Случай в Кропоткинском переулке

ГРОЗНЫЙ. КАПИТАН ТАМАЕВ

В кабинете майора Аслаханова собралось четверо. Они сидели за длинным полированным столом, стоявшим вдоль окна. Поверхность стола нестерпимо сияла, отражая лившийся с улицы солнечный свет. Аслаханов откинулся в на спинку потёртого кресла и, чуть наклонив голову набок и поглаживая указательным пальцев тонкие чёрные усики, смотрел на капитана Тамаева.

— Из полученной информации, — докладывал Тамаев, — можно сделать вывод, что Юдин давно был морально готов покинуть нашу страну. Комплекс собственной неполноценности, или я бы сказал, комплекс нереализованности развил в нём активное недовольство своей судьбой…

— А в чём он не реализовался? — майор Аслаханов был худощав, с острым носом, тонкими губами, густыми бровями, тяжёлым гипнотическим взглядом.

— По словам некоторых его школьных и армейских товарищей, Юдин хорошо рисовал, но почему-то не решился пойти в художественное училище. Выбрал МВД.

— Ясно, — кивнул майор, — очередной неудавшийся гений.

— Ну а причиной своей «несложившейся» судьбы он прежде всего считал Советский Союз. Он не раз в разговорах упоминал об этом, неоднократно рассказывал о своей мечте перебраться в Финляндию.

— Почему именно в Финляндию, Гелани Оптиевич?

— Юдин вбил себе в голову, что он угро-финн и что наше государство растоптало его народ, его корни…

— Знакомая песня.

— Родственники у него дальние обнаружились в Финляндии, это сыграло свою роль. Ну и вообще…

— Ну и вообще, — кивнул Аслаханов. — И как же наши коллеги из МВД проморгали такого неблагонадёжного? У него же явный сдвиг по фазе… Впрочем, что теперь об этом? — Аслаханов поднялся из-за стола и подошёл к приоткрытому окну. Он проговаривал слова медленно, будто размышляя не только над тем, что он говорил, но и над чем-то другим, более важным. За его спиной висел на стене портрет Феликса Дзержинского; узкое лицо председателя ЧК смотрело прямо на собравшихся, взгляд был холодным, в прищуренных глазах угадывалось неудовольствие.

— Итак, товарищи, что мы имеем? — продолжал майор. — Исходя из того, что на руках застреленного Тевлоева и на коврике в машине обнаружены микрочастицы золота, следует сделать вывод, что Тевлоев изъял золото из своего тайника. Это означает, что золото теперь у Юдина, — майор вернулся за стол. — Юдин намерен покинуть пределы нашей страны. Вопрос — как? Первоначально мы предполагали, что он пойдёт по маршруту Тевлоева: в Турцию через Батуми, благо этот путь был ему известен досконально по материалам дела Тевлоева. У пограничников там имеются все ориентировки. Но теперь… Получается, что мы работали не в том направлении, которое должны были разрабатывать. А не упустили мы его?

— Нет, Султан Абуевич, — решительно качнул головой Тамаев. — Юдин хоть и молодой офицер, но всё же не человек с улицы. Он прекрасно знает, что сразу после его исчезновения из части по всей стране был объявлен розыск. А какие силы в этом бывают задействованы, Юдину хорошо известно… Я уверен, что он где-то отлёживается.

— Затаился? Что ж, будем надеяться, что он ещё не ушёл через границу, — майор некоторое время смотрел молча на своих сотрудников, переводя взгляд с одного на другого. — Раз у него на уме Финляндия, значит его надо ожидать скорее всего на советско-финской границе.

— Его бывшие одноклассники сообщили, что Юдин несколько раз ходил на охоту в тамошние леса, так что припограничные места он более или менее знает.

— Понятно… Кстати, Гелани Оптиевич, — Аслаханов взял двумя пальцами карандаш и ловко принялся вращать его, словно мельничными лопастями, — а вам удалось посмотреть, действительно ли Юдин хорошо рисует?

— Он давно не рисует, Султан Абуевич. Уже в армии забросил рисование. А от школьных лет кое-что сохранилось. Да, я видел, но не скажу, что это рука большого мастера. Так многие умеют… Вот, я привёз некоторые рисунки, — Тамаев развязал тесёмки картонной папки и вынул из неё десяток бумажных листов.

— Ну-ка? — сотрудники с интересом разобрали рисунки.

— Ничего особенного, — Аслаханов внимательно разглядывал карандашные работы. — Качественно, но всё-таки ничего особенного… Знаете, обидно было бы, если б это и впрямь был загубленный талант… Но тут я не вижу ничего гениального, хотя рисовать умеет… Может, я ошибаюсь, товарищи?

— Это, конечно, не картины. Скорее просто наброски, — ответил Тамаев. — Но картин у Юдина не было. Не успел… Я-то полагаю, что ему недоставало терпения. Он больше любил развлекаться, чем работать.

— Что ж… Надо в Москву отправить шифровку…

— Я сделаю.

— Хорошо… Теперь к другому вопросу, — майор Аслаханов отодвинул рисунки. — Послезавтра из Москвы к нам приезжает делегация иностранных журналистов. Четыре человека, их сопровождает корреспондент газеты «Правда». Кому-то в Москве пришла в голову светлая мысль показать Грозный иностранным журналистам, — Аслаханов скептически улыбнулся. — Так что надо организовать им встречу, повозить по району, показать с лучшей стороны. Гелани Оптиевич, возьмите на себя этот вопрос, побудьте их гидом. В составе этой делегации должен приехать английский журналист Тед Малкович, в действительности сотрудник британской разведки, кстати сказать, настоящий знаток истории Северного Кавказа и большой любитель Авторханова[25]. Так что уделите ему особое внимание. Имейте в виду, что Тед Малкович прилично говорит по-русски… Детали этого дела обсудите с капитаном Джамалдаевым, — Аслаханов кивнул в сторону лобастого мужчины, сидевшего по левую руку от Тамаева.

— Ладно, — кивнул Тамаев и с сожалением подумал, что приезд иностранцев выпадал на воскресенье, значит, опять не получится провести выходной день с семьёй.

— Гелани Оптиевич, — заговорил Джамалдаев, — я полагаю, что вас надо будет представить как инструктора горкома партии…

— Товарищи, вы уж как-нибудь в рабочем порядке решите это, — майор постучал пальцами по столу. — Если ко мне вопросов нет, то на сегодня все свободны.

Возле своего дома Тамаев увидел сидевшего на лавке Мусу Докаева, соседа по подъезду.

— Здравствуйте, дорогой Муса Султанович, — Тамаев остановился. — Что грустишь в одиночестве?

— Ай, Гелани Оптиевич! Рад видеть вас, — Муса с готовностью встал и протянул руку. У него было невероятно печальное от рождения лицо, будто он явился в этот мир, чтобы воплощать собой всю скорбь человечества. — Давно не виделись. Уезжали?

Тамаев кивнул.

— Я тоже уезжал, — Муса указал рукой на скамейку, предлагая место. Он был лет на восемь старше Тамаева, но всегда держал себя с ним предупредительно и с подчёркнутым уважением, как если бы общался со старшим. Он знал, что Тамаев работает в КГБ. — Ездил к родственникам.

— Далеко?

— В село Алхазурово.

— Что-нибудь случилось? — Тамаев спросил из вежливости. Он хорошо знал, что Муса не умел слушать собеседника. Он был из тех, о ком говорят, что они не закрывают рта. Когда кто-то пытался рассказать о своём, Муса словно запирался, темнел лицом, отстранялся. Он был неспособен слушать. Его интересовал только он сам и его работа, при этом область его знаний была исключительной узкой: он преподавал историю КПСС и досконально знал жизнеописание Ленина. Раньше он мог говорить на эту тему бесконечно долго, но в последнее время Муса сильно сдал, измучившись заботами о сыне-алкоголике, которого он безумно любил.

— Ездил уговаривать сына лечиться, — доложил Муса и трагически воздел руки к небу. — Жена хочет уйти от него…

Они посидели перед подъездом минут пятнадцать, затем Тамаев, отдав дань уважения соседу, поднялся.

— Пойду домой, Муса Султанович, — сказал он, потягиваясь. — Проголодался очень. Жена, должно быть, заждалась…

Его жену звали Мадина. Она выделялась редкой красотой, была воспитана в семье старых строгих традиций, очень трепетно следила за домашним уютом и нежно любила детей — Тимура и Зарету. Тринадцатилетний Тимур рос настоящим разбойником, часто приходил с улицы в синяках и в рваной рубахе, что крайне огорчало Мадину.

— Кем он станет, — сокрушалась она, — с таким-то характером? Ой, накличет он беду на нашу голову.

Зато Зарета пошла характером в мать — застенчивая, тихая, немного боязливая. Перед самой командировкой Тамаева в Петрозаводск ей исполнилось пятнадцать лет. Поглядывая со стороны на своих детей, капитан Тамаев видел, что Тимур и Зарета принадлежали противоположным полюсам человеческих страстей. Ему нравилось, что Тимур был бойким мальчиком.

— Жили б мы в другие времена, — не раз говаривал он, ласково потрёпывая сынишку, — стал бы ты знатным вождём, Тимур. Людей водил бы в набеги…

— А почему в другие времена? Почему сейчас нельзя? Чем сейчас хуже? Разве я не джигит?

— Джигит, — соглашался Тамаев, — но каждая эпоха, сынок, требует от джигита новых качеств. Когда-то надо было решать споры с помощью клинка и никак иначе. Теперь же пришло время интеллекта, — Тамаев постучал себя по лбу указательным пальцем.

— Интеллект — это ум?

— Да, ум. Настоящий джигит должен уметь хорошо думать.

— Я много думаю, папа. Мне, знаешь, сколько думать приходится, чтобы справиться с Витькой Соломатиным? Да и Джанибекова просто так не свалишь. Надо придумывать, где их подкараулить.

— Так ты только исподтишка, что ли, на них нападаешь? — нахмурился Тамаев. — А я думал, что ты честно дерёшься.

— Я честно! — Тимур взвился от негодования. — Просто они сильнее, поэтому я в засаде жду.

— Настоящий джигит так не поступает.

— А я поступаю! Поступаю, чтобы победить! Вот так!

— Послушай, Тимур, — отец повернул к себе голову сына, — мы живём в таком государстве, где главным должно быть чувство товарищества.

— Почему?

— Так положено, сынок, — пожал плечами Тамаев. — Наша страна прошла долгий и тяжёлый путь. На долю нашего народа выпало много несчастий, мы прошли сквозь революции и войны, — он нахмурился, подбирая слова. — Мы много дрались раньше, но раньше были иные понятия о чести, о долге, о дружбе. Теперь мы должны жить мирно, по-добрососедски, уважать других, чтобы уважали нас.

— Мы — это чеченцы?

— Мы — это советский народ.

— Папа, но разве настоящий мужчина может жить, не сражаясь?

Последнее время Тимур с упоением читал один за другим романы Майн Рида, а на его столе постоянно лежала книга Льва Толстого «Хаджи Мурат», зачитанная едва ли не до дыр. Однажды отец, стоя в комнате сына, полистал «Хаджи Мурата», и потрёпанная книжонка раскрылась на странице, где карандашом были подчёркнуты строки: «Хаджи Мурат всегда верил в своё счастье. Затевая что-нибудь, он был вперёд твёрдо уверен в удаче, — и всё удавалось ему». Это пометил мальчик тринадцати лет. Капитан Тамаев задумался. На первый взгляд, не было ничего особенного, ничего экстраординарного в поведении сына, однако обострённым чутьём прирождённого чекиста Тамаев чувствовал, что за беспрестанными драками сына стояла не просто мальчишечья гордость, но таилось нечто другое — затаённая какая-то злоба, которую мальчик срывал на своих сверстниках.

— Мне кажется, что тебе пора пересмотреть твоё поведение, сынок, — произнёс Тамаев, стараясь сказать так, чтобы его тон был многозначительным, но не оскорбительным. — Ты беспокоишь людей, на тебя слишком много жалоб.

— Мужчина должен сражаться, — запальчиво повторил Тимур и сжал кулаки.

— А ты разве сражаешься? — в голосе Тамаева появилось раздражение. — Ты чересчур начитался романтических историй. Сражаются за свою родину, за свою семью, за свою землю! Ты же просто дерёшься! Без какой-либо серьёзной причины! Из своего тупого упрямства! И не надо прикрываться громкими словами о чести джигита! Это обыкновенное хулиганство, Тимур! И ты позоришь меня твоим поведением! Меня и всю нашу семью!

Тамаев вспомнил этот разговор, входя в квартиру, и вздохнул.

— Как дела? — навстречу вышла Мадина.

— Как всегда, — он обнял жену и поцеловал в лоб.

— Дети дома?

— Да.

— Тогда можно ужинать? — улыбнулся Тамаев.

— Можно… Ты только на Тимура не ругайся, — глаза Мадины сделались просительными.

— Опять подрался?

— Да, глаз совсем заплыл… И палец на руке сломал себе… А Вите Соломатину чуть ухо не откусил…

Тамаев молча привлёк жену и прижался головой к её лбу. Они были почти одного роста.

— Что с ним делать? — прошептал он.

— Соломатины приходили, участкового приводили…

— Загремит Тимур в колонию… Слушать ничего не желает…

Они прошли в комнату.

— Дети! Все за стол! Папа пришёл! — громко позвала Мадина.

Тамаев опустился на стул и посмотрел на включённый телевизор. Подтянутый диктор, изредка поглядывая на бумажку, рассказывал:

— Огромный душевный подъём, волнение и радость испытывали в эти дни советские люди, торжественно отмечая выдающуюся историческую дату — 30-летие победы в Великой Отечественной войне. Ветераны как бы заново переживают незабываемый май 1945-го, когда, пройдя через тяжелейшие испытания, они отстояли свободу и независимость Родины, завоевания Октября, дело, которое завещал нам Ленин. Молодые поколения ещё шире приобщаются к вдохновляющим революционным, боевым и трудовым традициям народа, чтобы нести дальше переданную им эстафету…