Москва - столица

СТРАНИЦА ИЗ БАЛАНСА ВЕКА

Перед глазами мелькала и рвалась лента хрущевских лет. Почти десятилетие. В непонятно всплывающих подробностях. Иногда важных для всех. Иногда только для себя. И всегда — для Истории.

НАЧАЛО 1953-го. Первые дни января — страшное по своей злобной бессмысленности дело «врачей-вредителей». Неожиданный взлет доносчицы — врача Л.Ф. Тимашук, «дорогой доченьки», как назвали ее благодарные трудящиеся в письмах в газеты.

Март — церемония похорон Сталина, и почти сразу же арест Василия Сталина, отправленного сначала в Лефортовскую, позже во Владимирскую тюрьму. Арест, с которым согласились все друзья и соратники бывшего «отца и учителя».

Апрель, 12-е — день из тех, которые не забываются, хотя в то время все выглядело очередным успехом советской науки: испытание нашей водородной бомбы.

Октябрь — избрание А.Д. Сахарова действительным членом Академии наук.

Декабрь — присуждение ему же Сталинской премии и звания Героя Социалистического Труда.

1955-й. Испытание теперь уже гигантской водородной бомбы. Второе звание Героя Социалистического Труда у А.Д. Сахарова, Ленинская премия. И шепотом передававшееся среди физиков МГУ известие о числе унесенных человеческих жизней. Пройдет тридцать с лишним лет, пока в печати появится упоминание об одном солдате и одной маленькой девочке, погибших в десятках километров от места взрыва.

1956-й. Венгрия. Советский посол Ю.В. Андропов. Приезд Суслова. Дело «Клуба Петефи». Советские танки на улицах Будапешта. В маленькой деревушке Репихово, близ подмосковного Абрамцева, Григорий Аксенов, бывший танкист тех дней. Лицо, сереющее при воспоминании, как шли машины по улицам, как немыслимо было смотреть через смотровую щель.

И так незаметно ушедшие из жизни Александр Родченко и Петр Митурич. Еще достаточно молодые. Уже давно вычеркнутые из художественной жизни. Митурич, так и не успевший показать ни своей пространственной графики, ни движущихся аппаратов с использованием законов биохимии.

1957-й. Странно запомнившаяся мелочь — Хрущев в Большом театре на премьере оперы Тихона Хренникова «Мать» (по Горькому). Хренников в правительственной ложе. Обмен мнениями втроем с А.И. Микояном. Полное взаимопонимание. Общность взглядов — на оперную музыку.

XX съезд! Конечно, прежде всего XX съезд! С засекреченным докладом, о котором узнавали полушепотом друг от друга, веря и не веря.

Как доказательство перемен — пусть косвенное! — Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве. Пусть они махали москвичам только из окон автобусов, стремительно переезжавших от одного места назначения до другого. Пусть не появлялись на улицах без плотной толпы сопровождающих. Не вступали в обыкновенные разговоры — да мало кто из москвичей захотел бы в них участвовать. Пусть не приходили в дома. Но ведь были совсем рядом. На той же земле. Веселыми толпами.

Свидетельство их пребывания — магазин на Преображенском рынке, замурзанная лавчонка, где москвичи могли покупать проданные гостями за рубли какие-то немыслимые тряпки. Яркие. Не первой свежести. И уж, само собой разумеется, совсем недорогие: откуда бы взяться креациям Диора и Нины Риччи у обыкновенных молодых работяг.

И еще одно — открытый в одном из павильонов Центрального парка культуры и отдыха имени Горького раздел живописи. Свободной от соцреализма. Далеко не всегда сколько-нибудь талантливой. Подчас просто не слишком умелой. Но в ней, как в зеркале, — то, что происходило в мире. Запретное. Чужое. Безусловно, недозволенное.

При выставке в дни фестиваля была образована на скорую руку своего рода студия для совместной работы художников всех стран. От них — кто угодно, от нас... Вот тут-то и начиналось самое непонятное. О личной инициативе не могло быть и речи. Кандидаты подбирались тщательно. Попытка президента Академии художеств Б.В. Иогансона назвать имена встретила категорический отпор Министерства культуры. Министр Е.А. Фурцева заявила: «Не входит в вашу компетенцию».

Авторы производившегося подбора остались в тени. В группу включили несколько человек, которых в будущем отнесут официально к числу «подполья». Это означало право постоянного общения с иностранцами, в том числе и в домашних условиях, посещения иностранного пресс-центра, право воспользоваться частным приглашением за рубеж — в то время возможность совершенно немыслимая. Газеты усиленно писали о новых именах и так спонтанно возникшей международной дружбе художников.

1958-й. «Тихая» отмена постановления февраля 1948 г. с осуждением Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна, Мясковского. И одинокая смерть оставшегося отверженным, никем из товарищей по литературному цеху не поддержанного Михаила Зощенко.

Бешеная травля Бориса Пастернака. О «Докторе Живаго» с негодованием говорили все — на общих собраниях предприятий, институтов, даже школ. Неважно, что никто ничего не читал, не видел никакой книги в глаза. «Доктор Живаго» — по неизвестной причине символ измены родине и проникновения тлетворного влияния Запада.

Б. Л. Пастернак

Н.С. Хрущев произносит тост. 60-е гг.

С какой подкупающей откровенностью сам Хрущев признавался, что никогда не слышал имени поэта, тем более не читал его стихов, но разве это имеет значение! Писательское собрание в большом зале нынешнего Театра киноактера на Поварской. Кажется, никто не уклонился от возможности участия — свободных мест не было. Единогласное (и не надо придумывать, что кто-то тайком выскользнул в фойе — уклонился). За исключение из творческого союза «подонка», четверть века назад создававшего союз. Строки Александра Галича:

И это в 68 лет! Сколько можно было прожить — но после нелепых и неграмотных слов осуждения разве может существовать право судить за творчество! — после измены товарищей? Пусть просто знакомых. Пусть всего только читавших твои стихи. Знавших прожитую тобой жизнь и твои годы.

А рядом уход из жизни Николая Петровича Крымова, Варвары Степановой, Роберта Фалька...

Последние дни Роберта Рафаиловича в мрачноватой палате клиники на Пироговке — все, что мог сделать для художника «золотой стетоскоп», А.Л. Мясников. Растерянный взгляд навсегда уставшего человека: «Зачем они так — с искусством? Зачем?» И дальше песок Калитниковского кладбища, где во рву скрыты сотни и сотни безымянных. Расстрелянных. Наверное, также недоуменно искавших ответа: «Зачем? За что?»

1959-й. Начало (продолжение?) борьбы с «формализмом», положенное в одном из самых, казалось бы, независимых от доктрины соцреализма институтов — Полиграфическом. Объявленная заведующим кафедрой живописи и рисунка А.Д. Гончаровым чистка рядов преподавателей: «Абстракционизму нет места в советском вузе...»

1960-й. «...Правление Литературного фонда СССР извещает о смерти писателя члена Литфонда Б.Л. Пастернака, последовавшей 30 мая сего года на 71-м году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного» — текст единственного сообщения, появившегося в «Литературной газете». Конечно, были сыновья. Но была и Ольга Ивинская, под сфабрикованным предлогом оказавшаяся в концлагере. И строки А. Галича: «До чего ж мы гордимся, сволочи, Что он умер в своей постели...»

1961-й. Утверждение линии будущей берлинской стены. Длина — 46 километров, 210 наблюдательных вышек, 245 укрепленных огневых позиций для круговой стрельбы.

1962-й. Следующий, после 1956 г., испытательный взрыв водородной бомбы...