Поиски счастья

Глава 30 У ВОСТОЧНОГО МЫСА

На следующий год на борту военного транспорта «Шилка» северо-восток России посетил генерал-губернатор Приамурского края.

Генерал только что сошел с мостика и теперь, раздраженный безуспешностью погони «Шилки» за какой-то быстроходной шхуной — на ее корме была отчетливо видна пушка, — сидел за письменным столом в своей каюте. На столе — безупречный порядок. В секциях настольной полки аккуратно разложены папки, доклады, книги. Перед чернильным прибором стопка плотной бумаги; на титульном листе выведено: «Унтербергер. Очерки Приамурья».

Плотный, с одутловатым лицом, генерал Унтербергер нервно постукивал карандашом по зеленому сукну. Ему определенно не повезло, — но не писать же в своих очерках, что во времена его губернаторства безнаказанно плавали в северо-восточных водах вооруженные контрабандисты!

— Возмутительно! — вслух произнес он и слегка повернулся вместе с вращающимся креслом.

До своего последнего назначения Унтербергер много лет занимал пост военного губернатора Приморья, и в мемуарах своих он старался подробно описать все достижения по освоению Дальнего Востока. Вот и теперь, желая своими глазами увидеть, что же достигнуто на окраинах, он и решился — в свои уже преклонные годы — на это длинное и утомительное путешествие. Еще час назад он писал: «Морские сношения области как с Европейской Россией, так и с заграницей год от году все увеличиваются, причем преобладающими являются во Владивостоке германские, а в Николаеве японские суда». Начальник края полагал, что после ликвидации «Северо-Восточной компании» возможность плавания здесь американских судов исключена. На деле же оказывалось иное…

Начальник края взял с полки «Дело Северо-Восточной компании» и, не раскрывая папки, опустил на нее тяжелую старческую руку. Через открытый иллюминатор его взор был устремлен куда-то вдаль. Там, на востоке, ему чудились очертания Аляски, из которых, как из тумана, всплывал далекий Петербург, откуда русский царь Петр Первый послал экспедицию проведать, где Азия «сошлась с Америкой» или между ними есть пролив…

«Шилка» шла этим проливом. И, казалось бы, не столь значительное само по себе событие будоражило не только старого генерала. В кают-компании среди гардемаринов, которые проходили практику на военном транспорте, царило бурное оживление. Будущие морские офицеры, совсем еще юноши, перебивая друг друга, вспоминали все слышанное или читанное об этих далеких местах.

— Ну, что ты затвердил: «Петр, Петр»! Да кто об этом не знает? Петр Первый в твоих похвалах не нуждается, право же!

— Но представь, что камнем преткновения на пути расширения торговых связей России с ее восточными соседями…

— Была слабость географических познаний того времени? Знаем и это.

— И Петр Первый, наука того времени… — не унимался юноша.

— Послал Беринга? Знаем!

Раздался взрыв дружного смеха.

Пользуясь отсутствием старших, гардемарины сидели в самых беспорядочных позах на диванах, креслах, верхом на стульях.

— А вот знаешь ли ты, что русские землепроходцы еще до Петра, до Ермака начали свой путь на Восток? Ты читал Чернышевского? Нет? Жаль. А ведь присоединение Сибири, Приморья и даже Русской Америки было прежде всего плодом усилия частных людей. Да! — назидательным тоном заявил Иван Тугаринов — гардемарин с непослушными вихрами на русой голове.

— Семен Дежнев, Ерофей Хабаров.

— Григорий Щелехоз, Поярков.

— Невельской! — послышались звонкие голоса.

Вихрастый юноша с мужиковатым лицом поднялся со стула, заходил по каюте.

— Шелехов… — задумчиво произнес он. — Кадьяк. Юкон. До Калифорнии дошел! — В глазах его блеснуло восхищение. — Это же русский Колумб!

Черноглазый гардемарин с горящим взором вскочил с дивана:

— Колумбы росские, презрев нещадный рок, меж льдами новый путь проложат на Восток, и наша досягнет в Америку держава! — с задором продекламировал он пророческие слова Ломоносова, слегка перевирая стихи.

Тугаринов помрачнел, остановился:

— Досягнет… Досягнули. Да продать догадались.

— Семь миллионов двести тысяч, — подзудил кто-то.

— Преступление! — гневно бросил Тугаринов. Сунув руки в карманы брюк, он разбросал полы мундира. — Открыть, исследовать, освоить — сколько времени, сил, жизней! — и… продать.

Воцарилась напряженная тишина.

— Не продали, а уступили, желая укрепить дружеские отношения с Соединенными Штатами, — заметил тот же поддразнивающий голос. — Мы же богатые! Что нам стоит…

— А я бы, господа, на месте батюшки-царя, — вмешался опять гардемарин, который едва успел утихомириться после того, как ему не дали прославить Петра и науку того времени… — я бы отдал обратно эти семь миллионов!

— Господа! — пискливо выкрикнул юноша с белым, как у девушки, лицом. — Прошу, господа, — запинаясь, продолжал он, — прошу священную особу государя…

Он так и не закончил фразы.

«Отдаст, дожидайся! — думал Тугаринов. — Царь за двадцать лет службы милостиво заплатил Дежневу тридцать восемь рублей, двадцать два алтына, три деньги серебром да девяносто семь аршин сукна… А тут семь миллионов. Нет уж, что с воза упало пиши пропало. — Он отошел к иллюминатору, постоял, вышел на палубу. — Не сам, поди, открывал да осваивал…»

Давно волновал Тугаринова этот возмутительный факт — еще там, где он родился и рос, среди поморов, где из уст в уста поколение поколению с любовью передавало историю жизни земляка Михайлы Ломоносова, рассказы о подвигах землеоткрывателей. Видно, с тех пор запала искра протеста в сердце юноши.

К тому же его всегда бесило, когда этот князь с золотыми часами и противным голосом одергивал товарищей. Особенно свысока смотрел князек на него, Тугаринова, брезгливым взглядом подчеркивая свое превосходство и как бы молча недоумевая: «Не понимаю, каким образом этот мужик оказался среди нас!..»

Мимо Тугаринова пробежал вестовой, постучал в дверь генерал-губернатора, припал к ней ухом, постоял несколько секунд и тут же скрылся в каюте.

— Ваше высокопревосходительство! На траверзе «Шилка» мыс Дежнева и острова святого Диомида. Командир ждет вашего приказания.

Генерал медленно повернулся от стола и перевел взгляд на вытянувшегося у порога в стойке «смирно» молодого стройного мичмана с черными усиками. «66°5′ северной широты, 169°39′ восточной долготы», — припомнил он координаты мыса Дежнева. — «Отдельный горный массив. Скалистые берега зубчатыми уступами почти отвесно спадают к морю…» — так он где-то читал об этом мысе.

— Передай командиру, — чуть вздернув облысевшую голову, сказал начальник края, — что генерал-губернатор хотел бы вначале посетить остров.

— Есть посетить остров! — повторил вестовой, щелкнул каблуками и вышел.

Унтербергер решил пока ознакомиться с литературой, принесенной ему по его просьбе старшим офицером «Шилки». К немалому своему удивлению он увидел брошюры, книги, журнальные статьи, принадлежащие перу Богораза, — до этого генерал-губернатор слышал о нем только как о ссыльном…

Капитальный труд о чукчах, материалы для изучения эскимосского языка, рассказы о Чукотке, стихотворения, очерки быта «оленных чукчей», материалы для изучения чукотского языка и фольклора… — перебирал Унтербергер.

«Очерки Приамурья» утонули среди трудов Богораза, едва виднелись из-под них.

Губернатор просматривал оглавление объемистой книги.

— Целая история… Это же настоящее исследование! — воскликнул пораженный генерал-губернатор. «Какая активная нация эти русские, — подумал он. — Ссыльный, народоволец, а вот полюбуйтесь!.. И ведь не только этот. А сколько было хлопот еще с Невельским! Ате — Хабаров, Дежнев, Поярков… Да разве их упомнишь, всех этих, вроде Шелехова, или как бишь его?..»

«Шилка» шла на «ост». Мыс Дежнева становился все бесформеннее, серее.

— По курсу у северного берега острова вижу шхуну! — раздалсй над палубой голос впередсмотрящего.

Командир корабля поднял подзорную трубу.

— Самый полный вперед! — скомандовал он в машину.

Вестовой стоял наготове, ожидая приказания доложить о шхуне губернатору. Но капитан молчал. «Зачем беспокоить старого человека? — думал он. — Только самому неприятности… А разве я виноват, что у любого контрабандиста шхуна быстроходнее моего военного корабля?»

Быстро приближался остров. Все, кроме губернатора, пристально наблюдали за шхуной.

— Шхуна снимается с якоря! — донес впередсмотрящий.

Но кто же этого не видел и сам… На палубе и мостике было тягостное молчание. «Шилка» по-прежнему шла полным вперед.

Молодой штурман то смотрел в дальномер, то что-то вычислял в записной книжке.

— Господин капитан второго ранга! Разрешите? — он вдруг подскочил к командиру корабля.

— Слушаю вас, — усталым голосом отозвался тот.

— Скорость купца меньше нашей. Тридцать миль — и он будет настигнут!

Лишь на мгновение загорелись глаза командира. Но уже в следующий момент он мрачно сказал:

— Вы забываете, что, следуя этим курсом, уже через двадцать миль мы оказались бы в чужих территориальных водах…

Сконфуженный своей недальновидностью, молодой штурман молча взял под козырек и отошел.

Шхуна удирала к мысу принца Уэльского.

…Начальнику края быстро надоели и работы Богораза и другие книги. Он снова взялся за свои очерки.

«…Горная промышленность является одним из серьезных факторов для развития жизни вообще в Приамурском крае, — писал он. — В этих видах казалось бы целесообразным облегчить иностранным капиталам доступ к занятию горным и золотым промыслом в областях Дальнего Востока».

Очерки Унтербергера были уже готовы, и сейчас он лишь дополнял их отдельными замечаниями. Просматривая выводы, Унтербергер добавлял: «Применение каторжного труда на дорогах дало столь хорошие результаты, что размеры его предполагалось значительно увеличить. Это облегчает задачи тюремных ведомств в приискании полезной работы для заключенных и в разрежении переполненных тюрем».

«Шилка» остановилась у берега острова, и генерал прервал свои размышления о судьбах края.

Окруженный офицерами и гардемаринами, в форменной фуражке, с орденами на светлом кителе, начальник края сошел на берег.

Туземцы с любопытством рассматривали и его, и всех таньгов с блестящими полосками на плечах.

Тагьек, Тымкар и многие другие островитяне умели говорить по-русски; это облегчало общение, так как чукотского или эскимосского языка никто из команды не знал.

Губернатор пожелал осмотреть жилища.

Эскимосы настороженно шли сзади.

Уже в наружной части землянки Емрытагина, стоявшей в стороне от других, генерал задал недоуменный вопрос:

— Позвольте, а где же печи? Ведь здесь должны быть сильные холода.

Старший офицер разъяснил, что эскимосы, как и чукчи, отапливают и освещают свои жилища жирниками. И он указал на каменную плошку с фитилем, стоящую на низкой подставке прямо на полу спального помещения.

— Я готов вам поверить, молодой человек, но где они выпекают хлеб?

Наступило замешательство. Сказать прямо, что хлеба они не выпекают, было неловко; но губернатор ждал, повернувшись к старшему офицеру, — кстати, вовсе уже не молодому человеку…

— Хлеб, ваше высокопревосходительство, — запинаясь, начал было тот, — они…

Он не успел договорить, как генерал уже перебил его, нахмурив седые брови:

— Как? Вы полагаете, что они не знают хлеба? А вот сейчас мы это выясним. Потрудитесь приказать, чтобы съездили. Пусть-ка привезут! Пусть-ка… — и он направился к выходу.

Тымкар решил пожаловаться русскому начальнику на чернобородого янки, который разрушил землянку Емрытагина. Но Унтербергер либо не понял его, либо просто не был настроен принимать жалобы. Он ответил:

— Государь император о вас печется, как и об остальных своих подданных. В Славянске находится уездный начальник барон Клейст, к нему вы и должны обращаться со всеми своими нуждами.

Командир «Шилки», остававшийся на борту, посчитал, что губернатор решил преподнести туземцам подарки, и отправил на берег целую шлюпку угощений.

Когда матросы перетащили все это к одной из землянок, где задержалась генеральская свита, эскимосы насторожились еще больше. Им вспомнился рассказ Тымкара, как чернобородый угощал чукчей, а потом увез его за пролив. Морякам едва удалось убедить островитян, что это просто подарок. Мало-помалу эскимосы один за другим, все, кроме Тымкара, начали пробовать угощение. Хлеб они ели, как лакомство, переговариваясь и улыбаясь.

Старый генерал сиял:

— А вы, молодой человек, говорите мне, что они не знают хлеба, — заметил он старшему офицеру. — Полюбуйтесь, как они его уплетают!

Старший офицер дипломатично смолчал: речь-то шла о выпечке хлеба… Он всматривался в «Шилку». Там, казалось ему, что-то происходило. По палубе бегали люди, судно разворачивалось, и вдруг он увидел поднятый сигнал:

«Застопорить машину. Лечь в дрейф!»

Гардемарины тоже заметили сигнал; он быстро сменился другим: «Предупреждаю, открою огонь!»

«Шилка» полным ходом шла вдоль берега.

— Ваше высокопревосходительство! — взволнованно обратился старший офицер. — «Шилка» заметила какое-то судно и приказывает ему остановиться.

— Что? Где судно? Задержать! — Генерал быстрыми шагами направился к берегу.

Все последовали за ним. Только эскимосы в нерешительности остались на месте: они видели — происходит что-то странное, и не знали, что же делать им.

Вдруг на палубе «Шилки» блеснуло пламя и раздался предупредительный пушечный выстрел.

Островитяне в ужасе попадали на землю: им хорошо был памятен визит чернобородого… Но на них никто не обратил внимания.

«Шилка» преследовала какую-то шхуну. Командир твердо решил силой задержать ее: в конце концов пираты не заслуживают иного обращения.

После второго выстрела с русского корабля — снаряд едва не угодил в руль — «Китти» остановилась.

«Следовать за мной!» — подняла сигнал «Шилка» и, приблизившись, навела на шхуну бортовые орудия.

Никаких сигналов больше не видел Билл Бизнер — капитан «Китти». В отчаянии он метался по мостику. «Какое невезенье! Напороться вплотную…» Он бросился к вахтенному и рукояткой пистолета ударил его по лицу. Тот повалился на леера.

— Ага, попалась, голубушка! — генерал потирал руки (теперь будет о чем доложить сенату!). — Шлюпку! — скомандовал он.

Поднявшись на палубу своего корабля, губернатор ласково сказал командиру, пожимая ему руку:

— Благодарю вас, капитан. Вы оправдали мои ожидания.

На борт «Китти» уже поднялись русские офицеры и матросы. Комендоры «Шилки» продолжали стоять у орудий.

Как выяснилось, «Китти» возвращалась в Сан-Франциско, но по пути решила заглянуть на острова. Она шла вдоль берега, с юга огибая остров, и наткнулась на «Шилку», выйдя из-за последнего мыса. Ее трюмы были наполнены тюками с пушниной, бочками спирта, товарами, продовольствием.

В одном из трюмов матросы с «Шилки» обнаружили шестерых чукчей в наручниках. Заканчивая торговый рейс у берегов Азии, Бизнер теперь накапливал «живой товар» для аргентинских плантаторов. Среди узников оказался и Пеляйме: заметив его в море на промысле, капитан «Китти» подошел вплотную к байдаре и пригласил охотника подняться на борт, продать добытую им нерпу. Дальнейшее уже не требовало особых усилий. Пеляйме оказался в трюме, а его байдара была потоплена. Так же попали в плен к работорговцам и остальные пятеро — целая охотничья артель. Родные считали их погибшими в море, а они, беспомощные, обреченные на быструю смерть в жарких широтах, ничего еще не понимая, куда-то плыли с металлическими браслетами на руках…

…Убедившись, что стреляли не по берегу, любознательные эскимосы уже подплывали на байдарах к кораблям, стоящим борт к борту. По переброшенному трапу на «Шилку» переходила под конвоем команда задержанной шхуны.

И тут с одной из байдар раздался истерический женский крик. Это Майвик узнала среди американов свою дочь…

— Амнона! — дико закричала она. — Амнона!

Майвик вскочила на ноги, байдара резко накренилась. Ее схватили, пытаясь усадить, но женщина рвалась, кричала, цепляясь за штормтрап «Шилки».

— Мама… — глухо откликнулась черноволосая женщина в европейском платье и пошатнулась на трапе.

— Что за крик? — спросил, быстро подойдя, капитан «Шилки». — Женщина? Откуда?

Со связанными руками, в расстегнутой меховой куртке поверх клетчатой красной ковбойки, Билл Бизнер стоял рядом с эскимоской.

— Кто капитан? — спросил командир «Шилки», хотя он приметил этого человека в меховой куртке еще на мостике.

— Капитан «Китти» — я, Билл Бизнер, подданный Соединенных Штатов, — вызывающе ответил тот.

«Осел, — подумал старший офицер. — Он полагает, вероятно, что делает услугу Штатам, заявляя, что он подданный Америки…»

— Что за женщина? Почему, увидев ее, кричит эскимоска?

Билл Бизнер все так же дерзко ответил:

— Я не намерен вступать с вами в объяснения, капитан. Мы будем говорить в присутствии консула Соединенных Штатов, если вам угодно заниматься расследованием. — Он надеялся, что мистер Роузен сумеет все уладить.

Между тем женщина в байдаре все кричала, рвалась на корабль.

— Пустите ее на борт, — приказал капитан.

Эскимоска бросилась к дочери.

— Отдайте мне ее! — иступленно взмолилась мать.

Она ощупывала свою дочь, терлась щекой об ее лицо.

Унтербергер, услышав крики, позвонил. Вбежал вестовой.

— Командира с докладом!

— Есть командира с докладом! — и вестовой исчез.

Через несколько минут, выслушав рапорты офицеров и выяснив дело с эскимосской женщиной, капитан второго ранга явился с докладом к генерал-губернатору.

— Приведите ко мне этого разбойника, — приказал Унтербергер.

Увидев генерала, Билл Бизнер помрачнел. Вежливо он уверял, что был на соседнем острове, как известно, принадлежащем Соединенным Штатам, и лишь по особым условиям плавания в этом районе должен был обогнуть остров Большой Диомид с запада, направляясь к мысу Уэльского на… восток. Он также убеждал губернатора, усердно жестикулируя (руки ему уже развязали), что никогда не бывал у азиатских берегов.

— Ваше высокопревосходительство, — раздраженный ложью, обратился к губернатору командир «Шилки», — разрешите огласить вахтенный журнал.

Унтербергер кивнул головой. Капитан подошел к столу, раскрыл журнал «Китти». У Бизнера потемнело в глазах. «Скотина! Даже журнал не успел уничтожить», — мысленно выругал он Вахтенного.

Командир «Шилки» читал:

— «20 июня, 16 часов 07 минут; стали на рейде мыса Беринга. 29 июня, 11 часов 20 минут; вошли в бухту Провидения».

Зашелестел перевернутый лист, и снова запестрели названия заливов, мысов, бухт, среди них — залив св. Лаврентия, Уэном, Наукан, Уэллен, Энурмино, Ванкарем.

— Достаточно, — остановил губернатор. — Судно контрабандистов взять на буксир. Команду — под арест. Дочь вернуть матери, подробно опросить. Следовать к мысу Дежнева. Узников высадить на Чукотском побережье!

…Утром «Шилка» стояла на якоре у скалистого мрачного мыса Дежнева.

На взгорье виднелся эскимосский поселок. С высокого берега жители его рассматривали два корабля.

Бодрый, чисто выбритый генерал-губернатор вышел на палубу. Командир подошел к нему с обычным утренним рапортом.

Послышалась команда: «Вольно!»

— Так вот он, батюшка, каков! — произнес хозяин края, осматривая мыс.

В скалах кричали кайры, то и дело перелетая с места на место. Волны тихо набегали на берег.

Гардемарины, в отдалении прислушивавшиеся к словам старого генерала, принялись тоже тщательно оглядывать мыс, хотя и вышли на палубу значительно раньше губернатора.

Белобрысые брови Ивана Тугаринова были нахмурены. «Двести шестьдесят два года прошло, — подсчитывал он в уме, — с тех пор как этот смелый казак Семен Дежнев прошел из устья Колымы на Анадырь, обогнул северо-восток Азии. А хоть бы какой-нибудь памятник поставили ему… Даже свое нынешнее название «мыс Дежнева» этот скалистый берег получил только двести пятьдесят лет спустя после великого географического открытия. Какое небрежение! — думал гардемарин. — Вот губернатор захватил шхуну и доволен, как маленький. А сколько их ушло, сколько их еще тут бороздит наши воды! Знал бы Семен Дежнев…» Смелая и дерзкая мысль заставила юношу, чеканя шаг, подойти к губернатору.

Однокурсники, матросы, офицеры остолбенели от изумления. Но генерал сегодня определенно был в превосходном расположении духа. Он милостиво обернулся, вопросительно подняв брови.

— Ваше высокопревосходительство! — обратился к генералу юный помор, почтительно остановившись в трех шагах. — Разрешите, ваше высокопревосходительство, — вторично оттитуловал он губернатора, — воздвигнуть на этом мысе крест Дежневу.

Унтербергер пожевал тонкими губами, мясистый нос его шевельнулся.

— Крест? Он похоронен здесь?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Он первый доказал, что Азия и Америка разделены проливом.

— Крест… — губернатор пожал плечами. — А что же он будет означать, этот крест?

— Мы укрепим на нем медную доску, где напишем, в честь кого, кем и когда он поставлен.

«Кем и когда… — мысленно повторил губернатор, изящно поковыряв мизинцем в ухе, — Кем и когда…»

— Что же, это любопытно, — оживился он. — Я одобряю, молодой человек, — он слегка кивнул головой. И, уже было отвернувшись, спросил: — Как ваше имя?

— Гардемарин Иван Тугаринов, ваше высокопревосходительство!

— Превосходно, молодой человек! Я одобряю, — вторично подтвердил генерал. — Но не займет ли это слишком много времени? Медная доска, текст… Нам пора возвращаться во Владивосток.

— Два часа, ваше высокопревосходительство, — с надеждой во взоре, сам не зная, почему определил именно такое время, пылко ответил земляк Ломоносова.

— Два часа — я согласен, — Унтербергер взглянул на свои большие часы и стал продолжать утреннюю прогулку по палубе.

Командир корабля вызвал боцмана. Вскоре в шлюпку грузили цемент, лопаты, якорные цепи, лоток, ведра.

Текст для доски составил старший офицер. Генерал одобрил.

Матросы принялись за дело.

Тугаринов суетился больше всех. Он размечал на мемориальной доске текст, а трюмные острыми зубилами высекали слова. Плотники обтесывали бревна.

Капитан сам сошел на берег и, поднявшись футов на триста, выбрал господствующую на предгорье высоту. Это была остроконечная сопка с небольшой скалой на вершине. У подножия этой скалы и начали копать ямы для основания креста и оттяжек.

Почти все гардемарины были на берегу. Одни пошли поглядеть на туземок, чтобы было потом что рассказать своим приятелям в Петербурге, другие просто прогуливались.

Только трое из будущих офицеров остались на корабле. Они давали советы трюмным и плотникам, одновременно рассказывая им о плавании Семена Дежнева, об открытиях Шелехова, о Русской Америке. Вокруг них собрались комендоры, кок, вестовые.

— Да ну? Неужто и Америку с северо-запада проведали нашенские, русские? — пробасил кто-то из команды.

— Чем же они думали, те царевы министры, коль додумались продать Аляску?

— А что им впервой, что ли, землями да лесами торговать!

— Только, братцы, поспешайте, — забеспокоился Тугаринов. — Слышали ведь: два часа. Не успеем — заштормит того и гляди море, и не станут ждать, уйдут.

— Лишь бы раньше срока не ушли, а так-то мы враз закончим.

И снова застучали молотки по зубилам, засвистели фуганки.

Через два часа генерал поднимался по крутому склону, чтобы лично присутствовать при открытии памятника.

Большой, в семь сажен высоты, крест из двойных брусьев уже стоял на высокой сопке. В три стороны от него тянулись цепные оттяжки, вцементированные в землю. Плотники завинчивали гайки кронштейнов, на которых была укреплена мемориальная доска, пока окутанная брезентом.

Неподалеку стояли эскимосы.

Ровно в десять утра часть экипажа выстроилась у креста.

Взвилась ракета. Офицеры взяли под козырек. Корабль поднял сигнал приветствия и тридцать один раз выпалил из орудий.

Сдернули брезент с блестящей, из желтой меди, доски, обрамленной такими же трубками, и все увидели надпись:

Ниже — такая же надпись по-английски, с той лишь разницей, что датирована она 14 сентября.

Судовой фотограф запечатлел момент открытия памятника.

— Да будет ему вечная память! — сказал начальник края и поздравил команду с достойным славных русских моряков делом.

Спустя четверть часа «Шилка», а за нею и плененная «Китти» выбрали якоря.

В прекрасном настроении, сбросив китель, генерал-губернатор расхаживал по своей просторной каюте и что-то напевал. Его синие брюки с красными лампасами мелькали от двери к иллюминатору.

Из кают-компании доносились голоса гардемаринов: они о чем-то спорили.

Только помор Иван Тугаринов да несколько матросов и офицеров молча глядели на восток. Им казалось, что они различают очертания Русской Америки. И отпечаток горьких дум ложился на их молодые лица.

По хмурому небу ползли тучи. Но непокорное солнце прорывалось сквозь них, и медная доска, установленная в память о Дежневе, вновь пламенела над проливом.