на него.

— Это тот, кто сдирает с людей кожу? — спросил Три Птицы.

— Все мы сдираем кожу людей, — ответил Тадуэл. — Но Гойето стар, как Аумадо. У Гойето большая практика.

Три Птицы подумал, что все это кажется очень странным.

Аумадо, как предполагалось, украл много сокровищ во время грабежей, но он не казался богатым. Он просто походил на старого, темного человека, который был жесток к людям. Это приводило в замешательство. Три Птицы прервал свою песню смерти, озадаченный всем этим.

Он задавался вопросом, умрет ли Пинающий Волк после того, как его связали и привязали к лошади.

Трех Птиц скоро ссадили с лошади и разрешили сесть у одного из лагерных костров, но никто не предложил ему еды. Вокруг него были Желтые Утесы, рябые от пещер. Высоко над утесами летали орлы. Орлы, а также канюки. Три Птицы был поражен, увидев столько великих птиц высоко над утесами. На равнинах, где он жил, он редко видел так много орлов.

Он ожидал, что его подвергнут пыткам, как только приведут в лагерь, но никто не спешил подвергать его пыткам. Тадуэл вошел в пещеру с молодой женщиной и надолго пропал. Больших отрядов бандитов, которыми, как говорили, командовал Аумадо, нигде не было заметно. Здесь было всего пять или шесть человек. Аумадо пришел и сел на одеяло. Три Птицы перестал петь свою песню смерти. Казалось глупым петь ее, когда никто на него вообще не обращал внимания. Две старухи пекли маисовые лепешки, которые вкусно пахли. В лагере команчей всегда кормили пленных, даже если их должны были скоро убить или подвергнуть пыткам, но это, казалось, не было обычаем в лагере Аумадо. Никто не угостил его маисовыми лепешками или чем-либо еще.

Когда день почти прошел, пришел Тадуэл и сел рядом с ним. Странным в этом человеке, который был белым, но очень грязным, было то, что его левый глаз все время моргал — черта, которая привела Трех Птиц в замешательство.

— Сегодня я был с шестью женщинами, — сообщил Тадуэл. — Женщины принадлежат Аумадо, но он позволяет мне пользоваться ими. Сам он слишком стар для женщин. Его единственное удовольствие — это убивать.

Три Птицы сохранял спокойствие. Он полагал, что они могли начать пытать его в любое время. Если бы это произошло, то ему бы понадобилось все его мужество.

Он не хотел расслабляться, болтая с таким хвастуном, как Тадуэл. Он думал о том, жив ли еще Пинающий Волк. Если лошадь все еще тащила его, он, вероятно, полностью лишился кожи.

Наконец, Аумадо встал и жестом показал Тадуэлу, чтобы тот привел пленника. Тадуэл перерезал ремни, которыми связали лодыжки Трех Птиц, и помог ему встать на ноги. Аумадо привел их к основанию одного из высоких утесов, где была большая яма. Тадуэл подвел Трех Птиц к краю ямы и указал вниз. На дне Три Птицы увидел несколько гремучих змей, а также пару крыс.

— Ты еще не видишь скорпионов и пауков, но их там много, — сообщил Тадуэл. — Каждый день женщины ходят и переворачивают камни, чтобы найти побольше скорпионов и пауков для ямы.

Без слов Аумадо повернулся к утесу и начал взбираться вверх по узким ступеням, вырубленных в скале. Ступени вели все выше и выше к вершине утеса.

Аумадо поднимался по ступеням довольно легко, но Три Птицы из-за связанных рук испытывал некоторые затруднения. Он не мог пользоваться поручнями, как это делали Аумадо и Тадуэл. Видя, что ему трудно идти, Тадуэл начал оскорблять его.

— Ты не великий скалолаз, — сказал он. — Аумадо стар, но он уже почти на вершине утеса.

Это было действительно так. Аумадо был уже не виден над ними. Три Птицы постарался не обращать внимания на Тадуэла. Он сосредоточился на том, чтобы переставлять ноги вверх по ступеням. Он никогда прежде не поднимался так высоко.

В его стране, красивой стране равнин, даже птицы не летали на такой высоте, на какую его заставили подняться. Ему казалось, он был так же высоко, как и облака, хотя стоял ясный безоблачный вечер. Позади него Тадуэл нервничал из-за медленного подъема Трех Птиц. Он начал колоть его ножом. Три Птицы старался не обращать внимания на уколы, хотя скоро обе его ноги были окровавлены. Наконец он достиг вершины утеса.

Черный Вакейро стоял там, ожидая. Подъем занял много времени, и небо было уже красным от заката. Когда Три Птицы достиг вершины, он обнаружил, что его легкие болят. Казалось, на Желтых Утесах не хватало воздуха.

Вокруг него лежало пространство, огромное пространство, с пиками Сьерра-Пердида, окрашенными закатом в красный цвет, простиравшимися так далеко, насколько хватало глаз.

Три Птицы поднялся так высоко, что он был совершенно не уверен, что все еще находится на земле. Ему казалось, что он поднялся в царство птиц, птиц, в честь которых его назвали. Он был в стране орлов. Неудивительно было, что ему едва хватало воздуха для дыхания.

Недалеко от края обрыва было четыре столба, врытых в землю, с веревками, тянущимися от столбов за край утеса. Рядом четверо мужчин, столь же темных как Аумадо, сидели на корточках у небольшого костра. Аумадо сделал жест, и темные мужчины подошли к первому столбу и потащили веревку.

Внезапно, пока темные мужчины тянули, Три Птицы услышал громкое хлопанье крыльев, и несколько больших стервятников закружились у края утеса, почти у самых их лиц. Один из стервятников, с красной полоской мяса в клюве, кружился так близко к Трем Птицам, что тот, возможно, мог коснуться его рукой.

Три Птицы задавался вопросом, зачем странный старик и его тощий бандит привели его так высоко на утес, но он не успел, как следует, подумать, как темные мужчины вытащили клетку, изготовленную из ветвей мескитового дерева, крепко привязанную веревкой к вершине утеса. Клетка была небольшой. Для мертвого человека, находившегося в ней, было не так много места, пока он был жив, но стервятники могли легко просовывать головы и постепенно поедать труп. Скелет человека был еще не тронут, но большую часть плоти уже съели. От человека, который был маленьким, как темные мужчины, которые подняли клетку, осталось немного. Как только клетку поставили на землю, темный мужчина открыл ее и быстро сбросил то, что осталось от зловонного трупа, с обрыва.

Теперь Три Птицы понял, зачем они привели его на вершину утеса. Они собирались посадить его в клетку и подвесить ее над обрывом. Он подошел к краю утеса и посмотрел вниз. Под ним висели еще три клетки.

— Там есть один вакейро, который все еще жив, — сказал Тадуэл. — Мы посадили его всего две недели назад. Сильный человек, если он быстр, то может прожить в клетке месяц.

— Почему он должен быть быстр, если сидит в клетке? — спросил Три Птицы.

— Или он быстр, или не ест, — ответил Тадуэл. — На клетки садятся голуби. Если человек ловок, он может поймать птиц, чтобы поесть. У нас однажды был шулер, который продержался почти два месяца — у него были ловкие руки.

Затем подошел старый Аумадо. Он не улыбался.

— Клетка или яма? — спросил он. — Змеи или птицы?

— На твоем месте я выбрал бы яму, — сказал Тадуэл. – Там теплее. Есть несколько больших крыс, которых ты мог бы съесть, если раньше они не съедят тебя. Или ты мог бы съесть змею.

Три Птицы наблюдал, как сумрак заполняет каньоны на юге. Он чувствовал, что находится в небе, где живут духи. Возможно, духи его жены и детей были недалеко, или духи его родителей, бабушки и дедушки, всех умерших от заразной болезни. Они все были высоко в воздухе где-то рядом с ним. Может быть, и Пинающий Волк умер, и его дух тоже рядом.

— Выбирай, — сказал Аумадо. — Уже почти стемнело. До ямы долгий путь, если ты захочешь яму.

— Разве у тебя нет клетки получше, чтобы посадить меня? — спросил Три Птицы. — Эта клетка грязная. В ней остались куски от того мертвеца, прилипшие к ней. Я не думаю, что мне удобно будет в такой грязной клетке.

Тадуэл был удивлен. Он нервно рассмеялся.

— Это единственная клетка, которая у нас есть, — ответил он. – Возможно, пойдет дождь и смоет часть этой крови.

— Это не единственная клетка, которая у вас есть, — произнес Три Птицы спокойным рассудительным голосом. — Там есть еще три клетки. Я их видел.

— Они заняты, — сказал Тадуэл. – Там вакейро, который все еще жив, и два мертвеца.

— Вы можете выбросить мертвецов, — заметил Три Птицы. — Возможно, одна из тех клеток будет почище.

На утесе воцарилась тишина. Тадуэл смутился. Что этот команч себе думает, что он делает? Надо быть сумасшедшим, чтобы торговаться с Аумадо — это только заставит того придумать что-то еще худшее для пленника.

— Ему не нравится наша клетка, — сказал Аумадо. — Отведите его вниз. Мы позволим Гойето содрать с него кожу.

Прежде, чем Тадуэл успел подойти к нему, Три Птицы сделал два быстрых шага к самому краю утеса. Всего за мгновение он стал недосягаем для старого палача и его мигающего прихвостня.

Ему осталось только ступить назад, и он навсегда уйдет в прекрасный мир, где обитают духи.

Некоторое время он будет лететь как птицы, в честь которых его назвали. Затем он попадет туда, где живут духи, не тратя попусту время в грязной яме или отвратительной клетке. Три Птицы всегда был чистоплотным. Он был рад, что они привели его на эту высоту, где такой чистый воздух. Через мгновение он найдет свое последнее пристанище в воздухе, но до этого он хотел бы сказать несколько слов Аумадо и его прихвостню, пока не покинул их.

— Вы глупцы, — заявил он. — Ребенок может одурачить вас. Скоро придет Большой Конь Скалл, и он не ребенок. Я думаю, что он убьет вас обоих, и тогда вы больше не будете сдирать кожу с людей и сажать их в клетки.

Три Птицы краем глаза видел одного из темных людей, крадущегося к нему вдоль края утеса. Человек был невысок, так невысок, что он, должно быть, думал, что никто не видит его. Но Три Птицы видел его и решил, что достаточно долго говорил с этими двумя бандитами. Где-то в пространстве за его спиной духи слетелись как голуби. Он начал петь свою песню смерти и прыгнул в пропасть.

8

Когда Пинающий Волк пришел в себя, он был слишком слаб, чтобы двигаться. От туго затянутых ремней его конечности одеревенели, и его глаза видели странно. Недалеко он видел лошадь, которая, казалось, была двумя лошадьми, и куст кактуса, который, казалось, был двумя кустами кактуса. Лошадь была лошадью Трех Птиц, та самая, к которой он был привязан. Была только одна лошадь, и все же, когда Пинающий Волк смотрел на нее, их стало две, и один куст стал двумя.

Какое-то колдовство исказило его зрение так, что он видел два предмета, когда был только один. Это, должно быть, сделал Аумадо или кто-то, кто служил ему.

Затем он увидел, что веревка, которой он был привязан к лошади, была перерезана. К своему удивлению около своей головы он увидел след Скалла, след, который он часто видел, пока преследовал рейнджеров до того, как украл Бизоньего Коня. Скалл, должно быть, был тем, кто освободил его, и это тоже его озадачило.

Язык Пинающего Волка распух от жажды.

Когда он сел, мир перевернулся. Лошадь Трех Птиц была все еще двумя лошадьми, но эти две лошади не были далеко. Пинающий Волк знал, что, если он сумел бы освободиться, то мог бы поймать лошадь и поехать на ней к воде. Должна быть вода поблизости, иначе лошадь не осталась бы.

Из-за распухшего языка ему потребовалось длительное время, чтобы разжевать ремни на его запястьях. Было уже темно, когда сыромятная кожа, наконец, поддалась.

Вакейро, которые поймали его, не отобрали у него колчан. В нем не было стрел, поэтому они оставили его. Но на дне колчана был маленький кремневый наконечник, отвалившийся от одной из стрел.

Наконечником он был в состоянии быстро разрезать сыромятные ремни, которые связывали его лодыжки. Мухи жалили его по всему телу, где была содрана кожа. Все, что он мог поделать с мухами, — это набросать на себя песок, чтобы покрыть им места без кожи. Он обнаружил, что не может держать прямо голову. Его шея так болела, что он вынужден был наклонять голову на одну сторону, в противном случае шею пронзала дикая боль.

Когда стемнело, Пинающий Волк почувствовал себя немного лучше. В темноте он не видел два предмета вместо одного. Он медленно пробирался туда, где паслись две лошади, которые были одной лошадью, и когда он добрался туда, одна из лошадей растаяла в другой. Как только он сел на лошадь, она понеслась на север. Пинающий Волк почувствовал, что езда вызывает у него тошноту, также сильные боли стреляли в его голове, но он не останавливался и попытался немного прийти в себя. Он все еще находился в стране Черного Вакейро. Он был так слаб, что его легко было поймать, если бы Аумадо вздумал послать своих людей за ним. Он помнил Трех Птиц, который благородно отправился с ним в Мексику, хотя у него не было там никаких дел. Вероятно, Трех Птиц пытали, но Пинающий Волк знал, что ничего не мог с этим поделать. Боли, стреляющие в его голове, были такие же жестокие, как пытка. Он вынужден был замедлить бег лошади, в противном случае он мог потерять сознание. В таком состоянии он не мог вернуться в Желтый Каньон и попытаться спасти своего друга. Возможно, позже, он мог вернуться со многими воинами и отомстить за него. Даже Бизоний Горб мог бы присоединиться к такому военному отряду. Он не хотел бы, чтобы старик замучил Трех Птиц до смерти.

Ему хотелось вернуться к Желтым Утесам и самому принять пытки.

Под утро лошадь нашла воду, чуть сочащийся родник высоко в каких-то скалах. Бассейн был всего несколько футов в поперечнике, но это было хорошая вода.

Пинающий Волк позволил лошади напиться и затем надежно ее привязал. Затем он лег в воду и позволил ей обмыть его раны. Это обожгло, но и освежило его. Сначала он попил немного, а затем пил больше, пока его язык снова не принял обычный размер.

Вначале он хотел поспать у небольшого бассейна, но побоялся. Люди Аумадо знали о роднике. Они могли бы захватить его здесь. Он остался здесь на час, позволив лошади хорошо напиться, и затем ехал весь день. Было солнечно. Он снова начал видеть два предмета там, где был один. Он видел, как бежал олень, и олень стал двумя оленями. Пинающий Волк знал, что сильное колдовство, должно быть, изменило его глаза.

Боль в шее и голове все еще была сильна, но он продолжал ехать. Он хотел пересечь Рио-Гранде. Помимо боли в голове на его сердце лежала печаль. В нем было слишком много гордыни, и из-за нее он потерял Три Птицы. Все говорили ему, что его план безумен. Даже глупец, такой как Скользящая Ласка, который совершал глупости каждый день, оказался достаточно мудр, чтобы быть противником увода Бизоньего Коня в Мексику. Но он сделал это из собственной гордыни, его гордыня стоила жизни его другу, и он должен будет явиться домой униженным и пристыженным. Аумадо принял Бизоньего Коня, великую лошадь техасцев, как будто ему вручили осла. Он не признал храбрости Пинающего Волка, вообще ничего не признал. Даже храбрость, храбрость великого воина, не имела значения для Черного Вакейро.

Когда Пинающий Волк скакал на север, ему пришло в голову, что проблема с его глазами — вовсе не дело рук злого колдуна. То же самое мог сделать их собственный шаман Червь. Древние духи, возможно, говорили с Червем и сказали ему, что Пинающий Волк опозорил племя своей гордыней, когда отвел Бизоньего Коня к Аумадо. Древние духи ведали, что произошло с Тремя Птицами. Древние духи видели такие события. Они, возможно, пришли к Червю в видении и настояли, чтобы тот произнес заклинание для наказания этого надменного человека, Пинающего Волка. Поскольку в Пинающем Волке было слишком много гордыни, Червь, возможно, произнес заклинание, чтобы изменить его глаза, чтобы они никогда не могли снова видеть ясно. Чтобы он всегда мог бы видеть два предмета там, где был один.

Пинающий Волк был в растерянности. Его голова болела, его друг погиб, и ему предстояло много дней путешествия, прежде чем он вернется домой. Когда же он вернется домой — если он вернется — никто не будет петь о нем песни.

Несмотря на это, Пинающий Волк хотел домой.

Он хотел повидать Червя. Возможно, он был неправ насчет древних духов. Возможно, это один из колдунов Аумадо повредил ему зрение. Возможно, Червь сможет излечить его, чтобы он снова видел только то, что есть на самом деле.

9

Когда Скалл проснулся, у него на уме был Хиклинг Прескотт, а его ноздри чувствовали запах жареного мяса. Его мать, урожденная Тикнор, была подругой детства великого историка, чей дом стоял всего в квартале вниз по склону холма от великого, в георгианском стиле, городского дома, где вырос Айниш Скалл. Мир, конечно, знал этого человека как Уильяма Хиклинга Прескотта, но мать Скалла всегда называла его «Хиклинг». Когда Айниш Скалл уезжал на мексиканскую войну, он из уважения пришел к старику, тогда уже слепому и почти глухому. Скалл считал, что хорошо знать свою историю, когда уходишь на войну, и конечно друг его матери, Хиклинг Прескотт, знал так много об истории Мексики, как никто другой в Бостоне, или во всей Америке. Для Хиклинга Прескотта, конечно, Бостон и был Америкой, большей ее частью, по крайней мере, как он считал.

Дважды до этого, в течение нескольких недель, которые Скалл провел в Бостоне, он, посещая старика, совершил ошибку, взяв с собой Айнес. Но Хиклингу Прескотту не понравилась Айнес. Хотя он не мог видеть, и не слышал о ней, каким-то образом крайняя чувственность Айнес поразила историка, который не был очарован ею. Он не считал, что сыновья Бостона должны жениться на женщинах с Юга. И все же, к его раздражению, немало сыновей Бостона так поступали.

— О, Юг. Там просто отбросы общества, которые привез Джон Смит, мистер Скалл, — сказал старик. — Ваша жена пахнет как испанская проститутка. Я сидел рядом с нею на ужине у Куинси Адамса, и я обонял ее. Наши бостонские женщины так не пахнут, по крайней мере, они пахнут очень редко. Оглиторпы низкого происхождения, вы знаете, чрезвычайно низкого происхождения.

— Но, сэр, Айнес не из Оглиторпов, хотя признаю, что она может издавать аромат время от времени, — сказал Айниш.

— Есть несколько привлекательных мисс прямо здесь, в Бостоне, — сообщил Хиклинг Прескотт ему решительно. — Едва ли я думаю, что вы должны были пускать корни вокруг этого стада Оглиторпов только затем, чтобы найти жену. — Он вздохнул. — Но это уже свершилось, я полагаю, — добавил он.

— Это свершилось, мистер Прескотт, — признал Айниш. — И теперь я уезжаю в Мексику, на войну.

— Вы прочли мою книгу? — спросил старик.

— Каждое слово, — заверил его Айниш. — Я намерен перечитать ее на судне.

— Оглиторпы произвели на свет немало прекрасных шлюх, — сказал старый Прескотт. — Но, как я сказал, это свершилось. Сейчас я работаю над Перу, и это еще не свершилось.

— Я уверен, что труд будет выглядеть мастерски, когда появится, — сказал Айниш.

— Авторитетно, я бы сказал, — исправил старый Прескотт, потягивая немного холодного чая. — Я не думаю, что мы будем воевать с Перу, по крайней мере, не в мое время, и мне нечего посоветовать, если мы будем воевать.

— Мы воюем с Мексикой, сэр, — напомнил ему Айниш.

В большой тусклой комнате, окна которой были завешены черными портьерами, воцарилась тишина. Айниш понял, что он сказал не то. Уильям Хиклинг Прескотт несомненно знал, с кем страна собралась воевать.

— Чтение вашей великой книги заставило меня отправиться на эту войну, — сказал ему Айниш, стремясь компенсировать свой промах. — Если можно так выразиться, от вашего повествования в человеке звучат мощные аккорды. Героизм — борьба — Мехико-Сити. Победа, несмотря на огромное неравенство сил. Немногие против многих. Смерть, слава, жертва.

Историк помолчал мгновение.

— Да, это было, — сказал он сухо. — Но это будет не так, мистер Скалл. Все, что вы там найдете — это грязь и бобы. Мне жаль, что вы женились на той южанке. Как ее все-таки зовут?

— Долли, — напомнил ему Айниш. — И я полагаю, что ее предки приехали с мистером Пенном.

— О, тот лицемер, — сказал историк. — Должно быть, это большое горе для вашей матери — ваш брак. Я скучаю по вашей матери. Она была подругой моего детства, хотя Тикноры в целом скорее огорчительная партия. Ваша мама получила весь блеск в вашей семье, мистер Скалл.

— Да, это так, — согласился Айниш.

В каменном каньоне, в котором Скалл проснулся, думая о Хиклинге Прескотте, не было никаких черных портьер. Стены каньона были бледно-желтыми, как зимний солнечный свет. Скалл спал без костра и проснулся одеревенелым и дрожащим. Таким утром можно было бы поприветствовать немного похоти Айнес, хоть и не имеющей оправдания.

Конечно, он был в Мексике, завоевание которой так ярко описал Хиклинг Прескотт. Кортес и его малочисленные люди захватили страну и разрушили цивилизацию.

Когда Скалл пошел в дом старика накануне своего отъезда на войну, он хотел немного разговорить его, чтобы узнать его взгляды на события, которые он, вероятно, понимал лучше любого живущего человека. Но старик был равнодушен и непроницаем. То, что он знал, было написано в его книге, и он не видел необходимости в повторении этого молодому человеку.

— Я не профессор, их есть немало в Гарварде, — сказал он.

— Победите их и возвращайтесь домой, сэр, — посоветовал он, провожая Айниша к двери.

То, что он встал со своего кресла и сам проводил Айниша к двери, была большая любезность, и Айниш знал это — в конце концов, для провода посетителей был дворецкий. Любезность, несомненно, была оказана благодаря нежным воспоминаниям историка о его матери.

— Я бы на вашем месте оставил ту девушку Оглиторп в Джорджии, — сказал старик, когда он стоял в двери, глядя на Бостон, который не мог видеть. — Она не причинит много вреда, если останется в Джорджии, запах Оглиторпов не разносится так далеко.

Но все-таки мясной запах, а не воспоминание о старом, ворчливом историке, пробудил Айниша Скалла от его холодного сна в желтом каньоне. То, что он почувствовал, был запах приготовленного мяса.

Он чувствовался не постоянно, а периодически, каждые несколько минут, когда запах приносил ветер, меняя направление.

Скалл осторожно осмотрелся. Земля была изломана и неровна. Возможно, кто-то еще расположился лагерем позади одного из бугров, готовя оленя или свинью.

И все же, костер давал бы дым, а он не видел дыма.

Это мясной сон, сказал он себе. Я мечтаю об оленине и свинине, потому что у меня в желудке урчит от голода. Я так голоден, что во сне чую запахи.

Его единственной пищей накануне было три голубя — он подкрался к ним в полумраке раннего утра и сбил их с насеста палкой. Он обжег жирных птиц на небольшом костре и съел до наступления рассвета. Он знал, что находится в области старого убийцы, Аумадо, и не хотел стрелять из ружья в течение нескольких дней. Поэтому, как правило, Айниш Скалл постился.

Он видел людей, убитых в сражении, потому что страх и ужас заставили их потерять контроль над желудком или кишечником. Во время сражения, с его точки зрения, боец должен оставаться голодным. Не время пировать, когда начинается бой.

Все-таки он был человеком, и не мог быть полностью невосприимчивым к запаху жареного мяса. Затем он уловил движение на запад. Через мгновение в поле его зрения появился койот с торчащими ушами, бегущий к горным хребтам на юг. Койот двигался целенаправленно, возможно, он также учуял запах мяса. Возможно, в конце концов, это был не запах во сне, который заставил его проснуться в Желтом Каньоне.

Скалл решил, что может также последовать за койотом, ведь у того было лучшее обоняние, чем у него, и он приведет его к мясу, если там есть мясо.

Он шел в течение двух часов, держа койота в поле зрения. На длительные промежутки времени он терял запах мяса полностью, но потом, когда ветер менялся на южный, он снова его чувствовал. Между двумя серыми горными хребтами он потерял койота. Местность незначительно повысилась. Он пересекал столовую гору, или плато, почти лишенное растительности.

Запах теперь стал постоянным, настолько постоянным, что Скалл мог с уверенностью сказать, что готовили не мясо оленя или свиньи: это была конина. Он часто ел конину во время походов на Запад и не думал, что мог ошибиться в своей догадке. Где-то рядом готовили конину. Но почему запах относило почти на дюжину миль к каньону, где он спал?

Затем Скалл начал замечать следы, много следов. Он пересекал маршрут значительного переселения. Было несколько следов лошади, но большинство мигрирующих людей были пешими. Некоторые были босы, некоторые носили мокасины. Были даже следы собаки. Это выглядело так, как будто целая деревня перемещалась через безлюдное плато.

Тут Скалл увидел дым, который, казалось, поднимался с земли, впереди от него в миле или более. Дым поднимался как будто от скрытого костра. Он не знал, как поступить дальше, но почувствовал себя в опасности. Он был как на ладони, на голой столовой горе, где только что прошло более ста человек. Скалл быстро осмотрелся, надеясь увидеть хребет, холмик или участок шалфея, что-либо, где можно было укрыться, даже нору, куда он мог заползти, пока наступит темнота, но не было ничего. Кроме того, он был обут в сапоги с твердой подошвой, и его следы были как дорожный знак для любого острого глаза.

Скалл развернулся и поспешил назад к своему последнему укрытию, постаравшись стереть или, по крайней мере, затоптать свои следы. Внезапно он почувствовал себя в гораздо большей опасности, чем это когда-нибудь было во все годы его военной службы. Его охватила какая-то паника, желание спрятаться до наступления темноты. Потом он мог вернуться и раскрыть тайну дыма и запаха приготовленного мяса.

Скалл торопился назад, зачищая как можно тщательней свои следы. Последний хребет был скалистым. Он был уверен, что сумеет зарыться под одним из камней и находиться в безопасности до ночи.

Тут он увидел старика, подходящего к нему вдоль его собственных следов. Он видел его всего мгновение, и вспомнил что-то, о чем говорил Знаменитая Обувь.

— Аумадо всегда будет позади тебя, — сказал ему Знаменитая Обувь. — Не ищи его впереди. Когда он захочет тебя, он появится, и он будет позади тебя.

Память вернулась слишком поздно. Черный Вакейро просто шел по следу, оставленному его сапогами. Старик, казалось, был в одиночестве, но Скалл знал, что его люди должны были быть где-то поблизости.

Старик не дожил бы до преклонного возраста, если бы был глупцом.

Скалл решил, что будет просто продолжать идти с опущенной головой, делая вид, что не заметил Аумадо, пока тот не будет в зоне досягаемости выстрела.

Лучше всего он стрелял из положения лежа. Когда расстояние достаточно сократится, он просто упадет на землю и выстрелит. Одним хорошим выстрелом он сумеет уничтожить Черного Вакейро, старого бандита, который преследовал поселенцев вдоль границы так же жестоко, как Бизоний Горб — поселенцев вдоль северных рек.

Конечно, бандиты, вероятно, подбежали бы к нему и убили его, но зато Скаллу не пришлось бы умирать дома. Его брат свалился с китобойного судна у Гебридов и утонул. Его дядя Фортескью выпил отравленный квас в Черкассии, а его отец пробовал кататься на коньках на льду замерзшей реки Миннесота и был убит группой индейцев кри. Скаллы умирали ярко, но никогда не в собственной постели.

Скаллу надо было пройти всего сто ярдов, прежде чем Аумадо окажется на расстоянии выстрела. Он не хотел рисковать, стреляя с дальнего расстояния. Три минуты займет у него путь в сто ярдов. Затем ему придется выбирать между несомненным мученическим концом и очень сомнительной дипломатией. Если он выберет дипломатию, то будет жить до тех пор, пока Аумадо не позволит ему умереть, возможно, после нескольких дней пыток. Это выбор, который не делали его предки. Его брат не хотел падать с китобойного судна, его дядя Фортескью понятия не имел, что квас был отравлен, а его отец просто катался на коньках, когда его зарубили кри.

Скалл шел навстречу. Аумадо был уже на расстоянии выстрела. Скалл не стрелял.

Слишком любопытно, что это был за дым, сказал он себе.

Возможно, он посчитает меня такой прекрасной добычей, что пригласит на обед.

Затем он увидел справа от Аумадо четырех маленьких темных мужчин. С левой стороны от него появился высокий человек на пятнистой лошади. Черный Вакейро, действительно, был не один.

На мгновение Скалл дрогнул. Всего шесть человек были против него. У Аумадо не было оружия. Единственный бандит был тощим человеком на пятнистой лошади. Скалл мог выстрелить в него, захватить лошадь и бежать. Его боевой дух повысился. Он собирался уже прицелиться из ружья, когда, взглянув через плечо, увидел к своему изумлению еще четырех темных мужчин позади себя, на расстоянии тридцати ярдов. Они выросли, как будто из-под земли, и у них были болас, короткие ремни из сыромятной кожи с камнями на концах, которые мексиканцы бросали в ноги рогатого скота или оленя, чтобы опутать ноги и свалить на землю.

Скалл не стал целиться. Он знал, что слишком долго думал. Теперь надо было выбирать дипломатию. То, что темные люди выросли ниоткуда, тревожило. Он перед этим тщательно осмотрел местность и никого не видел. Но они были там, и жребий был брошен.

Аумадо подошел и остановился на расстоянии десяти футов от Скалла.

— О, привет из Гарварда, — сказал Скалл. — Я — капитан Скалл.

— Ты приехал как раз вовремя, капитан, — сказал старик.

Человек на пятнистой лошади остановился позади него. Он подмигивал одним глазом. Темные люди отступили, безмолвные как камни.

— Как раз вовремя для чего, сэр? — спросил Скалл.

— Чтобы помочь нам съесть твою лошадь, — сообщил ему Аумадо. – Как раз ее мы готовим, там, в нашей яме.

— Гектор? – спросил Скалл. — Библия и меч, у вас должно быть большая яма.

— Да, у нас большая яма, — ответил Аумадо. — Мы готовили его три дня. Я думаю, что он уже готов. Если ты отдашь этому человеку свое ружье, мы можем пойти и попробовать его.

Высокий бандит подъехал поближе.

Скалл передал ему ружье. Сопровождаемый темными людьми, Айниш Скалл последовал за Аумадо к поднимающемуся дыму.

Скалл стоял на краю кратера, удивленный сначала самим кратером, а затем тем, что увидел в нем. Длина кратера от края до края, по его мнению, составляла одну милю. Внизу, на его дне, находились сто или больше человек, следы которых он видел — мужчины и женщины, молодые и старые.

Все они ждали. Дым поднимался из ямы в центре кратера, Гектор, чья голова отсутствовала, был приготовлен стоя, прямо в шкуре.

Старик, Аумадо, почти не обращал внимания на Скалла с момента капитуляции последнего. Его веки опустились настолько низко, что трудно было увидеть глаза. Мужчины отгребли подальше слой углей, которые покрывали яму в течение трех дней. Угли были сложены в кучи вокруг ямы, многие из них все еще краснели.

— Мы еще никогда не готовили такую большую лошадь, — заметил Аумадо.

— Он, кажется, основательно обуглен, — наблюдал Скалл. — Ты мог бы уже позволить начало пиршества.

Он чувствовал досаду. Старик отнесся к его приходу настолько небрежно, как будто до этого он получил письмо, из которого узнал дату и время прихода. Он шел в Мексику, убежденный в том, что проявляет чрезвычайную хитрость, и все же Аумадо вычислил время его прихода настолько точно, что успел закончить жаркое из Гектора как раз к этому моменту, как будто хотел сделать Скаллу приятное.

Сейчас нужда, которая преследовала его всегда с тех пор, как он выбрался из Бостона — не только Бостона, как места, но и Бостона, как способа существования — забросила его в кратер в Мексике, где сто темных людей ждали, когда начнется поедание его лошади.

Аумадо сделал жест, и сидевшие на корточках ожидающие люди вскочили на ноги и как рой набились в яму вокруг дымящейся лошади. Блеснули ножи, много ножей. Полосы кожи были сорваны, открыв темную плоть, которая скоро стала истекать кровью от сотен надрезов. Некоторые, у кого не было ножей, отрывали мясо пальцами.

— Они голодны, но твоя лошадь утолит их голод, — сказал Аумадо. — Мы сейчас спустимся. Я припас лучшую часть для тебя, капитан Скалл.

— Это большой кратер, — заметил Скалл, когда они спускались. — Интересно, что создало его?

— Огромная скала, Ягуар сбросил ее с неба, — ответил Аумадо. — Он сбросил ее давно, задолго до людей.

— Я полагаю, что в Гарвардском колледже мы назвали бы это метеором, — сказал Скалл.

Затем он увидел, как четверо мужчин отгребли угли от другой ямы, меньшей по размеру. Эта яма была скромной, всего на несколько лопаток углей. Когда угли были разбросаны, мужчины сняли что-то на двух длинных шестах, нечто парящее и дымящееся, завернутое в тяжелую мешковину. Они поднесли свой груз к большой плоской скале и опустили его. Аумадо вынул нож, подошел и начал разрезать мешковину.