Луна команчей

— Нет, ты мечтаешь добыть большой скальп, — сказал Гас. — Бизоньего Горба или Аумадо. Вот чего ты хочешь. Как по мне, то я тоже взял бы скальп, но я не думаю, что это что-то сильно изменит.

— Если ты убьешь предводителя, это могло бы что-то изменить, — заспорил Колл.

— Нет, потому что кто-то такой же скоро придет на его место, — сказал Гас.

— Ну, мы редко приходим к согласию, — заметил Колл.

— Нет, но давай все же поедем в Мексику, — предложил Огастес. — Мне тревожно. Давай просто сядем в седла и поедем сегодня же вечером. Сейчас прекрасная луна. Без тормозящих нас парней мы могли бы к утру проехать сорок миль.

Колл почувствовал искушение. Он и Огастес, по крайней мере, знали способности друг друга. Им наверняка лучше жилось бы в одиночестве.

— К чему эта спешка? — спросил он Гаса. — Почему именно сегодня вечером?

— Если я останусь здесь, то полагаю, что француженка может влюбиться в меня, — ответил Гас. — Ее муж может подраться со мной. Жалко будет испачкать кровью ту чудную скатерть.

— Как ты думаешь, парни сумеют найти путь назад в Остин, если мы уедем? — спросил Колл.

— Айки Риппл утверждает, что ни разу не заблудился, — напомнил ему Огастес. — Я думаю, что это хвастовство, но все же мы должны проверить его. Если другие парни не хотят возвращаться с Айки, они могут остаться и помочь строить салун. Город вырос бы быстрее, если бы здесь был салун с крышей, который не боится перемены погоды. А если бы была пара шлюх и платная конюшня, то Лоунсам-Доув мог бы стать местом, в котором кто-то пожелал бы жить.

— Ребята сильно удивятся, когда проснутся и обнаружат, что мы ушли, — сказал Колл.

— Немного изумления все же лучше, чем попасть в руки Аумадо, — заметил Гас. — Из того, что я о нем слышал, он отнюдь не кроток.

Белая луна всплыла над Мексикой. Чем дольше эти два человека смотрели, тем больше они чувствовали сильный зов неизвестной земли.

— Если бы у нас был скот, то я попробовал выполнить первоначальный замысел, — сказало Колл. — Но его у нас нет.

Когда они вернулись к салуну, две свечи уже погасли, а Ванзы удалились в свою палатку.

— Сомневаюсь я, что эта палатка действительно принадлежала Наполеону, — сказал Колл. — Он был императором. Зачем бы ему отдавать ее?

— Возможно, ему, просто понравилась Тереза, если он встретил ее, — ответил Огастес. — Мне она самому нравится, несмотря на то, что она выдергивала волосы из моего носа.

Дитс был единственным, кто не спал, когда они седлали своих лошадей и собрали немного провианта. Вначале он решил, что два капитана просто уходят на разведку. Когда Колл подошел и сообщил ему, что они попытаются спасти капитана Скалла в одиночку, глаза Дитса расширились. Он знал, что не имеет права подвергать сомнению действия своих капитанов, но он не мог полностью подавить дурные предчувствия.

— А мы так далеко на юге, в чаще, — сказал он.

Не было еще такого случая, чтобы Дитс чувствовал себя словно потерянным. Просто он не чувствовал себя в безопасности.

Мог бы приехать огромный горбатый индеец, или, если не он, то кто-то столь же скверный.

Колл чувствовал себя немного виноватым, когда собрал свои пожитки. Обычно он проявлял самое большое нетерпение, чтобы быстрей отправиться в путь, но на этот раз его подгонял Огастес. Коллу хотелось разбудить пару человек и сообщить им обо всем, но Огастес привел аргументы против этого.

— Эти люди пили с того времени, как мы оказались здесь, — подчеркнул он. — Они пьяны, и они спят. Давай просто уедем. Они не новорожденные телята, они взрослые мужчины. Я сомневаюсь, что мы уйдем на больший срок, чем на несколько дней. Если они не хотят возвращаться в Остин, они могут остаться здесь и ждать нас.

Пока они говорили, раздавался громкий храп.

Колл чувствовал, что они должны оставить инструкции, но Гас снова выступил против.

— Ты не всегда должен направлять каждый шаг людей, Вудро, — выразил он недовольство. — В них должна воспитываться некоторая самостоятельность, в любом случае. Если мы разбудим их, они спросонья могут поссориться и подраться.

— Хорошо, — сказал Колл. Он не чувствовал себя совершенно правым, но в том, что сказал Гас, была логика.

Пи Ай проснулся от голосов двух капитанов. Он видел, как они сели в седла и отправились из лагеря. Через пару минут он услышал, что их лошади вошли в реку. Но в этом не было ничего необычного. Капитан Колл очень часто выезжал ночью на разведку. Пи Ай предположил, что так есть и на сей раз, и вернулся ко сну.

37

Когда Аумадо увидел на ноге маленькую рану с небольшим кольцом гноя вокруг нее, он понял, что это работа Попугая. Попугай послал маленького коричневого паука, который спрятался, чтобы укусить его. Когда он в первый раз увидел рану на голени, он удивился. Он всегда почитал Попугая, как и Ягуара.

Было трудно понять, почему Попугай послал Прячущегося Паука, чтобы тот укусил его, но доказательства были налицо.

Когда Аумадо наклонялся, он мог чувствовать запах гноя, и он знал, что будет еще хуже. Скоро он может остаться без ноги. У него может остаться только кость там, где была нога. Плоть его ноги будет гнить и станет черной. Попугаю нравятся шутки. Случившееся могло быть только шуткой Попугая. Попугай был гораздо старше, чем люди, и не испытывал к ним уважения. Он также был способен и на затейливые шутки.

Белые всегда называли Аумадо Черным Вакейро, несмотря на то, что он никогда не проявлял интереса к коровам. Он старался их угонять только для того, чтобы досадить техасцам, которые высоко ценили коров. Ему не нравились лошади, разве что конина, и все же белые считали его великим конокрадом, хотя он воровал лошадей только затем, чтобы обменять их на рабов. Однако все белые назвали его Черным Вакейро. Попугай знал об этом. Теперь Попугай послал Прячущегося Паука, чтобы тот сделал его ногу черной. Вероятно, это была одна из шуток Попугая. У Черного Вакейро, по крайней мере, теперь будет черная нога.

Аумадо никому не показал свою рану.

Он, как всегда, сидел на своем одеяле, наблюдая, как огромные стервятники летают перед стенами Желтых Утесов. Теперь стало меньше стервятников, потому что Аумадо перестал подвешивать людей в клетках, людей, которыми могли питаться стервятники. Всего несколько стервятников или орлов все еще летали вдоль утеса, ожидая, когда уже Аумадо посадит для их пропитания человека в клетку.

Аумадо сидел так же, как и всегда, слушая и мало говоря. Рана на его ноге была еще совсем маленькой. Никто не заметил ее и не обонял запах гноя, но скоро он начнет распространяться. Когда Аумадо обдумал ситуацию еще пару дней, он понял, что это даже больше, чем всего лишь одна из шуток Попугая. Попугай послал Паука, чтобы позвать его домой. Попугай и Ягуар хотели, чтобы он покинул Желтые Утесы, прекратил изматывать белых с их тощим рогатым скотом. Попугай и Ягуар хотели, чтобы он вернулся в свой дом, в джунгли, где огромные змеи покоятся в заросших виноградной лозой храмах. Возле одного из храмов росло широкое дерево, дерево с большим дуплом. Молния поразила дерево и сожгла его внутри, так, что образовалось большое пространство в дереве, достаточное для того, чтобы человек мог жить в нем. Когда Аумадо был молод, в дереве жила старуха. Ее звали Хуатль, и она была великой курандерой[18], столь великой, что даже могла вылечить укус Прячущегося Паука. В молодости Аумадо часто видел старую Хуатль. Она жила в расщепленном дереве у его дома. Она сказала ему, что он будет жить долго, но в старости он обязан будет возвратиться к месту у расщепленного дерева. Когда придет время конца его жизни как человека, он должен лечь у дерева с дуплом. После этого он погрузится в землю и станет корнем. Снова придет молния и подожжет огромное дерево, в котором жила Хуатль. Это дерево сгорит, а другое дерево вырастет из корня, который когда-то был человеком по имени Аумадо.

Это дерево будет жить тысячу лет и станет магическим деревом. Больные или слабые люди будут приходить к магическому дереву и излечиваться.

В том дереве соберутся все знания, все, что знали Хуатль и другие великие целители.

Три дня Аумадо наблюдал, как крошечная рана в его ноге увеличивается. Он видел, как кольцо гноя разрастается. На третий день он услышал звук глубоко в ухе и посмотрел вверх, чтобы увидеть попугая, летящего как красная полоска на фоне поверхности скалы. Он подумал, что звук в его ухо мог прийти от Ягуара, который был где-то рядом.

Теперь Аумадо точно знал, что его зовут. Он провел предыдущий день в каньоне Желтых Утесов. Ни один человек в лагере, конечно, не знал об этом. Женщины продолжали работать, стирая одежду в ручье и готовя маисовые лепешки. Мужчины играли в карты, пили текилу, ссорились во время игры в кости и пытались принудить женщин совокупиться с ними. Скалл сидел в своей клетке, защищая свои глаза без век от солнца. Путь к храмам в джунглях растянулся на сотни миль. Аумадо знал, что должен идти. Он хотел успеть пересечь ближайшие горы прежде, чем нога совсем разболеется.

Он понимал, что к тому времени, когда он достигнет дома Ягуара, у него уже не будет ноги. Он собирался взять с собой хороший топор, чтобы сделать себе костыль, когда его нога отомрет. Этой ночью он проползет сквозь нору, о которой знал только он. Нора проведет его под брюхом утеса, мимо темных людей. Он не скажет никому. Он просто исчезнет. Утром Аумадо уже не будет. Он будет путешествовать по скалам и не оставит следов. Никто из людей не узнает, куда он пошел. Он просто исчезнет.

Было только одно дело, которое Аумадо надо было завершить до ухода из каньона Желтых Утесов, и для этого требовался старый Гойето, шкуродер.

— Наточи свои ножи, — велел он Гойето. — Они должны быть так остры, как ты только сможешь наточить. Сегодня они должны быть очень острыми.

Гойето просиял, получив такой приказ. Они не брали пленников в последнее время, и не с кого было снимать кожу. Но теперь Аумадо хотел, чтобы его ножи стали острыми.

Аумадо хотел, чтобы его ножи были очень остры. Это, видимо, означает, что он, наконец, решил позволить ему снять кожу с белого человека, Скалла. Не было никого больше, кто мог стать кандидатом на снятие кожи.

Поэтому Гойето решил постараться, чтобы заточить свои маленькие ножи поострее. Пока Аумадо сидел на своем одеяле, Гойето умело точил. Когда они были готовы, он принес их Аумадо, который проверил их один за другим. Он брал тонкие нити со своего одеяла, разрезая их легким прикосновением.

— Мы собираемся содрать кожу с белого человека? — спросил Гойето. — Я привяжу его к столбу, если прикажешь.

Когда Аумадо повернул к нему лицо, сердце Гойето почти остановилось от взгляда, стоявшего в глазах Аумадо. У Гойето не осталось даже сил, чтобы заикаться. Он знал, что был разоблачен. Вскрылся старый грех, который он совершил много лет назад с одной из женщин Аумадо, на одеяле между лошадьми.

Гойето долго боялся разоблачения — Аумадо ревновал к своим женщинам — но Аумадо находился в походе за рабами на расстоянии ста миль, когда женщина зазвала его на одеяло. Она была похотливой женщиной. Она пыталась зазвать его на одеяло много раз, но Гойето слишком боялся мести Аумадо. Он всего один раз совокупился с этой женщиной.

Когда Аумадо повернулся, и его змееподобный взгляд впился в него, Гойето понял, для кого были наточены ножи. Он вскочил и попытался бежать, но вакейро быстро поймали его. По команде Аумадо они сняли с него всю одежду и привязали его к шкуродерному столбу, у которого он так долго демонстрировал свое тонкое искусство. Гойето почувствовал такой страх, что захотел умереть. Никто, кроме него, не знал, как снять кожу с человека. Если бы один из грубых молодых бандитов попытался содрать с него кожу, то это была бы просто разделка мяса — они сорвали бы с него вместе с кожей и мясо.

Но тут сам Аумадо поднялся со своего одеяла и взял ножи. Он воткнул их один за другим в столб над головой Гойето, так, чтобы, если один притупится, он мог воспользоваться другим.

— Попугай рассказал мне, что ты делал с моей женщиной, — сказал Аумадо. — Он рассказал мне во сне. Я много лет наблюдал за тобой, как ты сдираешь кожу. Я твой ученик. Теперь посмотрим, хорошо ли я учился.

Гойето не просил пощады. Он был так напуган, что все слова вылетели из его головы и превратились в вопли.

Аумадо начал от подмышек вниз. У старого Гойето был большой живот. Аумадо думал, что с такого живота будет легко снять кожу, но оказалось не так. Гойето кричал так громко, что люди смешались и начали разбегаться из лагеря. Причиной этому были не только громкие крики, хотя они, конечно, тоже вызывали замешательство. Аумадо снимал кожу со шкуродера, и никто не знал причин этого. Это могло означать, что он устал от всех, и хотел содрать кожу со всех.

Он мог бы просто перестрелять бегущих, но это было лучше, чем остаться без кожи.

Голос Гойето сел задолго до того, как Аумадо добрался вниз к той части тела, которая ранее и совершала грех на попоне. Разум Гойето повредился. Он извергал жидкость изо рта, которая смешивалась с его кровью. Аумадо попытался снять кожу с одного из ушей, но Гойето уже не чувствовал этого. Он умер после полудня, еще до того, как солнце коснулось края Желтого Утеса. Разочаровавшись, Аумадо воткнул все ножи в Гойето и ушел.

К тому времени в лагере оставалось всего несколько человек: несколько старух, слишком слабых, чтобы бежать, и пара вакейро постарше. Все они ненавидели Гойето и хотели понаблюдать, сколько времени тот продержится. Как и Аумадо, они были разочарованы.

Еще одним оставшимся человеком был белый человек, Скалл. Он не наблюдал за снятием кожи. Был ясный день. Он вынужден был накрыть голову руками, чтобы не дать ярким лучам проникать в мозг. Все же Скалл знал, что происходит. Аумадо видел, как он несколько раз взглянул в сторону столба.

Скалл заметил, что люди покидали лагерь. Только когда сгустились сумерки и глубокие тени заполнили каньон, Скалл смог осмотреться. Аумадо вернулся на свое одеяло. Несколько старух сидели у костров.

Ночью, когда лагерь спал, Аумадо подошел к клетке, где сидел Скалл. Скалл сверкнул на него своими белыми глазами, но ничего не сказал.

Никто не смотрел на Аумадо. Гойето мертвый висел на столбе. Даже некоторые старухи похромали подальше. Аумадо потащил клетку со Скаллом к яме со змеями и скорпионами и, не останавливаясь, столкнул ее вниз. Он слышал, как она раскололась, ударившись о дно. От Скалла не было слышно ни звука, но Аумадо, уходя, услышал треск нескольких гремучих змей.

Аумадо взял свое ружье и свое одеяло и быстро двинулся вперед, пока не нашел нору, которая вела сквозь брюхо горы.

К утру, когда старая Хитла проснулась и ворошила лагерный костер, стервятники начали слетаться вниз в лагерь, чтобы полакомиться Гойето. Но Аумадо, Черного Вакейро, уже не было.

38

Скалл, слушая вопли Старины Гойето, задался вопросом, что же случилось. Со шкуродера сдирали кожу — это он хорошо видел, хотя взглянул всего несколько раз. Он не мог больше рисковать своими глазами при таком ярком солнце. Аумадо сам сдирал кожу и, судя по силе криков Гойето, делал это намеренно небрежно. Там, где шкуродер, Гойето, брал только кожу, Аумадо оттягивал полоски мяса и делал это столь бесцеремонно, что Гойето скоро сорвал свой голос и надорвал сердце. Он умер задолго до заката, только частично очищенный от кожи.

Как только легли тени, Скалл рискнул рассмотреть подробнее. Он увидел, что почти все люди покинули лагерь, напуганные неожиданной казнью Гойето.

Затем, после наступления темноты, Аумадо внезапно подошел и начал толкать клетку к яме.

Он ничего не говорил, Скалл также. До сих пор они противостояли безмолвно, пусть же и сейчас не нарушается тишина, подумал Скалл, хотя и беспокоился из-за происходящего. Он видел мужчин, которых бросали в яму, и слышал их предсмертные крики. Он не знал, насколько глубока яма. Возможно, он разобьется или получит увечье. Он знал, что в яме были змеи, так как слышал их треск. Но он не знал, сколько там змей, и что еще могло быть в ней. Когда Аумадо подошел, не было времени, чтобы обдумать или составить план.

Аумадо даже не глядел на него или не произносил проклятий и слов триумфа. Он просто передвинул клетку на несколько футов и без церемоний столкнул ее с края ямы.

Скалл упал в темноту, а затем темнота наступила в его голове. Он какой-то миг слышал треск змей, затем перестал слышать. Клетка перевернулась в воздухе, и он приземлился вверх ногами и резко ударился головой об один из деревянных прутьев.

Когда он пришел в себя, стояла ночь. В лунном свете он видел край ямы над собой. Скалл не двигался. Он не слышал треска, но не считал благоразумным шевелиться.

Если змея находилась рядом, он не хотел беспокоить ее. Утром он мог оценить обстановку более разумно. На щеке засохла кровь. Он предположил, что рассек голову, когда клетка приземлилась. Но главное, что он был жив.

В данный момент самой большой неприятностью было зловоние.

Богатые мексиканцы, которые умерли в яме, находились все еще там и, конечно, не благоухали. Но он был жив, Библия и меч. При таких обстоятельствах это феноменальная удача. Ведь он, а не Гойето, мог быть привязан к столбу.

Бандиты, вакейро, молодые люди и молодые женщины, казалось, покинули лагерь. Всегда ночью там вокруг лагерных костров были слышны песни. Там был смех, ссоры, звуки флирта, опьянения, борьбы. Иногда стреляли из ружей, иногда вопили женщины.

Но теперь лагерь над ним был тих, и это сильно обеспокоило Скалла. Остаться в живых после такого падения было счастьем. Но вслед за облегчением и эйфорией нагрянули ужасные мысли.

Что, если все ушли? Старик, возможно, просто сбросил его клетку и оставил его умирать от голода. Стены ямы выглядели отвесными. Что, если он не сможет выбраться? Как он тогда сможет выжить? Что, если не будет дождей, и он останется без воды?

От радости он начал скользить к безысходности. Ему надо было остановиться, чтобы собраться с мыслями.

Разум, разум, говорил он себе.

Думай! То, что он находился в трудной ситуации, не означало, что она закончится гибелью. По крайней мере, в яме он мог сидеть в тени, и рейнджеры могли пройти уже достаточный путь со скотом. С уходом Аумадо все, что им надо было сделать — это приехать сюда и вытащить его из ямы.

Постепенно паника прошла. Он напомнил себе, что в яме была тень, и можно избежать пытки солнечным светом.

Наконец, серый свет начал растворять темноту над ямой. Звезды исчезли. Скалл сначала поискал змей и не увидел ни одной. Возможно, они скрывались в щелях. Мертвецы сильно разложились. К счастью, его клетка раскололась, и он скоро выбрался из нее. Зловоние почти задушило его. Он подумал, что лучше всего прикопать тела землей. Если бы он мог прикопать их, земля поглотила бы, по крайней мере, часть запаха. Он оторвал несколько прутьев от своей клетки, чтобы использовать их в качестве инструментов для рытья.

Он мог подрывать стену ямы, пока у него не появится достаточного количества земли, чтобы засыпать тела. Будучи не особенно привередливым, он, тем не менее, чувствовал, что пара дней вдыхания зловонного воздуха может свести его с ума.

Как только он собрался подрывать стену ямы, он снова услышал треск и понял, что был неправ насчет змей. Свет был серым, и яма засыпана пылью, в серой пыли змеи были почти невидимы. Одна большая гремучая змея отдыхала на расстоянии не больше ярда от места, где он стоял. Змея начала отползать подальше, только немного потрескивая, не сворачиваясь, но Скалл подскочил к ней и размозжил ей голову палкой. Он понял, что надо проявлять осторожность. Его глаза начинали слезиться, когда он долго сосредотачивал внимание на одном предмете. Он видел недостаточно хорошо, чтобы искать змей. Он продвинулся вдоль периметра ямы и убил еще трех змей, прежде чем начали болеть глаза. Затем он начал подрывать стены. К полудню, когда он вынужден был остановиться и прикрыть глаза, мертвые мексиканцы были похоронены под значительным слоем земли. Прежде, чем похоронить мужчин, Скалл зажал свой нос одной рукой и заставил себя исследовать их карманы. Он надеялся, что Аумадо не заметил карманный нож или другой предмет, но его ожидало разочарование. Все, чем он разжился на трупах, были их пояса.

Время от времени он рыл, складывая больше земли в насыпь на трупах, но время, проведенное им в клетке, ослабило его. Он не мог копать длительное время подряд, а, кроме того, несмотря всю осторожность, земля попадала ему в глаза без век. Пыль и грязь действовали так болезненно, как будто это был гравий. Наконец он снял рубашку, завязал ею глаза и копал стены вслепую.

После полудня, измученный, он забился в тень.

Одна из его лодыжек была воспалена. Он видел несколько скорпионов и подумал, не укусил ли его один из них ночью, когда он лежал без сознания. Он не видел признака укуса, но лодыжка сильно воспалилась, что мешало ему. Яма, казалось, была всего пятнадцати футов глубиной, приблизительно три его роста. Возможно, он мог бы вырыть несколько углублений для рук и выбраться отсюда. Но его ноющая лодыжка, вместе с истощением и началом лихорадки, вновь напомнили ему о его отчаянном положении. Никаких звуков не было слышно с места, которое только накануне было шумным лагерем.

Не осталось никого, кто мог бы принести ему воду или еду. Рейнджеры, возможно, не сумели добыть коров. Никакой помощи ожидать не приходилось. Яма, в которой он находился, хотя и не очень глубокая, была достаточно глубока, чтобы стать прекрасной ловушкой для человека в его состоянии. Даже если он мог бы вырыть углубления, у него не хватило бы сил подняться. Его лодыжка едва ли выдержала бы вес его тела. Он мог съесть змей, которых убил, но после этого у него не останется ничего. Каждый день он будет слабеть, и все меньше надежд останется на спасение.

Если не случится чудо, то Аумадо, в конце концов, победил его. Старик даже отнял у него календарь. Как только Аумадо заметил, что Скалл ведет календарь при помощи соломинок, он передвинул клетку и рассеял соломинки. Это тяготило. Аумадо знал, что время было чем-то особенным для его пленника. Периодически он приближался к клетке и спрашивал: «Ты знаешь, какой сегодня день, капитан?» Скалл не отвечал, но Аумадо знал, что Скалл больше не может считать дни.

— А я знаю, какой день сегодня, — говорил он спокойно, прежде чем вернуться на свое одеяло.

Той ночью, когда лихорадка усилилась, Скалл мечтал о потопе. Он мечтал, чтобы вода наполнила яму до краев, прохладная вода, которая позволила бы ему свободно плавать. «Сорок дней и сорок ночей», бормотал он, но, проснувшись, увидел солнечный свет и почувствовал боль в его глазах. За вчерашний день в них попала пыль, и они опухли.

— Ной, — сказал вслух Скалл. — Мне нужно то, что было у Ноя. Мне нужен потоп, чтобы он поднял меня.

Его собственные слова показались ему бредом. Когда он находился на грани безумия, он внезапно вспомнил о Долли, его Долли, Айнес в миру, но для него всегда Долли. Даже в тот момент, когда он голодает в яме со скорпионами, в Мексике, она, вероятно, находится в постели или в чулане, заливая собственный пожар с каким-нибудь крепким неграмотным парнем.

— Мерзкая сука! — сказал он.

Тут его охватил гнев, и он завопил во всю глотку: «Мерзкая сука! Сука!» Крик эхом отразился от утесов, где все еще кружились несколько канюков.

Затем, почувствовав головокружение от своей вспышки ярости, Скалл обессилено привалился к стене ямы. В своем воображении он точно видел, где должны быть вырыты выемки для рук, восходящие к краю ямы. Его рост составлял пять футов и два дюйма. Ему надо было преодолеть чуть больше десяти футов, чтобы выбраться. Это было ничто по сравнению с тем, с чем Ганнибал столкнулся со своими слонами у подножия Альп. Все же это были те десять футов, которые возьмут над ним верх. Его глаза ясно видели путь, но его тело, впервые в жизни, отказывало ему.

Скалл задремал. Дневная жара начала опускаться в яму. Вскоре он почувствовал себя как в дымоходе. Его лихорадка усилилась. Он чувствовал холод, даже когда потел. Один раз ему послышалось движение наверху. Он подумал, что это мог быть койот или какой-то другой хищник, осматривающий лагерь в поисках объедков. Пару раз он крикнул на тот случай, если этим посетителем был человек.

Его крики остались без ответа. Скалл встал, чтобы проверить свою лодыжку, но немедленно осел вниз. Его лодыжка не выдерживала веса его тела.

Затем у него появилось ощущение, что он не один: кто-то находился выше его, затаившись там, где он не мог его видеть. Человек, если это был человек, ждал тихо, не издавая ни звука. В течение дня он несколько раз поднимал воспаленные глаза вверх, но никого не увидел.

Затем, когда приближались сумерки, он увидел того, чье присутствие чувствовал. Лицо, столь же старое и коричневое как земля, появилось над ним. Тогда он вспомнил эту старуху. Он часто видел ее в те дни, когда сидел в клетке, но обращал на нее мало внимания. Большую часть дня старуха молчаливо сидела под маленьким деревом. Когда она поднималась, чтобы выполнить какую-нибудь работу, она шла медленно, сгибаясь почти вдвое, опираясь на тяжелую палку. Он редко видел, чтобы кто-то разговаривал с ней. Несомненно, обитатели лагеря оставили ее умирать – такая калека, как она, была бы обузой во время перехода.

— Agua![19] — он сказал, глядя на нее. Вид человеческого лица заставил его осознать, насколько мучительна жажда. «Agua! Agua!» Старое лицо исчезло. Скалл почувствовал трепет надежды. По крайней мере один человек знал, где он, и что он все еще жив. У старухи не было никакого основания помогать ему, она, вероятно, сама умирала. Но она там была, а люди непредсказуемы. Она могла бы помочь ему.

39

Над ним старая Хитла ползла по лагерю.

Она была рада, что люди ушли. Теперь лагерь принадлежал ей. Она провела день в поисках вещей, которые люди потеряли во время отъезда. Люди были так небрежны. Они оставили вещи, которые считали бесполезными. Но старая Хитла знала, что всеми вещами можно воспользоваться, если ты достаточно мудр и умеешь ими пользоваться. За несколько часов осмотра она нашла пулю, несколько гвоздей, старую рубашку и изготовленную из сыромятной кожи веревку.

Эти вещи были сокровищами для Хитлы. С каждой находкой она нетерпеливо ковыляла назад к своему дереву и укладывала свое сокровище на одеяло.

За годы, проведенные в лагере Аумадо, Хитла проявляла осторожность и никогда не называла ему свое имя. Она знала, что он немедленно убил бы ее, если бы узнал, что ее зовут Хитла, и что она была дочерью Ти-лан, великой курандеры, знавшей его в его молодые годы на юге. Ее мать настояла, чтобы она приняла имя «Хитла», потому что оно защитило бы ее от Аумадо. Ее мать рассказала ей, что когда Аумадо был младенцем, старейшины вложили отравленный лист ему под язык и отправили его в мир, чтобы творить зло. Хотя Аумадо и не знал об этом, он и Хитла родились в одно и то же время в тот же самый день, и их матери были сестрами. Таким образом, их судьбы были навсегда соединены. Они также и умрут в одно и то же время в тот же самый день — убив Хитлу, Аумадо убьет самого себя.

Но Ти-лан, ее мать, отправляя Хитлу, предупредила, что та никогда не должна называть Аумадо свое настоящее имя или обстоятельства своего рождения. Если Аумадо узнает, он попытается бросить вызов своей судьбе, жестоко казнив Хитлу. Он нес наследие отравленного листа и в результате творил много зла.

Несколько лет назад Хитла решила, что Аумадо узнал ее. Он редко ездил верхом, но все же однажды без всякой причины Аумадо сел верхом на сильную лошадь и проехал прямо по ней, повредив ей спину так, что она никогда после этого не могла разогнуться. Он никому не объяснял причину своего поступка.

Он просто проехал по ней и оставил ее лежать в пыли. Затем он спешился и никогда вновь не садился на лошадь. Он также запретил людям помогать ей. Хитла отползла подальше на четвереньках и нашла корни и листья, которые облегчили ее боль.

В лагере Хитла была известна как Мануэла. Поскольку все поняли, что Аумадо относится к ней недоброжелательно, у нее осталось немного друзей. Иногда пьяные вакейро, мужчины столь неразборчивые, что могли попользоваться любой женщиной, или даже кобылой или коровой, приходили к ней ночью и щупали ее. Она была маленькой и темной, но очень красивой. Вакейро видели остатки ее красоты и щупали ее, даже понимая, что ее время как женщины прошло.

Всего пара других старушек в деревне разговаривали с нею. Они были слишком стары, чтобы бояться Аумадо и его гнева. Одной из подруг Хитлы была маленькая белая кошка. Маленькая кошка выросла и стала ее охотником. Она приносила ей самых жирных крыс и даже, время от времени, молодого кролика, деликатес, который Хитла готовила в своем горшке, заправляя хорошими специями. Кошка была другом Хитлы. Она спала ночью рядом с ее головой, и ее мысли переходили в мозг Хитлы.

Кошка хотела, чтобы Хитла покинула лагерь и ушла в соседнюю деревню. Но Хитла боялась уходить.

Она ходила так медленно, что потребовалось бы много дней, чтобы достигнуть деревни. Как только Аумадо узнал бы, что она ушла, он мог послать своих бандитов для поимки и посадить ее на заостренное дерево. Таково было наказание для тех, кто уходил без разрешения.

Несколько недель спустя ее кошка ушла на охоту и больше никогда не возвращалась. Намного позже одна женщина сказала ей, что Аумадо поймал ее и отдал большой гремучей змее, которую держал в пещере. Хитла так и не узнала, правда ли это.

Несмотря на ее старость, многие женщины в лагере ревновали к ней из-за ее великой красоты. Иногда ночью Хитла чувствовала, что кошка пыталась послать свои мысли в ее мозг, но ее мысли не были ясны.

Другая женщина сказала ей, что история об огромной гремучей змее – вздор. Около лагеря жила старая пума. Пума, вероятно, и съела ее кошку.

Хитла подумала, что этой старухе, Синче, просто хотелось посплетничать. Как и всем остальным в лагере, Синче было любопытно узнать о Хитле и Аумадо. Они хотели знать, за что Черный Вакейро так ненавидел Хитлу, и почему, если ненавидел ее, то просто не убил ее. Никто из них не знал о сестрах или отравленном листе, они не знали также подлинную причину ненависти Аумадо, а она была проста. Однажды в молодости Аумадо попытался прийти к ней как мужчина, и она воткнула зеленый шип в его член. Она использовала шип для шитья и просто воткнула его в Аумадо, потому что не хотела быть с ним.

Зеленый шип был ядовит, и яд попал в член Аумадо. У него было несколько жен, но ни одна из них не была счастлива. Об этом много рассказывали, но Хитла не знала, верить ли этому. Она просто знала, что Аумадо ненавидел ее так сильно, что переехал лошадью.

Теперь, к ее удивлению, Аумадо покинул лагерь. Он не сказал никому, что он уходит. Было много предположений, но никто не знал в действительности, почему Аумадо так поступил. В течение дня все остальные люди также покинули лагерь.

Никто не предложил Хитле уйти с ними. Они просто оставили ее на одеяле. Женщины особенно стремились бросить ее. Им не нравились остатки былой красоты на лице Хитлы.

Хитла спала и видела сон о Попугае, когда Аумадо сбросил белого человека в яму. Когда она проснулась, она слышала белого, говорящего с самим собой, и знала, что он все еще жив.

Белый человек выжил у Аумадо в плену в течение многих недель. Его дух был силен. Он мог все еще найти способ, как выбраться из ямы. Она не удержалась, чтобы взглянуть на него в яме, и в этот момент он попросил у нее воды.

Вокруг лагеря валялось три или четыре кувшина, их владельцы оставили их с небрежной поспешностью.

Хитла взяла один из кувшинов и наполнила его водой из ручья. Затем она перерыла свои сокровища, пока не нашла достаточно сыромятных ремней и связала длинную веревку, которой хватило бы, чтобы опустить воду белому человеку. Ее радовала возможность помочь пленнику в яме, но когда она опустила воду и посмотрела на мужчину, то поняла, что будет нелегко спасти его — он был очень слаб. Он уже собрался сдаваться, этот человек, но Хитла надеялась, что немного прохладной воды и немного еды поднимут его дух, поддержат его силы.

Хитле потребовалось длительное время, чтобы добыть воду, так как она двигалась медленно, и она была осторожна, когда опускала горшок в яму. Когда белый человек встал, чтобы взять кувшин, Хитла увидела, что одна из его лодыжек опухла. Он не мог безболезненно поставить ногу на землю, и это усложняло его спасение. Было трудно выбраться из ямы с такой воспаленной лодыжкой.

Хитла решила взять свое одеяло и пойти на небольшое маисовое поле у ручья. Початки были молодые, но это была единственная пища вблизи от лагеря, которую она могла принести ему. Она хотела сложить часть мягких початков на свое одеяло и подтащить его к яме, так, чтобы у человека была какая-то еда. Ей, возможно, осталось жить совсем немного, и тогда белый человек умрет от голода.

— Gracias, gracias[20], — сказал Скалл, когда кувшин с водой благополучно очутился в его руках. Он пил воду маленькими глотками, пару капель за раз, чтобы смягчить свой распухший язык. Его язык был столь плотным, что он едва мог произнести слова благодарности.

Это хорошо, что Скалл так экономит воду, подумала Хитла. Он дисциплинированный. Если бы она смогла дать ему немного зерна, его дух мог бы возродиться.

Этой ночью Хитла внимательно прислушивалась к голосам животных вокруг лагеря. Она хотела бодрствовать на случай, если Аумадо вернется.

Он всегда был ночным налетчиком. Он нападал в самый мирный час, когда люди глубоко погружались в безмятежный сон. Молодые женщины, мечтающие во сне о любимых, не догадывались о присутствии кого-нибудь, пока грубые руки налетчиков не уводили их в рабство далеко от их деревень и их любимых. У людей не было чувства опасности, чтобы ощутить приближение Аумадо, но животные чувствовали его. Все животные знали, что Аумадо дали ядовитый лист, и он несет зло. Иногда он заставлял Гойето связывать животных и для практики сдирать с них шкуру. Животные знали, что лучше не попадаться этому старику в руки. Койоты избегали его, и скунсы, и даже крысы. Ночные птицы не подавали голос, когда Аумадо был рядом.

Хитла внимательно слушала и успокоилась.

Множество животных той ночью наслаждалось яркой луной. За маисовым полем, куда она хотела отправиться утром с одеялом, возились койоты, завывая, дразня, подзывая друг друга. Она видела, как мимо прошел скунс, и слышала сову на дереве возле утеса.

Слушая голоса животных, Хитла почувствовала себя в безопасности и довольно задремала у своего маленького костра. Она не знала, куда Аумадо ушел и почему, но в настоящий момент достаточно было знать, что он находится далеко. Утром она пойдет на маисовое поле со своим одеялом и соберет немного молодых початков для белого человека, капитана Скалла.

40

Тереза Ванз очень расстроилась, когда, выйдя из белой палатки, обнаружила, что капитан Колл и капитан Маккрей ночью покинули Лоунсам-Доув. Она поднялась рано, собрав яйца в корзину из куриных насестов в обветшавшей хижине, покинутой проповедником Уиндторстом. Ей понравились два молодых капитана. Их присутствие было прекрасной заменой компании ее мужа, Ксавье, человека, видевшего только темную сторону жизни, человека, в котором было мало природного веселья или даже природных потребностей, которые должны быть у всех мужчин.

Часто из-за его уныния Тереза вынуждена была садиться на Ксавье верхом, чтобы получить положенные ей супружеские утехи. Ксавье был убежден, что они умрут от голода в западных диких землях, куда они приехали, но Тереза знала лучше. Только за один день с рейнджерами они заработали больше, чем во Франции за месяц, где по мелочи торговали алкоголем в своей деревне за несколько франков в день.

Весь день рейнджеры пили алкоголь и платили им наличные деньги. Это не могло не отразиться на Ксавье, который сумел преодолеть свою угрюмость и порадовать Терезу здоровой дозой супружеского удовлетворения, так что ей не пришлось решать проблему верхом на нем.

Она вскочила пораньше, готовясь накормить рейнджеров прекрасным омлетом и собрать с них еще несколько долларов, и обнаружила, что два рейнджера, которые понравились ей больше всех, уехали в Мексику. Только негр видел, как они уехали. Другие рейнджеры были поражены, как и Тереза, обнаружив, что их покинули.

— Ты думаешь, что они оставили нас здесь? — спросил Ли Хитч.

— Да, сэр, — ответил Дитс. — Они отправились за капитаном.

— Ничего, Ли, — заметил Стоув Джонс. — Я полагаю, они решили, что мы подождем их. По крайней мере, мы будем ожидать их в месте, где салун не закрывается.

— Он закроется, если нагрянет мистер Бизоний Горб, — ответил Ли, с опаской осматривая поляну.

У реки голубая свинья и голубой боров стояли морда к морде, как бы разговаривая друг с другом. Ксавье Ванз пытался привязать галстук-бабочку к своему воротнику, и эта задача скоро довела его до состояния раздражения.

При упоминании о Бизоньем Горбе Джейк Спун окончательно проснулся.

— С какой стати он нагрянет, Ли? — спросил Джейк. — Здесь еще нет города. Он не слишком много получит, если нагрянет сюда.

— Мой зуб ныл полночи, это все, что я знаю, — сказал Ли Хитч. — Когда мой зуб ноет, это означает, что индейцы поблизости.

— Будь они прокляты, почему они ушли? — заволновался Джейк, раздраженный поступком капитанов, уехавших и оставивших их беззащитными. Со времени великого набега на Остин его страх перед индейцами вырос настолько, что мешал спокойному сну.

Пи Ай был потрясен, когда Джейк сказал так о капитане Колле и капитане Маккрее. Они были капитанами. Если они уехали, на то были серьезные основания.

Затем, к удивлению Пи Ая, француженка стала махать ему рукой, подзывая его, чтобы он помог приготовить ей завтрак. Она разбивала яйца о сковородку и взбивала их. Ее муж, между тем, вынул свою скатерть из сумки, в которой хранил ее, расстелил ее на столе и тщательно разгладил. Мужчина был при галстуке-бабочке, что еще больше потрясло Пи Ая, видевшего, какую грубую команду он обслуживает.

— Быстрее, месье, дрова! – скомандовала Тереза, когда Пи Ай робко приблизился.

Он увидел, что костер был слабый, и немедленно подбросил несколько хороших поленьев. Пока Тереза взбивала яйца на сковороде, ее грудь под свободным платьем раскачивалась в такт движениям. Пи Ай обнаружил, что, несмотря ни на что, не может оторвать глаз от ее груди. Тереза, казалось, не возражала.

Она улыбнулась ему и свободной рукой сделала жест, чтобы он принес больше дров.

— Поспешите, я готовлю, а костер гаснет, — сказала она.

Хотя было так рано, что клочья тумана все еще стояли в чаще, Ли Хитч и Стоув Джонс появились в баре, ожидая спиртное. К изумлению Пи Ая, Джейк Спун уверенно направился прямо к ним. В предыдущую ночь Джейк признался ему, что у него не осталось ни цента. Он проиграл в карты все свои деньги Ли, человеку, который редко проигрывал.

Ксавье Ванз поставил три стакана на барную стойку и наполнил их виски. Джейк проглотил свою порцию так же аккуратно, как и двое взрослых мужчин. И Ли, и Стоув положили деньги на барную стойку, но у Джейка не было ничего, чем заплатить, что он и продемонстрировал с улыбкой.

— Вы угостите меня глотком, не так ли, парни? — спросил он. — Я немного слабоват этим утром, когда дело доходит до наличных денег.

Ни Ли, ни Стоува не привело в восторг это предложение.

— Нет, — резко ответил Ли.

— Никто не приглашал тебя пьянствовать за наш счет, — добавил Стоув.

Джейк покраснел. Ему не понравился отказ в том, что казалось ему скромной потребностью.

— У тебя еще молоко на губах не обсохло, Джейк, — заметил Ли. — В любом случае ты слишком юн, чтобы впитывать доброе спиртное.

Джейк потопал с настила салуна и обнаружил новый источник раздражения: француженка позвала Пи Ая, а не его, чтобы помочь ей с костром. Эта женщина, Тереза, была конечно миловидна. Джейку понравился способ, которым она уложила роскошные волосы высоко на голове. Джейк неторопливо приблизился, лихо заломив свою шляпу на затылок.

— Пи, ты должен помочь Дитсу с лошадьми. Я думаю, что они беспокоятся, — сказал Джейк.

К его потрясению француженка внезапно повернулась к нему, фыркая как кошка.

— Уходите прочь. Катайтесь на лошадях сами, месье, — заявила она решительно. — Я готовлю с месье. Я готовлю с месье Пи. Проваливайте. Vite! Vite!

— Гусенок! — добавила она, отмахнувшись свободной рукой, как будто она отгоняла гусенка, который путается под ногами.

Уничтоженный, Джейк повернулся и побрел прямо вниз к реке. Он не ожидал быть так грубо изгнанным в самом начале дня. Это оскорбление было тем хуже, что все его слышали. Джейк никогда не мог предположить, что такой удар по его гордости будет нанесен в таком непритязательном месте.

Это уязвляло, жгло. Своеволие женщин невыносимо, подумал он. Лучше, как Вудро Колл, спутаться со шлюхой. Ни одна шлюха не посмела бы так грубо говорить с мужчиной.

Хуже всего, тем не менее, было то, что ему предпочли Пи Ая, чтобы сделать простую работу. Пи Ай был застенчив и недотепа. Он всегда ронял вещи, ударялся головой или терял свое ружье. И все же француженка выбрала Пи, а не его.

Пока Джейк размышлял об оскорблении, он услышал плеск воды и, взглянув вниз по течению, увидел группу подъезжающих всадников. От мысли, что это могут быть индейцы, его сердце подскочило, но скоро он понял, что это белые. Лошади пересекали отмель, вспенивая воду.

Человеком во главе группы был капитан Кинг, который проскакал с правой стороны от Джейка, как будто он там и не стоял.

Мужчины, его спутники, были мексиканцами. Они были вооружены ружьями и выглядели сурово. Он повернулся и пошел за всадниками назад к салуну.

Когда он пришел, капитан Кинг уже сидел за столом, накрытым скатертью, подвязав салфетку под подбородок, и с аппетитом поедал омлет француженки. Один из вакейро убил пекари. К тому времени, когда Джейк добрался туда, они освежевали и выпотрошили свинью. Один из мужчин начал швырять кишки свиньи в кустарник, но Тереза остановила его.

— Что вы делаете? Вы выбрасываете лучшую часть! — сказала Тереза, хмурясь на вакейро. — Ксавье, иди сюда!

Джейк и другие рейнджеры были поражены тем, как Тереза и Ксавье Ванз энергично извлекали свиные кишки. Даже вакейро, подстреливший свинью, был озадачен, когда Тереза погрузила руки по самые запястья в кишечник и укладывала кольцо за кольцом на поднос, который держал ее муж. Ее руки скоро были в крови по локоть. Это зрелище заставило Ли Хитча, обычно не слишком нежного, почувствовать, что содержимое его желудка стало проситься наружу.

— О Боже, она вся в крови от кишок, — сказал он, теряя вкус к восхитительному омлету, который ему подали.

Капитан Кинг, поедая свой омлет с наслаждением, наблюдал за этой внезапной переменой и усмехался.

— Вы, парни, должно быть, провели слишком много времени в чайных салонах, — заметил он. — Я наблюдал, как ваши индейцы каранкава, которых теперь мало осталось, вытаскивали кишки из умирающего оленя и поедали их прежде, чем олень даже переставал брыкаться.

— Это просто чудесно, капитан, — сказала Тереза, принеся поднос с кучей кишок и показывая ему. — Сегодня на вечер у нас будет рубец.

— Ну, это просто чудесно для этих людей. Пока они будут поедать рубец, я буду топтать Мексику, — сказал он. — Несколько воров-кабальеро угнали пятьдесят наших лошадей, но я думаю, что мы скоро догоним их.

— Вы можете взять нас с собой, капитан, — сказал Стоув Джонс. — Колл и Маккрей оставили нас. Нам нечего делать.

Капитан Кинг вытер губы своей салфеткой и покачал Стоуву головой.

— Нет, спасибо. Взять ваших людей – это все равно, что тащить несколько якорей, — сказал он прямо. — Колл и Маккрей поступили неблагоразумно, приведя вас сюда. Надо было оставить вас в чайном салоне.

Он говорил с такой необычайной силой в голосе, что ни один из мужчин не знал, что ответить.

— Губернатор послал нас по этому делу, — промолвил, наконец, Ли Хитч.

— Он просто хотел избавиться от вас, чтобы потом утверждать, что он пытался что-то сделать, — сказал капитан Кинг с той же самой прямолинейностью. — Эд Пиз знает, что среди скотоводов Техаса немного есть таких дуралеев, которые отдадут лишний скот старому бандиту Аумадо. Он сам забирает домашний скот, сколько ему захочется.

— Это был выкуп за капитана Скалла, — напомнил ему Стоув Джонс.

Капитан Кинг встал, вытер рот, бросил несколько монет на стол и пошел к своей лошади. Он потрудился ответить только когда сел в седло.

— Айниш Скалл главным образом просто шалун, — сказал он. — Он сам попал в эту передрягу, и выбираться из нее должен сам, но если он не может, я думаю, Колл и Маккрей вернут его.

— Ну, они ушли от нас, — сказал Ли Хитч.

— Да, надоело таскать якоря, я полагаю, — сказал капитан.

Он сделал жест своим людям, которые смотрели на него с тревогой.

Они разделали пекари и начали ее жарить, но мясо еще едва опалилось.

— Вы закончите готовить эту свинью в Мексике, — сообщил он им. — Я не могу ждать, пока вы поджарите эту проклятую свинью. Я должен получить своих лошадей обратно и повесить несколько воров.

С этими словами он развернулся и направился к реке. Вакейро поспешно сняли куски сырой свинины с костра и сунули их в сумки. Несколько кусков были такие горячие, что дым струился из их сумок, как они поехали.

Тереза и Ксавье Ванз начали резать кишки, извлекая из них содержимое. Ксавье снял черный сюртук, но по-прежнему оставался при аккуратной бабочке.

Ли Хитч и Стоув Джонс злились на капитана Кинга. По их мнению, он был грубым и неуважительным.

— С чего он решил, что мы пропадаем в чайных салонах? — спросил Стоув.

— Он просто дурак. Не знаю. Почему ты не спросил у него? — ответил Ли.

41

— Боже, Мексика большая страна, — заметил Огастес.

Стояла теплая ночь. Они развели маленький лагерный костер, достаточный для приготовления пищи. Сразу после пересечения реки Колл подстрелил небольшого оленя, и мяса хватало, по крайней мере, на пару дней. Они расположились лагерем на сухой равнине и не встретили ни одного человека со времени прихода в Мексику.

— В Мексике небо выше, — наблюдал Гас. Он чувствовал себя несколько тревожно.

— Вовсе не выше, Гас, — ответил Колл. — Мы проехали всего шестьдесят миль. Почему небо должно быть выше только потому, что мы находимся в Мексике?

— Посмотри на него, — настаивал Гас, указывая вверх. — Выше.

Колл отказался смотреть. Каждый раз, когда Гасу Маккрею было скучно и беспокойно, он пытался начать какие-то бессмысленные споры на темы, к которым у Колла было мало интереса.

— Небо на одной высоте независимо от того, в какой стране ты находишься, — сказал ему Колл. — Тут нет города, и тебе просто лучше видны звезды.

— Как ты можешь знать об этом? Ты никогда не бывал ни в одной стране, кроме Техаса, — заметил Гас. — Если бы мы находились в стране, где есть высокие горы, то небо там должно быть выше, иначе горы воткнулись бы в него.

Колл не отвечал. Он желал, если это возможно, чтобы эта тема умерла.

— Если бы гора проткнула дыру в небе, я не знаю, что произошло бы, — сказал Гас.

Он был в отчаянии. Они уехали в такой спешке, что он забыл взять с собой виски про запас, и очень сожалел об этом.

— Возможно, небеса приблизились бы, если бы я мог выпить немного виски, — сообщил он. — Но ты так спешил уехать, что я забыл запастись.

Колл начал раздражаться. Они находились в пустыне, и некоторый отдых здесь был бы очень полезным.

— Ты бы почистил свое ружье и прекратил переживать о небе, которое слишком высоко, — сказал он.

— Жаль, что ты не хочешь больше говорить, Вудро, — заметил Огастес. — Я становлюсь мрачным, когда вынужден сидеть без дела с тобой всю ночь. Ты не говоришь достаточно, чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей.

— Каких мыслей? — спросил Колл. — Мы здоровы, и я не вижу причин нам быть мрачными.

— Ты все равно много чего не видишь, — ответил Гас. – У тебя такое плохое зрение, что ты даже не можешь заметить, что небо в Мексике выше.

— Вообще-то я думал о Билли, — продолжил Огастес. — Мы никогда прежде не уходили в поход без Билли.

— Нет, и это скверно, не так ли? — согласился Колл.

— Был бы он сейчас здесь, и у меня был бы кто-то, кому бы я мог пожаловаться, да и ты бы чувствовал себя спокойней, — сказал Огастес.

Некоторое время они молчали и смотрели на костер.

— Я чувствую, что он где-то рядом, — сказал Огастес. — Я чувствую, что Билли следует за нами. Говорят, что люди, которые повесились, никогда не находят покоя. Когда они умирают, то не стоят ногами на земле, поэтому их души всегда плавают по воздуху.

— Ну, это глупо, — заметил Колл, хотя он сам слышал то же самое о повешенных людях.

— Я не могу перестать думать о нем, Вудро, — сказал Гас. — Я думаю, что Билли просто совершил ошибку, повесившись. Если бы он подумал еще несколько минут, то, возможно, остался бы в живых и отправился с нами в поход.

— Он ушел, тем не менее, Гас, он ушел, — напомнил ему Колл без упрека.

Он понял, что у него было то же чувство, которое Огастес сейчас пытался выразить. На всем протяжении кустарниковой страны его посещала мысль, что кого-то не хватает, что у него неполный отряд. Он понимал, что не хватало Длинного Билла Коулмэна, по которому он скучал, и Огастес также скучал по нему. Это было в некотором смысле так, как будто Длинный Билл следовал за ними на небольшом расстоянии. Как будто он находился где-то в редкой поросли, надеясь быть принятым обратно в жизнь.

— Ненавижу смерть, — заявил Огастес.

— Ну, я думаю, все ненавидят ее, — заметил Колл.

— Одна из причин, почему я ненавижу ее, состоит в том, что она не оставляет тебе времени, чтобы закончить беседы, — продолжал Гас.

— О, — сказал Колл. — Ты разговаривал с Билли той ночью до..., до того, как это произошло?

Огастес хорошо помнил, о чем он и Билли Коулмэн говорили ночью перед самоубийством. Билл получил известие от кого-то, что Матильда Джейн Робертс, их старый товарищ по путешествиям, открыла публичный дом в Денвере. Матти, как они называли ее, когда-то была великодушной шлюхой. Однажды, на Рио-Гранде, купаясь недалеко от лагеря, она выхватила большую каймановую черепаху из воды и пришла в лагерь, неся ее за хвост. Он и Длинный Билл всегда говорили о каймановой черепахе, когда вспоминали Матильду.

— Мы говорили о Матти, я думаю, что она теперь в Денвере, — ответил Гас.

— Полагаю, что тогда она так и не добралась до Калифорнии, — сказал Колл. — Когда она была с нами, то хотела уехать в Калифорнию.

— Люди не всегда делают то, что хотят, Вудро, — заметил Гас. — Билли Коулмэн пытался стать плотником, только не мог вбить гвоздь.

— И стрелком он был всего лишь посредственным, — вспомнил Колл. — Я думаю, что он, как рейнджер, чудом уцелел так долго.

— Ты же уцелел, а ты всего лишь посредственный стрелок, — заметил Огастес.

— Он женился, — сказал Колл.

Он вспомнил, как мучился Длинный Билл после того, как узнал, что Перл изнасиловали команчи. Это знание изменило его больше, чем все их передряги и приключения в прериях.

— Он теперь там, Вудро, я чувствую его, — сказал Гас. — Он хочет вернуться любым путем.

— Он находится в твоей памяти, вот где он, — ответил Колл. — И в моей также.

Он не думал, что дух Длинного Билла находился в шалфее и редком чапарале. Длинный Билл находил прибежище именно в их воспоминаниях.

— Рейнджеры не должны жениться, — заметил он. — Они вынуждены оставлять своих женщин слишком надолго. Что-то может произойти, как этот набег.

Огастес некоторое время не отвечал.

— Такое, как это, может произойти независимо от того, женат ты или нет, — сказал он, наконец. — Ты можешь быть парикмахером и при этом погибнуть.

— Я просто сказал то, что думаю, — ответил Колл. – Быть рейнджером — значит странствовать, как сказал капитан Скалл. Это не оседлая жизнь. Я думаю, что Билл остался бы в живых, если бы не женился.

— Полагаю, что это плохие новости для Мэгги, если ты так думаешь, Вудро, — сказал Гас. — Отставка для нее.

— Она может уйти в отставку, если хочет, — ответил Колл.

— Да, уйти в отставку и голодать, — сказал Гас. — Что отставная шлюха будет делать в Остине, чтобы заработать себе на жизнь? Единственное, что отставные шлюхи могут сделать, это то, что сделала Матти — открыть публичный дом, а я сомневаюсь, что у Мэгги есть капитал. Думаю, что она могла бы позаимствовать его, если бы ты вошел в ее положение.

Колл ничего не ответил. Он старался, как мог, сохранить вежливость. Они должны были оставаться в хороших отношениях, если хотели спасти капитана Скалла.

Они не должны ссориться из-за того, чего не могли изменить. Он был убежден в только что сказанном: рейнджеры не должны жениться. Входить в положение Мэгги было нелепо. У Мэгги Тилтон не было желания открывать бордель.

— Сомневаюсь, что капитан Скалл еще жив, — сказал Гас. — Этот старый бандит, вероятно, давно убил его.

— Возможно, но все же мы должны убедиться, — ответил Колл.

— Да, но есть ли у нас шанс? — спросил Гас. — Мы будем искать кости одного человека, и они могут быть где угодно в Мексике.

— Мы все же должны убедиться, — повторил Колл, желая, чтобы Огастес просто замолчал и уснул.

На третий день пути рейнджеры пришли в знакомую местность. Они пересекали эту же самую страну раньше, когда Айниш Скалл впервые преследовал Аумадо в Сьерра-Пердида.

— Теперь надо проявлять осторожность, — сказал Колл. — Мы находимся в его владениях.

После полудня у них обоих появилось ощущение, что за ними наблюдают, и все же, насколько они видели, страна была полностью безлюдна. Горы слабо виднелись теперь далеко на западе.

Огастес продолжал оглядываться, и Колл тоже, но никто из них никого не видел. Один раз Гас заметил облачко пыли далеко позади них. Они нашли укрытие и подождали, но никто не ехал за ними. Гас вновь увидел облачко пыли.

— Это они, — сказал он. — Они позади нас.

Слишком взволнованные, чтобы оставить проблему нерешенной, они поползли назад и увидели, что пыль была поднята большим чернохвостым оленем. Гас хотел подстрелить оленя, но Колл отговорил его.

— Звук выстрела слышен очень далеко, — предупредил он.

— Урчание моего желудка тоже довольно скоро будет слышно, если мы не найдем какую-нибудь еду, — ответил Гас.

— Брось в него свой нож. Я не возражаю против этого, — сказал Колл. — Я думаю, что самое время нам начать передвигаться по ночам.

— Ай, Вудро, я терпеть не могу путешествовать ночью в чужой стране, — заявил Огастес. — Я думаю о призраке Билли. Я вижу призрака за каждой скалой.

— Это лучше, чем попасть в руки Аумадо, — заметил Колл. — Мы не так важны, как капитан Скалл. За нами не пошлют экспедицию.

— Вудро, он также не важен, — сказал Огастес. — Ни один из владельцев ранчо не дал нам хотя бы одну корову. Я думаю, они считают, что капитан сам достаточно богат, чтобы заплатить за себя выкуп.

Они ехали всю ночь, а на следующий день укрылись под несколькими нависающими скалами. Гас решил развлечься и сложить пасьянс, но обнаружил, что его колода карт была неполной.

— Ни одного туза, — сообщил он своему компаньону. — Этот чертов Ли Хитч украл все. Что хорошего в колоде карт, если в ней нет тузов?

— Ты просто играешь сам с собой, — заметил Колл. — Зачем тебе тузы?

— Ты не картежник, и тебе не понять, — сказал Гас. — Я всегда знал, что Ли Хитч карточный шулер. Я устрою ему хорошую порку, как только мы вернемся в город.

— Я предлагаю вооружиться сваей, если ты хочешь отделать его, — ответил Колл. — Ли Хитч силен.

Когда приблизились сумерки, они начали продвигаться в предгорья и немедленно встретили следы. Люди прошли, кто верхом, кто пешком, и все следы вели из Сьерра. Гас, который считал себя выдающимся следопытом, спрыгнул с коня, чтобы изучить следы, но был расстроен из-за слабого света.

— Я сумел бы прочитать эти следы, если бы мы появились здесь немного раньше, — сказал он.

— Поехали дальше, — ответил Колл. — Эти следы были, вероятно, оставлены какими-то бедняками, ищущими лучшее место для проживания.

Когда они проехали от предгорий в первый узкий каньон, тьма сгустилась. Над ними скоро появилась звездная полусфера, но свет звезд не слишком освещал каньон. Ландшафт стал столь скалистым, что они спешились и повели своих лошадей в поводу. У них было только по одной ездовой лошади на каждого, и они рисковали покалечить их. Они вошли в область, где лежали большие валуны, некоторые из них размером с небольшой дом.

— Позади каждой из этих больших скал может прятаться несколько головорезов, — заметил Огастес. — Мы можем быть окружены, и даже не знать об этом.

— Сомневаюсь, — сказал Колл. — Не думаю, что здесь есть кто-нибудь.

Когда они до этого въезжали в Желтый Каньон, здесь не было никакой армии головорезов. Из пещеры в скале стреляли всего три или четыре стрелка. Только их разведчик апач видел Аумадо, когда тот на мгновение высунулся и подстрелил Гектора и капитана. Никто больше его не видел.

Аумадо не был похож на Бизоньего Горба. Он не гарцевал перед своими врагами, насмехаясь над ними. Он прятался и стрелял. Враги его видели только тогда, когда становились его пленниками.

Когда они вели своих лошадей глубже в Сьерра-Пердида, Колл все больше убеждался, что они здесь одни. Находясь много лет на опасной территории, он обрел некоторую уверенность: он полагал, что мог почувствовать присутствие врагов прежде, чем увидит их. Появлялось просто ощущение опасности, независимо от того, были видимые признаки ее или нет: лошади могли волноваться, птицы стали более шумными или вообще отсутствовали нормальные звуки. Даже если не было ничего конкретного, указывающего на опасность, он немного напрягался, становился взволнованным, и редко его чувство тревоги не имело оснований. Если бы он чувствовал, что предстоит схватка, то схватка, как правило, начиналась.

Сейчас, в каньоне, который привел к утесу с пещерами, у него не было никакого предчувствия.

Некоторый ландшафт действительно был угрожающим — Гас был прав насчет валунов, являющихся хорошим местом для засады — но Колл не думал, что там прятались какие-нибудь бандиты. Место чувствовалось покинутым, и он сказал об этом.

— Он ушел, — сказал он. — Мы приехали слишком поздно, или же мы приехали не на то место.

— Здесь мы были раньше, Вудро, — ответил Огастес. — Я помню тот острый пик на юге. Это то же самое место.

— Я знаю об этом, — согласился Колл, — но я не думаю, что здесь кто-то есть.

— Почему они уехали? — спросил Гас. — На них в этих скалах довольно трудно было напасть.

Колл не отвечал. Он чувствовал себя озадаченным.

Они были всего в нескольких милях от места, где думали обнаружить капитана, но ничего не слышали и ничего не видели, что могло бы указать на присутствие там кого-либо.

— Получается, что мы проделали весь этот путь зря, — сказал он.

— Возможно, — ответил Гас. – В нашей практике было много экспедиций в никуда. Так бывало в большинстве случаев. Какое-то время ты едешь в одном направлении, а затем поворачиваешь и едешь назад.

В скалистой местности они несколько раз слышали треск гремучих змей, так часто, что Огастесу не хотелось ставить ногу на землю.

— Нас просто укусит ядовитая змея, если мы продолжим топать в такой темноте, — пожаловался он. — Давай остановимся, Вудро.

— Можно, — согласился Колл. — Мы не дальше, чем пара миль, от места расположения лагеря. Утром мы можем поехать туда и увидеть все, что надо.

— Я надеюсь увидеть шлюху и кувшин текилы, — сказал Гас. — Две шлюхи также не помешали бы. Мне так хочется, что я мог бы замучить одну из них.

Теперь, когда ему не надо было переступать через гремучих змей, Огастес почувствовал себя несколько расслабленным. Он немедленно снял свои сапоги и вытряхнул их.

— Что там в твоих сапогах? — спросил Колл.

— Просто мои ноги, но мне нравится регулярно вытряхивать мои сапоги, — ответил Гас.

— Зачем?

— Скорпионы, — ответил Гас. — Они ползают здесь в Мексике везде. Один мог подкрасться по скале и заползти прямо в мой сапог. Говорят, если мексиканский скорпион ужалит тебя в ногу, то все пальцы твоих ног отгниют напрочь.

Они спутали лошадей и поставили их рядом. О том, чтобы разжечь костер, не было и речи, но у них в седельных сумках было несколько кусков холодной оленины, и они съели ее.

— Зачем он требовал тысячу голов скота, если собирался уехать? — спросил Колл.

— Возможно, он и не требовал, — предположил Гас. — Тот вакейро, который появился в Остине, может быть, солгал, надеясь получить тысячу коров для себя. Я думаю, что он просто хотел основать ранчо.

— Если это так, то он был смелым вакейро, — сказал Колл. — Он приехал прямо в Остин. Мы ведь могли повесить его.

— Чем мне страшнее, тем больше я испытываю желание засунуть шлюхе, — отметил Огастес.

— И тебе очень страшно? — спросил Колл.

— Не очень, но засунул бы с удовольствием, — ответил Огастес.

Когда он думал об этом, он понял, что у него почти не было опасений, даже несмотря на то, что они находились близко к лагерю Черного Вакейро.

— Я знаю, почему мне не страшно, Вудро, — сказал он. — Длинный Билл нас больше не преследует. Он следовал за нами некоторое время, но теперь его здесь нет.

— Да, ему никогда не нравилась Мексика, — заметил Колл. – Может быть, поэтому.

— Или поэтому, или он просто решил, что слишком далеко идти, — сказал Огастес.

42

Это произошло после того, как старая увечная женщина начала приносить ему еду — разум Скалла помрачился.

Сначала она принесла только кукурузу, початки молодой кукурузы, которые она опустила вниз в яму.

Зерна только начали формироваться на кукурузе, настолько она была молода. Но Скалл съел ее жадно, срывая оболочку из листьев, кусая и высасывая молочный сок из молодых зерен. Початки он бросал в кучу. Он был так голоден, что собирался съесть мертвых змей. Кукуруза и прохладная вода восстановили его. Именно тогда, тем не менее, когда к нему вернулись силы, и опухоль на лодыжке уменьшилась, он заговорил по-гречески. Он посмотрел на старуху, чтобы поблагодарить ее, сказать «gracias», а вместо этого скороговоркой произнес абзац из Демосфена, который он выучил на коленях своего воспитателя сорок лет назад. Только позже, ночью, когда в яме стало темно, он осознал содеянное.

Вначале эта промашка позабавила его. Это было любопытно. Он должен был бы обсудить это с кем-то в Гарварде, если выживет. Он полагал, что причиной этому были веки. Солнце, ничем не сдерживаемое, сожгло пласт памяти в сорок лет и вновь показало мальчика, сидящего в холодной комнате в Бостоне, с греческой грамматикой на коленях, пока воспитатель, мало чем отличавшийся от Хиклинга Прескотта, вдалбливал ему свои глаголы.

На следующее утро это повторилось. Он проснулся от запаха свежих маисовых лепешек. Затем старуха скатала горсть их и опустила ему в кувшине, в котором раньше приносила ему воду. Скалл вскочил и начал цитировать по-гречески одно из страшных проклятий Ахиллеса от Илиады, он не мог вспомнить из какой книги. Старуха, казалась, не была удивлена или напугана странными словами, произносимыми грязным, почти голым мужчиной в яме. Она спокойно смотрела на него сверху, как будто это было вполне нормальным для белого человека в яме в мексиканских горах, чтобы извергать греческие гекзаметры.

Старухе, казалось, было все равно, на каком языке он говорил: английском или греческом, оба из них она не понимала. Но Скаллу было не все равно.

Это был не просто ущерб, нанесенный солнцем, который заставил его внезапно перейти на греческий язык. Это было слабоумие Скалла, наследие испорченного семени. Его отец Эвансвуд Скалл, хронически безумный, но гениальный лингвист, топал в детскую, гремя пассажами на латинском, греческом, исландском и старофранцузском языках, языках, которые, как говорили, он, единственный в Америке, знал в совершенстве.

Теперь помрачение ума отца вновь проявилось в сыне, и в самое неудобное время. Ночью его внезапно разбудило подергивание в голове, и он излил длинные речи от греческих ораторов. Речи, которые он никогда не был в состоянии запомнить, будучи мальчиком. Эта неспособность заставила его прервать обучение в Бостонской Латинской школе. Однако все эти речи на все времена запечатлелись в его памяти, как будто в блокноте. Ему надо было просто смотреть на старуху и просить у нее воды, но вместо этого он выступал перед жителями Афин по каким-то проблемам гражданской политики. Он не мог задушить в себе эти торжественные речи. Его язык и его легкие продолжали работать вопреки его сознанию.

Скалл попытался обуздать себя. Он должен был найти способ выбраться из ямы прежде, чем вернется Аумадо, а если не Аумадо, то какой-нибудь другой головорез, который будет стрелять в него ради развлечения. Его язык мог произносить великие греческие слоги, но даже самый благородный язык не собирался поднять его на пятнадцать футов вверх до края ямы. Он думал, что мог бы попросить старуху осмотреться. Возможно, кто-то забыл где-нибудь длинную веревку. Если бы она смогла найти веревку и закрепить ее покрепче, он был уверен, что смог бы по ней выбраться.

Тем не менее, ему мешала настойчивая болезнь Скаллов. Когда он видел старое лицо женщины вверху, он пытался обратиться к ней с вежливой просьбой на испанском языке, который знал достаточно хорошо. Но прежде, чем он мог произнести единственную фразу на испанском языке, приходил греческий. Поток греческого языка, который он не мог сдержать или замедлить, лился каскадом, наводнением, выпирал из него как хорошее извержение.

Она решит, что я дьявол, подумал он. Я мог бы освободиться, если бы сумел просто задушить в себе этот греческий язык.

43

Хитла, в свою очередь, склонялась над краем и слушала белого человека до тех пор, пока он хотел говорить. Она не понимала смысла слов, но то, как он произносил их, напоминало, как давно пели ей молодые люди, потрясенные до глубины души ее красотой. Она думала, что белый человек мог петь ей на странном языке, который он использовал для любовных песен. Он говорил со страстью, с легкой дрожью в теле. Он был почти голый. Иногда Хитла видела его член. Она начала задаваться вопросом, не влюбился ли белый человек в нее, как иногда бывает у всех мужчин. Когда Аумадо переехал ее лошадью и сломал ей позвоночник, немногие мужчины хотели совокупиться с ней, к сожалению. У Хитлы всегда были мужчины, желавшие совокупиться с ней. Многие из них, правда, ничего не понимали в этом, но, по крайней мере, они хотели ее. Но как только мужчины узнали, что Аумадо ненавидит ее, они отходили, даже пьяные, из опасения, что он привяжет их к столбу и поручит Гойето содрать с них кожу. Хитла не готова была отказаться от совокупления, когда мужчины начали избегать ее. Она не хотела походить на других старух, которые весь день только и говорили о том, что никто теперь не хотел с ними лечь. Хитла счастливо сочеталась со многими мужчинами и думала, что она все еще могла получить эту радость, если бы только заимела мужчину с сильным членом.

Единственную возможность ей мог предоставить белый человек, но прежде, чем совокупление могло состояться, она должна была вытащить белого из ямы со скорпионами и накормить его чем-то лучшим, чем молодая зеленая кукуруза.

Хитла не знала, как ей сделать это, пока не вспомнила Лоренсо, маленького кабальеро, самого способного в обращении с необъезженными лошадьми. Приблизительно в миле к югу от утеса находилось пятно голой, равнинной местности, где Лоренсо объезжал молодых лошадей. В центре равнины стоял большой столб. Часто Лоренсо оставлял лошадей привязанными к столбу на пару дней, чтобы у них было время на осознание того, что он, а не они, является хозяином положения. Лоренсо оставлял длинную веревку, привязанную к воспитательному столбу. Возможно, она все еще там. С такой веревкой она могла бы помочь белому человеку выбраться из ямы.

Конечно, это была авантюра. Хитла знала, что ей понадобится целый день, чтобы доковылять до столба и обратно.

Там был раздражительный старый медведь, который жил где-то внизу каньона, а также старая пума. Если бы старый медведь поймал ее, то он наверняка разорвал бы ее, что, конечно, положило бы конец ее надеждам на совокупление.

Однако Хитла решила попытаться добыть веревку. Когда все люди ушли, старый медведь, так или иначе, мог прийти в лагерь и разорвать ее. Рано утром она опустила белому человеку несколько маисовых лепешек и кувшин с водой и отправилась на место, где Лоренсо дрессировал своих лошадей.

К полудню она пожалела о своем решении. Ее сгорбленная спина болела так сильно, что она могла проковылять всего несколько шагов, после чего останавливалась. Хитла понял, что она не сможет дойти до столба и вернуться в лагерь до наступления темноты. Там были хищники, медведь и пума, если бы один из них учуял ее, то она погибла бы. Пумы в большом каньоне были особенно смелы. Несколько женщин подверглись нападению, ожидая в скалах прихода своих любовников.

Весь день Хитла ковыляла, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть и успокоить свою спину. Она не хотела быть съеденной пумой или медведем. Задолго до того, как она достигла равнины, где Лоренсо обучал лошадей, тени начали ложиться на каньон.

Когда Хитла добралась до места, она сразу увидела, что шла не напрасно: веревка для обуздания молодых лошадей была все еще привязана к столбу. Это была хорошая длинная веревка, какой она ее запомнила. Она могла привязать один конец к столбу для сдирания кожи, а другой сбросить белому человеку, чтобы он мог выбраться. Возможно, он продолжил бы петь ей свою странную песню о любви. Возможно, вместе с песней поднялся бы его член.

По пути назад, медленно ковыляя сквозь тьму с намотанной веревкой, Хитла почувствовала, как в ней растет глубокий страх. Сначала она думала, что это был страх перед медведем или пумой. Но когда она ползла вперед, и боль от спины простреливала ее ногу, Хитла поняла, что она совершила ужасную ошибку. Она позволила странной песне любви белого человека изгнать рассудительность и разум из ее головы. Старое тщеславие и память о минутах любви вытеснили из нее здравый смысл так же, как тени изгоняют последний свет из каньона. Она помнила время, когда вакейро проезжали сто миль только для того, чтобы взглянуть на ее красоту, но забыла, что стала скорченной старухой, приближающейся к своим последним дням.

Теперь, когда Хитла оказалась в темноте, далеко от лагеря, она поняла всю свою глупость.

Что это такое соитие с мужчиной? Немного пота, сладкие судороги, вздох. Боль, простреливающая ее ногу, стала еще сильней. Сейчас она отдала себя во власть Медведя и Пумы, что было плохо. Но, пока она ползла вперед, появился еще больший страх — страх перед Аумадо. Он где-то умирал. Хитла знала, что он, должно быть, пошел на юг, в их дом, чтобы найти Магическое Дерево. Но что-то ело его ногу, и он не дойдет до дерева. Боль в ее ноге пришла от Аумадо. Возможно, его укусил Паук, или Змея, или Скорпион. Яд убивал Аумадо. Те, кто попробовал ядовитый лист, умерли от яда, когда пришло их время. Но время Аумадо также было и временем Хитлы, и она будет страдать, даже не имея защиты в своем маленьком приюте в лагере. Это Аумадо заставил пленника показать ей свой член, а ее — повернуть в это время голову. Аумадо заставил белого человека петь ей песни о любви на древнем языке. Возможно, слова, произносимые Скаллом, были на языке первых людей, слова, которым никто не мог сопротивляться. Они увлекли ее за собой, далеко от ее маленького запаса трав и растений, которые, возможно, помогли бы ей отпугнуть Медведя и Пуму. И все это ради веревки, с помощью которой можно спасти белого человека, чтобы с ним получить сладкие судороги и вздох.

Аумадо заставил все это произойти, чтобы, когда он умрет, смерть, более жестокая, чем его собственная, постигла Хитлу.

Она ползла быстрее, неся веревку, хотя хорошо знала, что эта поспешность глупа. Ее страх столь усилился, что она выбросила веревку, которую до сих пор так стремилась добыть. Веревка была всего лишь еще одной уловкой Аумадо. Ее петля была лишь петлей времени, которая скоро затянется и поймает ее.

Это была шутка Аумадо, прозрела Хитла. Он посадил белого человека в яму, чтобы соблазнить ее, снова пробудить ее поясницу, отвлечь ее подальше от лагеря, где у нее хранились защитные травы и листья. У нее были черные листья, которые во время горения издавали неприятный запах. Если бы она бросила их в огонь, то Пума оставила бы ее в покое.

Пуме не нравится запах горящих черных листьев.

Хитла находилась еще только на полпути назад к лагерю, когда ночь подошла к завершению. Старуха двигалась медленно, часто она была вынуждена остановиться на отдых. Дневной свет уже начинал белить небо над ней. Когда свет опустился в каньон, Хитла увидела впереди, не очень далеко, что-то у стены каньона. Сначала она подумала, что это Пума. Она закричала, надеясь отпугнуть ее. Пума иногда убегала от людей, которые кричали.

Только когда животное начало скользить к ней, Хитла увидела, что там не Пума и не Медведь: это был Ягуар. На шее у нее висел маленький красный камень. Камень болтался на ее шее всю ее жизнь. Красный камень был символом Попугая. Хитла сжала его в руке, когда Ягуар приблизился. Хитла знала, что Ягуара не остановит Попугай. Ягуар пришел, чтобы растерзать ее.

Но Аумадо тоже мертв, умер от яда где-то на юге. Он не добрался до Магического Дерева. Хитла сильно сжала красный камень и послала сигнал Попугаю. Она желала, чтобы Попугай нашел тело Аумадо и выклевал ему глаза.

44

Когда Скалл понял, что старухи больше нет в лагере, его впервые охватила сильнейшая паника, своего рода нервное потрясение, что вынудило его дико прыгать по дну ямы, посылая проклятия и выкрикивая странные слова. Он испускал вопли и разражался словами, как будто он выдавливал страх через рот.

Он стал бояться самого себя. Если бы он в этот момент мог укусить себя до смерти, он это сделал бы. Он запрыгнул на земляную насыпь, которую нагромоздил над тремя трупами, и несколько раз прыгнул на стену ямы, надеясь выбраться из нее из последних сил.

Но все было напрасно. Он не мог выпрыгнуть из ямы. Когда он истощил свои силы, он отступился. Его глаза испытывали жгучую боль от пыли, которая попала в них во время его прыжков на стены ямы.

Скалл попытался успокоиться, но не мог заглушить панику. Он понимал, что отсутствие старухи могло бы быть только временным. Возможно, она вынуждена была ковылять немного дальше, чем обычно, чтобы собрать кукурузу, которую приносила ему. Возможно, она даже отправилась в другую деревню, чтобы позвать кого-нибудь, кто поможет ему выбраться из ямы. Он использовал всю свою силу разума, чтобы попытаться найти рациональное объяснение, почему отсутствие старухи было временным, но все было бесполезно. Паника только усиливалась, она была так сильна, что он не мог прекратить прыжки вдоль периметра ямы, невнятное бормотание, всхлипывания, проклятия. Было много причин, почему старуха могла уйти только на время, но Скалл не мог успокоиться даже на секунду, чтобы осмыслить их. Он думал только о том, что старуха мертва, она никогда не вернется, и он остался в одиночестве в зловонной яме в Мексике. Его сердце сильно колотилось под ребрами, и он подумал, что оно может разорваться, и надеялся, что так и произойдет. Или что сосуды в его голове лопнут и принесут ему более быструю смерть, чем умирание от голода, день за днем, среди скорпионов и блох, которые были одним из самых худших мучений в яме.

Они были в его волосах, его подмышках, везде. Если он сидел неподвижно и сосредоточивался, он видел, как они прыгали по его голой ноге. Время от времени, обезумевший, он попытался поймать и раздавить их, но они в основном ускользали от него.

Когда здесь была старуха, у Скалла была маленькая надежда, но теперь у него появилось предчувствие, что все потеряно. Старуха умерла, и он пропал.

Он понимал, что должен смириться, но в течение многих часов он бился в панике, как двигатель, динамо-машина.

Он все прыгал и прыгал. Это выглядело, как будто его поразила молния. Он не мог заставить себя прекратить прыжки. Он как будто видел, что после одного удивительного прыжка он выбрался из ямы. Он прыгал и невнятно бормотал весь день до наступления темноты.

После этого он потерял сознание. Когда солнечный свет нового дня разбудил его, он был слишком истощен, чтобы двигаться.

У него все еще было немного воды и несколько объедков, но он не пил и не ел в течение нескольких часов. Затем, в порыве, он с трудом проглотил всю еду и выпил всю воду. Хотя он знал, что больше не будет ни того, ни другого, он не хотел устанавливать норму, как бы там ни было. Он хотел оставить хлеб насущный позади себя. По его мнению, он хорошо сражался. Он выдерживал мучения гораздо дольше, чем многие знакомые ему люди, за исключением разве что его троюродного брата Ариосто Скалла. Но борьба подошла к концу. Он видел многих людей, которые капитулировали, генералов и капитанов, солдат, банкиров и вдовцов. Некоторые сдавались быстро, после коротких острых мучений. Другие держались за жизнь намного дольше, чем позволяли приличия. Но, наконец, и они сдавались. Он наблюдал это на поле боя, в больнице, в холодных ловушках брака или великих торговых домах. Наконец, люди сдавались. Он считал, что сам никогда не смирится, но это была гордыня.

Пришло время сдаться, прекратить борьбу и ожидать смерти, как облегчения.

Теперь он даже пожалел, что убил всех гремучих змей. Он должен был оставить парочку в живых. Он мог бы спровоцировать их на один или два укуса. Их укус действует не столь быстро, как укус ямкоголовой гадюки, который за семнадцать минут умертвил его кузена Вилли, но три или четыре укуса гремучей змеи, вероятно, были бы достаточно эффективными. Скалл даже пошел и исследовал мертвых змей, думая, что мог бы найти способ уколоться ядом. Это дало бы гарантию более быстрого конца. Он бил змей до тех пор, пока не размозжил их головы и не сломал их зубы. Однако яд, должно быть, давно высох.

После того, как Айниш Скалл целый день прыгал и подскакивал, бушевал и дергался, впиваясь в стены, извергал фрагменты древних речей и греческих стихов, он с комфортом устроился, как мог, у стены ямы и ничего не делал. Он желал силой воли остановить свое дыхание, но не мог этого сделать. Хотел он этого или нет, он продолжал дышать. Стоял яркий день. Смотреть вокруг глазами без век означало пустить солнце в его мозг. Вместо этого он держал голову опущенной. Его волосы достаточно отрасли, чтобы давать хорошую тень. Он хотел оставить привычку к борьбе и умереть спокойно. Он снова вспомнил буддиста, молчаливо сидящего в своих оранжевых одеждах над рекой Чарльз. У Скалла не было оранжевых одежд, он не был буддистом, он был Скаллом, капитаном Айнишем Скаллом. Он думал о том, что хорошо сражался во время всех войн, в которых успел поучаствовать. Но сегодня настал день капитуляции, день, когда он должен спрятать меч своей воли, чтобы прекратить борьбу и затихнуть, успокоиться. Тогда, наконец, придет миг, когда его дыхание остановится.

45

Колл и Гас осторожно входили в каньон Желтых Утесов, когда огромная птица внезапно поднялась из-за небольшой рощи пустынных мескитовых деревьев. Затем поднялись еще пять огромных лысых стервятников, так близко к ним, что их лошади шарахнулись.

— Я надеюсь, что они едят не капитана, — сказал Огастес. — Было бы жалко проделать весь этот путь и оставить его канюкам.

— Это не капитан, — ответил Колл.

Через редкий кустарник он бросил взгляд на то, что осталось от тела старухи.

Стервятники не хотели улетать. Двое из них сидели на валунах поблизости, а силуэты других мелькали на небольшой поляне, где лежало тело.

— Должно быть, пума разорвала ее так, — заметил Гас. — Пума могла так сделать?

— Я думаю, могла, — ответил Колл. — Видишь следы? Они большие.

Они спешились и осмотрели место в течение нескольких минут, пока стервятники вертелись над ними.

— Я никогда не видел, чтобы лев оставлял такие большие следы, — высказал мнение Огастес.

Недалеко от трупа лежала веревка из сыромятной кожи.

— Почему старуха шла здесь одна? — задался вопросом Гас. — Все, что у нее было — это веревка. Куда она направлялась?

— Предлагаю укрыть ее несколькими камнями, — сказал Колл. – Терпеть не могу, когда тело остается непогребенным.

— Вудро, ее почти съели, — ответил Гас. — Зачем портить пикник канюкам?

— Я знаю, но людей лучше хоронить, — сказал Колл. — Я полагаю, что она была искалечена. Посмотри на ее бедра.

Пока они укрывали скалы труп камнями, Колл почувствовал себя неуютно. Он не мог понять, откуда появилось это чувство.

— Что-то здесь не то, я не знаю, что именно, — сказал он, когда они возобновили свое осторожное движение в каньон.

— Может быть это пума, надеющаяся на другую старуху, — ответил Гас.

Через несколько мгновений Огастес увидел ягуара. Он был не настолько убежден, как Колл, что Аумадо и его люди ушли, и осматривал скалистые выступы над ними, выискивая любой признак жизни. Наверняка, если бы старый бандит ушел, то он оставил бы арьергард. Он не хотел попасть в засаду, как в первый раз, когда они вошли в Желтый Каньон, и он особенно внимательно осматривал высокие выступы, откуда стрелок мог легко подстрелить их.

На одном из верхних уступов он увидел нечто, что ясно не запечатлелось в его глазах. Там было что-то, что трудно было рассмотреть. Он остановил свою лошадь, чтобы бросить более пристальный взгляд, и тогда увидел ягуара, появившегося во всей красе.

— Вудро, смотри туда, — сказал он.

Вудро не мог сразу заметить ягуара, но затем животное переместилось, и он ясно увидел его.

— Я думаю, что это ягуар, — сказал Огастес. — Никогда не ожидал встретить хотя бы одного.

— Я полагаю, что это он прикончил старуху, — решил Колл.

На мгновение удивившись, они с удовольствием наблюдали за ягуаром, но их лошади были далеки от благодушия. Они подняли уши и фыркнули. Они попытались бежать, но рейнджеры удержали их.

Ягуар стоял на скалистом выступе, глядя на них вниз.

— Как ты думаешь, ты сможешь подстрелить его? — спросил Колл. — Если мы не убьем его, он может задрать одну из наших лошадей, когда стемнеет.

Огастес потянул свое ружье из чехла. Хотя они оба наблюдали за ягуаром, никто не успел заметить, как тот ушел. Он просто исчез. Когда Огастес поднял свое ружье, цели уже не было.

— Он ушел. Плохие новости для лошадей, — заметил Колл.

— Я никогда не забуду его, — ответил Огастес. — Он вел себя так, будто он властелин мира.

— Я думаю, что он владеет — этим миром, по крайней мере, — сказал Колл. — Я никогда не видел, чтобы животное могло просто исчезнуть, как это.

Весь день, пока они тщательно прокладывали себе путь сквозь узкий каньон, они часто смотрели вверх в надежде, что ягуар снова появится. Но больше они его не увидели.

— Если мы не видим его, это не значит, что он не следует за нами, — заметил Колл. — Сегодня вечером нам надо спрятать лошадей.

Внезапно каньон расступился и перешел в открытое пространство, которое они помнили с того времени, как попали в засаду. Утесы над ними были испещрены углублениями и маленькими пещерами. Они остановились на несколько минут, тщательно осматривая пещеры, ища отблеск ружейного ствола или любой другой признак жизни.

Но они ничего не увидели, только несколько орлов перелетали мимо фасада утеса.

— Мы должны идти вперед, но мы не можем оставить лошадей, — сказал Колл. — Тот ягуар может преследовать нас.

— Мне кажется, что лагерь брошен, — ответил Огастес. — Полагаю, что мы приехали слишком поздно.

Они медленно въехали в безлюдный лагерь, песчаное место, пустое и ветреное. Только кольцо остывших лагерных костров и несколько жалких палаток указывали на то, что какие-то люди когда-то стояли здесь лагерем.

Кроме палаток и лагерных костров было еще одно свидетельство о недавнем присутствии здесь людей: столб с перекладиной вверху, на котором все еще висел сильно разложившийся, искромсанный, и наполовину объеденный труп.

— О, Боже мой, — выдохнул Огастес. Он едва устоял на ногах, глядя на труп, и все же не мог отвести взгляд.

— Рассказывали, что Аумадо заживо сдирал кожу с людей, если они ему не понравились, — сказало Колл. — Я думал, что это просто вранье, но теперь убедился, что так оно и есть.

— Я не намерен закладывать его камнями, — заявил Гас решительно.

Раздувшийся предмет, свисающий с перекладины столба, теперь имел мало сходства с человеком.

— Я на сей раз тоже, — ответил Колл.

Он не хотел проходить мимо зловонного тела на столбе.

В яме, недалеко от места, где стояли два рейнджера, Айниш Скалл погрузился в полусон. Много раз он мечтал о спасении, так долго, что теперь, когда он слышал голоса Колла и Маккрея в своем полусне, он не доверял им. Они были не более чем голосами во сне. Он не позволит им внушить себе новую надежду.

— Нам надо обыскать эти пещеры, — предложил Колл. — Возможно, они держали капитана там. Если бы мы могли найти клочок его мундира, или его пояс, или, по крайней мере, хоть что-нибудь, то могли отнести его жене.

— Осматривай пещеры сам, Вудро, — ответил Гас. — Я постою на страже, на случай, если объявится тот ягуар.

— Хорошо, — сказал Колл.

Когда Колл начал с самой большой пещеры у основания утеса, Огастес обнаружил яму.

Из-за теней, ложащихся на яму, ее трудно было заметить с того места, где они вошли в лагерь.

С любопытством Огастес подошел на пару шагов ближе. Зловоние ударило ему в ноздри, но зловоние не такое сильное, как то, которое исходило от раздувшейся черной плоти, свисающей со столба. Он стал на край ямы. Раз зловоние, подумалось ему, то яма могла быть местом, куда Аумадо бросал мертвых. Может быть, тело капитана Скалла находится там. Или то, что осталось от него.

Он внимательно осмотрел яму, но вначале не увидел маленького, почти голого человека, который сидел с опущенной головой в тени одной из стен ямы.

Огастес увидел несколько мертвых змей, сломанную клетку и земляную насыпь, но земля не лежала достаточно плотно, чтобы укрыть зловоние смерти. Разочарованный, он собирался уже отвернуться, когда человек, сидящий у стены, внезапно выкатил на него два белых глаза без век из-под длинного грязного колтуна волос.

— О Боже! Вудро! Вудро! – завопил Гас.

Колл, находившийся почти у входа в первую пещеру, сразу повернулся и бросился назад.

— Мы нашли его, Вудро! Капитан здесь! – кричал Огастес.

Айниш Скалл все еще находился в своем полудреме, слушая рассеянно голоса во сне, когда увидел, что поперек ямы легла тень. Своими глазами, открытыми, он фиксировал тени даже тогда, когда он смотрел вниз или пытался их оградить. Если стервятник или орел пролетали над лагерем, он видел их тени.

Но тень, которая пролегла поперек ямы, не была тенью от крыльев птицы. Скалл увидел, что с края ямы на него смотрит человек, и этот человек похож на рейнджера Огастеса Маккрея. При виде его паника вновь охватила Скалла.

Он дал обет быть спокойным, но не смог. Он вскочил на ноги и стал бросаться на стены, прыгая от одного конца ямы к другому. Когда появился человек, похожий на рейнджера Вудро Колла, Скалл стал прыгать еще сильнее. Он извергал слова на греческом и английском языке, бешено подскакивая по периметру ямы и на стены. Он скакал вновь и вновь, не обращая внимания на призывы рейнджеров успокоиться. Он подпрыгивал как блоха, одна из тысяч, мучивших его. Он превратился в блоху, его обязанностью стало скакать и скакать, прыгать на стену, прыгать через яму. Даже когда рейнджер Колл спустился по веревке в яму и попытался успокоить его, говоря ему, что он спасен, Айниш Скалл, Бостонская блоха, все продолжал скакать.

46

Бизоний Горб провел лето, отдыхая со своими женами, восходя на шпиль скалы, чтобы молиться и размышлять. Ночью вокруг костра воины пели песни о великом набеге. Волосы На Губе внезапно умерла — что-то надорвалось в ней. Пришли сведения, что Голубая Утка стал лидером шайки изгнанников, белых и полукровок, которые убивали и грабили вдоль реки Сабин. В июле Бизоний Горб отправился на охоту на антилоп далеко на север, туда, где он добыл огромного буйвола, из черепа которого изготовил свой щит. Он слышал, что антилопы на севере были тучными, и это оказалось правдой.

За один день он убил из лука семь антилоп. Червь воспевал его подвиг.

Войны с белыми не было. Один апач принес весть, что Ружье В Воде и его друг Маккрей спасли Большого Коня из лагеря Аумадо. Апач сказал, что Большой Конь Скалл сошел с ума. Он скакал вокруг подобно блохе. Апач упомянул, что Аумадо отрезал Скаллу веки, и поэтому тот обезумел.

— Нет век, какая умная пытка, — сказал Бизоний Горб Тихому Дереву, который и поведал ему об этих слухах.

Тем не менее, когда он спросил об Аумадо, Тихое Дерево не знал, что ответить. Было много историй, много предположений, но все они исходили от апачей, а апачи известные лгуны, напомнил ему Тихое Дерево.

— Все равно расскажи мне эти истории, — попросил Бизоний Горб.

— Никто не видел Аумадо все лето, — сказал Тихое Дерево. — Он покинул свой лагерь ночью через подземелье в горе. Все думают, что он вернулся в место на юге, откуда пришел. Большинство людей считает, что он умер.

— А еще что? — спросил Бизоний Горб.

— Два белых человека были обнаружены сидящими на заостренных деревьях, — ответил Тихое Дерево. — Никто не делает так, кроме Аумадо.

— Любой может сделать так, если захочет, — заметил Бизоний Горб. — Все, что надо сделать, это заострить дерево и поймать белого человека, или любого другого. Апачи могут сделать это. Ты смог бы сделать это, если бы захотел. Это не значит, что Аумадо жив.

— Говорят, что теперь в его лагере живет ягуар, — продолжал Тихое Дерево. — Техасцы увезли Большого Коня Скалла, а ягуар пришел. Некоторые люди думают, что он съел Аумадо.

— Хо! – воскликнул Бизоний Горб. — Никогда не видел ягуара. Ты видел?

Тихое Дерево не захотел отвечать.

Он тоже никогда не видел ягуара, но не хотел говорить об этом Бизоньему Горбу. Ему нравилось, когда люди думали, что он является самым мудрым и самым опытным вождем, человеком, который пробовал каждое растение и убивал каждое животное. Ему не хотелось признаться, что он никогда не видел ягуара.

— Они слишком застенчивы, — заметил Тихое Дерево. — Они могут стать невидимыми, и после этого ты не увидишь их. Они очень сильны, ягуары.

— Я знаю, что они очень сильны, но не думаю, что они могут стать невидимыми. Они просто хорошо умеют скрываться, — сказал Бизоний Горб. — Я думаю пойти на юг и увидеть этого ягуара. Хочешь пойти со мной?

Тихое Дерево был удивлено приглашением Бизоньего Горба. Бизоний Горб никогда прежде не предлагал поохотиться вместе с ним. Теперь он предлагает отправиться вдвоем в Мексику, чтобы увидеть ягуара. Тихое Дерево немедленно подумал, что Бизоний Горб решил убить его. Вероятно, Бизоний Горб знал, что Тихое Дерево убил бы его, если бы когда-нибудь получил возможность всадить копье в его большой горб. Но Бизоний Горб был осторожен: он никогда не спал в присутствии Тихого Дерева, и редко даже на мгновение поворачивался к нему спиной. Тихое Дерево знал, что Бизоний Горб в действительности не любил и не уважал его. Даже сейчас Бизоний Горб смотрел сквозь прикрытые веки, слегка улыбаясь. Бизоний Горб насмехался над ним, только делал это вежливо, с достаточным соблюдением церемоний и обычаев. Тихое Дерево не мог ответить на насмешку, не показавшись более обидчивым, чем это пристало великому вождю.

Тихое Дерево знал, что он не поедет в Мексику с Бизоньим Горбом. Это было бы смертельной ошибкой. Он даже пожалел, что рассказал Бизоньему Горбу историю о ягуаре. В очередной раз его собственный язык принес ему неприятности.

Быстро обдумав, Тихое Дерево привел несколько причин, почему ему нецелесообразно именно сейчас уезжать в длительное путешествие. Скоро нужно будет охотиться на бизонов, а их мало. Кроме того, одна из его жен умирала, и он не хотел покидать ее.

Бизоний Горб сам только что потерял Волосы На Губе. Он знал, как это важно оставаться с ценимой женой, когда та умирает.

Бизоний Горб притворился удивленным, когда Тихое Дерево начал искать причины, чтобы не ехать с ним в Мексику.

— А я думал, что ты хочешь увидеть ягуара, — сказал он и быстро сменил тему разговора.

Конечно, он и сам не хотел, чтобы Тихое Дерево поехал с ним, но было приятно поставить его в неловкое положение и заставить солгать.

Позднее, когда Тихое Дерево покинул лагерь, Бизоний Горб отправился на поиски Пинающего Волка. Великий конокрад находился в плохом расположении духа начиная с тех пор, как потерял своего друга Три Птицы. Пинающий Волк все лето почти не покидал лагерь, выходя только время от времени на охоту. Он не увел ни одной лошади с момента кражи Бизоньего Коня. Хотя его зрение улучшилось, он все еще иногда жаловался, что видит два предмета там, где есть только один.

Пинающий Волк часто вызывал раздражение у Бизоньего Горба, но никто не мог отрицать, что он был хорошим конокрадом. Осенью разумно было бы снова совершить набег, нагнав побольше страха на техасцев, но Бизоний Горб внезапно испытал желание отправиться в путешествие. Он хотел поехать куда-нибудь, и возможность увидеть ягуара была не самым плохим вариантом. Даже если ягуара там больше и нет, то было бы неплохо просто поехать в Мексику. Если Аумадо ушел, то стоило бы совершить набег на некоторые деревни около Сьерра-Пердида.

Он обнаружил Пинающего Волка недалеко от его палатки, сидящего в одиночестве и наблюдающего, как резвятся несколько молодых лошадей.

Две его жены, обе крупные, крепкие женщины, не отличающиеся терпением, сушили оленину.

Пинающий Волк плел веревку из сыромятной кожи.

Сыромятная кожа появилась благодаря трем коровам, худым коровам, которых Пинающий Волк встретил на Льяно, убил и содрал с них шкуру. Он хорошо умел плести веревки и путы из сыромятной кожи.

— Я слышал о ягуаре. Я думаю, что нам надо поехать и попытаться убить его, — сказал Бизоний Горб. — Если мы убьем такого зверя, то это может улучшить твое зрение.

Пинающий Волк готов был разозлиться на Бизоньего Горба. Но последнее замечание застало его врасплох. Он посмотрел на Бизоньего Горба с благодарностью. Они были хорошими друзьями в юные годы, но, повзрослев, стали соперниками и с раздражением относились друг к другу.

— Мое зрение все еще подводит меня, — признался Пинающий Волк. — Если бы мы смогли убить ягуара, то это помогло бы мне.

— Тогда поехали со мной, — предложил Бизоний Горб. — Я хочу уехать прямо сейчас, прежде чем женщины попытаются помешать нам.

Пинающий Волк улыбнулся.

— А где этот ягуар? – спросил он.

— В Мексике, — ответил Бизоний Горб. – Он живет недалеко от того места, куда ты отвел Бизоньего Коня.

— Тихое Дерево рассказывал мне об этом, — сказал Пинающий Волк. — Он лгун, ты же знаешь. Он выдумывает истории и заявляет, что слышал их от апачей, но он никогда не убивает этих апачей, что и надо делать.

— Я это все знаю, — уверил его Бизоний Горб. – Поехали в любом случае. Если не найдем ягуара, то можем увести несколько лошадей на обратном пути.

Пинающий Волк немедленно встал и свернул свою сыромятную веревку. Он выглядел так, как будто собрался бросить плетение.

— Если ягуар живет в старом лагере Аумадо, как утверждает Тихое Дерево, то где же Аумадо? — спросил он.

— Говорят, что ушел, — ответил Бизоний Горб.

— Ты веришь этому? — спросил Пинающий Волк.

— Не знаю, — признался Бизоний Горб. — Он мог уйти, а может ждать нас.

— Я пойду с тобой, — сказал Пинающий Волк. — Я хочу увидеть ягуара и я хочу узнать, что произошло с Тремя Птицами.

— Как ты узнаешь это, ведь он ушел с тобой зимой, — заметил Бизоний Горб. — Если он умер, то сейчас от него мало что осталось.

— В любом случае я хочу посмотреть, — повторил Пинающий Волк.

47

Тяжелая Нога знала Бизоньего Горба намного лучше, чем его молодая жена, Жаворонок. По тому, как ее муж идет, и по тому, как он смотрит на лошадей, Тяжелая Нога могла определить, что он собирается уехать. К тому времени, когда он вернулся с Пинающим Волком, она уже наполнила мешочек вяленой олениной, чтобы он взял его в поход.

Ей не дозволено было касаться его лука или копья, но она приготовила ему краски на случай, если он собирается нанести военную раскраску и отправиться на войну.

Бизоний Горб был немного удивлен, когда увидел то, что сделала Тяжелая Нога. Хотя Тяжелая Нога давно была его женой, она все еще удивляла его тем, что так точно угадывала его намерения. Его молодая жена, Жаворонок, в отличие от нее, понятия не имела, что у него появилось желание уехать. Она смазывала жиром темные волосы и даже не заметила, чем занимается Тяжелая Нога.

Бизоний Горб был почти готов вскочить на лошадь, прежде чем до Жаворонка дошло, что он уезжает. Хотя он зависел от Тяжелой Ноги и уважал ее за то, что она готовила его к путешествию, иногда он жалел, что она не была чуть поглупее, как Жаворонок.

Он не был уверен, что доверяет жене, которая так ясно могла прочитать его мысли.

Жены Пинающего Волка были возмущены тем, что он покинул их после краткого уведомления, но Пинающий Волк не обратил на них внимания. Он давно не путешествовал с Бизоньим Горбом. Ему понравилось, что Бизоний Горб пригласил его в Мексику.

На закате два воина покинули лагерь. Испытывая удовольствие от предстоящего путешествия, немного напевая, они выбрались из каньона и ехали всю ночь.

Когда Бизоний Горб и Пинающий Волк приближались к каньону Желтых Утесов, они в течение двух дней не видели дичи, хотя все время, пока они путешествовали на юг, было изобилие антилоп и оленей. Вскоре после пересечения Рио-Гранде они обнаружили малочисленное стадо диких лошадей. Открытие взволновало их обоих. Это были маленькие лошади, мустанги. Они сбежали, как только увидели команчей.

Пинающий Волк хотел преследовать их некоторое время. При виде быстрых, выносливых диких лошадей, животных, которые в состоянии выжить там, где мало воды и почти нет никакой травы, его склонность к ловле лошадей немного возродилась.

Но Бизоний Горб преследовал только одну цель — приехать на каньон Желтых Утесов и увидеть ягуара.

— Мы знаем теперь, где живут эти лошади, — сказал он Пинающему Волку. — Мы можем вернуться и выследить их в любое время. Если мы начнем преследовать их, они могут уйти в страну апачей.

— Апачи не любят лошадей, — заметил Пинающий Волк.

— Не любят ездить, но им нравится питаться ими, — ответил Бизоний Горб. — Я хотел бы поймать несколько из них. Ягуар, должно быть, съел всех оленей и антилоп, но он не сумел поймать этих лошадей.

Пинающий Волк пришел в сильное волнение. Его страсть к лошадям была великой, а этих лошадей даже не надо было воровать, их только надо было поймать. Тем не менее, Бизоний Горб не слушал его, поэтому он с большой неохотой вынужден был сейчас оставить мустангов.

Он ни о чем больше не говорил целый день, кроме диких лошадей, которых они обнаружили вблизи Рио-Гранде.

На следующий день Пинающий Волк привел Бизоньего Горба к месту, где он и Три Птицы попали в засаду.

— Аумадо был позади нас, — сообщил Пинающий Волк. — Он двигается так же бесшумно, как я вхожу в табун лошадей.

— Я не думаю, что он здесь, — сказал Бизоний Горб, — но если он здесь, я не хочу, чтобы он оказался позади меня.

Он уже готов был рассказать о пророчестве насчет горба, но вовремя спохватился. Пинающий Волк был сплетником. Если бы он узнал о пророчестве, то об этом скоро знал бы весь лагерь.

— Пошли повыше на скалы, — предложил он. — Если он здесь, лучше быть над ним, чем под ним.

Они отправились на высокое плато, которое привело их к Желтым Утесам. К их удивлению на плато был спуск в большой кратер с крутыми стенами. В центре кратера была яма с несколькими обугленными и сломанными костями лошади на ее дне, лежащими в глубокой золе.

Пинающий Волк сразу понял, на чьи кости он смотрел.

— Это место, где они ели Бизоньего Коня, — сказал он. — Зачем они съели его?

— Зачем кто-то ест какую-либо лошадь? – спросил Бизоний Горб. — Они были голодны.

Пинающий Волк долгое время оставался над ямой, глядя на кости Бизоньего Коня. То, что Аумадо убил и съел такое животное, вместо того, чтобы держать его как желанную добычу, удивляло его. Он спрыгнул в яму и вернулся с одной из больших реберных костей.

Бизоний Горб провел некоторое время, ездя вокруг края кратера, силясь понять, как он образовался. Скалы в нем были черными, стены отвесные. Он знал, что огромная дыра с черными скалами в ней была магическим местом, местом, куда приходили люди, чтобы молиться и ублажать церемониями своих духов.

Некоторые старейшины считали, что такие дыры были следами первого народа духов, которые посетили мир. Сам же он считал, что это могла быть дыра, через которую Люди впервые вышли из земли. Только со временем ее занесло, поэтому Люди не сумели больше вернуться во тьму, которую до этого покинули.

Бизоний Горб положил несколько черных камней в свой мешочек, чтобы по возвращении домой показать их Червю и нескольким старейшинам. Ему пришло в голову, что причиной такого могущества Аумадо было то, что он расположил свой лагерь у места черных скал. Он, рассказывали, и сам был черным, как скалы.

Кратер был таким важным местом, что Бизоньему Горбу не хотелось покидать его. Но их целью был ягуар, который съел всю дичь в округе.

После полудня они поехали через плато к Желтым Утесам. Они нашли место, где стояли столбы с клетками. Во всех клетках, кроме одной, лежали останки людей. Со скал им открывался вид далеко на юг, за горными хребтами. Несколько орлов летали вдоль края утеса. Бизоний Горб очень хотел подстрелить орла. Он до наступления темноты ждал со стрелами наготове, но ни один из орлов не подлетел к нему достаточно близко, чтобы достать его стрелой.

— Утром я спрячусь получше, — сказал он.

Эти орлы были огромными южными орлами. Он подумал, что, если он проявит терпение, то сможет убить одного.

Они расположились лагерем на плато. Утром солнце и луна были в небе одновременно, первое — на востоке, а вторая — на западе.

Оба мужчины знали, что пришло время проявлять осторожность, когда эти две силы, солнце и луна, находятся в небе вместе. В такое время могли произойти неожиданные события.

Под ними утес был рябым от пещер. Бизоний Горб задался вопросом, не живет ли ягуар в одной из них. Скоро стало ясно, что старый лагерь был безлюдным. Три зайца обгрызали кусты у края поляны, чего не было бы, если бы люди все еще находились по соседству.

Когда Пинающий Волк стоял на утесе, глядя вниз, он внезапно вспомнил своего друга, Три Птицы. Воспоминание было столь ярким, что он задрожал.

— Что случилось? Почему ты так дрожишь? — спросил Бизоний Горб.

— Я вспоминаю Трех Птиц, — ответил Пинающий Волк.

Хотя Бизоний Горб ждал продолжения, Пинающий Волк больше ничего не сказал, но продолжал дрожать еще какое-то время.

Несмотря на то, что Бизоний Горб хорошо спрятался на краю утеса, он скоро понял, что орлы не собираются пролетать близко от него, достаточно близко, чтобы он мог убить одного из них стрелой. Один орел, правда, опустился достаточно низко, чтобы искусить его, но это была просто уловка со стороны орла. Он наклонился и позволил стреле пройти под его крылом. Она долго падала до подножия утеса, так долго, что Бизоний Горб потерял ее из виду.

— Давай спустимся, — сказал он Пинающему Волку. — Я хочу найти свою стрелу.

Как только они спустились в лагерь у основания Желтых Утесов, они увидели, что там не было никаких людей в течение какого-то времени.

— Ягуар был здесь, — сказал Бизоний Горб. — Апач, который рассказал Тихому Дереву, не солгал.

Возле одной из маленьких пещер они нашли немного помета, и везде отпечатались следы. Но помет был старый, и ни один из следов не был свежим. Ягуар жил в небольшой пещере, рядом с людьми.

Он оставил немного шерсти на скале.

Тщательно мужчины собрали столько шерсти, сколько можно было. Шерсть ягуара будет очень полезна для Червя и других шаманов.

Пока Бизоний Горб заканчивал сбор шерсти и части помета, которые будут использоваться в магии, Пинающий Волк прошел приличное расстояние вдоль основания утеса в поисках каких-нибудь следов своего друга. Они заглянули в зловонную яму и решили, что наспех похороненные тела в ней принадлежали мексиканцам. Следов пребывания Трех Птиц в яме не было, и это не он разлагался у столба в центре бывшего лагеря. Все же Пинающий Волк чувствовал, что Три Птицы не врезался бы ему так сильно в память, если его останки или, по крайней мере, часть их не лежали где-нибудь возле утеса.

— Будь осторожен, — сказал ему Бизоний Горб. — Ягуар может быть умным. Он может прятаться.

Пинающий Волк не ответил. Он хотел побыть некоторое время подальше от Бизоньего Горба.

Бизоний Горб был таким могучим, что когда находишься рядом с ним, трудно думать о других людях, даже о таком старом друге, как Три Птицы.

Пинающий Волк подумал, что если он просто уйдет от Бизоньего Горба на некоторое время, он сумеет получить другое мощное воспоминание и будет в состоянии найти какой-нибудь след своего друга. Его умозаключение было верным. У основания утеса, в месте, над которым раньше висели клетки, Пинающий Волк обнаружил кости команча Три Птицы. Кости были рассеяны, большинство из них сломаны, на них в некоторых местах оставалось немного кожи, но когда Пинающий Волк нашел череп, он понял, что нашел останки своего друга. У Трех Птиц была шишка, небольшой выступ на кости немного позади левого виска. Как он был мальчиком, его ударили по голове боевой палицей во время игры в войну с другими мальчиками: удар оставил небольшой нарост на кости позади его левого виска.

Пинающий Волк посмотрел на утес, настолько высокий, что трудно было увидеть его вершину. Там летали два орла. Он задавался вопросом, сбросил ли Аумадо Три Птицы с утеса, или он выпал из одной из клеток. Могло, конечно, случиться так, что он прыгнул, в надежде стать птицей, когда летел к своей смерти.

Пинающий Волк знал, что никогда не получит ответ на этот вопрос, но, по крайней мере, он нашел то, зачем приехал в Мексику.

Он вернулся к своей лошади и взял оленью кожу, которую вез только для этой цели. Затем он тщательно завернул кости Трех Птиц в кожу и надежно связал их ремнем из сыромятной кожи. Бизоний Горб подошел к нему в то время как он работал. Когда Пинающий Волк показал ему череп и руку, он просто сказал «Хо!» и помог Пинающему Волку осмотреть это место так, чтобы не пропустить костей. Именно Бизоний Горб нашел одну из ног Трех Птиц.

На следующий день они покинули каньон Желтых Утесов. Пинающий Волк вез кости Трех Птиц, надежно увязанные в оленью кожу. Он хотел передать их брату Трех Птиц.

— Мы должны поскорее вернуться и поймать тех диких лошадей, — сказал он Бизоньему Горбу, когда они ехали через реку к техасскому берегу.

— Никогда не встречал человека, который так теряет голову от лошадей, — заметил Бизоний Горб.

Книга III

1

Огастес Маккрей сидел у постели своей второй жены, Нелли, когда Вудро Колл негромко постучал в двери.

Яркий солнечный свет лился через окно, но, по мнению Гаса, солнечный свет только подчеркивал запущенность двух бедных комнат, где Нелли должна была умереть. На полу не было никакого ковра, и занавески были пыльные. Окна выходили на самую оживленную улицу Остина. Лошади и фургоны всегда поднимали пыль.

— Войдите, — сказал Огастес.

Колл открыл дверь и вошел внутрь. Больная женщина была бледна как простыня, и такой она была уже несколько недель. Он подумал, что недолго осталось до того, как Нелли Маккрей испустит последний вздох.

Огастес, утомленный и смущенный, держал одну из рук умирающей женщины.

— О, какие новости? – спросил он.

— Война. Гражданская война, — ответил Колл. – Война между Севером и Югом. Губернатор только что узнал.

Огастес не ответил. Нелли тоже в данный момент была в состоянии войны и проигрывала ее. Мысль о более крупной войне, той, которая могла разделить страну, казалась такой далекой, когда рядом слышишь неровное дыхание Нелли.

— Губернатор хотел бы видеть нас, когда ты сможешь выбрать момент, — сказал Колл.

Огастес взглянул на своего друга.

— Я не могу выбрать момент прямо сейчас, Вудро. Я помогаю Нелли умереть. Я не думаю, что это слишком затянется.

— Нет, это маловероятно, — согласился Колл.

Бутылка виски и стакан, в котором оставалось пара глотков, стояли на небольшом столе у кровати, вместе с двумя пузырьками лекарств и влажной тряпкой, которой Огастес время от времени протирал лицо своей жены.

— Капитан Скалл предсказывал эту войну несколько лет назад, — сказал Колл. — Помнишь это?

— Старина Шоры. Я думаю, что он уже записан на стороне янки, — заметил Гас.

С тех пор, как они вызволили капитана Скалла из плена, его разум восстановился, хотя и не сразу.

Несколько месяцев он по-прежнему был подвержен всплескам подпрыгивания, которые могли проявиться на улице или где угодно. Он скоро изобрел некоторое подобие защитных очков, имеющих тонкую пластину затемненного стекла, чтобы защитить его глаза, лишенные век, от солнечного света. Очки принесли ему прозвище «Шоры Скалл». Он и мадам Скалл вскоре стали такой же необузданной семейной парой, какой и были всегда, выкрикивая друг другу проклятия, когда они мчались через город в изящном кабриолете, заказанном капитаном.

Затем, в одночасье, они уехали, переместившись в Швейцарию, где известный доктор попытался сделать Скаллу удобные веки, используя кожу коричневой лягушки. Прошел слух, что эксперимент не удался, и с тех пор капитан вынужден был обходиться своими очками.

— Да, думаю, что его записали, — сказал Колл. Было маловероятно, что Айниш Скалл, с веками или без них, пропустит войну.

Колл на мгновение положил руку на плечо Гаса и собрался уйти, но Гас взглядом остановил его.

— Сядь со мной на минуту, Вудро, — сказал он грустно.

Немногим больше года назад его первую жену, Джениву, унесла лихорадка.

— Не везет тебе с женами, Гас, — сказал Колл.

Он снова сел и вслушался в слабеющее дыхание больной женщины.

— Не везет, это факт, — ответил Огастес. — Дженива продержалась всего четыре месяца, и еще не прошло и года с тех пор, как мы с Нелли поженились.

Он помолчал некоторое время, глядя в окно.

— Я думаю о том, как хорошо, что Клара отказала мне, — сказал он. — Если бы мы поженились, то боюсь, что она умерла бы несколько лет назад.

Колл был удивлен, что Гас упомянул Клару при Нелли, умирающей едва не на расстоянии в один ярд. Но больная женщина не реагировала. Она, казалось, мало слышала из того, о чем они говорили.