Тамтамы до сих пор звучат

Три столицы Западной Африки

Ломе, Котону[7], Ниамей. Три названия, три города, три точки на карте Африки. Для меня они тоже были только точками, но лишь до поездки туда. Я читал о них в географических словарях, рассматривал снимки в старом немецком справочнике «Наши колонии». Смотрел я также фотографии в пропагандистских проспектах о Французской Западной Африке. И наконец, открытки, на которых изображены главные города независимых государств Западной Африки.

Давайте, однако, отложим в сторону все эти снимки и проспекты и осмотрим вместе со мной три африканских города. Еще совсем недавно это были маленькие захолустные городишки, о которых несколько десятилетий назад никто даже и не подозревал.

Жаркий, душный вечер, на небе тысячи, а может быть, и десятки тысяч ярких звезд, пальмовый лес справа и слева от машины отступает перед домиками и хижинами деревни Афлао. Черный асфальт дороги уже давно слился с темнотой, таксист погасил фары, щадя аккумулятор своего нового «мерседеса». Дома на обочине дороги мигают десятками маленьких огоньков от лампочек-лампадок. Одни из них освещают вход в большой или маленький магазин, другие — светят людям, собравшимся вечером поболтать около своих домов. Издалека слышится звучание бубна, сопровождаемое хлопками или похлопыванием по бедрам в такт музыке. Подъезжаем поближе — убеждаемся, что слышим радио, а звуки бубна вовсе не означают приглашения к танцу. Стоило мне осмотреться, как я увидел луч яркого света, пробежавшего справа над пальмовым лесом, над самыми верхушками деревьев. От леса доносился равномерный гул. В кромешной тьме вдали от своего дома вам всегда делается как-то не по себе. А здесь еще этот гул, который продолжал звучать с одинаковой силой.

Впоследствии оказалось, что увертюрой к моему въезду в Ломе был свет прожектора ломеского маяка и прибой Атлантического океана. Государственная граница в то время охранялась очень строго с обеих сторон. Справа от меня шумел океан, слева — сиял огнями город, столица Того, самого маленького западноафриканского государства.

Первое, что производит необычное впечатление, — это близость города к границе. Пограничный пункт в деревне Афлао хорошо виден с крыши самого шикарного отеля города — «Бенин». На деле речь идет о границе условной, о бывшей демаркационной линии[8], на которую после непродолжительной военной кампании в 1914 году вышли французы и англичане. Здесь немецкая колония Того была поделена на две территории с ведома и одобрения Лиги наций.

Немецкая колония Того имела сравнительно небольшой кусочек земли на побережье, теперь же, когда независимое государство Того получило в наследство бывшую французскую территорию, оно стало еще меньше. Фактически это само побережье. Поэтому столица находится совсем рядом с границей, что никому, в общем-то, не мешает… А некоторые жители, наверное, используют это обстоятельство в своих целях!

Иностранец, прибывший в Ломе, будет несколько поражен: его встретит ярко освещенный подъезд современного — даже ультрасовременного — здания отеля, построенного недавно, после провозглашения независимости, очевидно, в ожидании наплыва туристов. И их действительно много в этом небольшом городе, население которого не превышает пятидесяти тысяч[9]. За одно столетие подхваченный вихрем событий Ломе из фешенебельной столицы немецкой колонии превратился в захудалый городок, не имеющий какого-либо значения во французской зоне оккупации, и вслед за тем — в столицу небольшого африканского государства, одним из первых получившего независимость.

Отель пятиэтажный, с огромным сводчатым рестораном и колоссальным залом, которые используют пока лишь для приемов в связи с национальными праздниками. Повсюду мрамор, от которого веет холодом, причем это не только зрительное ощущение, это действительно так, ибо в стены здесь вмонтированы кондиционеры, постоянно подающие охлажденный воздух в комнаты и на лестницы. Через зал гость проходит к лифту. В номере ощущаешь непривычную прохладу и, умываясь, перестаешь бояться холодной воды. В чем дело? Может быть, сказывается усталость? Нет, дело в том, что и тут над дверью кондиционер днем и ночью подает холодный воздух, поток которого невозможно прекратить. Мне рассказывали, что доведенные до отчаяния постояльцы довольно часто среди ночи неумело затыкали отверстия вентиляторов пробками, сделанными из газет. Однако попытки эти всегда оказывались бесплодными: им не удавалось даже немного повысить температуру. Снаружи в это время термометр показывает 30 градусов по Цельсию в тени. Но что поделаешь. Комфорт есть комфорт, а в результате постояльцы получают насморк.

В зале отеля перед лифтом, я обнаружил интересную выставку. Тут были развешаны картины различной величины. Самая большая — портрет президента Того в африканском национальном костюме, формат остальных соответствовал занимаемому положению лица, изображенного на полотне. Таким способом утверждалась местная иерархия. Были здесь и главы правительств США и Франции того времени — Кеннеди и де Голль, которых фантазия местного художника тоже одела в африканские национальные костюмы, а также президенты Либерии, Ганы и Гвинеи.

Наконец, турист, устав от впечатлений и стуча зубами от холода, забирается под одеяло. Он уснет быстро, и ничто не напомнит ему о том, куда он попал: ни голоса тамтамов из деревни Афлао, ни грохот прибоя Атлантического океана. Окна здесь так хорошо замурованы, что ни один звук не проникает в помещение. Утром турист обнаружит, что в комнате есть балкон, выйдет на него и сразу окунется в городской шум. Жара ворвется в комнату. Осмотревшись, через полчаса он позавтракает в отеле по баснословно дорогим ценам, потом захватит свой чемодан, через холодный зал выйдет на улицу и убедится, что приехал в этот город вторично. Ломе, как и целый ряд других поселений на берегу Атлантического океана, возник в период колониального раздела Западной Африки, то есть в последние десятилетия XIX столетия.

Когда в 1874 году англичане основали торговую факторию в Кета (теперь это город на восточных границах Ганы), местные племена (живущие в южной части современного Того) отнеслись к этому довольно враждебно, так как боялись растущего влияния англичан. Поэтому они не стали препятствовать вторжению с Золотого Берега на их земли других европейцев, противников англичан. Вожди племен надеялись таким способом установить равновесие сил: тех европейцев, которые именуют себя немцами, они надеялись использовать в борьбе против англичан и тем самым сохранить свою собственную свободу. Несколько ловких немцев, в том числе известный путешественник Г. Нахтигаль, воспользовались этим обстоятельством и предложили вождям эве подать петицию германскому императору. Вожди согласились. Колониальная история сохранила текст. этой петиции:

«У нас не было бы никаких беспорядков и беспокойства, если бы английское правительство перестало вмешиваться в наши дела, перестало захватывать наши земли, которые мы не хотим им уступать. Мы обращаемся с просьбой к Вашему Величеству, чтобы Вы защитили нас и прекратили аннексию…»

До сего дня весьма странное впечатление производит фраза, которой заканчивается петиция:

«Просим о помощи Ваше Величество и под охрану его поступаем»[10].

Итак, с 1884 года, получив петицию вождей, немцы захватили территорию современного Того. Они имели в тот период мало колоний (в Африке только Того и Камерун), поэтому уделяли им большое внимание и вкладывали туда свои капиталы. Германские власти прокладывали дороги и по чисто немецкой привычке сажали вдоль них деревья. Старые деревянные и железные мосты, построенные с немецкой аккуратностью, и по сей день говорят об их кратковременном господстве, так же как и большие старинные дома колониальных торговых учреждений в Ломе.

В начале XX века в Ломе была построена пристань-помост, для разгрузки океанских пароходов. По территории Того проложили железные дороги. Первые поезда начали ходить в 1905–1913 годах в города Анехо, Палиме и Атакпаме. Ломе становится центром страны, управляемой немцами.

Период французского господства не оставил таких значительных следов в Ломе. Того для французов было лишь одной из многочисленных западноафриканских колоний, к тому же не самых лучших. Поэтому только во второй половине 50-х годов, а также с достижением независимости Ломе достиг своего расцвета. Город как столица независимого государства, привлекает торговцев, дипломатов, туристов и просто любопытных. Люди хотят собственными глазами увидеть, как выглядит самое маленькое из самостоятельных государств Западной Африки. Увеличивается объем работ на причале, заложен фундамент для строительства нового порта с закрытым рейдом. Для западноафриканского побережья это особенно важно, так как волны достигают там зачастую необычайной силы. Строительство требует больших капиталовложений. Со стороны ФРГ, влияние которой заметно возрастает, делаются предложения о кредитах.

В небольшие административные здания, где когда-то размещались немецкие чиновники, переселяются министерства и правительственные учреждения независимого государства. Для самых крупных министерств и ведомств строятся новые, современные дома. Правительственный дворец, унаследованный республикой от французского губернатора, уже не удовлетворяет независимое государство: строится новое красивое здание.

Большое внимание уделяется строительству школ. В 1961–1962 годах государственные школы в Ломе насчитывали в начальных классах 5269 мальчиков и 3348 девочек. Частные местные школы посещали 5639 мальчиков и 4036 девочек. Новая, хорошо оборудованная больница, построенная за лагуной, вмещает 560 больных; ее белоснежные корпуса привлекают внимание прохожих. В голубом небе пролетают самолеты местных и европейских авиакомпаний, совершая посадки на новом, сооруженном в 1961 году аэродроме, оснащенном по последнему слову техники. Репродукторы повсюду разносят голоса тамтамов: в 1959 году вступила в строй первая радиостанция.

В конце концов начинаешь понимать, что Ломе — это столица, состоящая, собственно, из нескольких небольших городков, которые сами пытаются играть роль большого современного города, что им, конечно, не удается. Это начинаешь чувствовать сразу же, переселившись из холодного отеля «Бенин» в более приятный и менее роскошный «Отель де Гольф», который, наверное, еще помнит немецких господ. Сводчатые потолки подъезда, выходящего на улицу Коммерции, тихий внутренний дворик со множеством зеленых растений, окружающих столики обедающих. Заброшенные павильоны во дворе. Справа — павильон со старыми верандами в колониальном стиле, в комнатах которого (без кондиционеров) простые деревянные полы. Как и «Отель де Гольф», все дома на улице Коммерции словно погружают вас в атмосферу сонного немецкого колониального городка. Но жизнь в нем пульсирует, ритм ее быстро нарастает. Потоки машин, мотоциклов, мотороллеров и пешеходов ослабевают только к вечеру.

Стоит выйти из отеля, как к вам сразу же подбегает мальчик или взрослый, выкрикивая на ходу: «Такси, господин?» Не успеваете опомниться, как такси уже перед вами и приходится платить — пока еще не таксисту, а тому, кто нашел машину. Итак, вы заплатили. Такси направляется в деловую часть города. Машина проезжает по бульвару Сиркюлер, который начинается от шоссе, ведущего из Ганы, и тянется дальше, до Дагомеи, по сути дела окаймляя Ломе.

В центре города — европейский квартал с несколькими католическими и евангелистскими храмами, почтой и правительственными зданиями. Здесь небезынтересно выйти из машины. На площади перед католическим собором обычно располагается базар. В последние годы базарные дни — среда и суббота; торгуют, однако, и в другие дни недели, так как торговля все больше расширяется, поток покупателей не ослабевает. Красочность и экзотичность африканского базара со всеми его характерными особенностями, которые мы наблюдаем в больших столичных городах, контрастируют тут с неоготическими линиями двубашенного собора. За ним — самый большой книжный магазин в Ломе; на витринах броские обложки американских и французских иллюстрированных журналов. Зайдемте в магазин. Тут можно найти все что угодно: журналы самого различного содержания, захватывающие детективные романы, сборники ковбойских рассказов, порнографические открытки, которые предназначались когда-то солдатам французского гарнизона.

Вы не найдете здесь только книг на африканских языках, даже журнала, даже Библии. Французскую или английскую — пожалуйста. Из старых запасов по знакомству вам могут предложить даже немецкую. Только через несколько дней, беседуя со знакомым, я узнал, что литературу на африканских языках в Ломе можно достать лишь в так называемом «Либрари евангелик» или «Либрари модерн». Там можно найти широкоизвестные книги, путеводители, школьные учебники и, конечно, религиозную литературу на языке эве. Какие-либо книги, издаваемые в большом количестве в соседней Гане, достать было невозможно. В то время междоусобицы еще закрывали границы. Брошюрки и календари на некоторых языках африканских меньшинств Центрального и Северного Того лежали на полках. Особенно был интересен календарь, в котором делалась попытка упорядочить традиционное европейское деление года на недели и дни.

Создается впечатление, что церковь в Южном Того обладает значительным влиянием. Я был свидетелем торжественной встречи ломского архиепископа, который возвращался домой из Рима после каникул на пасху. Надо сказать, что приветственные возгласы напоминали мне дни конфирмации, которую я еще мальчишкой наблюдал, когда гостил у бабушки в среднечешской деревне. Было довольно много народа, и все оживленно махали руками.

Во всем Ломе только три кинотеатра, где можно посмотреть фильмы из жизни ковбоев, задремать на неимоверно длинной и необыкновенно скучной индийской картине, всплакнуть над старым французским фильмом. В помещении одного из кинотеатров разместился католический клуб под названием «Фойер Кюльтюрель Пий XII». В то время, когда я был в Ломе, здесь читал лекцию один из известных французских африканистов, автор работ по истории Африки — Р. Корневин. В колониальном Того он занимал должность французского эксперта. Лекция была на тему о методе изучения африканских традиций с атеистических позиций. В программе на следующую неделю планировался целый ряд чисто занимательных мероприятий и лишь одна беседа на серьезную тему.

В Ломе сохранилось много бывших немецких домов, мимо которых проносятся в автомобилях французские эксперты и их жены, спеша за покупками. Они не выезжают, однако, за пределы улиц Коммерции, бульвара Сиркюлер и некоторых других, к ним прилегающих. Дело в том, что в центре города, который огибает бульвар Сиркюлер, есть и африканские районы, куда европейцы стараются не заходить. Так, обойдя большое здание почты с сотнями почтовых ящиков и повернув направо около огромного баобаба, можно очутиться в квартале, называемом Зонго. Здесь живут хауса, как местные, так и переселенцы из Дагомеи, Нигерии и Ганы, главным образом мусульмане. Есть здесь люди и приехавшие всего на несколько дней, и проживающие в Зонго из поколения в поколение. В квартале несколько мечетей, мусульманская школа. Расположившись на рогоже, перед крыльцом дома сидят мудрые старцы, читающие Коран или какую-либо другую священную книгу. Тут же местный писарь составляет под диктовку письма для всех желающих.

В Зонго живет и мой друг, знахарь Идриса Иса. Он одет в весьма живописный костюм; прическа его напоминает змеиные хвосты. Иса объездил всю Африку: Судан и Хартум он знает так же хорошо, как Кано в Нигерии. Лечит он заговорами, молитвами, выкуриванием, но главным образом травами. Через несколько дней я уже получил право заглянуть в его «лабораторию» и был поражен. Думаю, что такого количества лечебных трав, какое знает и имеет Иса, не найдешь ни в одной европейской аптеке. Я вспоминаю один удививший меня случай. Однажды я пришел к Идрису неожиданно, без предупреждения. Он в это время заговаривал болезнь пациенту, у которого даже такой не искушенный в этих вопросах человек, как я, и то заметил характерные признаки эпилепсии. Окончив заговор, Иса подал больному какую-то сушеную траву. Потом он словно забыл про него, переключив на меня все внимание. Пациент уснул. Через несколько дней, вновь навестив своего приятеля, я был удивлен, увидев больного, который строгал во дворе лучинки. Я спросил Идриса, чем болел этот человек и как он так быстро сумел его вылечить. Лекарь назвал болезнь на местном языке. Такого слова я не знал, но, порывшись дома в словарях, убедился, что Иса имел в виду столбняк! Потом я рассказывал эту историю врачам, но все они недоверчиво пожимали плечами. Вероятно, перевод в словаре и был не совсем точен, но кто может сказать, сколько знают врачи, лечащие травами в Африке, такого, что совершенно неизвестно нашей медицине!

Умение африканских знахарей я оценил, побывав в соседнем йорубском квартале. Там я записывал на магнитофон местный говор. Мой «Старт» — маленький аппарат, работающий от батарейки, имел много недостатков, но обладал и определенным достоинством. Он был легок, и его можно было везде носить с собой. Я сел около одного старика и включил магнитофон. Почтенный старец сначала смутился, но потом освоился и разговорился. Он был в прекрасном настроении, и я тоже, так как всегда испытываю большое удовольствие, когда слушаю что-нибудь интересное. Неожиданно магнитофон перестал работать. Расстроившись, я пытался починить его, перед глазами у меня всплывали строки инструкции, но все труды оказались напрасными. Старик начал проявлять беспокойство; у меня тряслись руки, на лице выступил пот. Влажный, наполненный испарениями воздух, духота, которая царит в Ломе круглый год, затрудняли дыхание. Неожиданно среди любопытных, окруживших нас, появился местный знахарь и предложил мне свою помощь. Я кивнул в знак согласия.

Знахарь принес откуда-то несколько веток, развел огонь и, держа над ним магнитофон, поворачивая его из стороны в сторону, прикрыв глаза, начал что-то приговаривать. Представьте себе мое изумление, когда магнитофон после этой процедуры заработал! Все мы были чуть-чуть смущены, да и сам знахарь, кажется, тоже.

Старец закончил рассказ, я успокоился и, довольный, унес все свои записи. Волшебник, совершивший чудо, тоже был доволен. История эта очень быстро разнеслась по всему кварталу, слава и почет знахаря еще больше возросли. Потом, уже много позже, когда я делал записи в Сахаре и мой магнитофон работал как часы, я понял, в чем было дело. Перед моим отъездом инженеры с завода Тесла дали мне пакетик с гигроскопической солью. В Ломе, самом влажном городе на моем пути, эта соль уже не могла уберечь магнитофон — и он вышел из строя. Когда же знахарь просушил его на огне, магнитофон вновь заработал.

А сколько таких людей, как этот знахарь из Зонго, живет в других африканских кварталах! Десятки лампочек мигали мне в знак приветствия, когда я проходил по городу. Кварталы отличались один от другого планировкой и архитектурой, хотя, конечно, между ними не было такой большой разницы, как между Аккрой и Дакаром. Некоторые кварталы выглядят так, что, кажется, они ничего общего не имеют с тем Ломе, который приветствовал нас залитым бетоном аэродромом и сиянием огней перед гостиницей «Бенин», городом, в котором расположились старые немецкие дома и магазины. Жители этих кварталов — это те, кто приходит сюда искать работу из деревень, кто хочет жить лучше, выбраться к свету из глуши саванны. К сожалению, они далеко не всегда в городе находят работу и с трудом устраиваются у кого-либо из знакомых или родственников. Так они живут месяцами или даже годами, пытаясь куда-нибудь устроиться, в надежде на лучшее будущее. Будем надеяться вместе с ними и мы.

В те времена, когда я посетил Того, оно было первым в Африке государством с бюджетом без дефицита, но с безработными на улицах. Как сказал мне один мой африканский приятель:

— Далеко не всем я смогу подать милостыню, если не хочу сам стать нищим, и лишь одному или двум могу дать то, чего они хотят больше всего, — работу.

Я почувствовал это, когда уезжал. Друг одолжил мне машину, но шофера я должен был найти сам. Достаточно оказалось вечером сказать об этом, как утром перед моими дверьми стояло уже четыре человека. Лица их были печальны, так как они знали, что нужен был мне только один.

Первым впечатлением от Котону была не та ужасная жара, которая наваливается на человека сразу же, как только он выходит из самолета, в какое бы то ни было время года. Южное побережье вновь подтвердило свою славу самого влажного и самого душного места на Гвинейском побережье. Область сухого климата, протянувшаяся от Аккры к Ломе, тут безвозвратно заканчивается.

Не составила мое первое впечатление и картина современного аэродрома, разместившегося посреди пальмового леса, в стороне от города, куда я прилетел с относительно небольшим опозданием в прокуренном самолете «ДЦ-7» из Аккры. Меня не удивила и внимательная проверка паспорта, на котором не было даже признаков визы дагомейских властей. Аэродром был похож на вокзал в небольшом городке, от перрона которого отходит по крайней мере несколько экспрессов в день. Современное, красивое здание с традиционным окошечком паспортного контроля, с отелем для транзитников и баром. И все это для пассажиров всего лишь нескольких самолетов, которые пролетают тут за неделю! Не показалось мне странным и то, что шофер такси не захотел получить плату в иностранной валюте и вообще посчитал пятьсот колониальных франков недостаточным вознаграждением за проезд от аэродрома до отеля. Наверное, он уже возил иностранцев, которые хотели расплатиться с ним фунтами, и ничего хорошего для него из этого не вышло. А может быть, ему нужны были деньги для ремонта маленького «рено», у которого впереди на крыше возвышалась горделивая надпись: «Маркиза». Эта машина мало чем отличалась от пресловутой «мамми-лорри».

Не поразило и очень красивое здание банка, объехав которое прекрасная «Маркиза» наконец доставила меня в отель.

Когда после ужина я развернул план города для того, чтобы подробно с ним ознакомиться, неожиданно раздался крик и выстрел… Ситуация становилась интересной. Кажется, начиналось мое первое приключение в Котону.

Я поднял голову и прислушался: через минуту услышал удивительную музыку, потом конский топот… Это меня потрясло… Кони на берегу Гвинейского залива? Было бы не удивительно встретить их в саваннах, но ведь они отсюда далеко на севере. Топот копыт все приближался, и ему вторило какое-то пение. Потом раздалось еще несколько выстрелов подряд, где-то совсем недалеко от окна моей комнаты, и затем страшный рев. Я вскочил и подошел к окну. Все вдруг затихло… Неожиданно тишину нарушил какой-то треск и сразу же за ним — свист. Подняв на окне повыше шторы, я высунулся наружу. За стеной, в саду, в пятнадцати метрах от меня, оказался кинотеатр, вместивший несколько сотен зрителей.

Это они бурно протестовали, когда фильм неожиданно прервался; через несколько минут повреждение было исправлено, снова раздались выстрелы, послышалась музыка.

Я спрятал план города в чемодан и спустился вниз в холл с надеждой найти где-нибудь два франка на билет в кино. Дело в том, что банки в этот день были закрыты, а от тех денег, которые мне поменяли, не осталось ни франка и даже в отеле я жил уже в кредит. Француженка, дежурившая в холле, с улыбкой разменяла мне фунты на местные франки, и через пять минут я стал обладателем измятого билета в кино.

Журнала не было, шли сразу два фильма подряд, один из которых, «Зорро-мститель» («Знак Зорро»), я прекрасно помнил еще по школьным годам. В другом фильме действовали небритые и грязные негодяи, дешевые герои, отважные и благородные, прекрасно умеющие драться, особенно бить в челюсть. Вначале перевес был на стороне негодяев, и они убивали одну невинную жертву за другой. Когда убили третью, зрители начали орать от негодования, когда же и четвертая жертва подверглась той же участи, то в полотно экрана полетели шкурки от бананов. После пятого убийства, когда ажиотаж разбушевавшихся зрителей достиг предела, какой-то мужчина небольшого роста и невзрачного вида в помятом костюме встал и громогласно заявил: «Этого хватит!». Удивленные зрители на минуту смолкли, а потом наградили его громовыми аплодисментами. Никто не смотрел на экран. А именно с этой минуты действие картины изменилось, верх начали одерживать положительные герои, наконец негодяев поймали, добро восторжествовало, внимание вновь было обращено к фильму. Финал зрители отметили дружными аплодисментами. Зажегся свет. Между железными садовыми скамейками, установленными посреди зала, нельзя было протолкнуться, там сгрудились зрители, окружившие того самого «остроумного» мужчину, который столь громогласно выражал свое возмущение. Все старались выразить ему солидарность и пожать руку.

Вместе с потоком зрителей я вышел из кино. Перед входом толпились, держа лампочки в руках, продавцы орехов, фруктов, сардин и спичек. Короче говоря, это был небольшой базар. Пока я ходил от лампочки к лампочке и расспрашивал, как идет торговля, фильм о Зорро уже начался. В темноте добрался до своего места, но оно уже было занято. Что ни говори, а мальчишкам африканского города Котону подвиги Зорро доставляют такое же удовольствие, как и мне много лет назад. Забор летнего кинотеатра невысок, а бдительность контролеров к началу второго сеанса ослабла, поэтому во всем саду не было ни единого свободного места. Я вернулся в отель и быстро уснул сном праведника. Таково было мое первое знакомство с Котону.

«Котону не покажется туристам современным городом, таким, например, как Абиджан, скорее он имеет характер небольшого курортного городка, который гармонически и постепенно вырос из рыбачьей деревни, возникшей на этом месте сто лет назад». Так утверждает путеводитель, изданный официальным издательством Дагомейского туристического агентства. Когда я впервые прочитал эти строки, то начал сожалеть о своем приезде сюда. Я не люблю курортных городов, в которых на центральной аллее или площади дамы демонстрируют свои туалеты, а в ваннах избавляются от недугов. Когда я уезжал из Котону и вновь заглянул в путеводитель, то не мог не улыбнуться. Убежден, что все это было написано каким-то европейцем. Курортный гороцок в Котону напоминают только те улицы, которые расположены в так называемом районе резиденций, в западной части города вдоль Атлантического побережья. Прекрасная асфальтированная дорога тут окаймлена красивыми белыми и цветными бунгало, которые выглядывают из зеленых островков кокосовых пальм. Эти растения не только декоративное украшение, они дают тень, а некоторые остались, очевидно потому, что росли здесь задолго до появления вилл. Сады около вилл так же прелестны, как и в Европе: тут можно поиграть в гольф или в теннис на специально для этого оборудованных площадках, отдохнуть в шезлонге на веранде, спокойно наслаждаясь видом океанских волн. По белым их верхушкам скользят пироги рыбаков. Интересно наблюдать, как лодочки готовятся проскочить белую полосу прибоя, как гребцы стараются развернуться носом к нему и затем несколькими быстрыми движениями весел прорываются за эту полосу на простор Атлантики.

Когда я был в Котону, в этом районе строили здание отеля, судя по всему еще более современное, чем колониальный «Отель де ля Пляж». А около него уже возвышалось стилизованное железобетонное здание недавно законченного посольства Франции. И тут же недалеко сооружался новый красивый дворец президента. Теперь, наверное, он уже готов. Оставим, однако, в стороне этот район, не будем уделять внимания и новой больнице, архитектура которой всех приводит в восторг, да и сама больница имеет, конечно, гораздо большее значение, чем все эти роскошные белые виллы!

Лучше отправимся с вами на восток, в подлинный Котону, город, правда, небольшой, но зато резиденция главы государства. Как я уже писал, он не имеет ничего общего с курортным городом. Квартал, затерявшийся между районом вилл и африканским районом, — это дом для тех, кто трудится. Здесь торгуют, ткут, чинят и монтируют. Людей тут ценят не за происхождение и не за богатство, а за умение. Весь этот квартал отделен от города железной дорогой и вокзалом, который, собственно, и делит Котону на две неравные части. Около городской ратуши расположилась почта, затем магазины, гаражи и мастерские. На авеню Дю Гувернер женераль Клозель (теперь ее, вероятно, уже переименовали) и прилегающей к ней улицах можно достать все, что необходимо. В больших гаражах вам всегда исправят машину, мотоцикл или велосипед.

Велосипедов в Дагомее очень много, намного больше, чем в соседних странах, а о Котону можно говорить как о городе мотоциклистов. Иногда к велосипеду пристраивают моторчик, и тогда его хозяин получает возможность преодолевать большие расстояния. Очевидно, мотор подчеркивает здесь достоинство человека, так же как, например, тут особо чтут сестер монашеского ордена, черные лица которых резко контрастируют на фоне белоснежных стен монастыря. С ними я, к счастью, не познакомился.

Как-то раз, проходя мимо монастыря, я услышал какой-то гудок. Это был паровоз, тянувший за собой состав до Вхидды. Гудок напомнил мне, что час отъезда из Котону приближается. Я до сих пор не понял, что, собственно, представляет собой вокзал в Котону. На плане города была указана привокзальная площадь, но ее я так и не нашел. Время от времени из ворот на улицу, параллельную авеню Клозель, по рельсам выезжал паровоз, если он шел налево, то, очевидно, направлялся до Вхидды или до Абомея, а если направо — то в Порто-Ново. Что было за этими таинственными воротами, я так и не выяснил, но думаю, там просто находились старые рельсы, резервные вагоны и локомотивы.

Перрон находится на большой и широкой улице. Отправление поезда — событие для всего города. Состав, следующий до Вхидды, так гордо оповестивший о себе, состоял из нескольких легких вагонов и одной дрезины. Пассажиры заполнили вагоны задолго до отправления поезда, забив их своими вещами. Сельские жители увозили из города все, что им не удалось продать, и те, кто похитрее, пришли к поезду заранее, привязав свои большие узлы к крышам вагонов и уложив их на дрезину, совершенно не думая о том, что это может помешать отправлению поезда. Те, кто пришли позже или даже в последнюю минуту до отправления, пытались сделать то же самое, покрикивая на маленьких детей, бегая около своих вещей, волнуясь за то, чтобы их не украли. Надеяться в этой беспорядочной толпе можно было только на честность окружающих.

Пассажиры, которым уже удалось занять места в вагонах, наблюдают за всей этой суетой и глядят на окружающих с оттенком превосходства. Если сказать точнее, в вагонах не просто сидят, а лежат. Некоторые пассажиры уже заснули, другие устроились не на полках, а скорее под ними. Здесь им ничто не мешает, даже чья-то курица, которая уселась под полку, чтобы в тишине и покое снести яйцо. Тут же сука облизывает своих щенят, мирно лежащих в плетеной корзинке на коленях у хозяина. Наверное, он собирался их продать, а теперь везет обратно. В это время с крыши падает связка зеленых бананов, пригодных разве что только для печения. Рассерженная хозяйка по-йорубски ругает толстого парня. Она гонит его, чтобы он привязал связку, да, кажется, теперь поздно! Паровоз подал какой-то невероятный сигнал и со скрежетом тронулся с места. Счастливого пути! Последний вагон уже не виден, люди постепенно расходятся, но не все уходят с перрона, ведь эта улица служит им чем-то вроде базара, места для собраний и танцев.

Отъехав от станции всего лишь несколько метров, вы оказываетесь на берегу лагуны, через которую перекинут длинный мост. По нему движутся поезда, проезжают автомобили и велосипеды, проходят пешеходы. Около въезда на мост — перекресток, охраняемый благоразумным стражем порядка. У полицейских в Котону очень красивая форма. Они носят белые брюки, рубашку выгоревшего цвета хаки и голубые береты. Берет, пожалуй, единственная дань синему цвету полицейской формы, которая принята в Европе, но в беретах ведь очень жарко. Иногда можно увидеть на голове стража так называемую французскую кастрюлю — традиционную круглую шапочку с твердым верхом. Вокруг талии полицейские носят белый кожаный пояс, в кобуре у самых ног болтается настоящий кольт.

У меня была занимательная встреча с полицией, которая говорит о ее внимательности и заботе. Мы подъезжали в Котону к отелю, как вдруг одинокий полицейский начал отчаянно свистеть. Подбежав к нам и с возмущением размахивая рукой со свистком, он спросил:

— Почему вы не остановились, когда я свистел? У вас из глушителя валит дым, как из трубы паровоза, это опасно, посмотрите-ка назад!

Мы были испуганы, считая себя чуть ли не преступниками. Водитель дал газ, и столб смрадного дыма сразу же подтвердил слова полицейского. Мы занялись мотором, а он степенно зашагал на свой важный и сложный перекресток в Котону.

Улица за углом упиралась в маленькую площадь, где была стоянка «мамми-лорри». Тут это название услышишь довольно редко, их называют просто: «машина». И все же из Нигера и Ганы традиционное наименование проникает и сюда. Автобусы здесь сильно отличаются от транспортных средств, которые перевозили — и по сей день еще перевозят — пассажиров в бывших английских колониях на западноафриканском побережье. Чаще всего тут можно встретить старые «рено» и «пежо», реже встречаются грузовые автомобили, то тут, то там попадаются на глаза «фиаты». Машины максимально открыты, в них можно войти с любой стороны. Все делается для того, чтобы автомобиль хорошо проветривался. Иногда встречаются машины, напоминающие своим видом европейские микроавтобусы, но и они приспособлены к местным условиям — окна сняты. Надписи, которыми красочно расписаны автомобили, обычно помещаются на ветровом стекле и очень редко сзади или по бокам. Толкучка, споры и шум на остановках не меньше, чем на станциях «лорри» в Аккре.

Среди этого гама неожиданно раздается совершенно новый, необычный звук. Это появился барабанщик, а с ним несколько музыкантов с импровизированными инструментами. К ним присоединяются еще люди, и через несколько минут все сливается в танце. Размахивая руками, пританцовывая, толпа следует за музыкантами, постепенно входя в экстаз и убыстряя ритм.

Недалеко от автобусной остановки возвышается белое здание «Библиотеки Друо», где вы можете купить «Монд» с опозданием на два дня, далее — тоже белое здание с вывеской американского информационного бюро. В его витринах — афиша с объявлением о предстоящих гастролях негритянского джазового оркестра США, вход на концерты которого бесплатный. Чуть дальше, на улице, перпендикулярной к авеню Клозель, название которой я, к сожалению, не помню, расположились большие магазины.

Если свернуть в боковую улочку, то вы не минуете ресторана «Ля Провансаль», за высокими стойками которого европейцы пьют сок, французское и алжирское вино и где толстая буфетчица-француженка предлагает французские блюда так, словно она находится где-нибудь в Марселе. Дальше — африканский базар, где продают арахисовые орехи в больших мешках, привезенные из саванн Дагомеи, Нигера и Верхней Вольты. За ним начинаются узкие переулки африканского квартала. Как и повсюду в Африке, они полны запахов жареной рыбы, мяса, кукурузы, проса и блюд из вареных фруктов.

Повсюду на корточках сидят люди, степенно рассуждающие о том, как меняются времена. В вихре жизни и повседневных забот они забывают свои семьи, которые у многих из них остались на севере, бедные деревни, где только в периоды сбора урожая можно добыть средства к существованию. Забывают своих жен и детей, отцов и матерей. Заботятся и думают уже о тех женах, которых нашли здесь, на побережье, мечтают о богатстве, о хорошем месте, которое даст им возможность вырастить многочисленных детей и наградит за страдания в трудные дни.

А их пока еще немало.

Одни откровенно устремляются за танцующей толпой, другие, оставаясь на месте, покачиваются в ритме танца. Третьим только работа не позволяет пойти за танцующими. Это продавцы, сидящие около своих маленьких магазинчиков, шоферы и носильщики. Есть и такие, кому положение предписывает быть степенными:

— Это остатки варварства, — бросает мне полицейский на перекрестке.

— Танцуют так, потому что не знают современных танцев, — заметил продавец книг из магазина Друо.

На нем была нейлоновая рубашка с шелковым галстуком и длинные белые брюки. Однако оба «цивилизованных» господина не без интереса поглядывали на танцующих и на барабанщика. Уходя, я заметил, что полицейский и продавец еле заметно покачиваются в такт…

Пятьдесят лет назад Ломе уже был немецким колониальным городком, а Котону — только воротами в Дагомею. О Ниамее же в те времена вообще никто ничего не знал. Если верить колониальным историкам, то одним из первых жителей Ниамея был капитан французской армии Салама. Он поселился в одной из деревень, которые тут, на берегах Нигера, уже довольно давно образовали независимый конгломерат. Пришел туда со своими шестьюдесятью сенегальскими стрелками и снял дом. Некоторое время капитан платил за аренду этого дома изрядную сумму — тридцать франков в месяц.

Если кто-нибудь приедет теперь в Ниамей, то, конечно, найдет для себя лучший ночлег, чем когда-то имел капитан. Цена же будет зависеть от того, где он переночует. Владельцы дорогой гостиницы могут показаться вам потомками того самого капитана с их желанием вернуть деньги, потраченные им.

Ниамей можно хорошо рассмотреть с самолета: с юга его омывает большая река Нигер, на севере расстилается саванна, которая постепенно переходит в пустыню. Ниамей — это город между рекой и пустыней. Город, в который с севера доносится дыхание Сахары.

Здание Национального собрания на большой площади обращает на себя внимание ярко-желтым порталом, его стиль соответствует архитектуре тех городов, где саванна переходит в степь и затем в Сахару. В желтый цвет окрашен не только портал, но и площадь перед ним. Желтого цвета и большая часть тротуаров. А когда налетает сухой горячий ветер, то желтым становится и сам воздух.

Дыхание Сахары ощущается не только в природе. С севера приходят сюда караваны верблюдов с погонщиками, лица которых обветрены пустыней. Медленно и важно, один за другим верблюды входят на улицы, вливаясь в общий транспортный поток. Вежливая улыбка полицейского нигерийца, приветствие рукой чисто по-французски. Чувствуется унаследованное от предков уважение к каравану… Погонщики часто останавливаются на площади. Верблюды ложатся или продолжают стоять, меланхолично жуя и презрительно поглядывая на движущиеся автомашины, словно хотят сказать: «Попробуйте-ка на этих вонючих коробочках с колесиками проехать в песках двести километров!»

Наступает время, когда дамы направляются в магазины. Смотрят, выбирают, покупают. Они приехали издалека… В большом магазине вы найдете и французские духи, и шляпы, и консервы, и минеральную воду с Эвиана или из Виши.

С юга сюда, в город, находящийся на краю света, приходят иные веяния. На Нигере рыбаки каждый день вылавливают полные пироги рыбы. На них же возят свежескошенную траву и сухое сено. Когда встречаешь фуру, нагруженную до предела сеном, то чувствуешь себя, как в деревне.

За рекой Нигер на границе трех африканских государств — Республики Верхняя Вольта, Мали и Нигера — раскинулся один из самых больших национальных парков Западной Африки — народный парк. Это, собственно, заповедник африканских животных. Название его изображается знаком, напоминающим английское W, и означает двойной поворот реки.

На территории десяти тысяч квадратных километров живут самые разнообразные животные, причем живут они на свободе, именно так, как об этом рассказывается в романах и журналах, которые мы любили читать в детстве. Теперь здесь проложены хорошие дороги, построены пункты для наблюдения за жизнью животных. Итак, если вы хотите увидеть африканских животных или изучить их повадки и собственными глазами обозреть часть дикой Африки — поезжайте в заповедник. Однако без специального разрешения туда не попадешь.

С юга в Ниамей завозятся необходимые для жизни продукты и промышленные товары. С побережья Гвинейского залива идут плоды манго, бананы, апельсины; из Америки и Европы различные товары: школьные тетради из Франции, духи из Парижа, пишущие машинки из Англии, транзисторы из Японии. Из Голландии привозят сыр. Кое-что производит юг страны, кое-что прибывает на больших заокеанских пароходах из Котону. Часть товаров идет через Северную Нигерию, но за них необходимо платить пошлину. Конечно, если вас остановят таможенники.

Самые дорогие или модные товары, скоропортящиеся продукты и почту из Европы доставляют самолеты. Мир, оказывается, не так велик, если преодолевать пространство с помощью авиации. От Марселя до Ниамея всего одна посадка, от Парижа — две. Однако часто подводит погода, и почта поступает позднее в город, расположенный в центре страны, чем в города на Гвинейском побережье, хотя линия воздушного сообщения здесь намного короче. Почта из Праги до Ниамея идет через Париж быстрее, чем в Аккру, Котону или Ломе. Мы в Ниамее ближе к дому. Почтовые самолеты в Европу летают практически через день, и у почтальона на аэродроме хватает работы. Все, кто захочет послать что-нибудь в Европу, толпятся около его окошечка, запечатывают письма и ждут появления самолета, который приземляется тут прямо у здания аэропорта.

Ниамей действительно небольшой город. Весь его можно объехать за час или полтора. Особенно если проделать этот путь на современной малолитражной автомашине. Их много на улицах города, причем чаще всего встречаются «ситроены». Шикарных лимузинов, сияние хромированных частей которых ослепляет прохожих на побережье, здесь не найдешь. В Ниамее не ценится роскошный внешний вид машины, ценится ее практичность. Ниамей не город для снобов, во всяком случае их тут очень мало. Здесь работают, пока есть работа, и работают хорошо, энергично. На базаре можно найти товары, привезенные и с севера и с юга на грузовых машинах, самолетах, пирогах; можно найти изделия из кожи, крашенной домашним старинным способом, домотканые материалы, искусно вытканные сукна. Их вырабатывают все меньше и меньше: сказывается конкуренция из-за моря. Продают огромные матрацы, набитые травой, на которых так хорошо спится, чеканное серебро, соль, арахисовые орехи, просо. Короче — все, что растет на этой земле. В красивых одноэтажных и двухэтажных домах размещаются в Ниамее государственные учреждения Нигера. Нигер — небогатая страна, как утверждают ее жители, у нее пока еще ничего нет.

Но зато здесь никто не удивится чиновнику, который не побоится выехать в пустыню проинспектировать какую-нибудь далекую школу. В Ниамее можно встретить массу людей, в страшную жару спокойно садящихся на велосипед и, если этого требуют интересы дела, едущих под палящим солнцем. Температура воздуха здесь большую часть года держится около 40 градусов в тени по Цельсию, причем в течение всего дня!

Враждебно настроенные критики утверждают, что Ниамей — это всего лишь перевалочный пункт между Сахарой и саванной для тех, кто приходит из пустыни, из степи и тропических лесов. Те, кто менее враждебно относится к этому городу, говорят, что Ниамей живет с доходов, которые получает от посещений знаменитого заповедника туристами и учеными. Скептики считают, что Ниамей просто быстро выросший провинциальный город, который никак не может привыкнуть к тому, что стал столицей независимого государства.

«Город этот раскинулся в долине, по обоим берегам широкой реки, на зеленых холмах, повсюду виднеются белые строения. Сияют на солнце белые крыши государственных учреждений и жилищ европейцев». Совсем как наш Мельник[11], только над Нигером. Таковы были первые впечатления супругов Эйстнер от Ниамея, которые у них сложились во время знаменитой поездки в 1947 году к Гвинейскому заливу и обратно. Тогда это было действительно захолустное местечко с двумя автомобильными мастерскими и школой.

Я вспоминал об этом, когда фотографировал белый дворец — резиденцию президента Нигера, когда перелистывал историю Ниамея. Это не самый большой город из разросшихся провинциальных городков бывшей Французской Западной Африки, но среди них — самый младший. И не удивительно. Ведь столицей Нигера этот город стал лишь в 1925 году. До этого столицей был хаусский город Зиндер.

Совершенно беспланово вокруг центрального административного здания было построено несколько европейских домов. Гостиница и домишки из ряда деревень довершили создание города, который к началу 50 х годов насчитывал почти пятнадцать тысяч жителей. Сейчас их уже свыше двадцати тысяч. Название старого отеля «Терминюс»[12] говорит о том, что здесь когда-то кончалась железная дорога, проложенная с дагомейского побережья на север, которая теперь заканчивается в Северной Дагомее.

Город живет прежде всего за счет земледелия, так как служит перевалочным пунктом по вывозу и торговле плодами. За последнее время тут возникло несколько учреждений и административных организаций. Построены современная больница, здание большой гостиницы, школа и лицей. Открываются и маленькие мастерские. Однако на улицах по-прежнему, в соответствии с африканской традицией, продаются рогожа, различные материалы, изделия из кожи и множество сувениров для туристов. Впрочем, теперь на уличных лотках торговцев можно найти только незначительную часть того, что производилось раньше и кое-где производится еще и теперь.

Кто хочет увидеть по-настоящему оригинальные картины, тому совсем не обязательно искать их где-либо в отдаленных деревнях. Для этого достаточно только пройти несколько сот метров по главной улице и свернуть за угол, где находится здание единственного в своем роде музея в Западной Африке. Его официальное название — Фундаментальный институт Черной Африки (ИФАН) — нам ничего не говорит, хотя с ним многое связано. ИФАН — это научно-исследовательский институт, основанный французами для исследования и комплексного изучения Африки, и прежде всего, разумеется, бывших французских колоний. Этот институт собирал и сохранял все материалы о природных и общественных условиях жизни на континенте. Основное здание его размещалось — и до сих пор размещается — в Дакаре, но во всех столичных городах французской колониальной Африки институт имел свои филиалы.

Когда отдельные государства Африки добились независимости, эти филиалы и их научная деятельность не были затронуты, изменились лишь названия. В Нигере было принято соломоново решение — основное наименование филиала сохранили, но к нему сделали добавление. Теперь он называется: «Нигерский институт фольклора и антропологии». Музей в Ниамее, несомненно, занимается научным изучением Африки. Ежедневно из ворог небольшого здания выезжают машины, в которых по всей стране разъезжают ученые и исследователи самых разных национальностей: французы, испанцы, американцы, поляки. Исследователи естественных богатств земли и те, кого интересуют люди: жизнь, работа, культура, язык и их прошлое. Ничего нет удивительного в том, что этот музей, созданный на научной основе, не соответствует нашим европейским представлениям. Тут нет экспонатов за стеклянными витринами в непроветренных, пахнущих нафталином залах. Это один из самых оригинальных музеев не только в Африке, но и вообще во всем мире. На довольно большой площадке благодаря стараниям и нелегкому труду ученых и нескольких десятков увлеченных своим делом работников построены настоящие деревни самых различных этнографических групп, проживающих на нигерской земле. Итак, вместо диаграмм, рисунков, фотографий, набросков под открытым небом раскинулась сонгайская деревня, рядом с ней хаусская, фульбская, канурийская; тут же можно увидеть переносный домик кочевников пустыни. А чтобы представление было полным, в большинстве деревень сидят и работают ремесленники: ткут традиционные ткани на ручных станках, изготовляют различные вещи из кожи, вырезают из дерева фигурки, делают филигранные украшения из серебра. Это настоящие народные умельцы, которые приходят сюда работать на сохранившихся старинных станках и инструментах. Собственно, это своего рода африканская резервация и одновременно музей. К нему относится также павильон, в котором собраны национальные костюмы, мужские, женские, детские, самых различных социальных слоев, всех народностей и племен, которые живут на территории Республики Нигер. Экспозиция представляет собой весь Нигер в уменьшенном виде. Проходя по площади музея, убеждаешься, как много интересного можно найти на этой земле между большой рекой и Сахарой.