Рубин II

Глава 5

Ордерион

Рубин вскрикнула и начала отбиваться. Ордериону пришлось повалить ее на землю и сжать черные, будто обугленные, запястья…

— Не смотри! — взмолилась Рубин, брыкаясь. — Не смотри на меня!

А Ордерион все равно смотрел. С жадностью изучал любимые черты, испещренные метками силы. Ее веки почернели, как и его когда-то. Ее глаза приобрели алый цвет, как и его когда-то. Ее шея, подбородок, щеки, виски и лоб покрылись метками силы, как и его когда-то.

«И это ты называешь уродством? — вспомнил он ее слова. — Я думала, у тебя носа не будет! Или щеки проваленные! Или бугры сплошные вместо лица!»

Тогда он не понял, что она вовсе не шутила, не подбодрила его, произнося это. Она говорила искренне, потому что… ничего страшного в этих изменениях действительно не видела. Это не уродство. Лицо под ними оставалось прежним. И можно было либо видеть лицо, либо смотреть на маску.

Рубин перестала вырываться и подняла глаза. Красивые. Яркие. Горящие огнем.

Он освободил ее запястья и оперся на локти. Сжал предплечьями ее голову.

— Я люблю тебя, — прошептал Ордерион, прикасаясь к ее щекам губами. — Что непонятного? Что неясного? Почему все нужно проговаривать? Доказывать? Бегать за тобой и останавливать?

— Потому что я не умею читать мысли! — выпалила Рубин.

— Зато душу из меня доставать умеешь! Я цеплялся за надежду до последнего. «Нет, она жива, у нее же дар выживать». Я видел твой выброс маны и потерял связь с тобой через метку. Ты исчезла, растворилась, а я все равно надеялся, что ты выжила. Пытался объяснить себе, почему убегаешь от меня. Корил себя, что не рассказал о своих чувствах до того, как случилась беда! Вдруг ты все же не знаешь? Не веришь? И потому не желаешь, чтобы я тебя нашел? Но дни мчались вперед, и этим мысли сменялись другими. «А что, если я не могу найти тебя, потому что тебя больше нет? Нигде больше нет? Монстры в тумане… Существо убило… Ты не выжила после выброса маны?» Я отмахивался от этих мыслей и продолжал искать. И вот я здесь. Но ты не бросаешься ко мне в объятия, а снова пытаешься удрать. Без тебя я гнию в этом мире. Медленно разлагаюсь, надеясь когда-нибудь обернуться в прах. Вот что ты со мной делаешь. Вот до чего довела!

— Ты не меня любишь. Ты любил… принцессу, — ее глаза наполнились слезами. — Красивую. А я — не она. Я — урод.

— Во-первых, еще раз назовешь себя уродом, — он старался говорить спокойно, — и я повешу юни немоты тебе на шею. Временно, конечно, но все же ты знаешь, как это неприятно. Во-вторых, не единой красотой ты меня манишь. И хотя красота твоя никуда не делать, сколько бы ты не убеждала себя в обратном, я вижу твое лицо и все равно схожу по нему с ума. Оно мое. Лоб, брови, веки, глаза, щеки, губы, подбородок — все мое. Даже если нос исчезнет или все покроется пузырями, твое лицо останется моим. Навсегда. А с лицом твоим вместе и твое тело. Формы, изгибы, вкус твоего рта, запах кожи, пота, в конце концов! Я по всему схожу с ума. И по характеру упертому тоже. По языку, что режет, как нож, и ласкает так, что хочется просить пощады. По шуткам твоим, иногда добрым, а иногда очень даже злым. По твоему желанию бороться до последнего. По твоей способности чему-то еще удивляться в этом жестоком мире. По твоей доброте, которая толкает тебя спасать чужие жизни и рисковать своей собственной. По твоей вере в людей. По твоей жажде справедливости и отвращению к тому, во что превратились мой отец и покойный брат. Так что не нужно мне говорить, что я люблю в тебе только красоту. Я люблю тебя всю. А еще я тебя хочу. И очень соскучился по нашим занятиям любовью. Любовью и утехами по любви. Это, наверное, уже будет четвертое.

— Третье, — подсказала Рубин.

— Да плевать, какое оно по счету...

Он нежно коснулся ее губ. Мимолетно прикусил, утаскивая в свой рот и тут же раскрыл их, подавая язык вперед. Рубин начала отвечать, поглощая его своей нежностью и обжигая страстью, что снова зажглась между ними.

Поцелуй из требовательного превратился в бешеный. Они нападали друг на друга, встречаясь языками на полпути и тут же пряча их в плен своих ртов, чтобы ласкать и терзать, ерзать и впиваться вновь и вновь.

— Гм-гм, — раздалось сверху.

Ордерион медленно оторвался от Рубин и задрал голову, глядя на существо, которое остановилось рядом. Саж и Хорн топтались за спиной существа, недобрыми взглядами наблюдая за нечистью.

— Тебе чего? — спросил принц у существа.

— Опочивальня там, — оно указало куда-то за спину Ордериона. — Здесь, как бы, люди ходят.

Ордерион быстро встал и подхватил Рубин на руки.

— Э-э-э, — услышал за спиной кряхтение Хорна.

— Лошадей сдайте конюху. Эту, — он кивнул на существо, — охраняйте. Ты, кстати, так и не представилась, — Ордерион повернул голову к нечисти.

— Наногибридная система с имплантированным сознанием.

— Существо, короче, охраняйте. Меня до утра нет. Все, свободны, — он снова кивнул и понес Рубин дальше.

— Ее зовут Ди, — подсказала Рубин.

— Ди, — хмыкнул Ордерион. — Существо зовут Ди! — крикнул он остальным.

Ордерион занес Рубин в свою комнату и запер дверь на ключ. Затем усадил принцессу на кровать и начал раздевать.

— Я помогла Сурими убить Атана, — произнесла Рубин, и принц замер с ее сапогом в руке. — Прости, я знаю, что сейчас не лучшее время говорить об этом, но я не могу лечь с тобой снова, держа эту тайну в себе. Я люблю тебя, — сказала она и прижала пальцы к распухшим от поцелуев губам.

Ордерион откинул сапог в сторону и стянул с нее другой. Встал перед ней на колени и взял за руки, крепко сжимая почерневшие ладони.

— Рассказывай, что на самом деле произошло в том лесу, — тихим голосом попросил он.

— Это тяжело, — призналась Рубин.

— Чего ты боишься? Что я отвернусь от тебя из-за этого? Перестану любить? Хотеть? Не перестану, — он пожал плечами. — Честно говоря, я был уверен, что Атана убила ты, а Сурими взяла на себя твою вину. Мне хочется узнать правду, чтобы понять, через что ты прошла. Чтобы знать, почему ты иногда сжимаешь пальцы на правой руке, когда спишь.

— Сжимаю? — удивленно спросила Рубин, поворачивая к нему голову.

— Да.

— Я думала, что ты всегда спишь беспробудным сном и ничего вокруг не замечаешь.

— Не всегда, — он ласково улыбнулся ей. — Расскажи, что мучает тебя. Раздели это со мной, и я постараюсь сделать так, чтобы тебе стало легче. Не знаю, получится или нет, но приложу все силы, чтобы кошмары не снились тебе по ночам.

— Атан перед выездом из замка надышался белой пылью, — произнесла Рубин, глядя в карие глаза Ордериона. — Потом на первом же привале принял добавку. А на втором привале спешился и позвал с собой в кусты Сурими. Она отказалась идти. Тогда он стянул ее с лошади, схватил за волосы и потащил туда сам. Все сидели и смотрели на это. И я среди них, — Рубин судорожно вдохнула, а Ордерион погладил большими пальцами ее запястья, стараясь приободрить. — Уволок он ее недалеко. Сурими сначала отбивалась, а потом притихла. А я все смотрела, как елозит ее голова туда-сюда. И слезы по щекам текли, пока Атан… — Рубин скривилась, подавляя плач. — Я спешилась. Остальные разбрелись по сторонам, делая вид, что их это не касается. На обочине дороге валялся камень с острыми краями. «Тяжелый» — еще подумала я. Подошла к нему и подобрала. Затем приблизилась к Сурими. Атан этого даже не заметил — так был увлечен. Я просто бросила камень рядом с ней и пошла назад, к лошади. А Сурими, — Рубин судорожно втянула воздух, — схватила его и наотмашь ударила Атана по голове. Твой брат только и смог, что захрипеть. Рухнул на Сурими и перестал дышать. Поднялась паника. Воины бросились к нему. Все ругались и кричали. Никто не знал, что делать. На Сурими быстро надели кандалы. И пока искали, во что завернуть тело Атана, один из воинов пырнул ее клинком. Она не сразу умерла. Мучилась несколько минут у меня на руках... — Рубин поджала губы, силясь продолжить рассказ. — Вокруг снова поднялся крик. Кто-то клял воина, который убил фрейлину, кто-то пытался успокоить слуг, которые стали проклинать меня. Никто не заметил, что наступили сумерки. А следом за ними нагрянул и туман, — Рубин виновато опустила глаза. — Я ни разу не пожалела о том, что взяла в руки камень. Но я жалею, что мне не хватило смелости нанести удар самой. Сурими была моей единственной подругой. Единственной, кто знал обо мне все. Нанеси тот удар я, фрейлина осталась бы жива…

— Нанеси тот удар ты, — Ордерион продолжал поглаживать ее запястья, — вас с Сурими доставили бы в Белый замок, и казнь привел бы в исполнение мой отец. Это лучший вариант. А худший: вас обоих убили бы в том же лесу. Не кори себя за то, чего не совершала. Ты принесла Сурими камень и позволила фрейлине самой сделать выбор. А во всем, что случилось, виноват мой брат. И я не прошу его простить. О нет, — покачал головой Ордерион. — Атан понес наказание. Точка.

Ордерион обнял Рубин, позволяя рыдать на своем плече. Он не лукавил, когда говорил о заслуженном наказании. Насилие над слабой женщиной на глазах у собственной жены… В какое животное превратила белая пыль его брата? И кто виноват в том, что Атан таким стал?

Рубин начала успокаиваться, а Ордерион продолжал гладить ее волосы.

— Во время выброса маны я убил очень многих людей, — прошептал Ордерион. — Не тех, кто был в чем-то виноват, а невинных. Я не рассказывал тебе об этом, потому что до сих пор испытываю вину и стыд за то, что произошло. Когда мне исполнилось десять лет, Верховный повелитель силы взялся лично меня обучать мастерству управления маной. Отец отправлял меня в Небесный замок четыре раза в год на один месяц, где я постигал науки и тренировал навыки. Мне нравились те занятия. Было интересно овладевать силой, бушующей на кончиках пальцев по велению собственной воли. А потом я узнал, что существуют целители, ману которых используют для оздоровления и сохранения молодости. И эти целители погибают, когда другие повелители выкачивают из них все до последней капли. Но поразило не это, — Ордерион отстранился и заглянул в заплаканное лицо Рубин, — а то, с какой обыденностью и легкостью Верховный рассказывал мне о сборе маны для юни. Не только целебной, а обо всей мане в нашем мире. И о смертниках, имена которых на юни не пишут. То, что для меня казалось ужасным и несправедливым, страшным и чудовищным, для него было чем-то само собой разумеющимся. Прошло два года. Отец стал отправлять меня в Небесный замок чаще. «Из тебя выйдет превосходный гонец смерти» — повторяли мне все вокруг, даже не догадываясь, что эта участь мне претит. Гонцы смерти — самые сильные среди повелителей. Самые одаренные. Мой отец один из них, как и Верховный повелитель силы. На данный момент мне известно всего о двадцати гонцах смерти. Они служат ордену Повелителей и следят за соблюдением наших законов. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я решил, что достаточно силен для того, чтобы начать самостоятельно заряжать юни. Вооружившись редкой книгой, я заперся в своей комнате в Небесном замке и начал «творить», — он отстранился от Рубин и неодобрительно покачал головой. — Я хотел из обычного камня создать юни света. Как пульсар, только не обжигающий, а заменяющий масляные лампы. Ну и сотворил это, — Ордерион предъявил каменную руку.

— Боги, — упавшим голосом произнесла Рубин.

— Когда понял, что не могу вернуть руку в прежнее состояние, занервничал. Стал искать в книге способы изменения действия маны. А когда не нашел — разозлился на себя за беспомощность. Пришлось идти на поклон к Верховному и признаваться, что стащил книгу из библиотеки и проводил незаконные эксперименты в своей комнате. Наказание меня не волновало: я хотел вернуть руку. Но Верховный знал, что наказать меня нужно, и сделал это по-своему. Он привел меня в зал спящих. Там заботливые волхвы ухаживали за теми, чьи силы использовались для создания разных юни. Всего тридцать два повелителя силы и десять волхвов, — Ордерион тяжело вздохнул. — Среди спящих там находилась и одна целительница. Дева, лет шестнадцати, зальтийка с темной кожей и вьющимися волосами. Верховный подвел меня именно к ней. «Ты наделил живое свойствами камня, и я даже не уверен, что нам хватит всех ее сил, чтобы обратить эти изменения вспять», — сказал он и протянул руку к зальтийке. Дева завопила так громко, будто и вовсе не спала, пока Верховный черпал из нее ману, заряжая камень и превращая его в исцеляющую юни. — «Нет — закричал я. — Ненужно. Я останусь с такой рукой». — «Научись с благодарностью принимать помощь тех, кто создан для того, чтобы служить», — ответил Верховный и продолжил убивать деву. А я понял, что не могу на это смотреть. Вот тогда у меня и случился выброс маны. Гнев на Верховного, беспомощность перед законами ордена, злоба на себя за собственную глупость вылились в мощнейший выброс света, накрывший всех вокруг. Верховный успел локализовать этот выброс и пострадал сам, получив ожоги всего тела. А тридцать два спящих повелителя и десять волхвов обратились в пыль.

— Боги, — прошептала Рубин и прижала ладони к лицу Ордериона.

— После выброса я утратил сознание и рухнул рядом с Верховным, — продолжил рассказывать Ордерион. — Пришел в себя, когда зал уже заполонили повелители из ордена. Они оказывали помощь Верховному, а напротив меня стояли двое гонцов смерти. Один из них занес руку, чтобы меня убить, а другой перехватил ее налету и произнес: «Не надо. Судьбу повелителя с такими способностями должен вершить Верховный, а не мы с тобой». Первый не стал ему перечить. Меня заперли в тюрьме и отправили гонца к отцу с вестями о том, что я натворил. Спустя два дня тот приехал в Небесный замок. Все ждали, когда Верховный, которого лечили волхвы, огласит решение на счет моего будущего. Верховный заключил с отцом соглашение, и я остался жив. Меня обязали жить взаперти в течение двух лет и под руководством Верховного и других гонцов смерти постигать науку об управлении маной дальше. Год спустя Верховный предложил мне восстановить внешность с помощью вновь найденных целителей, но я отказался. Действие исцеляющей маны можно принять только с добровольного согласия, а я и без того погубил слишком многих. Еще через год мне позволили вернуться домой, в Белый замок. Но не просто так. Согласно соглашению между Верховным и моим отцом, в любой момент отец мог призвать гонцов смерти, чтобы меня убить. Любое неповиновение, угрозы, странное поведение — и отец обязан был принять меры. А если ослушается — будет сам держать ответ перед Верховным. И вот мы двое оказались в одной упряжке. Я был зависим от отца, отец — от меня. А Верховный держал поводья и делал вид, что ничего не произошло.

— Это ужасно, — прошептала Рубин.

— Возможно, — пожал плечами Ордерион, — но к моменту возвращения в Белый замок я уже смирился с тем, что никто в этом мире на самом деле не свободен. Увидев меня в обличие, которое подарил выброс маны, Галлахер и Атан ужаснулись. — Ордерион снисходительно улыбнулся, вспоминая об этом. — Поданные, завидев меня, бросались кто куда. Не знаю, что пугало их больше: мой облик или сила, которая скрывалась за ним. Думаю, что все же облик, — хмыкнул Ордерион. — Поползли слухи о том, как я выгляжу. Они быстро разнеслись по всей Инайе и за ее пределами. Поначалу меня это не особо заботило, но потом я еще немного подрос и понял, что меня чураются девы. А нравиться девам хотелось, — он лукаво прищурился. — Так появился дер Ерион. Почти я, но с длинным носом, который тебе так претил. До сих пор в ордене я нахожусь на особом счету. Да, я гонец смерти. Да, мне приходилось убивать и после того, что со мной произошло. Но все те люди и повелители силы были виновны в преступлениях против ордена и, самое главное, против людей. Я до сих пор в долгу перед гонцом смерти, который пощадил меня. Я всегда считал, что отец тоже у него в долгу. Но мой родитель, очевидно, об этом позабыл. Тем гонцом смерти, что пощадил меня, был твой отец Рубин. Поэтому в нашем послании я попросил его о помощи. Еще раз.

— Потому что однажды он уже тебе помог, — прошептала Рубин. — А меня ты защищал перед Луаром, потому что…

— Потому что любил, — перебил ее Ордерион. — Не ищи других причин. Их слишком много. Главная — это та, что я полюбил тебя. Я не знаю, милая моя принцесса, что будет с нами дальше. Не верю я существу, что просит о помощи. Оно хитро и умно, и ведет себя слишком…

— Нахально, — закончила мысль Рубин. — Это существо сравнивает себя и свой народ с богами. Оно говорит, что это они создали наш мир. Мы угодили в туман по дороге сюда. И я видела, как Ди создавала предметы из воздуха. И еще у нее было странное окно. Она нажимала на пластинку из шариков, и в окне появлялись символы, точно такие же, как в твоих книгах.

— На языке повелителей силы? — Ордерион нахмурился.

— Да. Мы с Хейди следовали за существом, потому что боялись вернуться к вам с Галлахером. Опасались, что вы снова запрете нас в Белом замке и выход оттуда мы уже никогда не найдем.

— Милая, — Ордерион склонил голову на бок.

— Я видела белую комнату, Ордерион. Видела в ней твоего отца и Миру. И какую-то обнаженную девицу на коленях перед Луаром.

Ордерион поморщился.

— Извини, я должен был рассказать тебе о забавах Миры и Луара. Но не знал, как это сделать.

— Я случайно увидела. Искала тебя, чтобы попросить дозволения выйти в город на прогулку вместе с Хейди. Но заплутала на первом этаже замка и… — она опустила глаза. — Я подумала, раз Луар и Мира делают такое, то что делаешь ты? И что ждет меня, когда я выйду за тебя?

— Меня в тех комнатах никогда не было! — повысил тон Ордерион. — И никогда не будет! Ни в тех, ни в других, подобных им!

— Я верю тебе, — Рубин уткнулась лбом в его лоб, — А еще я соскучилась по утехам.

— Правда? — улыбнулся Ордерион. — А я-то думал, что ты соскучилась по мне.

— Градус дерзости умерь, а то окажешься в коридоре, — предупредила Рубин.

— Но ты же тогда сама сильно расстроишься. — Он лизнул кожу на ее шее, и Рубин закрыла глаза.

Его ладони поползли по ногам, закрадываясь под юбку платья и нижнюю рубашку. Ордерион нащупал завязки на ее поясе, развязал их и рванул штаны вниз вместе с бельем.

Рубин даже ойкнула, настолько резким было его движение. Штаны и белье улетели за спину, а теплые ладони вернулась на обнаженные ягодицы. Рубин замлела, предвкушая моменты единения.

— Ложись, — повелевал Ордерион, подтягивая ее за бедра на край кровати.

Рубин покорно легла, пытаясь свести ноги.

— Нет-нет, моя принцесса, — Ордерион забросил подол ей на пояс. — Расслабься.

— Ты что задумал? — она вскинула голову, глядя на него своими алыми глазами.

Ордерион наклонился и лизнул внутреннюю поверхность бедра Рубин.

— О-о-ой, — застонала она.

— Да, моя принцесса, сейчас будет о-ей-ей.

Он намеренно не стягивал с нее платье. По себе знал, как это трудно смотреть на свое собственное измененное маной тело. И как вдвойне сложно показать его тому, к кому испытываешь чувства. Он не желал, чтобы Рубин сейчас застеснялась его. Чтобы думала о том, как выглядит ее кожа, сколько отметок силы на ней и как эти рубцы будут ощущаться под его пальцами. Подобные мысли о собственном теле терзали Ордериона, когда он раздевался перед ней в поле. Они волновали его, когда он поутру забрался рукой под ее рубашку. И единственным способом избавиться от мыслей оказалось простое решение спать голым рядом с Рубин. Будто вызов самому себе, но тем не менее ни разу она не смутилась его наготы. Однако для всего нужно время и принятие. Он не собирался ее торопить. Пусть забудется, отдаваясь во власть его пальцев и губ. Пусть расслабится, получая удовольствие от его ласк. А потом, когда протяжно застонет в сладкий момент, он разденет ее, чтобы самому все увидеть. Прочесть все знаки на ее теле и поцеловать их точно так же, как целовал сейчас.

Рубин не сдвигала ноги, позволяя его языку без препятствий скользить вверх и вниз. Ее клитор набух и налился, а прикосновения губ к нему вызывали дрожь и охи. Ордерион едва не прикусил его, втягивая в свой рот, а Рубин всхлипнула, хватаясь за покрывало. Аромат ее удовольствия будоражил фантазию, отражаясь пульсом в висках и паху. Он бы мог расстегнуть штаны и войти в нее одним толчком, чтобы спустя несколько резких движений почувствовать, как она кончает вместе с ним. Но сначала хотелось ее раздеть. И исследовать. И поцеловать. И ублажить так, как он это делал.

Ордерион снова обвел ее клитор языком и начал посасывать его, как когда-то делал с ее грудью. И Рубин прогнулась на кровати, оглашая это действие громким стоном. Метки на ее бедрах засветились и Ордерион понял, что так ей нравится больше всего. Пальцы коснусь влаги и плавно скользнули в теплоту Рубин. Она снова застонала, прогибаясь в пояснице, а он, тем временем, нашел одну точку и стал на нее давить. Несильно, но настойчиво, так, как будто вовсе не пальцами сейчас был в ней. Рубин вспыхнула, словно пульсар. Волна маны прошла сквозь него, даря удовольствие, вливающееся в пах. Еще одна волна. И снова.

Рубин заметалась по постели. Ордерион, не отрываясь от клитора, усиливал натиск до тех пор, пока она яростно не простонала в вспышке света, ритмично сжимая внутренними мышцами его пальцы.

«Ох, дева… Ты так восхитительна!» — подумал он и начал раздеваться.

Рубин

Было волнительно. И страшно. Она лежала, расслабленная после его ласк, и знала, что сейчас он стянет с нее платье и увидит… Увидит все, что сделала с ней мана. Шуршала одежда у изножья кровати. Ордерион раздевался, особо никуда не спеша. А Рубин терпеливо ждала. Ждала, когда он стянет с ее плеч наряд и рассмотрит все, чего страшилась она.

Прогнулся матрац. Обнаженный Ордерион забрался на него и навис над Рубин. Он смотрел на ее лицо. Рассматривал, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, будто примерялся перед тем, как найти в себе силы опустить глаза и начать исследовать все остальное.

— Моя дева, прекрасней тебя повелительницы силы не существует, — Ордерион улыбнулся.

Ласково, заботливо, без насмешки. Рубин сжала губы и опустила глаза.

— Присмотрись получше: вдруг ты ошибся? — тихо сказала она.

— О нет, разве я могу ошибаться, когда речь идет о тебе?

Его пальцы коснулись ткани платья на плечах и потянули вниз вместе с нательной рубахой. Еще чуть-чуть, и грудь окажется на воле, вздымаясь слишком часто в пылу волнения и страсти.

Ордерион мягко повернул Рубин на бок и начал расстегивать мелкие пуговицы на спине. Неспешно, ритмично, будто отсчитывал секунды до боя часов. Десять, девять… три, два, раз. Он стягивал ее платье с рубашкой дальше, вызволяя из неволи руки и грудь. Ткань скользила по коже под натиском его пальцев, и Рубин закрыла глаза, отдаваясь во власть их воли. Рывок — ее час пробил.

Она все еще лежала на боку, глядя пустым взглядом в точку — завиток на резной спинке кровати. Будто здесь и не здесь одновременно. Будто красивая и уродливая в один и тот же момент. Дева с даром, спасающим жизни, и повелитель, утративший контроль над собой.

— Посмотри на меня, — попросил Ордерион, аккуратно поворачивая ее на спину.

Рубин медленно перевела взгляд на него.

— Что ты чувствуешь? — спросил Ордерион, касаясь рубцов на ее животе.

— Нежность, — ответила она.

— Дева моя, я люблю тебя, — произнес он, глядя ей в глаза, и Рубин не выдержала.

Она зарыдала.

Когда-то видеть прекрасное тело в отражении было чем-то само собой разумеющимся. Рожденная красивой, Рубин с жалостью взирала на тех, кому такой подарок богов не достался. От того при первой встрече с Хейди у Рубин возник вопрос: почему принц Галлахер женился на этой деве? Беда в том, что Рубин нравилось быть красавицей. А вот когда красота ушла… Поначалу это не слишком сильно опечалило ее. Все-таки она выжила и выбралась из вод, что уносили ее жизнь вновь и вновь… Рубин спасла Хейди. Рубин знала, что нужно и дальше бороться за жизнь. Не было времени скорбеть над утраченной красотой. А потом она узрела свое новое отражение в ручейке, и внутри что-то оборвалось. Пути назад не осталось.

Ордерион сам сказал, что излечить целителя после выброса маны способен лишь другой целитель. Но разве можно отнять у кого-то даже часть жизни ради того, чтобы вернуть себе прежний облик? Рубин никогда бы на такую святыню не покусилась. Одно дело спасти Хейди самой, добровольно, и совсем другое искать способ вернуть себе… красоту.

И ведь Рубин отказалась от идеи найти Ордериона не только потому, что тот мог снова запереть ее в Белом замке. Права была Ди, когда сказала, что дело во внешности… И теперь, лежа обнаженной перед Ордерионом, перед ее принцем, который вернул себе утраченный облик, она чувствовала себя еще более страшным созданием, чем несколько мгновений назад.

Мягкие мужские губы прикоснулись к щеке. Ордерион собирал ее слезы, тонкой пленкой разнося их по рубцам, следующим на шею. «Любят не только за красоту — повторял внутренний голос, пытаясь успокоить. — Уж кому, как ни тебе, об этом знать?». — «А за что еще?» — спросила она саму себя. — «За то, кто мы есть», — ответил голос и замолчал.

Мягкие губы Ордериона исследовали путь от шеи к надплечью, истерзанному метками силы. Словно жгуты, рубцы сковывали все ее тело, не позволяя вырваться из пут маны и отказаться от ее даров. Но принцу словно было на это наплевать. Он прокладывал новые любовные пути по этим жгутам, бережно касаясь кожи и стелясь над ней дымкой нежности.

Страсть — она другая. Вспыхивает ярко и жжется постоянно, ведя за собой в сторону плотского наслаждения. А здесь, в его касаниях и ласке ничего обжигающего не было. Будто Ордерион позволил им двоим ненадолго остыть, дабы рассмотреть, что скрывал за собой пожар их отношений.

И Рубин распахнула глаза, повернув голову к Ордериону, что уже целовал кончики ее обугленных пальцев.

— Тебе не претит их касаться? — спросила Рубин, не таясь.

— А тебе не претят прикосновения холодного камня? — Он прижал ее черную ладонь к своей щеке и накрыл ее каменной рукой.

— Нет, она же твоя, — ответила Рубин, глядя в его темно-карие глаза.

— Тогда почему считаешь, что мне могут быть неприятны касания твоих рук?

Рубин промолчала.

— Я вижу тебя настоящую, моя принцесса. — Он тяжело вздохнул. — И мне грустно, что под этой маской ты больше не видишь себя. Я долго жил с теми же страхами. Ты помогла мне их побороть, а теперь я хочу помочь тебе избавиться от них. Для меня ты — самое прекрасное создание, что существует в нашем мире. Была им и останешься навсегда. Мне неведомо будущее и то, найдем ли мы способ вернуть тебе прежний облик. Но я не желаю, что бы ты зависела от него. Не становись рабыней своего отражения: ты слишком мудра для такой уязвимости.

— Это тяжело. — Рубин поджала губы, силясь снова не заплакать.

— Кому, как ни мне об этом знать? — Ордерион отпустил ее руку и коснулся каменными пальцами живота.

Они заскользили вверх. Гладкие, холодные подушечки замерли, так и не достигнув груди. Ордерион прижал к животу Рубин другую руку, здоровую. Теплая ладонь устремилась вслед за холодной и тоже замерла на полпути.

— Меня печалит, что я никогда не смогу ласкать тебя правой рукой, потому она вечно ледяная, — признался Ордерион. — Но я рад, что моя левая рука осталась прежней. — Принц накрыл ее грудь ладонью здоровой руки. — С другой стороны, мои прикосновения к твоей коже всегда будут контрастными. Жаркими, — Ордерион сжал пальцами ее сосок, — и вызывающими дрожь, — каменная ладонь сжала грудь.

Принц наклонился и поцеловал горошину соска.

Рубине едва сдержалась, чтобы не застонать. Часть меток на ее коже блеснули золотым и тут же погасли.

— Я еще вернусь к ней, — пообещал Ордерион, приподнимаясь, и повел ладони к плечам Рубин.

Проскользил пальцами по ключицам, по ямочкам под ними, обвел контуры суставов, пробежался по рубцам, оплетавшим руки. Спустился к обугленным кистям.

— А теперь все то же самое, только языком, — предупредил он и склонился над Рубин, плавно скользя по коже, словно по замерзшей водной глади, испещренной стальными лезвиями коньков.

Рубин вжалась затылком в покрывало, наслаждаясь лаской. Принц скользил и останавливался, чтобы подарить коже тепло своих губ. Рубин поняла, что на ее теле, кроме груди и того, что скрыто между ног, весьма много других мест, жаждущих его прикосновений. Будто вся она состояла из этой карты легко возбудимой местности, которую только что открыл Ордерион.

И пусть в предыдущие разы он не забывал ее гладить и целовать, все же… Все же сейчас он делал это иначе. Вдумчиво, неспешно, не позволяя страсти диктовать свою волю, хотя, боги свидетели, его возбужденный орган явно требовал немедленного удовлетворения.

Поцеловав кончики пальцев на другой ее руке, Ордерион склонился над грудью Рубин, лизнул напряженный сосок и тут же замер над ним. Рубин поерзала бедрами по покрывалу, пытаясь унять жгучую потребность его немедленно присутствия в ней, и чуть приподнялась, подставляя грудь под ласки.

Ордерион намек понял и поцеловал сосок, снова отстраняясь и нависая сверху. Рубин, закипая от желания, чтобы он сжал ее грудь и начал посасывать, вся вспыхнула. Метки на теле разом превратились в золотые, вызвав у Ордериона плотоядную ухмылку.

Рубин снова подала грудь ему навстречу, но принц лишь приподнялся выше, едва не вызвав у нее праведное возмущение.

— Скажи, чего тебе хочется, — плутовски заявил он.

— Поцелуй ее! — выпалила Рубин, позабыв о стеснении.

— Так? — Он наклонился и поцеловал кожу близ ореола.

— Почти, — разочарованно сообщила Рубин.

— Может быть, вот так? — Губы принца прижались к розовому полотну у горошины соска.

— Уже горячее, — подсказала Рубин, — но все же мимо.

Ордерион бросил на ее лицо хитрый мимолетный взгляд, коснулся губами соска и снова приподнял голову.

— Ты хотела вот так? — он с вызовом прищурился.

Рубин, полыхая не то от стыда, не то от возбуждения, глядела на него алыми глазами, желая испепелить наглеца своим негодованием.

— Ты знаешь, чего я хочу! — выпалила она на одном дыхании.

— Я не читаю мыслей, — он пожал плечами и лизнул ее сосок, намеренно касаясь напряженным органом бедра.

— Боги, да возьми ее в рот, наконец! — воскликнула взбешенная Рубин.

— Ох, дева, где же ты стыд растеряла? — широко улыбнулся он, резко сжал ее грудь и впился в нее, как она того хотела.

Рубин громко застонала, снова вспыхивая золотым. Ордерион настойчиво, но все же нежно посасывал ее грудь, лаская сосок языком и позволяя себе касаться его зубами. И это заставляло Рубин ужом скользить по покрывалу, выгибаясь и елозя бедром по его напряженному органу.

Ордерион оторвался от одной ее груди и атаковал другую. Без вопросов, промедлений и предварительных ласк. Просто сжал и впился в нее с новой силой, все больше и больше распаляя Рубин.

Ладони принца вновь вернулись к ее животу, чтобы спуститься к бедрам и погладить их.

— Хочу тебя! — простонала Рубин, цепляясь за покрывало. — Немедленно!

Ордерион поднял голову и затуманенным страстью взором уставился на ее лицо.

— Я еще собирался ноги твои обласкать…

— Их на потом оставь! — приказным тоном выдала она.

Ордерион сжал ее бедра и резко развел их, устраиваясь между. Рубин потерлась о него, недвусмысленно предлагая не останавливаться.

— Ну что ты творишь? — прошептал он ей в губы. — Я же так и опозориться могу.

Рубин снова бесстыже потерлась внизу, будто бросая вызов.

— Моя нетерпеливая принцесса…

Ордерион впился в ее губы и одним движением наполнил податливое тело. Застонали оба. И вспыхнули.

Они не меняли позы. Как в первый раз. Будто в поле, но уже нет. И трудно было оторваться от его губ, и томительно не стонать в ответ на каждый толчок. Страсть кипела, обдавая испариной кожу. Она стелилась ароматом здешнего мыла и трав, струилась светом по меткам силы, загоревшихся на их телах. Она обжигала касаниями рук и ладоней, пронизывала маревом все предметы вокруг и вспыхивала в такт их движениям.

Стоны стали громче, прерывая их затяжной поцелуй. Свет стал ярче, а наслаждение острее. Стрелки часов продолжали отсчет до боя. Десять, девять… три, два, раз… Шум ветра за окном, шорох покрывала на кровати, игра светотени на стенах, прикосновения растрепанных волос Ордериона, разметавшихся по плечам, волны маны, расходящиеся по сторонам, — все слилось в одно целое, даря гармонию и единство тел и душ.

Ордерион застонал ей в шею, даря свое семя, а Рубин изогнулась под ним, вспыхивая от блаженства и экстаза. Все правильно и одновременно бесстыдно. Все так, как задумано кем-то, но воплощено ими.

Рубин закрыла глаза, наслаждаясь моментом. Ордерион скатился на бок и увлек ее за собой.

Они молчали. Долго. Принцесса открыла глаза и рассматривала его профиль, нежась в объятиях и думая о том, что сейчас она счастлива. Ордерион перебирал пальцами ее волосы и сам себе улыбался, глядя куда-то в потолок.

— Надо пожениться, — внезапно произнес он и повернул голову к ней. — Выйдешь за меня, моя дева?

Рубин захлопала ресницами, будто с ее нынешним лицом это могло придать взгляду невинное удивление.

— Не ради мира между Инайей и Туремом, — покачал головой Ордерион. — Не потому, что кто-то тебе приказал. А потому что я люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей. Женой, любовницей, подругой, моим светом, сокровищем и обязательством — моей во всех смыслах и во всех мирах.

— Я тоже люблю тебя, — сдавленно прошептала Рубин.

— Я буду считать это первой частью твоего ответа, — он улыбнулся, заправляя прядь волос ей за ухо. — А теперь продолжай, — наклонился и прижался лбом к ее лбу.

— Конечно, я выйду за тебя, — ее глаза наполнились слезами. — Ты меня совращаешь и склоняешь к грехопадению. Регулярному. Жениться на мне теперь — твоя святая обязанность.

Ордерион отстранился и громко захохотал.

— Рада, что развеселила тебя своим согласием, — в шутку бросила она и хотела встать, но Ордерион подхватил ее за талию и прижал к себе.

— Не время сбегать, моя дева. Настоящее грехопадение только начинается.

— Правда? — она пытливо вскинула брови.

— О да, — многообещающе закивал он. — Сейчас начнутся разнообразные позы. Поверь, тебе понравится.

— Ну и самоуверен же ты! — она игриво толкнула его в грудь.

— Я слов на ветер не бросаю, моя дева. Готовься: ночь длинная, а я три недели на голодном пайке состоял. По твоей вине, кстати. Так что не спорь, а расслабься. Удовольствия будет много!