В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы

Глава 10 Дом на берегу

27 августа 1995 года, воскресенье

«Алло, Хенк! Мы высадились на берег. Мы у цели! – взволнованно произнес Ержи после того, как ему удалось связаться по спутниковому телефону с офисом Хенка ван Вейна в Нидерландах. – У нас тут голубое небо, и солнце светит вовсю. Температура – два градуса выше нуля». С северной оконечности Новой Земли очень трудно подключиться к спутнику связи. Метровая спутниковая тарелка была установлена почти вертикально, и испускаемые ею сигналы скользили по голой пустынной местности к висевшему над самым горизонтом спутнику. Доктор и его помощник сошли на берег, чтобы поохотиться на уток и гусей, и их выстрелы были слышны издалека. Дирк ван Смердейк, заядлый поклонник наших пернатых друзей – но только живых и летающих, – при каждом выстреле разражался проклятиями.

Пока распаковывали и ставили палатки, мы по очереди ходили взглянуть на останки Благохранимого дома. Это историческое место пребывает в плачевном состоянии. Четыре бревна практически полностью сгнили. «Сохранность объекта гораздо хуже, чем в 1993 году, – сказал историк Ханс Бонке. – Очевидно, тут кто-то копал. Вероятно, это были туристы – охотники за сувенирами. За эти два года брёвна сгнили еще больше. Нам, можно сказать, повезло: если бы экспедицию отложили еще на год, мы бы могли вообще ничего не найти». Мы сразу осушили необъятные лужи с застоявшейся водой. При первом осмотре я нашел несколько кованых гвоздей, обрывки материи и кусочки кожи, вымытые из земли дождями. Ханс и Виктор, не теряя ни минуты, приступили к работе. Они собрали все лежавшие на поверхности предметы и аккуратно задокументировали каждую находку. Метрах в двадцати от нас плато разрезано неглубоким оврагом. Благодаря продолжительному воздействию сурового климата края его стали ровными и скругленными. Вероятно, это и есть «расщелина горы около реки», где 24 сентября 1596 года был похоронен плотник (родом из Пурмеренда). Вероятно, все три недели после высадки нидерландцев на острове он работал, выбиваясь из сил, чтобы поскорее соорудить зимовье. По дну оврага бежит тоненький ручеек, собирая воду из внутренних заболоченных озер. Никаких следов захоронений: на одном из снимков, сделанных с воздуха, был замечен как бы «погребальный курган», на поверку оказавшийся дефектом стереографической фотографии. На самом деле это каменистое обнажение пород. Вокруг не видно ни снега, ни льда. Даже снежники – многолетние залежи снега, – которые сохранялись на протяжении веков в тени утеса, растаяли или испарились.

За мысом Спорый Наволок открывается жутковато плоский ландшафт. До горизонта, куда ни кинешь взгляд, виден один лишь голый камень, изредка перемежающийся с желтоватой грязью. Растительность состоит из темного мха и редких карликовых берез, жмущихся к самой земле. Невдалеке от побережья, в нескольких минутах ходьбы от нашего лагеря, есть несколько мелких бочагов, но из них невозможно зачерпнуть ведро воды. На илистых берегах я заметил много следов северных оленей. Когда мы приблизились, в воздух взметнулись несметные стаи крачек и чаек. Вся поверхность бочага усеяна их экскрементами. Строительство лагеря близилось к завершению, и нам нужно было найти источник питьевой воды для 15 человек – нас было всего на два человека меньше, чем тех, кто нашел приют в Благохранимом доме (включая умершего плотника). Ко мне присоединился помощник судового врача, державший в руке ружье и подстреленную маленькую утку, и вдвоем мы отправились обследовать мыс. В полукилометре от лагеря звуки молотков и пил наконец стихли. Среди бугристой тундры пришло чувство удаленности. Вокруг всё сыро и тает. По распадкам к морю бежит множество ручьев. Если наступить на желтоватое пятно, нога проваливается и вязнет в грязи по щиколотку, а то и глубже, пока не упрется в твердую поверхность – камень или вечную мерзлоту. Мы подошли к деревянному сооружению, обозначавшему юго-восточный край мыса. Это был примитивный маяк, около 10 метров высотой, с электрической лампой и давно разрядившимся аккумулятором. Намерзавший зимой морской лед частично разрушил конструкцию, и весь каменистый берег был усыпан осколками стеклянных призм. В 1960-е и 1970-е годы маяк обслуживал персонал покинутой ныне метеостанции на мысе Желания, в 70 километрах отсюда. Гусеничными шрамами от их вездехода исполосована вся округа, а один след проходит всего в нескольких метрах от Благохранимого дома.

Ержи Гавронский связывается с Нидерландами по спутниковому телефону с антенной, направленной в сторону южного горизонта

Обогнув мыс, чтобы вернуться к лагерю берегом, мы увидели, как неподалеку из моря вынырнули два моржа. Было похоже, что, проплывая мимо, они остановились передохнуть. Над водой были хорошо видны их глаза-бусинки и щетинистые морды с длинными усами. Стоя в воде практически вертикально, они разглядывали нас и с шумом выдыхали воздух. Моржи – очень крупные животные, почти вдвое больше коровы. И они поплыли дальше и исчезли в никуда.

По берегу тянулись волнистые гряды холмов, сплющенных тысячелетним воздействием снежного покрова и земного тяготения. Приблизительно на полпути к лагерю нам встретился небольшой кристально чистый водоем в ложбинке между двумя гребнями. Я встал на колени, чтобы попробовать воду: она была пресная. Это могли быть талый снег или вода, просачивающаяся сквозь гальку. Запасов воды в этом озерце вполне хватит, чтобы снабжать нас питьевой водой. Вернувшись к Благохранимому дому, мы обнаружили, что сооружение лагеря было закончено, и теперь как русские, так и нидерландцы перенесли всё внимание на раскоп. На костре из плавника булькал котелок с картошкой. На землю спустились сумерки, которые будут длиться всю ночь. Мне предстоит записывать параметры погоды во время нашего пребывания на острове. Я распаковал свои метеорологические инструменты и установил их метрах в двадцати от нашего лагеря. Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы вбить в каменистую почву шест, на котором я закрепил внушительный металлический цилиндр с анемометром. Внутри стального корпуса установлен скрипучий самописец с заводным пружинным механизмом и рулоном регистрационной ленты. В еще одном контейнере располагались гигротермометр и стеклянные трубки максимального и минимального термометров. Потом я распаковал и опробовал теодолит и обнаружил, что он прекрасно перенес путешествие и находится в отличном состоянии.

Туман окутывает место раскопок с крестом, установленным Дмитрием Кравченко. Фото автора

День завершился ужином из картошки и жаренной на костре курицы. Было 9 часов вечера. Все отходы и остатки еды были сожжены, чтобы не привлекать медведей. «Теперь нам надо установить ночную вахту, – сказал Юрий с нотками таинственности в голосе. Он окинул взглядом нашу группу, как бы давая нам проникнуться этой мыслью. – Я буду стоять вахту первым. Кто будет вторым?» Мы расписали дежурства и отправились спать. Палатку со мной делит Херре Винья, и, пока он оставался снаружи, я смотрел на темную синеву Карского моря. Уютное тепло спального мешка быстро окутало меня. Уже засыпая, я чувствовал, как земля раскачивается и уходит из-под меня, – мое тело оставалось настроенным на волну жизни на корабле. Я погрузился в сон под громкое жужжание бензинового генератора, заряжавшего аккумуляторы для наших телевизионщиков Хенри Хогевауда и Антона ван Мюнстера.

28 августа 1995 года, вторник

Проснулся я оттого, что яркое солнце светило прямо на мою палатку. Часы показывали 4 утра. Было слышно, как снаружи Ержи, которому выпало дежурить ночью, ходил по лагерю, с шумом распаковывая ящики. От мысли, что я проснулся на Новой Земле, мною овладели волнение и жгучее любопытство. Я готов был незамедлительно приступить к работе, но усилием воли заставил себя оставаться в спальном мешке еще пару часов. Все встали в 7 утра. Юрий нарезал хлеб и сыр и угостил всех «особым арктическим вареньем». С погодой нам повезло: безоблачное небо и слабый юго-западный бриз. Я снова окинул взглядом суровый серовато-коричневый пейзаж. В свете утреннего солнца были хорошо видны скругленные холмы в глубине Новой Земли, местами покрытые вечными снегами. Отсюда до них от 6 до 10 километров. Дальше за холмами я мог различить гигантскую выпуклую ледяную шапку, выделявшуюся на фоне бледного неба. В бинокль видно, что она изрезана каналами талой воды, подчеркивающими кривизну ее поверхности. От нас до границы льдов около 20 километров. Это приблизительно шесть или семь часов ходьбы по относительно ровной местности.

Вскоре после завтрака пейзаж арктической пустыни украсился треногами и красно-белыми геодезическими рейками – мы начали обследовать, наносить на карту и измерять эту дикую пустошь. Я поставил футуристического вида теодолит в углу измеряемой площадки, на еле заметном каменном выступе. Когда я распаковал свое оборудование, я обнаружил в глине между камнями отпечатки громадных лап – безошибочный признак присутствия поблизости могучего зверя, безраздельно властвующего в этом мире. На некотором отдалении стоящие на коленях археологи делали разметку раскопа. Далеко за ними, посреди морской глади, был виден «Иван Киреев» – наш экспедиционный корабль. Каждый раз, когда я смотрел на него, он оказывался под другим углом к берегу, медленно вращаясь вокруг якорной цепи. Кто-то вышел за пределы лагеря – оказалось, это Юрий, наш сегодняшний дежурный, вылил ведро, в котором он мыл картошку. По правую руку Рене Герритсен возился с двухметровым воздушным змеем в надежде воспользоваться сегодняшней солнечной погодой с легким ветром, чтобы приступить к «змеефотосъемке». Его летательный аппарат сделан на заказ из легкого углепластика по форме роккаку, что по-японски значит «шестиугольник», и отличается хорошей аэродинамикой. Для дополнительной стабильности дистанционно управляемая камера крепится на отдельном 10-метровом подвесе. Если основной леер, длина которого около 100 метров, подходит к змею под углом 45°, то фотографии будут сделаны с высоты около 60 метров.

Вместе с моим напарником геологом Дмитрием Бадюковым мы быстро провели ряд основных геодезических измерений, чтобы собрать ключевые данные о площадке. Высота над уровнем моря определяется при помощи уголкового отражателя, установленного на определенной высоте – 1,5 метра – на рейке, которую геодезист переносит с места на место. По сути, он заполняет карту, выбирая расположение и плотность опорных точек. Вся измеряемая территория покрывается по мере смещения профиля – линии, вдоль которой проводятся измерения. Оператор теодолита наводит мощный телескопический объектив на отражатель так, чтобы он попадал в центр визирного перекрестия, а затем измеряет расстояние и высоту, посылая инфракрасный сигнал. Первый снятый нами профиль шел от уровня моря до самой высокой точки, которую мы могли найти. Низкий гребень, на котором я стоял, был на 14 метров выше уровня моря. Благохранимый дом находится на высоте ровно 13 метров. Высота обрыва – 4 метра, и его край расположен на высоте 11 метров над уровнем моря, а прибрежная полоса начинается на высоте 7 метров. Мы с Димой приготовились перейти к следующему профилю, когда вдруг услышали громкие вопли: «Медведь! Медведь!» Все бросились к краю обрыва. По кромке воды брел медведь. Казалось, белый хищник был так же чужд этой пустынной области, как и мы. Каждые пять шагов он задирал голову и сосредоточенно принюхивался. Белый медведь обладает широко разветвленной носовой полостью, выстланной слизистыми оболочками, что позволяет ему чуять и выслеживать свою добычу по запаху на расстоянии нескольких километров. И он нашел нас. Наш первый медведь был коротыш, и на правом плече у него была рана, нанесенная, вероятно, более крупным соперником.

1 сентября 1995 года, пятница

Наступил сентябрь. Это наш шестой день на острове. Мы работаем с утра и до позднего вечера, и времени писать почти не остается. «Иван Киреев» ушел вчера утром: отправился в залив Иванова забрать работавшую там группу. Рядом с нами проходит обширный циклон, и мы оказались в его периферии. Из-за штормового ветра пропеллер, приводящий в движение наш электрогенератор, издает звук, похожий на вой. Когда небо закрывают густые облака, даже сквозь прочный брезент виден свет от лампочки, встроенной в трансформатор ветрогенератора в качестве предохранителя. Рев ветра постоянно стоит в ушах и в конечном итоге подчиняет себе все чувства. Воздух не такой уж холодный, +5 °C, но благодаря ветру с его выстужающим эффектом кажется, будто температура намного ниже нуля. Моя одежда создает надежную защиту (теплая куртка плюс дождевик, термобелье, шерстяные перчатки с вырезами для пальцев), так что я не страдаю от холода, но на раскопе некоторые жалуются на затекшие конечности и болезненные, распухшие из-за холода и влажности руки. В небе над нами разворачивается драматичная панорама: оставшаяся после шторма широкая полоса облаков на горизонте, словно гигантский мост, закрывает солнце, а на их темном фоне сверкают, как жемчуг, легкие кучевые облака. Море белого цвета, высокие волны, поднятые резкими порывами ветра, разбиваются, обрушиваясь тучей брызг, и «водные дьяволы» гоняются друг за другом по всей поверхности моря. Когда луч солнца скользит по темной воде, он окрашивает ее в аквамариново-синий цвет, как на картине. Тот тут, то там над белыми шапками пены вспыхивают короткие яркие радуги, и мы с трепетом следим за динамичной сценой, которая разворачивается вокруг нас. Сегодня наша геодезическая «тотальная станция» установлена на краю плато, у самого берега. Мы хотим первым делом закончить обследование области вокруг раскопа, а потом займемся берегом и поможем в поиске судна.

Юрий Мазуров на фоне полуразрушенной башни маяка на мысе Спорый Наволок

Во второй половине дня начал моросить дождь, и через несколько часов всё настолько пропиталось влагой, что, когда снимаешь куртку, от твоей одежды начинает валить пар. Бумага закручивается. Конденсат оседает на стекле и металле. У меня были сомнения, стоит ли включать геодезическую станцию, поскольку был велик риск короткого замыкания. Влажность здесь так велика, что ничего не сохнет. Ночью ты кладешь мокрую одежду себе под голову и засыпаешь. Дни тянутся долго. На острове ты один на один со своими задачами и мыслями. В этом однообразии весь твой мир сжимается до тесного круга, в котором над мрачным ландшафтом тают облака пара от твоего дыхания. Обрывки мыслей проносятся у меня голове, и, поскольку повседневные чувства и проблемы отступают, воспоминания и ассоциации, сливаясь, выходят на первый план.

За ужином наши русские друзья достали две неизвестно откуда взявшиеся бутылки «Московской». Выпивка сняла напряжение, которое накопилось за день тяжелой, сосредоточенной работы. Бас описывал «конфликт» в Ост-Индских колониях, случившийся в начале этого века. Дирк, Ханс и Ержи, склонившись над фотокопией «Дневника» Геррита де Вейра, обсуждали стратегию наших раскопок на оставшиеся дни. Каждый следовал за своим красноречием, и так закончился наш день. Мне нравится слушать их разговоры и ощущать свою принадлежность к общему делу. И если есть на свете что-то, ради чего я всё это делаю, так это именно всё то, что мне пришлось оставить, чтобы добраться сюда. Спрыгивая в прибой шесть дней назад, я мысленно представлял себе любимую девушку и место, которое я мог бы назвать своим домом, а вовсе не ту убогую дыру, куда мне предстояло вернуться и где надо будет ежедневно чистить плиту от мышиного помета. Впрочем, до этого еще далеко: мне всё еще не хватает цели в жизни, места в обществе и иногда похода в кино. И пускай этим местом станет весь земной шар, включая самые негостеприимные его части.

«В доме у Берта Ханстры всегда была особая атмосфера, – жизнерадостно сообщил Антон сегодня вечером. – Каждую пятницу мы собирались у него на музыкальные вечера, и 30 лет я и моя флейта были там завсегдатаями. Пока Берт монтировал фильмы в своей студии, мы веселились, музицируя».

Сегодня утром при раскопках был обнаружен кусок свинца, на котором было нацарапано «Баренц», если я правильно разобрал. Как я предполагаю, это он сам написал свое имя. Возможно, как шутливо заметил Рене, чтобы пометить свою собственность: «Эта коробка моя, я написал на ней свое имя, и не тяните к ней свои лапы». Ханс терпеливо объяснил, что средневековые почерки не так просто расшифровать и что для полной уверенности надо обращаться к специалистам. В черной почве таилось еще немало неожиданных сюрпризов. Разминая ничем не примечательные комки глины и перегноя, мы нашли пуговицы, две свинцовые пули, соединенные проволокой, и монеты с нидерландским гербом. Сегодня я попытал счастья с металлоискателем и – что бы вы думали? – нашел одну такую монету. Очищенная от грязи, она по-прежнему сияла как новая и мало чем отличалась от тех стюверов, что лежали у меня в кошельке. Ну разве что годом чеканки – 1579. В почве также обнаружились клочья рыжеватой бороды, возможно, оставшиеся от того дня (19 мая 1597 года), когда зимовщики по предложению Хеймскерка привели себя в порядок перед обратной дорогой. Я опустился на колени в нескольких метрах от раскопа, в том месте, где варили деготь, которым конопатили Благохранимый дом. Здесь по-прежнему сыро, и от прилипающего к пальцам дегтя исходит сильный характерный запах, который наверняка чувствовался в доме.[65]

2 сентября 1995 года, суббота

Геодезическое оборудование вышло из строя. В первый момент я в это не поверил и повторил всю процедуру снова: установил только что заряженные батареи, включил машину, выбрал ручной режим, повернул еще раз вокруг обеих осей, чтобы ввести в память пространственную сеть. Ничего не случилось. Инструмент оставался мертвым: бесполезный набор дорогущей электроники. Что же теперь делать? У меня уже был случай, когда компьютер завис во время загрузки данных и я потерял довольно много измерений, которые собирался округлить. Меня это жутко расстроило, и было неловко говорить об этом Диме, у которого есть дела поважнее, чем ходить туда-сюда с отражателем. Утренняя гроза только усилила напряжение. Первая вспышка в тумане застала археологов, сидящих, как колония кроликов, не обращавших внимания на чудовищные раскаты над головой. Меня накрыли гнев и паника. Я прокрутил меню вверх и вниз в попытке оживить мою машину. Как нарочно, такой неисправности в руководстве пользователя не обнаружилось. После тщательного изучения руководства я обнаружил напечатанную мелким шрифтом строку: «При прочих отказах оборудования обращайтесь к дистрибьютору». Теперь нужно было что-то придумывать. Мне понадобилось время, чтобы прийти в себя и сообразить, что наиболее вероятная причина неисправности – конденсация влаги внутри корпуса. Ранее Антон уже выяснил, что его камера не работает именно из-за этого, и смиренно достал фен.

Потолочная балка (6,2 м) и бревно западной стены Благохранимого дома. На заднем плане – Карское море

Весь промокший под проливным дождем, я сидел на жесткой холодной земле в маленькой палатке, где хранилось оборудование, и направлял струю горячего воздуха во все части компактного устройства. Дым от костра непрерывно дул в нашу сторону, и в воздухе всё время стоял запах горелого дерева. Только когда ветер переменил направление, шлейф дыма потянулся в туман, висевший над темной равниной. «Если бы мрачный вид шел на пользу делу, у нас всё было бы в полном порядке», – говорили друг другу нидерландцы четыре столетия назад. Антон заглянул на минутку, чтобы узнать, как мои дела, и посоветовал устроить циркуляцию теплого воздуха в полуоткрытом футляре теодолита. «Это вытянет влагу», – заверил он меня с ободряющей улыбкой. Я почувствовал прилив благодарности, который пришлось торопливо подавить, поскольку надо было еще убедиться, что это сработает. Но действительно, когда я включил машину после получасового прогрева и еще 15 минут на выравнивание температуры, она ожила. Я потратил еще полчаса на устройство защитного чехла из прозрачного пластикового пакета для образцов, из которого торчали только видоискатель и клавиши управления. Под мелким дождем я продолжил свою работу. Тяжелая желтая тренога периодически качалась от порывов ветра. Я был вне себя от радости, что могу продолжить работу, и этим я был обязан Антону. Он помог сохранить лицо не только мне, но и всей нашей нидерландской команде, поскольку русские не упустили бы случая поерничать над нашим суперсовременным оборудованием, которое не работает на Новой Земле.

Хотя по своему происхождению мы принадлежим к столь несхожим мирам, работа с русскими идет дружно и без проблем. Я понятия не имею, как разделились обязанности на раскопках. Я только видел коленопреклоненные силуэты археологов в тумане. Все работают очень дисциплинированно, и рабочий день длится с раннего утра до позднего вечера. В 1993 году раскопки внутри дома проводила команда, гораздо меньшая числом. В этот раз археологи сосредоточены на едва заметном, поросшем мхом валу, который окружал Благохранимый дом. Они с пристальным вниманием осматривают размеченные на поверхности метровые ячейки в поисках выброшенных предметов и исследуют состав той «грязи» – по образному выражению Геррита да Вейра, – от которой избавлялись зимовщики. По прошествии 400 лет – какие следы могут остаться от пребывания 16 мужчин на пятачке земли в 60 квадратных метров? Каждое утро начинается с загадки – что принесет нам новый день. Возможно, он будет скупым на находки. Многое может пойти не так. Например, перегорит предохранитель, а у нас не окажется запасного. Что мы не предусмотрели? Электрический кабель идет от ветрогенератора к трансформатору, стоящему в генераторной палатке. Оттуда кабель идет в палатку с оборудованием, где я ввожу свои данные в компьютер и сохраняю их копию на дискете. Весь лагерь – это переплетение тросов-растяжек. Никто не знает, сколько времени мы тут пробудем и сможем ли мы продолжить работу завтра, или послезавтра, или в последующие дни. Радиосвязь с «Иваном Киреевым» невозможна, поскольку он сейчас вне зоны досягаемости. Когда корабль вернется, они дадут нам знак выстрелами из ракетницы, и это будет сигналом к установлению радиоконтакта. Боярский решит, когда придет время покинуть остров. После этого у нас будет меньше двух часов на сборы, поскольку на море может внезапно начаться шторм, и тогда забрать нас отсюда будет невозможно. Мы можем просидеть на острове еще неделю, а то и больше. С научной точки зрения это не так уж плохо, но, если наше судно не вернется в порт к 15 сентября, распахнется ящик Пандоры, и на нас обрушится лавина бюрократических проблем… Если что-то и заставляет нас отступать, это не лед, а жесткие сроки и бестолковая неорганизованность нашей жизни. Тем не менее – в связи с сегодняшним усилением ветра – перспектива надолго застрять на Новой Земле побудила руководителя нашей экспедиции ввести нормирование продовольствия.[66]

Время от времени на берегу появляется белый медведь. Я беру его на заметку, но у меня нет времени отвлекаться. Мы работаем c утра до вечера, я не могу следить за тем, что творится вокруг. Животные издалека наблюдают за сутолокой и суетой, а потом неспешно ковыляют дальше вдоль берега. Два дня назад медведь угрожал подойти слишком близко: громадный зверь свернул с линии прибоя прямо напротив нашего лагеря и двинулся в нашу сторону, словно не замечая нас. Вместе с Виктором Державиным я опустился на колени у подножия обрыва, а над нами, как обычно, разразилась паника. «Какого чёрта! Что вы там делаете?!» – услышал я вопль Ержи. Я вполне осознавал опасность, но – что удивительно – не испытывал страха. Виктор держал черную стальную ракетницу наготове и смотрел на медведя с ужасом и благоговением. Это было великолепное животное, невероятно мощное и при этом грациозное в движении – какими бывают лишь самые крупные хищники. Медведь вынюхивал наши следы на береговой гальке. Мягко ступая своими массивными лапами, он подходил всё ближе и ближе. Столкнувшись лицом к лицу с медведем, ты напрягаешься, как взведенная пружина. Ты чувствуешь исходящую от него опасность. Адреналин выбрасывается в кровь, сердце стучит где-то в районе горла. Близость такого могучего зверя возбуждает примитивные чувства. Когда расстояние сократилось до 50 метров, мы решили отпугнуть его, поскольку хищного зверя следовало удержать от атаки. Если дело дойдет до конфронтации, остановить его можно будет только пулей. Я вытащил ракетницу из поясной сумки, но куда надо целиться? Если направить оружие прямо на него, не спровоцирую ли я таким образом нападение? Хлоп! Хлоп! Несколько ракет уже взметнулись вверх. Медведь внимательно проследил взглядом за шипящими огнями, которые ярко сияли даже при дневном свете. Неужели мы только раззадорили его?! Он неспешно подошел к ближайшей к нему ракете, которая дымилась на берегу, пламенея красноватыми сполохами, и повернул голову, чтобы понять, откуда взялась эта странная штука. Однако после нового залпа он пустился с места в неторопливый галоп и, сотрясая гузном, удалился метров на десять. Оттуда он бросил на нас еще один недовольный взгляд и двинулся прочь по широкой дуге, прямо через клубящееся облако крачек и чаек. Еще какое-то время после этой стычки, пока не снизился уровень адреналина в крови, мы все оставались на взводе.

Приблизительно два часа назад я принял ночную вахту у Дирка ван Смердейка и пошел на берег, чтобы забрать дрова для костра, – Дирк еще раньше распилил на части ствол плавника. При мысли о том, что я один в этом безмятежном черно-сером мире, меня охватило чувство эйфории. Но длилось оно не долго. В густом тумане я увидел медведя, огибающего мыс всего в сотне метров от нас. Он появился в моём поле зрения неожиданно. Все спали, и я был один на один с медведем. Не тот ли это зверь, которого мы спугнули два дня назад? От животного меня отделяла только короткая прямая. Ружье осталось на столе в лагере. В первый момент меня обуял страх. Затем я взял себя руки и сообразил, что он не может меня унюхать, поскольку я стою с подветренной стороны. Что же мне делать? Затем я увидел, что он поднимается по черному обрыву так, словно идет по ровному месту, и продолжает приближаться, скрываясь из виду. Шумно и тяжело дыша, сбрасывая вниз камни, я взобрался на утес, чтобы предупредить товарищей.

«Какая зверюга!» – негромко сказал Дирк, доставая бинокль. «Бинокль? Ружье! Возьми ружье!» – беззвучно кричал я. Мы решили не поднимать тревогу. Как только раздастся воющий звук рожка, весь лагерь будет охвачен паникой. Белый медведь злобно глянул в нашу сторону, его взгляд был черным и пронзительным, как у акулы. Утверждение, что у белых медведей плохое зрение, – абсолютная выдумка. Я полагаю, животные видят нас сразу же, как только они выходят из-за мыса. Они останавливаются на расстоянии 100–150 метров. Некоторые ложатся, выжидая, не представится ли благоприятная возможность. В конце концов они продолжают свой путь, и именно так и поступил этот медведь, исчезнув в тумане.

Теперь мой черед стоять на вахте, и я радуюсь этому, потому что в ночной тиши можно долго наслаждаться окружающей природой и писать. С тех пор как здесь побывали наши пращуры, окружающий пейзаж ничуть не изменился. Этих людей давно нет на свете, язык, на котором они говорили, изменился до неузнаваемости, а привычный им мир практически исчез. Но эта земля остается точно такой же, какой ее увидели нидерландцы с своими алебардами. Для постройки дома они выбрали исключительно выгодное место: между двумя естественными дренажными каналами, на краю обширной равнины, на высоте 13 метров над уровнем моря, с беспрепятственным обзором во всех направлениях. С приходом зимы вся земля покрылась снегом и льдом. Снег сгладил четырехметровый обрыв, а холмы, что окружают дом на старинных гравюрах, по всей видимости, не что иное, как снежные наметы. Замерзшее море слилось с берегом, и в значительной степени пейзаж определялся нагромождениями глыб льда. При свете солнца они бы ослепили вас своим блеском. Стопятидесятиметровая прибрежная полоса возникла, когда Новая Земля поднялась из моря, освободившись от тяжести массивных глетчеров, покрывавших остров во время ледникового периода. Берега с обеих сторон Новой Земли похожи друг на друга равномерно расположенными гравийными грядами и террасами. Самая высокая отметка берега здесь – 7 метров над уровнем моря, в то время как в заливе Иностранцева – 10 метров. И то, и другое удивительно низко, если сравнивать со Шпицбергеном, где береговая полоса взбирается до 30-метровой высоты, а то и выше.

Медведь по-прежнему бродит вокруг лагеря. Вчера Бас вбил в землю несколько «колышков безопасности», обозначив 30-метровый периметр. Это нужно, поскольку в тумане трудно оценить расстояние. В бинокль я наблюдал гигантскую паковую льдину, проплывавшую километрах в десяти от острова. Бескрайние поля многолетнего льда видны у горизонта. Лед, по-видимому, дрейфовал в нашу сторону последние несколько дней, с тех пор как ветер повернул к северу. Проведя несколько часов снаружи, я тихо вернулся в нашу общественную палатку, чтобы заняться завтраком. В обязанности последнего ночного дежурного входит приготовить завтрак и разбудить остальных. Судя по доносившимся до меня звукам, мои партнеры всё еще крепко спали. Я нарезал хлеб (который с каждым днем становится всё черствее), наполнил тарелку сыром и вареными колбасками, поставил кипятить на костре чайник с водою для чая и кофе. Всё это время я думал об археологах в заливе Иванова, гадая, насколько плодотворными оказались их поиски… Наверное, если бы они обнаружили могилу Баренца, мы бы уже об этом знали. Хотя возможно, что Питер и Джордж решили до поры до времени сохранить свою находку в тайне, чтобы их не отвлекали от работы. Я представляю себе экзотическую картину: два человека с черными от земли руками стоят по обе стороны могилы, и один из них держит наш национальный флаг. Вымотанные несколькими днями тяжелого труда и долгих переходов, они не в состоянии улыбаться. Кроме того, они ошеломлены своим открытием… Чайник всё никак не закипит. Он уже больше часа стоит на стальной решетке над костром, но вода остывает быстрее, чем нагревается. Наверное, стоило бы поставить чайник прямо в огонь, но конструкция этого не позволяет. В конце концов я решаю зажечь газовую плиту.

Белый медведь навещает Ледяную Гавань в сентябре 1995 года. Фото автора

По заведенному порядку каждое утро после завтрака три человека отправляются за питьевой водой и идут по берегу с ведрами. Другая группа собирает плавник и приносит куски дерева с берега. Чтобы ответить на зов природы, надо выкопать у подножия обрыва неглубокую ямку, сделать свои дела и прикрыть сверху камнем. Некоторые настаивают на ежедневном умывании. Русские особенно трепетно к этому относятся. Среди нидерландцев один Антон тщательно умывается. Каждое утро он приходит на завтрак чистый и выбритый, с зачесанными назад мокрыми волосами. «Холодная вода – это просто фантастика. Она невероятно расширяет кровеносные сосуды», – заявляет он. Сегодня я работал всё утро, а потом, почувствовав приступ усталости, пришел в палатку посидеть с Басом, который в этот день дежурил по лагерю, и выпить кружку какао. «Послушай, – раздраженно произнес Бас, – я смогу понять, если ты пойдешь ненадолго вздремнуть, потому что засыпаешь на ходу, но шляться по лагерю и бездельничать – это не дело». Я вытащил свой нож и стал чистить мелкую картошку, ожидая, пока закипит вода. Меня сильно клонило в сон, и я постоянно клевал носом. Бас расхохотался, когда я сказал ему, что мне не нравится идея нормировать шоколад. «Не бери слишком много, – он произнес язвительно в растяжку, – щёко-ладушка!» Я взвился – кто, как не я, покупал шоколад для 20 человек на 30 дней – целую коробку, черт побери, в которой было 600 плиток. А теперь сам не могу взять даже одну?! Это рассмешило Баса еще сильнее: он трясся всем телом и не мог остановиться. С сегодняшнего дня шоколад становится частью неприкосновенного запаса, и коробка закрыта. «А ты – как люди Баренца – хочешь съесть всё и сразу!»[67]

«Штормит…» – заметил Рене, когда мы сидели вокруг кастрюли с картофельным супом, прислушиваясь к зловещему хлопанью пластиковых листов, покрывавших нашу импровизированную хижину. В наиболее уязвимых местах конструкцию уже не раз укрепляли с помощью ремонтной ленты.

«Ветрено», – пробурчал Антон.

«Вот я и говорю».

«Ничего подобного, – невозмутимо продолжил Антон. – Дует и правда сильно, но это потому, что здесь мы открыты всем ветрам и у нас нет никакой защиты. Это называется «ветрено». Сила ветра может быть 4 или 5 баллов по шкале Бофорта».

В Ледяной Гавани бросил якорь мрачного вида русский военный корабль. Наверное, это пограничники.

Вечером, стоя на берегу у кромки воды, я поднял голову и загляделся на высокий, потрепанный ветрами деревянный крест, установленный Кравченко. Дым костра, подсвеченный лучами заходящего солнца, медленно поднимался над плато, и я пытался представить себе приземистую хижину, некогда стоявшую на этом месте, – невзрачное геометрическое сооружение, ставшее символом колоссального сдвига в развитии нашей культуры.

«Это невозможно сфотографировать!» – крикнул Херре, стоя между палатками и глядя в расцвеченное головокружительными тонами ночное небо. Высокие кучевые облака плыли в прозрачную синеву, окутанные перламутровой перистой дымкой и освещенные нескончаемым арктическим закатом, когда солнце остается за самым краем Земли. В своей палатке я разложил всю одежду и оборудование, положив геодезическую станцию на ночь между нашими с Херре спальными ковриками, оставив крышку оранжевого корпуса приоткрытой, чтобы влага могла испаряться.

«Херре Винья, ты идешь в палатку?» – крикнул я ему.

«Скоро иду, Япи», – ответил он, просовывая голову внутрь.

«Мне очень нужно позвонить домой!» – сказал Херре, пока Рене разговаривал по громоздкому спутниковому телефону с редакциями газет. «Вот что получается, когда ты начинаешь открывать канал», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Его подруга ждет ребенка, и почему бы не позвонить с Северного полюса, чтобы узнать, всё ли у нее в порядке? Нас просили не звонить по личным делам, поскольку наш бюджет ограничен. Когда работаешь в поле, умение быть в одиночестве – великое благо. Человеческая натура отвергает молчание. Бывает, что люди берут с собой в экспедиции своих «партнеров» или просят их приехать, потому что хотят передохнуть или ищут утешения после очередного конфликта с коллегой, отношения с которым не сложились. Можно себе представить, к чему это может привести. На исследовательских станциях в Антарктиде все парни и девушки разбиваются на пары в течение первых двух недель, и, если ты сидишь и целыми днями играешь в компьютерные игры, тебя посчитают болваном.

«Ты лучше это брось, приятель! Ты ведь на Новой Земле, и ты теперь со мной, – сказал я ему как бы в шутку. – Можешь сказать мне всё, что хочешь. Выкладывай!» Херре перелез через свои вещи, отодвинув их немного в сторону, чтобы освободить место, куда можно лечь. «Эй, эй! Тут моя половина!» – Я жестом провел воображаемую линию посередине палатки.

«Но было бы здорово поговорить друг с другом и убедиться, что всё в порядке», – вздохнул Херре. Я попытался поставить себя на его место. Херре весь день стоит на коленях, глядя на промерзший клочок земли, и, вне всякого сомнения, борется с теми же мыслями, что и я. Что я буду делать, когда вернусь? Работа монотонна, ты предоставлен себе, и что только не лезет в голову… Ты без конца вспоминаешь приятные моменты, такие как солнечное зимнее утро много лет тому назад, или прогулка по пустым тихим улицам жарким летним днем, или люди, которых ты давно потерял из виду. Вот обо всём этом я думаю, когда работаю в тумане, прильнув к телескопу и вслушиваясь в щелчки оптических механизмов внутри моего инструмента. Ты ждешь, что простота и удовлетворенность вернутся, даже если раньше ты считал их скукой, и что окружающая тебя сегодня тоскливая серая кутерьма покажется лишь странной аберрацией чувств. И ты обещаешь себе, что будешь добр и снисходителен ко всем.

«Но есть же кто-то, о ком ты сейчас думаешь?» – спросил Херре, вертясь, чтобы устроиться поудобнее в своем застегнутом до подбородка спальном мешке.

«Смешно, что ты об этом спросил, – ответил я, усмехаясь. – Да, есть, но эта птичка уже улетела».

3 сентября 1995 года, воскресенье

Не успели мы все заснуть, как вскоре после полуночи меня разбудила суматоха в лагере. Ержи был на раскопе, и мне было видно, как он перетаскивает брёвна с одного места на другое. Его торопливые движения напоминали ритуальный танец. Иногда он останавливался, чтобы обдумать новую конфигурацию. Коротая первую ночную вахту, Рене и Хенри сидели перед своей палаткой в сумеречном свете. Солнце едва опустилось за горизонт.

«Он внезапно вскочил и убежал, – сказал Рене. – Наверное, у него возникла какая-то мысль». Я стоял и смотрел, как беседуют Хенри и Рене.

«И вот еду я на машине домой и твержу себе: я опоздал, я опоздал, я опоздал. Ей это не понравится, – рассказывал Рене. – А когда наконец я добираюсь до дома, что, по-твоему, она говорит, едва меня увидев?»

«Ты опоздал!»

«Точно! И как-то сразу пропадает охота извиняться. Ты ведь знаешь, как это бывает?»

Тем временем Ержи достал рулетку и положил на нее камень, быстро и аккуратно переступая через прогнившие брёвна, которые остались от Благохранимого дома. В ту ночь мы стали свидетелями того, как на человека снисходит подлинное и непостижимое вдохновение. Ержи переложил потолочную балку на новое место и закурил сигарету. Затем, в глубоком раздумье, он направился в нашу сторону. Пройдя разделявшие нас 150 метров, он словно очнулся от забытья и произнес: «Длина южного бревна – 6,24 метра. На концах у него сохранились неповрежденными замковые вырубы. Значит, это максимальная внешняя ширина дома. Всего было найдено пять бревен. В том числе два года назад нашли бревно длиной 6,2 метра. Я думаю, это часть конструкции крыши. Я рассмотрел все возможности». Он уселся рядом с нами, стараясь не обращать внимания на наши подначки.[68]

«Нет, нет, вот смотрите. – Наше нежелание понимать явно его раздражало. Он вытащил нож и набросал план Благохранимого дома на вытоптанной площадке. – В прошлом веке на этом месте был найдена мера амстердамского аршина – это 68,8 сантиметра. Именно этой мерой они пользовались, когда размечали площадку под дом. – Он показал ножом себе за спину, в направлении раскопа. – План, который мы там обрисовали, имеет размеры 6 метров 20 сантиметров на 10 метров и 30 сантиметров, то есть в точности 9 на 15 аршин. Получается соотношение три к пяти. Это близко к золотому сечению – математической пропорции, которая пронизывает всю архитектуру эпохи Возрождения. Понимаете?»

Мы буквально онемели. Это озарение вдохнуло душу в массив чисел, на первый взгляд казавшихся бессмысленными. Постройка, основанная на пропорциях золотого сечения, органична: она производит впечатление гармонии и внушает уверенность. «Эти люди оказались лицом к лицу с неизведанным, – продолжал Ержи. – Они могли остаться на борту и молить Бога о спасении из лап смерти. Вместо этого они взяли на себя ответственность за свою судьбу и построили дом. Из «Дневника» де Вейра мы знаем, что в доме были сени. До сих пор мы полагали, что они были пристроены к дому с северной стороны, но тогда размеры зимовья никак не сходились – оно оказывалось слишком большим. Так вот – сени были отгорожены внутри во всю ширину дома [см. дополнение к главе]. Теперь всё встает на свои места: это соответствует всем ранее собранным данным. Северное бревно заросло мхом и частично разрушилось – вероятно, оно находится на своем первоначальном месте. Южное бревно имеет длину 6,24 метра и лежит на поверхности. Угловые камни, которые мы здесь видим, находятся на расстоянии 6,2 метра друг от друга. Это и есть ширина дома. Она подтверждена археологическими данными и соcтавляет ровно 9 аршин. Теперь умножаем ширину на золотое сечение – 1,618, – получим 14,56 аршин, или чуть больше 10 метров. Именно столько измерил Карлсен, пока нижние венцы еще были на месте». Он торжествующе усмехнулся. Вся конструкция теперь может быть пересчитана и возникает практически из земли. Высота дома может быть выведена из длины полуразрушенной стойки – 206 см: 3 аршина и еще чуть-чуть для стока воды и снега, как писал де Вейр: «…и этими досками обшили дом; крышу сделали в середине повыше для стока воды…» [5 октября 1596 года].

«И еще кое-что, – продолжил Ержи. – Невысокая куча мусора и экскрементов, которую мы нашли на южной стороне, была, конечно, снаружи хижины, а не внутри. На схеме распределения находок видны три скопления с южной стороны хижины, вероятно, потому что там были двери. Это согласуется с дневниковыми записями, рассказывающими, как их засыпало снегом, когда ветер дул с севера. Что вы на это скажете? Где, по-вашему, будет скапливаться снег? Спереди или сзади?»

«И тут и там, – ответил я. – Но, вероятнее всего, рядом с хижиной, там, где стены закрывают от ветра. Де Вейр писал: «Так как у нас в сенях было три выхода с тремя дверьми, а дом был полностью погребен под снегом, то мы сняли среднюю дверь и вырыли в снегу рядом с ней снаружи большую пещеру или нору, вроде свода или погреба, чтобы там можно было справлять нужду и бросать туда прочие нечистоты» [5 January 1597].

«Благохранимый дом, вероятно, был построен с использованием стоек шесть на четыре, – заметил Ханс Бонке на следующий день, когда мы сидели за обедом. – Эти стойки были соединены поперечными балками. Тем, кто привык жить на корабле, дом должен был казаться просторным: в нём вполне хватало места для 17 моряков. Поверх балок крыши они, по всей видимости, поместили четыре балки, соорудив из них раму для дымохода над очагом. Для строительства прочной хижины требовалось большое количество дерева. На сооружение стены ушло около 160 квадратных метров досок и реек, которые нужно было скрепить гвоздями. По словам Карлсена, который видел эти доски, они были 1,5 дюйма в толщину и 16 дюймов в длину. Де Вейр пишет, что они разобрали каюту. Но для постройки хижины требовалось в два раза больше досок, чем можно было добыть таким способом. По-видимому, доски палубы тоже пошли в дело».[69]

«А может, они взяли с собой древесину для строительства зимовья? – спросил я. – Ведь зачем-то им нужны были эти сотни железных гвоздей?»

«Вполне возможно, – вежливо согласился Ханс. – Можно предположить, что строительство убежища было частью их первоначального плана, учитывая, что в 1594 и 1595 годах Баренц был вынужден повернуть назад и возвратиться, не достигнув своей цели».

Благохранимый дом, дававший защиту от непогоды и облегчавший повседневный быт во время долгой арктической ночи, был решающим элементом выживания экспедиции. Нидерландские судостроители придерживались фиксированного соотношения длины к ширине, установленного на основе многолетнего опыта. Однако при строительстве зимовья корабельный плотник, похоже, придерживался другого соотношения – геометрической пропорции, вносящей гармонию в хаос природы. Была ли это его собственная идея? Удивительно, но ширина хижины равна ширине судна. Как и в случае с кораблем, который много месяцев назад они посчитали погибшим, капитан согласился оставить Благохранимый дом только после того, как было принято решение добираться до материка в открытых лодках. Благохранимый дом был сориентирован на истинный, а не на магнитный север, с помощью звезд. Через дымоход зимовщики видели Полярную звезду и вращающееся вокруг нее созвездие Малой Медведицы. Перед северной стеной, напоминавшей нос корабля, стоял перевернутый вверх дном шлюп, как на носовой палубе судна. Мусор выбрасывали сзади. За эти девять месяцев потерпевшие кораблекрушение нидерландцы прошли через врата ада: они плыли по морю времени через полярную ночь, всё время устремленные на север.

ДОПОЛНЕНИЕ

26 сентября 1596 года «… Мы начали обшивать дом».

7 октября «…Мы конопатили и заделывали стены и разобрали настил в задней части корабля, чтобы полностью обшить дом».

8 октября «…находиться вне корабля или вне дома было невыносимо».

15 октября «в этот день мы подготовили место для устройства сеней, убрав снег лопатами».

16 октября «В этот день мы разобрали каюту, чтобы использовать доски для сеней, которые начали строить».

28 ноября «Опять была ненастная погода с сильной бурей с N и страшной метелью, так что мы снова оказались совершенно заперты в доме и не могли выйти, так как все двери были завалены снегом».

5 января 1597 года «Так как у нас в сенях было три выхода с тремя дверьми, а дом был полностью погребен под снегом, то мы сняли среднюю дверь и вырыли в снегу рядом с ней снаружи большую пещеру».

29 января «Была опять скверная погода с сильной метелью и ветром с NW, так что дом снова совсем завалило снегом».

30 января «Мы опять начали прокапывать выход на улицу, но продвинулись не дальше сеней, так как, едва мы увидели, какая погода, у нас пропало всякое желание выходить».

22 мая «Мы сломали стену сеней и топили ею».

6 июня «…но дома тоже нельзя было укрыться от дождя, так как доски от крыши мы взяли для починки бока и шкоута и крышей служил только парус, пропускающий воду».

Таблица. Размеры Благохранимого дома (по оценкам различных исследователей)

Немногочисленность находок с южной стороны Благохранимого дома указывает, что у зимовья имелся входной тамбур или сени шириной около 1,4 метра (2 аршина). В процессе строительства южная стена оставалась открытой до тех пор, пока все бочки и тюки не были перенесены в дом и сложены у западной стены. Почти полное отсутствие находок в полосе шириной 1,5 метра с восточной стороны хижины, обращенной к замерзшему морю, заставляет предположить, что там были устроены спальные места. Приблизительно через год после возвращения с Новой Земли Карлсен по просьбе Августа Петерманна сделал набросок останков Благохранимого дома. На этом рисунке мы видим ряды из пяти коек вдоль одной стены и шестую койку у короткой (южной) стены. На гравюре в «Дневнике» де Вейра [Hulsius 1598] показаны шесть коек, стоящих вдоль одной стены, но, вероятно, это не соответствует истинной схеме расстановки. Археологические раскопки указывают на ряд из пяти коек вдоль восточной стены и еще одну койку с южной стороны, рядом с дверью, на которой лежал де Вейр [7 декабря 1596 года]. В жилом помещении общей длиной 8,6 метра (внешняя длина дома – 10 метров, без ширины сеней – 1,4 метра) каждая койка будет иметь длину 1,7 метра. Доски и рейки, которые обнаружил Кравченко, могли быть обломками этих коек. Оставшиеся от хижины четыре бревна представляются частью сложенных из плавника нижних венцов основания высотой около 80 сантиметров. Карлсен всё еще мог видеть его в 1871 году. Карлсен не нарисовал сени, потому что они были пущены на дрова для костра 22 мая 1597 года.