На Ельнинской земле

СНОВА ДОМА

Вернувшись из Москвы, я прежде всего пошел в школу. Подробно рассказал учительницам, как жил в Москве, что видел, где бывал, и, конечно, продемонстрировал, насколько лучше я стал видеть: когда мне приходилось читать, то я уже не водил носом по книге, а мог держать ее на значительном расстоянии и текст при этом видел совершенно ясно. То же самое было и с писанием. А к очкам я в конце концов привык так, что не мог обходиться без них ни одной минуты. Они как бы срослись со мной. Снимал их я лишь на время сна.

В первый же свой приход в школу я заприметил на столе у второй нашей учительницы, Александры Васильевны Тарбаевой, «Самоучитель французского языка». Меня очень заинтересовала эта книга: я уже давно хотел хоть немного научиться читать и писать «не по-нашему». На каком языке—мне было безразлично, но только чтобы «не по-нашему». Иностранный текст привлекал меня тем таинственным смыслом, который содержался в нем и который мне всегда хотелось разгадать.

Увидев, что я интересуюсь «Самоучителем», Александра Васильевна спросила:

— Что, может, хочешь попробовать учить французский язык?

— Хочу,— ответил я.

— Ну что ж, тогда возьми пока эту книгу и учи. А то я привезла ее сюда, а времени на французский язык все нет и нет. Так и лежит «Самоучитель» без дела.

«Самоучитель французского языка» я принес домой с большим удовольствием и немедленно же принялся за дело. Латинский алфавит я откуда-то уже знал и потому сразу приступил к изучению того, как по-французски произносится та или иная буква или сочетание нескольких букв — в «Самоучителе» на этот счет были особые пояснения. Уже через несколько дней я довольно бегло мог читать простейший французский текст, писать по-французски некоторые фразы, знал несколько десятков французских слов.

Время от времени я ходил к Александре Васильевне, и та, насколько могла, поправляла мое произношение, которое, конечно же, больше походило на «глотовское», чем на французское, указывала и на другие мои ошибки и оплошности, хотя многого дать она мне не могла, поскольку и сама знала французский лишь чуть-чуть.

Но как бы там ни было, я продолжал продвигаться по «Самоучителю» все дальше и дальше.

Зачастил я по вечерам в школу не только для того, чтобы Александра Васильевна проверила мои знания по французскому языку. Была тут и другая причина.

Еще осенью, до моей поездки в Москву, на работу в школу поступила совсем еще молоденькая девушка Ариша. Она убирала классы, топила печи и помогала учительнице Е. С. Горанской в ее несложном домашнем хозяйстве. Ариша оказалась той девушкой, которая вдруг неизвестно почему чем-то неуловимо-приятным влекла меня к себе и от присутствия которой на душе становилось как-то по-особенному хорошо и радостно.

Еще находясь в Москве, я, отправляя письма первой или второй учительнице глотовской школы, просил их непременно передать от меня привет Арише. Я писал письма и самой Арише, но эти мои письма поневоле были весьма сдержанными, я не мог сказать в них всего того, что мне хотелось бы. Причина заключалась в том, что Ариша была неграмотна и прочесть мои письма без посторонней помощи не могла. Зная это, я не смел откровенничать с Аришей в письмах, надеясь, что когда приеду из Москвы, то лично скажу Арише все, что в таких случаях хочется сказать. В ту пору мне только что пошел шестнадцатый год (Ариша была старше меня года на полтора или два), но я уже твердо решил, что непременно научу Аришу и читать и писать и что от этого станет она еще лучше.

И вот я вернулся из Москвы. Вечером прихожу в школу и пускаю в ход всевозможные хитрости, чтобы только остаться с Аришей наедине. Мне ничего не нужно от нее, просто хочется посидеть с ней, поговорить, может быть, взять ее за руки, прикоснуться к ее плечу... Однако, как только мы остаемся одни, Ариша вдруг вспоминает, что в классах еще не закрыты трубы, и спешит их закрыть, чтобы тепло зря не пропадало, а то внезапно спохватывается, что в ушате мало воды, что ее завтра утром может не хватить, и поэтому, взяв ведро, уходит за водой...

Словом, Ариша не хотела оставаться со мной наедине, не хотела разговаривать, опасаясь, очевидно, что я могу сказать ей что-нибудь такое... Выходило почти так, как в одном моем стихотворении:

А она, притворная, молчала, Будто вовсе ничего не замечала...

Только один-единственный раз Ариша переменила свое отношение ко мне: в полутьме сидела на подоконнике в своей комнатке и уже не спешила ни за водой, ни закрывать трубы, хотя я стоял тут же, у окна, и даже притрагивался рукою к ее плечу. Она очень ласково разговаривала со мной, и мне уже начинало мерещиться, что вот я достиг того, чего хотел.

Но скоро на крыльце послышались чьи-то шаги, и кто-то, открыв дверь, вошел в школу. Мое свидание с девушкой, которую я, казалось, уже полюбил всем своим существом, внезапно оборвалось. Оно было первым и последним, хотя я и не знал тогда, что последним.

Я считал, что никто и не подозревает о моей привязанности к Арише. Но оказалось, что об этом знали не только обе учительницы, но и мои друзья Коля Афонский и Петя Шевченков. Они говорили мне:

— Ну что ты привязался к этой Арише? Ты разве не видишь, что она и внимания на тебя не обращает? А как придет Ваня Глагол, так она сразу же и уходит с ним куда-то... Вот кто ей нужен, а не ты!..

Я и сам стал замечать, что Ваня Глагол нравится Арише больше, чем я, но надеялся, что это ненадолго, что это скоро пройдет.

Зима подходила к концу, приближались пасхальные каникулы. Я с нетерпением ждал приезда Василия Васильевича: он писал, что приедет обязательно. И он приехал.

По-видимому, заранее договорившись обо всем с Екатериной Сергеевной Горанской, Свистунов уже на второй день после приезда сказал мне:

— Тебе непременно надо поступить в гимназию. Но в таком возрасте, как твой, тебя могут принять только в четвертый класс, не ниже. Значит, за первые три класса ты должен будешь сдавать экзамены. За лето я, вероятно, смогу тебя подготовить, и ты выдержишь экзамены, если, конечно, и сам будешь стараться, не будешь лодырничать...

Помолчав немного, Василий Васильевич продолжал:

— Как только в школах прекратятся занятия и наступят летние каникулы, мы поедем с тобой в Зарубинки и будем все лето жить в доме у Горанских. Там я тебя и буду готовить. Ну как, согласен?

Еще бы не согласиться! Да я был на седьмом небе от предложения Василия Васильевича и хотел только одного: поскорее взяться за подготовку.

Свистунов очень одобрил, что я догадался заняться французским языком.

— Это у тебя хорошо получилось,— сказал он, проверив мои познания.— Французский язык в гимназии начинают со второго класса. Считай, что курс второго класса ты уже почти прошел. Остается пройти лишь за третий класс...

Василий Васильевич надавал мне множество полезных советов относительно изучения языков. И не только советов, но и самых неотложных заданий. Продолжая учить французский язык, я, кроме того, должен был взяться и за латынь: латынь в гимназии начинали с первого класса; стало быть, до экзаменов я должен одолеть все то, на что в нормальных условиях отводится три учебных года. А там еще — немецкий язык, который начинают учить с третьего класса... Словом, предстояло одолеть столько всяких наук, что становилось немножко боязно.

Василий Васильевич оставил мне несколько учебников. И не только по языкам, но и по некоторым другим предметам. Наказ его был такой: не терять ни одной минуты времени, иначе не видать мне гимназии...

До летних каникул было еще далеко, еще всюду лежал не потерявший своей белизны глубокий снег, еще не успели почернеть зимние дороги. И только в солнечные дни через дороги то тут, то там начинали перебегать первые робкие ручейки. Но я уже сидел за книгами, и никакая сила не могла отвлечь меня от них. Я хотел выполнить наказ своего учителя самым наилучшим образом.