Случай в Кропоткинском переулке

ИТК № 1. СЕЛО ЧЕРНОКОЗОВО. ЧЕЧЕНО-ИНГУШСКАЯ АССР

— Товарищ лейтенант!

Лейтенант Юдин, задумавшись, смотрел в окно. За окном раскинулась территория исправительно-трудовой колонии: высокий забор, колючая проволока в несколько рядов, линия малозаметных препятствий, наблюдательные вышки с неподвижными фигурами автоматчиков и сотни заключённых в тёмных фуфайках. День был морозный. Сквозь мутный воздух проглядывалась резная гряда далёкого горного хребта. Где-то там, чуть в стороне, дышал нормальной жизнью город Грозный, пусть не шикарный, но всё-таки настоящий город, третий по величине после Ростова-на-Дону и Краснодара на Северном Кавказе; здесь же была зона, где не было ничего, кроме сломанных судеб, отчаянья и лютой злобы, впитавшейся в каждую клеточку человеческого тела; здесь не было ничего, кроме беспросветности и беспощадности уголовного мира.

— Товарищ лейтенант! — снова раздался голос за спиной Юдина.

Он обернулся на голос и окинул равнодушным взглядом стоявшего в дверях сержанта.

— Чего тебе, Костиков? — спросил Юдин. Он был среднего роста, круглолицый, светловолосый, его голубые глаза смотрели равнодушно, будто лейтенанта Юдина ничто не интересовало.

— Заключённый Тевлоев доставлен, — доложил солдат.

— Давай его сюда, — лейтенант кивнул и прошёл к своему столу, громко стуча сапогами по дощатому полу, выкрашенному масляной коричневой краской. Опустившись на скрипнувший стул, он взял со стола пачку папирос «Беломорканал», задумчиво повертел её и бросил обратно. Поверхность тяжёлого конторского стола, стоявшего в этой комнате лет двадцать, давно потеряла свою полировку, во многих местах потрескалась, шелушилась, кое-где темнели фиолетовые чернильные пятна и круглые следы стаканов.

Дверь открылась. На пороге снова возник сержант Костиков, но теперь рядом с ним стоял высокий худощавый ингуш.

— Входи, Тевлоев, — лейтенант встретился глазами с сержантом и махнул рукой, давая ему понять, чтобы вышел. Костиков лениво кивнул и плотно прикрыл за собой дверь. — Возьми стул, устраивайся.

Тевлоев неохотно подвинул к себе стул и, тяжело вздохнув, сел. У него было узкое лицо, прямой нос, тонкие губы; его глубоко посаженные глаза, казалось, смотрели откуда-то из бездны человеческого существа. Юдин в который уже раз разглядывал этого сорокалетнего ингуша, у которого, вероятно, там, на воле, было много женщин, ведь Асланбек Тевлоев был красив, а если и не красив, то по крайней мере очень выразителен — такие должны нравиться женщинам.

— Ну что, начнём нашу болтовню с самого начала? — лейтенант постучал пальцами по столу. — Или, может, ну это дело к чёрту?

— Не понимаю, гражданин начальник, — голос Асланбека звучал красиво, бархатисто.

Этот ингуш почти год не давал Юдину покоя.

Асланбека Тевлоева осудили за драку. Но причина, по которой он интересовал лейтенанта, крылась в другом. У Тевлоева имелось золото, почти двадцать пять килограммов золота в мелких самородках! Руководство поставило перед Юдиным ясную задачу — любым способом вытрясти информацию о месте, где спрятано это золото.

— Кури, — Юдин подтолкнул пачку с папиросами к Асланбеку.

Тот подозрительно посмотрел на лейтенанта, подумал, угрюмо кивнул, достал одну папиросу, размял её двумя пальцами и снова посмотрел на лейтенанта. Юдин криво улыбнулся и чиркнул спичкой. Асланбек привстал со стула и склонился над столом, потянувшись к горящей спичке, не сводя настороженных глаз с Юдина.

Тевлоев был, как говорится, крепкий орешек. Лейтенант испробовал все способы давления на него. Но Асланбек упорно отказывался говорить о золоте, отнекивался, мол, слыхом не слыхивал ни о каком тайнике. Несколько агентов вели его разработку, добились полного доверия Асланбека, но про золото он молчал.

Юдин помусолил губами намокшую папиросу и внимательно посмотрел на заключённого. Тевлоев отвёл глаза. Однажды лейтенант отправил его в камеру «пыток» будто бы за какую-то мелкую провинность, объяснив, что рецидивисты-«суки», сотрудничавшие с администрацией колонии, отобьют Асланбеку все внутренности; Тевлоев вернулся оттуда измученный, обессиленный, но продолжал молчать.

Сегодня лейтенант решил действовать иначе.

— Послушай, Асланбек, я хочу поговорить с тобой начистоту.

— Ну? Не знаю я ни про какое золото, гражданин начальник.

— Погодь, не рыпайся, — лейтенант достал папиросу и жадно закурил. Сквозь сизый дым он пристально посмотрел на Тевлоева. — Ты можешь не распрягаться[1], играть в несознанку и валять дурочку сколько тебе влезет. Но сегодня я скажу тебе то, чего раньше не хотел говорить. Может, это прочистит твои вонючие мозги.

— Чего ещё?

— Твой срок почти вышел, ты в общем-то ведёшь себя исправно, серьёзных нареканий у нас к тебе нет, ты расконвоирован, имеешь возможность выходить за территорию лагеря, работать в селе. Но послушай меня внимательно: ты не выйдешь отсюда в срок.

— Почему? Что такое, гражданин начальник? Что ещё?

— Тебя не выпустят. Тебе намотают ещё, — голос Юдина звучал вкрадчиво, и потому Тевлоеву сделалось не по себе, — а потом ещё… Ты ведь знаешь, повод найти не трудно. И ты будешь сидеть тут до тех пор, пока не расколешься насчёт твоего сраного золота… Хочешь анекдот? Ну, идёт, значит, зэк по лагерю, а навстречу ему начальник оперчасти и говорит радостно: «С Новым годом». Зэк не понимает: «Сейчас же июль, гражданин начальник. С каким же Новым годом?» А тот ему в ответ: «С новым годом, говорю. Тебе год добавили»… Смешно, да?

— Гражданин начальник, да я ведь…

— Хватит! — Юдин хлопнул ладонью по столу. — Ты мне горбатого не лепи! — лейтенант взмахнул рукой, пепел с папиросы упал на папку с личным делом Тевлоева. — Я с тобой сейчас говорю не как опер. Я по-человечески… Только ты вот в толк никак не хочешь взять…

— Кхм…

— Не веришь… Это я понимаю… Ну так вот что я тебе скажу… Я скажу, а ты покрепче заглотни то, что услышишь… Задолго до того, как ты вляпался в ту идиотскую драку, из-за которой загремел сюда, тебя плотно пасли гэбэшники. Да, да, не надо таращить глаза, тебя долго разрабатывали комитетчики. Пасли именно из-за твоего золота. У них была информация, что ты намылился уйти за границу. В КГБ знали даже, что ты наметил уйти в Турцию через Батуми, по воде…

Асланбек перестал курить, его руки задрожали.

— Не может быть, — прошептал он.

— Не может? Если это не так, то откуда я это знаю? Я ведь по заданию чекистов тебя мурыжу насчёт рыжья[2]… Ты устроил прощальный банкет в ресторане, пригласил дружбанов, и тут на твою беду случилась драка… Если бы не она…

— А что драка? Её разве специально подстроили? — Тевлоев болезненно поморщился.

Юдин улыбнулся.

— Нет, это простая случайность, нелепая случайность. Впрочем, тебя всё равно взяли бы на границе, взяли бы вместе с твоим золотом. Но вот драка помешала. Ты не поверишь, Бек, но гэбэшники даже пытались отмазать тебя от бакланки[3].

— Меня? Зачем, гражданин начальник? Какая ж им выгода-то? Я не врубаюсь.

— Чтобы ты осуществил твой план и чтобы через это тебя можно было бы прищучить. Но на беду в той драке пострадал сын секретаря горкома партии, а с партийным руководством не связывается даже КГБ. И это привело тебя сюда. Вот такие пироги, Тевлоев… А ты, дурья башка, думал, что про твоё золото мне сорока на хвосте принесла. Нет, тут всё серьёзнее… Тебе отсюда не выйти.

— Но я веду себя исправно, гражданин начальник. Срок же заканчивается.

— Прочисти себе уши. Я, кажется, ясно сказал тебе: причина, чтобы тебе припаять новый срок, легко найдётся. Можешь сам выбрать, как тебе больше по душе забуриться[4] — дурь[5], нахариус[6] или подрезать кого-нибудь…

Лейтенант нервничал. Он ещё не произнёс главных слов, из-за которых, собственно, и затеял этот разговор. Он посмотрел на покрытый пятнами плесени потолок и перевёл взгляд на заключённого.

— Я хочу предложить тебе помощь, — медленно проговорил Юдин и, увидев в глазах ингуша непонимание, продолжил, заметно понизив голос. — Я готов помочь тебе уйти отсюда.

— Не понимаю, гражданин начальник, — ингуш отшатнулся, лоб его наморщился.

— Я хочу помочь тебе лопануться[7]. Разумеется, есть на то у меня свои причины и свои условия…

— Какие такие причины? — глаза Тевлоева беспокойно шарили по полу.

— Твоё золото. Мне нужно твоё золото. Не всё. Я хочу получить половину. За свободу можно заплатить и больше. Помни, что я сказал тебе про новый срок, лось сохатый[8].

Асланбек стрельнул глазами на офицера и снова поспешно опустил их. Его папироса давно прогорела, и он беспрерывно вертел окурок грязными пальцами.

— Ты мне не веришь, я понимаю, — снова заговорил лейтенант.

— Как же можно верить, гражданин начальник? Как же можно… Если я Обрыв Петровича[9] сделаю, мне новый срок будет. Я и слышать не хочу про это.

— Дурак.

Лейтенант покачал головой и встал из-за стола. Посмотрел в заснеженное окно, за которым метался на холодном ветру снег под жёлтым тусклым фонарём, заложил руки за спину и принялся шагать по комнате. Асланбек повернул к нему голову, смотрел исподлобья. Лейтенант молчал, напряжённо думал, и это напряжение было написано на его лице. Наконец он остановился перед Тевлоевым и заговорил.

— Наверное, думаешь, что ты один мечтаешь слинять из Союза? Кхм… Думаешь, ты один такой умный? Нет, Бек, ошибаешься. Я тоже хочу покинуть эту страну. Или ты думаешь, что офицер МВД не мечтает жить по-человечески? Или я по собственному желанию в этот кабинет припёрся? Ты думаешь, что я хочу сгнить в этой дыре? — Лейтенант медленно вернулся к столу и опустился на стул. Он угрюмо покачал головой. — Не хочу, не желаю этой вечной зоны. Я на днях имел разговор с одним уркой, и он мне сказал: «Я здесь только до конца срока, а вот ты, начальник, тут на всю жизнь. Так что кому из нас зону припаяли, ещё подумать надо», — лейтенант исподлобья взглянул на Тевлоева. — Что, смешно слушать откровения опера? А ты думал, что кум[10] всего человеческого лишён? Думал, я только и умею, что допросы чинить? Или у меня кожа дубовая, раз я здесь работать вынужден? Нет, Бек, не хочу я больше этой жизни. Я свободы хочу не меньше, чем ты. И я не позволю моей жизни пропасть… Я выкладываю тебе всё это, чтобы ты понял меня. Я не душу изливаю, я раскладываю перед тобой карты. Ты должен поверить мне.

— Не хочу я никому верить, гражданин начальник. Отпустите меня.

Лейтенант рывком встал и решительно подошёл к ингушу. Лицо Юдина болезненно скривилось.

— Ты зависишь от меня, Тевлоев, — он несколько раз ткнул Асланбека указательным пальцем в грудь, — ты целиком зависишь от меня, а мои планы зависят от тебя… Послушай, Бек, я могу провернуть твоё исчезновение отсюда таким образом, что тебя хватятся не сразу. Но твой рывок[11] интересует меня только в связи с твоим рыжьём… Если я помогаю тебе, то подставляю собственную башку. Но я готов подставить её ради того, чтобы навсегда распрощаться как с этой вонючей работой, так и с этой вонючей страной. Я дозрел. Мне здесь больше делать нечего. Но без денег сваливать за кордон нет никакого резона. Поэтому мне нужно твоё золото… Как видишь, я говорю открыто. Так что, — Юдин пощёлкал пальцами возле своего виска, — пораскинь мозгами, если тебе ещё их не все вышибли.

Асланбек не сводил глаз с лейтенанта. Услышанное было полной неожиданностью. Поверить в это было трудно. Возможно, Юдин говорил искренне, однако мог и хитрить… Мысли Тевлоева метались, противоречия распирали. Он тяжело вздохнул.

— Подумай над тем, что я сказал тебе, — проговорил лейтенант и отступил на пару шагов. — Подумай хорошенько.

Асланбек кивнул. Больше всего ему хотелось в ту минуту, чтобы лейтенант отпустил его из кабинета.

— И держи язык за зубами, — Юдин многозначительно свёл брови и вернулся за свой стол. — Если я узнаю, что ты сболтнул кому-либо, то я тебя сгною в этом лагере, — Юдин достал новую папиросу для себя и протянул пачку Тевлоеву. — Кури.

Асланбек осторожно приподнялся со стула и дотянулся до курева.

Пару минут они молча дымили, изучая друг друга, затем лейтенант резко поднялся и направился к двери.

— Костиков! — гаркнул он, выглянув в коридор. — Отведи этого на плаху[12]. Пусть посидит и подумает о смысле жизни.

— Есть, — сержант лениво козырнул и мотнул головой, подзывая Тевлоева к себе. — Пошли.

Проходя мимо Юдина, Асланбек задержался и посмотрел лейтенанту прямо в глаза, пытаясь ещё раз определить, насколько можно было доверять всему услышанному.

— Идём, — сержант дёрнул ингуша за рукав, — чего топчешься…

— Костиков!

— Слушаю, товарищ лейтенант, — сержант обернулся.

— Когда потолок покрасят? — Юдин указал глазами на пятна плесени.

— Так ведь нечем, товарищ лейтенант, никак белила не подвезут, — бесцветным голосом сообщил сержант.

— Твою мать! — Юдин захлопнул дверь.