Случай в Кропоткинском переулке

МОСКВА. СТЕПАН БОНДАРЧУК

В кабинете начальника ООДП полковника Бондарчука сидели его замы: Ушкинцев, Зайцев и начальник отделения Захаров. Ушкинцев негромким, но чётким голосом докладывал о поступившей из КГБ информации о Юдине.

— В Комитете госбезопасности допускают, что Юдин может проникнуть в какое-либо из посольств, и прежде всего в посольство Финляндии. Поэтому нам предложено составить план превентивных мероприятий по предотвращению этого проникновения, — закончил Ушкинцев.

— Вот так обстоят дела, товарищи, — проговорил задумчиво Бондарчук. — Какие есть соображения на этот счёт?

— Выставить дополнительные посты по периметру посольства, Степан Корнеевич, — быстро сказал майор Захаров. — Принимая во внимание, что летом уже был случай проникновения на финскую территорию, эта мера теперь представляется первоочередной. Надо также установить на Метростроевской и Кропоткинской улицах скрытые посты из числа сотрудников отдела, переодетых в гражданскую одежду. Для связи выдать переносные радиостанции.

— Досконально изучить приметы Юдина по фотографиям и описаниям, — добавил Зайцев, — и работать на его опознание при подходах к посольству.

Бондарчук кивнул:

— Что ж, действуйте…И доложите в КГБ.

Захаров и Зайцев поднялись из-за стола.

— Степан Корнеич, ты что-то не в духе сегодня? — сказал Ушкинцев, когда Захаров и Зайцев покинули кабинет начальника отдела.

— Спал плохо… Видел во сне себя на фронте, всё было, как тогда, только я другой. Ребёнком себя увидел, хотя при мне и гранаты, и автомат… Бегу через овраги, сыро кругом, скользко, пожарищем тянет и мясом палёным. До сих пор чувствую запах… Рядом со мной бегут мои бойцы. Но они-то все нормальные, не дети, а я крохотный, как среди великанов каких-то. Они все начинают падать, падать, а я продолжаю бежать. И прибегаю в больницу. Огромная такая больница, вся белая и вся забрызгана кровью. И никого там нет, никаких раненых, никаких мёртвых. Только девушка стоит посреди этого больничного пространства, девушка в медицинском халате. Я смотрю на неё и отчётливо, словно прочитав её мысли, понимаю, что ждёт она наступления других времён, без боли, без смерти. Я чувствую, что ей нужна помощь, но я-то ничего не могу сделать, ведь я ребёнок, совсем младенец, хотя и с автоматом наперевес. Я младенец и поэтому ничего не понимаю в происходящем… И так невыносимо тяжело стало здесь, — Бондарчук постучал пальцем по груди. — Проснулся, полный жгучей тоски. Знаешь, прямо разрывает всего.

— Сны какие только не приснятся!

— Нехорошо как-то на душе… У меня на фронте случай был один. Я товарища искал, вышел к деревеньке. Метель, помню, была страшная. Собственно говоря, никаких там даже домов-то не было, всё под бомбёжкой сгинуло, так, немного навозу вдоль дороги и две-три печные трубы. Набрёл на пересыльный санитарный пункт, оборудованный в землянке. Я так устал на холоде, что решил зайти туда, внутрь, переночевать. Вход завешен плащ-палаткой. Ну зашёл, а там санитарка и человек двадцать раненых. Стонут… И запах… Гной всюду, вонь такая, что в любых других обстоятельствах наизнанку бы вывернуло… Там был парень молодой, у него в заднице что-то было перебито, и он всё время в бинты обделывался. Каждые пятнадцать минут кто-нибудь умирал. Если покойник близко от входа был, то санитарка выволакивала его наружу, за ноги, а если в глубине палатки, то так и оставляла. Её на вид не больше девятнадцати лет было… Ну, я заснул, в землянке-то тепло. А когда проснулся и вышел на улицу, то у меня от свежего воздуха голова закружилась. И настроение после той ночи — ужаснее не придумаешь. Вроде отоспался, но — тоска… Сколько потом ещё всякого увидеть пришлось, через такое пекло проходить выпадало, а такой жути, как от той землянки, никогда не испытывал. И девчоночка та, у которой весь фартук в крови и гное, как символ войны осталась в памяти… Вот и сон мой с тем же душком. Так же тошно на сердце…

— Устал ты, Степан Корнеич, — сказал Ушкинцев, — отдыхать надо. Человеку без отдыха нельзя. Машина и та перерыва в работе требует.

— Машина-то требует, а работа не позволяет. Да нам ли, солдатам, жаловаться? Нам приказывают, и мы должны выполнять приказ. А отдых… На том свете отдохнём… Ты скажи мне, что у нас ещё на сегодня срочного?

— Срочного ничего.

— Ладно. А новости какие-нибудь хорошие есть? Или только один навоз?

— Из КГБ пришла бумага, что на Теда Малковича отправлены материалы в МИД. Будут высылать его отсюда «за деятельность несовместимую с работой журналиста».

— Одной заботой будет меньше.