Луна команчей - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Лэрри Макмертри (ч. 13)

Конечно, Знаменитая Обувь знал, что маленькие коричневые совы иногда забирались в норы луговых собачек, чтобы поймать змей или съесть молодых луговых собачек, но это была не такая сова. Эта сова была белоснежной, хотя сейчас не зима, и не было никаких причин для белой совы вылетать из норы у скалы. Капитан Колл и капитан Маккрей заметили ее, а затем она полетела дальше, пока Знаменитая Обувь не потерял ее из виду в белом солнечном свете.

Конечно, сова предвещала смерть, так было всегда. Но это была не обычная сова, поэтому смерть, которую она предвещала, не будет смертью обычного человека. Хотя Знаменитая Обувь был очень напуган, когда сова пролетела перед ним, он скоро понял, что сова предвещает не его смерть. Он был всего лишь обычным человеком, которому нравилось лежать со своими женами, когда он бывал дома, и которому нравилось путешествовать по стране, когда он достаточно належался со своими женами. Конечно, он был хорошим следопытом, но недостаточно хорошим, чтобы о его смерти должна была объявить великая белая сова.

Именно о другой смерти, смерти великого человека, должно быть, объявляла пролетевшая белая сова. Знаменитая Обувь подумал, что мог умереть один из капитанов, которые были великими людьми техасцев. Тогда можно было понять очевидную глупость путешествия Голубой Утки вглубь Льяно — это была просто уловка.

Возможно, где-то впереди он устроил засаду. Возможно, он спрятался в какой-то норе, как сова, ожидая момента, когда можно будет подстрелить одного из капитанов.

— Вы видели сову? — спросил Знаменитая Обувь, подойдя к капитанам.

— Заметили, довольно прелестная, — бодро ответил капитан Маккрей. — Не слишком часто увидишь больших белоснежных сов так низко.

Огастес был рад, что в отряде остались только необходимые люди, несмотря на то, что у него для вечерней карточной игры стало меньше жертв.

Знаменитая Обувь, услышав легкомысленный и веселый тон капитана Маккрея, понял, что, как и всегда, бесполезно говорить с белыми о серьезных вещах. Сова, предвестник смерти, самая внушительная и важная птица, которую он когда-либо видел, летала над головами двух капитанов, а они видели в ней просто красивую птицу. Если бы он попытался убедить их, что птица вылетела из земли, где жил дух смерти, то они просто высмеяли бы его.

Капитан Колл не больше был обеспокоен появлением совы, чем капитан Маккрей, поэтому Знаменитая Обувь решил молчать. Он повернулся и снова отправился на запад, но на этот раз он двигался очень осторожно, думая, что Голубая Утка мог устроить засаду где-нибудь недалеко впереди в норе, и это можно будет заметить только тогда, когда станет слишком поздно.

Когда жизненные силы Мэгги стали подходить к концу, ее больше всего мучил страх в глазах сына. Ньют знал, что она умирает. Все знали об этом. Он изо всех сил пытался освободить ее от домашних хлопот. Он был способным мальчиком: он мог немного готовить и убирать. Даже если это была тяжелая работа, но ему по силам, то Мэгги редко должна была просить, чтобы он выполнил ее. Он просто выполнял ее и выполнял со знанием дела. Этим и многим другим он напоминал ей своего отца.

Поэтому, размышляя о Ньюте, Мэгги обретала покой. Она считала, что хорошо воспитала его. Если бы рейнджеры или Стюарты просто позаботились бы о нем пару лет, то он достаточно подрос бы, чтобы самому зарабатывать себе на жизнь. Мэгги надеялась, что его примут к себе рейнджеры.

— Мальчик должен остаться со своим отцом, — однажды сказала она своей подруге Перл Коулмэн.

Мэгги удалось спуститься по ступенькам, чтобы поработать немного в огороде, но спуск исчерпал ее силы. Ее не хватило на большее, чем просто посидеть посреди бобовой грядки. Ньют особенно любил зеленую фасоль и горох.

Хотя у Перл Коулмэн было много поклонников, она так и не вступила в повторный брак. Ее поклонниками были, в основном, мужчины, мало знакомые с этими местами. Большинство из них не знало, что ее изнасиловали команчи, не знали, почему повесился Длинный Билл. Хотя Перл был одинока, она боялась вступить в повторный брак. Как только прошлое проявится, ее новый муж мог бы отказаться от нее или повторить то, что сделал Длинный Билл.

Поскольку Перл была одинока и знала, что у нее, вероятно, никогда не будет своего ребенка, она предложила взять к себе маленького Ньюта, когда Мэгги покинет их.

— Он должен быть со своим отцом, даже если его отец не признает его, — настаивала Мэгги.

Перл не выносила Вудро Колла, но она не хотела утомлять свою подругу спорами.

Для Мэгги Тилтон посидеть в огороде под весенним солнечным светом стало редкой возможностью. Лучше не портить ей удовольствие.

— Мэг, ведь так и будет, — сказала Перл. — Ньют может оставаться со мной, когда мужчины уедут, и ночевать вместе с парнями, когда они дома.

— Хорошо, если ты не будешь возражать, — ответила Мэгги.

От дома Перл до казарм рейнджеров было всего несколько минут ходьбы. Перл так хорошо готовила. Досадно было бы для Ньюта пропустить такую вкусную еду.

— Я думаю, что Стюарты захотят, чтобы он немного работал в магазине, когда надо что-нибудь распаковать, — сказала Мэгги.

Перл не особенно нравились Стюарты — с ее точки зрения, они слишком быстро настаивали на оплате ее счетов — но она не возражала. Если бы Ньют мог зарабатывать время от времени двадцать пять центов, было бы неплохо.

— Всем в этом городе нравится твой мальчик, — уверила ее Перл. — О нем будут хорошо заботиться — ты можешь не переживать об этом.

Мэгги знала, что Перл права. Было много доброжелательных людей в Остине, которые интересовались Ньютом. Многих она встречала в церкви или обслуживала в магазине. Времена после начала войны были трудные, и большинство людей обеднело, но она не сомневалась, что люди будут следить, чтобы ее ребенок хорошо питался и одевался. Понимание этого, тем не менее, не оставляло ее разум в покое — как могла мать не волноваться о своем ребенке? Ей хотелось бы еще раз хорошо поговорить с Огастесом о будущем Ньюта. Ей хотелось бы, даже, просто сидеть у окна и видеть, как Ньют учится набрасывать лассо под руководством Дитса и Пи Ая. Ее успокаивало, когда он находился в компании с мужчинами, которые станут его товарищами, когда она покинет этот мир. Неудачно получилось, что они ушли в поход в то время, когда она почувствовала такую сильную слабость.

Ньют, практикующийся с лассо у загона, каждые несколько минут поднимал глаза, стараясь мельком увидеть бледное лицо матери в окне.

Он знал, что его мать умирает. Он час за часом проводил время с лассо, набрасывая петлю на цыплят, молочного теленка, пни или столбы, чтобы немного отвлечь себя от этого пугающего знания. Он теперь был настолько умелым с лассо, что молочный теленок и, даже, некоторые цыплята покорно останавливались, когда он приближался с лассо в руках.

Иногда, беспокоясь от предчувствия, Ньют уходил из города к маленькому кладбищу. Он уже побывал на нескольких похоронах, главным образом, похоронах людей, которых его мать знала по церкви. Он знал, что скоро должны состояться также и похороны его матери. На кладбище он иногда разговаривал со своей матерью, бесцельно говоря о рейнджерах, о некоторых суевериях, о которых Дитс говорил ему, или о некоторых убеждениях. Так, Дитс верил, что индейцы давным-давно жили на луне, а потом соскочили с нее на своих лошадях, когда луна находилась всего в нескольких футах от земли. Иногда Ньют сидел с Дитсом и смотрел на восходящую луну, надеясь хоть краем глаза увидеть индейцев. Но он так никогда и не сумел увидеть их.

Конечно, Ньют так говорил на кладбище для того, чтобы научиться разговаривать со своей матерью, когда она умрет. На кладбище редко бывало много живых людей, чаще всего один или двое, обычно старик или старуха, или молодой муж, понесший тяжелую утрату, или жена, супруг которой неожиданно умер. Много раз он слышал стариков, бормотавших над могилами своих любимых. Ему казалось, что разговору с мертвыми надо учиться. Вероятно, мертвые продолжали интересоваться, как продолжается жизнь без них. Это казалось естественным для Ньюта.

Конечно, как только его мать умрет, все изменится. Он надеялся, что капитан Вудро и капитан Огастес тогда позволят ему жить с рейнджерами. Еще до того, как мать заболела, он мечтал жить с рейнджерами. Но даже если он вынужден будет жить с миссис Коулмэн или миссис Стюарт, пока не сможет стать настоящим рейнджером, вполне возможно, что его мать все еще захочет узнать многое. Например, чем он занимался, как прошли его уроки, что произошло в магазине, решила ли миссис Коулмэн выйти замуж за кого-либо из мужчин, которые хотели жениться на ней, бьет ли все еще миссис Стюарт мистера Стюарта бочарной клепкой, когда тот приходит поздно и пьяный.

Конечно, она также захотела бы узнать о капитане Вудро, есть ли какие-нибудь новости о Джейке Спуне, сделал ли что-либо капитан Огастес необычное, когда был выпивший. Ньют хотел внимательно наблюдать за всем, что происходило в обществе, так, чтобы он мог приезжать в кладбище каждые пару дней и давать своей матери полный отчет.

Когда день был ясный, и Ньют был занят своей домашней работой или своими уроками, ему удавалось несколько часов не думать о том, что его мать умирает. Он никогда не говорил о болезни своей матери никому, даже Айки Рипплу, который был теперь так стар, что сам стал практически мертвым человеком. Айки и Ньют были хорошими друзьями, хотя Айки был настолько слеп теперь, что должен был трогать Ньюта руками, чтобы удостовериться в его присутствии. Айки рассказывал Ньюту ужасающие истории о тех днях, когда дикие индейцы команчи ворвались в город и рвали волосы людей с их голов. Ньют прекращал практиковаться с лассо, пока Айки рассказывал ему истории о былых временах, как людей пронзали тучей стрел или вспарывали им животы.

Иногда, пока Айки говорил, он строгал палку своим маленьким карманным ножом с тонким лезвием. Хотя он никогда не смотрел на палку, которую строгал, он ни разу не порезался острым маленьким ножом. Айки строгал и строгал, уменьшая палку до тех пор, пока не оставалась только маленькая белая щепка, достаточно маленькая, чтобы использовать ее в качестве зубочистки. Поскольку у Айки оставалось только три или четыре зуба, и он не нуждался в зубочистке, он часто отдавал гладкие маленькие щепки Ньюту, который хранил их как сокровища.

Страшные истории Айки не так пугали Ньюта, как затрудненное дыхание его матери, которое он слышал ночью, лежа на своем соломенном тюфяке. Ему было жаль, что его мама не могла просто спать мирно и легко, как она спала, когда он был младше. Он не хотел, чтобы у нее было такое тяжелое дыхание.

Часто он бодрствовал в течение многих часов, сидя у окна, ожидая, когда его матери станет легче дышаться. Он знал, однако, что дышать ей становилось все труднее, а не легче. Когда дыхание прекратится, ей не будет хорошо, она будет мертва, и ее отнесут на кладбище и положат в землю. Тогда он должен будет говорить с ней по-новому: как живые говорят с мертвыми.

Испуганный, сидя в темноте, Ньют больше всего хотел, чтобы капитан Вудро и капитан Огастес поторопились и вернулись в Остин, прежде чем его мать умрет. Каждый день Ньют спрашивал Айки о том, когда они вернутся, и каждый раз Айки говорил, что он не знает, не слышал, что они вернутся, когда надо будет вернуться.

Конечно, капитан Вудро не приходил больше, чтобы увидеть его мать, как он это делал раньше. Хотя Ньют часто видел его в загонах, капитан Вудро теперь редко говорил с ним и редко давал ему пенсы на леденцы. Все равно Ньюту очень хотелось, чтобы он вернулся. Он чувствовал, что о его умершей матери лучше позаботились бы, если бы капитан Вудро и капитан Гас были здесь. Все видели бы, что Дитс вырыл могилу в хорошем месте и слышали бы много пения. Затем, как только похороны завершатся, возможно, они позволили бы ему пойти в казарму и жить там до тех пор, пока он не станет достаточно большим, чтобы носить револьвер и быть рейнджером.

Ньют надеялся на это, но он не говорил об этом своей матери, потому что она не слишком одобряла оружие. Он не собирался говорить об этом, пока его мать была жива. Это могло сильно рассердить ее, а когда она сильно сердилась, то кашляла кровью. Это так расстраивало Грасиэлу, что она начинала кричать, отмахиваться руками и называть имена святых, как будто это она умирала, а не его мать. В основном Ньют говорил о своей мечте по поводу револьвера Дитсу и Пи Аю, которые не видели оснований, почему у него не должно быть револьвера, и, даже, время от времени позволяли ему подержать их собственные револьверы. Иногда, когда они отворачивались, то он даже целился из револьвера в молочного теленка, хотя, конечно, не стрелял.

Задолго до того, как Бизоний Горб приехал к высохшему озеру, где первые люди устраивали засаду, чтобы поймать диких лошадей, приходивших освежиться в маленьком сочащемся роднике, он пожалел, что не позаботился о выборе лучшей лошади для своей последней поездки. У его старой лошади, которую он выбрал, стерлись от старости все зубы. В каньоне лошадь еще могла обрывать своими зубами высокую траву. Но в засушливом Льяно у Лошадиного озера высокой травы не было. Старая лошадь вымазывала свой нос, когда пыталась достать редкую короткую траву своими желтыми остатками зубов. Хотя лошадь резво проскакала вперед примерно двадцать миль, ее силы скоро иссякли, и она стала тем, кем и была: старой лошадью, медленно умирающей из-за отсутствия зубов. Такой была судьба старых лошадей, так же, как дрожащие руки и слабеющее зрение было судьбой стариков. Бизоний Горб знал, что он сделал плохой выбор. Он хотел добраться до Блэк-Меса, спеть о своем пути к смерти среди черных скал, которые были самыми древними скалами. Некоторые полагали, что только в черных скалах проживали духи, которые приветствовали бредущего к смерти.

Но когда старая лошадь замедлила свой бег, Бизоний Горб был все еще далеко даже от Лошадиного озера. Он знал, однако, что если маленький родник все еще сочится, старая лошадь могла бы освежиться и донести его до Блэк-Меса.

Старая лошадь была теперь так слаба, что начала спотыкаться. Иногда Бизоний Горб спешивался и вел ее в поводу, чего никогда не делал в своей долгой жизни наездника. Всегда, когда его лошадь начинала хромать, он просто бросал ее, пересаживаясь на другую лошадь или передвигаясь пешком, если у него не было другой лошади. В его жизни было много лошадей, и он никогда не позволял ослабевшей лошади замедлить его движение.

Но он выбрал старую черную лошадь, лошадь, которая будет нести его к месту смерти. У него, Бизоньего Горба, здесь больше не было лошадей. Он должен был сделать все, чтобы заставить старую лошадь идти туда, куда он собрался. Она не могла покинуть его на его пути в мир духов. Он не хотел, чтобы такое произошло. Если бы такое произошло, то он был бы опозорен. Все его победы и подвиги превратились бы ни во что. Там, где умрет черная лошадь, умрет и он, и он хотел бы, чтобы это, если возможно, произошло там, где были черные скалы.

Большую часть дня и всю ночь он ухаживал за старой лошадью, ведя ее тщательно вдоль редкой травы, позволяя ей остановиться и отдохнуть, и наблюдал, как она прижимается к редкой коричневой траве своими остатками зубов, чтобы добыть немного пищи. Всегда на Льяно глаза Бизоньего Горба устремлялись к горизонту, далекой четкой линии на соединении земли и неба. Но теперь, когда он смотрел на горизонт, не было никакой линии, а колеблющиеся в солнечном свете небо и земля были расплывчаты. Когда то он знал точно, как далеко от него Лошадиное озеро и как далеко Блэк-Меса. Но сейчас он не мог определить расстояние ни до одного из этих мест.

Единственное, что знал Бизоний Горб — он не может бросить черную лошадь. Их судьбы теперь были связаны. Когда лошадь споткнулась и захотела остановиться, Бизоний Горб позволил ей отдохнуть. Во время отдыха лошади он снова начал петь великие песни о военной тропе. Какое-то время старая лошадь не реагировала.

Затем она подняла голову и навострила уши, как будто снова слышала цокот своих копыт военных времен.

Бизоний Горб пел не для лошади — он пел воспоминания о своей жизни — но лошадь, немного отдохнув, смогла пройти еще несколько миль, хотя и медленным шагом. Становилось жарко, и лошадь снова ослабела и стала, хотя они еще не достигли Лошадиного озера.

Тогда Бизоний Горб начал бить старую лошадь своим копьем. Он бил ее изо всех сил. Он крутил ее хвост и колотил по ее бокам копьем. Он был полон решимости вновь заставить лошадь отправиться в нужном ему направлении, и ему это удалось. Черная лошадь, которая собиралась упасть и умереть, дрожала, пока он ее бил. Затем она собралась с силами и прошла еще несколько миль, пока Бизоний Горб не увидел впереди недалеко от него потрескавшуюся землю высохшего озера. Скоро лошадь почуяла воду маленького родника и взволновалась. Она побежала к воде шатающимся галопом. Когда Бизоний Горб догнал ее, она раздвинула толстые растения, скрывавшие родник, и высасывала холодную воду. Родник был столь мал, что оставалась только небольшая пленка воды вокруг стеблей травы.

Тем не менее, это была вода — чистая вода — и она спасла и Бизоньего Горба, и старую черную лошадь. Они пили, затем снова пили. Лошадь даже смогла погрызть верхушки толстых растений у родника, питание достаточное, чтобы она смогла продолжить путь на север, когда наступил прохладный вечер.

Лошадь могла хотя бы поедать верхушки растений, а у Бизоньего Горба еды не было совсем.

У него были с собой короткий лук и несколько ловушек, но единственными животными, которых он видел, были несколько луговых собачек. Он не видел достаточно хорошо, чтобы поразить одну из луговых собачек стрелой, и у него не было времени или терпения, чтобы умело поставить ловушку. Он слишком торопился добраться до черных скал.

Ночью, после того, как они покинули родник, шатался уже он, а не черная лошадь. К середине следующего дня он был так же неустойчив на ногах, как ребенок, который учится держать равновесие и стоять прямо. Бизоний Горб стал столь слабым и беспомощным, что снова сел верхом на черную лошадь и заставил ее пронести его еще несколько миль. К вечеру, к его радости, он начал видеть в разных местах черные скалы, хотя, сколько не напрягал зрение, он не видел признаков страны столовой горы, которую искал. Он почувствовал неуверенность в существовании столовой горы. Возможно, то, что он помнил, было просто черными скалами. Возможно, он придумал столовую гору, или увидел ее во сне, или перепутал его со столовой горой в другом месте. Он не был уверен. Но, по крайней мере, он нашел черные скалы, скалы, которые, как говорили, приветствуют мертвых.

Затем, в жаркий полдень, лошадь упала. Она не зашаталась, она просто упала, сбросив Бизоньего Горба на землю. Он медленно встал на ноги, снова собираясь бить лошадь, чтобы заставить ее встать и пройти еще несколько миль. Но прежде, чем он даже успел найти свое копье и поднять его, черная лошадь вздохнула и издохла.

Несколько минут Бизоний Горб был недоволен собой за то, что ехал вперед так безрассудно, напевая боевые песни, как будто он снова был молодым воином на сильном боевом коне. На самом деле он был стариком на лошади, которая делала свои последние шаги. Если бы он спешился и снова повел лошадь в поводу, то они, возможно, зашли бы еще на несколько миль в страну черных скал.

Но теперь было слишком поздно: лошадь была мертва, и место, где он стоял, стало местом, где он умрет. По крайней мере, он достиг страны черных скал. Бизоний Горб предпочел бы находиться высоко на столовой горе, осматривая равнины, на которых он прожил свою жизнь. Но это было ему не суждено. У него могла быть лучшая смерть, чем смерть на месте, где упала его лошадь.

Бизоний Горб подошел к лошади, ножом аккуратно и быстро вынул ее глаза и похоронил их в маленькой норе. Глаза лошади нужны ей при жизни, она не будет нуждаться в них, когда зашагает по равнинам смерти. Затем он начал собирать столько черных камней, сколько мог.

Он хотел сложить окружность из камней, внутри которой можно сидеть до тех пор, пока он не умрет. Он не сумел обнаружить столовую гору, которая могла быть только столовой горой из его сна. Собирая камни, он начал вспоминать фрагменты и эпизоды своей жизни, отрывки историй, рассказанных ему различными людьми. Когда то он не жаловался на память, но теперь она напоминала мешок для воды, проколотый шипом. Он очень многого не мог вспомнить, только отрывки того, что было сказано давно. Пока воспоминания клубились в его голове, как речной водоворот, он продолжал собирать камни.

Когда Бизоний Горб заканчивал окружность из черных камней, внутри которой он хотел сидеть, пока его дух не выйдет из тела, он вспомнил еще одну историю, которую его старая бабушка рассказала ему давным-давно, когда он был мальчиком, слишком юным, чтобы выходить на тропу войны. Тогда и осень, и зима были сухими. Было много песчаных бурь. В песчаные бури у его бабушки было плохое настроение. Ей не нравилось, когда в воздухе носилось много песка. Однажды, когда даже собаки поворачивали хвосты к ветру, который проносился сквозь лагерь, бабушка стала причитать и жаловаться.

Из-за плохого настроения она начала произносить темные пророчества, в которых она предсказывала конец команчей. Она предсказала войны и мор. Земли Людей будут потеряны. Равнины покроются белыми людьми, столь же многочисленными, как муравьи. Эпидемии выкосят Людей. Потом уйдут бизоны, и время команчей закончится.

Когда Бизоний Горб сложил из камней большую окружность — большую, потому что он хотел показать свое одиночество на равнинах с большим кольцом неба — он понял, что пророчество его бабушки сбылось. В те времена он думал, что она была просто злой старухой, которая не может обойтись без своих стенаний. Теперь, однако, он понял, что был неправ. Белые люди как муравьи лезли вверх по рекам, распространяя мор, как и предсказала его бабушка. И, как она и предсказала, бизоны ушли.

Наступал вечер. Бизоний Горб сел на прекрасную шкуру бизона, привезенную с собой. Он положил рядом свой лук, свое копье и прекрасный щит из кости, который он умело изготовил из черепа убитого им огромного бизона. Был ясный день с легким ветерком. Яркое солнце садилось на западе, не размытом желтым туманом, который иногда создает песчаная буря. Бизоний Горб держал свое лицо обращенным к красному свету заката, пока свет не умер, и горизонт не стал фиолетовым. Он жалел, что солнце садилось. Он хотел купаться в солнечном свете всю свою жизнь, но солнце ушло, и равнина потемнела. Ни один человек не мог замедлить солнце.

Ночью Бизоний Горб, хотя и ослабевший от голода, начал немного петь, хотя его голос был надтреснутый. Снова его захлестнули обрывки воспоминаний. Поднялся ветер. Он был рад, что у него было хорошее одеяло, которое можно было накинуть на плечи. Поднялось немного пыли, напомнив ему о его бабушке и ее причитаниях, стенаниях и пророчествах о конце времен команчей.

Именно тогда он вспомнил пророчество своей бабушки о его собственном конце, о чем не вспоминал предыдущие годы. Она сказала, что он умрет тогда, когда пронзят его большой горб, и предположила, что это произойдет, когда на белом муле приедет темная женщина, держащая над головой меч. В то время, когда его бабушка сделала это пророчество, Бизоний Горб считал, что она была просто сумасшедшей старухой. Половина стариков и старух племени проводили свое время, изрекая странные пророчества. Никто не придавал значения их бормотанию.

Но затем, несколько лет спустя, на равнине к западу от Пекоса, он увидел темную женщину на белом муле, держащую над головой двуручный меч. Бизоний Горб, возможно, попытался бы убить ее прямо здесь, но с нею была голая белая женщина с гниющим телом, высоким голосом певшая военную песню и несшая великую змею: несомненно, могущественная колдунья.

Все его люди бежали при виде голой колдуньи с гниющим телом. Даже Пинающий Волк бежал. Бизоний Горб не бежал, но он вспомнил пророчество своей бабушки о пронзенном горбе. Вид колдуньи был столь ужасен, что Бизоний Горб отступил, но отступал он медленно, заставляя свою лошадь пятиться шаг за шагом, так, чтобы не показать свой горб темной женщине с мечом.

Все это случилось много лет назад, и Бизоний Горб почти забыл об этом. Темная женщина с мечом была служанкой могущественной колдуньи. Он был озадачен тем, что колдунья не попыталась пронзить его горб и убить его.

Но после этого прошли годы. Он воевал с техасцами и мексиканцами, он увел много пленников, он совершил свой первый великий набег до самого моря, а затем второй. Бизоны все еще обитали на равнинах, и охота не заканчивалась. Бизоний Горб много делал для того, чтобы изгнать белых людей и избавить равнины от их запаха. Пришли болезни. Стало трудно найти достаточно хороших воинов для войны. Когда прошли годы, память о темной женщине и гниющей колдунье стерлась. Его бабушка умерла, и ее пророчества были забыты, как и многие пророчества старух племени. Он даже забыл пророчество о своем пронзенном горбе, но теперь вспомнил его.

Он вспомнил, как осторожно старался не поворачиваться спиной к Тихому Дереву, опасаясь, что Тихое Дерево окажется с копьем сзади и убьет его.

Хотя его бабушка и была права о войнах и эпидемиях, о белых и уходе бизонов, теперь ему казалось, что тогда она просто говорила чепуху о темной женщине на белом муле. Он спокойно умирал в кругу черных камней у Лошадиного озера, но его горб был, как всегда, на месте, вплетенный в мышцы кусок хряща, который всегда мешал ему, когда он натягивал лук или садился верхом на лошадь. Он жил с ним, и теперь умрет с ним. Ни гниющая ведьма, ни Тихое Дерево не приехали, чтобы пронзить его.

Между заходом солнца и восходом луны Бизоний Горб дремал. Когда он проснулся, он увидел силуэт на фоне кольца черных камней, белую птицу, которая взлетела, когда он пошевелился.

Птица была совой из его снов, белой совой смерти. Взлетев, сова пролетела между ним и тусклой луной и улетела. Его раздражало, что сова прогуливается поблизости от его круга камней, но когда сова улетела, он расслабился и снова начал петь свои песни. Сова просто прилетела сообщить ему, чтобы он был готов позволить своему духу выйти из его тела, как маленькие мотыльки ускользают из гусениц. Бизоний Горб был готов к этому. Он был голоден, и не станет ждать слишком долго, чтобы ускользнуть.

— Знаменитой Обуви не нравятся эти белоснежные совы. Мы уже видели четыре, — сказал Огастес. — Он считает, что это означает конец света.

— Это просто птицы, — сказал Колл нетерпеливо.

Они были в самой засушливой стране, в которой он бывал с тех пор, как прошел в качестве пленника через Хорнада-дель-Муэрта за много лет до того, переход, который также совершил и пережил Огастес. На этот раз они преследовали опасного человека, и у них были свои лошади.

Знаменитая Обувь должен был думать о поисках воды для них и для их лошадей – о воде, а не о том, что несколько белоснежных сов с севера решили задержаться в Техасе.

— Он должен волноваться по поводу этой сухой страны, — сказал Колл. — Не об этих птицах.

Огастес, как обычно, не мог не объяснить Вудро Коллу очевидное, ведь белоснежная сова имеет разный смысл для белого человека и для следопыта кикапу.

— Тем не менее, он может быть прав, Вудро, — сказал Огастес. — Возможно, наличие сов подразумевает то, что здесь нигде нет никакой воды. Если мы погибнем от жажды, то мир закончится, разве не так?

Он знал, что Вудро Колл был целеустремленным человеком, который не мог думать более чем об одном деле за раз. Но взглянув на Пи Ая и Дитса, на взволнованного Знаменитую Обувь, он убедился в том, что надо что-то сделать для поднятия морального духа отряда, иначе все умрут от волнения прежде, чем умрут от жажды.

Знаменитая Обувь был действительно очень расстроен из-за белых сов, потому что они не должны были летать здесь. Белые совы должны были летать в месте, куда приходит смерть. Знаменитая Обувь знал об этом, и его не заботило, что по этому поводу думают белые. Он очень хотел пить. Этого хотели и другие люди, и лошади тоже. Этим утром, однако, он видел, как зуек летел на север, а это означало, что вода была где-то рядом. Зуйки были птицами, которые не летают далеко. Кроме того, Голубая Утка и его два компаньона все еще находились впереди них, их следы столь же явные, как скалы.

Для Знаменитой Обуви важным было то, что Голубая Утка был перед ними. Куда Голубая Утка мог пойти, туда может пойти и он.

Дважды Знаменитой Обуви казалось, что он далеко впереди видит Голубую Утку, но капитан Маккрей, у которого все еще было острое зрение, настаивал, что тот был неправ. Они видели всего лишь антилопу.

Колл и Огастес также явно видели, что следы ведут на северо-запад. Следы не отклонялись, как могли бы отклоняться, если бы Голубая Утка и его два компаньона искали воду. Голубая Утка или знал, куда шел, или считал, что знает. Он поставил на кон свою жизнь и жизнь этих двух людей в обмен на воду, которая должна быть там, где он считает.

— Везде, куда он ходит, он бывал раньше, — сказал Колл, когда они остановились на ночь.

— Да, он бывал там прежде, и другой также бывал, — ответил Знаменитая Обувь.

— Какой другой? Я считал, что, по-твоему, с Голубой Уткой едет два человека, — заметил Колл.

Огастес выразил протест, сбитый с толку этим заявлением.

— Есть два человека, едущие с Голубой Уткой, но есть и другой, некий старик, — сказал Знаменитая Обувь. — Он тот, кого они ищут.

— О Боже, теперь против нас четверо, — сказал Пи Ай.

Хотя их самих было пять человек, он боялся способности команчей неожиданно умножаться. Если сегодня против них было четверо, то завтра могло стать двадцать.

— Старик слишком стар, чтобы быть опасным, — сказал Знаменитая Обувь. — Он едет на беззубой лошади с потрескавшимися копытами. Я думаю, что Голубая Утка завтра его настигнет.

— Жаль, что ты не сказал нам о нем раньше, — заметил Колл. Как и Гас, он был ошеломлен этой новостью.

Знаменитая Обувь знал, что капитан Колл был так же умен, как любой рейнджер, но все же время от времени он становился глуп, как опоссум. Следы старика и старой лошади были ясно видны справа от остальных следов. Все рейнджеры не заметили то, что должны были заметить.

— Зачем старику на плохой лошади быть в таком месте, как это? — спросил Огастес. — Это первый вопрос, а второй вопрос — почему Голубая Утка преследует его? Сомневаюсь, что он достаточно богат, чтобы был смысл грабить его.

Знаменитая Обувь был слишком озабочен загадкой белых сов, чтобы задумываться над вопросами капитана Маккрея. Белые совы отвлекли его так, что он почти забыл о Голубой Утке. Но как только он перестал думать о совах, ему не составило труда ответить на вопросы капитана Маккрея.

— Этот старик ищет хорошее место, чтобы умереть, — сказал Знаменитая Обувь.

— Боже, если это все, что он ищет, то он может прекратить искать, — прокомментировал Огастес. — Он уже нашел себе место для смерти.

— Голубая Утка следует за ним, потому что хочет убить его, — сказал Знаменитая Обувь. — Он не хочет позволить ему умереть от жажды. Он хочет убить его. Этот старик — Бизоний Горб. Он крутит свои ступни, когда ступает, из-за горба. Я должен был вспомнить об этом, но задумался о совах.

При упоминании имени все рейнджеры содрогнулись. Никто не упоминал Бизоньего Горба уже несколько лет, с начала войны.

— Бизоний Горб? Мы думали, что он умер, — ответил пораженный Колл.

— Голубая Утка его сын, я вспоминаю, — сказал Огастес. — Он бежал в лагерь своего отца в тот день, когда убил Джимми Уотсона.

— Было холодно в тот день, — вспомнил Пи Ай.

Он не очень хорошо помнил индейцев, но он действительно помнил холод. Он думал, что замерзнет той ночью из-за отсутствия теплого пальто.

Белые начали рассуждать о причинах желания Голубой Утки убить Бизоньего Горба, но Знаменитая Обувь не слушал их. Молодой человек хотел убить старика по любой из причин, которые обычно заставляли людей убивать друг друга. Тихой ночью он только что услышал песню зуйка, а это говорило о том, что вода находится рядом.

Всю ночь Знаменитая Обувь просидел, прислушиваясь.

Он слышал, как зуек крикнул еще несколько раз и умчался. Люди часто лгали, но зуек лгал только тогда, когда у него были яйца, которые надо было защитить. Если гнездо зуйка было рядом, то вода тоже была рядом. Утром они могли напиться.

Голубая Утка позволил Эрмоуку и Обезьяне Джону ехать на своих запасных лошадях из-за двух команчей, которые наблюдали за ними весь день. Эрмоук первым увидел их. Это было незадолго до того, как у его лошади иссякли силы. Он вытащил свое ружье и указал на запад, но Голубая Утка вначале ничего ясного не увидел. Обезьяна Джон, столь близорукий, что иногда садился на чужую лошадь, полагая, что это его собственная, ничего не увидел, но на всякий случай тоже вытащил свое ружье.

— То, что ты увидел, это юкка, или две юкки, — сказал Голубая Утка Эрмоуку. Ему не терпелось ускорить движение и догнать Бизоньего Горба, след которого был следом слабого старика, человека, который умрет через день или два.

Голубая Утка не хотел, чтобы его отец умер, прежде чем они найдут его. Он был готов не обращать внимания ни на что, только бы догнать своего отца, прежде чем тот умрет.

Только когда они с трудом добрались до Лошадиного озера и напились из маленького родника, Голубая Утка наконец увидел этих двух команчей. Он решил, что жажда ослабила его зрение. Два воина команчей верхом находились далеко на западе, на видном месте. Они не приближались. Они просто смотрели, но от этого Голубая Утка встревожился больше, чем когда-либо, и поспешил продолжить преследование. Затем лошадь Обезьяны Джона легла и не могла подняться, невзирая на то, что они сильно били его. Голубая Утка знал, что команчи принадлежат к группе Антилоп — группе Куана. Никакие другие индейцы не рисковали так далеко забираться в Льяно. Они должны знать о маленьком роднике. Возможно, они охраняли его. Если они находились там, то остальная часть группы не могла быть далеко.

Голубая Утка знал, что Антилопы не считают его команчем. Если они решили убить его, то пришли с достаточным количеством воинов. Поэтому он решил держать Эрмоука и Обезьяну Джона с собой, даже если бы для этого надо было позволить им воспользоваться его запасными лошадьми. Оба они были надежными стрелками, и три ружья были лучше, чем одно, если придется столкнуться с Антилопами.

Они часть дня отдыхали у источника на Лошадином озере. Два команча не приближались, но и не уезжали. Голубая Утка знал, что его отец может быть всего в нескольких милях впереди. Через час или два они могли захватить и убить его. Он хотел, чтобы лошади отдохнули и поели. Они могли подкрепиться растениями, которые росли у маленького родника. Он не хотел вступать в схватку с Антилопами, если бы мог — это был бы заранее проигрышный бой. Он хотел оставаться у источника всю ночь и уехать за час до рассвета. Он хотел уехать, прежде чем станет светло, найти своего отца, убить его и отправиться на север с максимальной скоростью, направляясь к Рио-Карризо или реке Симаррон.

Если бы он ехал достаточно быстро, то скоро вернулся к высоким травам вдоль Симаррона. Он не думал, что Антилопы последуют за ним туда. При необходимости он мог убить Эрмоука и Обезьяну Джона и забрать их лошадей. Лучше ездить на всех лошадях до самой смерти и устраивать засады путешественникам на одном из ведущих на запад трактов, чем вступать в бой с Антилопами.

Утром, когда достаточно посветлело, чтобы осмотреть всю равнину, Эрмоук, который сильно нервничал, сделал новое открытие: рейнджеры, которых они как будто обогнали, не сдались. Не только на западе были два команча, но и с юга их преследовали, по крайней мере, четыре всадника.

Увидев это, Эрмоук почувствовал горькую досаду от того, что последовал за Голубой Уткой в такое место.

Теперь с одной стороны были команчи, а позади — техасские рейнджеры, в стране, слишком безводной, чтобы в ней выжить. К тому же, они находились здесь всего лишь потому, что Голубая Утка хотел отомстить за обиду Бизоньему Горбу.

— Мы должны оставить его одного, — сказал он Обезьяне Джону. — Двое на западе хотят получить наши волосы, а проклятые рейнджеры хотят нас повесить.

Обезьяна Джон был слишком напуган команчами, чтобы бояться еще и рейнджеров.

— Я не переживаю по поводу повешения, — сказал он. – Здесь и не на чем нас повесить. Однако свои волосы я хотел бы сохранить, если бы смог.

— Кроме того, у нас нет табака, — добавил он немного позже.

— Потому что ты сжевал его весь, проклятая свинья, — заметил Эрмоук.

По его мнению, Обезьяна Джон занимал ступень чуть выше, чем человеческая плевательница.

В подсознании Обезьяны Джона зрела еще одна тревога: Голубая Утка. Он не предлагал им отправиться с ним в путь. Если бы не появились команчи, то он, вероятно, покинул бы их умирать голодной смертью, и он все еще может так и поступить. Когда они ехали на север, Обезьяна Джон обнаружил, что его беспокойство по поводу Голубой Утки отставляло на задний план все его другие заботы.

— Я боюсь, что Утка убьет нас, как только разделается со своим папашей, — сказал он Эрмоуку, который остановился на мгновение, чтобы справить нужду.

Эрмоук не обратил внимания на замечание. Его больше беспокоил капитан Колл, которого он знал как непримиримого врага. Он знал, что Колл должен быть среди рейнджеров, которые преследовали их. Никто больше в отряде рейнджеров, вероятно, не стал бы преследовать так настойчиво.

Теперь, к его досаде, он видел, что рейнджеры обнаружили сухое озеро и родник в его центре. Они все спешились, чтобы напиться и напоить своих лошадей. Это мешало сосчитать их, но количество само по себе было не слишком важно. Если капитан Колл был одним из рейнджеров, это означало, что у них было много причин для волнений.

— Я боюсь Утки, он подлый, — сказал Обезьяна Джон, и это замечание очень развлекло Эрмоука.

— Подлый? Утка? О, когда ты это заметил? — спросил он, прежде чем повернул на север.

Знаменитая Обувь слышал о роднике на высохшем озере от одного или двух стариков, воспоминания которых были туманны, когда они говорили о нем. Он не совсем верил в реальность этого места и был благодарен зуйку, который все кричал и кричал, пока Знаменитая Обувь не смог найти родник. Это был такой маленький источник, что потребовалось более часа, чтобы напоить лошадей. Капитан Колл запретил людям пить, пока не утолят жажду лошади, и капитан Маккрей его поддержал.

— Мы можем пить нашу мочу и продержаться день или два, но этим клячам нужна вода, — сказал Огастес.

Пи Ай и Дитс, чувствуя во ртах распухшие языки, ждали, пока две лошади напьются.

Пи Ай так хотел пить, что у него кружилась голова. У него также начало двоиться в глазах, чего никогда прежде в его жизни не происходило.

Пока лошади пили, Огастес заметил двух команчей. Знаменитая Обувь отошел на несколько сот ярдов на запад, исследуя края старого озера. Он также увидел команчей и прибежал назад.

— Мы должны уехать отсюда, как только сможем, — сказал он. — Тем людям может не понравиться то, что мы нашли источник.

Колл не мог видеть двух воинов, его зрение было ниже нормы, или, по крайней мере, более слабое, чем у Огастеса, отчего он давно испытывал досаду.

Однако он не спорил. Команчи, жившие в глубине Льяно, все еще продолжали воевать, о чем многие незадачливые путешественники узнавали в момент своей гибели.

— Первым здесь был Голубая Утка, — заметил Огастес. — Если они чувствуют себя такими резвыми, то могут отправиться за ним.

— Возможно, или могут взять нас всех сразу, — ответил Колл.

Знаменитая Обувь подумал, что маленький родник должно быть священный. Старики, которые говорили о нем, сказали, что он находится около места, где Люди вышли из земли.

Теперь только несколько птиц и команчи Антилопы знали, где это произошло. Если источник был священным, то он не предназначен для незнакомцев. Это могло объяснить, почему вода текла так медленно.

Он был рад, когда лошади и люди закончили пить. Он не хотел беспокоить источник, который мог быть священным, отбирая слишком много воды у него.

Когда Бизоний Горб проснулся, он потянулся к своему копью, но Голубая Утка уже завладел им.

Бизоний Горб спал крепко. В своем сне он видел миллионы пасущихся бизонов, как это было на равнинах в дни его юности. Из-за бизонов он не хотел просыпаться. Он хотел во сне видеть свой путь в мир духов, куда команчи уходили навсегда. По этой причине он попытался не обращать внимания на голоса, которые он начал слышать в своем сне.

Голоса не были голосами команчей, и не были голосами духов. Поэтому он хотел проигнорировать их, остаться в своем удобном сне, полном сновидений о бизонах.

Но голоса были слишком громкими. Скоро он почувствовал покалывание в мозгу, как всегда чувствовал, когда рядом был враг или когда появлялась какая-нибудь природная угроза. Однажды покалывание разбудило его, когда стадо бизонов бросилось в паническое бегство к месту, где он отдыхал. Он вынужден был быстро вскочить на лошадь и спасать свою жизнь. В другой раз покалывание спасло его от огромной медведицы, пришедшей в ярость из-за того, что охотник убил ее детеныша. Много раз покалывание предупреждало его о подходе людей-врагов, и индейцев, и белых.

Бизоний Горб пришел в черные скалы, чтобы умереть. Он хотел помочь своему духу выйти из тела, и поэтому он не обратил внимания на покалывание и голоса. Только когда он почувствовал, что острие его собственного копья коснулось его бока, он понял, что больше не может игнорировать голоса.

Он открыл глаза и начал подниматься, но тело одеревенело. Он поднимался медленно, но все равно было слишком поздно. Его копье было в руках у Голубой Утки. Это Голубая Утка ткнул его в ребра его собственным копьем: он ткнул им снова, но на этот раз Бизоний Горб отбил удар копья своим щитом из черепа буйвола, который держал на коленях, когда спал.

Острие копья попало в щит и на мгновение застряло в толстой кости черепа буйвола.

Бизоний Горб удерживал щит, Голубая Утка — копье. Люди, пришедшие с Голубой Уткой, один метис и один белый, молчаливо наблюдали за коротким поединком. Один из них держал в руках короткий лук, который Бизоний Горб привез с собой. Было видно, тем не менее, что этот человек не умел стрелять из лука. Он просто забрал, чтобы Бизоний Горб не мог стрелять в них маленькими стрелами, которые были хороши только для убийства кроликов и другой мелкой дичи. Третий человек был низкорослый и бесформенный, с глазами как у козла. Бизоний Горб понял, что эти люди были команчерос или какими-то изгнанниками, подлыми людьми, которых его сын привел с собой для убийства.

Наконец, рывком почти вытащив Бизоньего Горба из круга черных камней, Голубая Утка освободил наконечник копья. Он не ничего не говорил, и Бизоний Горб тоже. Было очевидно, что Голубая Утка узнал о его отъезде из лагеря и последовал за ним, чтобы убить его. Было ясно также, что Голубая Утка страстно мечтал убить его, поскольку пошел на большие трудности, последовав за ним к месту черных скал. Он и двое его команчерос, возможно, голодали.

Не говоря ни слова, Бизоний Горб вытащил свой нож, единственное оружие, оставшееся у него. Нож был не слишком полезен против копья, но это было все, с чем он вынужден был сражаться. Этот нож пронзил жизненно важные органы многих врагов. Бизоний Горб взял нож с тела солдата в голубом мундире на Рио-Кончо много лет назад.

Голубая Утка улыбался. Он знал, что может легко убить старика, который противостоит ему только с одним ножом. Кроме копья у него и его людей было несколько ружей.

— Я думаю, что ты слишком долго дремал, старик, — сказал Голубая Утка. Он двигался сразу за окружностью из камней, держа копье так, как будто собирался метнуть его.

Бизоний Горб, видя, как неловко Голубая Утка держит копье, понимал, что тот ничуть не изменился. Он, казалось, был не уверен, бросить ли копье или ударить им. Любой хорошо обученный команч, умевший пользоваться копьем, мог бы убить молодого глупца за несколько секунд.

Бизоний Горб почувствовал презрение, которое он всегда чувствовал к Голубой Утке за его недальновидное пренебрежение к старому оружию. Он видел, что Голубая Утка приехал на лошади под мексиканским седлом, к которому было приторочено бизонье ружье. Но теперь такие недостатки не имели значения. Его сын приехал, чтобы убить его, и ради этого даже посмел прервать его сон смерти. Оставалось только сражаться, а так как его сын привел двух хорошо вооруженных помощников, то схватка будет недолгой. Бизоний Горб присел немного и ждал, надеясь, что Голубая Утка окажется круглым глупцом, чтобы схватиться с ним. Даже ослабевший, Бизоний Горб все еще полагался на свое умение владеть ножом. Если бы Голубая Утка оказался круглым глупцом, чтобы подойти к нему, Бизоний Горб мог бы располосовать ему горло. Несколько раз он вскрывал трахею врага так аккуратно, что враг даже не чувствовал, что к нему прикоснулись, пока кровь не начинала вырываться с пузырьками воздуха.

Минуту они кружились. Голубая Утка перебрасывал копье из руки в руку. Бизоний Горб держал свой нож и свой щит. Он чувствовал, что не может легко двигаться. Одна нога затекла, когда он спал, и она по-прежнему была одеревенелой. Он мог только ожидать и надеяться, что Голубая Утка сделает какую-нибудь глупую ошибку. Бизоний Горб, ожидая, начал петь свою военную песню. Его голос шатался, когда он пел, но он хотел, чтобы три его врага знали, что он все еще был воином команчей, человеком, который поет, когда вступает в бой.

Три человека выглядели удивленными, когда он начал петь. Они считали, что это выглядит забавно, когда старик, собирающийся умереть, поет. Они настолько деградировали, что не понимали особого долга воина петь в сражении, а если станет ясно, что сражение проиграно, то запеть песню смерти. Другие воины, которые сражаются с ним, должны будут услышать, что их вождь все еще ведет бой. Если же случается так, что он должен погибнуть в бою, то духам надо петь песню смерти, чтобы они могли приветствовать воина после смерти в мире духов.

Команчерос не знали этого. Они просто думали, что он глупый старик, поющий слабым голосом людям, собравшимся убить его.

Затем Голубая Утка исчез. Двое его компаньонов извлекли ножи и помахали ими в его сторону, хотя и не находились в пределах круга камней.

Бизоний Горб, перед глазами которого плыло, понял, что его сын, должно быть, проскользнул ему за спину. Прежде, чем он успел повернуться к нему лицом, Голубая Утка, молодой и ловкий, изо всех сил нанес удар копьем. Бизоний Горб пытался повернуться, но одеревеневшая нога помешала ему быстро закружиться вокруг своей оси, как он всегда умел. Он еще кружился, а в это время копье ударило его в горб. Оно вошло, но не пробило насквозь, хотя сила удара опрокинула Бизоньего Горба лицом вниз. Пылью забило ноздри. Он вообще не почувствовал ранения, только силу удара. Голубая Утка попытался протолкнуть копье насквозь или вытащить его, но не смог сделать ни того, ни другого. Острие копья жестче застряло в большом горбе, чем в щите из бизоньего черепа. Голубая Утка, раздраженный неудачным ударом, вскочил на спину своего отца и всем своим весом стал давить на копье, полный решимости проткнуть насквозь.

— Идите на помощь! — завопил он двум бандитам.

Вскоре Бизоний Горб увидел несколько ступней вокруг себя, когда двое мужчин и Голубая Утка навалились изо всех сил на копье.

Бизоний Горб понял, что его глупый сын в очередной раз допустил ошибку. Однажды он сам пытался проткнуть своим копьем горб бегущего бизона и в результате чуть не погиб. Прежде чем он сумел протолкнуть копье, бизон сдернул его с его лошади под ноги другого бизона. Теперь Голубая Утка совершил ту же самую ошибку, вонзив копье в его горб, а не в его сердце. Бизоний Горб лишился возможности петь свою военную песню. Люди наступали на него, пытаясь протолкнуть копье. Он не мог достаточно перевести дыхание, чтобы петь.

Он дергался в одну и другую сторону, пока люди давили на копье. Один раз он попытался располосовать ножом ноги людей, движущиеся вокруг него, но в его пальцах уже не хватало сил. Он выпустил из руки свой нож, и так же он выпускал из рук саму жизнь, свою жизнь воина. Последним отчаянным усилием Голубая Утка протолкнул копье сквозь горб и сквозь тело Бизоньего Горба тоже. Окровавленный наконечник вошел в землю под ним, так же, как его собственные стрелы когда-то проходили сквозь тела его врагов, прибивая их к земле. Бизоний Горб наполнился ненавистью к своему сыну, который отказал ему в молитве и песне смерти, на которые он так надеялся. Но он сам видел, как умирали многие люди, большинство из них от его собственной руки, и знал, что немногим людям посчастливилось умереть той смертью, какую они сами себе выбрали. Смерть не принадлежала ни людям, ни великим животным. Смерть приходила, когда наступало время ей прийти, и вот теперь она пришла к нему. Он больше ничего не мог поделать, и даже последний всплеск ненависти, который он направил на своего сына, остался незамеченным. Голубая Утка и два других изгоя тяжело дышали где-то позади него, тяжело дышали от усилий, которые приложили, чтобы убить его. Даже теперь Бизоний Горб все еще мог немного двигать руками и ногами, хотя копье прибило его к земле.

— Смотрите на него! — воскликнул один из людей. — Он все еще не умер. Он двигается как старая черепаха.

Бизоний Горб закрыл свои глаза. Он помнил старые истории — старые, старые истории о великой черепахе, которая позволила Людям ехать на ее спине, когда вывезла их с подземной родины в светлый мир. Он помнил историю о черепахе, старую историю, которую слышал от своей бабушки или кого-нибудь еще более старого, чем его бабушка, кого-то, кто знал о начале Людей во времена до того, как они узнали о свете, бизонах и травянистых равнинах. Он чувствовал, как под ним растет трава, растет и поднимается, чтобы укрыть его, растет, чтобы спрятать его от волка и медведя. Затем он не чувствовал больше ничего.

— Он умер, Утка, — сказал Обезьяна Джон, заметив, что старый команч с уродливым горбом прекратил двигать руками и ногами.

Голубая Утка все еще тяжело дышал от усилий, которые он приложил для убийства своего отца. Несколько мгновений, когда копье застряло в горбе, он был в отчаянии. Он боялся, что его отец снова обманет его, умерев по-своему. В последний раз он видел отца слабым стариком, держащим нож и претендующим на то, чтобы быть воином, но его взгляд был полон непримиримой ненависти, которая заставляла столько людей терять волю к сопротивлению и позволить Бизоньему Горбу убить их. Даже когда старик был приколот к земле собственным копьем, его вид излучал ненависть. Голубая Утка был готов взять топор и отрубить ему голову, если это требовалось, чтобы, наконец, убить его. Но бросив еще взгляд, он увидел, что Обезьяна Джон был прав. Бизоний Горб был мертв. Все равно он отправился к своей лошади, желая взять топор, когда Эрмоук остановил его.

— Куда ты идешь, Утка? — спросил его Эрмоук.

— Я хочу забрать его голову, — ответил Голубая Утка.

— Не сегодня, у тебя нет времени, — сказал Эрмоук, указав на юг в направлении Лошадиного озера.

Голубая Утка увидел то, что он имел в виду. На сухой равнине пыль, поднятая четырьмя лошадьми их преследователей, висела в воздухе. Голубую Утку раздражало, что рейнджеры были такими настойчивыми в его преследовании, отказывая ему в удовольствии испытать полный триумф над его отцом.

— Проклятие, зачем им спешить? — сказал он. — Я хотел забрать его уродливую старую голову домой. Я мог бы пугать ею парней.

— Поехали, Утка. Ты потом можешь вернуться и взять его голову, если так хочешь получить ее, — сказал Эрмоук. — Было достаточно трудно убить его. Позади нас Колл и Маккрей. Я уезжаю.

Голубая Утка хотел задержаться, чтобы насладиться триумфом, которого ждал так долго. Он испытывал желание убить Эрмоука за то, что тот так настойчиво торопит его.

Но он знал, что бандит был прав. Колл и Маккрей последовали за ним туда, куда никакие другие рейнджеры и никакие другие белые не смели ходить. Эрмоук и Обезьяна Джон не стоили даже их мизинца. Сам он мог бы противостоять им, но только если бы нашел надежное укрытие, но вблизи не было никакого укрытия.

— Ты убил того человека, ради которого приехал сюда, Утка, — сказал Эрмоук. — Поехали.

— Мы поедем, но как только они уйдут, я хочу вернуться за его головой, — ответил Голубая Утка.

Он подошел к своей лошади, сел верхом и еще раз объехал вокруг неподвижного тела своего отца. Он подъехал поближе и взялся за древко копья. Он хотел сохранить его, но знал, что слишком много понадобится времени, чтобы вытащить его.

— Ему, должно быть, понравились эти черные камни, — заметил Обезьяна Джон. — Он собрал их целую кучу, пока мы добрались сюда.

Голубая Утка смутно помнил что-то, что говорил его отец о черных скалах, во время их давней поездки к Лошадиному озеру. Но полностью вспомнить он не мог, и к тому же Колл и Маккрей приближались.

Он оставил копье в теле отца и повернул лошадь на север.

Когда они уезжали, Обезьяна Джон наклонился и забрал себе большой нож Бизоньего Горба.

Знаменитая Обувь не хотел идти к северу от высохшего озера. Он подумал о том, что родник был настолько мал и так хорошо укрыт, что высохшее озеро было конечной точкой для тех людей. А еще он видел двух команчей из группы Антилоп. Его волновало то, что они наблюдали за ними. Кроме того, едва они покинули озеро, как он начал замечать черные скалы.

Эти три факта, вместе взятые, были для него вескими доказательствами, что они и так следовали за Голубой Уткой достаточно далеко. Все кикапу согласились бы, что черных скал нужно избегать. Они не были нормальными скалами, и, вполне вероятно, в этих местах обитают злые духи.

Когда они покинули озеро, Знаменитая Обувь сказал об этом капитану Коллу, но капитан обратил не больше внимания на его слова, чем на дуновение ветра. Капитана Колла не тревожили черные скалы. Он больше тревожился по поводу команчей Антилоп. Он знал, что они представляют опасность, но не готов был повернуть назад из-за них.

— Вудро желает Голубую Утку, а Голубая Утка не далее пяти миль впереди, — заметил Огастес, когда следопыт подошел к нему со своими заботами. — Если ты думаешь, что Вудро Колл оставит в покое свою жертву, то ты нанялся не в ту компанию.

Знаменитая Обувь пришел к заключению, что нет никакого смысла говорить с этими двумя капитанами. Он терпеливо и вежливо объяснил свою точку зрения на то, почему неблагоразумно сейчас идти дальше на север, и все же эти люди отмахнулись от него. Они просто продолжали ехать.

Знаменитая Обувь подумал, что мог бы уйти домой. Пустая трата времени — советовать людям, которые не слушают. Он не хотел оставаться с рейнджерами, если они собираются продолжить свое глупое путешествие.

Тем не менее, он прошел вперед еще нескольких миль, чтобы посмотреть, нет ли поблизости еще одного озера или другого повода, чтобы ехать на север.

Именно когда он бежал перед осмотрительными рейнджерами, он заметил копье, торчащее из земли впереди на небольшом расстоянии. Поскольку в этой местности Бизоний Горб был, вероятно, единственным человеком, носившим копье, Знаменитая Обувь немедленно стал проявлять осторожность, опасаясь, что старик устроил какую-то засаду.

Пока Знаменитая Обувь изучал землю, пытаясь понять, где может скрываться старик, он увидел его тело. Копье пригвоздило его к земле.

Это зрелище так поразило Знаменитую Обувь, чтобы на мгновение его ноги подкосились. Он давно догадывался, что Бизоний Горб отправился в свой последний путь в поисках какого-нибудь укрытия, где можно было умереть. Но эта догадка не уменьшила его потрясения, когда он увидел тело, пронзенное копьем.

На ослабевших ногах он двинулся дальше, пока не остановился на краю круга из черных камней.

Он был слишком потрясен, чтобы подать знак рейнджерам или сделать что-либо другое, кроме как стоять и смотреть. Бизоний Горб был убит своим собственным копьем, и, несомненно, убил его Голубая Утка со своими людьми. Копье прошло прямо сквозь горб. Знаменитая Обувь помнил услышанное им какое-то пророчество или старую историю о том, что Бизоний Горб умрет только тогда, когда пронзят его горб. Возможно, эту историю давно рассказала ему бабушка Бизоньего Горба, когда он заботился о ней перед ее смертью.

Щит старика из черепа огромного бизона лежал около него. О таком щите мечтали многие воины, и все же Голубая Утка бросил его, как будто эта вещь не представляла никакой ценности или силы. Это также шокировало.

Знаменитая Обувь сидел на корточках недалеко от круга из черных камней, когда подъехали рейнджеры.

— О Боже, — сказал Огастес, когда увидел мертвого Бизоньего Горба. — Боже.

Колл столь же был потрясен, хотя и молчал. Он спешился и стал рядом со Знаменитой Обувью. Другие также спешились, но какое-то время никто не ничего не говорил. Дитс, который никогда не видел Бизоньего Горба вблизи, так боялся, что хотел уйти. Он был убежден, что только у чародея может быть такой горб, и, хотя этот человек, казалось, был мертв, пронзенный насквозь копьем, Дитс не мог понять, как чародей может быть мертвым. Он подумал, что лучше стоять немного дальше на тот случай, если чародей с большим горбом внезапно поднимется и наложит на них какие-нибудь заклятия.

Коллу было любопытно, наконец, увидеть Бизоньего Горба так близко. Прошло несколько лет с тех пор, как он много думал об этом человеке, все же он знал, что его деятельность как рейнджера состояла, в значительной мере, в преследовании команча, который теперь лежал мертвым у его ног.

Огастес был так поражен, что его лицо побелело.

— Это копье похоже на то, которым он проткнул меня тогда, — сказал он.

Пи Ай также хотел уехать. Он знал, что Бизоний Горб был могущественным, внушающим страх вождем, но теперь он был мертв, и слишком расточительно было так долго стоять и смотреть на его тело, если они хотели поймать бандитов, которых преследовали так долго.

Однако капитан Колл и капитан Маккрей не проявляли желания спешить, как и Знаменитая Обувь. Пи Ай в первый раз видел горб. Он не хотел долго смотреть на это уродство, опасаясь дурных снов.

На взгляд Колла, Бизоний Горб выглядел меньшим после смерти, чем он выглядел в жизни. Он не был гигантом, как они считали, а всего лишь человеком среднего роста.

— Я считал, что он был покрупнее, — добавил Колл, на мгновение присев на корточках над телом.

— Я тоже, Вудро, — ответил Огастес. — Когда он преследовал меня со своим копьем, я думал, что он был таким же большим, как бог.

— Он стар, — сказал Колл. — Он, возможно, усох немного от старости.

— Нет, мы просто помним его большим, чем он был, потому что он был так жесток и обладал ужасным военным криком, — сказал Огастес.

Пи Аю казалось, что вид тела Бизоньего Горба вызвал у двух капитанов своего рода всплеск воспоминаний.

— Он был первым команчем, которого я увидел, — заметил Колл. — Я помню, когда он ехал, мчась из того оврага с мертвым парнем позади него на его лошади. Я забыл имя парня.

— Джош Корн было его имя, — сказал Огастес. — Он пошел в кусты, чтобы оставить там свое дерьмо, и неправильно выбрал букет кустов. Это стало его концом.

— Этот старик изможденный, — сказал Колл. — Сомневаюсь, что он находил себе много еды за эти последние несколько лет.

Знаменитая Обувь начал говорить двум рейнджерам, что они не должны стоять в пределах круга из черных камней, когда разговаривают. Бизоний Горб составил из камней круг смерти, и его нужно уважать. Но у него у самого был еще одна забота, которая также исходила из уважения. Он хотел забрать щит из черепа большого бизона. Он ужасно хотел щит. Щит просто валялся там, проигнорированный Голубой Уткой и проигнорированный также и рейнджерами. Хотя Знаменитая Обувь и хотел его получить, он знал, что щит должен остаться в пределах круга из камней. Если бы он сам взял его, то команчи могли бы узнать об этом и попытаться убить его за то, что он сделал. Он опустился на колени и пристально смотрел на щит, зная, что он содержит великую силу, но боялся взять его.

— Мы должны вытащить это копье из него, если сумеем, — сказал Колл.

Он потянул копье, и затем он и Огастес тянули вместе, но скоро они поняли, что задача была невыполнима. Наконечник копья вышел из земли, но не выходил из тела Бизоньего Горба. Он прошел сквозь его горб, сквозь его ребра и сквозь его грудь.

— Оно похоже на дерево, проросшее сквозь него, — заметил Гас.

— Он был великим вождем. Он должен лежать надлежащим образом, но сейчас невозможно сделать это из-за копья, торчащего в нем, — сказал Колл.

— Ну, я не собираюсь хоронить его, он убил слишком много моих друзей, — сказал Огастес. — Я думаю, если бы не он, Длинный Билл был бы жив, и Нили Диккенс, и еще нескольких я могу назвать.

— Я не говорю о похоронах, — отметил Колл. — Я просто считаю, что любой человек должен лежать прилично.

Он снова посмотрел на тело Бизоньего Горба и затем, понимая, что их задача не выполнена, повернулся к лошадям. Он не чувствовал облегчения, хотя всегда предполагал, что почувствует его после смерти Бизоньего Горба. Человек, лежавший перед ним, больше не был ужасом равнин. Он был просто мертвым стариком. Хотя они преследовали Голубую Утку, Колл на мгновение почувствовал, что мало было смысла в продолжении погони. Он чувствовал, что израсходовал свою энергию. Когда он пошел обратно к своей лошади, у него какое-то мгновение не было сил, чтобы подняться в седло.

— Те команчи, которые наблюдали за нами на озере, — сказал он Гасу, — думаю, найдут Бизоньего Горба и сделают все, что положено.

Знаменитая Обувь знал лучше. Эти два команча принадлежали к группе Антилоп, а Антилопы всегда держались в стороне от других племен. Вероятно, воины, которые наблюдали за ними, были слишком молоды, чтобы слышать о Бизоньем Горбе. Даже если бы они подъехали, чтобы взглянуть на тело, то уродство отпугнуло бы их. Когда они увидят горб, то подумают, что здесь какое-то колдовство. Они не захотят иметь ничего общего со старым мертвецом с уродливым горбом.

Он сам не хотел иметь ничего общего с Антилопами.

Хотя их страна была бедна и сурова, они не были сломленными людьми. Он не знал, зачем эти два воина наблюдали за высохшим озером, но он был рад, что их было только двое. Возможно, остальная часть группы охотилась где-нибудь. Если бы их было там больше, то они, вероятно, напали бы.

Капитан Колл и капитан Маккрей задержались у своих лошадей. По каким-то причинам они не хотели сесть в седла и ехать дальше, хотя их жертва, Голубая Утка, ушел не на много миль вперед.

Эта задержка заставила Знаменитую Обувь пересмотреть свое решение в отношении щита. Это был важный предмет. Ни один из белых, казалось, не понял этого. Ни один из них даже не взял его в руки и не посмотрел на него. Знаменитая Обувь, тем не менее, не мог отвести от него взгляд. Даже понимая, что он должен оставить его с Бизоньим Горбом, чтобы тот мог пользоваться им в сражениях в мире духов, Знаменитая Обувь слишком сильно хотел получить его. В конце концов, как только они уедут, никто никогда, возможно, не подойдет к месту, где лежит Бизоний Горб. Они могли бы быть единственными, кто когда-либо видел тело старого вождя. Но животные будут видеть. Волк придет, и Койот, и Барсук, и Рысь.

Прилетят канюки, и жуки, чтобы взять то, что смогут, от старого Бизоньего Горба. Если бы он оставил щит, то волк или койот могли бы утащить его. Учитывая всех животных, которые скоро придут, щит Бизоньего Горба скоро может быть утерян, а ведь это щит, изготовленный великим вождем из черепа бизона. Бизонов теперь почти не осталось, и может случиться так, что никто никогда не изготовит такой щит снова.

С такими мыслями в голове Знаменитая Обувь скоро убедил себя, что он должен забрать щит, хотя он и не хотел входить в круг смерти, чтобы взять его.

Пока рейнджеры тщательно осматривали ноги лошадей — очень мудрый поступок, так как у них не было запасных лошадей — Знаменитая Обувь взял ружье, протянул его над черными камнями и зацепил щит. Он просунул ствол ружья в ручки из сыромятной кожи, которые Бизоний Горб сделал для удержания щита. Знаменитая Обувь был рад, что щит лежал не слишком далеко в кругу. Он легко сумел дотянуться до него стволом ружья, и через мгновение у него в руках был он, щит Бизоньего Горба, важное и могущественное орудие войны.

Он как раз собирался отнести щит Дитсу и попросить его, чтобы тот упаковал его в одну из своих седельных сумок, когда прогремел первый выстрел.

— Мы слишком далеко. У меня не было шанса хорошо прицелиться из этого ружья, — сказал раздраженно Голубая Утка, когда увидел, что его первый выстрел из большого бизоньего ружья только ударил капитана Колла по ноге. По крайней мере, именно так казалось. Этот человек поднял одну ногу и прыгнул за лошадей.

Эрмоук также был раздражен. Он сам хотел стрелять из большого ружья. Он считал себя намного лучшим стрелком, чем Голубая Утка, особенно на большие расстояния, а в этом случае расстояние было большим. Они удостоверились, что достаточно выехали из зоны поражения винчестеров техасцев, прежде чем остановились и отвязали большое бизонье ружье. В месте, где они остановились, росло немного юкки, единственное укрытие поблизости, но этого им хватало. С большим ружьем они могли отдыхать и снимать техасцев одного за другим. Только теперь Голубая Утка испортил весь план, выстрелив низко.

Голубая Утка быстро навел мушку на рейнджера Маккрея, но снова промахнулся, хотя пуля и сбила на землю одну из четырех лошадей.

Он знал, что Эрмоук смотрит на него критически. Эрмоука распирало тщеславие по поводу своей меткости, особенно, если расстояния были велики. Он когда-то убил антилопу из винчестера с расстояния почти в тысячу ярдов, и никогда не переставал хвастаться этим подвигом.

Даже промахнувшись дважды, Голубая Утка не уступил ружье. Это было его ружье, с одной стороны. Он загнал перепуганного охотника на бизонов, и это была отнюдь не легкая погоня.

У охотника было три ружья, и он бросил их все во время долгой погони.

Возможно, он даже ушел бы, если бы его лошадь не попала ногой в нору луговой собачки. Падая, охотник на бизонов повредил шею. Он был обездвижен, когда Голубая Утка приблизился и перерезал ему горло. Погоня заняла весь день, а у охотника не было денег, только дрянные оловянные часы и его ружья.

Голубая Утка хотел попрактиковаться немного с большим ружьем, но, прежде чем он нашел время для этого, неожиданно приехал Последняя Лошадь. Он никогда прежде не стрелял из такого мощного ружья. Теперь, когда рейнджеры находились на близкой убойной дистанции, он был раздражен, обнаружив, что ружье бьет низко. Он пропустил чистое попадание в Колла и еще лучшее — в Маккрея. Теперь рейнджеры залегли в траве, и их плохо было видно. Эрмоук явно хотел пострелять, но Голубая Утка не уступал ему. Вместо этого он выстрелил в другую лошадь рейнджеров, как раз тогда, когда черный мужчина пытался вывести их из сектора обстрела.

— Я думаю, что это остановит их, — сказал он. — Две их лошади лежат, а Коллу прострелил ногу. Они будут голодать в любом случае. Поехали. Нам не надо будет теперь так чертовски спешить.

— Обезьяна заболел. Он извергает белое дерьмо, — заметил Эрмоук.

Он видел, что Голубая Утка был зол, поэтому он не спрашивал разрешения пострелять из бизоньего ружья. Если бы он спросил, то Голубая Утка мог бы прицелиться в него, как он прицелился в команча, который приехал, чтобы сообщить ему о Бизоньем Горбе.

— Как насчет Обезьяны? — спросил Эрмоук, когда увидел, что Голубая Утка сел верхом.

Голубая Утка поглядел на коренастого человека, который находился на расстоянии в несколько ярдов, сидя на корточках со спущенными штанами и выглядя несчастным.

— Обезьяна? Он может ехать, а может оставаться, — сказал Голубая Утка. — Я полагаю, что наши прекрасные воды не подходят ему. Ты можешь подождать его, если тебе хочется. В любом случае сомневаюсь, что мне надо связываться с человеком, который оставляет после себя белое дерьмо.

Первая пуля ударила Колла в ногу. Он мгновенно перестал чувствовать левую ногу, но сумел укрыться позади своей лошади. Затем вторая пуля опрокинула лошадь на него, или почти на него. Пи и Огастес вытащили его из-под лошади, которая дико лягалась. Третий выстрел поразил лошадь Пи и убил ее.

— Уводи других лошадей! — завопил Колл Дитсу. — Иначе он собирается всех нас оставить пешими.

Дитса не надо было уговаривать. Он уже бежал на юг со своим коричневым мулом и другой, непострадавшей, лошадью. Из большого ружья раздалось еще четыре выстрела, но Дитс скоро был вне зоны обстрела, а остальные люди спрятали лица в пыли. Пули просто подняли пыль. Стрелок прекратил стрелять, поскольку не попадал, но три рейнджера не поднимали головы, боясь, что стрелок скоро найдет цель.

Колл поглядел на свою ногу и не увидел крови, но он предположил, что нога, вероятно, в любом случае пострадала. Нога онемела от бедра до самой ступни. Его лошадь к тому времени прекратила лягаться, но лежала с открытыми глазами, задыхаясь.

— Он стреляет из бизоньего ружья, — сказал Огастес. — Если бы я знал, что у него оно есть, я был бы более осторожным.

— Мы в любом случае должны быть более осторожными, — ответил Колл. — Каждый может достать бизонье ружье.

Огастес еще не осмотрел рану своего друга. Впервые за время их партнерства он мог не забыть вида Вудро Колла, сбитого с ног. Зрелище произвело на него удручающее впечатление. Если бы Вудро все еще лежал, это, вероятно, означало бы, что рана смертельна. Все, кто работал с Коллом, знали, что его можно остановить, только убив. Мысль о том, что Вудро может умереть, отрезвила Огастеса так, что он отложил осмотр раны.

— Куда он ранил вас, капитан? — наконец спросил Пи Ай. Он тоже боялся, что капитан был смертельно ранен, в противном случае он бы сражался.

— В ногу, — ответил Колл.

Он также предположил, что его рана была серьезна, возможно, смертельна. Он не пытался подняться, потому что знал, что его нога не будет держать его. Стоять было бы неблагоразумно в любом случае. Человек с бизоньим ружьем хорошо заметил их местоположение. Он был не слишком высококвалифицированным стрелком, в противном случае он убил бы всех четырех лошадей и, по крайней мере, двух человек. Но все же он был достаточно хорош, и мог бы стать лучше, как только нашел бы цель. Колл увидел, что его лошадь получила пулю только в бедро, но через минуту после этого она умерла.

— Это бизонье ружье мощное, — сказал Колл. — Оно убило мою лошадь, а выстрел не был даже хорошо направлен.

— Не будь теперь пессимистом. Зато он не убил тебя, — ответил Огастес. — Ты должен позволить оттащить тебя подальше, Вудро, чтобы мы могли осмотреть твою рану.

— Держитесь как можно ближе к земле, — предупредил Колл. — Я думаю, что стрелял Голубая Утка.

— Да, и поэтому мы живы, — сказал Знаменитая Обувь. — Эрмоук стреляет лучше. Если бы он позволил стрелять Эрмоуку, тот убил бы нас всех.

— Я не знаю мистера Эрмоука, — сказал Огастес, — но если он меткий стрелок, то я рад, что у него выходной. Он, возможно, пустил бы пулю в меня, а я не выношу пуль.

— Оттащите меня назад, — попросил Колл. — Лучше осмотрим рану.

Огастес и Пи Ай, пригибаясь, захватили Колла за подмышки и потащили его, ожидая в любой момент услышать грохот большого ружья. Но выстрелов не было. Дитс, выглядевший испуганным, ждал с лошадью, далеко вне зоны поражения даже из бизоньего ружья.

— Осмотри его, Дитс. Ты лучший доктор, который у нас есть, — сказал Огастес.

Колл заметил, что Огастес, всегда спокойный под огнем, выглядел немного бледным.

— В чем дело, ты тоже ранен? — спросил он.

— Нет, меня тошнит, — ответил Огастес. — Это от зрелища умирающих лошадей. Я никогда не мог терпеть вида умирающих лошадей.

Колл чувствовал то же самое. По каким-то причинам раны лошадей действовали на него хуже, чем раны людей. Употребление в пищу одной из его собственных лошадей при необходимости не так беспокоило его, как вид страдающих и умирающих животных. Это было любопытное состояние.

Огастес отполз на некоторое расстояние, чтобы облегчить свой желудок. Пока его не было, Колл поступил в распоряжение Дитса и ожидал, что негр сообщит ему, что он умирает, или, по крайней мере, изуродован и покалечен. Боли он не чувствовал, просто онемение, которое, как он знал, является нормальным явлением, когда рана свежая. Боль приходила позже, и, как правило, в изобилии.

Когда Дитс начал осматривать капитана, у него были самые дурные предчувствия. Он ожидал увидеть зияющую рану, раздробленную кость или и то, и другое. Но он сразу увидел, на ноге капитана совсем не было крови, а также и на его теле. Лошадь, которая только что умерла, истекала кровью, но у капитана Колла кровотечения не было, по крайней мере, на первый взгляд.

— Ну что там? — спросил Колл, заметив замешательство Дитса.

— Я не нахожу крови на вас, — ответил Дитс. — Нет крови, капитан.

— Но где-то должна быть, — сказал Колл. — Я не чувствую ноги.

Но когда он посмотрел сам, то убедился, что Дитс был прав. На нем нигде не было крови. Подполз Пи Ай, чтобы помочь с осмотром, и Огастес, опорожнив желудок, подполз тоже. Дитс, Колл и Пи Ай были поражены. Они находились в недоумении, и почти оскорблены своей неспособностью обнаружить кровь, которая, конечно же, должна хлестать из такой большой раны.

Колл потянул свои штаны вниз, опасаясь, что рана находится на его теле выше, чем он предполагал, но Огастес, внимательно посмотрев, улыбнулся и указал на сапог Колла.

— Оставь в покое свои штаны, Вудро, — сказал он. — Тебя не подстрелили в ногу, тебе просто отстрелили каблук.

Колл снова осмотрел свою ногу и увидел, что Огастес прав. Каблук сапога полностью отсутствовал. Колл вообще не был ранен, и все же удар большой пули, попавшей в каблук, подбросил его в воздух, и его левая нога так занемела, как будто из нее удалили все нервы.

— Ну, будь я проклят, — сказал он. — Посмотри, Дитс, может быть ты найдешь этот каблук. Я хотел бы прилепить его назад, если смогу. Иначе мне предстоит хромать долгий путь.

Тщательный поиск не помог обнаружить даже следов каблука.

— Пустая трата времени, — заметил Огастес. — В этот каблук попала пуля пятидесятого калибра. Вы не найдете его, потому он превратился в пыль.

Колл с трудом осознавал, что он цел и невредим. Его разум соглашался с тем, что он был ранен легко, но не мог принять полное отсутствие ранения. Как только до него дошло, что увечье или смерть миновали его, последовало раздражение от мысли, что человек, которого они преследовали до сих пор, несомненно, уходил. На мгновение он испытал желание взять одну из выживших лошадей и последовать за ним, но Огастес не хотел и слышать об этом.

— Мы находимся в довольно неприятной ситуации, Вудро, — заявил он. — Нам предстоит долгий путь назад, и большая часть этого пути — по безводной местности. У нас только одна лошадь и один мул на четыре человека. Мы должны будем идти пешком приличную часть пути и беречь лошадей до того момента, как они нам понадобятся. Нам, вероятно, придется съесть этих животных, прежде чем мы вернемся домой. Мы должны теперь думать о своем спасении. Голубая Утка может подождать.

— Кроме того, где-то здесь Куана и его воины, — добавил он, указав на запад, в пустынное Льяно. — Я ничего не знаю об их настроении, и ты не знаешь. Нам, вероятно, придется с боями пробиваться назад, ты же понимаешь.

Колл знал, что Огастес был прав. Они были маленьким отрядом, застрявшим в пустыне. Они являлись легкой добычей для любой сильной группы воинов, местных жителей или бандитов. Они должны были оставаться вместе, чтобы получить шанс. Но он все еще хотел преследовать Голубую Утку. Ему нелегко было справиться с собой, и Огастес понимал это.

— Он проклятый убийца, и я очень не хочу позволить ему уйти, — сказал Колл.

— Ты такой же скверный, как и Айниш Скалл, — заметил Огастес. — Он так был полон решимости изловить Пинающего Волка, что ушел за ним пешком.

— Да, я был с ним, — сказал Знаменитая Обувь. — Он шел быстро, этот человек. Он не останавливался, пока не пришел в страну Черного Вакейро.

— Интересно, что случилось со старым Черным Вакейро? — спросил Огастес. — Много лет о нем не было никаких вестей.

— Он вернулся туда, где живет Ягуар, — ответил Знаменитая Обувь.

Огастес видел, что из головы Вудро Колла все еще не выходит Голубая Утка. Он никогда не встречал человека, так не желающего прекратить погоню, которую он начал. Не было бы удивительно, если бы он последовал за Голубой Уткой пешком, даже с напрочь отстреленным каблуком сапога.

— Он не ушел навсегда, Вудро, — заметил Огастес. — Он просто вернется на Ред-Ривер и снова начнет свои набеги. Мы можем отправиться и достать его осенью.

— Если нам позволят, — ответил Колл. — До осени нас могут расформировать.

— Тем лучше, если так сделают, — сказал Гас. — Тогда мы можем просто пойти и добыть его ради удовольствия. Зато не надо будет отчитываться по проклятым расходам.

Знаменитая Обувь раздражался привычкой рейнджеров к бессмысленным спорам, пока солнце перемещалось по небу, и время уходило. Его не интересовало, будут ли они рейнджерами осенью. Надо было пересекать Льяно, и разговоры не перенесут их через него.

— Нам надо вернуться назад к тому источнику и попить немного воды, — сказал он.

Его слова заставили рейнджеров вернуться к действительности. Они едва пережили поход, когда у них были лошади. Теперь они должны были покрыть то же самое расстояние пешком, или, в лучшем случае ехать по двое несколько часов в день.

— Правильно, — сказал Огастес. — Это будет долгая прогулка без воды.

— Я постараюсь выпить столько, сколько сумею удержать, — сказал Пи Ай, повернувшись к высохшему озеру. — Все, что смогу удержать, а затем еще немного. Страшно ненавижу, когда сухо во рту.

Ночью Ньют понял, что его мать, должно быть, умерла, потому что он больше не слышал ее дыхания. Чувствовалось, что комната стала другой. Она стала комнатой, в которой он был один. Но он не знал, что ему делать, поэтому, он лежал на своей койке и ничего не предпринимал, пока с улицы в окна не стал вползать серый свет. Тогда он осторожно встал, оделся и сложил несколько своих вещей в коробку из-под обуви: свой волчок, свой мяч, свою книгу с картинками животных и колоду карт, которую рейнджеры дали ему. Затем он надел свою шляпу — ее дал ему капитан Гас – взглянул один раз на свою мать, мертвую в ее постели, и поспешил вниз по лестнице к миссис Коулмэн, которая начала рыдать в ту же минуту, как увидела его. Миссис Коулмэн продолжала рыдать весь день. Ньюту было грустно из-за того, что Дитс, Пи Ай и другие рейнджеры уехали. Он знал, что они хотели бы попрощаться с его матерью, но теперь у них не останется такой возможности. Могила была вырыта. В тот же день они положили в нее его мать. Немного попели, а затем зарыли ее.

Миссис Коулмэн накормила его ужином. Еды было много, но он был не очень голоден. Миссис Коулмэн к тому времени в основном взяла в себя в руки, хотя слезы все еще время от времени капали из ее глаз.

— Ньют, я знаю, что ты захочешь остаться с рейнджерами, когда они вернутся, — сказала она ему после ужина. – Но, может быть, ты останешься здесь на ночь или две? В казарме почти никого нет.

Ньют покачал головой. Хотя он не хотел обижать миссис Коулмэн — он помнил, что она была лучшей подругой его матери — он также и не хотел оставаться с нею.

— Я лучше поживу с мальчиками, — сказал он, хотя и знал, что единственным рейнджером в казарме в то время был Айки Риппл, который был слишком стар, чтобы называть его мальчиком.

Но он страшно хотел остаться в казарме, и миссис Коулмэн не спорила с ним. К тому времени, как ужин закончился, уже стемнело, поэтому она прошла с ним несколько кварталов туда, где жили рейнджеры. Айки уже уснул и громко храпел.

— Надеюсь, что ты сможешь спать при таком храпе, Ньют, — сказала миссис Коулмэн, затем внезапно крепко обняла его на мгновение и покинула казарму.

Ньют положил свою коробку на койку, на которой он обычно спал, когда оставался с рейнджерами. Затем он взял свое лассо и вышел на улицу. Он мог слышать миссис Коулмэн, которая, рыдая, шла домой, и от этого почувствовал себя немного нехорошо.

У миссис Коулмэн дома никто не жил, кроме нее. Он подумал, что она очень одинока. Вероятно, ему надо было остаться с нею на ночь или две. Он взобрался на забор, держа свое лассо, и некоторое время смотрел на луну. Он мог слышать Айки, храпевшего на весь загон. Утром он намеревался спуститься к кладбищу и рассказать своей матери новости, хотя их было и не очень много — что он решил сразу поселиться в казарме, где будет помогать поить лошадей и выполнять домашнюю работу. Так он будет помогать ребятам, когда они вернутся домой.

Когда Пинающий Волк узнал, что четыре рейнджера пересекают Льяно всего с одной лошадью и мулом, он не знал, как отнестись с этой новости.

Много странных новостей появилось в последнее время, часть из них вызывала беспокойство, а часть просто озадачивала. Две недели он не покидал лагерь, так как одну из его ног сводила сильная судорога. Конечно, время от времени ногу человека сводит судорога, но еще никогда в своей жизни он не страдал от такой изнурительной судороги как та, что сводила его правую ногу. Иногда даже, когда он опорожнял кишечник, его хватала судорога, препятствуя такому простому делу.

Пинающий Волк считал, что это его старая жена, Сломанная Нога, посылает судорогу ему в ногу. Сломанная Нога сердилась на него несколько месяцев, и он не знал почему. Когда он спрашивал ее, она улыбалась и отрицала, что сердится, но Пинающий Волк не верил ей. Даже старея, Пинающий Волк все еще оставался хорошим охотником. У него было больше лошадей, чем у кого-либо в племени, и он обеспечивал Сломанную Ногу всем, в чем она нуждалась. Их палатка была самой теплой в лагере. Тем не менее, Пинающий Волк знал, что наличие многих причин быть довольным не обязательно означало, что человек был доволен, особенно если это женщина. Сломанная Нога, несмотря на ее отрицание, была сердита на него. Она наверняка подложила ему в еду плохую траву, вызвав тем самым судороги в его ноге, или же сговорилась с шаманом, и шаман произнес дурное заклинание.

Сломанная Нога была не намного моложе его самого и сильно растолстела к старости. Пинающий Волк прекратил попытки заставить ее перестать злиться на него и стал избегать ее. Но было трудно ночью в палатке избежать женщины, столь большой, как Сломанная Нога, поэтому, когда потеплело, Пинающий Волк начал все больше ночей проводить снаружи в одиночестве. От этого судороги не прекратились, но, по крайней мере, теперь рядом не было Сломанной Ноги, злорадствующей, когда он пытался заставить болезненные судороги оставить его ногу.

Как раз в то время, когда Пинающий Волк спал вне палатки, начали приходить странные новости. Большую часть их принес Танцующий Кролик, молодой воин, болезненно склонный к перемене мест и также сильно похотливый. Танцующий Кролик постоянно посещал различные группы команчей, надеясь найти женщину, которая выйдет за него замуж, но он был беден и довольно уродлив. До сих пор ни одна женщина не согласилась стать его женой.

Однажды утром Танцующий Кролик примчался к Пинающему Волку, когда тот сидел у груды белых коровьих костей, разминая свою ногу, чтобы уменьшить боль от судороги. Танцующий Кролик был очень расстроен новостью, которую он узнал. Оказывается, Голубая Утка последовал за Бизоньим Горбом к его месту смерти и убил отца его же собственным копьем.

— Ух! — произнес Пинающий Волк. Он надеялся, что Бизоний Горб сумеет умереть мирно. Конечно, он не прожил жизнь мирно, но умереть от рук своего собственного сына было не тем, чего мог ожидать Бизоний Горб.

Пинающий Волк все же сразу не поверил ему. Танцующий Кролик кочевал из лагеря в лагерь, собирая истории. Затем они часто перемешивались у него в голове, прежде чем он успевал вернуться в свой лагерь и рассказать их всем.

— Голубая Утка, вероятно, просто придумал это. Он всегда был хвастуном, — сказал Пинающий Волк.

— Нет, это правда. Антилопы видели его тело, пробитое копьем насквозь, — настаивал Танцующий Кролик. — Копье вошло в его горб, а затем прошло сквозь тело в землю.

Несколько молодых людей племени собрались к тому времени, чтобы послушать рассказ Танцующего Кролика о смерти великого вождя Бизоньего Горба, единственного вождя, который совершил набег до самой Великой воды. Всего за несколько дней до этого те же самые молодые воины презирали Бизоньего Горба.

Для них при жизни он был просто угрюмым стариком с уродливым горбом и вспыльчивым характером, стариком, который был слабым, не мог охотиться и питался мелкой дичью, пойманной в ловушку. Присутствие молодых людей раздражало Пинающего Волка. Они никогда не видели Бизоньего Горба в те дни, когда он ходил в набеги, и бывали неоднократно грубы с ним, когда он состарился и не мог дать им отпор. Но теперь, когда он был мертв, они не могли наслушаться историй о нем. По его мнению, они не заслуживали того, чтобы узнать что-то о Бизоньем Горбе. Кроме того, он сам не верил половине из того, что рассказывал Танцующий Кролик.

— Откуда ты знаешь, куда вошло копье? — спросил он недружелюбным тоном. — Ты там был?

— Нет, но Антилопы видели тело, — настаивал Танцующий Кролик. — Техасцы тоже видели его. Техасцы попытались вытащить копье, но не смогли. Затем Голубая Утка подстрелил двух их лошадей. Поэтому они идут через Льяно пешком. У них мало воды. Мы можем пойти и украсть их лошадей, если хочешь.

Пинающий Волк, выслушав эти слова, длительное время молчал. Танцующий Кролик претендовал на знания, которых у него не было. Кроме того, было несколько вопросов, которые надо было изучить и оценить, прежде чем он мог принять решение.

Танцующий Кролик был раздосадован тем, что старый Пинающий Волк хранит молчание, узнав захватывающие новости, которые он принес ему. Техасцы находились недалеко, всего в тридцати милях. Они прошли долгий путь и устали, у них было мало воды. Их легко можно было убить. Если Пинающего Волка не интересовало их убийство, то они могли бы, по крайней мере, украсть у техасцев лошадь и мула. Это было простым делом для лучшего конокрада, каким был Пинающий Волк.

Конечно, Танцующий Кролик очень хотел отправиться с Пинающим Волком и посмотреть, как тот уводит лошадей. У Танцующего Кролика сейчас было только две лошади, и ни одна из них не была слишком хорошей. То, что он был беден, и у него не было лошадей, мешало ему найти жену, за которую ему надо было предложить лошадей. Он страстно хотел жену, но знал, что сначала должен обзавестись несколькими лошадьми, если он хотел купить себе привлекательную жену. Именно поэтому он проводил так много времени с Пинающим Волком, великим конокрадом. Танцующий Кролик надеялся снова заинтересовать Пинающего Волка кражей лошадей. Возможно, если бы им удалось бы украсть очень много лошадей, Пинающий Волк позволил бы ему забрать себе нескольких, достаточно, по крайней мере, для того, чтобы выторговать себе приемлемую жену. Но теперь Пинающий Волк тихо сидел у каких-то коровьих костей. Он проявил мало интереса к истории, для рассказа которой Танцующий Кролик ехал всю ночь.

Пинающий Волк думал, что большая часть из того, что Танцующий Кролик рассказал ему, была, вероятно, ложью. С одной стороны, он утверждал, что его сведения пришли от Антилоп. Но Антилопы держались в стороне от всех и были столь высокомерными по отношению к другим индейцам, даже другим команчам, что обычно много лгали, чтобы ввести всех в заблуждение.

— Если Антилопы видели этих техасцев, почему они не убили их? — спросил Пинающий Волк. — Ты сказал, что там всего четыре техасца. Антилопы безжалостные воины. Они легко могли убить четырех техасцев.

Меньше всего Танцующий Кролик любил в Пинающем Волке то, что тот всегда ко всему относился скептически.

Он никогда не мог просто поверить новости, которую ему приносили. Сейчас Пинающий Волк вводил его в смущение перед несколькими молодыми воинами, сомневаясь по поводу его слов. Теперь молодые воины, включая некоторых его лучших друзей, также начали сомневаться. Танцующий Кролик был раздражен, что старик ставит его в такое положение.

— Они не убили техасцев, потому что у них не очень много пуль, — сказал он. На самом деле он сам понятия не имел, почему команчи Антилопы позволили техасцам уйти.

— Ружье В Воде был одним из техасцев, — добавил он.

Это была информация, которую он только что вспомнил, и она действительно заставила Пинающего Волка поднять свою голову и стать немного более заинтересованным.

— Если Ружье В Воде там, то Серебряные Волосы Маккрей тоже там, — сказал Пинающий Волк.

При упоминании этих двух рейнджеров Пинающий Волк погрузился в воспоминания, но он вспоминал не рейнджеров. Он вспомнил молодую мексиканскую женщину, которая стала матерью Голубой Утки. Его память не вернула ее имя, но зато о красоте ее напомнила. Он тогда старался изо всех сил, чтобы Бизоний Горб отдал ему девушку.

Он предложил много лошадей, и прекрасных лошадей, но Бизоний Горб проигнорировал его, оскорбил его, оставив девушку себе, а затем позволил ей бежать и замерзнуть во время снежной бури вскоре после того, как она родила Голубую Утку. Если бы Бизоний Горб просто принял его предложение — это было хорошее предложение — женщина могла бы остаться в живых, и ему, возможно, не пришлось бы выносить гнев своей толстой старой жены, Сломанной Ноги, каждый день и каждую ночь.

«Он не отдал мне ту приятную мексиканскую девушку, и теперь сын, которого она родила, убил его», подумал Пинающий Волк, но он ничего не сказал о своих воспоминаниях Танцующему Кролику и другим молодым воинам. Уже несколько молодых людей пришли к заключению, что Танцующий Кролик просто лжет. Они начали расходиться, отпуская шутки о совокуплении с женщинами. Они были молодыми людьми и не хотели тратить впустую весь день, слушая истории о прошлом, которые рассказывает старик.

— Что с тобой? — спросил Танцующий Кролик, неспособный больше сдерживать свое раздражение на Пинающего Волка. — Ты стал настолько стар, что не можешь сейчас украсть лошадей у техасцев?

— Ты просто мальчишка, убирайся и рассказывай свою ложь женщинам, — ответил Пинающий Волк. — Прямо сейчас я думаю о некоторых делах.

Он хотел, чтобы Танцующий Кролик успокоился и прекратил приставать к нему. Но, подумав еще некоторое время, он решил поехать и проверить, действительно ли Ружье В Воде и Маккрей пересекают Льяно. Много техасцев теперь приезжало на равнины, но этих двоих не было несколько лет.

Кроме того Пинающий Волк знал, что они могли считать его мертвым. Они могли подумать, что избавились от великого конокрада, Пинающего Волка. Его развлекло бы показать им, что он все еще жив, и что он не потерял своего мастерства в воровстве лошадей. Кроме того, могло быть так, что судороги в его ноге могли пройти, если он уедет подальше от Сломанной Ноги.

После полудня Пинающий Волк зашевелился. Он взял несколько сыромятных ремней, которыми пользовался, когда уводил лошадей. Годом раньше он приобрел прекрасную винтовку, превосходный винчестер, но после некоторых раздумий решил не брать ее с собой. Он только взял свой лук и хороший запас стрел.

Танцующий Кролик, который внимательно наблюдал за Пинающим Волком, увидел, что тот готовится покинуть лагерь, и подошел поближе, стремясь тоже отправиться в путь.

— Возьми свое ружье. Если не захочешь стрелять из него, то я буду стрелять, — сказал Танцующий Кролик.

Пинающий Волк не обратил на него внимания. Какое оружие ему взять с собой — не дело Танцующего Кролика. Лошади могли почуять запах ружей. Наличие ружейной смазки мешает приблизиться к ним. Но это было только одной из причин, которые заставляли Пинающего Волка оставить винтовку.

В те дни на равнинах бродило много плохих индейцев: команчерос, метисов, бандитов и изгнанников, таких как Голубая Утка, людей, не уважающих ничего. Он был пожилым человеком. Если он столкнется с какими-нибудь жадными изгоями, и они увидят, что у него прекрасная винтовка, то могут убить из-за нее. Было лучше оставить винтовку дома, где она сохранится до следующего раза, когда он пойдет охотиться на антилопу.

Конечно, Танцующий Кролик увязался за ним, когда он покинул лагерь. Он был так взволнован перспективой кражи лошадей с Пинающим Волком, что не прекращал говорить многие мили пути.

Пока Танцующий Кролик болтал, Пинающий Волк ехал на запад в Льяно. Только на следующий день он, наконец, пересек след техасцев. Они находились дальше, чем предположил Танцующий Кролик.

К тому времени молодой человек так хотел пить, что почти прекратил болтать. Пинающий Волк не ездил далеко в Льяно уже несколько лет. Он тоже забыл, какая там стояла сушь. Техасцы по-прежнему, в основном обрабатывали орошаемые земли, поэтому не было необходимости страдать от жажды, когда он уводил их лошадей.

Приятным было то, что ногу Пинающего Волка в течение ночи ни разу не сводила судорога. На следующее утро он легко смог опорожнить кишечник без приступов боли в ноге.

Он грациозно сел верхом на свою лошадь. Так хорошо было, когда нога не болела, что он испытывал желание пинать ею или прыгать, или принять участие в танце. То, что, как только он уехал от Сломанной Ноги, его ногу сразу прекратила сводить судорога, убедило его в своей правоте. Его жена рассердилась на него и, вероятно, накормила его дурными травами.

В засушливой стране след четырех техасцев был легко различим. Они передвигались медленно, и что-то было не так с сапогами одного из мужчин. У сапог не было каблуков. Другие люди оставляли нормальные следы. Танцующий Кролик ничего не понимал в следах. Он даже не заметил, что у одного из людей нет каблуков на сапогах.

Пинающий Волк действительно не поверил, что техасцы находятся так далеко в Льяно только с одной лошадью. Он хотел увести несколько лошадей, и был раздражен, обнаружив, что эта часть истории Танцующего Кролика была правдива. Но следы были отчетливы: у техасцев была только одна лошадь.

— Они, должно быть, съели другую лошадь, — догадался Танцующий Кролик взволновано.

Он видел, что Пинающий Волк раздражен тем, что можно было украсть только одно животное. Тем не менее, они проделали долгий путь, и старик решил завершить дело.

Они догнали техасцев раньше, чем Пинающий Волк ожидал. Они проделали всего небольшой путь на юг, когда отыскали этих четырех людей. Они виднелись точками далеко впереди на Льяно.

Пинающий Волк немедленно сделал длинную петлю на запад, ведь у Маккрея был острый глаз, и у Знаменитой Обуви — тоже. Он не хотел, чтобы техасцы знали, что их преследуют. Он намеревался образовать петлю, чтобы выйти далеко впереди них, и там ждать, на случай, если он решит украсть их одну лошадь. Идущие пешком люди, несомненно, устанут. Легко было бы украсть лошадь, если бы она была такой, какая ему нужна.

В течение остальной части дня, пока солнце еще стояло, Пинающий Волк и Танцующий Кролик обошли техасцев полукругом, стараясь во время движения использовать овраги или небольшие скалы в качестве укрытия, чтобы даже самый острый глаз не мог обнаружить их присутствия. Затем они остановились на пути техасцев, ожидая их подхода. Как только они хорошо спрятали своих лошадей, Пинающий Волк приказал Танцующему Кролику оставаться с ними. Этот приказ сильно расстроил молодого воина.

— Но я хочу видеть то, что ты делаешь! — запротестовал Танцующий Кролик. — Я хочу видеть, как великий Пинающий Волк ворует лошадь.

— Ты будешь ждать! — настоял Пинающий Волк. — Я не собираюсь воровать лошадь, пока солнце не зашло. Если я захочу эту лошадь, то уведу ее сегодня вечером. Тогда ты сможешь пойти со мной.

Он сделал паузу и посмотрел на угрюмого молодого воина, недовольного молодого человека. Когда он сам был молод, то никогда не позволял себе возражать приказу, отданному старшим. Танцующий Кролик надулся как девочка, когда Пинающий Волк оставил его с лошадьми.

Пинающий Волк находился далеко впереди техасцев. Он спрятался за низким кустом юкки и ждал.

Задолго до того, как техасцы прошли, он к своему отвращению увидел, что с ними была даже не лошадь: это был всего лишь коричневый мул. Вся его поездка была бесполезна. Команчи использовали мулов только в пищу. Некоторые команчи считали, что мясо мула на вкус лучше, чем конина. Он сам, в основном, избегал воровать мулов, потому что они не могли размножаться.

Зачем красть лошадь, которая не может привести жеребят?

Он, тем не менее, ожидал, сидя за юккой, когда техасцы прошли приблизительно на расстоянии полумили.

Знаменитая Обувь шел впереди, вероятно надеясь найти воду. Ружье В Воде был с техасцами, и Маккрей — тоже. Кроме них были негр и тощий мужчина, оба молодые.

Ружье В Воде немного хромал, возможно потому, что у него не было каблуков на его сапогах.

Пока Пинающий Волк наблюдал за утомленными людьми, бредущими в сторону большого шара заходящего солнца, его внезапно охватила печаль. Он почувствовал такую тяжесть в груди, что начал завидовать Бизоньему Горбу, который уже был мертв. Он уже знал, что не хочет воровать коричневого мула техасцев, и не потому, что у него была какая-то симпатия к техасцам, или он пожалел их из-за их долгого путешествия. Он знал, что техасцы убили бы его, если бы увидели, и он в свою очередь попытался бы убить их, если бы они стали доступными целями. Они всегда были ненавистными врагами и все еще оставались ненавистными врагами. Пинающий Волк был благодарен за то, что он был достаточно преуспевающим и свободным, таким, что мог все еще ненавидеть техасцев, как должен ненавидеть их команч. Он был рад, что не должен был притворяться их другом, чтобы собрать себе на жизнь жалкие гроши.

Все же ему было грустно, и когда техасцы остановились, чтобы стать лагерем, когда сумерки сделали равнины нечеткими — здесь тень, там последние полосы солнечного света — печаль наполнила его, пока он не почувствовал, что его сердце вот-вот разорвется. Там поблизости были Ружье В Воде и Серебряные Волосы Маккрей, люди, с которыми он воевал большую часть своей жизни и будет с удовольствием воевать снова, если сможет. Он украл очень много лошадей у них или у отрядов рейнджеров, с которыми они ехали. Однажды он и Бизоний Горб подожгли прерию и чуть не захватили врасплох этих двух людей и не сожгли их и весь их отряд. Они обменивались пулями, стрелами, бросали копья, и все же эти два рейнджера все еще были живы, и он тоже.

Когда Пинающий Волк наблюдал, как негр спутывает коричневого мула, он вспомнил, как однажды, всего в нескольких милях от места, где они сейчас находились, он украл Бизоньего Коня прямо из-под носа Большого Коня Скалла. Он украл его и отвел в Мексику. Это дело стоило жизни Трем Птицам и привело к его собственному недомоганию, когда он стал видеть два предмета там, где был всего один.

Это было великим подвигом, кража Бизоньего Коня, великой лошади, которой суждено было быть съеденной в Мексике множеством маленьких темных людей. Некоторые старики все еще пели о Большом Коне Скалле и Бизоньем Коне. Он тоже пел о них, когда были великие праздники и танцы, что случалось теперь не так часто, когда бизоны ушли на север, где не могут чувствовать запаха белых.

При воспоминании о своем великом подвиге Пинающему Волку захотелось петь. Желание петь росло в нем и смешивалось в его груди с печалью, которая пришла к нему, поскольку он понял, что время великой войны прошло. Вероятно теперь будут меньше убивать. Куана и Антилопы могут еще немного повоевать, но только немного. Время великой войны закончилось. Команчам осталось только улыбаться белым и притворяться, что они не ненавидят их.

Пинающий Волк не хотел улыбаться белому человеку. Он хотел умереть где-нибудь на Льяно, в одиночестве, в месте духов, как попытался сделать Бизоний Горб. Не только это было его желанием. Он не хотел также красть маленького коричневого мула. Зачем человеку, который украл когда-то Бизоньего Коня, воровать тощего коричневого мула? Совершить такое — значит оскорбить самого себя.

Поэтому он подождал, пока поднялась луна, и отправился назад, чтобы вернуться к оврагу и лошадям и обнаружить, что Танцующий Кролик, глупый мальчишка, не повиновался ему и последовал за ним.

— Что ты делаешь? Я сказал, чтобы ты стерег лошадей, — сказал Пинающий Волк. — Если бы эти техасцы не так устали, то они увели бы наших лошадей.

— Я только что пришел, потому хотел посмотреть, как ты украдешь лошадь, — ответил Танцующий Кролик. — Я просто хочу видеть, как ты это делаешь.

— Это даже не лошадь! — сказал Пинающий Волк.

Он так рассердился, что почти забыл, что надо говорить шепотом. Но тут он вспомнил о техасцах и отвел глупого мальчишку подальше, чтобы сделать ему выговор.

— Это всего лишь мул, — заметил он, как только можно было безопасно разговаривать. — Совсем недалеко отсюда я украл Бизоньего Коня. Я не собираюсь воровать мула.

— Укради его сам, если ты так сильно хочешь его, — сказал он мальчишке.

Танцующий Кролик знал, что у него недостаточно умения, чтобы украсть мула. Кроме того, он не хотел мула. Он просто хотел увидеть, как Пинающий Волк украдет его.

— Просто покажи мне, как ты приближаешься к нему, — умолял он. — Просто покажи мне, тогда, если я увижу каких-нибудь техасцев с прекрасной лошадью, я смогу украсть.

— Я украл Бизоньего Коня, — сказал Пинающий Волк еще несколько раз, но, в конце концов, он сдался и сделал то, о чем просил Танцующий Кролик.

Он сидел с молодым воином большую часть ночи, глядя на лунный свет над тихими прериями. Он видел, как Знаменитая Обувь вернулся и лег спать. Он видел как техасцы — все изможденные — уснули. Даже Ружье В Воде, привычный к тому, чтобы стоять на страже за пределами лагеря, не стоял на страже той ночью.

— Когда ты сделаешь это? — несколько раз спрашивал его Танцующий Кролик. — Скоро будет светло.

Он волновался, что Пинающий Волк не сделает этого. Но когда он взглянул снова, Пинающий Волк исчез. Старик только что тихо сидел на расстоянии нескольких футов, но теперь его не было.

Затем, к своему удивлению, он увидел, что Пинающий Волк стоит возле мула, поглаживая его шею. Черный мужчина, который привязывал мула, спал на расстоянии всего нескольких ярдов, но мул был спокоен, и Пинающий Волк — тоже. Старик постоял возле мула несколько минут, как будто спокойно разговаривая с ним, и затем снова исчез. Он был рядом мулом, и вдруг его не стало. Танцующий Кролик понятия не имел, куда делся старик. Он торопливо вернулся назад к оврагу, где находились лошади, и, когда достиг его, то обнаружил там Пинающего Волка, уже сидящего верхом на своей лошади.

— Нам надо уходить, — сказал Пинающий Волк. — Кикапу сразу увидит мой след утром. Я не думаю, что они будут преследовать нас, хотя не знаю. Ружье В Воде может преследовать нас и на муле.

— Я не видел, как ты двигался, — сказал Танцующий Кролик, когда они ехали вместе. — Ты был рядом со мной, а затем ты был рядом с мулом. Я не видел, как ты перемещался.

Пинающий Волк улыбнулся. Приятно было снова проделать свой старый трюк: идти бесшумно, подойти к лошади или, в данном случае, к мулу, чтобы прикоснуться к нему и сделать его своим, пока владелец спит рядом. Это было его умение, никто из других команчей никогда не мог сравниться с ним. Хотя ему пришлось проехать долгий путь через Льяно в сухую погоду, было приятно осознавать, что у него все еще сохранился старый дар. Это немного скрасило досаду от Сломанной Ноги и судорог в его ноге и печаль от знания того, что старые пути закончились.

— Я не двигаюсь, — сказал он доверчивому молодому человеку, который все еще не мог вполне поверить тому, что видел. — Когда наступает время, я просто оказываюсь там, рядом с лошадью.

— Но я видел тебя. Ты был со мной, а затем ты был у лошади. Я знаю, что ты двигался, — настаивал Танцующий Кролик.

— Это не движение. Это нечто другое, — ответил Пинающий Волк.

Танцующий Кролик приставал к нему весь обратный путь, желая узнать, как Пинающий Волк сумел приблизиться к лошади. Но Пинающий Волк не ответил ему, потому что не знал ответа. Это был путь — его путь — и этим все сказано.

Когда Знаменитая Обувь увидел, что Пинающий Волк стоит возле мула, он сначала подумал, что это всего лишь один из его снов. С тех пор, как он увидел белую сову, вылетающую из земли, у него было много плохих снов. В некоторых из них команчи убивали его детей. В одном его поймал Аумадо, а в еще в одном началось великое наводнение, когда он был на Льяно. Он пытался опередить воду, но наводнение захлестнуло его и несло на юг, туда, где жила великая рыба, имеющая вид Ягуара.

По сравнению с теми кошмарами вид Пинающего Волка, стоящего у коричневого мула, был не так плох. Затем просыпаясь, он подумал, что видел, как Пинающий Волк шел в белом лунном свете. Это, возможно, был Пинающий Волк, или, возможно, это был его дух.

Утром, когда Знаменитая Обувь почти забыл свой сон, он пошел туда, где пасся коричневый мул и сразу увидел, что не было никакого сна: Пинающий Волк стоял там. На гладкой земле был след, который он видел много раз, когда он и Большой Конь Скалл следовали за конокрадами-команчами в Мексику. То, что он видел в лунном свете, было не духом, а человеком. Пинающий Волк подошел к мулу и затем оставил его.

Знаменитая Обувь посчитал удивительным, что старый команч следовал за ними весь путь через Льяно ради одного мула, но не было ничего удивительного в том, что он оставил мула, как только увидел, насколько тощим тот был. Пинающий Волк был человеком, всегда разборчивым в лошадином племени. Он брал только лучших лошадей, а коричневый мул Дитса даже не был лошадью.

Когда Знаменитая Обувь подошел к лагерному костру и объявил, что Пинающий Волк был здесь, все техасцы отставили свои кофейные кружки и пошли, желая посмотреть на следы, неся свои ружья с собой, как будто боялись нападения. Все они тревожно озирались, но, конечно, Льяно был пуст во всех направлениях. Капитан Колл был раздражен, но он был раздражен весь путь домой из-за проблем с сапогами без каблуков. Его сапоги теперь были в таком состоянии, что, когда они пришли в страну трав, он часто шел босиком. Во время тяжелого путешествия рейнджеры были вынуждены пить свою собственную мочу, что беспокоило капитана Колла меньше, чем то, что первым выстрелом Голубая Утка погубил его единственные сапоги.

К счастью, они теперь были в двух днях пути от Бразоса, и им не надо было снова пить свою мочу. Далеко на юге ползли грозовые тучи. Дождь мог скоро заполнить множество усеявших Льяно небольших оврагов, превратив их во временные водоемы.

— Ну, проклятие, — сказал Пи Ай, глядя на следы. — Человек был здесь, но он не взял мула.

Вид следов все же беспокоил его. Команч приблизился достаточно близко, чтобы убить их, и никто его не услышал. Это было страшно, столь же страшно, как в первый раз, когда он путешествовал по равнине.

— Не взял, а я и рад, — сказал Дитс, поскольку он очень любил своего коричневого мула, единственное животное, в конце концов, которое выжило во время их путешествия. Другие лошади или умерли от голода, или были застрелены.

Огастес снял шляпу и почесал голову, удивленный такой шуткой, несмотря на то, что это была плохая шутка. После такого их путешествия любая шутка казалась ему нипочем.

— О, ведь он задрал нос перед нашим мулом, старина Пинающий Волк, — сказал он.

Колл не считал это забавным. Ему хотелось отправиться в погоню за этим человеком — казалось, что половину своей жизни он потратил на преследование Пинающего Волка — но у него для погони остался только усталый мул. Дождевые облака, клубящиеся на юге, танцевали вдалеке от них уже неделю. На реке Бразос в двух днях пути на юг их ждет спасение, как ждало многих других путешественников.

В очередной раз он вынужден совершить длительное путешествие домой с чувством незавершенности. Они проделали долгий путь, повесили десять бандитов, но упустили их лидера, Голубую Утку, убийцу собственного отца, а кроме него и многих других.

Огастес, тем не менее, не мог отказать себе в шутке.

— Какой позор, Вудро? — сказал он. — Мы не добрались до нашего человека, а теперь пали так низко, что команч даже не украл нашего мула. Я полагаю, что потеха закончилась.

— Может быть и закончилась, но это была не потеха, — ответил Колл, глядя на необозримое безводное пространство, которое все еще ожидало, что они пересекут его.

КОНЕЦ

[1] Льяно-Эстакадо – плато в США на территории Техаса и Нью-Мексико, на юге Великих Равнин.

[2] Хэнд – английская мера длины (ок. 10 см).

[3] Vaquero – пастух, ковбой (исп.).

[4] Путь мертвеца (исп.).

[5] Один из четырех всадников Апокалипсиса, Смерть, едет на бледном коне.

[6] Территория, управляемая команчами: северо-запад Техаса, западная часть Оклахомы, южная часть Канзаса, восток Нью-Мексико.

[7] Самоназвание команчей — Немене, что означает Люди, Настоящие Люди.

[8] Люди 49-го — волна золотоискателей, приехавших в Калифорнию во время «золотой лихорадки» 1849 года.

[9] Бенджамин Франклин (17 января 1706 — 17 апреля 1790) — один из лидеров войны за независимость США.

[10] Бенджамин Франклин в 1732-1758 гг. издавал в Филадельфии собственный ежегодник «Альманах бедного Ричарда».

[11] Парк в Бостоне, старейший в стране городской парк. В начале XVII века на этом участке земли повесили женщин, обвиняемых в колдовстве. В 1634 году эта земля была отведена для военных занятий и служила также общинным выгоном для скота.

[12] «Гарвардский двор», место в Кембридже, примерно в 5,5 км к северо-западу от центра Бостона, где находится 85 га основного корпуса университета.

[13] Лайелл Чарльз – английский ученый, основоположник современной геологии.

[14] Такая история действительно произошла в 1809 году с траппером Джоном Кольтером (1774-1813) в верховьях реки Миссури.

[15] «Боевой гимн Республики», патриотический гимн времен Гражданской войны.

[16] Lonesome Dove — Одинокий Голубь.

[17] Быстрей, проворней (франц.).

[18] Curandera (исп.) – знахарка, целительница.

[19] Вода (исп.).

[20] Спасибо (исп.).

[21] Сокращенно от rebel (англ., повстанец, мятежник) — прозвище солдата Армии Конфедерации или просто южанина в период Гражданской войны в США.

[22] Разг. янки.

[23] Районы к западу от реки Миссисипи (современный штат Оклахома), куда в первой половине XIX в. были насильственно переселены индейцы из восточной части страны.