Случай в Кропоткинском переулке

МОСКВА. ПРАЗДНИК ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

С первых дней ноября по всей Москве стали вывешиваться красные флаги, на центральных улицах устраивалась дополнительная иллюминация — нити лампочек протянулись от столба к столбу, появились красные трафареты серпа и молота, украшенные по контуру мелкими лампочками, и в тёмное время суток центр города заполнялся сияющими изображениями скрещенных серпов и молотов. Страна готовилась встречать главный свой праздник — 7 ноября, день Великой Октябрьской Социалистической революции…

Погода в тот день ноября выдалась пасмурная, над городом висела сизая дымка, но ни тучи, ни ветер, ни мелкая дождевая пыль не могли испортить настроение людей, пришедших на Красную площадь.

Выезжая на работу, Смеляков с некоторой завистью подумал о людях, которым посчастливится воочию насладиться военным парадом. Ему приходилось видеть его лишь в телевизионных репортажах. На улицах было довольно тихо, почти вся Москва припала к телевизорам, ожидая грандиозного зрелища. К праздникам всегда начинали готовиться заранее, но всё же и сейчас к магазинам спешили покупатели, чтобы прихватить чего-нибудь, о чём забыли в предпраздничной суете. Намётанным глазом Виктор выхватывал всюду фигуры милиционеров.

«Да, если для кого праздник, то для нас дополнительная работа», — думал он.

С раннего утра в Кропоткинском переулке было суетно: в финском посольстве готовились к торжественному приёму по случаю 58-й годовщины Октябрьской революции, в результате которой Финляндия получила независимость[40], ждали высокопоставленных гостей, а потому весь день на прилегавших к посольству территориях активно работали сотрудники КГБ и милиционеры, проверяя переулки и подъезды домов в поисках пьяниц, дабы загодя убрать их подальше от маршрута, по которому поедет правительственный кортеж.

Как и в другие праздничные дни, дежурство возле посольств шло в усиленном режиме. Смеляков заступил на пост в полдень вместе с Ворониным и Железновым. Виктор стоял возле будки, у первых ворот, Воронин дежурил на вторых воротах, а лейтенант Железнов курсировал между ними. В переулке находилось много незнакомых Смелякову сотрудников госбезопасности, некоторые из них дежурили непосредственно возле ворот посольства, другие прогуливались неторопливым шагом от Метростроевской улицы до Кропоткинской, зорко наблюдая за обстановкой. Почти одновременно с сотрудниками ООДП в переулке появилась группа прямой связи КГБ, в руках одного из них был чемоданчик. Связисты приехали на чёрной «волге». Пройдясь вдоль переулка и оглядев сквозь решётку территорию финского посольства, они вернулись в машину и открыли чемоданчик. Виктор видел сквозь стекло, как их старший из них поднёс трубку к уху и что-то сказал, затем долго слушал и кивал головой.

— Свежо сегодня, — подошёл к Виктору лейтенант Железнов.

— Я бы сказал, даже холодно, — Смеляков чуть заметно покачал головой. Они были одеты в шинели, перетянутые портупеей, но в такую погоду вполне можно было облачиться в зимние шубы. — Народ-то вон в каких уже пальто ходит. — Смеляков кивнул на прошедшего мимо мужчину в тёплом пальто с меховым воротником.

— Покурим, что ли? — предложил Железнов.

— Давай.

На территории финского посольства суетились люди, переносили какие-то коробки, что-то организовывали. Виктор видел разгорячённые лица сотрудников консульства, ежеминутно выходивших из дверей из отдававших всевозможные распоряжения. Все были возбуждены, в воздухе плавало приятное напряжение.

— С праздником, товарищи, — к будке Смелякова подошёл участковый 60-го отделения милиции Анатолий Николаевич Максимов, почти одногодок Виктора, но выглядевший гораздо старше.

— Приветствую, — козырнул Виктор. Он уже был знаком с участковым. — Как дела?

— Всё путём. Надёюсь, ничего непредвиденного не случится. Ох уж мне эти праздничные дни, ёлки-моталки. Сплошная нервотрёпка, — тут участковый нахмурился, увидев, как из подъезда энкавэдэшного дома вышел помятый мужчина средних лет. — Только этого мне недоставало! Эй, Никитин!

Мужчина застыл в дверях подъезда и поёжился, поднимая воротник старого потрёпанного пальто. Увидев приближавшегося к нему участкового, он скривил недовольное лицо, затем быстро сменил выражение на просительно-виноватое.

— Слушай, Никитин, — громким голосом заговорил, подойдя к нему, участковый, — ты мне что? Ты чего вылез из хаты? Ты давай-ка поворачивай и дуй обратно к себе. Давай, давай! Чтобы я тебя не видел сегодня на улице! И не вздумай высунуться нынче, а то я тебя быстренько в обезьянник[41] оприходую!

Мужчина тоскливо оглядел скопление милиции и людей в штатском, покачал головой, словно выражая всем своё сочувствие, и без особой охоты скрылся в своём подъезде.

— Вот ведь фрукт! — участковый вернулся к Смелякову. — Всё пропил, подлец. У него отец был генерал НКВД, так он и его ордена пропил… Была б моя воля, я бы таких ссылал куда-нибудь подальше, скажем, за Полярный круг… Ой, до чего ж не люблю я все эти мероприятия, все эти праздники.

— Ничего не поделать, служба такая, — Виктор развёл руками.

Перед посольством остановился «жигулёнок» с надписью «ГАИ», из него величаво вышел инспектор, и машина уехала. Инспектор покрутил полосатым жезлом и занял своё место посреди проезжей части между двумя воротами финского посольства.

Как только в окнах домов зажёгся свет, обстановка сразу стала вечерней, хотя ещё только начинало смеркаться. Пасмурность неба сделалась подчёркнуто-тяжёлой, воздух на улице приобрёл усыпляющую синеву, жёлтый свет в окнах стал манить сказочной уютностью, обещая тепло и расслабленность.

И тут в переулке вдруг что-то изменилось. Всё оставалось, на первый взгляд, по-прежнему, все сотрудники КГБ и постовые были на своих позициях, никаких особых действий никто не совершал, но всё же что-то изменилось. Пробежала невидимая для постороннего глаза искра, давшая сигнал окончательной готовности. Смелякову показалось, что как-то по особенному зазвучали хрипловатые потрескивания голосов в переносных рациях милиционеров.

Он посмотрел направо, встретился поочёрёдно глазами с Ворониным и Железновым. Воронин подмигнул.

— Едут, — донёсся до Виктора голос одного из стоявших неподалёку офицеров госбезопасности.

Через несколько минут с Кропоткинской улицы лихо завернула машина ГАИ, перемигиваясь огнями маячка на крыше, проехала вдоль всего посольства Финляндии и круто развернулась напротив посольства Австралии, перегородив проезжую часть. Подъезд к финскому посольству со стороны Метростроевской улицы был закрыт. В следующее мгновение со стороны Кропоткинской улицы подкатила на большой скорости чёрная «волга», остановилась перед посольством Конго, и из неё проворно выбежали мужчины в чёрных пальто и рассредоточились вдоль ограды финского посольства. Это были сотрудники «девятки»[42]. Смеляков с интересом наблюдал за ними, восхищаясь точностью их движений, не было, казалось, ничего особенного в их действиях — просто подъехали в машине, вышли и выстроились вдоль ограды, но их слаженность была безукоризненной, никто из них не сделал ни одного лишнего шага, никто никого не толкнул, не обогнал. Они были похожи на роботов…

И вот в переулке показался чёрный «ЗИЛ», в котором ехал президент Финляндии Урхо Кекконен. Автомобиль плавно вкатился в раскрывшиеся ворота и въехал на территорию финского посольства. Следовавшая машина охраны притормозила напротив ворот, и одетые в строгие чёрные костюмы, подтянутые, вышколенные сотрудники «девятки», выскочив из неё, бегом поспешили к «ЗИЛу». Виктор успел подумать, что если бы этим людям вдруг понадобилось в считанные секунды прорваться в посольство, то они бы сделали это без труда, преодолев любые заслоны, настолько стремительны были их действия.

Двери посольства уже были распахнуты, посол Яаак Халлома — старый человек на больных ногах — стоял в дверях, высоко подняв голову. В ярком жёлтом свете, лившемся сверху, Смеляков разглядел глаза старика — гордые и спокойные.

Едва премьер-министр вышел из машины, посол мелкими шажками двинулся ему навстречу. Они что-то сказали друг другу, но Смеляков не слышал ничего. Воздух был наполнен стуком каблуков, тихим гулом автомобилей и мерным переливом голосов, доносившимся из здания посольства.

В следующую минуту Смеляков увидел направлявшегося к его будке мужчину лет тридцати. Это был водитель из машины сопровождения. В его руке Смеляков увидел листок бумаги, мужчина сминал его пальцами, превращая в небольшой комок.

— Добрый вечер, с праздником, — сказал он, проходя мимо Виктора и огибая будку.

— Добрый вечер, вас также с праздником.

Мужчина обошёл будку, остановился с той стороны, где стояла мусорная урна, и бросил скомканную бумагу в урну.

«Откуда он знает, что там урна? — удивился Виктор. — С того места, где он остановил машину, эту урну не видно.»

— Простите, — Виктор смущённо улыбнулся, он не смог превозмочь любопытство, — вот вы шли прямо к урне. Но я не могу понять, откуда вы узнали, что здесь урна. Вы же оттуда не можете видеть её, будка загораживает…

Мужчина оглянулся на урну с некоторым недоумением. У него были крупные черты лица, внимательные глаза, хорошо уложенные волосы и синеватый, несмотря на тщательную выбритость, подбородок.

— Откуда знал? Так мы же оттуда ехали, — он небрежно указал пальцем на Кропоткинскую улицу, — с этой стороны мимо твоей будки проезжали. Вот я и увидел.

— Понятно, — кивнул Виктор и подумал: «Ну и глаз у него! Ну сколько ему от Кропоткинской до этих ворот ехать? Пять секунд? Три? И ведь смотреть-то надо не на мусорные урны, а на дорогу… Э, ребята, как вас лихо готовят! А ведь ему, водителю, надо машиной управлять, а не наблюдением заниматься… Основательные парни, очень основательные… Я как-то не думал про них так высоко, думал, что только нас обучают столь серьёзно… Молодцы. Снимаю шляпу»…

Через час стали подъезжать одна за другой машины с членами советского правительства. Они въезжали на территорию посольства по одной или по две, останавливались прямо возле подъезда, где их встречали сотрудники посольства. Понемногу у ворот скопилось множество автомобилей. Один за другим появлялись послы других стран, приезжали иностранные корреспонденты…

— Эй, коллега, — перед Смеляковым остановилась молодая женщина и внимательно посмотрела ему в глаза. У неё было строгое лицо, но на губах дрожала мягкая, явно сдерживаемая улыбка.

— Добрый вечер, — Виктор козырнул, — слушаю вас.

— Слушай, — она улыбнулась, — я из «семёрки». Только что сюда приехал Ганс Шторх. Ты такого знаешь?

— Конечно. У нас задание по нему, — Виктор кивнул.

— Ты сейчас видел его?

— Да. Он в те ворота прошёл, в дальние ворота.

— Очень хорошо. Я тебе оставлю сигнализатор. Дай знать, когда он будет выходить.

— Хорошо. А то, может, со мной постоите здесь? Вместе веселее караулить.

— Нет уж, братец, у меня есть с кем покараулить. Целая команда.

— Жаль, — он быстро оглядел её фигуру и задержал взор на её пышным бюсте. «Никогда не думал, что в КГБ бывают такие сочные бабёнки. Почему-то представлялось, что там только строгие мымры», — подумал он и повторил вслух: — Жаль…

Женщина ушла, сунув руки в карманы своего клетчатого пальто. Виктор проводил глазами её ноги, с наслаждением слушая тонкий стук, издаваемый каблуками её сапожек…

Каждую минуту прибывали новые машины, из них выходили руководители Советского Союза: члены Политбюро, члены правительства, на которых он смотрел всегда только через экран телевизора. Никогда раньше Смеляков не видел этих людей так близко, никогда не слышал их голосов, никогда по-настоящему не осознавал, что они были такими же, как и все — людьми из крови и плоти.

— Андрей не приезжал ещё? — спросил кого-то из них хмурый Пономарёв[43], оглядываясь и выискивая глазами среди прибывших гостей Громыко[44], министра иностранных дел СССР.

Услышав эту фразу, Смеляков испытал настоящее потрясение.

«Не может быть, не может быть! Эти люди — такие недосягаемые для всех! — запросто называют друг друга по имени. Просто по имени! Я даже подумать не мог, что они могут существовать без отчества, без фамилии, без обращения к ним с неизменным “товарищ”… Как странно… Для всех нас они — столпы… И чтобы вот так, без регалий, без всяких этих официальных штучек… Уважаемый Андрей Андреевич Громыко… А тут вон как получается — Андрей ещё не приехал? И никакого отчества, никакого высокого звания… Удивительно всё это, непостижимо…»

Прошло три часа, и перед Смеляковым вновь появилась сотрудница «семёрки».

— Ну что? спросила она. — Неужели он ещё не выходил?

— Ганс Шторх? Нет, не выходил.

— Ты уверен? — она подошла вплотную к Виктору, и он почувствовал, что исходивший от неё запах карамели.

— Уверен.

— Давай связь проверим, — она шагнула в будку, — раз уж я пришла.

В будке вдвоём было тесно, они стояли почти вплотную друг к другу.

— Ну? — она нетерпеливо дёрнула головой, и тяжёлые груди её качнулись под пальто.

Виктор пожал плечами:

— Что «ну»?

— Нажми, — она вновь нетерпеливо тряхнула головой.

— Пожалуйста, — он поднял руку, но не поднёс её к лежавшему в кармане сигнализатору, а мягко положил её на женскую грудь и надавил пальцами, — нажал…

Женщина помолчала несколько секунд, разглядывая его лицо.

— Что ж, это было очень приятно. Знаешь, ты такой прыткий, что ты мне даже нравишься. Может, мы даже увидимся как-нибудь, но сейчас у меня работа. И сейчас мне надо, чтобы ты нажал на кнопку сигнализатора. Справишься с этой непростой задачей?

— Пожалуйста, — повторил Смеляков, немного смутившись, и нажал на кнопку передающего устройства.

Женщина, наклонив слегка голову к воротнику пальто, проговорила:

— Триста пятнадцатый, триста пятнадцатый, это проверка…

Виктор внимательно смотрел женщине в лицо.

— Ну что ж, удачи тебе, — улыбнувшись, она быстро пошла в сторону Кропоткинской улицы.

— Так мы увидимся? — крикнул ей вслед Смеляков.

Она не ответила.

Шторх пробыл на приёме почти до конца и вышел с американским корреспондентом Саймоном. Слегка покачиваясь, он буквально рухнул на переднее сиденье «вольво» с американскими номерами, и они плавно выехали с территории посольства. Виктор послал два коротких сигнала и с теплотой подумал о мягкой груди, запахе карамели и чудной женщине, принявшей этот незамысловатый сигнал…

— Ладно, пусть так, — прошептал Юдин, разглядывая из окна активное движение в Кропоткинском переулке. — Пусть вас там целая свора собралась. Только я тоже не лыком шит… Сегодня вы все на стрёме, а через пару дней я начну действовать… Вот тогда мы и свидимся, вот тогда мы и посмотрим, кто кого…

Юдин прошёл на кухню и достал их холодильника початую бутылку водки. Запрокинув голову, он сделал большой глоток, поморщился и поставил бутылку на стол возле тарелки с толсто нарезанным ломтями докторской колбасы.

Из висевшего на стене старенького радио доносился чей-то твёрдый голос, читавший торжественную речь:

— Пятьдесят восемь лет отделяют нас от величайшего события, не имеющего себе равных по воздействию на ход мировой истории. И сегодня, в этот торжественный час, перед мысленными взорами каждого из нас во всём величии предстаёт образ вождя революции, её вдохновителя и организатора Владимира Ильича Ленина, — голос сделал многозначительную паузу, в которую лавиной ворвались оглушительные аплодисменты. — Оживают в памяти незабвенные символы и картины Октября: Смольный, легендарная «Аврора», отряды вооружённых рабочих и матросов, штурм Зимнего дворца…

— Что б вы сдохли со своим штурмом, — проворчал Юдин. — Да неужто вы никогда не прекратите эти свои торжественные завывания? — он снова схватил бутылку, глотнул из неё, бросил в рот кусок колбасы и лениво побрёл в комнату.

Голос продолжал вещать из радио:

— В каждую годовщину Октября, поднявшись ещё на одну ступень, мы оглядываемся на пройденный путь, по достоинству оценивая всё, что дала трудящимся великая наша революция. Пятьдесят восьмой год рождения своего социалистического государства советские люди встречают с хорошим настроением, в обстановке огромного политического и трудового подъёма…

— Да заткнись ты — отозвался Юдин и хлопнул дверью в комнату. — Значит так, завтра у нас суббота, воскресенье я тоже пережду, а вот в понедельник пора действовать. Хватит тянуть резину…