Луна команчей

— Теперь угощайся, капитан, — сказал Тадуэл. – Лучше бы тебе как следует поесть, прежде чем мы посадим тебя в клетку.

— Конечно, сэр, я никогда не страдал отсутствием аппетита, — уверил его Скалл. – Когда я был мальчишкой, то съел свою собственную свинью, а теперь я полагаю, что съем свою лошадь.

Он не спросил о клетке, в которую его собирались посадить.

Аумадо срезал последнюю мешковину, и дымящаяся голова Гектора уставилась на Скалла с плоской скалы. Дым выходил из его глаз. Верхняя часть его черепа была аккуратно удалена, так, чтобы пропеклись мозги.

— Это самая благородная голова, которую я когда-либо видел, — сказал Скалл, приблизившись. — Гектор и я измотали много врагов. Я думал поехать на нем обратно на север, когда начнется великая война, но этому не суждено случиться. Ты стал его Ахиллом, сеньор Аумадо.

Теперь темные люди были вооружены мачете. Аумадо жестом предложил им отойти назад на несколько шагов.

Скалл оглянулся на большую яму.

Гектор быстро уменьшался. Темные люди в яме выглядели так, как будто они побывали под кровавым дождем.

Так, пожалуй, было, когда пещерные люди поедали мастодонтов, подумал Скалл.

Затем он повернулся, вытащил нож и принялся отрезать куски мяса от щеки своей большой лошади.

10

Как только Айниш Скалл был надежно закрыт в клетке из ветвей мескитового дерева, Тадуэл подошел и предложил разрезать ремни, которые стягивали руки и ноги. Кроме того, Скалла раздели донага.

И связывание, и раздевание были унижением, которое ему не нравилось, хотя он сохранял бодрое настроение.

— Придвиньте ноги поближе к решетке, и я освобожу их, — предложил Тадуэл. — Затем я освобожу ваши руки. Вы не сумеете ловить голубей связанными руками. Вы умрете от голода через десять дней, а это не то, чего он ждет. Когда он подвешивает человека в клетке, то надеется, что тот продержится некоторое время.

— Мне никогда слишком не хотелось голубей, — ответил Скалл. — Я думаю, что научусь любить их, если нет ничего иного.

— Мексиканец, которого мы подвесили с этого утеса, однажды поймал орла, — сказал Тадуэл. — Но орел победил. Он выклевал ему один глаз.

— Я заметил, что вы мигаете, сэр. Что с вами случилось? — спросил Скалл. — Воробей вас достал?

— Ничего. Я просто родился мигающим, — сказал Тадуэл.

На оскорбление, как Скалл и ожидал, он не отреагировал.

— Но вы не родились в Мексике, — сказал Скалл. — Вы говорите как человек, который, вероятно, родился в Цинциннати или поблизости.

Тадуэл был поражен. Как этот человек узнал об этом? Он и правда родился на реке Кентукки, недалеко от Цинциннати.

— Вы правы, капитан. Но как вы догадались об этом? — спросил Тадуэл.

— По вашему сочному выговору, — сказал Скалл.

Он улыбнулся человеку, надеясь усыпить его внимание. Скала, с которой они собирались спустить его, казалось, уходила вниз на целую милю. Как только они спустят его, судьба его будет решена. Он будет висеть в пространстве, разглядывая половину Мексики, пока не замерзнет или не умрет от голода. Он не желал висеть там много дней или недель, выживая благодаря случайной птице, которую он мог хватать через решетку. Аумадо, старый майя, пришедший на север, чтобы охотиться на невежественных людей, белых и смуглых, оказался невосприимчивым к очарованию Гарварда. Но Тадуэл, мигающий человек, не казался чрезмерно умным. Если Скалл продолжит говорить, то он может все же одурачить его и заставить совершать ошибки. Он покорно держал ноги около решетки, и Тадуэл освободил его лодыжки.

Следующими были его запястья, и здесь был шанс.

Тадуэл выглядел озадаченным, когда Скалл упомянул сочный выговор. И правда, у него был носовой голос с небольшой сочностью.

— Да сэр, я часто воспевал дев Огайо — некоторые из них, возможно, не совсем были девами в те времена. Шлюхи в прекрасном городе Цинциннати много раз усыпляли меня колыбельной. Вы слышали эту старую мелодию, сэр? — Скалл запел старую балладу Барбары Аллен:

«В городе Лондоне, где я родился,

Была белокурая девица, живущая...»

Тадуэл кивнул. Кто-то в его жизни давно пел ту песню, бабушка или тетя, он не был уверен. Он на мгновение забыл, что капитана Скалла собирались подвесить до тех пор, пока он не умрет. Песня породила в нем воспоминания, мысли о матери и сестре, напомнила о тех временах, когда у него была более спокойная жизнь.

Пока Скалл пел, он держал руки близко к прутьям решетки так, чтобы Тадуэл мог перерезать ремни из сыромятной кожи. Он напевал тихо, так, чтобы Тадуэл наклонился вперед, когда резал ремни. В тот момент, когда ремни ослабли, Скалл захватил запястье Тадуэла и сломал его сильным ударом о решетку из мескитового дерева.

Нож упал в клетку: у него появилось оружие. Тогда он схватил Тадуэла за горло и, подтянув его близко к клетке, сумел дотянуться второй рукой и вырвать из кобуры револьвер Кольта. Теперь у него было два оружия. Он хотел сэкономить патроны, задушив Тадуэла, но тот оказался слишком силен. Прежде, чем Скалл сумел схватить Тадуэла за горло второй рукой, последний вывернулся, заставив Скалла пристрелить его, и звук эхом разнесся по Желтому Каньону.

Четыре темных человека, которые должны были опустить клетку, сразу схватили свои мачете и затрусили прочь. Аумадо все еще возвращался в кратер, где продолжалось пиршество, чтобы ждать на своем одеяле. Он услышал выстрел.

— Ну вот, дурак из Цинциннати, я пел тебе о смерти, — сказал Скалл.

Его положение существенно улучшилось. У него были нож и револьвер с пятью патронами. С другой стороны, он был в непрочной клетке наверху пятисотфутового утеса, и он был гол.

Клетка из мескитового дерева были связана сыромятными ремнями. Скалл начало рубить их, но нож был тупым, а сыромятная кожа тверда как сталь. Лошадь Тадуэла стояла рядом. Если бы он мог легко резать, у него мог бы быть шанс, но сыромятные ремни были столь тверды, и нож настолько туп, что потребовался бы час, чтобы освободиться, а у него не было часа.

— Ты, проклятый дурак, почему ты не наточил свой нож? — сказал Скалл. — Мало того, что у тебя голос из Цинциннати, у тебя еще и проклятый слабый ум из Кентукки.

Это раздражало его. Он сотворил чудо, убив того, кто захватил его в плен, и все же он не был свободен.

Остановившись, чтобы восстановить дыхание, он вспомнил одно из прекрасных высказываний Папы Франклина: «Поспешишь – людей насмешишь». Он более внимательно осмотрел крепления связок. Ему не надо было ломать клетку по частям — если бы он сумел просто разрезать связки в одном углу клетки, он мог бы раздвинуть ее и бежать. У него все еще было пять патронов. Было бы разумно пожертвовать одним или двумя из них для своего освобождения. Он немедленно сделал это и был очень доволен результатом: две пули разорвали связки, и он протиснулся в проем и встал на ноги.

Его боевой дух возрос. Слава Богу, он освободился! Он присел ненадолго над телом Тадуэла, но нашел только два патрона в кармане грязного кителя этого человека. Но у человека, по крайней мере, была одежда. Скалл торопливо раздел его и надел его грязные штаны и китель. Они были слишком велики, но все же хоть какая-то одежда!

Пятнистая лошадь стояла на расстоянии не более тридцати футов. Ее уши торчали вверх, и она смотрела на Скалла настороженно. Крепите нок реи, огонь в глотку, сказал себе Скалл. Поспешишь – людей насмешишь. Он должен был приблизиться спокойно и медленно, он не мог позволить себе напугать своенравное животное. Без лошади темные люди быстро уложат его на землю.

То, что на нем была одежда Тадуэла, было преимуществом. Запах Тадуэла сохранился в грязной одежде. Скалл явно чувствовал его, и лошадь, несомненно, тоже.

— Библия и меч, это мило с твоей стороны, мальчик, — сказал он, медленно подходя к лошади. — Будь хорошей лошадкой сейчас, будь хорошей лошадкой. Ты — уродина, но я забуду об этом, если ты просто повезешь меня в Техас.

Лошадь один раз тронула ногой землю, но не отступала. Весло подошел уверенно и скоро держал уздечку в руке. Через мгновение он достал ружье Тадуэла из чехла и был в седле. Затем, к его большому раздражению, лошадь начала прыгать как ворона, выгнув спину. У Скалла не было опыта обращения с бронко, как техасцы называли полудиких лошадей прерий. Он вынужден был ухватиться за гриву лошади, чтобы не быть сброшенным, и, к своей досаде, выронил ружье.

Наконец, прыжки прекратились, но к тому времени Скалл уже не видел места падения ружья. Он видел силуэты людей на фоне неба и знал, что у него нет времени искать ружье. Он развернул лошадь на север и погнал ее диким галопом. Ухожу, думал он — ухожу.

Но тут он услышал звук вращающегося болас, так как темные люди уже вышли из-за низкого хребта. Бегущая лошадь рухнула, и Скалл пролетел приличное расстояние и приземлился на плечо. Когда он поднялся на ноги, в него полетело еще больше болас. Один из них опутал его ноги. Он быстро выстрелил в двух темных людей, но третий бросился на него и плашмя ударил его по голове мачете. Небеса закружились над ним, как будто он вращался на быстрой карусели.

На этот раз Аумадо сам руководил водворением Скалла в клетку.

Три других клетки вытащили наверх и расклеванные трупы из них выбросили вниз с утеса. Скалла посадили в самую крепкую клетку.

Он был ошеломлен ударом по голове и не оказал никакого сопротивления. Аумадо позволил ему оставить одежду, которую он снял с Тадуэла.

— У меня больше нет никого, чтобы посадить в эти клетки, — сказал старик. — Ты будешь один на утесе.

— Это большая честь, я уверен, — сказал Скалл. У него в голове звенело так, что трудно было говорить.

— Это не честь, но зато к тебе прилетит много птиц. Если ты будешь ловок, то сумеешь поймать этих птиц. Ты сможешь прожить долго.

— Я буду ловок, но вы не разумны, сеньор, — сказал Скалл. — Если бы вы были разумны, то потребовали бы выкуп за меня. Я — большой начальник. Техасцы могли бы дать вам тысячу голов скота, если вы отпустите меня.

— У ваших людей была бы сытая жизнь с тысячью голов скота, — добавил он.

Аумадо подошел близко к клетке и посмотрел на него с таким презрением, что Айнишу Скаллу стало не по себе. Взгляд походил на лезвие мачете.

— Они не мои люди, они мои рабы, — сказал Аумадо. — Тот скот в Техасе и так мой. Он пришел туда из страны Ягуара и Попугая. Когда мне нужен скот, я иду в Техас и беру его.

Он замолчал и отстранился. Его презрение была настолько велико, что Скалл не мог отвести взгляд.

— Ты должен попытаться поймать тех жирных голубей, которые прилетают, чтобы сесть на насест, — сказал старик.

После этого он сделал жест темным людям и отвернулся.

Темные люди уперлись плечами в клетку и подтолкнули ее по направлению к выступу большого утеса.

Люди, которые стояли у шеста, медленно начинали опускать клетку в Желтый Каньон. Клетку немного кружило. Она кружилась и раскачивалась. Айниш Скалл крепко держался за прутья решетки из мескитового дерева. Высота вызывала у него головокружение. Выдержит ли веревка – думал он.

Гораздо ниже его взлетали и садились огромные черные стервятники. Пара их поднялась к нему, когда клетку опустили, но большинство из них расклевывали остатки трупов, которые были сброшены с утеса.

11

Огастес Маккрей, убитый горем из-за замужества Клары, сильно прикладывался к бутылке, пока шесть рейнджеров продолжали двигаться запад в поисках капитана Айниша Скалла. Это раздражало Колла, чертовски раздражало. Он был убежден, что они были в погоне за призраком, пытаясь найти одного человека в стране столь огромной, как западный Техас. К тому же этот человек не оценил бы их старания, даже если бы они действительно нашли его.

— Их два человека, Вудро, — напомнил ему Огастес. — С ним Знаменитая Обувь.

— Был с ним, это было некоторое время назад, — сказал Колл. — Ты слишком пьян, чтобы сообразить, что прошло некоторое время?

Они ехали через покрытую редкой травой страну у притока Бразоса Дабл-Маунтин-Форк, далеко за границами поселений. Они уже больше недели не встречали ферм. Все, что они видели перед собой — это глубокое небо и коричневая земля.

— Я вообще не пьян, хотя напился бы, будь в этой стране виски, — сказал Гас. — Сомневаюсь, есть ли здесь кувшин виски в пределах двух сотен миль.

— Прекрасно, — сказал Колл. — Ты был достаточно пьян в последнее время, когда виски было доступно.

— Нет, Вудро, этого не достаточно, — сказал Гас. – Может быть, Клара не вышла замуж. Ей нравится шутить, ты же знаешь. Она, возможно, просто пошутила, чтобы посмотреть на мою реакцию.

Колл не ответил. Предположение была слишком глупым, чтобы обращать на него внимание. Огастес потерял свою девушку, ничего не поделаешь.

Другие рейнджеры были веселы, все, кроме Длинного Билла, который не ожидал, что так скоро покинет свою Перл. Воображая себе домашние удовольствия, которые он не может испытывать, Длинный Билл переживал.

Молодой Джейк Спун, наоборот, был настолько весел, что вызывал раздражение. То, что он пережил две недели в дикой местности, не потеряв скальп и не подвергнувшись пыткам, убедило его, что быть рейнджером легко, и что он бессмертен. Он был склонен бесконечно болтать о самых простых вещах, таких как убийство антилопы или пумы.

Погода стояла теплая, что особенно радовало Пи Ая. Он выполнял большую часть работы по обустройству лагеря с большим желанием и умением, тогда как у молодого Джейка было такое же желание, но мало умения.

На третье утро Джейк слишком плотно затянул подпругу молодой лошади Гаса. Гас мучился от похмелья и не заметил этого. Он сел верхом и был немедленно сброшен, что привело его в ярость. Он тщательно обругал молодого Джейка, введя молодого человека в состояние глубокого смущения.

Дитс, негр, был самым счастливым и приятным членом отряда. Дитсу намного больше нравилось быть разведчиком, чем находиться в городе. Причиной, как догадывался Колл, было то, что в городе всегда были люди, готовые оскорбить его из-за цвета кожи.

— Почему тебя так чертовски трудно убедить, Вудро? — спросил Гас. — Я знал тебя всегда и никогда не мог убедить тебя ни в чем.

— Нет, в одном ты меня наверняка убедил, — сказал Колл, — и это то, что ты глуп в отношении женщин.

— Я полагаю, что Клара отказала тебе, потому что знала, как сильно ты любишь шлюх, — добавил он.

— Ничего подобного! — парировал Гас. — Она знала, что я брошу шлюх через мгновение после того, как она согласится выйти за меня замуж.

Тем не менее, мысль о том, что слова Коллом могли быть правдой, сделала Огастеса столь несчастным, что у него появилось желание спешиться и биться головой о камень.

Они были в Остине всего два дня: то, что произошло с Кларой, произошло настолько быстро, что, когда он вспоминал об этом, оно больше казалось ему сном, чем реальностью. Ему хотелось думать, что, когда они снова вернуться в Остин, все останется на своих местах, с Кларой в магазине ее отца, не состоящей в браке, ожидающей ее, чтобы он ворвался и поцеловал ее.

Долговязый Билл Коулмэн подъехал к двум капитанам в надежде на получение разъяснений по некоторым вопросам. Он быстро пожалел о том, позволил уговорить себя на новую экспедицию. Подстраиваться под шум семейной жизни после длительного отсутствия было трудным для него. Возможно, было бы немного спокойнее, если бы Перл не настояла на том, чтобы держать своих цыплят на кухне, но Перл не могла жить без своих цыплят. Так что было много шумных споров, но, с другой стороны, Перл, страстной женщине, нравились компенсировать его отлучки уймой страсти, иногда несметным количеством страсти.

Таким образом, Длинного Билла обуревали противоречивые чувства: часть его хотела Перл и ее страсти, а другая часть жаждала оказаться в мире прерий.

Сейчас он, казалось, находился в мире прерий, хотя не было никакой гарантии, что мир будет сохраняться. Несколько раз, двигаясь на запад вдоль рек и ручьев, они напали на след индейцев. Признаков индейского присутствия было достаточно для раздражения Длинного Билла. Теперь, когда он был так далеко на западе, что поздно что-то исправлять, он думал, что лучше было бы остаться со своей женой. Цыплят, в конце концов, можно было потерпеть, лучше цыплята, чем команчи.

— Заткнись, Билл, я не знаю, где мы находимся, и Вудро не знает, — сказал Гас, когда он увидел Длинного Билла, подъезжающего с вопросительным выражением на лице.

— Я еще не задал никакого вопроса, — подчеркнул Длинный Билл.

— Нет, но ты собираешься. Я заметил, какой у тебя по пути к нам был рот, — ответил Гас.

— Я просто хотел узнать, когда мы прекратим поиски капитана, — сказал Длинный Билл. — У меня есть работа по дому.

— Ты рейнджер, и это на первом месте, — сказал Гас едко. — Твоя жена большая и крепкая. Она сама может сделать проклятую домашнюю работу.

— Да, но она носит ребенка, некоторым женщинам это тяжело, — ответил Длинный Билл.

— Чем спорить, мы должны уделить внимание следу, — сказал Колл.

Зная неуравновешенный характер Огастеса, он хотел охладить страсти, пока дело не дошло до кулаков.

— Какой след? — ответил Гас. — Нет никакого следа. Мы просто руководствуемся чутьем, и наши носы указывают на запад.

— Так и я думаю, — заметил Длинный Билл. — Капитан Скалл где-то совсем далеко. Когда мы вернемся?

— Я полагаю, что мы вернемся, когда зайдем достаточно далеко, — ответил Колл, понимая, что это никакой не ответ.

— Хорошо, а что такое достаточно далеко? — спросил Джейк Спун, вступая в разговор, и не впервые, кстати.

Пи Ай Паркер никогда не нарушил бы молчание, когда говорили старшие. Пи Ай мог высказать свое мнение только тогда, когда его спрашивали, что бывало редко. Он пытался определить правильную позицию, наблюдая за старшими. Джейк Спун не считался с точкой зрения старших или начальников.

Ему никогда не приходило в голову, что бывали моменты, когда эти два капитана не хотели бы, чтобы их беспокоил мальчишка.

Джейк просто встрял в разговор со своим вопросом.

— Мы еще не на Пекосе, — ответил Колл. — Если мы не нападем на его след между этим местом и Пекосом, то я думаю, что мы должны возвращаться.

— Я думаю, что мы должны проверить в Мексике, — сообщил Огастес.

— Почему? — спросил Колл. — У нас не было приказов искать в Мексике.

— Не было, но в Мексике есть шлюхи и текила, — ответил Гас. — Билл и я могли бы утолить свои печали.

— Я не собираюсь идти в Мексику только для того, чтобы вы вдвоем там утолили свои печали, — сказал Колл.

— Вудро всегда меняет тему, когда разговор заходит о женщинах, — сказал Огастес.

— Я даже не знал, что разговор велся о женщинах, — ответил Колл. — Я думал, что мы говорили о том, когда прекратим поиски капитана и вернемся домой.

Длинный Билл Коулмэн, к удивлению собственному и Колла, внезапно разразился мнением, которое он удерживал в себе многие месяцы.

— Мужчина должен жениться, капитан, — сказал Длинный Билл. — В холостой жизни нет женщины, которая вцепляется в тебя, когда ты устраиваешься на ночь.

Колл был так поражен замечанием, что не знал, что и сказать.

— Я обычно ночью работаю, Билл. Я не провожу много времени в койке, — ответил он, наконец.

Кадык Длинного Билла дрожал, а его лицо покраснело. Колл видел его в нескольких ожесточенных стычках с команчами, и тогда он проявлял гораздо меньше эмоций.

— Я не знаю слишком хорошо маленькую Мэгги Тилтон, но знаю, что она не предназначена быть какой-то шлюхой, — сказал Длинный Билл. — Она предназначена быть женой, и она стала бы прекрасной женой.

Затем, смущенный сказанным, он резко замолчал и отъехал подальше.

— Аминь, — сказал Гас. — Теперь ты видишь, Вудро, что чем раньше ты женишься на Мэгги, тем счастливее все мы будем.

Колл был сражен. Они находились здесь, посреди дикой местности, на опасном задании, и Длинный Билл Коулмэн, надежнейший человек в отряде, счел необходимым выступить с публичной речью, призывающей его жениться! Это при том, что решение жениться было личным делом тех, кто думал о браке, и оно должно обсуждаться только этой парой между собой.

Беспокоиться об этом во время патрулирования вдоль притока Бразос Дабл-Маунтин-Форк казалось ему совершенно неуместным. Это только отвлекало бы их от их непосредственной задачи. Во время похода он старался уделять внимание пейзажу, людям, лошадям, следам, сигналам, поведению птиц и животных. Они могли указать на что-либо, что могло бы помочь группе людей в стране, где военный отряд команчей мог напасть на них в любой момент. Не было времени, чтобы задумываться о проблеме брака или о похоти, а воспоминание о стройной Мэгги Тилтон действительно приводило к похотливым мыслям. Многие ночи, находясь в дозоре, он отвлекался мыслью о Мэгги. Ему просто повезло, что в такой момент он не подвергся внезапному нападению.

Длинный Билл, смущенный своей дерзостью, избегал Колла всю оставшуюся часть дня.

Огастес, удивленный заявлением Длинного Билла, решил избегать в этот день темы брака.

В тот вечер, как только Колл получил кофе и еду, он отошел от костра и просидел всю ночь в одиночестве.

— Сомневаюсь, что он женится на ней, Гас, — прошептал Длинный Билл Гасу Маккрею.

— Я тоже сомневаюсь, — ответил Гас. — И все же он должен это сделать. Ты прав, Билл.

В середине следующего дня они услышали треск выстрелов со стороны нескольких низких, скалистых холмов на севере. Затем залаяла собака, охотничья собака какой-то породы. Они как раз поили своих лошадей в тонкой струйке ручья, вдоль которого были рассеяны несколько кустов дикой сливы. Пока лошади бродили в воде, а мужчины спешивались, Дитс поспешил вверх и вниз вдоль ручья, осматривая сливовые кусты. Конечно для слив было слишком раннее время — начало года, но ему нравилось примечать такие вещи на случай, если они проделают тот же путь в июне, когда сладкие сливы поспеют.

Когда прозвучали выстрелы, Дитс торопливо приехал назад. Прозвучало два выстрела, а затем наступила тишина, за исключением лая собаки.

Так как отряд был малочисленный, Колл и Огастес решили, что лучше всего оставаться всем вместе. Они не могли позволить себе послать одного человека на разведку, его могли окружить и убить.

— Это не настоящая собака, — отважился Огастес. — Это проклятые команчи, подражающие собаке. Они могут подражать кому угодно, вы знаете, что индейцы могут.

За все время своей службы в рейнджерах Огастес очень беспокоился из-за известной способности индейцев отлично подражать звукам животных и пению птиц. Он сам никогда не поймал индейца, подражающего птице, но знал, что они могут.

Длинный Билл Коулмэн разделял это беспокойство Гаса.

— Это наверняка индейцы, капитан, — сказал он. — Они пытаются убедить нас, что в тех скалах есть собака.

Колл не разделял их беспокойства. Дитс сам мог подражать нескольким животным и большинству птиц. Он мог отлично подражать дыханию испуганного броненосца, а Дитс не был индейцем. Кроме того, дикая природа изобиловала птицами и животными, которые прекрасно издавали свои собственные звуки.

Хребет из сланцевых скал, откуда раздались выстрелы, все же выглядел непривлекательно. Горный хребет пересекал прерию на многие мили и мог легко укрыть военный отряд, сидящий в засаде.

— Они там, Вудро, — сказал Огастес. — Они просто ждут, когда мы подойдем ближе. Готовьте оружие, парни.

Молодой Джейк Спун был так напуган, что чувствовал себя замороженным. Он положил руку на свой пистолет, но боялся даже вытаскивать его. Если бы индеец действительно подбегал к нему, Джейк чувствовал, что умрет только от испуга. Он понял, что совершил глупость, не оставшись в городе. По существу, он чувствовал себя уже мертвым и просто надеялся, что произойдет максимально быстро и безболезненно.

— Ну, если это команч, то он не только походит на собаку, он и есть собака, — сказал Колл.

Перед их взором только что появилась большая серая собака, носящаяся взад и вперед среди скал.

Длинный Билл немедленно почувствовал облегчение.

— Да ведь я знаю эту собаку, — заявил он. — Это старый Хаулер, собака Бена Лайли. Бен, вероятно, стрелял в медведя. Все, чем он занимается, это охота на медведей.

— Сомневаюсь, что в этой стране есть много медведей, — сказал Гас. — Теперь стало еще на одного меньше. Бен Лайли смертоносен для медведей.

Вид большой серой собаки рассеял всеобщие опасения. Когда они приблизились к скалистому горному хребту, собака снова завыла — заунывный звук, подумал Пи Ай. Он никогда сильно не любил собачье племя.

И правда, когда они проскакали по камням, которые усыпали хребет, то натолкнулись на крупного склонившегося человека в одежде оленьей кожи, свежевавшего молодого бурого медведя. Густые волосы человека и длинная борода были явно незнакомы с расческой или щеткой. Он окинул их быстрым взглядом и продолжил свою работу.

— Привет, мистер Лайли, — сказал Длинный Билл. — Что вы делаете здесь на лысых равнинах?

Он произнес это шутливым тоном, но Бен Лайли понял его буквально.

— Обдираю медведя, — ответил он.

— Этот медведь не намного больше медвежонка, — сказал Огастес. — Если его мама здесь, я думаю, что она захочет скушать нас.

— Пристрелил ее вчера, — ответил Бен Лайли. — Нам понадобился день, чтобы догнать детеныша. Нам — это Хаулеру и мне.

Колл подумал, что этот человек выглядит ненормальным. Как можно использовать убитого медведя в столь отдаленном месте? Конечно, он может съесть часть мяса, но как забрать шкуру, которая была тяжелой и неудобной для транспортировки? Как он унесет ее? Все же человек казался довольным выполненной работой. Он даже начал насвистывать, когда заканчивал свежевание и явно не проявлял никакого интереса к рейнджерам.

— Ну, если вы подстрелили его маму, где же ее шкура? — спросил Огастес.

Он также был озадачен обдиранием шкуры. Сколько медвежьих шкур человек может использовать?

— Закопал, — ответил Бен Лайли, немного раздраженно. — Я закапываю шкуры. А потом, если я попаду в снежную бурю, я могу выкопать одну из шкур и завернуться в нее.

— Вам бы лучше беспокоиться насчет индейцев, а не о буранах, мистер Лайли, — заметил Длинный Билл. — Если Бизоний Горб поймает вас, я думаю, что он бросит вас в лагерный костер и поджарит.

На Бена Лайли это замечание не произвело никакого впечатления.

Он закончил свежевание и сел на скалу. Он воткнул свой охотничий нож в землю, чтобы очистить его, затем вынул точильный камень и начал точить нож. То, что его работа была завершена, казалось, вызвало у него настроение пообщаться.

— Вы можете взять мясо, — сообщил он им. — Я не ем много медвежатины.

Дитс ожидал такого предложения. Он немедленно опустился и начал осматривать тушу, выбирая лучший кусок мяса. Но что было самое ценное в медвежатине?

— Нас послали на поиски капитана Айниша Скалла, — сказал Колл. — Его в последний раз заметили идущим на юг с одним разведчиком. Может вы видели его или слышали о нем?

Имя «Скалл», казалось, взволновало человека, и он впервые посмотрел на группу с интересом.

— Я знаю Скалла, — ответил Бен Лайли. — Однажды охотился на востоке. Он хотел подстрелить медведя, и мы вместе стреляли в него. Один медведь забрел в заросли сахарного тростника, и Скалл прокрался следом и выстрелил в него. Он был маленьким парнем. Он зашел прямо в тростник и выстрелил в того быстрого маленького медведя.

— Да, он охотник, — сказал Огастес. — Мы должны найти его, если сумеем.

Бен Лайли тщательно сворачивал окровавленную медвежью шкуру.

— Не встречал Скалла со времен той охоты на востоке, — сказал он. — Я узнал бы его, если бы встретил, но я не встречал его. Я думаю, что они захватили его во время великого набега.

Все рейнджеры были поражены этими словами.

— Великий набег? Какой великий набег? — спросил Гас.

— Великий набег, — повторил он. — Разве вы не встречали никаких мертвецов? Я только вчера похоронил шесть мертвецов, за этим ручьем. Шестеро, пытавшихся заняться земледелием там, где они не должны были заниматься земледелием. Все утро у меня ушло на то, чтобы похоронить их. Я поймал бы этого детеныша раньше, если не занимался похоронами.

— Мы в пути уже две недели, — сказал Колл. — Мы ничего не знаем о набеге. Это были команчи?

— Это был Бизоний Горб, — сказал Бен Лайли. — Он спустился с равнин с массой воинов — тысячей или больше.

— Тысяча воинов. Я сомневаюсь, что их было столько, — сказал Колл. — Людям всегда кажется, что индейцев больше, чем на самом деле, когда команчи нападают.

Бен Лайли вскинул свою медвежью шкуру на плечо и взял свое ружье. Затем он свистнул своей собаке.

— Идите на восток, — сказал он им. — Посмотрите, сколько трупов вы там найдете. Там все мертвы вдоль любого ручья. Я не знаю, сколько у него было воинов, но он атаковал Остин и сжег его почти дотла. Это было не несколько охотников за скальпами. Бизоний Горб шел воевать, и он повоевал на славу.

Все рейнджеры были ошеломлены его последним заявлением.

— Напал на Остин, вы уверены? — спросил Длинный Билл.

— Напал и сжег его почти полностью, — повторил Бен Лайли. — Килт все это видел, от него я и узнал.

Затем, не ожидая дальнейших вопросов или обсуждений, он взял свое ружье и медвежью шкуру и ушел. Он не проявлял больше интереса к отряду рейнджеров.

— Ты веришь ему, Вудро? — спросил Длинный Билл. — Моя жена в Остине, моя Перл.

— Я не вижу причин для него лгать нам, — сказал Колл.

— Клара, — сказал Гас. — Боже мой. Интересно, успела ли она уехать до нападения.

«Спряталась ли Мэгги туда, куда я ей показал», подумал Колл.

— Вудро, нам надо возвращаться, — сказал Огастес. — Если они и правда сожгли Остин, то Клара может быть погибла.

Длинный Билл помнил пленницу, которою они спасли, Моди Кларк, теперь сошедшую с ума. Что, если команчи достали Перл, и теперь она в таком же состоянии?

— Капитан, давайте вернемся, — сказал он.

Огастес смотрел на пустыню, которую они только что пересекли. Теперь они должны будут повторно пересекать ее, долго, с глубокими переживаниями.

— Боже, как жаль, что я не птица, — сказал Гас. — Как жаль, что я не могу просто полететь домой.

— Ты не птица, Гас, — сказал Колл.

Все рейнджеры, даже Дитс, были потрясены новостями от Бена Лайли. Отряд индейцев, достаточно большой, чтобы атаковать Остин и сжечь его почти полностью, был катастрофой, которую трудно было так просто представить.

Колл тоже был потрясен. В первый раз, когда он и Огастес пришли на Пекос с малочисленным отрядом рейнджеров, всего девять команчей во главе с Бизоньим Горбом напали на них, убили трех человек и захватили их боеприпасы. Ни одного из девяти команчей так и не задела пуля рейнджера. Если тысяча воинов действительно напала на поселения, ничто не могло защитить Остин, когда они добрались до него.

— Ты не птица, — повторил он Гасу. — Мы не можем улететь. Мы должны будем ехать, и мы не должны истощить наших лошадей, потому что других нелегко будет найти на обратном пути. Бизоний Горб, вероятно, угнал большинство лошадей с ранчо на нашем пути.

— Я не хочу заботиться о проклятых лошадях, я просто надеюсь, что он не забрал мою жену, — сказал Длинный Билл. — Забрал ее или задрал ей подол. Я не думаю, что смогу обойтись без своей Перл. Я не должен был оставлять ее ради такой глупой погони, как эта.

Огастес, хотя и сам подавленный, видел мучение на лице Длинного Билла и подумал, что может быть небольшая шутка могла бы помочь.

— Успокойся, Билли, — сказал он. — Перл слишком властная, чтобы ее могли украсть. Она спорами довела бы этих команчей до изнеможения. Я думаю, что она будет готова руководить тобой, когда мы вернемся.

Шутка не имела никакого эффекта. Длинный Билл испытывал острую тоску. Рейнджеры сидели молча, пока Дитс не закончил отрезать лучшие, по его мнению, куски медвежатины.

— Я думаю, что капитан Скалл должен будет сам найти путь назад, — сказал Колл, глядя на юг.

Затем он повернул свою лошадь, и небольшой отряд отправился в долгий путь домой, при этом каждый человек задавался вопросом, что они найдут там, когда доберутся.

12

Бизоний Горб, отправившись к Великой воде, взял с собой только одного человека. Он взял Червя, шамана. Триумф великого набега был полным. Команчи преследовали и убивали техасцев в одном за другим городах и даже разгромили отряд солдат в голубых мундирах, которые атаковали их глупо, не разобравшись, с каким количеством воинов они столкнулись. К тому времени команчи гнали больше тысячи похищенных лошадей. Голубым мундирам удалось отбить несколько лошадей, но затем они вынуждены были бросить их и спасать свои жизни. Один солдат, лошадь которого захромала, упал позади всех. Когда его ружье дало осечку, Голубая Утка убил его копьем. Бизоний Горб гордился бы этим, если бы Голубая Утка не испортил свой подвиг чрезмерным хвастовством у лагерного костра той же ночью. Не такой уж великий подвиг, чтобы убить белого солдата, лошадь которого захромала, а ружье не выстрелило. Голубая Утка также чрезмерно хвастался изнасилованиями.

Бизоний Горб поначалу хотел взять Голубую Утку и несколько воинов к Великой воде, но, послушав хвастовство Голубой Утки, он решил оставить мальчишку — пусть самостоятельно отправляется назад на равнины. Он не хотел видеть такого хвастуна рядом. Многие воины все еще были ошалевшими от крови. Они не хотели прекращать убийства только ради того, чтобы увидеть море.

На следующее после стычки с солдатами утро Бизоний Горб решил оставить военный отряд и отправиться в сопровождении только одного Червя к Великой воде. Набег закончился большой победой. Все техасцы снова узнали, что сила команчей все еще велика. Техасцы были рассеяны и запуганы.

У них были свои мертвые, которых надо было хоронить, и раненые, которых надо было лечить. Когда-то солдаты в голубых мундирах придут на Льяно, но это произойдет не скоро.

Бизоний Горб разговаривал с некоторыми вождями, которые присоединились к набегу со своими воинами. Он посоветовал им разбиться на отряды в сорок или пятьдесят человек и просачиваться назад на равнины вдоль старых троп. Если белые надумают преследовать их — в чем он сомневался, — то им придется выбирать, какой отряд преследовать.

Когда Голубая Утка увидел, что его отец готовится уехать только с одним старым Червем, он подбежал поближе и наблюдал за своим отцом, наполняющим колчан стрелами. Бизоний Горб занимался стрелами большую часть ночи, проверяя, чтобы наконечники были хорошо закреплены.

— Я пойду с тобой, — сказал Голубая Утка. — Возможно, я понадоблюсь тебе.

— Нет, ты поедешь с лошадьми, — сообщил ему Бизоний Горб. — Держите их вместе и передвигайтесь быстро. Приведите их в каньон и не потеряйте никого. Я приеду через несколько дней с Червем.

Голубая Утка разозлился. Теперь он был воином — он убил солдата — и все же его отец рассматривал его как погонщика лошадей.

— Что, если техасцы устроят тебе засаду? — спросил он. — Не много помощи ты получишь от этого старика.

— Мне не надо много помощи, — ответил Бизоний Горб.

Его утомляли вечные споры со своим сыном. Мальчишка никогда не принимал приказы просто, как должен это делать послушный сын. У него всегда находились слова на каждое распоряжение. Поскольку Голубая Утка был так невежлив, Бизоний Горб должен был постоянно напоминать себе, что он был также и храбр. Он был одним из самых храбрых молодых людей в племени.

Бизоний Горб также был храбр в молодости, но все же он не был непочтителен. Его отца звали Две Стрелы. Когда-то он убил самого большого медведя гризли, какого кто-то когда-либо видел, всего двумя стрелами. Бизоний Горб никогда не смел подвергать сомнению любой приказ Двух Стрел. Он редко говорил со своим отцом, если Две Стрелы не спрашивал его. Он не посмел бы быть таким грубым, каким был Голубая Утка.

Голубой Утке не нравилось, что его отсылают домой с лошадьми. Он дулся и злился, и оскорбил двух молодых воинов, надеясь схватиться с ними.

Бизоний Горб видел все это, но не обращал внимания. Он собрал свои вещи, жестом пригласил Червя следовать за ним и покинул лагерь. Отъезд для него был облегчением. Он еще раз испытал гордость за то, что сумел собрать столько воинов, перед которыми белые не сумели устоять. Но сейчас он чувствовал потребность остаться в одиночестве, спокойно ехать по земле и заботиться самому о себе, без того, чтобы быть посредником в спорах и принимать решения для такого количества воинов.

Червь был стар, он был тихим человеком. Он мог говорить пророчества и произносить заклинания, но, в основном, он был молчалив и осторожен, путешествовать с ним было удовольствием. В течение двух дней они ехали сквозь страну, густо поросшую кустарником, страну, где водилось много броненосцев. Червь особенно любил мясо броненосца — маленькие чешуйчатые животные, казалось, забавляли его. Иногда он ловил броненосца, который наполовину был в своей норе, и щекотал ему яички, чтобы заставить его выйти. Когда он готовил броненосца, он тщательно сохранял чешуйчатую броню, которая защищала животное. Скоро у него было несколько панцирей броненосцев, свисающих с его багажа.

— Почему ты так любишь это мясо? — спросил его однажды ночью Бизоний Горб – это был их последний лагерь перед Великой водой. В тот день сам он убил пекари и ел его. С его точки зрения свинья, безусловно, была намного вкуснее, чем броненосец.

Червь редко отвечал прямо на поставленный вопрос.

— Народ броненосцев жил задолго до команчей, — ответил Червь. — Они жили здесь, когда нас не было. Они такие древние, что научились выращивать панцири, и все же они не такие медлительные, как черепахи.

Червь умолк. Он изучал лапу одного из убитых им броненосцев.

— Если бы мы могли научиться выращивать панцири, то были бы защищены в сражении, — добавил он. — Если я съем достаточно этих броненосцев, то, возможно, выращу панцирь.

— Ты уже съел несколько, но панциря что-то не видно, — заметил Бизоний Горб.

Червь молчал. Он предпочитал иметь собственное мнение о народе броненосцев.

На следующий день они прибыли в страну, где деревья были низкими и согнутыми внутрь страны от постоянного напора морского ветра. Воздух был настолько соленым, что Бизоний Горб мог слизывать соль со своих губ. Земля стала болотистой с высоким, выше лошади, камышом, растущим густыми чащами. Тут и там виднелись заливы, в которых стояли журавли и большие аисты. Когда они подъехали ближе к морю, земля и воздух стали изобиловать птицами: гуси и утки в огромных количествах плавали в заливах или ходили вперевалку по траве. Белые чайки поднимались вверх и снова ныряли. Но наибольший интерес для Бизоньего Горба представляли большие журавли. Они прилетали с далекого севера и не останавливались в стране команчей. Однажды в Небраске, на реке Платт, он видел несколько больших журавлей, но в болотах и заливах у Великой воды их были тысячи.

Червь, казалось, испытывал страх перед птицами. Его старые глаза расширялись, когда аисты хлопали крыльями в воздухе или когда цапли плыли вниз по воздуху к воде на своих широких крыльях. Он поворачивал голову из стороны в сторону и слушал, как говорят чайки, как будто бы пытался выучить их язык. У Червя была только половина верхней губы, другая половина была оторвана в бою много лет назад. Когда он волновался, он облизывал свою половину губы. То же самое он делал, когда проявлял большой интерес к женщине. Женщины племени шутили по этому поводу. Они всегда знали, когда старому Червю требуется женщина, поскольку он облизывал губу. Все его жены умерли от разных болезней. Одну давнюю историю о нем старухи рассказывали молодым женщинам, чтобы поведать им о мстительности мужчин.

У Червя когда-то была жена, которая не раздвигала свои ноги, когда он хотел ее. Чтобы научить ее послушанию, Червь сделал так, чтобы из ее лона вырос большой черный кактус, кактус с шипами столь острыми, что женщина никогда снова не могла свести ноги и должна была ходить с широко расставленными ногами, даже когда делала работу по дому.

Бизоний Горб услышал эту историю от Волос На Губе и не поверил ей.

— Я в этом племени с тех пор, как родился, — сказал он. — Я никогда не видел женщину, ковыляющую с кактусом, торчащим из нее.

— О нет, ту женщину унес медведь. Ты просто тогда был еще ребенком, — уверила его Волосы На Губе.

Бизоний Горб так и не поверил ей, но ему действительно нравилось большинство историй, рассказанных Волосами На Губе. Многие ее истории были о том, что произошло с людьми, когда они совокуплялись. Такие истории редко не развлекали его.

Пройдя через несколько заливов, пугая множество птиц на воде, Бизоний Горб и Червь, наконец, приехали к длинной песчаной полосе, которая ограничивала Великую воду. Они ехали вдоль берега Великой воды много миль. Бизоньему Горбу понравилось ехать по влажному песку, так близко к морю, волны которого пенились под копытами его лошади, а затем умирали.

Червь, тем не менее, не подъехал к Великой воде. Он удерживал свою лошадь далеко на краю песка, там, где песок уступил траве. Он неоднократно пытался указать Бизоньему Горбу, что к Великой воде приближаться небезопасно, но Бизоний Горб не обращал на него внимания. Он ехал там, где хотел.

— В воде есть великая рыба и змеи такие длинные, как самая высокая сосна, — настаивал Червь. — Одна из этих змей может обхватить тебя своим языком и утащить под воду.

Бизоний Горб игнорировал Червя и его предостережения. Несмотря на протест Червя, он той ночью стал лагерем на песчаном пляже. Воздух ночью был теплым и соленым. Он разложил маленький костер из прибитых к берегу веток и пел, пока огонь умирал.

Червь, наконец, подошел и сел рядом с ним. Они разделили немного мяса пекари. Червь все еще волновался, что вода может как-то поглотить их.

— Эта вода никогда не стоит на месте, — сказал он Бизоньему Горбу подозрительно. — Она все время движется.

Бизоний Горб пожал плечами. Ему нравилось то, что вода движется, что волны накатывались и уходили.

Ему нравился звук, издаваемый водой, звук, который выходил из глубин, которых он не видел.

— Мне нравится земля, она не движется, — сказал Червь. — Эта вода вздыхает как женщина, которой грустно.

Бизоний Горб подумал, что в его словах есть некоторая доля правды. Океан действительно вздыхал как женщина, как она вздыхает в печали или при остывании ее страсти.

— В этой воде есть огромные рыбы со ртами настолько широкими, что могут проглотить бизона, — волновался Червь.

Бизоний Горб пел, перекрывая гудение Червя и его жалобы. Он пел большую часть ночи в теплом соленом воздухе.

В сером тумане перед рассветом Бизоний Горб взобрался на свою лошадь и сидел в ожидании солнца. Повинуясь внезапному порыву, он заставил коня войти в воду и плыть до тех пор, пока мелкие волны не начали захлестывать их. Тогда он повернул назад, к суше. Червь был вне себя, когда увидел Бизоньего Горба в воде. Он боялся змеи, длинной как сосна, но Бизоний Горб не переживал по этому поводу. Он просто хотел наблюдать, как солнце выходит из воды. Вся свою жизнь он наблюдал, как солнце поднимается вверх из прерии. Теперь он хотел видеть, как оно поднимается из воды. Когда оно только появилось, это было лишь слабое зарево на сером фоне воды и неба.

— Нам надо отойти туда, к тем деревьям, — произнес Червь, когда Бизоний Горб выехал из воды.

— Почему? — спросил Бизоний Горб.

— Говорят, что солнце едет всю ночь на спине великой рыбы, — ответил Червь. — Когда приходит время для утра, великая рыба приносит его обратно, и тогда оно может освещать людей земли и давать им тепло.

В тумане солнце не виделось отчетливо.

Бизоний Горб задался вопросом, была ли великая рыба столь огромной, чтобы носить солнце. Он смотрел на поверхность воды и не видел великой рыбы, хотя это не означало, что история была ложью. Солнце поднялось уже хорошо. Возможно, великая рыба, которая несла его, вернулась в свой дом глубоко под воду.

Возможно, рыба спит весь день, пока люди земли наслаждаются солнцем. Он не знал.

В действительности, Бизоний Горб знал только одно: то, что океан был великой тайной. В его стране великими тайнами были звезды и луна. Он изучал их всю свою жизнь, и все же он ничего не знал о звездах и луне. Океан тоже был такой тайной. Он мог прожить свою жизнь на песке, как живут индейцы побережья, и все же, как и они, никогда не узнать тайн океана — почему его волны накатываются, и почему он вздыхает как женщина. Возможно, океан был еще более могучим, чем луна и звезды. В конце концов, он позвал его к себе через сотни миль суши. Хотя сражения были хорошими, Бизоний Горб чувствовал нарастающее беспокойство. Он не пожелал больше задерживать свой поход к Великой воде.

Когда солнце повисло высоко в небе, Бизоний Горб отправился назад к Червю, который нервно припал к земле у небольшого походного костра. Часто Червь бывал раздражающим, капризным человеком с половиной верхней губы и многими страхами и недугами. Но Червь, несмотря на свои недостатки, все же был влиятельным пророком, и иногда его самые яркие пророчества были вызваны его страхами.

Бизоний Горб хотел пророчеств. Они, на его взгляд, не были благоприятны на всем протяжении войны. Хотя он снова чувствовал азарт войны и возбуждение от преследования и убийства своих врагов, в нем рождалась печаль от всего этого. Ночью, когда молодые люди пели и похвалялись своими убийствами, он чувствовал отстраненность и не мог подавить в себе печаль. В жизни у него было много побед. Молодые люди, кичащиеся и поющие, были, как и он в юности, храбрыми и легкомысленными. Они надеялись жить жизнью воинов и добиться многих побед над белыми и мексиканцами. В своих мечтах и в своих песнях они всегда рассматривали себя как воинов команчей, людей лука и лошади.

Бизоний Горб, тем не менее, знал, что большинство из них не пойдут этим путем. Умелый воин, вооруженный копьем и луком, если он смел, мог бы победить человека с ружьем. Но тысяча людей с ружьями, умелые они или нет, победят в сражении даже самых храбрых воинов с луками. Его сын, Голубая Утка, глупый и грубый, должен сражаться с ружьем в руках, если хочет выжить.

Бизоний Горб знал, что когда-нибудь придут тысячи солдат в голубых мундирах. Это поражение уязвило их. Они попытаются переломить победу команчей. Они не пришли в этом году, но придут позднее. Их будет столько же, сколько когда-то было бизонов. Это была горькая правда, но правда.

Молодые воины, которые натягивали скальпы белых на свои копья, умрут в сражении или закончат свои дни так, как предсказывал старый Тихое Дерево, выращивая зерно на небольших клочках земли, которые белые дадут им.

Бизоний Горб хотел увидеть океан, потому что океан всегда будет таким, каким был раньше. Немногие вещи могут навсегда остаться такими, какими их сотворили духи.

Даже великие травяные равнины, родина Людей, не останутся навсегда такими, какими были раньше. Белые принесут свои плуги и оцарапают землю. Они приведут свой рогатый скот на нее, а рогатый скот повлечет за собой уродливые мескитовые деревья. Трава, которая всегда была высокой, будет растоптана и сорвана. Льяно не будет всегда таким, каким было. Океан и звезды были вечны, их власть и тайна были сильнее, чем сила людей.

Давным-давно, когда Бизоний Горб был мальчиком, его бабушка предсказала конец народа команчей.

Она считала, что конец наступит из-за болезней и мора. И действительно, болезни и мор погубили почти половину народа. Теперь, глядя на Великую воду, Бизоний Горб хотел знать, есть ли у Червя пророчество, которое позволило бы ему заглянуть в последующие годы.

Он спешился и несколько минут сидел со стариком, Червем. Это Червь сказал, что сифилис и заразные болезни были вызваны золотом. У него было видение, в котором он видел золотую реку, вытекающего из горы на запад.

Белые в поисках золота пробежали через их страну как муравьи и оставили после себя свои болезни.

— Я уведу тебя от этой воды, которая тебе так сильно не нравится, если ты скажешь мне пророчество, — сказал Бизоний Горб. — Я не позволю великой рыбе или змее длиной с сосну добраться до тебя.

— У меня сейчас есть видение, — сказал Червь. — Вчера вечером я не мог спать, потому что слышал слишком много лошадей, пронзительно кричавших в моей голове.

— Я не слышал, чтобы какие-то лошади пронзительно кричали, — ответил Бизоний Горб.

Тут он осознал глупость своего замечания. Червь не говорил об их лошадях, он говорил о лошадях в своем видении.

— Это были не наши лошади, — сказал Червь. — Это были лошади, которых мы взяли в набеге и другие, лошади у нас дома.

— Так почему же они пронзительно кричали? Рядом была пума? — спросил Бизоний Горб.

— Они кричали, потому что они умирали, — ответил Червь. — Белые убивали их всех, и небо было черным, но грозы не было. Небо было черным, потому что прилетели все канюки мира, чтобы поедать наших лошадей. Было столько канюков, пролетающих над ними, что я не видел солнца. Все, что я видел — это черные крылья.

— Это и все пророчество? — спросил Бизоний Горб.

Червь просто кивнул. Он казался усталым и грустным.

— Это ужасное пророчество, нам нужны наши лошади, — сказал Бизоний Горб. — Съешь немного мяса. Затем мы поедем.

— Мы должны будем скакать ночью, — сказал Червь. — Все белые теперь будут искать нас.

— Доедай свое мясо, — ответил Бизоний Горб. — Не волнуйся о белых. Я собираюсь отвести тебя на Рио-Гранде. Как только мы поднимемся достаточно высоко по течению, мы сможем вернуться домой по старой военной тропе, по которой мы привыкли ходить, когда отправлялись в Мексику и ловили всех тех мексиканцев. Я не думаю, что на том пути мы встретим много белых. Если же мы действительно встретим белых, то я убью их.

Червь успокоился. Они прошли большой путь во время великого набега, от Льяно до моря. Его не интересовало море, он устал, и у него больше не было мяса броненосца. Но Бизоний Горб дал ему немного свинины, и он съел его.

Когда Червь поел, Бизоний Горб сел на лошадь и поехал вглубь страны, назад мимо искривленных деревьев, в Мексику.

13

— Такой долгий путь назад, Вудро, — сказал Огастес. — Клянусь, мне жаль, что мы ушли так далеко от города.

Он сказал это ночью, когда они хоронили двух мужчин, оскальпированных и с расчлененными телами, которых они обнаружили в сумерках у подножия небольшого холма. Эти двое мужчин путешествовали в небольшом фургоне, в котором ничего особенного не было, кроме топоров. Индейцы не уничтожили фургон, но они использовали топоры, чтобы изрубить этих людей.

— Нам еще далеко ехать, у нас нет времени, чтобы похоронить всех, — заметил Длинный Билл.

Трое старших рейнджеров наблюдали, как Пи Ай, Дитс и Джейк Спун роют могилу.

Накануне они нашли семью, убитую в бедной маленькой палатке. Очевидно, они намеревались строить ферму. Среди шести мертвых было две женщины. Наблюдая за женщинами, которых они завернули в одеяла и похоронили как следует, Гас вспоминал Клару, Длинный Билл — свою Перл, а Колл — Мэгги. Пройдет еще много дней до того, как они узнают, разделили ли их женщины судьбу этих двух молодых женщин, только что похороненных, и тревога угнетала их всех. Уже три дня они направляли лошадей к своим границам, и все же до дома оставалось еще десять дней.

Ночью ни один из старших рейнджеров не мог спать.

В их сознании пребывали видения, образы, которые держали их в напряжении. Колл обычно уходил со своим ружьем и сидел в темноте. Длинный Билл и Гас оставались у костра, разговаривая на любые темы, лишь бы не молчать. Пи Ай, Джейк и Дитс, не имея дома, чтобы беспокоиться о нем, говорили мало. Джейка вырвало при виде искалеченных тел.

— Я раньше никогда не видел, как человек выглядит внутри, — сказал он Пи Аю, который не ответил ему.

Пи Ай боялся говорить о мертвецах из опасения, что он закричит и опозорится перед старшими товарищами. Вид мертвых людей вызвал в нем такую тоску, что он боялся не сдержаться. В смерти люди выглядели такими маленькими. Мертвые взрослые были похожи на грустных детей, а мертвые дети были похожи на кукол. Ярость, которая настигла их, была столь велика, что уменьшила их после смерти.

— Зачем люди приезжают сюда, капитан? — спросил Джейк, когда они хоронили двух мужчин, путешествовавших в маленьком фургоне. — Это страна не для фермеров..., что можно вырастить здесь?

Колл и сам часто задавался тем же вопросом.

Много раз за время рейнджерских походов он и Огастес наталкивались на небольшие семьи, далеко за границами поселений, пытавшиеся заняться фермерством на землях, никогда не знавших плуга. Часто у таких первопроходцев не было даже плуга. У них могли быть маслобойка, веретено, заступ и несколько топоров, календарь и букварь для детей. Насколько понимал Колл, основное, что у них было — это их энергия и их надежды. По крайней мере, у них было то, чего у большинства из них никогда не было прежде: земля, которую они могли назвать своей собственностью.

— Ты не можешь помешать людям, приезжающим сюда, — сказал Колл. — Теперь эта страна открытая.

Позднее Колл и Огастес отъехали от группы на небольшое расстояние, чтобы обсудить проблему Длинного Билла, который настолько обезумел от мысли, что его Перл, возможно, был убита или похищена, что, казалось, сходил с ума.

— Билл всегда был стойким, — сказал Колл. — Я не ожидал, что он воспримет это так тяжело.

— Он плох, Вудро, — ответил Гас. — Я полагаю, что он столь же сходит с ума по Перл, как я по Кларе.

Правда была в том, что Колл и сам сильно беспокоился о Мэгги, как только узнал о набеге. Мэгги попыталась три раза поговорить с ним о ребенке, которого она носила, ребенке, который, по ее словам, был от него. Но, спеша собрать свой отряд и быстрее отправиться в путь, он оттолкнул ее. Об этой грубости он сейчас сожалел. Теперь Мэгги могла быть мертвой, и ребенок тоже, если действительно был ребенок.

— Я хочу уехать из Техаса навсегда, если Клара умерла, — сказал ему Огастес. — Я не хочу жить здесь без моей Клары. Воспоминания были бы слишком тяжелы.

Колл воздержался от комментария, что женщина, о которой говорил Гас, больше не была его женщиной. Если Клара уехала из Остина перед великим набегом, то это только потому, что она вышла замуж за Боба Аллена.

— Давай завтра уйдем от этого проклятого Бразоса, — предложил Гас.

— Зачем? — спросил Колл. — В Бразосе всегда есть хорошая вода.

— Я знаю зачем, — сказал Огастес. — Где есть вода, там есть фермеры, или люди, которые пытались стать фермерами. Это означает, что больше людей надо хоронить. По мне, так я хотел бы побыстрей добраться домой.

— Нехорошо оставлять христиан без погребения, — ответил ему Колл.

— Это не так, если мы даже не увидим их, — сказал Гас. — Если мы уйдем из всей этой залитой водой страны, нам не доведется видеть их так много.

Стояла тихая, безветренная, но очень темная ночь. Трое молодых могильщиков вынуждены были принести горящие ветки от лагерного костра, чтобы определить, была ли могила достаточно глубока. Лопаты, которыми они копали, принадлежали двум убитым мужчинам.

— Мы могли бы открыть хозяйственный магазин, собрав всех лопаты и топоры, разбросанные вокруг, — заметил Гас.

Длинный Билл не пошел с ними к месту захоронения. Они видели его высокую фигуру, шагающую взад и вперед перед лагерным костром, отбрасывающую волнистые тени.

— О, Святой Петр, — слышали они, как он восклицал. — О, Святой Павел.

— Я хотел бы, чтобы Билли узнал о некоторых новых святых, чтобы молиться им, — сказал Гас. — Я устал слушать, как он молится Петру и Павлу.

— Он не умеет читать. Я думаю, что он забыл других святых, — ответил Колл.

Могильщики отдохнули мгновение. Они все изнемогали от трудного путешествия и от страха.

Колл чувствовал себя виноватым перед Длинным Биллом Коулмэном. Редко он встречал человека, настолько сломленного горем, хотя Перл, женщина, о которой он горевал, могла быть живой и здоровой.

Перл, хотя и толстая, ни в коем случае не казалась ему необычной. В ней не было ни остроумия или духа Клары, ни красоты Мэгги.

— Перл, должно быть, так прекрасно готовит для него, что он горюет о ней до того, как даже узнал, мертва ли она.

— Нет, не только, — сказал Огастес. — Я пробовал стряпню Перл, и, надо сказать, очень неважная стряпня. Я думаю, что тут другое – приятно ей засунуть.

— Что? — спросил Колл удивленно.

— Засунуть, Вудро, — сказал Гас. — Перл толстая, а обычно толстой женщине засунуть — сплошное удовольствие.

— Ну, ты только об этом и думаешь, — ответил Колл.

14

После великого набега востребованность Мэгги, к ее несчастью, увеличилась. Никто не знал точно, где побывали команчи, но слухи о широко распространившейся резне охватили город.

Кое-кто рассказывал, что Бизоний Горб убил триста человек в Сан-Антонио и еще сто в Хьюстоне. Затем новый слух полностью изменял эти числа. Другие думали, что он сжег Викторию, а кто-то слышал, что он уже находился в Мексике. Был общий страх, что он мог еще вернуться в Остин и завершить начатое. Мужчины ходили хорошо вооруженными, обвешанными всем оружием, которое могли носить. Ночами улицы были пусты, хотя салуны все еще процветали. Мужчины были так напуганы, что пили беспробудно, а, выпив, обнаруживали, что они все еще слишком взволнованы, чтобы спать.

Поэтому, они шли к Мэгги, поток мужчин, стучащих в ее дверь в любое время дня или ночи, не иссякал. Она не могла протестовать, но, также, и не приветствовала это. В последнее время ей было плохо по утрам, ее часто тошнило, а также тошнило и в течение дня. Ее живот начал явно увеличиваться, все же ни один из мужчин, казалось, не замечал этого.

Они так боялись, что только то, что она продавала им, могло принести им немного покоя. Мэгги понимала это. Она сама боялась. В некоторые ночи она даже спускалась по лестнице и пряталась в подвальном пространстве под коптильней. Это приносило ей некоторое облегчение, и от страха, и от мужчин.

Мэгги очень хотела, чтобы появился Вудро, вместе с ребятами. Как только Вудро приедет, мужчины оставят ее в покое. Хотя они были простыми людьми, их уважали. Когда они находились в городе, горожане чувствовали себя гораздо комфортнее, как и она.

Каждое утро свой первый взгляд Мэгги бросала сквозь свое окно на загоны, где рейнджеры держали своих лошадей. Она надеялась увидеть Джонни, буланую лошадь Вудро. Если бы она увидела Джонни, она знала бы, что Вудро вернулся.

Но проходило утро за утром, а никаких признаков рейнджеров не было. Мэгги находила, что отсутствие Колла слишком тяжело переносить в такое время, когда она носит ребенка. Она надеялась навсегда бросить проституцию, а все мужчины хотели, чтобы она оставалась шлюхой, и она боялась отказать им. Темная мысль посетила ее, что Вудро мог быть мертвым. Он уехал всего с пятью людьми, а команчи насчитывали более пятисот воинов, как утверждали некоторые. Рейнджеры могли быть все мертвы, и, вероятно, так и было.

Даже мысли об этом приводили Мэгги в отчаяние.

Если Вудро мертв, то у их ребенка не будет отца. Тогда от проституции не откажешься: мужчины у двери, мужчины на ней, мужчины, отсчитавшие деньги и ожидающие, пока она ляжет и задерет юбку. Она так и будет ложиться, задирая юбку для мужчин, которые были не слишком чисты, которые смердели, и их рвало, у которых в глазах светилась жестокость. Так будет, пока она не заболеет или сильно состарится, чтобы не стоить тех денег, которые они отсчитывают.

Она думала, что, возможно, перенесла все волнения и все сомнения немного лучше, если бы у Вудро нашлось время, чтобы поговорить с нею о ребенке, дать ей некоторую надежду, что он женится на ней или, по крайней мере, поможет ей с ребенком. Он, казалось, не сердился по этому поводу. Всего нескольких слов было бы достаточно. Но он спешил, как всегда. Мэгги не могла сказать, что она чрезмерно донимала Вудро за его нежелание поговорить. Она редко слишком донимала Вудро чем-либо, что беспокоило ее. Теперь он был капитаном, и у него появилось много обязанностей. Она надеялась, что ему придется по душе мысль о ребенке, или, по крайней мере, он не будет сильно возражать. Когда Вудро Колл действительно сердился на нее, он становился холоден, и тогда у нее возникал вопрос, наступит ли когда-либо ее счастье. Он мог быть столь холоден, когда сердился, что Мэгги задумывалась, как она вообще решила как-то заботиться о нем. В конце концов, он был всего лишь клиентом, молодым человеком с быстрыми потребностями, как и многие другие. Шлюхи постарше предупреждали, чтобы она не привязывалась к клиентам.

Одна из них, по имени Флори, которая вроде как наставляла ее, была решительна в этом отношении.

— Я знаю, что шлюхи выходят замуж, но это бывает редко, — сказала Флори. — Если ты ищешь этого, то это одно из того, чего ты не найдешь.

— Ну, я не ищу, — объявила Мэгги, тогда она была намного моложе. Она кривила душой, ведь она уже встретила Вудро Колла и уже знала, что он нравится ей.

— Я искала однажды, но с этим покончено, — сказала Флори. — Я просто беру их деньги и немного подергаюсь для них. Это не займет больше времени, чем нужно, чтобы отжать швабру, если ты правильно работаешь своими бедрами.

На следующий год Флори споткнулась, спускаясь по ступенькам своей лестницы, и сломала шею. В руках у нее была большая корзина белья для стирки. Из-за нее она и споткнулась. Она лежала мертвой у основания лестницы с широко раскрытыми глазами, когда ее обнаружили. Рядом стояла коза и ела ее корзину для белья, которая была изготовлена из грубой соломы.

Мэгги, несмотря на совет Флори, продолжала встречаться с Вудро Коллом и сильно привязалась к нему, так привязалась, что иногда клала руку на живот и мечтала, что она родит маленького мальчика, который будет похож на Вудро.

Однажды рано утром, выйдя, чтобы набрать ведро воды, она с удивлением увидела шерифа, который прихрамывал вверх по ее лестнице. Шерифа звали Гоусуэрт Гиббонс. Он был крупным мужчиной и, чаще всего, вежливым. Несколько раз он заступался за Мэгги в спорах с пьяными клиентами, что было редкостью для шерифов.

Несмотря на доброжелательное отношение Гоу Гиббонса, Мэгги как всегда немного переживала, увидев, что шериф поднимается по ее лестнице. Это могло означать, что ее попросят выселиться, или что-то в подобном роде.

Шериф сильно хромал из-за раны, полученной во время мексиканской войны. Ему потребовалось некоторое время, чтобы подняться по лестнице. Все, что Мэгги могла сделать, это стоять и ждать, задаваясь вопросом, что она такого могла сделать, чтобы удостоиться посещения шерифа.

— О, что случилось, Гоу? — спросила она.

Она знала Гоусуэрта Гиббонса задолго до того, как он стал шерифом. Перед мексиканской войной он зарабатывал себе на жизнь подковкой лошадей.

— Кто-то пожаловался? — спросила она.

Гоусуэрт Гиббонс улыбнулся своей широкой, доброжелательной улыбкой и до ответа последовал за Мэгги в ее комнату.

— Никаких жалоб, Мэг, — ответил он ей. – Случилось то, что может случиться с любым парнем.

Мэгги была шокирована, когда увидела у него в руке деньги. Он пришел к ней как клиент, чего никогда не происходило за все годы их знакомства.

Ей потребовалось время, чтобы осознать это.

Шериф предупредительно повернулся спиной, когда спускал свои штаны. Тем не менее, даже со спины Мэгги увидела, что кожа на его ногах была завита странным образом. На коже были черные точки, как будто Гоу Гиббонса посыпали перцем.

Тогда она вспомнила то, что слышала о его военной ране — он сильно обгорел, когда рядом с ним взорвался бочонок пороха, поразив порохом и осколками его ноги.

— Моя жена разочаровалась во мне, Мэг, — сказал шериф. — Я думаю, что она просто не может больше терпеть мои сожженные ноги.

— О, Гоу, — сказала Мэгги.

Он говорил так печально, когда упомянул свою жену, что общение с ним стало менее трудным.

15

Айниш Скалл скоро обнаружил, что Аумадо не хотел его слишком быстрой или слишком легкой смерти от голода. Через день один из темных людей, в обязанность которого входило наблюдение за клетками, опускал ему маленький кувшин воды. Хотя он поначалу и страдал от головокружения из-за высоты и пространства и постоянного раскачивания клетки — ее раскачивал, казалось, самый легкий ветер, — Айниш Скалл постепенно убедился, что старик хочет, чтобы он жил. А к чему же тогда вода? Возможно, он обдумал предложение о большом выкупе и изменил свое мнение. Хотя, учитывая обжигающее презрение Аумадо, думать об этом, вероятно, было слишком оптимистично.

Возможно, Аумадо вовсе не хотел, чтобы он жил, а только пытался продлить как можно дольше его мучения от голода, отсюда и свежая, прохладная вода. Первый кувшин имел такой же приятный вкус, как еда.

Размышляя о своем состоянии — подвешенный с утеса, на двухсотфутовой высоте и с безбрежным пространством вокруг себя — Скалл скоро пришел к мысли, что он сам хочет выжить, независимо от того, чего добивается Черный Вакейро. У него было хорошее здоровье, он не был ранен и находился в здравом уме.

Оценивая ситуацию трезво, он понял, что часто чувствовал себя более безнадежно в руках жены, чем в клетке Аумадо. Его темперамент был таков, что он обожал чрезвычайные ситуации. Собственно говоря, большую часть своей карьеры он потратил на их поиски. Сейчас он оказался в столь чрезвычайной ситуации, какую любой человек мог только желать. Немногие его братья по Гарварду так успешно попадали в экстремальные условия. Это была хорошая история, чтобы рассказать ее во Дворе[12], когда он когда-то окажется там.

Конечно, чтобы иметь удовольствие рассказать, он сначала должен был справиться с проблемой выживания. На практике это означало обеспечение себя пищей, а доступными, в первую очередь, были птицы. Единственная возможная альтернатива — черви. Его опыт натуралиста подсказывал ему, что земляных червей можно было найти почти везде. Он мог бы немного их добыть из утеса Аумадо, но, вероятно, лишь немного.

В птицах не было никакого дефицита. Клетка привлекала их, не только орлов и стервятников, но и других. В первое утро он поймал голубя и двух горлиц. Штаны, принадлежавшие Тадуэлу, которые теперь носил он, были рваными. Скалл немного распустил одну штанину и подвесил трех птиц на нитки. В семье Скалла дичь всегда подвешивали, обычно на три дня, прежде чем готовить ее. Он не видел никаких причин нарушать семейные традиции.

Далеко внизу он видел жителей деревни. Немногие из них смотрели вверх. Они, несомненно, видели многих людей, висевших и умиравших в клетках.

Каждый день Аумадо сидел на своем одеяле и смотрел вверх, но, однако, не невооруженным глазом. Скалл видел блики солнца на стекле и понял, что Аумадо наблюдает за ним в бинокль, взятый, несомненно, у какого-то убитого офицера или путешественника. Поняв это, он приободрился.

Презрение или не презрение, но, по крайней мере, он заинтересовал старика. У Скалла теперь был зритель, и он захотел устроить для человека на земле хорошее шоу.

Когда Скалл обыскал карманы грязной одежды Тадуэла, он нашел маленький инструмент, который пропустил, когда искал патроны. Это была пилочка, используемая, чтобы подправить прицел ружья или опилить ногти. Это было не бог весть что, но хоть что-то. Хотя у клетки, в которой он качался, было прочное днище, в нем были трещины. Скалл проявил большую заботу, чтобы не потерять пилочку, пока он был в здравом уме.

Он мог вести календарь, царапая риски на стене утеса, и он немедленно начал это делать.

Скалл немного знал геологию. Он посещал лекции мистера Лайелла[13], которые тот читал во время своего первого визита в Америку, и даже завтракал с этим великим человеком в Вашингтоне. Ему пришло в голову, что на каменном утесе позади него могли быть окаменелости или другие геологические останки, останки, которые он мог бы исследовать. Чтобы не потерять пилочку, он вынул еще одну нитку из штанины и привязал один конец ее к инструменту, а другой — к решетке клетки.

К счастью, он был невелик собой и мог пропустить свои ноги сквозь прутья клетки. Сильно раскачивать ими было самым лучшим упражнением. Он забавлялся, представляя себе то, что думает Аумадо, наблюдая за тем, как он шевелит ногами. На этот раз ему достался интересный пленник, немного более изобретательный, чем негодяи крестьяне, сидевшие, бывало, в клетке.

Если не хватало еды, Скалл говорил себе, что, по крайней мере, виды, доступные ему, были великолепны. Утром он видел, как туман поднимался на далеком пике, как вставало красное солнце. Ночами, хотя и холодными, прекрасно мерцали звезды. Скалл не слишком преуспел в астрономии, но он разбирался в созвездиях и каждую ночь имел возможность наблюдать за ними в пронзительной и мирной чистоте неба.

На четвертый день было облачно. Утром побрызгал дождь, что было приятно, позволив Скаллу обмыться. Но затем последовал туман, столь плотный, что он не видел землю. Это значительно ухудшило его настроение. Ему нравилось смотреть вниз, наблюдать за жизнью лагеря и видеть, что Аумадо наблюдает за ним. Это было состязание между ними, бостонцем и майя, когда он видел его. Каждый день он должен был наблюдать за своим врагом. Время от времени, сквозь туман он видел крылья одного из больших стервятников. Один стервятник подлетел настолько близко, что он видел, как птица повернула голову и посмотрела на него. Старческий глаз птицы напомнил тогда ему Аумадо. Схожесть была настолько велика, что на мгновение испугала Скалла. Это выглядело так, как будто старый майя превратился в птицу и подлетел, чтобы посмеяться над ним.

Весь день Скалл был угрюмым, угрюмым и обескураженным. При всем его умении в ловле птиц, в ведении календаря, его раскачивании ногами он все же был подвешен с края утеса в клетке, и пути вниз не было. Противостояние не могло длиться день или неделю. Оно могло длиться ровно столько, сколько он считал нужным висеть в клетке и поедать сырых птиц по прихоти старика, который сидел на одеяле далеко внизу.

На следующий день, тем не менее, пришел сверкающий солнечный свет, и настроение Скалла улучшилось. Большую часть утра он тщательно изучал утес над собой. Они опустили его приблизительно на семьдесят футов, по его мнению, и веревка, на которой была подвешена клетка, казалась крепкой. Но стена утеса, если бы он решил подняться по ней, была отвесной. Он мог распилить крепления клетки своей драгоценной пилкой и выбраться. Но, если бы он решился карабкаться вверх, он знал, что должен делать это пораньше, пока у него все еще оставались силы. За неделю или две скудного питания и стесненных условий в клетке он ослабнет до такой степени, что никогда не сумеет вскарабкаться на утес, а даже если и сумеет, то не справится с темными людьми, вооруженными мачете.

Большую часть дня Скалл взвешивал свои шансы.

Он то изучал стену утеса, то смотрел вниз на Аумадо. Днем он видел, как несколько молодых женщин вышли из лагеря, неся корзины с бельем на головах и направляясь к небольшому ручью недалеко от лагеря. Несколько вакейро поили там своих лошадей. Молодые женщины ушли стирать гораздо выше по течению от мужчин с лошадьми. Время от времени Скалл слышал взрывы смеха, когда женщины отбивали белье о мокрые камни. Вакейро сели верхом и поехали. Когда они уезжали, женщины стали петь. Скалл слабо улавливал мелодию, но вид молодых женщин, тем не менее, радовал его. По иронии судьбы из-за своей тяги к приключениям он, наконец, попал в клетку на утесе в Мексике, но это никак не влияло на смех женщин или их флирт с мужчинами.

Когда день закончился, Скалл стал исследовать пальцами свою пилочку, задаваясь вопросом, сколько времени понадобиться ему, чтобы перепилить крепления клетки, если он примет решение карабкаться наверх. Пока он смотрел вверх и вниз, раздумывая, он увидел яркую вспышку света, приближающуюся к клетке. Оказалось, что свет исходил от красно-зеленого оперения большого попугая, который пролетел мимо клетки и на мгновение повернул свою голову, чтобы посмотреть на него. Вновь Скалл был поражен — глаз попугая напомнил ему об Аумадо. Впечатление было такое сильное, что он выронил свой инструмент, но к счастью нитка, которой он привязал его, предотвратила его падение в пропасть.

Позже, когда солнце село, и каньон осветился ярким светом звезд, Скалл решил, что у него, должно быть, высотные галлюцинации. Из своего опыта в Альпах он знал, что высотный воздух может вызывать головокружение у человека и приводить его к ложным выводам. Попугай и стервятник были просто птицами. Ни горлица, ни голубь не опускались в тот день на его клетку. Скалл считал, что это из-за его нервозности, его нерешительности, отсутствия самообладания. Он понимал, что должен взять себя в руки и немного успокоиться, иначе пернатые станут избегать его, и он погибнет голодной смертью.

Следующим утром он поставил себе задачу вспомнить Гомера. Он взял свою пилку и начал выцарапывать греческие слова на поверхности скалы позади себя. К полудню он закончил гекзаметр. Весь день он продолжал работать, нанося греческие слова на скалу. Головокружение и нервозность покинули его.

«Жесткие и четкие», говорил он себе. «Жесткие и четкие». Работать по камню было нелегко. Скалл вынужден был сильно надавливать пилкой, чтобы придать греческим буквам изящную форму, которой они заслуживали. Его пальцы сводила судорога от такого сильного сжимания пилочки, время от времени он должен был прекращать работу и разминать их.

Внизу старый Аумадо наблюдал за ним в бинокль. В ручье девушки снова разворачивали мокрую одежду. Нервное состояние Скалла больше не отталкивало птиц. Днем он поймал двух голубей и горлицу.

«Это забота о кладовой», сказал он себе, но он не остановился, чтобы подвесить птиц или ощипать их.

К вечеру на скале появились великие слова, каждая буква была написана настолько хорошо, как Скалл только смог, слова жесткие и четкие, чтобы напомнить ему, как храбрые люди сражались в давние времена.

Этого Гомера достаточно для одного дня, чувствовал Скалл.

Он написал слова грека на спине утеса в Мексике. Это была своего рода победа над высокогорным воздухом и темным стариком.

Слова успокоили его. Пернатые вернулись, чтобы взгромоздиться на его клетку. За следующую ночь или две он, возможно, перепилит крепления из сыромятной кожи и поднимется вверх по веревке. Этой же ночью он свернулся, чтобы согреться, и спал, пока далеко внизу сверкали лагерные костры мексиканцев, яркие, как лагерные костры древней Трои.

16

Направляясь на восток вдоль долины Бразоса, рейнджеры натолкнулись на следы опустошения. Шесть раз они останавливались, чтобы похоронить семьи, некоторые трупы настолько разложились, чтобы нечего было хоронить. Они не встретили ни одного команча, хотя несколько раз в день пересекали следы отступающих военных отрядов. Большинство налетчиков гнало перед собой лошадей, иногда значительные табуны.

— Они, должно быть, увели половину лошадей из южного Техаса, — предположил Огастес.

— А также убили половину людей, — добавил Длинный Билл негромко.

Увидев столько трупов, Длинный Билл думал о том, что, скорее всего, его жена не выжила, и это привело его в состояние унылого смирения. Он почти не ел и редко говорил.

Колл все больше и больше беспокоился, так как количество следов индейцев заметно увеличилось.

— Наша главная задача — воевать с индейцами, а мы уехали прочь и пропустили самую большую индейскую войну в истории.

— Мы не уехали прочь. Нас послали, Вудро. Послал губернатор, — напомнил ему Огастес.

— Возможно он пытался найти нас, но если так, то команчи, вероятно, перехватили посыльных, — ответил Колл мрачно.

Прибыв в Остин, они проехали мимо кладбища. По количеству крестов они увидели, что появилось много новых могил. Слезы потекли из глаз Длинного Билла при мысли, что его опасения по поводу Перл сейчас подтвердятся. Всего было около тридцати новых могил. Длинный Билл метался от креста к кресту, но ни на одном из них не было написано «Перл Коулмэн».

— Это может означать, что они увели ее, — сказал Длинный Билл, все еще беспокоясь.

Огастес обнаружил два креста с надписью «Форсайт» и задрожал. На его глазах появились слезы, и он опустился на колени.

— Боже, я так и знал, — сказал он. — Я уехал, а она умерла.

Колл, подойдя ближе, увидел, что здесь похоронены родители Клары, а не она сама.

— Нет, Гас, она не умерла, это ее отец и мать, — сказал Колл.

— Ну, я клянусь... Интересно, знает ли она об этом, — сказал Огастес, наклонившись ближе, чтобы увидеть имена более четко.

Хотя он знал, что Кларе будет тяжело — и ее родители мертвы, и она только что вышла замуж — он почувствовал облегчение, столь сильное, что на какое-то время ослабел. Он стоял на коленях на кладбище, перебирая пару комков свежей земли, пока остальные пытались разобрать, кто был похоронен в новых могилах.

— Они достали кузнеца, — сказал Колл. — Вот проповедник и его жена, достали их обоих.

Он шел, останавливаясь у каждой могилы.

— О Боже, парни, — сказал Колл. — Здесь Нили, и Финч, и Тедди. Я полагаю, что Айки остался в живых.

— Боже, Нили, — сказал Гас, подойдя, чтобы посмотреть.

Как они проехали в город мимо дубовой рощи они увидели, что все дома имеют признаки пожара. И все же большинство домов уцелели. По-видимому, дотла сгорели только церковь и один салун.

— Они не убили губернатора Пиза, вот он стоит, — заметил Огастес, когда они повернули на центральную улицу. — Я думаю, он обрадуется, что мы вернулись.

— Мы не выполнили его задание, он может уволить нас, — сказал Колл.

— Сомневаюсь, — ответил Гас. — У него никого не останется, кто может вообще воевать, если он уволит нас.

Губернатор стоял без пиджака в черных подтяжках в нескольких шагах от ступеней, которые вели в магазин Форсайта. Когда они подъехали, он заряжал ружье и выглядел мрачным.

— Здравствуйте, губернатор, — сказал Колл. — Индейцы все еще в округе?

— Нет, еноты, — ответил губернатор. — Койоты унесли большинство моих кур после набега. Еноты не беспокоят кур, но они поедают яйца.

Он вздохнул и бросил быстрый взгляд на небольшой отряд.

— Есть потери? — спросил он.

— Нет, сэр, но мы не нашли капитана, — ответил Колл. — Когда мы услышали о набеге, мы решили, что лучше немедленно вернуться домой.

Кабриолет губернатора стоял на улице, но Бингэма, который обычно водил его, в нем не было.

— Я просто приехал, чтобы купить немного ружейных патронов, — сказал губернатор. – Надо что-то делать с этими енотами.

Как правило, губернатор Пиз всегда был чисто выбрит, но сейчас у него на щеках была седая щетина. Он выглядел усталым.

— А где Бингэм, губернатор? – спроси Огастес.

— Мертв ... они убили большинство наших черномазых, — ответил губернатор Пиз. — Похитили ту желтую девушку, которая работала у Айнес Скалл. Она спустилась к холодильнику над родником, и они схватили ее.

В этот момент Длинный Билл издал вопль. Они все повернулись и увидели причину этого. Перл, его жена, которую он в мыслях уже похоронил, стояла на видном месте вверх по улице, развешивая белье.

— Это моя Перл, она не умерла! – завопил Длинный Билл. Переживания последних недель отпали в одно мгновение. Он повернул свою лошадь и помчался прочь.

— Хоть один счастливый конец, я полагаю, — сказал Огастес.

Губернатор не улыбался.

— Она жива, но ее изнасиловали, — ответил он, прежде чем сесть в свой кабриолет. Он поехал, опираясь на ружье, на уме у него были куриные яйца.

Колл с облегчением увидел, что дом, где жила Мэгги, частично обгорел, но был цел. Ему показалось, что он увидел кого-то возле ее окна, но не был полностью уверен в этом. Мэгги всегда была осторожна. Она никогда не высовывалась в окно и не смотрела на него вниз, так как считала, что это неприлично.

Он быстро пересек улицу и увидел, как она спускается по ступенькам позади дома. Она так обрадовалась, увидев его, что спешился и обнял ее. Как только он это сделал, она заплакала так сильно, что его рубашка намокла от слез.

— А теперь успокойся, я вернулся, — сказал он.

Никогда прежде он не дотрагивался до нее за пределами ее комнаты. Через мгновение он начал волноваться, и Мэгги тоже.

— Они не добрались до тебя... очень хорошо... и они не добрались до Перл, также... Билл был взволнован до смерти, — сказал он.

Лицо Мэгги омрачилось на мгновение.

— Они пустили в нее четыре стрелы, и это еще не все, — сказала она. — Но они не тронули меня. Я спряталась там, где ты сказал мне, Вудро.

— Я рад, что ты спряталась, — ответил Колл.

Мэгги больше не говорила. В ее глазах все еще стояли слезы.

Колл вернулся к рейнджерам, которые все еще находились там, где он их покинул. Гас спешился и сидел на ступеньках перед магазином Форсайта с удрученным взглядом на лице.

— Мы должны поселить парней и осмотреть лошадей, — сказал Колл.

Джейк Спун и Пи Ай Паркер выглядели так, как будто они сейчас уснут в седлах. Даже Дитс, который редко сникал, выглядел очень утомленным.

— Сделай это сам, Вудро, — сказал Гас.

Он встал и вручил свою уздечку Дитсу, когда тот проходил мимо него. Колл повернулся и прошел за Гасом пару шагов, интересуясь, что же случилось.

— Я полагаю, что ты идешь пьянствовать, — сказал он.

— Ей-богу, ты гений, Вудро, — сообщил ему Огастес. — Я даже еще не подошел близко к салуну, а ты уже понял.

Колл знал, что мрачное настроение Гаса связано с Кларой, вернее, с ее отсутствием. Обычно на расположение духа Гаса оказывала влияние Клара.

— Она жива, по крайней мере, — сказал он. — Ты должен радоваться, что она жива.

— О, я рад, что она жива, — ответил Гас. — Я страшно доволен. Но все дело в том, что ее здесь нет. Твоя девушка здесь, жена Билли жива, а моя девушка вышла замуж и уехала в Небраску.

Колл не спорил — нет никакого смысла спорить. Он вернулся к рейнджерам, а Огастес Маккрей продолжил пересекать улицу.

17

У Аумадо никогда не было пленника, который вел себя так, как этот маленький американец, капитан Скалл. Большинство пленников приходили в отчаяние, как только понимали, что находились там, откуда можно выйти только после смерти. По его опыту американцы были слабыми пленниками. По его приказу старый Гойето попытался содрать кожу с нескольких американцев — торговцев, золотоискателей, путешественников, которые, как оказалось, ехали не по той дороге — но все они умерли, прежде чем Гойето успел немного прикоснуться к ним.

Даже если он сдирал кожу только с рук или ног, американцы, обычно, умирали. Они были слабыми пленниками, белые люди. Однажды ему попался маленький индеец из племени тараумара с севера, и он не издал ни звука, когда Гойето снял с него всю кожу. Этот тараумара был исключительным человеком.

Аумадо решил приютить его и хорошо накормить. Он думал, что, возможно, у этого человека нарастет новая кожа. Но тот отказался от еды и не сидел в тени, где ему позволили сидеть.

Он умер через три дня, так и не вырастив новую кожу.

Несколько раз Аумадо пытался посадить американцев на заостренные деревья, но и там они оказались слабыми, умерев после большого крика раньше, чем заостренное дерево проникло слишком глубоко в их кишечник. Команчи и апачи, которых он захватывал, в целом вели себя не намного лучше, хотя один из них не опозорился. Когда он посадил одного апача, укравшего женщину, на заостренное дерево, апач жил два дня даже после того, как острый конец дерева вышел из его лопатки. До сих пор ни один команч и ни один белый так себя не вели.

Было понятно, что белый человек Скалл, рейнджер, был американцем совершенно другого типа. У Скалла была сила, так много силы, что Аумадо был удивлен, а он редко удивлялся.

Из людей, которых сажали в клетку, самым живучим оказался старый индеец яки, который был и исключительно жесток, и исключительно удачлив. Пока старик сидел в клетке, часто шел дождь, поэтому у него была вода. Кроме того, поскольку он был яки из горячей пустыни, он не сильно зависел от еды. Сидя в клетке, он умудрился содрать всю кору с прутьев решетки и съесть ее. Старому яки, казалось, вкус сухой коры нравился больше, чем вкус сырого птичьего мяса. Позднее слепая женщина Хема, знахарка, сказала Аумадо, что кора не давала старику чувствовать голод.

Но даже этот яки, умевший обходиться без еды, не владел мастерством выживания в клетке так, как белый человек Скалл. Никто до Скалла никогда не просовывал свои ноги сквозь прутья и не болтал ими в воздухе.

Аумадо потратил много времени, наблюдая за Скаллом через бинокль, который он снял с мертвого федерала. Как то он даже позволил старому Гойето просмотреть в бинокль. Гойето так был удивлен зрелищем, что не хотел отдавать бинокль Аумадо.

Он называл бинокль Двумя Глазами, Которые Делают Предметы Большими. Их способность увеличивать лишала Гойето дара речи, а он обычно много болтал. Даже когда Гойето сдирал с человека кожу, и человек кричал, Гойето часто продолжал говорить о малоинтересных вещах. Гойето всегда жил в горах поблизости от Желтого Каньона. Хотя он был стариком, он только однажды видел ягуара. Иногда Аумадо развлекался, поражая Гойето безделушками, которые он украл у белых. Некоторые белые носили часы, которые издавали звуки, и эти звуки производили впечатление на Гойето, считавшего, что часы были волшебными.

Гойето не понимал механических предметов. Даже ружья были слишком сложны для него. Он понимал только в ножах, ими он владел лучше, чем кто-то, кого Аумадо когда-либо знал.

Однажды Аумадо даже велел Гойето освежевать огромную живую гремучую змею, которая длиной была больше чем восемь футов. Причиной такого наказания для живой змеи послужило то, что она укусила любимую кобылу Аумадо, быстроходную серую кобылу, которая могла опередить лошадей команчей. Змея укусила кобылу прямо в нос. Когда нос распух, она не могла дышать. Она изо всех сил пыталась дышать, и ее сердце не выдержало.

Аумадо увидел, что старая змея высокомерно лежит всего в нескольких ярдах от места убийства. Поскольку старая змея была высокомерна, Аумадо поймал его палкой с рогаткой и пригвоздил к земле. Затем он приказал Гойето содрать с нее кожу, и Гойето сделал это, поворачивая тщательно змею, пока она не осталась без кожи.

Затем, после свежевания, Аумадо бросил ее в яму с горячими углями и поджарил ее. Он не хотел отпускать ее, потому что змеи лучше, чем люди, наращивали новую кожу. Если бы он позволил змее уйти, она могла вырастить новую кожу и убить другую кобылу. Некоторые бандиты были раздражены таким обращением со змеей. Многие из них боялись мести народа змей, и, действительно, на следующий день одного бандита укусила змея, на которую он накатился во время сна.

Но Аумадо был равнодушен к таким тревогам.

Любой человек должен уметь избегать змей. Зато у него была кожа большой змеи, из которой изготовили прекрасный арапник.

После того, как Скалл находился в клетке три дня, Аумадо заметил, что у него появился какой-то маленький инструмент. Приглядевшись в бинокль, он увидел, что это была маленькая пилочка, которой Тадуэл когда-то затачивал предметы. Аумадо не удивлялся, что Скаллу удалось убить Тадуэла, который не был большим мудрецом. Но ему было любопытно узнать, что Скалл теперь собирался делать инструментом. Конечно, он мог этим инструментом распилить крепления клетки, но что дальше? Можно или разбиться насмерть о скалы внизу, или подняться по веревке на вершину утеса.

Аумадо подозревал, что Скалл надеется на подъем. Он немедленно приказал темным людям тщательно наблюдать за веревкой, днем и ночью. Если Скалл действительно доберется до вершины утеса, темным людям было приказано отрубить ему ноги мачете. Отсутствие ног быстро положило бы конец его путешествиям.

Аумадо заметил, тем не менее, что Скалл, казалось, не интересовался креплениями прутьев, по крайней мере, при свете дня. Однажды Скалл провел целый день, царапая скалу своей пилкой. Это больше всего озадачило Аумадо за все время пленения Скалла. Аумадо присматривался поближе, но не мог понять преследуемой Скаллом цели.

Скалл был так поглощен царапанием, что даже не пытался поймать несколько жирных голубей, которые сели на клетку, пока он работал. Большинство людей, однажды оказавшись в клетке, прикладывали отчаянные усилия для поимки любой севшей на клетку птицы, боясь голода. Но Скалл, по всей видимости, был уверен, что всегда поймает птиц, когда они ему понадобятся. Голод, казалось, не волновал его.

Аумадо однажды пришло в голову, что Скалл может быть колдуном. У него такое подозрение было с самого начала, но оно усилилось, когда однажды с юга появился Попугай и подлетел близко к клетке Скалла. Аумадо не сильно верил в колдунов. Он не считал, что есть очень много колдунов. Большинство провидцев, с его точки зрения, было просто шарлатанами и болтунами.

Тем не менее, это не означало, что колдунов вообще не существовало. Аумадо верил, что все же несколько их есть, и эти немногие обладают знаниями, позволяющими им совершать нечто очень необычное. Вполне возможно, что маленький рейнджер, Скалл, был именно таким редким существом: колдуном.

К счастью, старая слепая знахарка, Хема, кое-что знала о колдунах. Хема была женщиной из пустыни, которая понимала больше, чем кто-либо, в лекарственных растениях. Аумадо подошел к ней и спросил, что, по ее мнению, Скалл мог царапать на скале пилкой Тадуэла. Хема, конечно, не видела Скалла, но она была знакома с колдунами. Ее собственная сестра была известной знахаркой, которая была пленена апачем Гомесом много лет тому назад.

Хема сама не была ведьмой, но она хорошо разбиралась в травах и растениях. Она могла помочь бесплодным женщинам и старикам, которые больше не способны были получать удовольствие со своими женами. Одна женщина, бесплодная в течение многих лет, пришла к Хеме и после этого родила четырех младенцев, одного из которых отнесла волчице. Она умела варить смеси, которые делали члены стареющих мужчин достаточно твердыми, когда они посещали своих жен.

Иногда Аумадо говорил с Хемой, когда хотел узнать о том, что недоступно для человеческого зрения. Скалл, конечно, был доступен для зрения. Аумадо ясно видел его в бинокль, который добыл, убив федерала. Но то, что Скалл царапал по скале пилкой, вызывало беспокойство. Зачем он царапает по скале?

Аумадо знал, что белые могли найти в земле предметы, невидимые другим. Иногда они в определенном месте разрывали гору и выпускали золото. Некоторые индейцы считали, что белые могут заставить землю дрожать. Они могли даже в состоянии были заставить упасть целые горы. Во время войны с американцами Аумадо видел, как небольшие пушки белых разрушили большую церковь и несколько зданий поменьше. Когда пушечные ядра поражали землю, они страшно взрезали ее. Аумадо был дитя земли. Ему не нравилось то, как пушки белых могли оставлять на ней шрамы и беспокоить ее.

Сейчас то, что капитан Скалл решил царапать гору, раздражало Аумадо. Чем больше он наблюдал за этим и думал об этом, тем больше это его раздражало. Что, если белый знал, как открыть пещеру или тоннель в горе? Тогда он мог просто разрезать крепления решетки и спастись. Он знал, что белые открывали большие дыры в горах, когда разрабатывали рудник. После этого они проходили в землю через дыры. Белый, такой как Скалл, мог бы даже внезапно обвалить целый утес, как церковь, которая упала во время войны.

Аумадо скоро стало так любопытно, что же Скалл делает на утесе, что он подумал о том, чтобы опуститься рядом с ним в одной из клеток, чтобы понаблюдать за Скаллом вблизи. Сам он не боялся высоты и не возражал против того, чтобы посидеть в клетке. Но он скоро отказался от этой мысли из-за темных людей. Хотя они и выполнили бы его приказ отрубить чьи-то ноги, но они ненавидели его. Как только он оказался бы в клетке, они могли просто перерезать веревку и отправить его в пропасть. Или они могли бы просто оставить его в клетке умирать от голода, а сами отправились бы домой в свои деревни на юге. Хотя и очень любопытно было узнать, что же замыслил Скалл, Аумадо был не настолько глуп, чтобы оказаться во власти темных людей.

Однажды он вошел в хижину, где сидела слепая Хема, и рассказал ей о своих страхах по поводу белого человека Скалла, который раскрывал гору. Он хотел, чтобы она пошла на вершину и спустилась к месту, где находился Скалл. Он надеялся, что она сумеет определить, что делает Скалл. Хотя Хема была и слепа, она обладала столь острым слухом, что могла определить, какая птица только что пролетела, услышав хлопки ее крыльев.

Аумадо хотел, чтобы она послушала скалу и определила, в порядке ли скала. Если бы она поняла, что земля собирается двигаться, то ему надо переместить свой лагерь. Аумадо убедился, что Скалл не обычный человек. Когда люди попадали в клетку, они не наслаждались, а Скалл, казалось, наслаждался. Пока Скалл царапал скалу, он пел и насвистывал так громко, что все смотрели на него. Это само по себе было очень необычно. Большинство людей, посаженных в клетки, быстро теряли свой дух. Они не пели и не насвистывали. Они могли вопить о пощаде и умолять пару дней, но после этого обычно сидели тихо и ждали смерти.

Слепая Хема внимательно выслушала то, что говорил Аумадо. Затем она встала и медленно двинулась к обрыву. Она двигалась вдоль скалы около часа, прикладывая ухо к скале и слушая ее. Чем дольше она шла, прослушивая утес, тем больше росло ее волнение. Когда она вернулась к Аумадо, ее била дрожь. В одно мгновение ее зубы стали стучать, и изо рта пошла пена.

Аумадо много лет знал слепую старуху, но никогда не видел ее такой расстроенной, чтобы из ее рта шла пена.

— Он зовет Змею, — сказала старая Хема. — Именно это он делает, когда он царапает по скале. Он подает знаки великой змее, которая живет в земле. Он хочет, чтобы Змея обрушила на нас гору.

После этого слепая старуха шаталась по лагерю, пока не нашла кого-то, кто дал ей текилы. Скоро она опьянела, настолько опьянела, что, в конце концов, рухнула лицом в пыль. Пьяная, она не могла встать, и ползала по лагерю на четвереньках. Увидев ее на четвереньках, некоторые бандиты стали насмехаться над ней. Они задрали ей юбки и делали вид, что хотят совокупиться с нею собачьим способом. Конечно же, это была только шутка. Хема была старухой, слишком старой, чтобы заинтересовать мужчину.

Аумадо не обращал внимания на издевательства, и не очень заинтересовался тем, что старая Хема сказала о Змее. Многие люди считали, что в центре земли живет большая змея, которая, сворачиваясь и разворачиваясь, заставляют землю перемещаться. Аумадо не верил в это. В своей юности он видел много больших змей в джунглях юга, но ни одна змея, достаточно большая, не могла переместить землю, и он не думал, что в земле мог жить змеиный бог. Даже если бы в земле и жила такая змея, то у нее не было повода отвечать на царапины маленького американца.

Богами, в которых верил Аумадо, были Ягуар и Попугай. Больше всего его волновало то, что Попугай пролетел возле клетки Скалла и посмотрел на него. Ни один из духов не был так же умен, как Попугай, считал Аумадо. В своей юности в джунглях он часто встречал попугаев, которые могли произнести слова человека. Хотя люди и могли подражать крикам многих птиц, все же ни один человек не мог разговаривать с птицей, если эта птица не была Попугаем. Попугая нужно было бояться за его ум, Ягуара — за его силу.

Ягуара не интересовали люди. Он мог бы съесть одного, но он не будет говорить ни с одним. В молодости Аумадо походил на Попугая. Он говорил со многими людьми. Теперь же, когда он стар, он стал похож на Ягуара. Вместо разговора с людьми у него просто был Гойето, который свежевал их или сажал на заостренные деревья.

Утром старая Хема приползла назад в свою хижину. Она забыла свои слова о Змее.

Она забыла о том, как стучали ее зубы, и как изо рта шла пена. Однако Аумадо продолжал пристально наблюдать за Скаллом в клетке. Скалл все еще царапал на скале небольшой пилкой, которую отобрал у Тадуэла, но Аумадо теперь не слишком заботило это. Он только хотел знать, не прилетит ли снова Попугай.

18

Когда Пинающий Волк находился на полпути домой, он начал наталкиваться на следы великого набега. Он пересек следы многих отрядов воинов, направляющихся на север. Отряды передвигались неторопливо. Они гнали перед собой множество лошадей, и их никто не преследовал. Сначала он подумал, что набег совершили всего несколько отрядов, но затем, увидев массу следов, ведущих на север, он стал понимать, что против белых был начат великий набег. Дважды он натолкнулся на тела детей белых, умерших в пути.

Несколько раз он видел предметы одежды пленных женщин, сорванных с них колючим кустарником или воинами, которые изнасиловали женщин и бросили их одежду.

Случайно он даже натолкнулся на трех беспризорных лошадей и смог поймать одну из них. Гнедая лошадь Трех Птиц прошла долгий путь по каменистой стране. Его копыта износились. Пинающий Волк уже собирался бросить ее и идти домой пешком. Счастье, что он нашел этих трех лошадей.

В ночь после того, как он нашел свежих лошадей, Пинающий Волк услышал отголосок пения из не слишком далекого лагеря. Даже при слабой слышимости он признал голос одного из певцов, воина по имени Красная Рука из его собственной общины. Он часто совершал набеги с Красной Рукой и не думал, что мог бы не узнать его голос, который был глубок, как рев самца бизона. Красная Рука был самым толстым человеком в племени и самым прожорливым. Когда было мясо, Красная Рука ел до тех пор, пока не засыпал, а когда просыпался, то съедал еще немного. Он был разновидностью хвастуна, который, когда не ел, пел о своих подвигах. Хотя и толстый, Красная Рука был быстр и смертельно опасен с луком. У него было три жены, которые жаловались, что он не лежал с ними достаточно долго. Когда Красная Рука был дома, он посвящал себя еде и изготовлению стрел.

Пинающий Волк устал, но он также был и голоден. Аумадо оставил его без оружия, и ему трудно было добывать себе пропитание во время путешествия на север. Он выжил на корнях и диком луке и нескольких рыбах, добытых грубым копьем, когда он пересекал Рио-Гранде. Он был так голоден, что почти готов был убить лошадь Трех Птиц и съесть ее.

Хотя он уже собирался отойти ко сну, он все же решил, что лучше отправиться в лагерь, где пел Красная Рука. В лагере, вероятно, была еда, если Красная Рука не съел ее всю.

Лагерь находился дальше, чем он думал, но Красная Рука и некоторые другие все еще пели, когда Пинающий Волк появился на своей новой лошади. В отряде было почти двадцать воинов. У них были две пленные девочки. Воины были так уверены в себе, что даже не выставили дозорных. Когда Пинающий Волк появился, они прекратили пение и уставились на него так, как будто он был незнаком им. Красная Рука ел оленину, но и у него кусок застрял в горле при виде Пинающего Волка.

— Если ты дух, то, пожалуйста, иди дальше, — сказал вежливо Красная Рука.

Несколько воинов смотрели на Пинающего Волка, как будто думали, что он, правда, пришел из мира духов, обиталища теней.

— Я не дух, — уверил их Пинающий Волк. — Я надеюсь, что вы не будете возражать, если я съем кусок этой оленины. Я давно в пути и очень голоден.

После этого все они захотели похвастаться великим набегом, в котором участвовали. Несколько воинов говорили так быстро, что Пинающий Волк вынужден был прерывать утоление голода, чтобы вежливо их выслушать. Они были людьми из его общины, и, тем не менее, он чувствовал себя гостем. Воины вместе сражались, а он что-то искал самостоятельно. Его зрение все еще не восстановилось — он видел два предмета там, где был один. Воины рассказывали ему обо всех белых, которых они убили, и всех пленниках, которых они захватили.

— Я не вижу много пленников, — заметил Пинающий Волк. — Есть только две девочки, и одна из них выглядит так, как будто умрет сегодня вечером.

При этом он смотрел на Красную Руку.

— Я нашел вас, потому что ты так громко пел, — сказал он. — Если бы солдаты в голубых мундирах преследовали вас, то они тоже обнаружили бы. Вы даже не выставили дозор. Солдаты могли подкрасться и перестрелять вас всех из ружей. Бизоний Горб не был бы так беспечен, если бы он был здесь.

— О, он пошел к Великой воде с Червем, — ответил Красная Рука. — Мы не должны бояться голубых мундиров. Они пытались сражаться с нами, но мы разогнали их.

У Красной Руки проявлялось высокомерие, когда его спрашивали или подвергали критике. Однажды Бизоний Горб ударил его по голове палицей, когда он заговорил высокомерно. Удар убил бы любого воина, но у Красной Руки на голове появилась только огромная шишка.

— Я просто говорю вам о том, что должен знать любой воин, — ответил Пинающий Волк. — Вы должны выставить охрану. Хотя я прошел долгий путь и устал, сегодня вечером я буду охранять вас, если никто больше не хочет.

Прежде, чем кто-то что-нибудь успел сказать или предложить себя в дозор, Красная Рука начал рассказывать об изнасилованиях, которые он совершил во время набега. Пока Пинающий Волк слушал, он, глядя сквозь костер, вдруг остолбенел: ему показалось, что он увидел сидящего напротив Трех Птиц. Видение было настолько явным, что Пинающий Волк помотал головой. Он подумал, что люди, возможно, были правы, посчитав его духом. Возможно, он и был духом. Он еще больше встревожился, когда воин, который был похож на Трех Птиц, встал и пошел, чтобы проверить, хорошо ли связаны пленные девочки. Тут Пинающий Волк понял, что этот воин был не Тремя Птицами, а братом последнего — Маленьким Ветром. Эти два брата были так похожи, что их путали. Но воин, проверявший путы девочек, был Маленьким Ветром. Он уехал на охоту, когда Бизоний Конь был украден. Он даже не знал, что его брат, Три Птицы, помогал Пинающему Волку увести его.

— Твой брат, Три Птицы, повел себя храбро, — сказал он Маленькому Ветру, когда тот вернулся на место и сел.

Маленький Ветер выслушал это скромно и без ответа. Как и Три Птицы, он редко говорил, предпочитая придерживать свои мысли при себе.

— Он помог мне украсть Бизоньего Коня у Большого Коня Скалла, — сообщил ему Пинающий Волк.

— Да, все знают об этом, — ответил Красная Рука грубо. — Вы вдвоем ушли с Бизоньим Конем и пропустили великий набег.

— У нас не было времени, чтобы искать вас, — добавил Красная Рука таким грубым тоном, что Пинающий Волк поразил бы его боевой палицей, если бы она находилась под рукой.

— Замолчи! Я должен сообщить Маленькому Ветру, что его брат мертв, — сказал он, и это заявление заставило Красную Руку немедленно замолчать. Смерть воина была серьезным делом.

— Я надеюсь, что он умер храбро, — сказал Маленький Ветер. — Ты расскажешь мне об этом?

— Я не видел, как он умер, — ответил Пинающий Волк. — Может быть, он даже жив, но я сомневаюсь. Он поехал со мной в Мексику, в Желтые Утесы, в лагерь Черного Вакейро.

Воины, которые двигались, выполняя небольшую работу по лагерю, при этих словах остановились. В лагере наступила тишина. Красная Рука больше не делал никаких грубых замечаний. Все воины знали, что поездка по своей воле в страну Аумадо требовала огромной храбрости. Конечно, это была глупость для любого воина, который хотел еще пожить. Но в этом случае воинов привлекала доблесть, а не мудрость. Они тихо и с благоговением стояли или сидели на своих местах. Двум воинам понадобилось много мужества, чтобы отправиться в Мексику и отдать себя во власть Черного Вакейро, и воины хотели какое-то время в тишине обдумать это.

Пинающий Волк помолчал немного, чтобы новость, как следует, дошла до воинов.

— Я похитил Бизоньего Коня и отвел его в Мексику, — сказал он. — Я отвел его к Аумадо. Я сам решил сделать это.

Он видел, что воины понимают его. Многие воины покидали общину на несколько недель, чтобы отправиться на поиски чего-нибудь, что хотели бы увидеть. Такие путешествия прибавляли силы воину.

— Аумадо захватил нас, — сказал он. — Он привязал меня к лошади и заставил лошадь убежать. Он хотел убить меня, но Большой Конь Скалл обнаружил меня, когда я провалился в темноту, и освободил меня.

— Ух! – воскликнули несколько воинов в замешательстве. Почему Большой Конь Скалл сделал это?

— Я не видел его, — сказал Пинающий Волк. — Я видел только его след. Но теперь я вижу два предмета там, где есть только один.

Маленький Ветер терпеливо ждал, когда Пинающий Волк больше расскажет ему о его брате.

— Три Птицы решил пойти со мной в Желтый Каньон, — сказал Пинающий Волк. — Даже когда я сказал ему, что буду искать Аумадо, он решил идти. Когда мы нашли Аумадо, он оказался позади нас. Он привязал меня к лошади и заставил лошадь бежать. Это последний раз, когда я видел Трех Птиц. Аумадо оставил его у себя.

Воины продолжали молчать. Все они знали, что Аумадо делает с захваченными команчами. Они знали о клетках, яме и заостренных деревьях. Маленький Ветер почувствовал гордость за своего брата, за то, что тот проявил такую храбрость.

Трех Птиц в племени никто никогда не считал особенно храбрым. Он не охотился, когда бизоны теснились во время панического бегства. Он никогда не уходил в одиночку, чтобы убить медведя или пуму, хотя это было достаточно распространено среди воинов.

Несколько воинов, сидевших у лагерного костра, совершили такие подвиги. Три Птицы редко бывал впереди во время атаки. Его главным достоинством как воина была способность бесшумно двигаться. Именно поэтому Пинающий Волк выбрал его помощники, чтобы украсть Бизоньего Коня.

Когда все жены и дети Трех Птиц умерли от болезни, он был опечален, и Маленький Ветер знал об этом. Он по-прежнему мог бесшумно передвигаться, но не участвовал в делах. Маленький Ветер думал, что именно печаль брата подтолкнула его на такую храбрость.

Когда Пинающий Волк закончил свой рассказ, он встал, чтобы отправиться в дозор, как он ранее предложил, когда увидел, что лагерь остался без охраны. Но, когда он встал, Красная Рука быстрым жестом попросил его снова присесть. Красная Рука всегда любил Пинающего Волка, и ему стало стыдно за свою грубость. Пинающий Волк совершил великий подвиг, подвиг, который будут воспевать много лет. Ему больше не придется выслушивать грубости. Просто вначале всех сильно поразило его внезапное появление. Некоторые посчитали его духом. Красная Рука своей грубостью хотел бросить вызов духу. Но, теперь, когда он услышал историю Пинающего Волка, он стремился загладить свою ошибку.

— Я вижу, что ты голоден, — сказал Красная Рука. — Тебе надо съесть часть этой оленины. Сегодня вечером я буду стоять в дозоре.

Пинающий Волк вежливо принял предложение Красной Руки. Он остался на месте, но не больше не ел оленину. Теперь, когда он вернулся к воинам своей общины, он почувствовал огромную усталость. Он улегся в теплый пепел костра и быстро уснул.

19

Перл Коулмэн каждое утро гасила свою печаль и пыталась накормить своего мужа обильным и вкусным завтраком. Она поставила перед Длинным Биллом большую тарелку с печеньем и четырьмя вкусными свиными отбивными. Затем она, как и каждое утро с момента его возвращения, сказала ему, что она хочет, чтобы он ушел из рейнджеров, и ушел немедленно.

— Я не смогу больше выдержать твой уход в пустыню, Билл, — сказала она, начав плакать, вспоминая свое недавнее потрясение. — Я не смогу выдержать это. Я была настолько испуганной, что мои пальцы на ногах сводит судорога, когда я лежу в постели. Я не могу заснуть, когда пальцы ног сводит судорога.

Хотя Длинному Биллу и нравились печенье и свиные отбивные, он не комментировал замечания своей жены. Он также не пытался остановить ее слезы. Слезы и просьбы покинуть рейнджеров стали для него столь же предсказуемой частью утра, как и сам восход солнца.

— Есть вещи похуже, чем сведенные пальцы ног, Перл, — ответил он, с печеньем в одной руке и несчастным взглядом на лице.

Он сказал не больше того, но Перл Коулмэн почувствовала растущее раздражение. Впервые за время своего замужества она почувствовала себя в оппозиции к собственному мужу, и не случайной оппозиции. В необходимости немедленно уйти из рейнджеров она была права, а он нет, и если она не могла заставить Билла принять ее точку зрения, то она не знала, что и думать об их будущей супружеской жизни.

— Я была здесь одна, и знаю о плохом получше, чем ты, — ответила она ему. — Я была здесь. Во мне сидело четыре стрелы, и я потеряла нашего ребенка от такого страха. Я была так испугана, что наш ребенок умер во мне.

По мнению Длинного Билла именно изнасилование, которое пережила Перл, вероятно, убило ребенка, но он не говорил об этом. Он съел второе печенье и молчал. Переполняющее облегчение, которое он почувствовал, увидев, что Перл жива, ушло, на его место пришла новая проблема – как привыкнуть к тому, что с ней произошло.

Первое, с чем Длинный Билл столкнулся немедленно, это то, что Перл изнасиловали несколько команчей. Во время мучительно долгого, нервного возвращения домой он наполовину был убежден, что переживет известие об изнасиловании. Но, как только он вернулся домой и узнал, что Перл действительно изнасиловали, он был так потрясен, что до сих пор даже не сделал попыток выполнения супружеского долга, чего при обычных обстоятельствах так часто ждал с нетерпением.

И не только потому, что Перл не хотела этого.

— Они сделали это, и тебя не было здесь, чтобы помочь мне, — сказала она ему, плача, в первую ночь, когда он вернулся. — Я больше не могу быть твоей женой, Билл.

Всю ту ночь, и каждую ночь с тех пор, Перл лежала возле мужа, сжав свои ноги вместе, очень несчастная, жалея, что одна из стрел команчей не убила ее.

Длинный Билл, лежа рядом с ней, был не менее недоволен. Он с рейнджерами похоронил тринадцать человек по возвращении в Остин. Теперь, лежа около своей несчастной жены, он думал обо всех сражениях, в которых он побывал, и размышлял о том, что хорошее попадание единственной пули, возможно, избавило бы его от такого мучительного положения.

— Сколько их было? — спросил, наконец, он Перл.

— Семеро, — призналась Перл. — Это произошло очень быстро.

Длинный Билл не сказал больше ничего, ни тогда, ни когда-либо, но если семеро команчей насиловали его жену, то ему не казалось, что это было очень быстро.

С момента его возвращения, день за днем, жизнь становилась все более безжалостной. Перл готовила ему щедрую, восхитительную еду, но в постели лежала около него с плотно стиснутыми бедрами, а у него самого не возникало желания убеждать ее, чтобы она развела их.

В течение долгих, тревожных ночей на тропе он мечтал о том, как приедет домой и окажется в постели с женой. Теперь, однако, он покидал дом через минуту после окончания ужина, чтобы сидеть каждую ночь допоздна в салуне, выпивая с Огастесом Маккреем. Гас выпивал, чтобы успокоить свое разбитое сердце, Длинный Билл — чтобы затуманить свои ясные и тревожные мысли. Иногда к ним даже присоединялся Вудро Колл, у которого были свои заботы, но он не высказывал их. Самое большее, что он делал, это выпивал пару виски. К тому времени все в Остине знали, что Мэгги Тилтон была беременна, и многие люди предполагали, что ребенком был Вудро Колл. Этот факт не особенно волновал кого-то, кроме самой молодой пары.