Не просто рассказы

ЯШИНО СЛОВО

— Алло? Яша, ты? Привет. Да ничем не занят. Место себе в пенсионарии оформляю, — пришлось перевести дыхание. — Вот так. Какое может быть настроение! Приеду к тебе сейчас, ладно?

Я убрал телефон. Хотелось выругаться. День не задался.

С утра яйцо мимо сковородки грохнул, потом голова разболелась, машина не завелась — пришлось на общественном, видишь ли, транспорте добираться и на тебе, получил…

Чтобы мне в автобусе место уступали! Да никогда в жизни. Я им кто?! Ну, увидишь старика и вставай. Так то — старик. А тут дамочка, не гляди, что крашеная, только меня увидала и сразу вскочила, будто ее ошпарили: «Садитесь».

Вежливая.

И ладно бы пацан уступил. Взрослая ж тётька. А бессовестная.

Вам бы понравилось? Конечно, если в семнадцать, так рассмеетесь. В девяносто порадуетесь. А мне-то — всего шестьдесят. Скоро. Я рассвирепел. Она за кого меня приняла? За перхоть, развалину немощную, за старуху косолапую, что ли? И пенсия-то еще не оформлена, и я, между прочим, ехал на свидание.

А что такого? Просто хотели в кино сходить. Давно собирались. И пошли бы. Но с этим настроением, куда мне. Глупостей наговорить только. Побурчать. Короче, позвонил и придумал насморк. Хорошо, что не обиделась.

Я не мог сдержать дыхание. Ну вот, еще и одышка. Давление наверняка подскочило. Поеду к Яше. Он, чертяка, наплетёт с три короба, анекдот расскажет, или кофе, на худой конец, сварит. Глядишь и отпустит. Нет, но дамочка-то! Крашеная. Прям за плечи её схватил и усадил обратно. А она еще удивилась и улыбается — спасибо, видишь ли. Ведьма.

Я выбрался из такси как раз напротив Яшиного дома. Друг мой стоял на подъездной дорожке, курил и широко улыбался. И этот туда же. Как сговорились.

— Привет! — я хлопнул дверью авто. — Ну, чего ты? Чего?

Яша ухмыльнулся еще шире, выдохнул дым и пожал мне руку.

— Рад тебя видеть, старик.

Меня передернуло:

— Яша, паразит, я тебя никогда не бил?

Он улыбнулся так, что оттопыренные уши скрылись за щеками.

— Никак нет-с. А что у вас, батенька, стряслось-то?

— Еще раз меня стариком назовешь, точно поколочу.

— Изволь! Только драться будем на шпагах, поутру и в штиблетах на босу ногу, — он сдвинул брови и показал пальцем. — Что это у тебя прилипло?

Я потянулся рукой к носу.

— Шутка! — Яша просиял.

Оба, наконец, рассмеялись. Один добродушно, другой поневоле.

— Сейчас, погоди, докурю и выпьем кофейку.

— Водки бы мне стаканчик.

— Водка для победителей. А у тебя, я вижу, беда.

Я махнул рукой.

— Не то слово.

Мы устроились на кухне, я начал рассказывать и опять раскипятился:

— Ты представляешь, на автобусе, черт меня дернул, уже лет десять не ездил. И куда? На свидание собрался! А эта крашеная мамзель — на вид приличная женщина, — мне говорит: «Садитесь». Да еще с такой заботой, будто место — в катафалке, а по мне видно, что спешу. Как я должен себя чувствовать?

Яша разлил кофе, втянул носом воздух, то ли чуя аромат, то ли чтоб не расхохотаться, и перебил:

— Сахар?

— Нет. Молоко есть?

— Сливки.

— Немного.

— Валерьянки?

— Себе!

— Я тебя понимаю, понимаю. Если б со мной такое, тоже бы сейчас переживал. Дамочка-то хоть как, ничего?

— Социально безответственная грубиянка. Лучше б прямо в глаза и сказала — старикан! А потом еще и врать пришлось. Ну, как я к Наташе поеду сегодня? Как?

— Шпакойствие, Толька, шпакойствие, — протянул Яша и похлопал меня по плечу, присаживаясь за стол. — Ты все это сейчас кому рассказываешь, а? Я, мой дорогой, между прочим, старее тебя на целых полгода. Помнишь?

— Смешно.

— Смешно, не смешно, а полгода. В нашем возрасте, это почти вечность.

— Да мне сейчас не до вечности.

— Вот именно, голубчик. Давай-ка завершим душевный катаклизьм.

Но я все еще не мог успокоиться и готов был снова клясть судьбу, возраст и ту особу, как вдруг Яша перебил:

— Постой-ка. С утра ломаю голову над одной забавной штукой и никак не могу найти ответ. Чем, по-твоему, занимаются танцоры?

— Которым ничего не мешает? — съязвил я. — Танцуют по мере возможности.

— Верно, — Яша кивнул без улыбки и стал перечислять. — Певцы поют, кузнецы куют, писатели пишут, учителя учат и даже эти… жнецы — жнут. Как тебе?

— Что?

— А то, что совершенно непонятно, чем занимаются композиторы.

— Композиторы? — усмехнулся я, про себя прикидывая, чем они заняты. — Да полно таких. Токаря ведь тоже не токарят. А… что они там делают-то? Или эти, космонавты. А ты это к чему?

— А к тому, что развелось у нас профессий больше, чем глаголов. Да и число бед превысило количество несчастий. Переживаем много и все по пустякам. А в чем причина, сам не пойму. Так, мыслишка запала с утра и бренчит в мозгах. А ты и правда соврал Наталье, что не можешь в кино идти?

— Правда. А что еще было делать? Я же…

Но Яша не дал оправдаться:

— Еще уйма времени. На вечерний сеанс могли бы успеть. Не валяй дурака. Она к тебе со всей душой и жалеет, когда надо, и поймет, если нужно. Чего ты ваньку гнешь?

— Да не гну я никого. Ты не представляешь, до чего обидно было, когда меня с первого взгляда в старики записали. Весь настрой псу…

Опять вступил Яша:

— Гордыня это. А я думаю, что подфартило тебе, дураку. Наташа — милейшей души человек. Таких поискать, а ты по краю ходишь, того и гляди все отношения поломаешь. Я не представляю? Это я то? Да знаешь ведь, что мне в жизни не везло. Чтобы иметь успех у женщин надо быть вот точно таким идиотом, как ты!

Яков вдруг повысил голос и начал произносить слова с такой убедительной страстью, что я мигом притих. А он продолжал:

— Знаешь ли ты, Анатолий, что такое настоящий успех у женщин? — он пафосно ткнул пальцем в потолок и по-гусарски расправил усы. — И как редко он достается. Не знаешь ты ни черта. Так вот, послушай. Может быть твой друг и не самый большой Дон Жуан, но был однажды и на моей улице праздник.

Я удивленно уставился на Яшу. А он начал энергично расхаживать по кухне с чашкой в руке. Прям, Станиславский.

— В незапамятные времена молодости, как все мало-мальски уважающие себя студенты, твой покорный слуга имел честь проживать в общаге. Чудесная школа жизни! В муравейнике, бок о бок со сверстниками, мигом находишь верные понятия о людях, и познаешь правила взаимоотношений. В том числе, и с противоположным полом. Одна трудность — внешностью я тогда сильно уступал и Луи де Фюнесу, и Фернанделю и Барбаре Стрейзанд вместе взятым.

— А Барбара тут причем?

— Слушай. Внешность — не ум, на дороге не валяется. Меня с детства дразнили ушастым. А юность добавила в палитру еще худобу, сутулость и прыщи. Как тебе партретик?

— Пёстренький.

— Вшивенький! — отрезал Яша и чуть не пролил кофе на пол. — Ай, ты ж! Как с этим жить? Представляешь, через какие тернии надо было продираться, чтобы завоевать хоть подобие уважения товарищей. В драке — побьют, в столовке лишний раз не накормят, а уж о девчонках и речи нет — даже не заметят. А девушки — это же…

— И?

— Случай! У каждого в жизни есть счастливый случай. Если повезет и окажешься в хорошем месте да в теплое время суток — ты в дамках. Еще Бетховен говорил мне на досуге… Помнишь Бетховена?

— А то!

— …что если в нужный момент стучать по клавишам рояля, инструмент сам сыграет вальс. Короче, к делу. Была у нас в то время мода собираться большой компанией и играть в «крокодила». Зачем так странно назвали хорошее занятие — не знаю, но играли взахлеб. До поздней ночи просиживали. Сходились комната на комнату. Человек по пять-шесть в команде.

— Мы это звали «паровозом», — меня увлек Яшин рассказ, — тоже не помню, почему. Одни другим слово загадывали, а те жестами изображали.

— Что только не придумывали! Всякие цветки, селезенки, аквариумы, сувениры, фотографии и даже зеркала пролетали на «ура». Доходили до суспензий, синхрофазотронов и целых предложений, вроде пословиц с поговорками. Хохотали до упаду. Всегда были умельцы, те, кому удавалось любое слово или фразу изобразить моментально. Минута — и чик! — готово. Я в героях не ходил, но и дурачком не был. Но однажды, — слушай, — играли с девчонками. Их, человек пять и мы с пацанами. К полуночи все слова перебрали. В выигрыше, как ни крути, женский пол. А на кону — не бантики! — кто продует, бегут по коридору голышом.

Вот тут меня и дёрнуло. Давайте, говорю, любое слово объясню без рук, одной только мимикой лица, но если уж объясню, то победа за нами. Машка Ноговицына, самая крутая, тут же: «Давай!» и в хохот. Но если не объяснишь, бежать тебе голым вокруг общаги!

— Голый Яша — это кино.

— Голый Яша — это ужас. Я оторопел. А они смеются, и парни давай меня под ребра тыкать — рискуем, вперед, не дрейфь. Махнул рукой — давай. Вышли с девчонками в коридор. Те шушукались, шушукались и, наконец, шепчут мне, — удумали же! — «пеньюар». Пеньюар — представляешь? Какие, к лешему, в те времена пеньюары? Выкопали! Я это слово слышал, кажется, но что означает — никак в толк не возьму. Вроде легкое что-то. А уже пора. Заходим в комнату, мои сидят, уши навострили — ждут. Машка мне, для куража, руки за спиной шарфом связала, и кричит: «Время!»

— Ну, и как ты выкрутился?

— Говорю тебе — звездный час. Не понимая слова, со связанными руками, я носом да ушами, не зря же оттопыренные, почти минуту объяснял. Безнадега полная. В голове одна мысль — как я голый-то побегу, — на дворе ноябрь. И тут, — оп-па! — Серега, фамилию не помню, как заорет: «Пеньюар!» Все обалдели. А я ему во все горло: «Он, мать его!» Девки от изумления с кроватей попадали. Никто не ожидал. А я меньше всех.

— Гений!

— Лучше! Общага — мир тесный. На следующий день все слышали, что я тот знаток женского белья, который «пеньюар» носом и ушами показал. Боготворили как Гагарина! Ко мне слава прикатила необыкновенная. Я может быть раз в жизни, но заимел успех у женщин. Не в шутку. Как прознали, со мной даже старшекурсницы потом вежливо здоровались. Физрук раза три выспрашивал, что такое этот пеньюар и как его произнести ушами. И с Нюрой своей я тогда познакомился…

Я уже хохотал в голос, пока он заканчивал хвастать своими похождениями.

— Да ты плут. Ай, да плут!

Яша замолчал и заботливо глянул на меня, как профессор Стравинский на Ваню Бездомного:

— Отпустило?

Я посмотрел на недопитую чашку кофе, понял, что его болтовня как-то странно подействовала, отвлекла, и честно признался:

— Да.

Крашеная тетька из автобуса мне все ещё не нравилась, но одышка исчезла, а на душе полегчало. Яша, не медля, взял меня за плечи, внимательно посмотрел в глаза и ласково молвил:

— Тогда, пошел вон, сукин сын! И цветы не забудь, пердун старый. А вернешься, если вернешься, конечно, — все расскажешь. Обещай.

— Яшенька, сам ты сукин сын. — ответил я комплиментом и обнял его, — Побегу, ладно?

— Бог в помощь, счастливчик! — он театрально «смахнул слезу». — Наташе поклон от меня.

— Пока-пока!