В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы

Глава 6 По Карскому морю на борту «Ивана Киреева»

16 августа 1995 года, среда

Экспедиционное судно «Иван Киреев» пришвартовано в Архангельске, в районе Соломбала, ниже по течению от современного центра города. На этом самом месте 80 лет назад стояли барк «Эклипс» Отто Свердрупа и первые ледоколы «Ермак» и «Вайгач», а в 1932 году – ледокол «Сибиряков» экспедиции Отто Шмидта. Именно сюда в 1914 году вернулись Альбанов, Конрад и экипаж «Святого Фоки» после двух лет тяжелых испытаний, которые выпали на их долю в Арктике. Отсюда в романе Мэри Шелли, написанном в 1818 году, отплыл Роберт Уолтон, прежде чем встретить среди льдов Виктора Франкенштейна, которого одержимость своей идеей поставила на грань выживания. Почти как в случае с нашим героем Дмитрием Кравченко. Мимо прошел буксир, тянувший гигантские плоты из бревен. В 3 часа дня подготовка к отплытию была в самом разгаре. Исследовательское судно было зафрахтовано на четыре недели за 2 тысячи долларов в день. Наше окно возможностей ограничено этими 28 днями. «Киреев» вернется в порт 15 сентября.

«Иван Киреев», водоизмещением 1640 тонн, был построен в конце 1970-х годов в Финляндии. Длина судна – 68 метров, ширина – 12 метров, и сейчас оно покрыто слоем свежей краски. На носовой палубе, укрытый непромокаемым брезентом, стоит наш плоскодонный мотобот – русские называют его «плашкоут», и в этом слове угадывается plaatschuit. Он послужит нам для высадки на берег. Высоко над мостиком устроено «воронье гнездо» – маленькая площадка для наблюдателя. Это единственный признак того, что корабль отправляется в ледовые широты. Мы проходим на корабль через тяжелую водонепроницаемую дверь, которая плотно задраивается четырьмя стальными рукоятками, и попадаем в длинный коридор с узкими трапами, ведущими к верхним и нижним палубам. Моя каюта находится на нижней палубе, у самой ватерлинии. Моим соседом будет Хенри Хогевауд, наш оператор. Ему достается верхняя койка, а мне – нижняя. В каждой каюте есть достаточно большой иллюминатор – в него вполне можно высунуть голову. Койки удобные, с небольшими занавесками, которые можно задвинуть, если захочется побыть в одиночестве. Мы тут же решили прилечь на пару часиков, чтобы опробовать их в деле.

Чтобы «растопить лед», в 7 часов вечера в кают-компании была устроена приветственная вечеринка. На столах, отделанных светлым пластиком под дерево и прикрученных под углом к стальному корпусу, расставили подносы с хлебом, рыбой, сыром, маринованными помидорами, водкой, вином и шампанским. Рядом с каждым столом был иллюминатор. Важные представители Архангельской области также посетили наше сборище. Начальник и научный руководитель нашей российско-голландской экспедиции Пётр Боярский из московского Института наследия произнес зажигательную вступительную речь и предложил тост. Мы болтали, пока кто-то еще не поднялся, чтобы сказать речь, за которой последовал еще один тост. Отовсюду звучали добрые пожелания, и настроение быстро улучшилось.

«Не знаю, как у вас, – сказал Боярский через своего коллегу Юрия Мазурова, который переводил его речь, – но в нашей стране не принято лично обращаться к министру или тем более к президенту за поддержкой. В Москве нас считают скандалистами. Мы писали им так часто, что они, должно быть, решили: “Дадим им, что они просят, только бы они от нас отстали”. – Боярский подождал, пока стихнет смех. – Когда пришли письма из Нидерландов, мы смогли сказать им: “Смотрите, нас стало больше. Может, мы и ненормальные, но мы не одни такие”». На встрече также присутствовал губернатор Архангельской области, одетый в элегантный костюм цвета антрацит. Он напомнил, что его предшественник был организатором экспедиции Владимира Русанова на Новую Землю в 1909 году (об этом см. в главе 1). Затем мы еще раз выпили стоя в знак братской дружбы, которая связывает народы России и Нидерландов начиная со времен Петра Первого. Тосты быстро следовали один за другим. В заключение Боярский заметил, что теперь, с развалом Советского Союза, русские люди стали народом Севера. «Арктика – это стратегическая опора нашей страны», – провозгласил Боярский. Затем последовал чай, и в 10 вечера встреча закончилась. Гости сошли на берег, а участники экспедиции остались на борту.

Как только все разошлись, из своих кают потянулись моряки, телевизор переключили на финский канал, а портрет Ленина убрали и повесили на его место Ивана Киреева. На корабле живут матросы, помощники капитана, боцман и механики. Большинство из них – наши с Херре Виньей ровесники, и им было проще общаться с нами, чем с нашими пожилыми, маститыми коллегами. Они приглашали нас, подчас с нажимом, в свои каюты выпить за знакомство. Оказавшись в очередной раз гостем, я вижу, как передо мной появляется стакан. Chut’-chut’! – говорю я, уже успев выучить это важное русское слово. Nicht voll[36], – успокаивает меня мой новый русский приятель, предупредительно улыбаясь в ответ. «И я б там был, кабы не милость Божия…» – только и успеваю подумать я, не в силах найти убедительного предлога, чтобы отказаться. Кисть его правой руки, которой он держал стакан, была изувечена, на ней осталось только три пальца, и на правом запястье я заметил длинный уродливый шрам. Часом позже, совершенно измученный и пьяный, я упал на койку, стряхнув с нее таракана.[37]

Оттиски штемпелей специального гашения с логотипами корабля и совместной экспедиции

17 августа 1995 года, четверг

Похоже, наше оборудование приедет только завтра вечером, а может, даже и позже. Груз задерживается в Санкт-Петербурге, пока не будут оформлены соответствующие документы, и сделать это можно только на месте. Наши люди в Питере поставлены на ноги, а нам теперь надо решать, ждать или отправляться. В 8:30, через час после завтрака (белый хлеб, чай, масло, сахар и ливерная колбаса), у нас были шлюпочные учения – мы отрабатывали надевание спасжилетов и сбор на палубе по сигналу шлюпочной тревоги – семи коротким и одному длинному гудкам интеркома. После обеда, в 12:30, мы забрались в кузов грузовика, который должен был отвезти нас в Музей естественной истории. Выезжая из Соломбалы, мы миновали узкий канал, построенный, по словам наших русских друзей, по приказу Петра Первого. Был отлив, и лодки лежали на илистом дне. Мы проехали через исторический центр Архангельска, где в XVI и XVII веках вдоль берегов Двины селились купцы из северо-западной Европы. На обочине русские женщины в платьях и резиновых сапогах и пожилые мужчины в поношенных пиджаках торговали ягодой, картошкой и сушеной рыбой. Я даже заметил одну тыкву. Наша первая остановка – Музей естественной истории, куда Дмитрий Кравченко передал свои находки, сделанные на мысе Спорый Наволок между 1978 и 1981 годами, в том числе и человеческую челюсть. Музей был закрыт, но по предварительной договоренности к нам вышла одна из сотрудниц, и мы проследовали за ней по темным коридорам в пыльный, забитый бумагами офис. Она включила свет, и в конце коридора, на полу, в дальнем углу, мы увидали странный предмет, в котором немедленно опознали деревянный фрагмент корабля Баренца. Мои любознательные коллеги поинтересовались у нее, а где же челюсть, предположительно найденная рядом с Благохранимым домом. Вопрос поставил женщину в тупик. Хранитель была в командировке, поэтому она попросила нас зайти в другой раз, к большому разочарованию доктора Маата. Кравченко описывал челюсть как «маленького размера, принадлежавшая женщине или мальчику-подростку». Возможно, она принадлежала юнге, который был похоронен 27 января 1597 года в снежной могиле «глубиной семь футов». «Мы утешали его как могли, говорили ему слова из Библии, – писал Геррит де Вейр, – и вскоре после полуночи он умер».[38]

Члены экипажа «Ивана Киреева». Август 1995 года. Фото автора

Те два дня, что мы провели в Архангельске, наша команда бродила по его безлюдным улицам в полевой одежде, как клоуны. Центр города – это просторная площадь перед белым высотным зданием в советском (постсталинском) стиле. Рядом у реки – тихий бульвар и широкий пляж с пустой детской площадкой и сломанной каруселью. Возможно, до крушения коммунизма жизнь здесь била ключом. Я смотрел, как Ержи плещется в ледяной воде. Потом я сел на трамвай, идущий в Соломбалу, и, пройдя по засыпанным опавшими листьями улицам мимо старых деревянных домов и редеющих деревьев, вернулся на набережную. Воздух был наполнен ностальгическим запахом прелой листвы. Наступала осень, и скоро за ней следом придет северная зима. Наши шансы добраться до Ледяной Гавани выше всего в конце лета, когда атлантические штормы очищают Баренцево море ото льда. В доках я заметил Джорджа Маата. Он записывал свои впечатления на диктофон, подаренный ему Антоном ван Мюнстером. В фильме Антона рассказ о нашей экспедиции будет как бы от лица Джорджа и Ержи. «Доктор Маат, вы уже выбрали, кого бы вам хотелось прооперировать?» – спросил я его. Он стоял, положив руки на перила. «Попадаются интересные особи, но, чтобы сказать наверняка, нужно вначале произвести вскрытие». [39]

18 августа 1995 года, пятница

К нашему облегчению, экспедиционное оборудование прибыло в аэропорт Архангельска, но дело застопорилось на его таможенной очистке. Уж не знаю, то ли это порядки, принятые в новой России, или наследие России советской, но только, как в дурном шпионском фильме, нам пришлось пустить в дело наши «переговорные ресурсы».

«У вас есть документы из Министерства культуры, Посольства Нидерландов и ФСБ, но вы еще не получили разрешения от меня…» Таможенный офицер откинулся на спинку кресла и перестал обращать на нас внимание. Он сделал знак подчиненному и, когда тот подошел, принялся обсуждать с ним какие-то не относящиеся к делу вопросы.

Погрузка припасов на палубу «Ивана Киреева». 16 августа 1995 года

– Нам очень нужно получить от вас разрешение. Именно поэтому мы пришли к вам на прием, – просительным тоном начал Ержи.

– Он хочет денег, – прошептал Юрий Мазуров, сцепив руки за спиной.

– Сколько? – нетерпеливо спросил Ержи.

– Шесть тысяч.

Ержи отошел в сторонку, переговорил с Басом Кистом и достал деньги из конверта. Таможенник пододвинул кресло к столу и, довольный полученной «подмазкой», осчастливил экспедицию своей подписью, добавив три печати одну за другой. Потом он поднялся, и мы пошли за ним на склад.

Пока нас не было, на «Иване Кирееве» всё пришло в движение. Гудели краны, и погрузка шла полным ходом. Мне пришлось проталкиваться сквозь толпу, чтобы подняться на борт. После вчерашней вечеринки моряки и механики приветствовали нас поднятыми вверх большими пальцами. Отплытие назначили на 11 вечера. Капитан в полной форме стоял на ярко освещенном мостике. До отплытия оставались минуты, когда друзья, родственники, подруги и чиновный люд повалили с корабля. Они спускались по сходням и толпились на набережной. Яркие огни «Ивана Киреева» прогнали темноту. Девушки, взволнованные важностью момента, громко смеялись. С обеих сторон слышались последние напутствия, посылались воздушные поцелуи, руки взлетали вверх в прощальном жесте. Матросы втащили сходни на палубу и с усилием тянули толстые канаты, которыми было пришвартовано судно. Когда «Иван Киреев» отошел от бетонной стенки причала, машина заработала на полную мощность, так что от ее гула задрожала стальная палуба. Машущая толпа на берегу быстро растворилась в ночи. Лицом я чувствовал, как набирает силу холодный ветер. Наш корабль, набирая скорость, шел между темными берегами расширяющейся Двины. Все спешили вниз, чтобы отпраздновать отплытие, но я задержался на палубе чуть дольше. От бескрайнего простора Двинского залива захватывало дух. Всё еще можно было разглядеть тонкую полоску, разделяющую сумрачное небо и море. Виктору, боцману, очевидно, выпало нести вахту первым. Его темный силуэт склонился над стальным пультом управления. Огонек сигареты освещал его беспокойные глаза на бледном, небритом лице. Иногда он окликал меня по-русски, неизменно начиная свою речь с вежливого обращения ко мне по имени, которое он произносил абсолютно безупречно. Мне хотелось еще постоять и посмотреть по сторонам, но пора было идти спать. Это самый волнующий момент в каждом путешествии.

Спустившись на нижнюю палубу, я постучал в дверь соседней каюты, чтобы от имени моего соседа Хенри попросить их вести себя потише. Однако, когда дверь открылась, парни втащили меня внутрь и вложили мне в руку стакан, до краев наполненный водкой. Они стали расспрашивать меня, сколько мне лет, женат ли я, и показывали мне фотографии своих жен. Мой русский коллега, 41-летний геолог Дмитрий Бадюков (Дима), отвел меня двумя палубами выше – туда, где разместились руководители экспедиции. Каюты там были более комфортабельными. Доктор Маат вносил очередную запись в свой дневник, подкручивая седеющие усы. В соседней каюте спал крепким сном Антон. В конце коридора располагалась просторная лаборатория, заставленная ящиками с нашим оборудованием. Груз был привязан веревками, чтобы он не скользил во время шторма. Самый дальний конец коридора заканчивался двумя угловыми каютами. Каюта по правому борту принадлежала капитану, а напротив располагался Пётр Боярский – глава нашей экспедиции. В этих каютах было несколько иллюминаторов, из которых можно было смотреть вперед. В каюте Боярского было полно народу. Они сидели в складных креслах и даже на столе. Боярский, невысокий 52-летний мужчина с небольшой аккуратной бородкой и улыбкой на лице, с довольным видом располагался за своим столом. Сотрудничество с русскими – это не просто дружеские рабочие контакты: в любой момент надо быть готовым к тому, что придется выпить за компанию. Совместное застолье сплачивает коллектив и открывает путь к сердцам, которые в обычной обстановке закрыты наглухо. Участникам предлагается по очереди обратиться к присутствующим, что нередко выливается в бесконечные и малопонятные речи. Именно в такие моменты возникает взаимное доверие или, наоборот, неприязнь. Мало кто может позволить себе отказаться от участия, поскольку от этого будет зависеть всё дальнейшее сотрудничество. Хотя выпито немало, Ержи держится молодцом, произнося достойные и доброжелательные речи, что закладывает основу для дружбы и сотрудничества. Это очень важно, поскольку русские не слишком доверяют нам как специалистам и смотрят на наше оборудование с подозрением.

«Русским не нужны компьютеры, они полагаются только на себя», – поднявшись, произнес Боярский, а Юрий Мазуров перевел нам его слова. Боярский не пил, потому что ему не позволяло здоровье. Наши российские коллеги оказались на удивление суеверными или, по крайней мере, глубоко верующими. Многие из них носят маленькие православные крестики. Неожиданно было слышать, как, опрокинув стопку-другую, люди с университетскими дипломами и учеными степенями углубились в разговоры о мерцающих огнях и таинственных явлениях вроде летающих тарелок. Когда я наконец осилил спуск по крутому узкому трапу на нижнюю палубу, я услышал у себя за спиной пение и звук гитары. К Евгению и Константину, которые жили напротив нас с Хенри, зашли матросы Александр (Саша) и Андрей. Увидев меня, парни радостно замахали руками, приглашая войти, и подвинулись, чтобы я мог усесться между ними. Обнимая видавшую виды расстроенную гитару с изношенными струнами, Саша играл русские народные песни, которые как нельзя лучше отвечали моему настроению в тот момент: страстные и порой меланхоличные звуки, неприкрашенные и искренние. При этом он, как Джими Хендрикс, играл на гитаре большим пальцем. Андрей пел о черном вороне, кружащем над долиной, которая станет полем брани и покроется белыми костями. Он протянул нам сигареты и закурил сам. Русские тексты для меня непонятны, даже когда Саша смотрит мне прямо в глаза, чтобы подчеркнуть смысл каждой строчки. Взявшись за руки, Евгений и Константин прыгали по маленькой каюте, размахивая руками. Евгений – он просит называть его Юджином или Юргеном, но все зовут его Женей – стройный молодой человек лет тридцати с бородкой клинышком, как у Ленина. Константин, его молодой помощник, напротив, полноват и всегда держится рядом с начальником. Из ящика под койкой Константин достал сыр и колбасу. Нарезая закуску, он синхронно переводил тексты песен на немецкий. Иногда он пропускал несколько строк, и тогда Саша прерывал пение, и вместе они проясняли смысл: «Когда твоя девушка больна» или «Об Ивановской гавани». В Ивановской гавани девушки такие страшные, что твоя подружка пожалеет тебя, если узнает, что у тебя там кто-то есть.

19 августа 1995 года, суббота

«Ну что, стало потише?» – спросил я Хенри в 8 часов за завтраком. По его измученному выражению лица я понял, что выспаться ему так и не удалось. «Нет, – ответил он. – Они всю ночь орали, горланили песни и хлопали дверьми».

Я дал себе слово, что больше никогда в жизни не буду пить ничего крепче воды. Надо было готовиться к высадке. Я сидел за небольшим столом, освещенным настольной лампой. Утреннее солнце светило через иллюминатор прямо мне в лицо. Вся стена была обклеена разными картинками: тут было и распятие, и царский двуглавый орел, и вкладыши от жвачки с изображениями автомобилей. Если не считать небольшой вибрации пола и раскачивающихся проводов, ничто не указывало на то, что корабль идет полным ходом. Судно – это маленький замкнутый мир, приводимый в движение мощным дизельным двигателем. Океан никогда не вызывал у меня особого восхищения, так что для меня это было совершенно новое чувство. Вдалеке по-прежнему виднелась полоска земли. Наш переход через Белое море займет целый день. Ожидается шторм. Теперь, когда я сижу так спокойно и пишу, до меня наконец дошло, что все наши приготовления благополучно завершены и мы на пути к Новой Земле. На борту было несколько книг по истории освоения Арктики, которые мы успели собрать за несколько месяцев. Я подержал в руках несколько пыльных, пожелтевших томов и открыл один из них.

Это была книга «На бескрайнем Юге», вышедшая в 1921 году [Ponting 1921]. Ее автор – Герберт Понтинг – был фотографом в экспедиции Роберта Фолкона Скотта (1910–1913). Книга определенно затронула какие-то струны моей души. Для целого поколения школьников Роберт Скотт стал трагическим героем покорения Антарктиды. (Это, возможно, чересчур личное, но первое, что приходит мне в голову, когда я думаю об этом, это фильм, снятый студией Диснея, «Остров на вершине мира», с которого всё началось. Мне было восемь лет, и я первый раз в жизни попал в кино. Я не видел подвесных тросов, удерживающих скверно сделанные модели. Я видел дирижабль, косаток, льдины и извержение вулкана.) Фотографии Понтинга стали хрестоматийными, это самые потрясающие снимки Антарктиды из всех, что я когда-либо видел. И, если задуматься, это была первая знаменитая исследовательская экспедиция, от которой до нас дошли визуальные свидетельства. Другой известный полярный фотограф – австралиец Фрэнк Хёрли (1885–1962) – был участником Британской антарктической экспедиции (1914–1916), которую возглавлял Эрнест Шеклтон. Среди снимков Хёрли, остающихся в памяти раз и навсегда, – гибель экспедиционного судна «Эндуранс» и спуск на воду шлюпки «Джеймс Кэрд», на которой Шеклтон с командой из пяти человек совершил переход через Южную Атлантику. Плавание Эрнеста Шеклтона через антарктические моря имеет много общего с возвращением нидерландских моряков с Новой Земли на открытых шлюпках в 1597 году, а фотографии Фрэнка Хёрли служат тому впечатляющим изобразительным свидетельством [Hurley 1925; Alexander 1998]. Возможно, самым близким аналогом нидерландской арктической эпопеи можно считать зимовку Бенджамина Ли Смита и экипажа «Эйры» в 1881–1882 годах на острове Нортбрук, самом южном острове архипелага Земля Франца-Иосифа. За год до этих событий Ли Смит, один из «джентльменов-исследователей», осматривал южные острова архипелага, чтобы выбрать подходящее место для постройки зимовья. 6 августа 1881 года британцы начали строительство сборного деревянного дома на острове Белл. Ставший известным как [40]Дом Эйры, он по-прежнему стоит на своем месте и виден издалека [Boyarsky 1993; Barr 1995; D. Lubinski, частная переписка, 1998]. После строительства дома Ли Смит решил обследовать остров Нортбрук, расположенный в 25 километрах к востоку от острова Белл. 21 августа, когда «Эйра» стояла на якоре у мыса Флоры (79°05’ N), принесенный приливом паковый лед зажал судно у припая и, напирая на корпус, в конце концов раздавил его. «Эйра» дала крен и вскоре затонула. Не имея возможности перевезти припасы, которые удалось снять с «Эйры», на остров Белл, британцы в течение 16 дней под проливным дождем строили из камней и дерна хижину, которую назвали коттеджем Флоры. Стены были толщиной в метр и высотой в метр с четвертью; внутренние размеры составляли приблизительно 11,5 метров в длину и 3,5 метра в ширину. У хижины сделали двускатную крышу с коньком высотою около 2,5 метров, пустив реи с «Эйры» на стропила, а паруса – на кровлю. Входом служил 5-метровый туннель шириною около метра. В течение зимовки 25 обитателей коттеджа Флоры большую часть времени проводили в кроватях. Они строго придерживались заведенного порядка приготовления пищи и трехразового питания; по воскресеньям в 9:30 утра по сигналу судового колокола участвовали в богослужении; традиционно отпраздновали Рождество и канун Нового года, а день рождения королевы (24 мая) встретили флагами и шампанским [Markham 1883]. Со времен Баренца было хорошо известно, насколько важны распорядок и ритуалы для поддержания бодрости духа и веры в будущее. Установления, принятые на Новой Земле, подробно описаны Герритом де Вейром, например: «Тогда было принято решение, что все по очереди будут колоть дрова, чтобы освободить от этой работы кока, который и без того был достаточно занят приготовлением пищи дважды в день и растапливанием снега для питья» (21 ноября 1596 года). [41]

В отличие от Благохранимого дома, где был устроен открытый очаг с дымоходом над ним, в хижине на мысе Флоры зимовщики сложили печь с выведенной наружу трубой, но без вытяжки, так что пар от варящейся в котле еды постоянно заполнял помещение, конденсируясь на потолке и стенах. Из-за плохой вентиляции воздух внутри был таким нездоровым, что их канарейка, также спасенная с «Эйры», вскоре умерла. Топить печь для приготовления пищи предпочитали углем, поскольку дрова слишком сильно дымили, а для освещения использовали лампы, в которых горел медвежий или моржовый жир. В январе уголь закончился, и жиром стали также топить и печь. Внутри хижины всё было покрыто сажей. Сидя на своих койках, они, по словам Ли Смита, выглядели как «стайка черных дроздов в своих гнездах» [Markham 1883]. Годы спустя, в 1914 году, лица зимовщиков на борту «Святой Анны», зажатой во льдах к северо-востоку от Земли Франца-Иосифа, также были черными от сажи.

Вышел весь керосин, и для освещения уже давно стали пользоваться жестяными баночками, у которых в тюленьем или медвежьем жиру горят светильни. Это «коптилки». От них очень мало свету, во всяком случае, меньше, чем копоти. Зимой, когда температура в помещении колеблется от –2 °R ночью до +4 °R днем, когда воздух в помещении сырой, промозглый, с вечно носящейся в нём копотью, эти «коптилки» не в силах разогнать целыми месяцами царящего мрака. Они дают только небольшой круг света на столе, а за этим кругом тот же мрак… По углам везде лед и иней, постепенно утончающийся, по мере удаления от бортов. Это самые чистые уголки: тут копоти нет, тут вы можете видеть причудливую игру самоцветных камней, святящихся даже при свете «коптилок».[42]

1–3 декабря 1596 года

Геррит де Вейр писал: «Погода была скверная, ветер SW и сильная метель, так что дом снова оказался совершенно завален снегом, из-за чего дым не уходил в дымоход и ел нам глаза. Мы перестали топить и большую часть дня пролежали в койках, но потом кок всё же развел огонь, чтобы приготовить еду…Лежа в койках, мы слышали страшный треск льда на море, находившемся от нас приблизительно в полумиле».

Фрагмент гравюры из нюрнбергского издания Дневника с изображением сцены похорон умершего юнги. На аналогичной по содержанию гравюре в амстердамских изданиях эта сцена не показана

Человеческая челюсть найденная в Благохранимом доме и доставленная в Архангельский краеведческий музей Дмитрием Кравченко. Возможно, она принадлежала «болящему» – юнге, скончавшемуся 27 января 1597 года и похороненному рядом с зимовьем «под семью футами снега». Фонд имени Оливера ван Норта

Как и экипаж Баренца в 1597 году, Ли Смит и его люди пустились в обратный путь на открытых шлюпках. После гибели «Эйры» им удалось спасти две 6-метровые лодки для моржовой охоты и две китобойные лодки длиной 7,5 метров. На них британцы под парусом и на веслах преодолели 800 километров до Новой Земли. Переход через Баренцево море занял 43 дня. 21 июня 1882 года, сразу после ужина, они «с радостными возгласами» отправились в плавание. В лодках они утром и вечером кипятили чай и ежедневно готовили горячую еду [Credland 1980]. Вечером 2 августа 1882 года лодки достигли входа в пролив Маточкин Шар – традиционного места сбора и якорной стоянки промысловиков и исследователей. На следующее утро из пролива вышло судно, в котором они опознали голландскую шхуну «Виллем Баренц». От Ли Смита больше года не было никаких известий, но, если его экспедиции удалось избежать гибели, полагали отправившиеся на его поиски полярники, он постарается добраться до Новой Земли. Поэтому к его возвращению готовились, и его появления ожидали три судна: «Виллем Баренц» (коммандер К. Хоффман), «Хоуп» (сэр Аллен Янг) и «Кара» (сэр Генри Гор-Бут). Согласно рассказам очевидцев, Ли Смит ступил на борт «Виллема Баренца», держа в руках кружку с коньяком, чтобы поднять тост за своих спасителей. Десятилетия спустя это событие обросло слухами, что якобы были найдены бутылки с ромом XVI века, которые вез Виллем Баренц. При этом добавляли, что напиток сохранил великолепный вкус и был готов к употреблению (Algemeen Handelsblad, 5 февраля 1924 года).

Что знают наши русские коллеги о зимовке Виллема Баренца на Новой Земле? Интерес к этой истории не затухал с момента возвращения их соотечественников в эту часть Арктики. Первое русское издание «Дневника» де Вейра было подготовлено в 1936 году Владимиром Визе (1886–1954), который был в то время директором Арктического научно-исследовательского института в Санкт-Петербурге. Возможно, Визе подвигли на это находки, сделанные на месте зимовки нидерландцев одним из сотрудников института, палеонтологом Б. В. Милорадовичем в 1933 году. Экспедиция Милорадовича была одной из девяти, посланных для исследования архипелага в рамках Второго международного полярного года, и стала первой за более чем полстолетия для Благохранимого дома, от которого к тому времени осталось лишь нагромождение бревен и досок. В 1931 году на самой северной оконечности Новой Земли – мысе Желания – была построена метеостанция, ставшая одним из самых удаленных обитаемых мест на планете.[43]

Проведя час за чтением, я поднялся, чтобы размять ноги и насладиться прекрасной погодой. Море было спокойно, «Ивана Киреева» слегка качало, отчего незакрепленные предметы медленно двигались взад и вперед. На палубе было тепло в одной футболке. Такое спокойное плавание дает возможность проверить наше оборудование и убедиться, что оно не пострадало при транспортировке. Судя по ровному гудению, бензиновый генератор работал нормально. Рене Герритсен открыл большую серую сумку, в которой лежал наш спутниковый телефон, и собрал из четырех сегментов спутниковую тарелку. Это устройство позволит нам оставаться на связи, когда мы будем в окрестностях Благохранимого дома. Наши русские коллеги тоже разбирали свои инструменты, куря «Беломор». Двое мужчин вытаскивали из моря CTD-зонд, который измеряет проводимость, температуру и глубину. Океанографы, географы и археологи участвуют в экспедиции по приглашению Института наследия. Этот институт – связующее звено между Академией наук и Министерством культуры в российском правительстве. Институт приносит много пользы, поскольку это одно из последних действующих исследовательских учреждений, и правительство охотно консультируется с ним по вопросам охраны Арктики. Благодаря настойчивым дипломатическим усилиям Петра Боярского, институт получил в свое ведение все исторические памятники на Новой Земле и Земле Франца-Иосифа, включая зимовья, стоянки, затонувшие корабли, научные станции, заброшенные ядерные испытательные полигоны, поморские кресты, маяки, гурии, могилы и, в числе прочего, Благохранимый дом. Институт наследия, расположенный через дорогу от гостиницы «Космос», занимает несколько этажей в пятиэтажном доме, другая часть которого отдана под общежитие. Многие находки, включая остатки корабля Баренца, выставлены для просмотра на втором этаже этого здания.[44]

Вчера вечером Питер и Джордж встречались со своими коллегами, и сегодня с утра они обсуждают стратегию будущих работ. Среди четырех российских археологов только у Евгения есть открытый лист. Джорджу придется уступать ему во всём, хотя для него это полная неожиданность. Евгений, по-видимому, глубоко верующий человек, и, вероятно, именно поэтому на него была возложена главная ответственность. Нидерландским археологам позволено определять содержимое могил, но нельзя перемещать части скелетов, а все вопросы, связанные со взятием образцов тканей, еще предстоит обсудить. Евгений будет контролировать каждый шаг в исследованиях Джорджа.[45]

Питер и Джордж поделились c Ержи условиями, о которых они узнали. «Как здравомыслящие нидерландцы, мы можем счесть их вздором, но мы должны уважать их», – рассудил он. Когда я спросил его, откуда берется уверенность, что тела Баренца и Андриса не были оставлены во льдах или сброшены в море, Джордж ответил: «На Шпицбергене мы ясно видели, что выжившие продолжительное время перевозили замерзшие тела своих покойников с места на место, пока у них не получалось похоронить их должным образом. Многие гробы были даже заполнены опилками, чтобы поглощать выделяемые телами жидкости. Мертвых хоронили рядами, параллельными береговой линии, как прищепки на веревке. Это была очень устойчивая традиция и наивысшая честь, которую они могли оказать своим товарищам. С другой стороны, похороны в море, когда к ногам покойного привязывали пушечное ядро, чтобы тело ушло под воду, были редки в те дни и считались проявлением неуважения. К тому же на обратном плавании у зимовщиков не было ничего тяжелого, а без дополнительного веса тела бы остались плавать на поверхности воды. И как вы себе представляете два трупа, болтающиеся между льдинами?»

GPS-навигатор показывает, что мы идем со скоростью 17–20 километров в час, или около 10 узлов. «Иван Киреев» удалился на 189 километров от Архангельска, а я – на 2495 километров от точки моего первого наблюдения в Амстердаме. Хенк ван Вейн дал мне координаты Благохранимого дома, который находится от нас в 1434 километрах по прямой. Около полудня мы пересекли Северный полярный круг и оказались в Арктике. На холмистом побережье Кольского полуострова я заметил большие темные антенны радаров, сканирующие северный горизонт в поисках незваных гостей с другой стороны полярных льдов. Здесь, на самом северном побережье Европы, зазимовала первая английская экспедиция в Арктику под руководством Хью Уиллоби (1553). Экспедиция была не готова к холоду, и все 66 членов экипажа погибли, когда их корабли стояли на якоре в устье реки Варзины. Весной следующего года рыбаки-поморы обнаружили два судна с мертвыми экипажами… Но наша экспедиция здесь только начинается.

Стулья в столовой были привязаны к полу резиновыми жгутами. Мы сначала посмеялись, но уже после полудня, когда стало чувствоваться приближение шторма, мы в полной мере оценили предусмотрительность моряков. Сначала пришла волна, и качка увеличилась, а потом погода окончательно испортилась. Когда шторм только начинался, я понял, что теряю ориентацию, и посчитал это первым признаком морской болезни. На своей койке мне удалось немного расслабиться, но меня продолжало подташнивать. Вскоре волны стали достигать 4-метровой высоты. «Иван Киреев» был построен для ледового плавания, с неглубокой осадкой и закругленным корпусом, чтобы противостоять давлению льда. Поэтому в сильное волнение мы перекатываемся с боку на бок, как свинья, и высокий корабль здорово раскачивается. Теперь вода в балластных цистернах плескалась под полом моей каюты. Я немного постоял на открытой палубе, где можно было дышать свежим воздухом, но, как и многим другим, мне приходилось изо всех сил цепляться за стальные перила и с нарастающей тревогой ощущать сигналы своего кишечника. Каждый раз, когда позади нашего судна вздымались и обрушивались вниз горы воды, корма полностью исчезала в брызгах и пене.

В половине восьмого вечера суп выплескивался из тарелок, пока один внезапный резкий толчок не опрокинул все супницы. Груды салфеток разлетелись по полу, и в мгновение ока салон погрузился в хаос. Люди с трудом держались на ногах, и даже многоопытные русские выглядели мрачными и встревоженными. Палуба уходила у меня из-под ног. Антон, который не страдал морской болезнью, наслаждался жизнью. Голова у меня раскалывалась. Море ревело, покрытое белыми шапками пены: бесконечно ничтожные, мы были во власти всемогущей первозданной стихии, готовой в любой момент поглотить нас. Моряк Саша, стоя в открытом дверном проеме и вглядываясь в бушующую тьму, сказал, что больше всего на свете любит бороться с бурей. В узких проходах тебя швыряет от стены к стене. Я взывал к небесам, чтобы это поскорее закончилось, и пытался забыть о своем существовании, смиренно качаясь на своей теплой, как в тропиках, койке. Боже, на что я стал похож! Я чувствовал собственный запах и вкус – это было просто отвратительно. Сидеть и ходить мне удавалось с большим трудом. В холодном поту, со слезами на глазах я снова улегся на койку. В туалете адски жарко, а миазмы стояли такие, что дышать просто невозможно. В водовороте темной воды кружилось чарующее содержимое человеческого желудка. Люди в проходах стонали, давились и кашляли. Мне пока что не пришлось бить челом «фарфоровому кумиру», и я постараюсь держаться и дальше. Эти американские горки могут длиться несколько дней. Шторм, бушевавший над Баренцевым морем, смещался к северо-востоку. Около полуночи капитан развернул судно носом к ветру, чтобы уменьшить крен. Скорость спала вполовину, и «Иван Киреев» двинулся дальше в Баренцево море, однако вертикальная качка только увеличилась. Мне было муторно и тоскливо: наверное, я не гожусь в астронавты, и мне ничего не остается, кроме как доверить свою судьбу стальному судну и его надежной команде.

Геррит де Вейр с похвалой отзывался об усовершенствованиях в конструкции судов, которые случились в его время. Пятьдесят – шестьдесят человек должны были трудиться почти что круглые сутки на протяжении семи месяцев, чтобы построить один корабль. Экспедиция Баренца, которая совершалась по поручению города Амстердама и Республики Соединённых провинций, была тщательнейшим образом подготовлена. Уверенность в своем судне и основательная подготовка к дерзновенному проникновению во враждебную среду – это роднит исследователей XVI века с современными космонавтами и астронавтами. Вот что писал американский ученый и астронавт Джо Аллен в предисловии к своей книге «Выход в космос: одиссея астронавта»:

Это подводит нас к любопытной конструкции стыковочной системы «Союз – Аполлон», разработанной для потрясающей стыковки на орбите в 1975 году, с которой стартовала эпоха международной разрядки. Кроме идеологических разногласий, двум сверхдержавам надо было преодолеть много технических трудностей, в том числе совместимость стыковочных модулей. Оказалось, что обе стороны ранее использовали несимметричную гендерную схему «штырь – конус». Но ни одна из сторон не хотела быть в принимающей, или «женской», роли. И русские, и американцы хотели, чтобы на их модуле был установлен «штырь». Надо было что-то придумать, поскольку без принимающего устройства стыковка невозможна. И тогда был разработан симметричный агрегат, по принципу работы схожий с рукопожатием. Как выяснилось, у новой андрогинной конструкции было много технических преимуществ. Модуль обеспечивал критически важный уровень избыточности системы, так как активные/пассивные роли могли динамически меняться; такой стыковочный механизм был универсальным, что рассматривалось как критически важный фактор в космических спасательных операциях. И более того: путь перехода между кораблями через центральный туннель становился доступен сразу, без снятия стыковочного оборудования, как это было в традиционной конструкции «штырь – конус».

Политика холодной войны создала параллельные миры, между которыми случаются неожиданные сближения и встречи. Оказалось, что американский фильм «Остров на вершине мира» (1974), забытый историей кинематографа, но памятный для меня, очень похож на советский фильм «Земля Санникова» (1973). Большинство моих русских собеседников не могли вспомнить содержания, но хорошо запомнили музыку и особенно главную песню. В основу сюжета положен фантастический роман Владимира Обручева, вышедший в 1926 году. Обручев описывает остров, лежащий далеко в Северном Ледовитом океане, но согретый теплом вулкана и населенный ископаемыми носорогами и мамонтами (и тут тоже всё кончается взрывом вулкана – я должен предупредить о спойлере). Обручев (1863–1956), который был ученым-геологом, первым выдвинувшим гипотезу происхождения лёсса (осадочная порода), по-видимому, черпал вдохновение в романе Артура Конана Дойля «Затерянный мир», вышедшем в 1912 году. Сам же Конан Дойль, по всей вероятности, вернулся памятью к событиям 1880 года, когда он служил врачом на китобойной шхуне «Хоуп» и встречался в море с Ли Смитом и экипажем «Эйры» накануне их отбытия в рекогносцировочную экспедицию на Землю Франца-Иосифа.[46]

Земля Санникова отнюдь не была лишь плодом воображения писателя-фантаста XX века. Она составляла реальную географическую гипотезу, вполне серьезно рассматривавшуюся на протяжении XIX века и уходившую своими корнями в средневековые представления об Арктическом континенте. Представления эти засвидетельствовал Герард Меркатор на карте мира 1569 года, изобразив четыре приполярных острова, разделенных реками, с магнитной горой на самом полюсе. Уже Виллем Баренц по результатам своих арктических плаваний решительно отказался от них: вместо Арктического континента на его на карте, посмертно опубликованной в 1598 году, изображен открытый океан с островом Шпицберген, населенный китами и морскими чудовищами. Однако и столетия спустя идея продолжала жить в форме мифа и в мечтах полярных исследователей.

В 1809 году Яков Санников, купец и промышленник из Якутска, принимавший участие в экспедиции Матвея Геденштрома, утверждал, что видел в океане землю к северу от Новосибирских островов. Нанесенная на карту Геденштромом, эта загадочная земля стала известна под именем Земли Санникова. Еще одну призрачную землю наблюдал Юлиус Пайер в апреле 1874 года с самого северного острова Земли Франца-Иосифа. Пайер окрестил ее Землей Петерманна, в честь известного издателя [Slupetzky 1995]. Казалось, мифический Арктический континент вновь обретал осязаемые черты – когда Фритьоф Нансен готовился к своей экспедиции на «Фраме», его предупреждали, что он потерпит крушение на его берегах [Nansen 1897, p. 23].

Поиски Земли Санникова стали центром полярных устремлений барона Эдуарда фон Толля. За Эдуардом Васильевичем фон Толлем (1858–1902) закрепилась репутация одного из самых знаменитых и романтичных российских полярных исследователей – не в последнюю очередь благодаря его благородному происхождению, а также той высшей жертве, что он принес на алтарь изучения Арктики. Это его портрет оставил в 1979 году на Северном полюсе Дмитрий Шпаро. В 1886 году, работая на Новосибирских островах в составе экспедиции Российской Императорской Академии наук под руководством Александра Бунге, фон Толль своими глазами наблюдал эту манящую и ускользающую землю. «В 1886 году… – писал он, – мне самому удалось видеть 13 августа от устья речки Могур (самой северной речки на северо-западном конце острова Котельный) под 76° N и около 139° E, по направлению N 14–18° E, ясные контуры четырех столовых гор с прилегающим к ним на востоке низким остроконечием».[47]

Что именно наблюдал фон Толль, остается неясным и по сей день. Однако спустя несколько лет, во время экспедиции 1893 года, наблюдение барона подтвердил его спутник, охотник-эвен. Найдя, вероятно, в его словах поразительное созвучие своим собственным мыслям и чувствам, фон Толль завершил ими свой отчет о той экспедиции: «При рассказе о виденной мной в 1886 году Санниковой земле на север от острова Котельного мой проводник Джергели, семь раз летовавший на островах и видевший несколько лет подряд эту загадочную землю, на вопрос мой: “Хочешь ли достигнуть этой дальней цели?” – дал мне следующий ответ: “Раз наступить ногой и умереть!”». Этими словами фон Толль отчасти предвосхитил свою собственную судьбу.[48]

Любопытно отметить, что в 1893 году фон Толль, у которого с Нансеном установились дружеские отношения, как раз и занимался тем, что устраивал запасные склады для его экспедиции на тот случай, если ей придется зазимовать на Новосибирских островах. Дрейф «Фрама» (1893–1896) продемонстрировал, что Арктика представляет собой покрытый льдом океан, куда несет свои теплые воды глубинное североатлантическое течение – Гольфстрим. Успех Нансена не повлиял на решимость фон Толля. В 1898 году он представил в Академию наук план экспедиции на Землю Санникова и получил ее одобрение. Нансен также поддержал его план.

В начале лета 1900 года участники экспедиции вышли из Санкт-Петербурга на яхте «Заря». На торжественной церемонии проводов присутствовали Романовы: императорская чета, а также великий князь Константин, президент Российской академии наук. Острову Беннетта – открытому Джорджем Де Лонгом в 1881 году скалистому клочку суши на краю вечных полярных льдов, 22 километров в длину и 14 километров в ширину, – предстояло стать трамплином для достижения Земли Санникова.[49]

Хьюго Вихманн (1852–1932), редактор «Географических сообщений Августа Петерманна», писал в тот год, опираясь на выводы Нансена и итальянской экспедиции 1899 года: «К северу от Земли Франца-Иосифа никакой суши нет. Земля Петерманна не существует, чем подтверждается предположение Нансена: Пайер, увидевший расширение архипелага в северном направлении, вероятно, был введен в заблуждение полосою тумана» [PGM, Band 46, 1900, Heft IX, Sept 25, s. 219]. В том же выпуске, в разделе ежемесячных отчетов, можно найти такие известия: «Согласно телеграмме из Архангельска, 7 (20) августа барон Толль на «Заре» достиг Югорского пролива и в тот же день хотел войти в Карское море, которое оказалось свободным ото льда. Русский художник Борисов прибыл в пролив Маточкин Шар, где планирует провести зиму, делая зарисовки и производя научные наблюдения. …Руководителем Британской антарктической экспедиции назначен лейтенант флота Роберт Ф. Скотт» [PGM, Band 46, 1900, Heft IX, Sept 25, s. 220].[50]

Экспедиция дважды оставалась зимовать у арктического побережья Сибири, прежде чем небольшая партия в составе самого фон Толля, астронома Фридриха Зееберга и двух охотников-каюров отправилась на собаках с острова Котельный к острову Беннетта – и исчезла навсегда. Гидрограф на борту «Зари», лейтенант Александр Колчак (1874–1920), впоследствии – адмирал и верховный правитель Белой России, – на следующий год возглавил спасательную экспедицию [Kolchak 1904; Barr 1980, 1981]. Достигнув южной оконечности острова Беннетта, он 4 (17) августа 1903 года обнаружил оставленные там фон Толлем документы, из которых следовало, что барон и его спутники находились на острове между 21 июля и 26 октября 1902 года, а затем направились к югу. Однако никаких их следов на Новосибирских островах или материковом побережье найдено не было. «Очень печальная новость из Сибири, которая, к сожалению, оставляет очень мало надежды на то, что неутомимому исследователю барону Толлю удалось избежать гибели, – писал Хьюго Вихманн в начале 1904 года, получив сообщение Колчака. – Можно с большой вероятностью предполагать, что барон Толль и его товарищи встретили свою смерть на пути к Новой Сибири, а причина случившегося – будь то голод или несчастный случай в воде – вероятно, так никогда и не станет известной» [PGM, Band 50, 1904, Heft I, Jan 28, s. 34].[51]

«С самого начала вся история полярных исследований – это нагляднейшее проявление того, какой властью обладает неизведанное над разумом человека, – я цитирую книгу Фритьофа Нансена, вышедшую в 1911 году. – Больше нигде мы не продвигались так медленно, больше нигде каждый новый шаг не давался с таким трудом, ценою таких страданий и лишений, и, разумеется, больше нигде результаты открытий не сулили меньших материальных выгод» [Nansen 1911. Vol. 1. P. 4].

20 августа 1995 года, воскресенье

В столовой постелили влажные скатерти, чтобы стаканы и тарелки меньше скользили, а толстые стальные рамы иллюминаторов теперь плотно задраены. Я по-прежнему чувствую себя в меру паршиво, но сегодня я обнаружил, что даже получасовой сон приносит достаточное облегчение, чтобы позволить себе небольшую прогулку. На верхних палубах качка ощущается заметно сильнее. В полдень я плотно пообедал, и на полный желудок почувствовал себя гораздо лучше. Качка стала более естественной, и теперь у меня получается передвигаться по кораблю, не испытывая тошноты. Но всё равно ощущения не из приятных. Помимо повара и его молчаливого молодого помощника, на камбузе работает одна женщина. Она следит за порядком на камбузе, накрывает столы и приносит нам тарелки. Просто дух захватывает, когда видишь, как она проходит по столовой с руками, полными посуды, держась совершенно прямо и лишь слегка накренившись, чтобы сохранить равновесие.

– Как на самом деле зовут того малого с железными зубами? – спросил за столом Джордж.

– Старков, Ринго Старрков, – пошутил Виктор.

Корабль равномерно качало. Я стоял на верхней палубе и смотрел, как стлался за кормой и исчезал вдали пенистый след от винтов. На улице был слабый плюс, +7 °C, и ветер с дождем. Весь первый день на суше мы будем привыкать к этим слабым ветрам: тем самым, которые гонят нас в обратно в теплые каюты после пяти минут на палубе. Сквозь туман мы смутно различали контуры абсолютно плоского острова Колгуев, возвышавшегося на 30 метров над морем. В проходе Ержи и Дима курили сигареты. Мы немного поболтали, а потом пришел Антон и попросил меня отойти в сторонку, чтобы Хенри мог снять, как Ержи стоит, облокотившись на перила. Дима попросил меня пройти с ним на мостик и показать, как работает наша система GPS. Капитан хотел сравнить курс, построенный с помощью GPS, с тем, который прокладывали приборы «Ивана Киреева» на основе данных от радионавигационной системы LORAN и российской спутниковой навигационной системы ГЛОНАСС. На маленькой внешней площадке раскачивающегося мостика, дрожа от подкатывавшей к горлу тошноты, я объяснил принцип работы нашего маленького устройства. Долетавшие снизу капли соленой воды падали мне на лицо, мешаясь с дождем. Бесконечные ряды волн катились по свинцово-черному морю, беспрепятственно проходя под нашим судном. Я показал, как установить «путевую точку», введя координаты пункта назначения. Я бы хотел побыть там еще немного, но внезапно меня накрыло очередным приступом морской болезни. Однако я всё же выяснил, что наш курс изменился. Продолжающийся шторм в Баренцевом море вынудил нас отказаться от первоначального маршрута вдоль западного побережья Новой Земли. Теперь «Иван Киреев» направлялся к проливу Карские Ворота, чтобы подойти к острову с подветренной стороны.