Пожалей меня, Голубоглазка

« Глава 21

Ехал к ней в пекарню и понимал, что никогда не был злым таким. Нет, оно, конечно, может и было раньше, такое состояние, но чтоб из-за бабы…

По дороге в местном супермаркете купил муку, яйца, молоко, мясо, приправы — всё, что надо было для пельменей и даже больше. «Затр*хал» продавцов вопросами и советами, то и дело посматривая на часы. Должен был успеть, не так уж далеко находился от её работы, но если и не успеет — ерунда, найдет все равно.

Понимала Ая или нет, что никуда ей теперь от него не деться, дела не меняло. Абсолютно.

Подъехал, резко затормозив, открывая дверцу ещё на ходу. Вывалился из машины, словно кислорода не хватало. Кровь бурлила от желания увидеть девушку, схватить и сжать до хруста. Чтобы поморщилась, разозлилась, показала хоть какие-то эмоции. Он готов был терпеть сутками её злую, только не равнодушную. Не искусственно деланную. Руки аж зудели, до того велика была жажда тактильных ощущений.

Вытащил пакет и, закрыв машину, постоял, стараясь привести дыхание в норму. Дышал глубоко, тяжело как-то, с напряжением вытесняя из груди воздух и с болью его вдыхая. В пекарне горел свет. Единственное окошко, в котором мелькала тень, говорило, что внутри кто-то есть. Костя подумал, что Ае повезёт, если там окажется не она, но тогда может не повезти самой пекарне. Впрочем, к черту всё!

— Ну что, Климова? Доставка продуктов, встречай, — пробормотал себе под нос и двинулся ко входу.

*****

— Кто?

Спрашивать не было никакого смысла, но все равно спросила. Час довольно поздний, мало ли…

— Свинья.

Ая замерла. Ждала, знала, думала, что готова, а пальцы сжали торчащий в замке ключ, сразу онемев. Закрыла глаза, считая до пяти и понимая, что ничего изменить не сможет. Если Романович приехал — не уедет, пока не выяснит отношения или не сделает, что задумал. Отношения… хорошее слово, подходящее. Кому-то другому.

— Я не дружу со свиньями.

— А дружбу никто и не предлагает, предлагают мясо.

— Что тебе надо?

Костя ухмыльнулся. Невесело и жёстко. Оказывается, забыл, как с ней это бывает: один невинный вопрос — и выть хочется. От необходимости тратить время, подбирая правильные слова и доказывая очевидное. Что ему надо? Что ему, бл*дь, надо?!

— Открой.

— Нет, пока не ответишь.

— Открой или вышибу дверь.

Начал заводиться. У него никогда не хватало терпения, и на смену тлеющей злости приходила бушующая ярость. Затопляла до ноздрей. Он старался прекратить тот огонь, что разгорался в венах всё ярче, от усилия чуть ли зубами не скрипел, но понимал: проиграет. Бурлило внутри всё. Кипело так, что сосуды, казалось, вот-вот лопнут. В глазах черти плясали, да и сам — словно чертом был. Раньше она бежала навстречу, стремилась к нему до одышки, а сейчас…

— Звоню в полицию.

А сейчас ментов звать готова, лишь бы его не видеть.

— Звони, милая, звони. Я что-нибудь для стражей порядка придумаю. Например, что внутри раздавались крики о помощи, и я, как настоящий герой, не стал ждать монтажа съёмки и бросился спасать принцессу в прямом эфире, или ещё что… Ты лучше от двери отойди, с телефоном-то… могу задеть ненароком.

— Костя!

— Считаю до одного. Раз.

Замок щёлкнул, и Костя толкнул дверь. Вошёл, заполнив собой почти всю ширину дверного проема, не сводя с Аи глаз. Она стояла, приземляя его вызовом, чуть вздёрнув подбородок и перебросив через плечо полотенце. На щеке — полоса от ягод в форме перевёрнутой запятой, словно ежевичная ракета оставила след, на губах — ванильная пыль, на груди — пуговка расстёгнута. Ох уж эта пуговка…

— Ты грязная, — весело заключил он, бросив пакет на пол и ощутив, как стихает бурление в крови, будто шторм в океане. Тепло сразу стало отчего-то, тепло и мирно.

— А ты наглый.

— Знаю, — оперся о косяк, скрестив на груди руки, и улыбнулся. Нет, не стала бы она звонить в полицию, врала всё.

— Прекрати улыбаться, это не комплимент.

— Знаю.

— Зачем приехал?

— За едой. Вот, — указал глазами на пакет, — хочу раскрутить тебя на пельмени. В точности следую твоему совету.

— Я не хочу есть.

— Не ешь. Но слепить-то их можешь?

— Слепить могу, но не буду.

— Тогда научи меня, я буду.

— Не мог готовых купить?

— Не доверяю я готовым, хрен знает, что туда кладут.

— Мясо.

— Чьё?

Ая закатила глаза.

— Ты поэтому берёшь нового шеф-повара? Старому доверять перестал?

— Нет. Новый готовит лучше.

— А-а…

— Не съезжай с темы.

— Значит, пельмени? — Ая строго на него посмотрела, сдёрнув с плеча полотенце. — Только пельмени?

— Со сметаной и сливочным маслом.

— Еда и ничего больше?

— Слово скаута, — он показал два пальца. — Но если ты ещё раз спросишь, расценю, как намек.

— Закрой дверь и иди мыть руки.

*****

Ая месила тесто, а он никак не мог отвести взгляда от её рук. От сильных, точных, быстрых и красивых движений. Смотрел, и в памяти короткими огнями вспыхивали воспоминания.

*****

— Научи меня пить. Как ты, одним глотком. Научи.

— Отстань, маленькая ещё.

— Научи, мне уже можно. Ты же знаешь, что можно!

— Мне некогда.

— У тебя никогда нет времени, а я, между прочим, блинов нажарила.

— Так вот чем так вкусно пахнет…

Она тогда замахнулась на него, лукаво улыбнувшись, а он глянул ей в глаза и потерялся. В них плескались голубые волны предвкушения, бились о его решение не трогать их обладательницу, смывая твердость правил и грозя унести с собой, в открытое море, синюю даль. И оставить там навсегда. Он в который раз почувствовал себя беспомощным кроликом, не в силах которого было бороться.

— Ладно, — сдался. — Покажу тебе, но только раз, поняла?

— Ладно.

Улыбка на её лице сразу же расцвела, а в глазах появились солнечные блики. Чумовые глазищи, самые потрясающие в мире. Он тогда практически убежал из квартиры, ища спасение на улице и в винно-водочном отделе ближайшего магазина. Дурень.

— Чем ты занимаешься? — она читала книгу или делала вид, что читала.

— Разным. В основном, покупаю дешевле, продаю подороже.

— А что именно?

— Не твоё дело.

— Моё. Мы же вместе.

— Мы — случайность, и у всего есть срок давности.

— Разве может быть давность у настоящего?

— Глупая ты ещё, не понимаешь.

Он тогда подумал, что Ая спрашивает про время. Глупой была не она.

*****

Сейчас Костя смотрел на её руки с чётким осознанием своей самой большой ошибки. Огромной пропасти, над которой он болтался без страховки несколько лет. Болтался в бесполезных попытках зацепиться, ухватиться за край, почувствовать под собой твердую землю. Оказаться в безопасности.

Он уронил голову на стол, прижавшись щекой к холодной столешнице, и заглянул Ае в лицо. Раньше её глаза не могли скрыть ни единой мысли. Она ещё не сказала ни слова, а он уже знал, какими они будут, эти слова. Раньше её глаза напоминали чистые, прозрачные озёра, а теперь… словно два омута были, скрывая за тёмной синевой всё, о чем она думала, что чувствовала. Каждую мысль хранила в тайне, каждое желание. Разве что иногда, в самой глубине, показывался огонек, намекая о своей возможной силе. Будто на дне морском Нептун костёр разжигал, раскаляя трезубец, чтобы, всплыв на поверхность, поразить им Костю. Три точки: голова, сердце, пах. Три, обжигающих до смерти, проникания в тело. Хватило бы и одного, если честно. Хватило бы и одного.

Не выдержал — положил ладонь на тонкое запястье, останавливая процесс.

— Почему ты уехала?

Взгляд опустил, смотрел на свою руку, крепко держащую её. На этом вопросе её рука дёрнулась.

— Отпусти, теряем время.

— Не страшно.

— Тебе — возможно, а тесту надо ещё постоять минут тридцать.

— Постоит, никуда не денется.

— Я хотела сегодня пораньше лечь спать, твои пельмени в мой план не входили.

— А я? Я входил?

При этом вопросе его всего окатило горячей волной, и в брюках сразу же стало тесно. Костя поднялся со стула, не выпуская её руки, потянул за неё, разворачивая Аю лицом к себе.

— Отпусти.

Она смотрела спокойно, устало даже. На голову повязала платок перед готовкой, став удивительно родной. До боли знакомой.

— Нет. Так почему?

— Захотела и уехала, что в этом такого?

— Ты знала, что я здесь?

Она уставилась на него, как на придурка, которым он себя и почувствовал, спросив это.

— Ну ты и…

— Значит, не знала, — попытался обнять, но она в миг разозлилась.

— Да отвали ты! — вырвала руку и толкнула его в грудь, оставляя мучные отпечатки на темной рубашке. — Почему… знала-не знала… какая разница? Ты просил пельменей — будут тебе пельмени! Не душевный разговор, не прием психоаналитика, не слёзные воспоминания, а именно пельмени! Пель-ме-ни!

От толчка Костя сделал шаг назад, но тут же снова приблизился и закрыл её рот своим, поэтому последнее слово прозвучало сдавленно и глухо, остановившись где-то у Кости в горле. Боже, какая она всё-таки… крышу сносит от одного запаха, что уж о вкусе говорить…

Он целовал её жадно. Сорвал платок, обхватил руками голову и пил. Святой источник, Иисусе…

Ая пыталась отстраниться, пыталась сопротивляться, но он застал её врасплох, и никак не удавалось сосредоточиться, найти достаточно сил. А потом захлестнуло желание. Дикое, неудержимое желание почувствовать опять этого мужчину в себе, быть оттр*ханной по полной, разложенной на части, на частицы. Она хотела не нежности, не липкой романтики и долгой слащавой прелюдии, она хотела жесткого спарринга, ненасытного обладания, немного грязного, но такого настоящего секса.

Его язык хозяйничал у неё во рту, и Ая прикусила наглеца. Костя отстранился и мутным взглядом задал вопрос.

— Не шали.

— И не думал.

Губы обжигали губы, слова растворялись в совместном дыхании, тоже горячем.

— Ты что, против?

— Я же девочка.

— Ты леденец.

— Девочка.

— Ты леденец какая девочка.

— То-то же.

И, наконец, поцелуй. Страсть, потребность, искушение — дремучий коктейль чувств чуть не убил его. Единственное, что стало важным — она. Быть внутри неё. Кончить в неё. В ней. Его.

Толкнул на стол, сметая тесто в сторону, на пол. Разорвал комбинезон, дернув за расстегнутый ворот. Пуговицы побежали по кафелю, стуком своим прощаясь с одеждой, как и Ая.

— Могла бы и одеться поинтересней, — прошептал Костя, поедая её трусики горящими глазами.

— Комбинезон — очень интересная вещь.

— Меня интересует не он, — подцепил пальцем хлопок и стянул по длинным ногам, — а она. — два пальца оказались в горячей тесноте.

Ая застонала, отвернулась и вцепилась в края стола. Все волосы в муке, как и щека — та самая, с которой улетела ежевичная ракета, и след от неё теперь не тёмный, а белый, припорошенный. Закрыла глаза в наслаждении от движений его пальцев, не представляя как выглядит, до чего красивой сейчас лежит перед ним.

Вжикнула молния, и вот уже не пальцы внутри её тела, влажные пальцы рисуют круги на одной груди, задевают соски и чертят дорожку к другой. Обхватывают, сдавливают мягкое полушарие, причиняя боль, а ей — хорошо. Ей так хорошо… Мужская рука обхватывает ягодицу, приподнимая, и проникновение становится не просто глубоким, оно — полное, она становится полной им. До самого основания.

Толчки: мощные, напористые. Звуки. Дрожь стола. Её дрожь.

— Я уже сейчас, — хрипит. — Сейчас… я… уже…

Пожалуй, она никогда ещё так не кричала.