Мать. Мадонна. Блудница. Идеализация и обесценивание материнства

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Заместительное материнство. Блудница — жертва инцеста: кто в ответе?

Довольно часто выясняется, что женщины, занимавшиеся проституцией в юности и во взрослом возрасте, нередко были жертвами инцеста в детстве. Конечно, нельзя утверждать, что все жертвы инцеста становятся проституткам или наоборот, но проституция, как отмечают разные авторы, часто становится продолжением отцовского инцеста по отношению к дочери.

Согласно докладу фонда Ciba (1984), большинство клинических исследований показывает, что неразборчивость в связях, фригидность, а также неспособность создавать продолжительные эмоциональные и сексуальные отношения — основные последствия, с которыми жертвы инцеста сталкиваются в долгосрочной перспективе. Я не рассматриваю группу людей, с «отсутствием пагубных последствий», которые в силу специфики моей работы остаются вне моего внимания. Однако, по-видимому, девочки, которые пережили инцест и избежали его разрушительных последствий, были окружены в детстве безусловной поддержкой со стороны друзей и членов семьи, что является важным условием, помогающим избежать забвения, и в значительной степени зависит от социальных и культурных условий.

Я полагаю, что у девочек, ставших жертвами инцеста, очень мало альтернатив занятию проституцией во взрослом возрасте. Так или иначе, их тела отреагируют на это преувеличенным либидо или полностью подавленной сексуальностью. Возникающие у них тяжелые нарушения варьируют от проституции до психосоматических расстройств. За двадцать с лишним лет своей работы я наблюдала тяжелую психопатологию, но ни разу не сталкивалась с более благоприятными вариантами развития, как, например, отсутствие сексуальных или эмоциональных конфликтов у жертв инцеста во взрослом возрасте.

Два разрушительных последствия, промискуитет и фригидность, могут выглядеть антиподами, однако между ними существует тесная взаимосвязь: я часто наблюдала фригидных женщин, склонных к промискуитету или вовлеченных в беспорядочные связи других людей. Как правило, промискуитет сопровождается фригидностью, а проституция сексуальной холодностью, которая ведет к беспорядочным связям и первертным сексуальным фантазиям.

Начнем с «проституции как способа решения проблем». Разнородные статистические данные сбивают с толку, что отражает суть этой проблемы — замалчивание инцеста. Слоун и Карпински (Sloane & Karpinski 1942) обнаружили, что каждая третья женщина, пережившая инцест, становится впоследствии проституткой. Гэнон (Gagnon 1965) выявил, что у восьмидесяти процентов исследованных им женщин наблюдались серьезные сексуальные расстройства, в том числе и проституция. Пятнадцать процентов исследованных Лукьяновичем (Lukianowicz 1972) жертв инцеста стали проститутками. Гудвин приводит следующие данные: «При изучении проституток было отмечено, что пятьдесят девять процентов из них являются жертвами инцеста» (Goodwin 1982, р. 4). Питерс (Peters 1976) также указал на то, что проституция является продолжением инцеста. Джастис и Джастис рассматривают проституцию в ряду возможных последствий инцеста во взрослом возрасте и добавляют: «Занятие проституцией соответствует самовосприятию этих женщин: грязные, плохие, пригодные лишь для сексуальных утех» (Justice & Justice 1979, р. 188). Они также ссылаются на исследование двухсот проституток в Сиэтле, двадцать процентов из которых были изнасилованы в детстве родственниками, и на схожие данные из доклада чикагской полиции нравов: пятьдесят одна из ста трех опрошенных ими женщин отметили, что их первым сексуальным партнером был родной отец. Зилберт и Пайне (Silbert & Pines 1981) при исследовании двухсот несовершеннолетних и взрослых уличных проституток обнаружили высокую распространенность сексуального насилия в детстве: семьдесят процентов обследованных женщин рассказали, что пережитое ими в детстве сексуальное насилие в значительной степени подтолкнуло их к занятию проституцией. Как пишет Реншоу, у некоторых вовлеченных в проституцию женщин в детстве был сексуальный контакт с членом их семьи (Renshaw 1982). Эти данные столь противоречивы (двадцать, пятьдесят или семьдесят процентов), что они наверняка вызовут сомнения или будут говорить о сложности сбора точных данных.

Динамика инцеста учит девочек держать при себе важные и сокровенные тайны. Эти секреты трансформируются в такие примитивные защитные механизмы, как расщепление и отрицание. Окелл Джонс и Бентовим указывают: «Дети, подвергшиеся сексуальному насилию часто ведут себя в соблазнительной или сексуально-провоцирующей манере; для них это единственно понятный способ привлечь к себе внимание и, безусловно, еще одно следствие сформировавшегося у них отношения к сексуальному поведению как к должному» (Okell Jones & Bentovim 1984, р. 6). Их «всепонимание», готовность к самопожертвованию, вычурность и саморазрушительность может жестоко использоваться во взрослом возрасте ради «награды» за эту «новую сделку». Хорошо известно, что большинство жертв инцеста, «становясь взрослыми, могут выбирать агрессивных и деспотичных партнеров» (Ciba Foundation 1984, р. 16). Определяют ли эти полученные ранее «навыки» их судьбу?

Бентовим (Bentovim 1977) провел масштабное исследование, значение которого трудно переоценить. Оно продемонстрировало роль нарушений семейного функционирования в изучении, лечении и поддержке семей, в которых произошел инцест. Инцест в значительной степени определяется семейной динамикой.

Инцест провоцирует появление сильных эмоциональных реакций, поэтому многие психотерапевты могут забыть о своей терапевтической позиции и стать пристрастными. Контрперенос подвержен влиянию этих реакций — в подобных случаях мы обычно сопереживаем жертве и направляем гнев на насильника. Инцест — неординарное событие, и его жертвы вызывают у нас в известной степени собственнические чувства, а также заставляют считать себя особенными. В этой связи мы, с точки зрения жертвы инцеста, проникнуты всеми «добродетелями», дающими нам возможность понимать их лучше, чем все остальные. Если мы разделяем эту «веру», мы воспроизводим эмоциональную атмосферу инцеста, что приводит к вступлению в тайный сговор с насильником или с его жертвой. Мы склонны проявлять настолько больше сочувствия жертве, чем насильнику, что можем легко забывать или не замечать того, что насильники сами могли оказаться жертвами в начале своей жизни. Такое пристрастное отношение приводит к предубежденности, которая не оставляет шансов для досконального понимания этого феномена. Таким образом, жертва получает от нас сочувствие, но лишается шанса на точную оценку ситуации, поскольку происходящее в реальности в чем-то соответствует ее собственным бессознательным фантазиям. Лучше воспользоваться медицинской моделью и рассматривать всю семью как пациента, поскольку в противном случае мы легко становимся молчаливым участником сговора в системе, где право голоса имеют только жертвы. Подобная ситуация может привести к нежелательным последствиям все заинтересованные стороны, включая подвергшихся насилию детей.

Важность семейной динамики при инцесте едва ли можно переоценить, но, несмотря на это, она не всегда принимается в расчет. Специалисты, особенно в прошлом, часто высказывали сомнение или не доверяли матерям, которые отрицали, что могли знать о случаях отцовского инцеста. Такое отношение мешает точной диагностике семейной динамики. В этой ситуации мать не может признать факт инцеста в силу того, что какое-то время эмоционально и/или физически она не могла выполнять возложенные на нее материнские, опекунские, супружеские или партнерские обязанности. Она слишком подавлена, отчуждена и истощена, чтобы выполнять их. Она уже не может справляться. Звучат едкие комментарии о матерях, которые все знали, но отказывались признавать. Некоторые матери не верят своим дочерям, другие, когда уже не могут больше закрывать глаза на правду, начинают дурно обращаться с ними. Если мать оказывается на грани между незнанием и прозрением (что-то вроде сумеречной зоны), порой она может увидеть и осознать происходящее, и тогда обратиться за помощью к врачам, социальным работникам, юристам и полиции. Однако немало случаев, когда произошедшее хранится в тайне.

Иногда «тайна» инцеста хранится очень много лет. Когда пациенты, пережившие инцест, с большой неохотой критикуют своих родителей или детство («все было нормально, все замечательно»), их утверждения не всегда стоит принимать на веру. Если внимательно прислушаться к тому, о чем они не рассказали при описании своей жизни, можно обнаружить происшествия, которые указывают на травмирующий эпизод или ряд событий из детства. В случаях, когда человек, совершивший или участвовавший в преступлении на сексуальной почве, не может ничего вспомнить о событиях раннего детства, дальнейшее исследование дает возможность разобраться, не блокируются ли события этого периода, которые слишком тяжело вспоминать. Это в особенности касается матерей жертв инцеста, которые, как это часто бывает, сами пережили инцест.

Бывает, что дочь бессознательно оказывается замешанной в инцест не только по требованию отца, но также из-за того, что она реагирует на неспособность матери справляться. Именно поэтому большинство девочек сообщают об их изнасиловании отцом, только когда он выбирает другую дочь для выполнения этих «обязанностей». Первая дочь чувствует себя обесцененной и обманутой, не столько из-за того, что ее лишили статуса фаворитки отца, а потому, что у нее больше нет возможности выполнять «обязанности» своей матери. До инцеста ей казалось, что мать не понимает ее, и она всеми силами стремилась сблизиться с ней. Временами, в попытке почувствовать хотя бы небольшую близость с ней, она была готова стать матерью для собственной матери. Таким образом, инцест, если это угодно, становится неизбежным.

Повторюсь, сохранение тайны, особенно отцовского инцеста, лежит в основе данной ситуации: в это вовлечены все члены семьи, «осведомленные» или «неосведомленные», но дружно предпочитающие умалчивать происходящее. Когда отцовский инцест стал свершившимся фактом, уже не важно, признает мать произошедшее или нет; если бы она могла признать такую возможность изначально, он бы не случился. Инцест совершается в надежде создать узы, способные «сохранить семью». Разглашение тайны — новое табу, возникшее из-за нарушения табу на инцест (Ciba Foundation 1984, р. 13). Никто не «знает» об этом, или, лучше сказать, никто не признает это.

Я наблюдала пациенток, переживших в детстве инцест, которые, приходя на групп-аналитическую терапию, вели себя с самого начала как «идеальные помощницы» терапевта. Даже те участницы, которые до этого не имели никакого представления о бессознательных процессах, естественным образом понимали, как «помочь» терапевту/матери/отцу сохранить группу. Другие участники группы сперва изумлялись и недоумевали по этому поводу, а потом начинали соревноваться с ними. Если групп-аналитик интерпретировал то, что новичок воспроизводит патологические паттерны, заложенные в детстве, другим участникам становилось от этого понимания легче, но эта же интерпретация вызывала у новичка ярость. В конце концов, «она ведь очень старается» и почему ее так «грубо отчитывают»?

Является ли проституция символическим маневром, который позволяет сохранить семью? Можно ли сказать, что функция проституции заключается в сохранении семьи с помощью внешнего «поставщика сексуальных услуг» в тот момент, когда дела дома плохи или в воздухе повисло напряжение, которое можно сбросить на стороне? Могут ли жертвы инцеста лучше других справляться с профессиональными рисками проституции в последующей жизни? В этом смысле инцест можно рассматривать едва ли не как профессиональную подготовку. Херман дала очень простую и ясную формулировку: «Отец фактически заставляет дочь расплачиваться собственным телом за близость и заботу, которая должна доставаться безвозмездно. Тем самым он разрушает защитную связь, существующую между родителями и ребенком, и приобщает свою дочь к занятию проституцией» (Herman 1981, р. 4). Херман подробно пишет об ощущении власти над другими, которое эти женщины испытывают в роли «стража тайны инцеста». Фантазии этих девочек часто поддерживает отец, запугивающий их тем, что в их силах разрушить или сохранить семью. Херман отмечает, что, занимаясь проституцией, эти женщины порой по чистой случайности понимают, что среди мужчин, обращающихся к проституткам, есть те, которые «заводятся» от рассказов об инцесте (Herman 1981, р. 98).

Ситуация инцеста развивается довольно медленно. Обычно все начинается со скрытого разрушения семейной структуры, которое может не осознаваться членами семьи. Могут произойти — или может показаться, что произошли, — определенные события, которые впоследствии рассматриваются как «причины» инцеста. Так, например, очень часто этот процесс начинается с отказа жены от сексуальной близости с мужем. Это заставляет мужа, чувствующего себя неполноценным, сомневаться в себе, ставит его в затруднительное положение и вызывает сильную регрессию, которая свойственна совершающему инцест насильнику. Когда его отвергает жена, он идет к своей дочери или сыну не просто за удовлетворением сексуального желания, а за теплом и обретением уверенности в себе. Подобная сильная реакция возникает у мужчин из-за того, что такая ситуация часто напоминает о кошмаре из их собственного детства, в котором происходили схожие кумулятивные травмы. Повторюсь, для понимания поведения каждого члена семьи необходимо рассматривать как минимум три поколения, их динамику, а также влияние социальных и культурных факторов.

Многие мужчин, совершившие инцест, говорили мне, что резкое отвержение со стороны их жен, а также чувство стыда, унижения и неполноценности были похожи на то, что они чувствовали в детстве рядом с властной, деспотичной или пренебрегающей матерью. Период импотенции в отношениях с женой можно рассматривать как клиническое проявление надвигающегося инцеста. Нередко он связан с очередной беременностью жены, родами или депрессией. Такой пациент обычно жалуется на холодность и отдаление жены, ее фригидность и говорит, что она его не хочет. Он не может позволить себе отношения на стороне и, как он сам утверждает, никогда не думал изменять. Говоря об инцесте, он может считать его возможностью «не выносить секс из избы» (с его точки зрения, инцест — меньшая измена жене, чем связь на стороне), и в этом отношении нет ни капли цинизма. В таких случаях совращение ребенка становится «решением», в особенности для пар, в которых партнеры мало разговаривают друг с другом и испытывают определенную эмоциональную депривацию.

У меня был пациент, который в течение пяти лет поддерживал со своей падчерицей сексуальную связь, начавшуюся, когда девочке было шесть лет. Его влечение к ней возникло во время беременности жены, отказавшейся от сексуальной близости с ним. Он вполне мог сдерживать свои сексуальные порывы в надежде на то, что после рождения ребенка отношения в семье наладятся. Спустя несколько месяцев после рождения ребенка, который умер вследствие синдрома внезапной детской смерти, его жена впала в тяжелую депрессию и не реагировала на его сексуальные желания. Период непродолжительной жизни ребенка был очень сложным для них — они ссорились каждый день. После смерти ребенка муж отдалился, оказавшись не в состоянии выразить свои чувства. Вместо этого он почувствовал внутренний позыв к сексуальному сближению с падчерицей. Он не отдавал себе отчета в том, почему делает это, кроме того, что ему очень хотелось тепла, заботы и человеческого общения. Он говорил: «Я подумал, что будет лучше сблизиться с моей девочкой, раз она часть моей семьи и в большей степени часть меня самого». В процессе терапии он осознал свой сильный гнев, очень низкое самоуважение и желание отомстить жене, которую олицетворяла ее дочь. Эта ситуация осложнялась еще и тем, что он втайне винил свою жену в смерти ребенка той ночью, когда он после очередной ссоры ушел из дома. Он проецировал собственную вину на жену, поскольку ему казалось, что, будь он в ту ночь дома, ребенок был бы жив. Он также увидел свою неспособность оплакивать потерю ребенка и маниакальную защиту, которая вылилась в насилие над выжившим ребенком.

Инцест действует на нескольких уровнях одновременно у разных членов семьи: 1) разрядка напряжения между мужем и женой; 2) удовольствие и сексуальное удовлетворение в ситуации, когда объект или, по существу, частичный объект, легко доступен и его можно всегда совратить тайным образом; 3) замалчивание, что важно подчеркнуть, является ключом к пониманию инцеста в силу того, что оно включает в себе некоторое особое положение и выгоды, которые получает совращенный ребенок в этой семейной ситуации, — эти три характерных признака возникают во всей красе в переносе не только в процессе самой терапии, но и уже во время первичного интервью, первой встречи или диагностической сессии; 4) разрядка крайней враждебности: месть направляется на жену, которую представляет «ее ребенок»; 5) восстановление определенной семейной динамики или баланса; 6) раскрытие тайны спустя определенное время, когда инцест уже не требуется для поддержания определенной семейной динамики.

Очень важно отметить семейные обстоятельства, при которых правда выходит на поверхность. Происходит ли это в тот момент, когда жена оправилась от депрессии или потери? Может ли она уже «присутствовать»? Возобновила ли она сексуальные отношения с мужем? Или же другая дочь почувствовала себя втоптанной в грязь, поняв, что ее сестра стала «фавориткой»? Случается ли это в тот момент, когда другой ребенок, терзаясь от сильной ревности к жертве инцеста, угрожает раскрыть тайну отца и сестры?

Позвольте рассказать о сложных ситуация, поведанных моими пациентами, а также о решениях, которые они нашли, чтобы спасти себя. Степень выраженности травмы и возраст, в котором они подверглись насилию, определяет последующий уровень самоуважения и качество жизни, которое они, по их мнению, заслужили.

Находящаяся в разводе, образованная женщина тридцати пяти лет была направлена по рекомендации семейного врача на консультацию к психиатру из-за склонности оказываться в насильственных отношениях с мужчинами. В силу устоявшегося стереотипа она всегда выбирала молодых людей необузданного нрава и, становясь зачинщиком конфликта, провоцировала их на физическое насилие. Исход не менялся: вся в синяках, она часто обращалась к своему врачу. Она также не противилась тому, что любовники физически или психологически использовали ее, хотя это происходило лишь с теми, к кому она была эмоционально привязана. У нее было трое детей от трех разных мужчин, отношения с которыми были непрочными: каждый раз, когда она беременела, эти мужчины внезапно уходили от нее.

Когда эта пациентка пришла ко мне в первый раз, она хотела пройти индивидуальную терапию у женщины. Это, как мне кажется, было проявлением глубокой тоски по чуткой и заботливой матери, уважающей свою женственность и способной примириться с ненавистью и жаждой мести собственной матери. Она боялась, что сможет легко соблазнить и использовать мужчину, поскольку где-то бессознательно она «знала», что именно этим все и закончится в ее фантазии — пониманием, что она очень соблазнительна, но вместе с тем лишена любой «реальной» помощи. Ей потребовалось потратить много времени и пережить много болезненных моментов, прежде чем она смогла понять, что ей нужно «рискнуть» довериться женщине.

Мимоходом она упомянула, что проституция была «той профессией», в которой она всегда могла укрыться от внутренних и внешних проблем. Например, во время работы она никогда не становилась жертвой нападения с применением насилия и никогда эмоционально не вовлекалась во взаимодействие с клиентами. Она специализировалась на садомазохизме: клиенты просили разыгрывать с ними мазохистские игры, в которых она подвергала их телесным наказаниям и унижению.

Работа приносила ей не только хороший доход, но и давала возможность самой определять график «во время занятий в школе», оставляя достаточное количество свободного времени на троих детей, с которыми ей очень нравилось проводить время. Она рассказала, что, когда старший ребенок, сын, узнал о ее занятии проституцией, он сказал: «Лучше помалкивать об этом. Если это приносит деньги, то кому какое дело?»

Такое сильное «расщепление», характерное для ее повседневной жизни, лежало на поверхности. Ее отношения происходили на двух абсолютно независимых уровнях, с двумя совершенно разными наборами потребностей. Это расщепление было важным качеством, которое помогло ей добиться успеха на профессиональном поприще. На работе она была уверенной в себе, независимой и садистичной; там было место для ее жажды мести. Однако при этом она совершенно не осознавала собственных потребностей и страхов и никогда по-настоящему не вовлекалась в отношения. С другой стороны, в близких отношениях она испытывала тревогу и недовольство собой, а также жестко критиковала себя. Она была сильно озабочена собой, порой до одержимости, и демонстрировала потребности, связанные с крайней зависимостью и страхом одиночества. Так она проявляла явную мазохистическую часть себя.

Может возникнуть вопрос о ранних годах ее жизни. Мать бросила ее, когда пациентке было всего одиннадцать месяцев. Ее первое воспоминание — как отец обвиняет ее в уходе матери из дома. Из-за того, что она была девочкой, она всегда чувствовала себя униженной, незначительной и никому не нужной. Остается лишь догадываться о том, что произошло с ее матерью, когда она сама появилась на свет, и что могло заставить ее уйти из дома вскоре после рождения дочери. Когда моей пациентке едва исполнилось четыре года, ее изнасиловал один из родственников. Ей было очень больно, она была сильно дезориентирована и не понимала, что вообще происходит. Она разрыдалась и решилась рассказать все отцу. Он злобно («обоснованно», в соответствии с его представлениями) отреагировал на это, вступив с ней в инцестуозные отношения, длившиеся много лет. И действительно, если она в ответе за то, что мать ушла из дома, то почему бы не использовать ее как заместительницу матери? Это положило начало многочисленным случаям инцестуозных отношений: каждый мужчина-родственник, к которому она обращалась со своими проблемами, оказывался очередным сексуальным насильником.

Несмотря на это, в трудной ситуации она всегда обращалась к мужчинам. Ее крайнее недоверие к женщинам было связано с тем, как она перенесла уход матери из дома. В конце концов, ее отец не только остался с ней, но и заботился о ней. Даже в инцесте ей виделось своего рода внимание, это делало ее особенной для него, хотя она и не могла управлять ситуацией. Почему бы в таком случае не обращаться с проблемами к мужчинам, а не к женщинам? Она «понимала», что сможет получить если не эмоциональный, то хотя бы телесный отклик. Мать же не дала ей ни того, ни другого. Однако высокой ценой этого выживания стал вывод всех эмоциональных и телесных потребностей за рамки обычной жизни. То, что проституция оказалась удобным решением этих проблем, является естественным развитием истории ее жизни. Ведь на самом деле никому не было дела до ее переживаний в раннем детстве. Ее тело было единственным средством, которое действительно помогало передавать и получать эмоции и ощущения.

Проституция оказалась для этой женщины выходом не только потому, что она избавила ее от сильной боли, депрессии, безнадежности и беспомощности, выпавших на ее долю в ранние годы, но и в силу того, что она обеспечила ее орудием мести за те переживания, которые нанесли ей вред и травмировали. Сейчас, по сравнению с прошлым, она обрела полный контроль и сама подвергала унижениям. К своей работе она подходила утилитарно: «Всего-то пару раз в неделю — меня это никогда не трогало». Она также говорила: «Лишь пять лет назад я поняла, что я существую не для того, чтобы удовлетворять мужчин, а для себя самой».

Как ни парадоксально, эта женщина воспринимала проституцию как единственно возможный способ делать что-то для себя, а не для мужчин. Однако такое предательство себя находило выход в близких отношениях, в которых она подвергалась страшному наказанию за то, что творит ее другая половина.

С психоаналитической точки зрения можно предположить, как и в случае многих перверсий, что ее довольно противоречивое Супер-Эго функционировало самым безжалостным образом. Оно продолжало наказывать ее за сильную вину. С чем связана эта вина? Она может иметь отношение к ее собственным инцестуозным фантазиям об отце; или же, например, быть связанной с той огромной неприязнью к себе и своему телу, которая берег начало с момента появления на свет, когда ее вообще никто не ждал, поскольку она была девочкой, а значит более подверженной отцовскому инцесту.

Можем ли мы в данном случае говорить о социальной, общей вине, которую создает столь мощное Супер-Эго? Ей потребовалось много времени, чтобы обратиться за помощью, пусть даже и не связанной непосредственно с ее занятием проституцией, которая была для нее Эго-синтонной (другими словами, непротиворечащей целостности ее Эго) в силу ее раннего опыта. Я считаю, что возраст является важным фактором. Этой женщине исполнилось тридцать пять лет, и ей это уже надоело. «Как будто» личность[14] с ее вторичными выгодами постепенно угасала, и она уже была готова отправиться на поиски пути, который может привести ее к реализации своего настоящего Я.

Другую пациентку направил ко мне инспектор службы пробации[15] в связи с «ее депрессией, неудовлетворительными отношениями и занятием проституцией». Она опоздала на полчаса, что само по себе указывало на смешанные чувства по поводу консультации у психиатра, и призналась мне в этом, а также в сомнениях в отношении причин, побудивших инспектора направить ее ко мне. На протяжении последних шести лет у нее уже возникали проблемы с законом из-за приставания на улице; суд вынес решение о направлении ее на пробацию, а ранее о лишении свободы на три, шесть и восемнадцать месяцев. Она также отметила, что нынешнее трехлетнее решение о пробации подходит к концу и ей грозит очередное разбирательство в суде: после долгого периода «хорошего поведения» ее снова задержали за приставания на улице. Она часто срывалась и нарушала закон в тот момент, когда пропадало сдерживающее ощущение, которое обеспечивалось решением о пробации. Это очередное отыгрывание было бессознательной заменой потребности в еще большем внешнем контроле.

История жизни моей пациентки была наполнена крайне тяжелыми психологическими травмами и лишениями. Мать умерла, когда ей было всего два месяца. Ее приемный отец пытался удочерить ее, но это стало возможным, только когда ей исполнилось пять лет. До этого времени она жила с родным отцом, его второй женой, а позднее с двумя единокровными братьями. Она помнит, что мачеха плохо к ней относилась; однако в приемной семье лучше не стало: ее вновь подвергали физическим наказаниям. Ей нравилось ходить в школу, поскольку это давало возможность не быть дома. По окончании пятого класса она сдала экзамены по программе средней школы, получив минимальный проходной бал. Она часто убегала из дома. Когда ей исполнилось тринадцать, в одном из таких побегов она обратилась к своему родному отцу в надежде найти у него поддержку и утешение. Она их не получила. Вместо этого он вывез ее в соседний парк и попытался совершить с ней половой акт. Она яростно сопротивлялась и, чтобы избежать насилия, сказала, что у нее месячные. Тогда он заставил сделать ему минет, пригрозив тем, что изобьет ее и расскажет приемным родителям о том, что она плохо о них отзывается. Она живо помнила, какой ужас и отвращение она испытывала в тот момент. В крайне подавленном состоянии она вернулась к приемным родителям. В семнадцать она познакомилась с молодым человеком ее возраста и забеременела. С самого начала он не хотел брать на себя ответственность и предложил ей сделать аборт. Она настояла на том, чтобы оставить ребенка, и после рождения дочери он женился на ней. Во время их недолгого брака он постоянно унижал и избивал ее. Когда они расстались, она познакомилась с мужчиной, который предложил ей стать проституткой. Она согласилась и стала каждую ночь выходить вместе с другими девушками на Парк-Лэйн[16] «арканить клиентов». За ночь она обычно зарабатывала около пятисот евро, которые она полностью отдавала своему сожителю. Иногда она сама приходила к клиентам, а бывало, что принимала их у себя дома, где в соседней комнате ее поджидал партнер, требовавший от нее срывать с клиентов еще больше денег.

Она очень переживала, когда ее бывший муж получил опеку над их дочерью, но не смогла оспорить это решение. Когда дочери исполнилось шесть лет, она забрала ее из школы и увезла с собой. Она скрывала ее целый год, однако ее партнер заставил вернуть дочь, поскольку это сильно мешало ей зарабатывать деньги. После этого у нее случались передозировки наркотиков, из-за которых она не раз попадала в больницу. Это продолжалось до тех пор, пока партнер не ушел от нее. За три месяца до нашей первой встречи ей пришлось провести пару дней в тюрьме, откуда ее выпустили под поручительство инспектора службы пробации, с которой у нее сложились очень хорошие отношения. После этого она решила устроиться на работу для того, чтобы ей разрешили видеться с дочерью.

Спустя какое-то время ей разрешили встречаться с ней раз в две недели при условии строгого надзора, но эти встречи оказались для них непростыми: дочь пребывала в замешательстве, а мать в досаде. В итоге она отказалась от этой возможности и больше не встречалась с дочерью, убеждая себя: «Так будет лучше для нас обеих».

Тридцатипятилетняя миссис G обратилась за помощью по рекомендации, в которой было сказано, что она «оказалась на пике отчаянии из-за психосексуальной проблемы». Когда она пришла в первый раз, она показалась мне обаятельной и привлекательной женщиной, которая откровенно говорит о своих проблемах, способна к пониманию и заинтересована в лечении.

Она была одаренным и успешным ученым и сказала, что никто из тех, кто ее знает в профессиональной сфере, не мог бы себе и представить, что ей нужна помощь психиатра. Для внешнего мира она создала такой образ довольного жизнью и независимого человека. Она сказала, что ей «уже надоело запрыгивать в постель с очередным мужчиной» и призналась себе в том, что испытывает отчаяние, безнадежность и в целом несчастна.

Разведясь несколько лет назад, она решила в свободное время заняться проституцией, надеясь тем самым избавиться от внутреннего конфликта «интеллектуальным способом», не обращаясь при этом к помощи специалистов, а также «не отнимая времени у друзей и знакомых и не ставя их в неловкое положение» своими «нелепыми проблемами». Просмотрев соответствующие издания, она познакомилась с людьми, которые помогли ей превратить проблемы в «навыки» и «преимущества», которые она могла бы использовать в своей новой работе по совместительству. В тот период своей жизни она настолько контролировала все «вновь созданные отношения», что довольно скоро потеряла интерес и начала тяготиться ими, поскольку все, кто платил ей, делали лишь то, что она от них требовала. Столлер пишет об этом же феномене, когда приводит слова проститутки о тайне и скуке спустя год работы: «Возбуждение того порочного сорта, что угрожает вскрыть его основания, убивает возбуждение» (Stoller 1975, р. 107; Столлер 2016, в печати). Моя пациентка возбуждала своих клиентов тем, что предлагала им все, но при этом оставалась практически недоступной. По ее словам, их это будоражило. Она «безжалостно мучила их», позволяя им видеть только небольшие фрагменты своего тела, разрешая потом «лишь слегка прикоснуться к ней». Она показывала свое тело и помыкала ими. Чем больше она занималась этим, тем больше возбуждения испытывали эти мужчины. Было ясно, что она стала знатоком садомазохистской проституции. Спустя некоторое время она бросила это занятие, несмотря на то, что у нее была своя «тайна» и огромное удовольствие от мысли о том, как ее коллеги могли бы отнестись к этой «внешней» деятельности.

Она рассказала мне об устоявшемся стереотипе отношений, сложившемся в ее жизни за последние восемнадцать лет. Она знакомилась с мужчиной и увлекалась им, считая его необычайно привлекательным в сексуальном смысле. Затем они начинали сексуальные отношения, в которых она чаще всего была в роли учительницы. Ее заводило это, но спустя примерно три или четыре месяца возбуждение неожиданно гасло. То, что поначалу воодушевляло и удовлетворяло, вызывало потом лишь презрение и отвращение. Близость мужчины приводила к сильному ужасу, доходящему до фобии. В тот момент ей уже ничего не оставалось, кроме как резко оборвать отношения с ним. Сразу после этого она начинала новые отношения, развивавшиеся по тому же сценарию. Ее огорчало это, и она хотела бы научиться поддерживать стабильные отношения.

Этот паттерн сформировался после того, как она наконец отыскала своего отца, давно жившего отдельно. Дело было не только в том, что она впервые увидела его, когда ей было уже семнадцать, но и в том, что во время их первой встречи он продемонстрировал явный сексуальный интерес к ней. Она сказала, что очень хотела сблизиться с ним, но ее потрясло, что, ища близости, она получила в ответ лишь сексуальный интерес. Пережив смятение, она сдалась, поскольку им обоим очень хотелось вступить в сексуальную связь. Многочисленные попытки ни к чему не привели: как любовник ее отец каждый раз оказывался несостоятельным. Она сильно расстраивалась из-за его полового бессилия. Когда она начала замечать взаимосвязь между ее текущими проблемами и отношениями с отцом, она решила больше не встречаться с ним и поняла, что ей нужна профессиональная помощь.

Она появилась на свет по чистой случайности: «просто два человека между двумя браками решили потрахаться на лужайке». Ее матери было двадцать, и она никогда не хотела детей. Когда она была беременна моей пациенткой, она попыталась сделать аборт, который не увенчался успехом. Мать рассказала ей в детстве, что после рождения она пыталась ее задушить. По словам пациентки, ее мать была сексуально озабоченной, она вступала в беспорядочные связи, ее не интересовал эмоциональный аспект близости, и она думала только о получении сексуального удовольствия от собственного тела. Она разошлась с мужем, как только моя пациентка появилась на свет, и отправила ее на воспитание к своей матери, строгой пуританке, которая препятствовала любым встречам матери с дочерью. Затем пациентку отправили в католическую женскую школу.

У миссис G не было ранних воспоминаний, и я полагаю, что в ее детстве было настолько мало моментов радости и заботы, что в памяти ничего не отложилось. Однако она помнит, что, когда ей было пятнадцать лет и ее бабушка умерла, она решила стать безразличной и не испытывать печали. Она сблизилась с матерью, которая демонстрировала навязчивую озабоченность телом дочери-подростка и ее сексуальным образованием. Она делала это довольно первертным способом, подталкивая и поощряя дочь заниматься сексом, но только с очень опытными и искушенными мужчинами.

Миссис G поняла задним числом, что это было глупо, поскольку она начала встречаться с «мужчинами-мачо» и их приятелями, которые формально были опытными, но не проявляли заботы и нежности. Ее мать настолько озаботилась сексуальной жизнью дочери, что, сгорая от нетерпения, требовала от нее подробного рассказа о ее сексуальном опыте, стоило ей только переступить порог. В какой-то момент моя пациентка забеременела и сделала подпольный аборт, оказавшийся для нее очень травмирующим.

В тот момент она полностью разочаровалась в матери и решила поискать одобрения у отца, что закончилось описанными ранее мучениями. Академические успехи оставались для нее единственным источником удовлетворения и самоуважения. Однако даже этот источник с годами начал иссякать; расщепление между аффектами и разумом зашло слишком далеко, и она уже не могла справляться с этим. Она чувствовала себя на грани распада и боялась неминуемой поломки сомнительно функционировавших защит.

Еще одну пациентку, двадцатипятилетнюю миссис М, направили ко мне из многопрофильной больницы в связи с трудностями во взаимоотношениях и фригидностью, начавшейся четыре года назад в период работы «элитной» проституткой. Когда я впервые с ней познакомилась, меня поразила ее внешность, в которой было простодушие, непорочность и неиспорченность; она была воплощением «английской розы»[17]. На меня также произвела впечатление ее твердая решимость получить помощь в решении ее проблем. Однако прошло два года после того, как, бросив ремесло, она почувствовала себя вправе заявить об истинных потребностях. Как она сказала:

Затем она рассказала мне, как долго она думала о том, какая работа ей подойдет. Прежде всего, она решила не работать по ночам, поскольку это ей уже надоело. Как же быть с людьми? Они тоже изрядно надоели ей. Тогда она отказалась от идеи работать бок о бок как с мужчинами, так и с женщинами: в первых она видела «животные» стороны, а от вторых она уже настрадалась из-за постоянного соперничества и ложного ощущения собственной исключительности: «Все было очень обманчиво». Что же ей оставалось делать? Она была молодой, общительной и умной женщиной, которая считала себя в долгу перед людьми и хотела сделать мир вокруг себя лучше. Должна признаться, меня поразил ее профессиональный выбор. Поскольку ей нравилось что-то выращивать, она стала флористом: «Цветы прекрасны, они радуют меня, когда я собираю их в определенном порядке». Когда она стала пользоваться большим успехом в этой сфере, она пришла на психотерапию.

У миссис М было непростое прошлое. Она была девятым ребенком из тринадцати детей. Когда ей исполнилось восемь лет, вместе со старшим братом ее отправили жить к дяде, брату ее матери, и его жене. Родители сказали, что делают этого из-за того, что бедствуют и не могут дать детям все, что им нужно, но при этом так и не смогли объяснить, почему для отправки из отчего дома «выбрали» ее и брата. Тем не менее новый дом оказался гораздо лучше прежнего, и поначалу она быстро приспособилась к переменам. Однако неприятности не заставили себя ждать. Ее пожилой и нездоровый дядя начал делать попытки домогаться ее. Сперва она не понимала, как вести себя с ним, поскольку мать сказала ей, что она должна быть благодарна дяде и тете за то, что они приютили ее в своем доме. Вскоре она стала объектом сексуальных провокаций со стороны дяди и моментально оказалась в роли любовницы. Она испытывала к этому отвращение, но не могла отказать ему, из-за того что считала «своим долгом» выполнять его требования. Когда ей исполнилось шестнадцать, а у дяди начался ревматоидный артрит, ей пришлось бросить школу, чтобы ухаживать за ним. Тетя сказала ей, что тем самым она вернет долг за то, что они воспитали ее. Она попыталась воспротивиться этому, но прекратила эти попытки, когда ее дядя на фоне болезни попытался покончить с собой. Когда он умер, тетя вышвырнула ее из дома и она устроилась на работу няней в семью с маленьким ребенком. Она тут же вступила в связь с главой семьи. Оба, и муж и жена, пытались склонить ее к сексу втроем, но из этого ничего не вышло, и она переехала в Лондон. Так она оказалась в среде ночных клубов и в сфере проституции.

Случай этой женщины довольно примечательный. Она поразила меня с самого начала, и я не сомневалась, что она достигнет прогресса в терапии, поскольку она многого добилась самостоятельно еще до того, как начала искать чьей-либо помощи. Она смогла выбраться из борделей и отказала сутенерам. Очевидно, что ее раннее детство, по крайней мере, пока ей не исполнилось восемь лет, прошло в атмосфере безопасности и надежности, хотя и не без экономических трудностей. Это стало серьезной поддержкой в ее дальнейшей жизни, дало ей уверенность в себе, необходимую для выживания в непростой ситуации. Однако, как только она ушла из дома, в котором она чувствовала себя жертвой сексуального насилия, она переключилась на месть и саморазрушение.

«Проституция как способ решения проблем» — это повторение ранних психологических травм, где переживший их человек безуспешно пытается наладить свою жизнь, но терпит фиаско из-за того, что он не может освободиться от устоявшегося стереотипа поведения, который стал для него обычным или был привычным с детства, и вместо этого вновь подвергается дурному обращению или насилию.

Как я отмечала ранее, полное подавление сексуальности, которое наблюдается при тяжелых психосоматических расстройствах, является еще одним проявлением последствий инцеста во взрослом возрасте. Обычно это называют «невротическим» нарушением. Однако порой вред, который эти пациенты наносят своему телу и психике, заставляет меня сомневаться в том, что в — основании этих «невротических» нарушений нет первертного содержания, в особенности если учитывать внутренние конфликты, связанные с женской сексуальностью, и то, как женщины злоупотребляют своим телом. Это, в частности, относится к садизму, который начинается как проявление мести родительским фигурам, а потом распространяется на любого, кто позволит себе сблизиться с этим человеком.

Так было в случае пациентки, которую в срочном порядке направил ко мне несколько лет назад ее врач-терапевт. С сильной тревогой в голосе он рассказал по телефону о сорокадвухлетней женщине с психосоматическими жалобами, которую он наблюдал на протяжении двадцати лет. Эти жалобы варьировали от астмы, учащенного сердцебиения, головных болей, мигреней и острых болей в груди до желудочно-кишечных расстройств. Не найдя решения, она начала просить об операции для избавления от этих мучительных болей. Всю жизнь она не могла ни с кем сблизиться.

Ее терапевт, неравнодушный специалист, хорошо разбиравшийся в психосоматических расстройствах, оказался в безвыходном положении: он не понимал, что происходит с его пациенткой, он не хотел вступать в сговор с ее намерением нанести себе увечье и не мог ничем ей помочь. Он описал ее как чуткую, приятную, умную и неприхотливую женщину, которая вовсе не была «истеричной». Она была успешным научным работником, жила в полной социальной изоляции. У нее никогда не было отношений ни с мужчинами, ни с женщинами, но при этом она казалась независимой и устойчивой во всех сферах, за исключением физического здоровья, которое порой не давало ей возможности выполнять свои обязанности. От этих симптомов она не получала никакой вторичной выгоды (если только не понимать под этим ее полную неспособность к созданию близких отношений).

Прожив много лет в безнадежности и беспомощности, однажды она пришла к своему врачу в состоянии крайнего эмоционального возбуждения. Вскоре, впервые в жизни, она рассказала ему об инцестуозных отношениях с отцом, которые начались, когда ей исполнилось десять, и продолжались до двадцати двух лет, пока она не нашла в себе сил положить этому конец и уйти из дома. Поначалу она выполняла требования отца потому, что пребывала в ужасе и не могла его «ослушаться». Эти требования начались, когда после рождения мертвого ребенка ее мать снова забеременела.

В этой связи Льюис (Lewis 1979) внес важный вклад в обсуждение «скорой замещающей беременности», которая следует за рождением мертвого ребенка и лишает матерей возможности оплакать потерю. По его мнению, это становится скрытым предрасполагающим фактором последующего насилия над ребенком. Опираясь на свой клинический опыт, он пишет, что некоторые матери в трудной ситуации, связанной с невозможностью оплакать потерю, сталкиваясь с потребностями новорожденного, могут быть склонны к насилию по отношению к нему. В описанных им случаях одна мать угрожала избить своего ребенка, а другая убила своего старшего ребенка спустя восемь месяцев после рождения младшего; ее муж скоропостижно скончался во время беременности. Он добавляет, что рождение мертвого ребенка может спровоцировать семейные конфликты, приводящие к насилию (Lewis 1979, р. 327). Является ли рождение мертвого ребенка еще одним фактором в семейной динамике, предрасполагающим к возникновению отцовского или материнского инцеста?

Если вернуться к истории моей сорокадвухлетней пациентки, она была старшей дочерью, которая очень заботилась о матери и всеми силами стремилась сблизиться с ней, чего так и не случилось. Разорвав инцестуозные отношения и уйдя из дома, она дала себе слово больше никогда не вспоминать об этом. Двадцать два года она следовала этому внутреннему предписанию. Ее психика надежно защищала ее от страшных воспоминаний, но ее тело начало беспощадное и изнурительное преследование, изобретая все новые психосоматические заболевания, основанные на бессознательной мотивации, к которой у нее не было доступа. Она никому не рассказывала о своих нападках на собственное тело. Она предавалась ритуализированным самоповреждениям, среди которых была мастурбация крайне садомазохистского характера.

Я придерживаюсь мнения, что женщины, которые раз за разом борются со своими телами таким пугающим, непосредственным и символическим способом, в том числе с элементами садистической мести своим матерям, демонстрируют проявления перверсии. Мне хорошо известно, что в этих случаях есть основания предпочитать термин «невротическое» «первертному», но, повторюсь, можно извлечь больше пользы, если попробовать понять, как развивается женское Супер-Эго.

Иригарей задается вопросом: «Почему женское, истерическое Супер-Эго столь "жесткое" и "осуждающее"? Можно привести несколько причин…» Одна «из них, перекликающаяся с некоторыми другими: что бы ни выполняло функции Супер-Эго у женщин, оно явно не расположено к женщинам, и в особенности к их половому органу(нам)» (цит. по Sayers 1986, р. 43-44, курс. Д. С.).

Любые попытки изучения формирования Эго-идеала, Супер-Эго и психических репрезентаций в развитии женщины, которая пережила в детстве инцест, оказываются либо трудноразрешимой, либо бесперспективной задачей. В их истории обычно обнаруживается отрешенная или депрессивная мать, которая присутствовала, но оставалась безучастной, а также ненадежный, нуждающийся, требовательный, грубый и сексуально озабоченный отец. В такой ситуации девочка, для которой невозможно оплакивание потери, лишается материнской заботы и постоянной любви, и, кроме того, в семейной динамике используются маниакальные защиты, которые помогают справиться с «неспособностью матери выполнять свои обязанности». Она чувствует, что такая отцовская фигура «принуждает» ее занять место матери в семье, чтобы поддержать ее стабильность. Таким образом, те, кто должны были оказать влияние на формирование ее Эго и Супер-Эго, вынудили ее поменяться ролями и лишили возможности противостоять подобному давлению со стороны отцовской фигуры. Она стала матерью своей матери и женой/любовницей своего отца со всеми вытекающими отсюда пагубными последствиями. Поэтому ее Эго, Эго-идеал, Супер-Эго и Ид спутываются между собой и страдают от нехватки какой-либо внешней и внутренней системы координат.

Если посмотреть на внутренний мир и психические репрезентации таких девочек, мы увидим хаотичную картину. Попробуем разобраться в том, как описывают формирование этих психических механизмов разные авторы. Например, Нюнберг (Nunberg 1955; Нюнберг 1999) разделяет Эго-идеал и Супер-Эго. Он пишет, что Эго повинуется Эго-идеалу из-за любви, а Супер-Эго — из страха наказания. Иными словами, Эго-идеал формируется по образу объектов любви (матери), в то время как Супер-Эго возникает сначала по образу персонажей, вызывающих страх (Ibid., р. 146; стр. 100), а затем из страха отца. На мой взгляд, у переживших инцест девочек формирование Эго-идеала с как бы отсутствующей матерью сильно осложняется, и в это же время устрашающая фигура отца, которая в теории обеспечивает ее Супер-Эго, врывается в ее жизнь и требует идентификации с ролью матери. Неудивительно, что формирование Эго-идеала и Супер-Эго у таких девочек крайне искажено: они сплетаются друг с другом или же их фрагменты представлены в очень неустойчивой и непостоянной форме.

Описание Эго-идеала у Лагаша, данное в ключе, в котором Супер-Эго подразумевает авторитет, а Эго-идеал означает такое поведение, посредством которого субъект должен отвечать его требованиям (цит. по Laplanche & Pontalis 1973, р. 145; Лапланш и Понталис 2010, с. 179), на мой взгляд, имеет непосредственное отношение к инцесту, при котором девочки в особенности уязвимы для силы власти.

Согласно Райх, Эго-идеал непосредственно связан с регуляцией самоуважения и соответствует сильнейшему желанию ребенка стать похожим на родителя, и «при определенных условиях волшебная идентификация с возвеличенным родителем — мегаломаническое чувство — может заменить желание походить на него» (Reich 1986, р. 303, курс. А. Р.). Она также пишет, что у нарциссичного человека (хотя она говорит о женщинах) возникает фантазия о том, что все его тело представляет собой фаллос, отцовский фаллос, что связано с сильной фиксацией и чрезмерной сексуализацией, которые происходят на фаллической стадии.

Стадиальное развитие этих женщин характеризуется большим разрывом, связанным по преимуществу с последовательностью поколений, в котором происходит смена ролей. Еще не достигнув половой зрелости, им пришлось выполнять вместо матери функции любовниц и взрослых. Лишенные возможности эмоционального взросления, они были вынуждены развиваться сексуально. Крайне важно, что все это происходит в семейных рамках, в которых нарушаются фундаментальные границы, отвечающие за распределение обязанностей между поколениями. Исчезают нормальные отношения между детьми и родителями, которые перестают заботиться о дочери и лишают ее возможности развиваться в своем собственном темпе. Уже в раннем возрасте девочка, ставшая жертвой инцеста, превращается в домашнюю любовницу, посвященную в сокровеннейшие семейные тайны.

В связанных с этой темой клинических историях моих пациентов можно обнаружить совращение, эмоциональную депривацию, восприятие их и отношение к ним как к частичным объектам, лишение возможности отделить себя от родительских фигур и преждевременную сексуализацию со стороны родителей. Схожие характеристики можно увидеть не только в психогенезе перверсий, но и в их клинических проявлениях.

Эти женщины страдают от маскированной депрессии, которая завуалирована навязчивой, искаженной, генитальной сексуальной активностью, в основе которой лежит глубокая потребность в мести. В подобном «сексуальном» взаимодействии отсутствует близость, эмоциональная забота, чувство непрерывности и сексуальное удовлетворение. Вместо этого возникает непродолжительная эйфория, на смену которой приходит ощущение изоляции и отчаяние. Успешное соблазнение вызывает маниакальную реакцию, кратковременное «ощущение кайфа». Подобная система регуляции самоуважения обречена на провал, поскольку в основе реальной встречи лежит ненависть, а не любовь, а встречающиеся объекты — представленные в виде собственных тел или тел клиентов — представляют собой лишь символическую замену настоящих объектов, на которых и направлена месть.

Инцест много дает, но затем все отбирает, все и сразу. Маленькая девочка получает все, о чем она, возможно, только мечтала в самых смелых бессознательных фантазиях, в том числе и том, чтобы заполучить отца в любовники. Что же дает ей эта ситуация? Она разделяет с папой тайну, о которой никто больше не знает. Ее мечты осуществились. Она получила папину любовь, его пенис, все сразу. Но она остается глубоко несчастным человеком, неспособным больше никому доверять. Те, кто должен был заботиться и защищать надежность границы между миром ее фантазий и реальностью, не справились с этой задачей, и все пришло в беспорядок. Теперь она переживает громадное одиночество. Таким девочкам трудно признавать в себе любые проявления злости, поскольку эти чувства предельно сильны. Они злятся на мать, которая, как им кажется, не смогла их защитить, а также на отца, совершившего насилие. Как сказала одна моя пациентка: «Я ненавижу женщин и не верю мужчинам». У них остались глубокие шрамы, которые оказывают влияние не только на их эмоциональную жизнь, но и на реальные отношения, поскольку им часто кажется, что сексуализация — единственный способ получения любви.

Этот феномен сопоставим с описанным Шассге-Смиржель процессом формирования будущей перверсии у мужчины, которого мать уверяет в том, что «он является ее идеальным партнером с препубертатным пенисом, чем защищает его от какой бы то ни было зависти к отцу» (Chasseguet-Smirgel 1985а, р. 29). На мой взгляд, девочку, совращенную собственным отцом, так же уверяют в том, что она является его идеальным партнером, однако в отличие от «препубертатного пениса» мальчика, она отвечает на совращение отца всем своим препубертатным телом. Все будет развиваться и настраиваться; теперь она поймет, как можно реагировать всем телом, всеми эрогенными зонами на совращение отца. Она похожа на описанного Шассге-Смиржель мальчика, освобожденного от зависти к отцу, за исключением того, что препубертатная девочка завидует фертильности своей матери, но и это лишь временное явление: после появления первой менструации она уже сможет рожать детей. Если при совращении мальчика существует явный сговор матери-сына и обесценивание отца, то инцест отца-дочери, как правило, держится в тайне. В обоих случаях границы между поколениями попраны и размыты. Как у мальчика, так и у девочки впоследствии проявятся первертные личностные особенности.

Шассге-Смиржель не сравнивает эти два случая между собой, поскольку она считает, что для маленькой девочки подобное воплощение «не несет того же ощущения возврата к очень раннему состоянию слияния, которое становится возможным лишь через объединение с первичным объектом» (Chasseguet-Smirgel 1985а, р. 32). Однако девочка достигает этого через телесную связь со своим отцом. При этом Шассге-Смиржель говорит, что мальчику приходится признать разницу между поколениями, поскольку он не в состоянии удовлетворить вагину матери, однако девочка оказывается в положении, когда она еще не готова к тому, чтобы отец оплодотворил ее, но она уже может удовлетворить его сексуальные желания или потребности, предложив ему собственную вагину.

Шассге-Смиржель допускает, что ситуация, при которой девочку довольно нежно любит отец, как будто предпочитая ее своей жене, довольно распространена. Однако она настаивает на том, что у таких девочек развивается не перверсия, а невроз, и добавляет, что «вероятно, по этой причине перверсия чаще наблюдается у мужчин, чем у женщин» (Chasseguet-Smirgel 1985а, р. 14). Она в точности следует изменениям, сделанным Фрейдом в его «теории соблазнения», в которой он говорит, что рассказанные его пациентками случаи насилия со стороны отца были порождены их фантазией. Однако, на мой взгляд, мы уже собрали достаточное количество доказательств, которые позволяют отойти от его изначальной теории реального соблазнения, ограничивающей наше восприятие объектных отношений, поскольку причина сексуальных проблем заключена в человеке (Klein I. М., 1981).

Маккарти прямо и смело заявляет: «Я считаю, что критика, которой подвергается вклад психоанализа в психиатрию и связанные с ней профессии, смысл которой заключается в том, что тема инцеста была помещена в сферу бессознательных фантазий, отвлекла внимание от реальности инцеста и замедлила выявление сексуального злоупотребления в семье» (McCarthy 1982, р. 11). Он отмечает, что пациентов, рассказывающих о своем инцестуозном опыте, очень часто называли психотиками или махровыми истериками.

Мы постоянно сталкиваемся с такими же губительными последствиями вмешательства отцов в эмоциональное и сексуальное развитие дочерей, как и у мальчиков, выросших у совращающих и инцестуозных матерей. Хочется надеяться, что понимание этих проблем будет способствовать их точной диагностике.

В этой главе я описала несколько известных мне случаев отцовского инцеста, который привел одних своих жертв к занятию проституцией, а других вынудил полностью отказаться от сексуальных отношений. Когда жертвы инцеста обоих полов строят отношения, они сталкиваются с огромными трудностями. Это похоже на состояние спутанности, которое связано с травмировавшим их опытом раннего насилия. С одной стороны, они чувствуют себя использованными, совращенными и воспринимаемыми лишь как сексуализированные частичные объекты, а с другой стороны, они кажутся себе исключительными, всемогущими, ценными и опережающими других в развитии.

В этих случаях используются такие защитные механизмы, как сильное расщепление, отрицание и деперсонализация. Поведение этих женщин мотивируется сильнейшим отвращением к собственному телу, с которым они справляются разными способами, в том числе проституцией. Однако безжалостное садистическое нападение на все свое тело часто становится обычным явлением, которое сопровождается преувеличенной либидинальной активностью, а порой и ее вытеснением. В характерном поведении этих женщин можно разглядеть первертные особенности, несовпадающие с проявлением перверсии у мужчин.