Так кто же развалил Союз?

БИТВЫ НА СЪЕЗДАХ

Помимо того, что Ельцину приходилось вести войну с горбачевским Центром, перед ним все более угрожающе разворачивалась еще одна линия фронта — линия противостояния с «собственным» российским парламентом, который он возглавлял. Точнее — с весьма значительной коммуно-«патриотической» его частью. Ничего удивительного в этом не было: достаточно вспомнить, с каким трудом в мае на выборах спикера Ельцин одолел Полозкова, самую реакционную в то время фигуру партноменклатуры, да и вообще, с каким незначительным перевесом в голосах был избран. Поклонники Полозкова, явные и скрытые, никуда не делись. Хотя опора Ельцина депутатская группа «Демократическая Россия» по численности несколько превышала противостоящих ему «Коммунистов России» — 370 депутатов против 360, — к «коммунистам» примыкала еще одна антиельцинская группа — «Россия», около сотни членов. Так что вместе они уже составляли на съезде простое большинство. В дальнейшем коммуно-«патриотам» удастся набрать и квалифицированное большинство — две трети депутатов и более, — позволяющее принимать или отменять конституционные законы. Борьба Ельцина, который к тому времени сделается президентом России, с этой реакционной, антиреформаторской группировкой будет становиться все более ожесточенной и закончится, по сути, кратковременной гражданской войной 3–4 октября 1993 года.

Пока до этого еще далеко, но война, повторяю, началась. На II внеочередном Съезде российский нардепов, проходившем с 27 ноября по 15 декабря 1990 года был провален ряд предложений Ельцина, в том числе предложение занять негативную позицию по отношению к проекту Союзного договора, который Горбачев вынес на обсуждение.

Точка зрения Ельцина нам известна: Союзный договор должен исходить от республик, строиться на основе двусторонних договоров между ними; ни о каком Союзном договоре не может быть речи, пока Центр не признает суверенитеты республик.

— Мы против Союза, в жертву которому вновь хотят принести Россию, — заявил Ельцин. — И поэтому мы не можем принять такой проект договора, в котором содержится хоть малая возможность этого.

Однако Съезд принял значительно более мягкое, обтекаемое постановление, в духе которого Ельцину и надлежало действовать. В нем говорилось, что России следует «принять участие в разработке проекта нового Союзного договора на основе постановления первого Съезда народных депутатов РСФСР «О разграничении функций управления организациями на территории РСФСР (Основа нового Союзного договора)»…, а также проекта Союзного договора, предложенного Верховным Советом СССР».

Таким образом Ельцину в этом ключевом, принципиальном вопросе как бы связывались руки — ему предписывалось снизить критический запал, направленный против горбачевского проекта.

Однако он редко поддавался внешнему давлению.

Едва закончился российский съезд, как начался съезд союзный (это было время почти непрерывных съездов). IV Съезд народных депутатов СССР проходил в Москве с 17 по 27 декабря. В центре его — обсуждение все той же концепции Союзного договора.

19-го здесь выступил Горбачев. Как бы желая потрафить своим оппонентам, он призвал «уходить от унитаризма, сверхцентрализации, идти по пути, на который мы встали, — к Союзу Суверенных Государств на принципах федерации».

Да вроде бы СССР и представлял собой федерацию. На бумаге. Что же предлагалось для превращения «бумажной» федерации в реальную? Если вы призываете идти к Союзу СУВЕРЕННЫХ Государств, так признайте для начала их суверенитет. Вроде бы этого требует логика. Однако в речи Горбачева преобладали заклинания и общие слова.

− Хватит пугать Кремлем советский народ… Мы прошли большой путь к нынешнему проекту Союзного договора — через декларации суверенных республик (ну так декларации и повисли в воздухе! — О.М.), консультации представителей республик, обсуждение в Совете Федерации, неоднократное обсуждение в Верховном Совете СССР, через научные дискуссии. Обсуждение этой сложной проблемы идет во всем обществе. Считать, что нынешний проект Союзного договора — бюрократический продукт, значит бросать тень на всех, кто участвовал в этом многотрудном процессе.

Естественно, выступление Горбачева вызвало немало критики. По словам казахского президента Нурсултана Назарбаева, стремление республик обрести суверенитет связано не с чьими-то амбициозными интересами, а с параличом центральной власти, с эгоизмом центральных ведомств, не желающих отказаться от своего диктаторского подхода к республикам.

В общем, с первых же дней съезда вновь зазвучали требования, чтобы Центр признал суверенитеты, провозглашенные республиками. Более всего на этом, естественно, настаивали прибалтийские депутаты (они еще оставались на съезде).

19 декабря на съезде выступил и Ельцин. Его выступление было резко антигорбачевским, причем далеко выходящим за одну только тему Союзного договора. Не очень-то он оглядывался и на сдерживающие «напутствия» «своего» российского Съезда.

− Нужно откровенно признать, — сказал Ельцин, — союзное руководство сегодня не имеет четкого политического курса на обновление страны. Внешние его действия носят характер импровизации, нереагирования на возникающие обстоятельства, бесконечного лавирования.

Но за этой вроде бы импровизацией, по словам Ельцина, стоит жесткая политическая логика: Центр стремится не допустить реального суверенитета республик, саботировать радикальные реформы. Так называемая революция сверху закончилась. Кремль перестал быть инициатором обновления страны и активным проводником нового. Процессы обновления, которые Центр пытается заблокировать, переместились в республики. Выявилась реальная возможность начать радикальные преобразования именно в республиках. Потому-то провозглашаемый ими суверенитет встречает бешеное сопротивление Центра.

Досталось от Ельцина и самому Горбачеву. По словам председателя российского парламента, союзное руководство проводит значительную перегруппировку сил, чтобы любой ценой удержать свои прежние позиции неограниченного хозяина всех республик, неограниченными полномочиями наделяется президент страны — такого объема законодательно оформленной власти не имели ни Сталин, ни Брежнев; крайне опасно, что президентская власть у нас формируется под личные качества и гарантии одного конкретного человека, фактически Центр стремится создать неограниченный авторитарный режим, что может привести в конечном счете к любому произволу, как бы оправданному Конституцией. Союзное руководство игнорирует декларации о суверенитете, усиливает неприкрытое вмешательство в дела союзных республик, в сферу их компетенции, опираясь при этом на самые консервативные силы.

− Убежден, — продолжал Ельцин, — что путь, избранный союзным руководством, ведет в тупик. Ужесточение позиций Центра по отношению к республикам будет лишь стимулировать отрицательную ответную реакцию. Кнут уже перестал быть реальным фактором во внутренней политике, а Союз уже, кажется, потерял в результате такой политики давления минимум шесть республик. Объективные процессы невозможно остановить силой.

Я не уверен, что Горбачев в тот момент был согласен с этим ельцинским тезисом, — что «потерянные» республики действительно потеряны и что при помощи силы тут ничего уже нельзя изменить. События, которые в скором времени развернутся в Прибалтике, отчасти, возможно, будут демонстрацией этого несогласия.

Возвращаясь к выступлению Ельцина… Как он полагает, можно было бы обсуждать проблему усиления Центра, если бы у него были бы хоть какие-то конструктивные предложения. Но их нет. Нет ни у президента, ни у правительства. Был путь — «программа Явлинского» (то есть Явлинского — Шаталина, «500 дней»), которая экономически объединила бы и республики. В программе был конкретный контроль по дням со стороны народа за действиями руководства, а при провале оно впервые в нашей истории отвечало бы перед народом «при своей жизни». Эта программа была признана, в том числе и президентом, но затем — отброшена. Парламенты и народ оказались обманутыми. Потеряно было три месяца.

Мимо проваленной Горбачевым программы «500 дней» Ельцин, разумеется, не мог пройти. Не мог отказать себе в удовольствии как следует «врезать» своему оппоненту, «обманувшего» не только парламенты и народ, но и его самого, Ельцина, в кои-то веки поверившего ему.

И дело не только в потерянных трех месяцах. Потеряно было нечто более серьезное — одна из последних возможностей спасти Союз. Именно об этом вроде бы больше всех хлопотал тогда Горбачев, и именно это «прохлопал», отказавшись от программы «500 дней».

В заключение Ельцин предложил несколько пунктов выхода из кризиса.

Первое — в Союзе наконец должен быть создан режим наибольшего благоприятствования для республик. Для этого необходимо прежде всего признать их суверенитет. Только республики должны решать, какая структура Центра им нужна и какие функции он должен выполнять.

Второе — необходимо, чтобы союзное руководство «решительно и навсегда» отказалось вмешиваться во внутренние дела республик без их согласия.

Третье — нужно в кратчайшие сроки принять решения о разделе полномочий и собственности между республиками и Союзом. При этом диктовать условия должны республики. Затем надо начинать работу над Союзным договором или вести это дело параллельно.

Четвертое — союзное руководство должно активно содействовать подписанию договоров между республиками. Именно они станут основой нового Союзного договора, а не спускание инструкций сверху. Время команд из Кремля прошло. Республики уже не боятся грозных окриков. И никакой указ, даже самый жесткий, не будет действовать, если для его выполнения нужно приносить в жертву интересы республики. Главное для Центра теперь — не мешать, не ревновать, не блокировать инициативу республик, а помогать им. Только на такой основе можно сегодня стабилизировать обстановку, выйти из кризиса и построить новый Союз Суверенных Государств.

Как видим, по части того, как следует вести работу над Союзным договором, Ельцин прямо отступил от установок российского Съезда, оставшись верным собственным представлениям на этот счет.

Впрочем, нельзя сказать, что все выступления в прениях были антигорбачевскими. Были и в его поддержку, с критикой «парада суверенитетов»: депутат Рябков:

− …Мы объявили суверенитеты на всех уровнях. И это действительно благо, это — формы демократической жизни. Но чем оборачиваются суверенитеты? Они оборачиваются тем, что во многих случаях… в республиках, регионах создаются мелкие тоталитарные режимы… И вот это страшно и опасно.

(Сегодня, спустя два десятилетия, мы не можем не признать справедливость этих слов: в ряде бывших союзных республик действительно утвердились «мелкие тоталитарные режимы». Но тогда голова болела совсем о другом).

Досталось и Ельцину. Депутат Супрунов:

− Мне как-то неловко от решительности и твердости, прозвучавших в сегодняшнем заявлении Ельцина. Его выступление я понял так: он опирается на мнение жителей России и, будучи главой Верховного Совета РСФСР, как шагал, так и будет шагать. Причем говорит о том, что за Союз, но все делает наоборот. Как мне кажется, мнение присутствующих здесь россиян, депутатов, избранных теми же избирателями и приехавших сюда выполнять волю трудовых коллективов, он особо не учитывал.

А как интересно, можно было учесть волю «трудовых коллективов»? Каких именно? Где эта воля была оглашена? Каждый желал предстать истинным носителем народной воли.

Депутат Романов:

− …Прибалтийские республики рассчитывают на то, что они на сепаратистской основе могут договориться с тем же Ельциным. Но, товарищи, Ельцин — это не Россия, и Верховный Совет России — это тоже не Россия. Россия — это миллионы жителей РСФСР, Россия — это же десятки миллионов людей, которые живут за пределами РСФСР… РСФСР — ядро реально существующего Советского Союза. Россия не может ни уйти, ни прийти в Советский Союз. Это костяк Советского Союза.

Как видим, разливанное море демагогии. Тут и сепаратные договоры Прибалтики с Ельциным… И Россия — это не Ельцин и даже не российский Верховный Совет, Россия — это миллионы людей внутри РСФСР и за ее пределами… И Россия не может ни выйти из Советского Союза, ни войти в него… Поди попробуй понять, что человек сказать хочет. Но вроде бы тоже что-то говорит в обличение Ельцина.

После прений вновь выступил Горбачев. Как писала «Российская газета», его выступление было «растерянно жестким». Президент говорил «от имени народа страны» (тоже от имени народа!) и фактически выразил недоверие законно избранному руководству республик. Защищал Центр и его позиции, клеймил «популизм с гнилыми корнями».

То есть с чего начал («Хватит пугать Кремлем!»), тем и кончил. Бег на месте продолжался.

Проект Союзного договора представил председатель Совета Национальностей союзного парламента Рафик Нишанов. Впрочем, к этому времени проект, как известно, уже был опубликован, и республики могли заранее составить о нем своё мнение. Многие из них заявили, что принципиально с ним не согласны и подписывать его не будут.

Да и присутствовали на съезде далеко не все. Не было делегаций Литвы и Армении. Покинуло съезд большинство делегатов Молдавии — в знак протеста против участия в его работе представителей самопровозглашенных республик — Гагаузии и Приднестровья. О том, что не будут участвовать в обсуждении и подписании договора заявили парламенты Грузии, Латвии, Эстонии. Короче говоря, при обсуждении проекта Союзного договора Советский Союз был представлен в весьма усеченном виде.

Но даже и при усеченном составе съезда проект договора встретил немало резкой критики. Особенно часто звучали все те же два наиболее популярных среди республик тезиса: не Центр должен определять свои полномочия, а республики должны ему их делегировать, это первое, и второе — прежде всего надо заключить экономические соглашения между республиками, соглашения «по горизонтали», а уж потом думать о политическом обустройстве Союза.

Однако 20 декабря на съезде произошло некое событие вне всякой повестки дня. С неожиданным сенсационным заявлением выступил союзный министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе.

− Для меня это самое тяжелое выступление в жизни, — сказал он. — В последнее время определенные люди ставят под сомнение все успехи внешней политики страны, ведется травля в газетах. Битва реформаторов и реакционеров происходила и на последнем съезде КПСС — тогда победили реформаторы. А сейчас наступает диктатура, заявляю это со всей ответственностью. Никто не знает, какая это будет диктатура, что за диктатор придет и какие будут порядки.

Шеварднадзе заявил, что он уходит в отставку с поста министра иностранных дел:

− Пусть это будет моим протестом против наступления диктатуры. Я не могу примириться с теми событиями, которые происходят в стране. Я верю, что диктатура не пройдет, что будущее за демократией и свободой.

Это выступление не только вызвало шок среди депутатов, но и потрясло многих в стране.

Что стояло за этим заявлением? С какой стороны Шеварднадзе почувствовал смрадное дыхание наступающей диктатуры? Сам он не стал тогда распространяться об этом. Возможно, он ощутил, что Горбачев начинает прогибаться под натиском черносотенного крыла КПСС (вспомним его слова, сказанные в беседе с Шахназаровым, что он против «силовых методов», но допускает «решительные действия»). Не исключено, что и сам Шеварднадзе ощутил на себе давление черной сотни — давление, которому он уже не в силах был противостоять. Среди таких черносотенных группировок тогда числилась парламентская группа «Союз», которую возглавляли «черные полковники» Алкснис, Петрушенко, в которую входила фанатично-истеричная Сажи Умалатова, другие коммунистические фундаменталисты… Они сами не раз публично хвастались, что сняли со своего поста министра внутренних дел Вадима Бакатина. И вот теперь как бы настала очередь Шеварднадзе.

К теме угрозы диктатуры выступавшие возвращались не раз в последующие дни работы съезда. Анатолий Собчак заявил в своем выступлении, что в стране вообще разворачивается кампания по дискредитации демократического варианта развития общества. По его словам, опасность диктатуры действительно реальна, диктатор может иметь любую фамилию, но настоящее его имя — номенклатура.

Подробно говорили об отставке Шеварднадзе и в кулуарах съезда. Причины ее назывались разные, но главная, как считали многие, — двуличие президента по отношению к министру иностранных дел. Например, уже несколько месяцев идут разговоры, что на министерском посту его вот-вот заменит Примаков. На эту мысль, в частности, наталкивает то обстоятельство, что этот деятель был послан с миссией на Ближний Восток даже без уведомления действующего министра иностранных дел. Горбачев не счел нужным разъяснить этот в каком-то смысле оскорбительно-пренебрежительный акт. Не защитил он министра и от наглых атак алкснисов-петрушенок.

Сам Горбачев заявил, что решение Шеварднадзе стало для него неожиданностью. Он упрекнул своего соратника: дескать, тот своим поступком поставил под сомнение весь курс на перестройку, а между тем ему готовился второй пост в исполнительной власти — пост вице-президента.

Если это действительно так, если бы вице-президентом действительно стал Шеварднадзе, а не Янаев, у гэкачепистов в августе 1991-го могли бы возникнуть проблемы… Кого бы они назначили и.о. президента? По Конституции в той придуманной ими ситуации Горбачева мог заменить только «вице». Больным пришлось бы объявлять и второе лицо в государстве. Не слишком ли много больных? Да нет, пожалуй, вообще пришлось бы изменять сценарий, отказываться от версии горбачевского заболевания. А это уже был бы ничем не прикрытый военный переворот…

Реагируя на неожиданное выступление демарш Шеварднадзе, Горбачев также уверил Съезд, что не располагает информацией о каком-то заговоре, о грядущем установлении какой-то диктатуры. Президент отверг такую возможность.

Впрочем, не всех его слова убедили. Кое-кто подумал, что к заговору может быть причастен и сам Горбачев, пусть даже не как главное действующее лицо. «Российская газета» писала в те дни:

«В нынешнем лидере страны диктатора мало кто предполагает. Но наша история полна примерами быстрой смены лидера. Может прийти другой, и он выполнит какую-нибудь «историческую миссию». Гарантий от этого практически нет».

Что на самом деле стояло за демаршем Шеварднадзе? Сам он позднее уверял, что предупреждал именно о подготовке путча. Так, в интервью телеканалу «Киев» 10 октября 2008 (возможно, были и другие, более ранние, его выступления аналогичного содержания), объясняя, почему он, министр иностранных дел, знал то, чего не знал даже президент, Шеварднадзе сказал:

— Понимаете, у меня было много очень осведомленных сотрудников и знакомых (по-видимому, имелись в виду дипсотрудники, одновременно находившиеся на службе в лубянском ведомстве. — О.М.) Ведь как, допустим, готовили людей в КГБ? Приметив грамотных, умных ребят в средней школе, с ними начиная с восьмого-десятого класса уже работали: они взрослели, оканчивали Дипломатическую академию и становились агентами. Эти интеллектуалы буквально все знали, поэтому у меня было больше информации, чем у Горбачева. Горбачев, допускаю, о путче не ведал, но я-то был в курсе и, когда подал в отставку, сделал известное предупреждение.

Если быть точным, он сначала заявил об угрозе установления диктатуры и лишь потом — об отставке. Но это, разумеется, несущественно.

Непонятно все же, почему Шеварднадзе, располагая такой важнейшей информацией, не прибег к самым эффективным способам противодействия — не передал эту информацию лично Горбачеву, с упоминанием конкретики (фамилий, намечаемых сроков переворота и т. д.), а выступил публично и довольно неопределенно.

Подозреваю, ничего конкретного он все же не знал, знал обо всем лишь приблизительно, больше догадывался…

Хотя выступление Шеварднадзе всех взбудоражило, продолжалась и дискуссия о проекте Союзного договора.

«Российская газета» так писала об итогах обсуждения:

«Если суммировать все сказанное в прениях по проекту Союзного договора, а главное, суммировать весомость аргументов «за» и «против», то вывод будет однозначным — предложенный проект неприемлем».

Тем не менее, в выступлении председателя Совета Национальностей союзного парламента Рафика Нишанова, который подвел итог дискуссии, прозвучало скорее обратное: он расценил ее «как плодотворную, конструктивную, с большим продвижением вперед».

− Полезным было многообразие взглядов, позиций, — сказал Нишанов. — Работа над проектом в основном завершена, в субботу он будет роздан делегатам, а в понедельник документ можно и принять.

Рафик Нишанович был известен как человек, для которого главным было — подавать все в максимально обтекаемой и оптимистичной форме, обходя какие бы то ни было острые углы.

Однако проект Союзного договора так и не был принят — ни в понедельник, как планировал Нишанов, ни во вторник, ни в среду… Союзному договору предстояла еще долгая и трудная судьба.

Вместо Союзного договора было принято постановление об общей концепции этого договора и порядке его заключения. В нем говорилось, что обновленный Союз должен быть основан на волеизъявлении самих народов.

Чтобы выявить эту волю, Съезд, по предложению Горбачева, решил провести всесоюзный референдум — спросить трудящихся, желают ли они жить в этом самом едином обновленном Союзе или им хочется чего-то другого.

Кстати, Съезд избрал (правда, лишь со второй попытки) вице-президента этого будущего единого и обновленного Союза (кто бы сомневался, какими будут результаты плебисцита) — «зрелого политика, способного участвовать в обсуждении и принятии важных решений государственного масштаба», как его аттестовал Горбачев, — Геннадия Янаева.

Что-то быстро Горбачев переключился с одной кандидатуры вице-президента на другую — с Шеварднадзе на Янаева. Не уверен, что о первом он думал всерьез. Шеварднадзе — крепкий, самостоятельный политик. Такой на посту вице-президента не нужен. Это номинальная, декоративная должность. Должность чиновника по особым поручениям, не обладающего никаким политическим весом. Так что Янаев, скромный профсоюзный деятель, только что произведенный в члены Политбюро, не входивший даже в ближний круг президента, тут в самый раз.

Пройдет чуть более полугода, и этот «зрелый политик» в полной мере проявит свою зрелость, возглавив — пусть, формально, — государственный переворот.

Еще один всесоюзный референдум было решено провести по вопросу о земле — допустимо ли отдавать ее в частные руки? Поскольку российский парламент уже принял, около месяца назад, закон «О земельной реформе», допускающий это, Ельцин и его единомышленники в российском руководстве расценили намеченный референдум как очередное бесцеремонное вмешательство Центра в дела России: ведь до его проведения российский закон как бы признается приостановленным, а в случае отрицательного решения референдума и вовсе отправляется в корзину, на аграрной реформе ставится крест.

Раз от разу взаимное раздражение накапливалось.

Очень болезненно восприняло большинство союзных депутатов попытки изгнать из названия СССР явно устаревший эпитет «социалистические» в применении к республикам. «Российская газета»:

«Одному депутату, родившемуся в Союзе, мать завещала там же и умереть (подразумевалось, естественно, — в Союзе Советских Социалистических Республик. — О.М.) Он просил Съезд не нарушать наказ матери… Депутат Федотова солидаризовалась с требующими скорейшего подписания договора потому, что «женщины страны очень этого желают»… Сильно опасалась депутат за «любимую аббревиатуру — СССР», как бы не выхолостили из нее социалистичность».

В общем много было граждан, чьи «социалистические» желания и пожелания требовалось уважить.

Как мы видели, Союзный договор на съезде так и не приняли, но «любимую аббревиатуру» депутата Федотовой — СССР, с расшифровкой «Союз Советских Социалистических Республик» — специальным постановлением оставили. Особенно рьяно за это выступал председатель Верховного Совета Лукьянов. Он и в дальнейшем будет отважно бороться за сохранения первородного названия Союза, хотя в конечном счете вынужден будет отступить.

Кстати, вместе с постановлением о сохранении «социалистического» Союза на съезде было принято и постановление о его сохранении как обновленной федерации равноправных СУВЕРЕННЫХ республик. В дальнейшем слово «суверенных» будет все энергичнее и настойчивее вытеснять из предлагаемого названия Союза слово «социалистических», несмотря на завещания депутатских матерей, страстные желания «женщин страны» и энергичные противостоящие этому усилия спикера Лукьянова.

Как уже говорилось, в последние месяцы республики, одна за другой, принимали декларации о суверенитете. Естественно, лидеры — это мы тоже видели, — требовали от Центра, чтобы он признал эти декларации и начал полноценный и равноправный диалог с ними. Однако Центр, имея в виду союзную исполнительную власть, не торопился с этим. А что же власть законодательная?

Вопрос о признании республиканских суверенитетов поднимался на съезде неоднократно. Депутат Эдуард Козин предложил Съезду принять заявление:

«Съезд признает декларации о суверенитете, независимости, принятые парламентами республик… Съезд приветствует суверенные республики… призывает их к конструктивному сотрудничеству».

Однако Съезд 25 декабря вызывающим образом отверг это предложение: «за» проголосовали лишь 419 депутатов (18,7 процента). Иными словами, главный союзный законодательный орган страны вступил в противоборство с республиками на стороне центральной исполнительной власти. По-видимому, это, как и многое другое, определило его дальнейшую печальную судьбу. Республики и не подумают отказываться от своего суверенитета. Так Нурсултан Назарбаев в одной из бесед с журналистами во время съезда прямо сказал, что для республик главное не решения Съезда («они не будут выполняться»), а решения республиканских парламентов и прежде всего — их декларации о суверенитете.

Боевые действия продолжала и другая сторона.

24 декабря на встрече с народными депутатами СССР от России Ельцин заявил:

− Решение (Съезда. — О.М.) о референдумах по вопросу об СССР и частной собственности на землю «зарубило» три российских закона… На месте Горбачева я бы сейчас не вступал в конфронтацию с республиками.

По словам Ельцина, если Центр возобновит конфронтацию, Россия может принять и ответные меры:

− 70 миллиардов рублей из России уходят в Центр. Мы решили эту артерию перекрыть и передать Центру только 23 миллиарда рублей. Пусть Союз подумает, нужно ли ему 18 миллионов аппаратчиков, надо ли ему 100 миллиардов рублей на оборону и 24 миллиарда — на космос.

Как видим, в то время была возможность на официальном уровне потребовать сокращения непомерно великой чиновничьей рати, непомерных расходов на армию и производство оружия… Другое дело, что в российской истории такие требования — я не говорю о том, реализуются они в дальнейшем и не реализуются, — бывают лишь мимолетными эпизодами. И армия чиновников, и оборонные расходы продолжают и продолжают распухать…

26-го, еще до окончания съезда, эта угроза Ельцина реализовалась: Россия приняла собственный бюджет, в соответствии с которым Союзу перечислялась «усеченная» сумма.

Горбачев был взбешен. Выступая на съезде в заключительный день его работы, 27 декабря, он высказал все, что он думает по поводу действий российских парламентариев:

− Это развал, и не только экономики, но и Союза!.. Я подбираю слова парламентские, а тут ведь можно и другие применять… Через два-три месяца все будет развалено, и весь народ окажется на улице…

И пригрозил:

− Здесь я буду действовать как президент, и не удивляйтесь, если будет так.

Было не очень понятно, какие свои действия Горбачев тут имел в виду. Рычагов для укрощения республиканских бунтарей у него становилось все меньше. Впрочем, кое-какие еще оставались. Горбачев предложил съезду принять резолюцию об отмене российского бюджета.

«Коммерсант-weekly» так писал по поводу этого нового всплеска противостояния:

«В марте… уходом Литвы из Союза начался обвал Империи… В декабре самая большая республика Союза прибегла в своем споре с Союзом к последнему доводу: фактически прекратила финансирование Центра. Сильно девальвировав при этом несомненные тактические успехи Горбачева на съезде (постановления о референдумах, утверждение Янаева). Существенно при этом, что Россия — в отличие от Литвы — бунтует не одна (если быть точным, Литва тоже тогда не пребывала в одиночестве. — О.М.) Президент Казахстана Назарбаев не поддержал предложенную Горбачевым резолюцию, отменяющую российский бюджет. И предложил всего лишь просить Россию «в порядке исключения продлить финансирование Союза на I квартал, с уважением просить, как хотите просить».

Принять резолюцию, предложенную Горбачевым, Съезд так и не решился — ограничился лишь тем, что принял к сведению его сообщение «о положении, сложившемся с формированием бюджета на 1991 год».

Правда, несколько позже, в феврале 1991-го, Верховный Совет СССР, с подачи премьера Валентина Павлова, своим постановлением «вернул» в союзный бюждет недоплаченные ему Россией деньги. «Война законов» продолжалась.

Как и при настоящих боевых действиях, в обиход входила привычка оценивать, кто на данном этапе победитель, кто побежденный. Хотя мнения противоборствующих сторон тут, разумеется, редко совпадали. Итоги завершившегося съезда пресс-секретарь президента Виталий Игнатенко оценил как безоговорочную победу Горбачева:

− Горбачев на этот раз получил почти все, что он хотел. Он, конечно, выиграл этот съезд вчистую.

Газеты отмечали, что с формальной точки зрения это действительно так: было принято большинство президентских предложений — об изменениях в Конституции, о проведении референдумов, о ротации Верховного Совета, об избрании Янаева вице-президентом… Но в общем-то это все были достаточно мелкие, не принципиальные победы. В главном же Горбачев проиграл — он не сумел добиться одобрения Союзного договора.

Более того, и в выступлениях, и в кулуарах съезда выяснилось, что ключевые политические фигуры — лидеры республик, — очень по-разному смотрят на будущее Союза. «Независимая газета»:

«Борис Ельцин, продолжающий упорно строить «собственный союз», в кулуарах ясно дал понять, что в ближайшее время возможно заключение четырехстороннего соглашения между крупнейшими республиками страны — Россией, Украиной, Белоруссией и Казахстаном».

Но «честолюбивый и мобильный» президент Казахстана Нурсултан Назарбаев готов вступить не только в «союз четырех», но и присоединиться к «мини-союзному» договору республик Средней Азии, то есть к «союзу пяти».

Как видим, помимо «союза четырех», намечалась еще одна обособленная межреспубликанская структура. Впрочем, вряд ли намечалась кем-то всерьез. Скорее, — как некий козырь в политической игре, которую затевал прежде всего тот же Назарбаев, вовлекая в нее и республики Средней Азии.

Кстати, об этих республиках. Та же «Независимая газета»:

«IV Съезд отличался от предыдущих еще и тем, что на нем лидеры этих, еще недавно как будто бы во всем согласных с Центром республик, отчетливо заявили о своих особых позициях. Среднеазиатские президенты по-прежнему сторонники Союза, но каждый из них понимает его по-своему. Неожиданную поддержку у них нашла идея Ельцина о составлении Союзного договора самими республиками…

Что бы ни говорили лидеры новорожденных суверенных образований о роли Центра в будущем Союзе…, но Центру в этих схемах остается гораздо меньше места, чем хотелось бы его лидерам. Учитывает ли команда Горбачева, что вирус самостоятельности в подходе к договору охватил практически все республики?.. Итак, на подходе четырехстороннее соглашение. Референдум не удастся провести как минимум в четырех-пяти республиках. Еще шесть заявляют о своем собственном видении договора».

Вот такая вот «победа» Горбачева.

Как видим, в декабре 1990 года, на IV съезде народных депутатов, то есть ЗА ГОД ДО ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РАСПАДА СОЮЗА И ОБРАЗОВАНИЯ СНГ, фактически была намечена схема того, как это произойдет. Поначалу строится конструкция из трех или четырех самых крупных республик. Скорее, в самый первый момент — из трех, поскольку хитрый Назарбаев наверняка захочет оставить себе некоторое время для маневрирования и выявления обстановки. Однако вскоре он не только присоединится к троим, но и вовлечет в новый «Союз» среднеазиатские республики, подверженные его гипнотическому влиянию. Далее к этой восьмерке примкнут, по крайней мере, еще три республики — Азербайджан, Армения, Молдавия. Все, дело будет сделано.

Эта схема просматривалась очень хорошо, и только слепой мог ее не разглядеть.

Идея, согласно которой создание нового Союза надо начинать с образования небольшого ядра с последующим пополнением, будет в дальнейшем периодически выныривать на поверхность, вызывая раздражение Горбачева. Пока наконец не материализуется окончательно в декабре 1991-го в Беловежье.

Схема «тюркского» союза — среднеазиатские республики плюс Казахстан — виделась менее отчетливо и скорее составляла «теоретическую» альтернативу «союзу четырех».

«В результате опроса, который был проведен в декабре 1990 года ВЦИОМом, выяснилось, что 56 процентов населения страны считают экономическое положение страны критическим, 37 процентов — неблагополучным… На вопрос, что ожидает Советский Союз в ближайшие месяцы, 70 процентов ответили, что ждут ухудшения ситуации. Более половины населения (54 процента) СОЧЛИ ВОЗМОЖНЫМ НАСТУПЛЕНИЕ В 1991 ГОДУ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ КАТАСТРОФЫ (выделено мной. — О.М.), 49 процентов — массовой безработицы, 42 процента — голода… Основные проблемы, беспокоящие людей, — выживание, обеспечение семьи продуктами и необходимыми товарами повседневного спроса, повышение цен, обесценение денег. Больше всего граждан СССР волновало резкое ухудшение снабжения продуктами, исчезновение из продажи мыла, одежды, тканей, обуви и других товаров повседневного потребления».