В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы

Москва

Ясный летний вечер, немного ветрено. Я открываю двойные окна, явно сконструированные для лучшей защиты от холода, и в комнату врываются звуки города: гавканье собак, рев ускоряющихся грузовиков, гудки машин, завывание сигнализации, людские голоса. Сквозь весь этот шум пробиваются обрывки поп-музыки и русский хаус-бит. Мы снова в Институте наследия, который был организатором наших трех экспедиций на Новую Землю в 1993, 1995 и 1998 годах. В этом году Дэвид Лубински и я намерены вернуться в Арктику, на этот раз на остров Вайгач. Институт находится в гостинице рядом с выставочным парком ВДНХ, напротив многоэтажного отеля «Космос», по фасаду которого периодически скользят пульсирующие лучи яркого белого света. Площадь перед отелем уставлена киосками и павильонами с импровизированными террасами, куда молодежь приходит прогуляться и купить бутылку пива. Посередине шоссе идет строительство гигантской эстакады, и искры от электросварки летят во все стороны. Еще два года назад ничего такого тут не было. Шоссе проложили прямо через прилегающий район, закрыв вид на золоченую входную арку парка. Прямо за углом – изящный титановый монумент Покорителям Космоса. На календаре 2 августа 2000 года.

Сейчас я сижу в номере люкс (4-40), а двумя этажами ниже, в конце темного коридора, всё еще лежит четырехметровый обломок судна Виллема Баренца. Время от времени в широких коридорах, выстланных красными ковровыми дорожками, мы видим людей в тапочках, подходящих за водой к электрическому самовару. Они тут постоянные жители, похоже, других гостей, кроме нас, нет. Какая-то дама показывает нам знаками, что мы можем поесть, если хотим. В маленькой кухне она открывает холодильник, достает три белых пластиковых ведерка и снимает с них крышки, чтобы показать нам их содержимое. Я прошу две поллитровые бутылки пива «Балтика № 3». «Я не буду», – говорит Дэвид про пиво и заглядывает в ведерко. Я всё равно забираю обе бутылки. Пётр Боярский и его команда уже на Севере, в Воркуте, где мы и должны с ними встретиться. Дмитрий Бадюков ждет нас в аэропорту. Он заметно изменился с 1998 года, в его черной бороде появилась седина: я не сразу его узнал – прошел мимо, не обратив внимания. «Жизнь тяжелая», – сказал он. Ему позвонили после двух лет молчания и попросили забрать нас из аэропорта. Он обнял меня несколько раз, даже в микроавтобусе по дороге в гостиницу. Я живое подтверждение того, что некоторые вещи не меняются. Я вернулся в Россию с 20 тысячами долларов наличными в чемодане и закрепленными на моём теле. Эту экспедицию спонсировали американцы, и, поскольку после обрушения рубля в августе 1998 года банковские переводы не работали, средства на экспедицию мы забирали наличными из местного офиса банка, как в кино (хотя и не про ограбления). Мой научный руководитель даже был вынужден взять дополнительную ипотеку на свой дом, чтобы получить эти деньги.

После экспедиции 1995 года мы всё закончили и привели в порядок. Я уехал из Амстердама и поступил в докторантуру Университета Иллинойса в Чикаго. С новыми целями, новыми людьми и новыми спонсорами мы вернулись в 1998 году на Новую Землю, мы хотели отыскать на мысе Вилькицкого могилу с черепом белого медведя и исследовать окрестности мыса Спорый Наволок с помощью дистанционно управляемых подводных аппаратов. Но мыс был окружен льдом, сгрудившимся по его берегам. И на мысе Вилькицкого мы не нашли ничего даже отдаленно напоминающего могилу. Вернуться на Новую Землю оказалось очень сложно, и полевой сезон 1999 года пришлось пропустить. Затем вдруг пришло приглашение присоединиться к группе, работающей на Вайгаче. Мы с радостью откликнулись на предложение поехать на Вайгач и посмотреть, что там можно найти. «Местами берега острова пологие, из серого и черного песка вперемешку с галькой, и все берега завалены выброшенными морем деревьями с корнями и всем остальным», – писал Ян Хёйген ван Линсхотен [L’Honoré Naber 1914, 64]. «…Местность в основном плоская, за исключением нескольких продолговатых невысоких гребней, холмов и лощин. То тут, то там попадаются неподвижные озерца или болота, которые, как мне кажется, подпитываются за счет таяния. Повсюду множество разноцветных полевых цветов, некоторые с прекрасным запахом, кое-где также чистая трава, но в основном это насыщенная зеленая растительность […], похожая на торф или мох, по которой очень трудно ходить, будто идешь по пуховым перинам или подушкам…»[108]

За ужином мы с Дэвидом разглядываем продолговатый снимок острова Вайгач, черно-белый с высоким контрастом, заламинированный в блестящий пластик. Эта фотография будет нашим руководством на ближайший месяц и главным инструментом в выборе полевых участков. Она была сделана еще в 1960-х годах одним из первых спутников фоторазведки. Съемка производилась на 70-миллиметровую пленку, которую возвращали на землю в капсулах. Спускающиеся на парашюте капсулы подбирал самолет со специальным крюком. В это трудно поверить, но топографические карты и аэрофотоснимки по-прежнему засекречены, и не в последнюю очередь потому, что Новая Земля и Вайгач всё еще остаются под управлением военных. Но не так давно, как только истек 30-летний запрет, которого требовали законы времен холодной войны, старые снимки со спутников-шпионов были опубликованы Геологической службой. Получив их негативы, я отправился в университетскую фотолабораторию, где мелком отметил на пленке интересовавшие меня участки. Сотрудник лаборатории распечатал мне все эти ледники и береговые линии, возможно, получив от этого некое эстетическое удовольствие. Так или иначе, в результате маловероятной цепи событий появилась эта фотография с разрешением, сопоставимым по качеству с аэрофотоснимками, и она лежит сейчас передо мной здесь, в Москве.

Арктика

Из Москвы мы добрались до Амдермы – небольшого города на побережье Карского моря. Точнее было бы назвать ее поселком, если принять во внимание ее небольшие размеры. Как и большинство населенных пунктов в Российской Арктике, Амдерма за последнее десятилетие лишилась почти 80 % своего населения. Сначала мы два дня ехали до Воркуты на уже знакомом поезде дальнего следования, а последний отрезок пути, от Воркуты до Амдермы, мы летели на пассажирском самолете Ан-24. Дальше нам предстоит лететь на принадлежащем российским пограничникам вертолете Ми-8, раскрашенном в камуфляжные цвета и оснащенном внешней подвеской для ракет для стрельбы по наземным целям. Сидя на маленькой скамейке, установленной вдоль борта, я смотрю, как пять человек поднимают большую ржавую бочку с топливом и ставят ее рядом с дверью. Армейский грузовик заправляет вертолет, и очень скоро воздух кабины наполняется парами керосина. За всем этим наблюдают три солдата в типичных, сбитых в гармошку сапогах и ненец с усталым взглядом. Я убеждаю себя, что не вижу, как бортовой механик снял приборную панель и что-то там паяет за полчаса до полета через пролив Югорский Шар.

Мне немного нездоровится: подцепил какую-то заразу в поезде, где мы двое суток ехали рядом с отвратительным, воняющим кислятиной туалетом. Стальная тамбурная дверь беспрерывно хлопала все эти два дня. К счастью, у Дэвида есть лекарство от желудка «Пепто-Бисмол», вроде активированного угля, которое я запиваю глотком воды из столовой. Наконец двигатели вертолета запущены, и турбокомпрессоры издают нарастающий утробный вой. Температура в кабине сразу же поднимается. Я ощущаю прилив адреналина. Вся машина дрожит и вибрирует, как будто вот-вот развалится на части. Лопасти набирают обороты, вертолет подпрыгивает на колесах, и тогда наступает момент, когда рев турбины несущего винта перекрывает вой компрессоров. Мне страшно, судя по звуку, двигатель захлебывается. Но бортмеханик так не считает – он закрывает дверцу, и мы летим. Сердце бешено колотится: вероятно, это самая опасная часть нашего путешествия…

Полёт над синим заполярным морем длится около получаса, с вертолета открывается весьма эффектный вид на остров Местный (остров Штатов) и «медвежий пляж», и вот мы уже спрыгиваем в грязь под проливным дождем. Мы находимся недалеко от мыса Дьяконова (мыса Идолов) и разбиваем лагерь на берегу продолговатого озера, которое в 1595 году служило источником пресной воды. Сначала мы достаем из экспедиционных ящиков палатки, чтобы у нас было хоть какое-то убежище. Как раз вовремя: мы едва успеваем их поставить, как дождь превращается в ливень. В первый же час вся одежда полностью промокает. К счастью, на мне синтетическая куртка, которая даже влажная защищает от холода в отличие от хлопка или пуха.

Русские выглядят еще жизнерадостней и дружелюбней, чем в предыдущие поездки, и, похоже, искренне рады поучаствовать в этой экспедиции. Множество подмигиваний и похлопываний по плечу. Здесь будет базовый лагерь. Мы должны подготовиться, а потом, через пару дней, двинемся дальше на север. У нас был трудный разговор в Воркуте относительно денег и дальнейшего плана действий, поскольку наша программа уже утверждена ФСБ. На юге Баренцева моря проходят масштабные военные учения, самые крупные за последние 10 лет, и нас тут быть не должно. По этой же причине нам не привезли оружие, о чём мы просили. То, что к этому всё идет, было понятно давно – принимающая сторона всячески избегала этой темы в наших переговорах по факсу и электронной почте. «Мы привезли три типа патронов, – приветливо ободряют нас наши русские коллеги, – желтые, красные и зеленые». Ну да, для ракетницы, надо понимать. «Ненцы никогда не берут с собой оружие», – заявляют русские. Но мне как-то слабо в это верится. Радиосвязи у нас тоже не будет, потому что военные держат нашу экспедицию на контроле, и в их планы не входит вооружать иностранцев и предоставлять им радиосвязь.

Так что в этом году у нас не будет «лицензии на убийство». Дэвид пять лет отбивался от медведей на земле Франца-Иосифа, и ему это совсем не нравится. Он рассуждает вслух, как это изменить. Дэвид убежден, что в полевых условиях надо всегда иметь наготове винтовку в дополнение к ракетницам и перцовым баллончикам, поскольку, как он говорит, не стоит умирать ради науки, даже если вероятность этого невелика. Теперь слева у меня пристегнута кобура с ракетницей, а справа висят кинжал и перцовый баллончик дальностью до 15 метров. В отличие от нашего путешествия на Новую Землю пятилетней давности, сейчас вероятность столкнуться с медведем очень мала. Я смиряюсь с этим, и это экономит нам 5 килограммов. Дэвид злится, и русским это не нравится. Сергей уже в курсе дела: «Это в вашем списке, это в вашей записной книжке, и вы хотите это вычеркнуть, так?» – говорит он, дразня Дэвида.

Сергей Пчелкин – человек в нашей команде не просто новый, но и запоминающийся: у него бритый череп, туго обтянутый кожей, маленький нос и глубоко посаженные глаза, он внимателен, спокоен и рассудителен. Сергей всего на год старше Дэвида, которому тридцать пять, и двумя годами старше меня. Он говорит на очень простом, но уверенном английском. Его заработки как дизайнера веб-сайтов позволили ему взять с собой в эту поездку легкую синтетическую двухместную палатку и цифровой фотоаппарат. Сергей планирует делать фотографии и снимать видеофильм о нашей экспедиции, пока у его камеры не сядут аккумуляторы.

Обязанности завхоза, повара и кладовщика совмещает Валерий Шумилкин, немногословный, спокойный и твердый, как скала, морской капитан. Два года назад мы были с ним вместе на борту «Ивана Петрова», и еще он неделю провел на мысе Вилькицкого с Джорджем Маатом и его помощником, пустив в дело патолого-анатомические навыки обоих докторов, когда тем довелось разделывать подстреленного им оленя. У нас довольно еды, в том числе мешки с рисом, фасолью, макаронами, цельным картофелем, овсянка, помидоры, лук, морковь, капуста, банки с мясом и консервы со сгущенкой, шоколад и джутовые мешки с конфетами и печеньем. Мы берем всё, что попадается под руку, и складываем к себе в ящики.

Я снова на мысе Дьяконова, который столетия назад был назван мысом Идолов. Каменный мост ведет к воротам подземного мира, где, согласно легенде, живут духи предков. Сейчас без четверти десять вечера, и дождь так сильно стучит по крыше палатки, что заглушает звуки наших голосов. За исключением небольших участков растрескавшихся от мороза скальных выходов, вся местность состоит в основном из торфяных болот. Толстые слои торфа перетекают через камни в море. Мы сейчас находимся к югу от единственного населенного пункта на острове – поселка Варнек. Вертолет по ошибке оставил здесь сумку с покупками жителя Варнека, и сегодня за ней пришел ненец с двумя застенчивыми девочками лет пяти и восьми. Они ежились от холодного ветра и очень серьезно нас разглядывали. Отец заботливо завязал им капюшоны, а Боярский вынес им три бутерброда с толстыми кусками бекона с чашкой дымящегося чая. Отец опустился рядом с ними на колено и указал пальцем через другую сторону пролива. Было слышно, как он произнес: «Вон там Хабарово, а вон там, за ним, Амдерма». Они немного отдохнули, а затем пустились в обратный путь. Им предстояло пройти 10 километров. Я смотрел, как они карабкались на 20-метровый гребень (собственно мыс) рядом с нашим лагерем. Младшей девочке было трудно идти вместе со всеми, и отец с сестрой остановились, чтобы ее подождать. Она их догнала, но вскоре снова отстала, потому что нашла что-то интересное и остановилась, чтобы это подобрать, а затем снова побежала вдогонку за отцом и сестрой. Эта малышка будет с характером!

Дождь ненадолго прекратился, и я вышел на свежий воздух. Сквозь туман на другой стороне пролива Югорский Шар виднелись лагерные бараки. Повсюду плоские каменистые острова. Мы помогаем русским растянуть полиэтиленовую пленку над их тяжелыми брезентовыми палатками. Они, похоже, знали, что эти палатки немного протекают, иначе не возили бы с собой большие рулоны пленки, чтобы их укрывать. Поразительно, но мы, живые и здоровые, внезапно оказались посреди этой запечатленной на черно-белом спутниковом снимке местности.

Полярная станция имени Фёдорова

Стражи Карских Ворот – пролива, отделяющего Вайгач от Южного острова Новой Земли, – молодые ребята в камуфляжной форме. 3 августа они допрашивают нас в гостиной полярной станции имени Фёдорова. Станция снаружи выглядит как здание сельской школы: в середине коридор и по обе стороны от него – комнаты. В конце коридора справа расположены машинное отделение и шлюз. Почему шлюз? Потому что здесь по полгода темно, сугробы 2 метра высотой и температура –40 °C. Слева кухня и уютная гостиная.

Должно быть, в лучшие времена так выглядела полярная станция на мысе Желания или любая другая из числа тех, что были закрыты в последнее десятилетие: без плесени, хорошо освещенная, сухая и теплая. На станции живут две одинокие души, которые, похоже, и разговаривать уже разучились. Последняя запись в гостевой книге, от 23 июля 1991 года, сделана Дмитрием Кравченко и двумя его спутниками: «С глубоким уважением и благодарностью за помощь полярникам, [оказанную] ГМС им. Фёдорова, – от имени участников экспедиции “Полярный круг”». Девять лет назад Франс Херес записал в дневнике:[109]

«Кто бы мог поверить, что здесь, на острове Вайгач, мы будем гостями КГБ». Могучим прыжком мы преодолели 100-километровый остров и теперь будем неделю жить в тепле и уюте на полярной станции имени Фёдорова.

На голом полуострове на другой стороне залива вырисовывается силуэт пограничной базы, и едва мы сошли с вертолета (он привез почту для станции и ее персонала), как от станции в нашу сторону отправился гусеничный вездеход. Ждать его пришлось долго, потому что ему сначала надо было объехать лагуну, а потом по галечной косе добраться до соседей, которые были не в восторге от предстоящей проверки паспортов. Были ли у нас разрешения? Сергей сам будет с ними объясняться. Утреннее прощание было трогательным. Пётр Боярский проводил и дважды обнял меня, сказав, что в следующем году я смогу приехать бесплатно, «за наш счет», как он выразился. «Для меня это большая честь, – ответил я. – Надеюсь, в следующий раз мы пройдем через Маточкин Шар». Также крепкие объятия с Димой («Очень плохое настроение сегодня!») и Валерием («Друг мой!»).

Здание метеорологической станции имени Фёдорова. На крыльце: Сергей, Дэвид и Геннадий. Август 2000 год. Фото автора

Вопросы, на которые приходится отвечать перед пограничниками: есть ли у меня дети, какая у меня машина, много ли у меня женщин… Когда заходит речь о спутниковом снимке, мы пытаемся объяснить наши цели, но разговор всё равно приобретает характер допроса с пристрастием. Один из мужчин представляется как майор, второй – как лейтенант. Мы выбрали три области, которые имеет смысл обследовать (поскольку на них нет слоя торфа), и хотим получить на это разрешение. «Не положено, не положено!» – Они качают головами. Говорят, что завтра позвонят в штаб-квартиру и узнают, можно ли нам получить разрешение. После часа формальностей совершенно неожиданно начинается застолье. Персонал станции – это техник Геннадий, украинец лет сорока, похожий на добродушного медведя, и Владимир, робкий, тощий метеоролог с седой щетиной. Возраст мне трудно определить, похоже, он немного старше Геннадия. Оба в очках в толстой оправе; у Геннадия очки в черной оправе с маленькими стеклами, а у Владимира очки в грязно-желтой с линзами, похожими на маяк. Судя по их поношенной одежде, они уже пару лет живут вдали от цивилизации. Они немного стеснялись, но приняли нас очень тепло. Владимир, сидя над своими книгами, похоже, разучился говорить. Он весь вечер пытался что-то сказать, но вот он сидит рядом со мной – и просто не может произнести ни слова. Слова прилипают к кончику его языка.

Пограничники рассказали, как живут на этой удаленной заставе на арктической границе. Они встают в 6 утра и работают до 10 вечера. Три часа работы, три часа отдыха, отпуск – 45 дней. Они скучают по женам и детям и вынуждены проводить три, четыре, а некоторые пять лет жизни в душных, кишащих тараканами бараках. Декабрь, январь и февраль – худшие месяцы, когда они заключены в четырех стенах. Когда я выхожу наружу вместе с курильщиками, лейтенант показывает нам свой калашников. Он целится вдаль и – о Господи Иисусе! – раздается выстрел! Все смеются, а я скорее взволнован, чем потрясен. Моя очередь! В следующую минуту мне передают оружие. Автомат довольно легкий, я плавно жму на спуск, и пуля высекает искры из стоящего в сотне метров от нас морского контейнера. В прицел я вижу, как мимо проходит одна из собак. «Как переключить в автоматический режим?» – спрашиваю я, прицеливаясь в составленные в ряд бочки из-под солярки. Геннадий решительно вмешивается и отстегивает магазин. «Типично русский подход, – комментирует Сергей. – Сначала выпивка, а потом всё остальное». «После стрельбы ты чувствуешь себя абсолютно счастливым», – говорит лейтенант, и это правда. Ребята сказали, что несколько дней назад видели на берегу белого медведя.

В ожидании разрешения

На следующий день мы отвозим Сергея на базу на другой стороне залива. Он будет ждать наших указаний: всё будет зависеть от того, что скажет пограничникам их начальство. На контейнере, в который я вчера попал, обнаружилось две большие дыры. Эти маленькие заостренные пули пробили два слоя стали. Мы взяли лодку и на веслах переправились на другую сторону 500-метрового залива. Там, посередине совершенно бесплодного полуострова, расположился зловещий комплекс со сторожевой башней в центре. Нам с Дэвидом не позволили войти и подготовиться к исследованию побережья.

Волны разбиваются о каменистый берег, и ветер с Карского моря несет холодный влажный туман, который окутывает нас и постепенно переходит в сильный дождь. Двумя часами позже мы пробуем постучать в дверь, чтобы забрать Сергея и узнать новости. За окном появляется испуганный солдат и с неловким смехом посылает нас прочь. Мы забираемся в наполовину раскуроченный гусеничный трактор, стоящий посреди грязной лужи, чтобы укрыться от дождя и перекусить. Предназначавшийся Сергею обед мы отдаем двум собакам, которые сопровождали нас от метеорологической станции сегодня утром – и плыли вместе с нами, – а теперь дрожат от ветра, забившись под трактор. Когда мы начинаем идти, они бегают вокруг нас, охраняя периметр на случай, если рядом окажется белый медведь, которого видели неподалеку от этих мест четыре дня назад. Под проливным дождем мы бродим между кучами мусора, преимущественно остатками машин и механизмов и бочками из-под солярки, но нам не попадается ничего интересного. День выдался невероятно унылый и безрадостный.

В половине пятого мы, как договаривались, снова возвращаемся на базу, чтобы забрать наших товарищей. Пальцы моих кожаных перчаток совсем мокрые. Сергей и Геннадий отлично справились с делами и выходят к нам очень довольные. Возможно, они уже приняли «по чуть-чуть». Мы еще час топаем по грязи и потом по гравию на берегу, прежде чем оказаться у того места, где переправились через залив сегодня утром. Когда мы подходим к лодке, Дэвид и Сергей шутливо натягивают синюю веревку, изображая финишную ленточку. «Где лодка? Это наша лодка?» – спрашиваю я. Наша помятая стальная посудина болтается в прибое, до краев заполненная морской водой. Мы с Дэвидом привыкли вытаскивать нашу лодку на берег, чтобы волны до нее не доставали, но, по словам Геннадия, в этом не было нужды. Теперь он прогоняет нас с беспечным «нормально» и велит вернуться через полчаса. Сам Геннадий прыгает в воду и пытается наклонить лодку. Он силен, как медведь, но наполненная водой лодка тяжела, как бетонная чушка. Я бегу вдоль линии прибоя и нахожу пустую пятилитровую канистру для бензина. Своим ножом я отрезал ей верхнюю часть, чтобы у нас была емкость для вычерпывания воды. Геннадий уже полчаса стоит по грудь в ледяной воде, но громадину невозможно сдвинуть с места. Мы стоим у берега, и каждый раз, когда нам удается вытащить нос лодки на полметра из воды, море утаскивает лодку назад. В конце концов нам удается поставить ее перпендикулярно к берегу и с помощью лопаты соорудить насыпь из гравия. Всё это время Геннадий вычерпывает воду из лодки, стоя по грудь в морской воде. Его шерстяной свитер совсем промок. Он с трудом стоит на ногах, погружаясь в гравий. Мы с Дэвидом изо всех сил тянем за привязанный к носу трос, чтобы вытащить лодку еще на 10 сантиметров каждый раз, когда волна накатывает на берег. Но море снова и снова утаскивает непослушную посудину назад. Когда наконец нам удается ее вытащить, руки у меня дрожат от напряжения, и кажется, что всё тело налито свинцом. Стоя у самой линии воды, мы ухитряемся перекатить лодку наверх, подкладывая под нее стволы плавника.

В устье сильное течение, но Геннадий яростно гребет, и мы добираемся до противоположного берега. Вернувшись на полярную станцию, я чувствую себя совершенно разбитым. Геннадий растапливает баню, и мы ждем, когда можно будет согреться. Собаки, которые плавали с нами, совершенно промокшие, немедленно засыпают в пластмассовых ящиках в сенях. Малышке сначала было холодно, и, пока мы отплывали, она бегала взад и вперед вдоль берега, но наконец бросилась в воду и догнала лодку. На другой стороне собака сразу же помчалась за крачками и овсянками. В спрятанной в глубине станции комнате, закрытой со всех сторон, устроена прачечная с чугунной ванной и электрической сауной, сооруженной с помощью кирпичей и одеяла. Хотя с раскаленной керамической плиткой в сауне надо было обращаться с осторожностью, мы с удовольствием помылись и погрелись.

Сейчас четверть девятого вечера, и ламповый радиоприемник играет инструментальную версию «Девушки из Ипанемы», заглушаемую треском статического электричества. Я так устал, что дрожу, у меня болят мышцы рук и ног. Но мне тепло и сухо, и мои вещи сушатся в «машинном отделении». Мы сидим на кухне и едим блины с малосольной рыбой, которая просто нарезана ломтями, и мы жуем их прямо так. Еще нас угостили полосками вяленого мяса гуся неизвестного вида, возможно, черной казарки (Branta bernicla). Этих гусей ощипывают и подвешивают на несколько дней на ветру, в результате их мясо приобретает фиолетовый цвет. Сушка дает тот же эффект, что и копчение, и придает мясу слегка кисловатый вкус. Мы пьем водку, а точнее, концентрированный спирт, разведенный в стеклянном графине до нужной крепости. Тот, кто думает, что мы сидим здесь замерзшие и несчастные, очень сильно заблуждается.

Дни тишины

Тишина бывает такая оглушительная, что ты начинаешь разговаривать сам с собой: тишина, которую нарушает лишь треск телеграфа или одинокий радиопозывной, эхом разносящийся по коридорам станции. Здесь так тихо, что слышно, как где-то неподалеку работает насос и равномерно гудит электрогенератор в небольшом здании в 30 метрах от нас. Мы словно оказались в 1950-х: никаких компьютеров, все инструменты имеют прочный стальной корпус, большие циферблаты и кнопки. Рядом со столом стоит старомодный ламповый радиоприемник в лакированном деревянном корпусе, а на шкале нанесены станции: Москва, Киев, Ленинград… Растяжки радиомачт и метеорологических вышек поют на ветру. В конце концов, если ты не начнешь разговаривать сам с собой, ты вовсе разучишься говорить, как обитатели этой станции. Поразмыслив немного, я прихожу к выводу, что сегодня суббота. От сохнущей одежды по комнате распространяется хорошо знакомый запах нищеты. Здорово, наверное, во время полярной ночи обеспечивать работу такого вот космического корабля. Они неплохо справляются: в помещении чисто, оборудование в порядке, в машинном отделении все огоньки горят зеленым. Кто-то может сказать, что эта война уже проиграна. Окна, рамы, штукатурку, обои, трубы – всё старое, всё надо менять. Как и большинство других станций архипелага, эта работает на минимуме ресурсов, и оттого всё здесь напоминает лоскутное одеяло. Когда изобретательность тоже иссякнет, станцию закроют. Метеорологические наблюдения будут осуществляться спутниками и автоматическими погодными станциями, а снаружи природа только и ждет, чтобы востребовать себе это место, как случилось когда-то на мысе Желания.

Полярная станция на мысе Желания была оставлена в 1995 году, когда пожар, случившийся в канун Нового года в разгар полярной ночи, уничтожил двигательную установку. Дэвид и я были там три года спустя: по всей станции были расставлены миниатюрные искусственные елки и развешаны елочные гирлянды. Поскольку всё было оставлено внезапно, мы обнаружили личные вещи, по-прежнему лежащие на столах. Фотографии, сигареты, кофейные чашки стояли рядом с открытыми блокнотами, в одном из них был всё еще вложен карандаш. Постели были раскрыты, как будто кто-то встал только вчера, в нескольких зданиях на столах стояли тарелки, кастрюли с остатками еды до краев заросли грибами. Ковры, занавески, книги, постели, скатерти, обои и одежда – всё было покрыто толстым слоем плесени. На полках и столах в больших количествах стояли различные лекарства: таблетки и ампулы с порошками. Люди запаслись всем, что может понадобиться в одном из самых удаленных мест на Земле. На одной из стен висела карта мира, на которой Новая Земля возвышается над Евразийским континентом. Тут и там были развешаны изображения цветов и деревьев и всего прекрасного, что лежит за пределами пустынного горизонта. Для украшения комнат годились любые женственные образы с хотя бы малейшим намеком на обнаженное тело и чувственность. Их вырезали из газет и прикалывали на стены. Снаружи были устроены дорожки через сырую почву из досок и снятых радиаторов. Невдалеке от зданий видны пять могил – тела просто завалены камнями. Повсюду валялся мусор: собачьи черепа, сапоги, куртки (стеганные и джинсовые), книги и папки с таблицами, содержащими многолетние наблюдения, 10 тысяч стеклянных консервных банок и зеленых бутылок, сложенных в большие тележки, из которых они вываливаются; коробки, полные невскрытых, ржавых банок сгущенного молока, персиков и кукурузы; медвежья лапа, похожая на огромную руку, все костяшки по-прежнему связаны сухожилиями. Незаезженные, заполненные водой следы гусениц, рассекающие темную грязь, казались совсем свежими, но стоявшие рядом тяжелые машины, которые их оставили, были красно-коричневыми от ржавчины. Брызги океана и снежные бури не оставили на них ни пятнышка краски. Мы с Дэвидом пробыли тогда на станции пару дней, заселившись в одно из зданий. Мы заблокировали вход в вестибюль оставшейся мебелью, чтобы наши белые мохнатые друзья не могли застать нас врасплох, но, честно говоря, я больше боялся, что нас съедят грибы. Полуостров был усыпан бочками из-под горючего, сложенными длинными рядами у мелкой лагуны. Их стальные шумы сигнализировали о наступлении ночной прохлады.

Пока от пограничников нет никаких вестей о разрешении начинать работы на острове, но я не теряю надежды, что уже следующей ночью смогу отоспаться в палатке. Позади останется этот пол, плакат с нарисованной рыбкой, к которому я могу сейчас прикоснуться, окна с тонкими занавесками в цветочек. Я слышу, как снаружи кричат крачки и как бьется мое сердце, – так и проходит весь этот день. Дэвид хочет прочитать еще несколько статей и отредактировать свои записи, поэтому я выхожу прогуляться перед сном.

Станция Фёдорова расположена на крошечном островке с крутыми скалистыми берегами, на которые раз за разом пытаются взобраться не знающие усталости волны. Они накатывают со стороны Карского моря, собираются с силами и яростно обрушиваются на обрывистый берег, разбиваясь на столбы белых брызг. Их львиный рык вызывает благоговение. В море я замечаю моржей, их головы показываются над водой в промежутках между волнами, пока я прохожу мимо. Я взбираюсь по выветренным скалам к самому краю мыса, куда только можно добраться, – это узкая скала, где меня то и дело окатывают брызги морской воды. Окруженный набегающими волнами и двухметровыми пенистыми бурунами, я наблюдаю, как туман снова наползает на бушующую, покрытую белыми шапками воду – такую синюю, какой может быть только вода арктических морей. Симпатичный пес, который увязался за мной, сидит и терпеливо ждет, когда мы вместе с ним пойдем дальше, а потом срывается с места и пускается в погоню за гигантским арктическим зайцем, убивая его для своих щенков. За три часа мы успеваем обойти весь полуостров. Над обрывом за станцией построен неказистый деревянный туалет, стоящий на четырехметровых столбах. Когда морю случится разгуляться, как сегодня, мать-природа убирает все нечистоты. С другими отходами, которые, похоже, десятилетиями собирались в открытом стальном контейнере, всё не так просто. Контейнер за много лет заполнился доверху, и высыпавшийся через край мусор разносится по всему полуострову. [110]

8 августа. Официально пошел отсчет дням. Делать особо нечего, остается только читать и смотреть на море. За обедом (суп, макароны с сыром для души) мы обсуждаем нашу самую эффективную тактику на оставшиеся 12 дней: приложив столько усилий, чтобы добраться до этого острова, мы должны извлечь из этого максимум. Вчера вечером майор неожиданно явился на гусеничном вездеходе и предложил нам съездить на рыбалку на озёра, где водится арктическая форель. Теперь мы знаем, что нас окружают многие мили болот. У нас больше всего шансов в скалистых районах на юго-востоке острова, и мы должны пренебречь всем остальным.

Пока я пишу это, лежа на кровати, громко говорит радио. Это майор, который прошлой ночью высадил нас на берег, теперь спрашивает, нормально ли вернулись геологи. Похвальная заботливость.

Полярная станция Вайгач

Провели два дня на месте заброшенной полярной станции «Вайгач». Один день выдался солнечным, второй – туманным. Девятого августа майор лично отвез нас на 12 километров к юго-западу от станции Фёдорова. Теперь у нас появился новый участник экспедиции – Пётр, который прилетел на вертолете. Небо было ясным, весь пейзаж залит солнцем. Черная собака бежала за нами всю дорогу, все 12 километров. У Петра с собой ружье, возможно, из-за того, что невдалеке заметили медведя, и кто-то – то ли Боярский, то ли майор – решил позаботиться о нас. По официальной версии, Пётр занимается учетом полярных сов, которых тут бесчисленное количество. По его словам, в снежные зимы полярные совы встречаются даже на Украине и в Центральной Европе. Стоя рядом с сохранившимися постройками, мы наслаждаемся потрясающим видом на Карские Ворота с небольшими островками, разбросанными на водной глади перед нами. Ширина пролива около 50 километров, но противоположной стороны не видно, поскольку рельеф южной части Новой Земли невысок. Должно быть, это было весьма достойное место для жизни: высокие окна, уютные комнаты, каждая со своей печкой. Воображение рисует сцены давно минувшего прошлого: натопленные помещения, тяжелые кровати с литыми чугунными изголовьями в спальнях, неспешные вечерние разговоры в кают-компании на краю света… Я выхожу наружу прогуляться по тундре между расплесканными вокруг сполохами травы и мелких заполярных цветов. Год сооружения станции неизвестен, но из истории освоения Севера я бы предположил, что это начало XX века. На вершине холма обнаружились две могилы, и еще две немного ниже, в тундре, а рядом с ними вымерзший из земли маленький гробик, вероятно, предназначавшийся для ребенка.[111]

Сухощавый, высокий Сергей по-прежнему ходит в обычной одежде и кроссовках. Он подтрунивает над нашим снаряжением и вечерами сидит, вытянув морщинистые бледные ноги к огню, разложив рядом дымящиеся носки и ботинки. Русские гораздо лучше приспособлены к трудностям, чем я. В высоких резиновых сапогах, с натертыми ногами, в протекающей палатке, с выработанным на даче иммунитетом к паразитам, они держатся гораздо лучше – всегда готовы тащить больше, работать тяжелее. В тундре время становится пространством. Каждый шаг – это биение сердца. Этому просто нет конца, весь день ты чего-то ждешь, но в итоге желанная цель всё так же далека, как и раньше. С каждым шагом я выдавливал воду из торфа, оставляя позади себя глубокие следы. Наши прочные кожаные ботинки, которые мы привыкли считать «северными», здесь бесполезны. Погода стояла отменная, в воздухе пахло водой и розмарином. Во время отдыха Пётр положил на землю ружье, полностью разделся на холодном ветру и искупался в речке. Сидя на вершине холма, на больших камнях, поросших рыжими лишайниками, мы подбадривали его и кричали, что это похоже на сцену из советского пропагандистского фильма. Потом мы собрали раковины гиателлы арктической (Hiatella arctica) с отмеренной 10-метровой трансекты. Среди них были целые, с обеими створками, in situ, как говорят ученые, то есть на своем первоначальном месте. Интересно, что нам скажет лаборатория относительно возраста этих моллюсков. Очень неплохой улов.

Сборы в дорогу

12 августа мы готовимся к перелету на юго-восточную часть острова. «Сегодня ведь 12-е?» – спрашиваю я Дэвида. Сергей качает головой, изображая сомнение. «12 августа, я абсолютно уверен», – говорит Дэвид, просматривая свои записи: да, вот у него тут записано, между 10:00 и 13:00. К 10 часам мы должны собраться и быть готовы к отъезду. И вот мы, в полной готовности, лежим между нашими рюкзаками и прочим снаряжением на земле, которую мы предварительно очистили от осколков стекла и прочих предметов, которые могут подняться в воздух от вращения винта. Безошибочно узнаваемый шум и силуэт вертолета в небе на востоке заставляют нас радостно подпрыгнуть, но – увы! – наше ожидание продолжается. В 13:20 мы видим точку на горизонте и понимаем, что на этот раз это – за нами. Сначала мы спрашиваем друг друга: ты что-нибудь слышишь? А что ты слышишь? Слушай, вот опять… Расстояние по-прежнему 10 километров, поскольку он сначала приземлился у пограничников. И вот появляется эта прекрасная машина с вращающимися лопастями и воющими турбинами. Прежде чем приземлиться, она демонстрирует нам свое брюхо и делает круг над морем, а потом с чудовищным шумом садится прямо на нас, обдувая ветром. Вертолет дважды подскакивает на своих резиновых колесах, а затем твердо встает на землю. Лопасти еще продолжают вращаться, а пилот уже с улыбкой соскакивает на землю, пожимает руки и помогает нам загрузить ящики. Второй пилот заполняет журнал.

По сравнению с тем, как долго мы добирались до этого места, выбираемся оттуда мы в мгновение ока. Летчики явно получают удовольствие, лавируя между вайгачских «гор» – сгрудившихся в группы голых скал 100-метровой высоты посреди холмистой местности. Громоздкая машина медленно вписывается в изгибы рельефа. Набирая высоту, вертолет теряет горизонтальную скорость, и я вижу, как макушка холма с лежащими на ней внушительными валунами медленно приближается и проплывает в каких-нибудь 3 метрах под нашими колесами. Добравшись до вершины, вертолет наклоняется вперед и снова с ускорением устремляется вниз вдоль склона. В салоне, расположенном прямо под грохочущим двигателем, невероятно жарко. Кабина очень тесная, там есть место только для двух пилотов и штурмана у дверей. У пилота работает слабенький вентилятор. Дэвид, Сергей, Пётр Глазов и я смотрим на монотонный зелено-серый пейзаж в иллюминаторе. Иллюминаторы открываются, позволяя выдвинуть пулемет и установить его на опорах под каждым из них. Мы пролетаем над десятками черных переплетающихся линий, обозначающих маршруты, по которым майор ездит на рыбалку.

После 15 минут полета под нами проносятся несколько клубов тумана, вызывая оживленные переговоры в кабине. Штурман, парнишка лет семнадцати в армейской форме, которая ему явно велика, протягивает мне планшет с картой. Я быстро наклоняюсь к нему. Он указывает на поставленный мною на карте крестик, и я подтверждаю: да, мы хотим, чтобы они нас высадили именно там. Парнишка что-то говорит пилоту, и вертолет сразу же резко сваливается вправо, так что я вынужден ухватиться за дверной проем. Дымка рассеивается, и сквозь нее становится видно мозаику водяных равнин и зеленой травы. Похоже, что из-за тумана на борту возникло что-то вроде замешательства или паники; маленький стеклоочиститель отчаянно смахивает мелкие капли, усеявшие выпуклые стёкла кабины. Мы летим так низко, что я могу пересчитать полярных сов, песцов и отростки на рогах северных оленей, которые проносятся под нами. Внезапно скорость падает – похоже, мы прибыли на место. Пилот разворачивает вертолет, чтобы найти сухое место. «Приготовьтесь к высадке», – кричу я Дэвиду и Сергею и жму руку Петру.

Посреди острова Вайгач

На болото опустились мрачные сумерки. Я сейчас в получасе ходьбы от лагеря, среди озер и кочкарников, из которых в основном и состоит внутренняя часть острова Вайгач. Я наблюдаю за полярной совой, которая, покинув невысокий скальный гребень, служивший ей наблюдательным пунктом, сейчас беззвучно летит прочь. Ее ярко-белый силуэт отчетливо выделяется на темном фоне. Она неслышно пролетает мимо, глядя мне прямо в глаза…

Наше путешествие приняло наистраннейший оборот. Дэвида и Сергея нет уже целый день. Накануне, когда я выбрался из вертолета, мои ботинки по щиколотку утонули в болотной жиже. Присев на корточки, чтобы быть подальше от вращающихся лопастей, я включил GPS. Ему требуется около 30 секунд, чтобы вычислить координаты. Как обычно, я вытащил ксерокопию топографической карты из пластикового чехла и нанес наше местоположение: 69°53.612 N 59°56.852 E. Пока я перепроверял координаты, Дэвид и Сергей вытащили последний ящик из вертолета и показали второму пилоту поднятый вверх большой палец. «Это не то место!!!» – отчаянно завопил я, пытаясь перекричать рев двигателя и лихорадочно шаря по карманам в поисках ракетницы. Машина затряслась и затем чудесным образом оторвалась от земли. Я зарядил красную ракету и выстрелил: бум! Но вертолет уже скрылся за низкими облаками. Поздно, слишком поздно – летчики не видели красного сигнала бедствия, а быть может, сделали вид, что не видят. «Мы промахнулись на 20 километров! – сообщил я, когда от вертолета остался лишь затихающий вдалеке рокот. – Как они теперь нас отыщут?»

Согласно договоренности, вертолет должен был вернуться за нами через три дня. Нам ничего не оставалось, кроме как идти пешком к месту встречи, отмеченному на карте у штурмана, и ждать там. Нам надо было разделиться, чтобы исключить вероятность того, что они вернутся в место высадки и обнаружат, что никого нет. Сергея пугала сама мысль, что его оставят здесь. При всём своем решительном характере, он наотрез отказался оставаться в одиночестве. С другой стороны, мы с Дэвидом никак не могли потерять целый день полевых работ. Нам во что бы то ни стало нужно добраться до южной части острова: Дэвид должен взять образцы пород и раковин. Это минимум того, что нам нужно сделать. Мы – солдаты науки, которая сейчас мало кому интересна. Поэтому я сказал, что останусь. Если вертолет их не найдет, Дэвид и Сергей продолжат путь в Варнек, это 20 километров через болото, и потом организуют мою эвакуацию. Я остался, и, пока я смотрел, как их силуэты исчезают в тумане, одиночество сомкнулось вокруг меня.

Высадка с вертолета на острове Вайгач. Август 2000 год. Фото автора

Хочу сразу добавить, что такой эксперимент – побыть здесь в одиночестве – мне представляется очень интересным, и я волнуюсь за его результат. Мне просто интересно, как я себя поведу. Для начала я целый час занимаюсь тем, что разворачиваю палатку так, чтобы вход был удобнее расположен относительно ветра. Затем я натягиваю синий брезент и укрепляю его оттяжками, чтобы получился навес, который защитит меня от ветра и позволит мне спокойно готовить. Он сразу раздувается, как парус, и периодически с хлопком обвивается вокруг моей спины. Каждые несколько часов припускает дождь. Мое положение напоминает сэндвич – с обеих сторон от меня вода: сверху льет дождь, а снизу болотная жижа. Субстрат состоит из пятисантиметрового слоя мха поверх мягкой илистой глины, которая продавливается под весом человека. Сразу за палаткой остались глубокие ямы от колес вертолета – они почти полностью заполнены водой. Из-за дождя и из-за того, что мы много ходили вокруг, на земле рядом с палаткой грязное месиво. Глубина то ли овального, то ли прямоугольного озера, рядом с которым стоит палатка и из которого я беру воду для питья, не больше полуметра. Оно постоянно взбаламучивается ветром, вода в нём коричневая, и я не могу не думать о том, что там, на дне, не могли не скапливаться радиоактивные осадки.

Палатка – мое надежное убежище, а снаружи не стихает дождь: он лил всё утро, а к полудню даже усилился ненадолго. Надеюсь, у остальных всё в порядке. Возможно, путаница с местом высадки вызвана тем, что ручей, огибающий болото, по названию очень похож на реку, которую я обозначил. Я лежу на спине, сложив руки на животе, положив под голову свою большую спортивную сумку и уставившись взглядом в светло-желтое полотно палатки. Снаружи по нему не переставая стучит дождь, и, прогибаясь под порывами ветра, оно то и дело влажно шлепает меня по лицу.

18:00. Дождь прекратился, и на смену ему пришел густой туман. Меня окружает белая стена. Мой лагерь в самой середине этой тихой бури. Полчаса назад я допил свой чай. У русского керосинового «примуса» дурной характер: горит он неровно, выбрасывает языки пламени и много коптит. А мою газовую плитку Дэвид и Сергей забрали с собой. На побережье много плавника, но здесь, на этом болоте, нет никакого топлива, и всё, что у меня есть, – это две пластиковые бутылки с керосином, скрепленные скотчем. Этого должно хватить на три дня, хотя с моим аппаратом топливо расходуется слишком быстро. Даже в идеальных условиях разжечь «примус» бывает непросто, а при такой влажности, как здесь, он порой и вовсе не желает запускаться. Четыреста лет назад мои соотечественники пытались исследовать внутренние области этого острова на несколько миль вглубь, когда стояли на якоре в заливе у мыса Идолов, но сочли их скучными и непроходимыми.

Дождь и густой туман не позволяют обследовать окрестности. Во-первых, ты ничего не видишь, а во-вторых, я не хочу промокнуть до нитки, потому как – где же потом сушить одежду? И наконец, если вдруг откажет GPS, как же я смогу найти свою палатку? На расстоянии пяти шагов я вижу сквозь туман только контуры моего лагеря. Так что я провел весь день в палатке. К счастью, желтый свет, который она пропускает, напоминает солнечный. У меня полно еды: банки с отвратительным мясом, состоящим целиком из отбросов, – целые куски и стенки кишок, кожи или легких, покрытые застывшим жиром. Мы несколько раз варили из этого суп, но есть там нечего. Кроме того, макароны, бобы, сахар, и еще рис, мед, шоколад, сгущенка, варенье и арахисовая паста. В ящике, на котором я сижу, когда готовлю себе еду, лежат продукты на день, остальное я упаковал в большую спортивную сумку, которая служит мне подголовником, когда я лежу в палатке. Я прекрасно себя чувствую благодаря простой, но сытной пище: овсянка со сгущенкой и изюмом на завтрак, фасоль, рис или картофельное пюре на ужин. На перекус: смесь орехов, конфеты и шоколад.

В 10-м часу вечера, когда сгущаются сумерки, подкрадывается страх перед тишиной и всем тем, что таится в ней. Мне чудятся чьи-то подкрадывающиеся шаги, падающие предметы, странные голоса; возможно, это невидимые гуси или ветер в моём воротнике. Известно, что при отсутствии внешних раздражителей мозг старается заполнить пустоту, и я подозреваю, что именно это со мною сейчас и происходит. Мой разум уже начинает туманиться. Выбираясь из палатки, я ожидаю, что снаружи меня встретят незнакомые лица и фигуры, которые не дадут мне вернуться обратно. Возвращаясь, я боюсь, что, откинув полог палатки, увижу себя самого, сидящего внутри. Так, сегодня я 10 минут стоял и смотрел, прежде чем смог решиться, преодолеть сомнения и залезть в палатку. Когда опускается ночь и внутри становится темно читать, я долго не решаюсь включить свой налобный фонарь, опасаясь, что свет выдаст меня. Когда же я наконец собираюсь с духом, оказывается, что фонарь светит тускло и прерывисто… Меня здесь нет. Здесь никого нет.

Туда и обратно

Чтобы обрести согласие с окружающим меня миром, я решаюсь войти в эту сплошную стену тумана, полагаясь на компас и GPS. Блеклый свет, проникающий сквозь висящую в воздухе изморось, выхватывает из пелены озерца и топи, за которыми прячется мой маленький лагерь. Это глубины Вайгача: Хэбидя-Я ненцев, Священный Остров. Через мелкий дождь, щекочущий мне лицо, я иду по воде, стараясь нащупывать резиновыми сапогами более плотные и высокие участки, где можно идти быстрее. Когда мне это удается, GPS сообщает, что моя скорость достигает 4–5 километров в час. Вытоптанные тропинки, которые выглядят так, словно тут проехал пелотон велосипедистов, свидетельствуют о присутствии леммингов, которые, должно быть, обладают водоотталкивающими способностями. Много птичьих гнезд, аккуратно прикрепленных к травинкам. Я в совершенном одиночестве на краю света, в зеленом море, в зеленом круге, но меня это нисколько не тревожит, разве что – чёрт возьми! – я забрел слишком глубоко, вода оказывается мне выше колен и заливается в сапоги. Между прочим, внутри такого зеленого круга всегда вдалеке виднеется белая точка полярной совы. Если это только не одна и та же птица, следящая за мной, то их тут, должно быть, много. Я подставляю ветру яркое белое перо и испытываю на себе его подъемную силу, пока оно старается вырваться из моих рук.

Прошлой ночью я спал спокойно. Я пробыл в одиночестве 48 часов. Ночью сильный ветер вырвал колышки палатки из раскисшей земли. Временами идет дождь или, по крайней мере, противная морось. Сегодня видимость получше, чем вчера, иногда километры, но всё равно в воздухе стоит легкая дымка. Я старательно почистил примус, и мне наконец удалось добиться, чтобы он заработал, поэтому на завтрак у меня был чай с овсянкой. Я побрился и причесался под вибрирующим от ветра тентом. Я всё время думал только об одном: прилетит ли вертолет завтра и при какой погоде его ждать уже не стоит. Это не так важно, как мне кажется, но всё-таки было бы здорово, если бы они точно знали мое местоположение. Поэтому я решил не складывать палатку до тех пор, пока они не появятся. Спина у меня затекла и болит от долгого сидения и лежания на холодной земле. Первые 15 минут я хожу согнувшись, как старик. Представление продолжается.

Долго и тщательно рассматривая спутниковый снимок, я заметил на нём нечто интересное: штрих или вытянутый в линию элемент рельефа, который, без сомнения, стоило изучить повнимательнее. Это были не коренные породы, а какие-то наносы, которые разделяли озеро на две идеально равные части. Теперь, когда я освоил навигацию в этом загробном мире, я могу отправиться в пеший поход: до этого места от моего лагеря не более 6 километров. В половине четвертого я двинулся на северо-восток…

Идя вдоль небольшой речки, я дохожу до места, где можно за несколько шагов перейти на другую сторону. Пустота и тишина; я продвигаюсь вперед медленно, как в дурном сне. Внезапно туман рассеивается. Пройдя всего 2 километра, я вижу выпуклость, выступающую над горизонтом, которая продолжает расти, и я не могу отвести от нее глаз. Спустя еще полчаса я вижу уже три подобные формы, протянувшиеся на ровном ландшафте. Меня раздражает, когда Дэвид говорит, что мы занимаемся «случайной геологией», потому что это не случайность, это фактор интуиции, значение которого необходимо признать. Хотя в данном случае нельзя отрицать и роль стечения обстоятельств, благодаря которому я приземлился в непосредственной близости от этого открытия.

Три найденные мной формы рельефа – это так называемые эскеры: отложения породы в каналах, проделанных талыми водами внутри ледника, некогда покрывавшего эту область. Они достигают 20 метров в высоту и извиваются, подобно водозащитным дамбам, на протяжении около 2 километров. На севере есть три еще длиннее (мы, должно быть, пролетели прямо над ними). Эти формы рельефа выглядят так, словно они сформировались относительно недавно, с углом склонов 45°. Это первое убедительное свидетельство древней границы ледника. Ориентация этих линий относительно ландшафта указывает на то, что ледник двигался с северо-востока, со стороны Новой Земли. Ледники простирались приблизительно на 500 километров от центра ледяной шапки, наползая на Вайгач и углубляя пролив Югорский Шар или, может быть, образуя его. Расположение этих трех эскеров здесь, посреди большого озера, предполагает таяние неподвижного ледника. Обвалы на боку обнажают заполнение несортированных ледниковых размывов, алевритовые глины, местные известняковые валуны. Хотя склоны эскера крутые, взобраться по слагающим их большим и малым камням довольно легко. Победа! Я стою на вершине гряды шириной около 2 метров и вижу, как она змеится передо мной. Облака ненадолго расходятся: темный мир на мгновение заполняется ослепительным солнечным светом. Очень драматично.

Обсохнув и пообедав, я снова наслаждаюсь уютом своей палатки. Когда ветер стихает, становится так тихо, что у меня начинает шуметь в ушах. Я приготовил еду и жду завтрашнего утра, потому что сегодня после одиннадцати уже совсем темно из-за тяжелых облаков. Очень надеюсь, что вертолет действительно прилетит завтра. Сегодня я прошел 15 километров. Возвращаясь, я увидел крошечную желтую палатку, в которой я сейчас лежу. Она видна со всех сторон и защищена от непогоды только двойным слоем нейлона толщиной в долю миллиметра. Всё, за исключением спального мешка, мокрое и влажное если не от осадков, то от конденсации. Зато теперь у меня есть собранные сегодня днем перья полярных сов – ими я буду отгонять зло.

Сверхъестественное

На одном из невысоких каменистых пригорков я обнаружил логово песца – снежного лиса, который проходил сегодня мимо моей палатки. А с другой стороны гряды мне попалась крупная полярная сова, которая на этот раз позволила мне приблизиться к себе едва ли не на пять шагов. Сова сидела на низкой куче погадок – отрыгнутых костей, шерсти, когтей и прочего. Несмотря на присутствие этого хищника, прямо передо мной в болоте как ни в чём не бывало плавали лемминги, наглядно подтверждая, что это действительно водоотталкивающие животные. Мне удалось ухватить одного за шею и поднести поближе к глазам, а он тем временем громко пищал. Когда я возвращался к палатке, спустился густой туман, который за 10 минут промочил меня до костей. Я заметил палатку издалека, когда до нее оставался еще час пути, но, как в кошмарном сне, я иду, а она не приближается, и даже вблизи кажется, что ты скорее умрешь или проснешься, чем достигнешь цели.

Вот тонкое красное растение, которое в тумане на фоне низкого холма напоминает маленькую человеческую фигурку. При тех обстоятельствах, в которых я оказался, призрачную сущность этого темного мира можно ощутить в каждой мелочи. Я – неотъемлемая часть чего-то бóльшего, у меня здесь тоже есть свое место. Скалистые обнажения, которые я вижу на горизонте, могут оказаться миражом. И то зеленое болото, которое меня окружает, может оказаться миражом. А снежный лис и совы – тем более. Ненцы отлавливают молодых животных, приручают их и отпускают, когда они становятся взрослыми. Благодаря этому они знают животных по имени, это их родные души в этом мире. С песцами это очень хорошо получается, их даже можно позвать обратно. Но нам говорили, что полярных сов приручить нельзя. «Узнать можно только те вещи, которые приручишь, – сказал Лис Маленькому принцу в книге Антуана де Сент-Экзюпери. – У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!»[112]

«Остров Идолов» – так мои соотечественники, впервые оказавшись в этом мире, назвали когда-то маленькую планету, на которую я приземлился. Они с изумлением, если не сказать больше, наблюдали за ритуалами жизни и смерти коренных жителей. Много веков у ненцев существовала традиция человеческих жертвоприношений. До тех пор, пока чужаки не проникли на их территорию, они делали это открыто, утверждают мои коллеги, подразумевая, что где-то в тайных глубинах острова Вайгач они по-прежнему практикуют подобные обычаи, но тщательно это скрывают. Жизнь и смерть – это круг: когда человек умирает, он перевоплощается в нового человека, а новорожденным дают имена умерших.

День шестой (?)

В спальном мешке слишком много свободного места, и когда я шевелюсь, теплый и холодный воздух перемешиваются, окатывая меня волной холода. Капюшон у него тоже какой-то несуразный, и мне никак не удается натянуть его на голову (или это у меня слишком большая голова, но я всё равно надеваю шерстяную шапку). Я стелю под коврик золотую изоляционную фольгу, потому что земля холодная, как камень. Сквозь пол палатки, на котором конденсируется мое дыхание, чувствуются вода и слой вечной мерзлоты на глубине 60 сантиметров.

Сейчас без четверти четыре ночи, ткань палатки мягко колышется от ветра. Здесь я сплю с перерывами, и мне снятся странные сны, полные абсурда. Я заснул поздно, сейчас не сплю и размышляю, как отсюда выбраться, но я не знаю, что тут можно сделать. Бессмысленность хождения по этому пустому миру переполняет меня. Неопреновый коврик снова раскатан, и теперь я лежу и читаю книгу. Туман всё сгущается. Четвертый день плохой погоды подряд. Можно сказать, моя экспедиция превратилась во внутреннее путешествие.

Сегодня 17 августа. При такой погоде они смогли нас высадить, но забрать будет сложнее. Шел дождь, и было холодно. В половине одиннадцатого утра туман внезапно рассеялся, и ветер полностью стих. Капли конденсата, которые покрывали палатку изнутри, очень скоро исчезли. Я вышел наружу: голубое небо, солнце светит вовсю. Я никогда раньше не видел этот пейзаж во всём его великолепии. Вдалеке, на горизонте, я вижу волнистую линию каменистой части острова, где бы я хотел сейчас находиться. Я вытаскиваю всё из палатки просушиться: вертолет обязательно прилетит! Но 20 минутами позже на остров снова спускается серая пелена тумана. Ветер очень быстро меняет направление с восточного на южное, и моя палатка почти что взмывает в воздух.

Моя вечерняя программа начинается в 14:00, поскольку до этого времени я должен быть в любой момент готов к прибытию вертолета. После 14:00 они, вероятно, уже не прилетят. Двенадцать часов дня: сегодня у меня впереди еще 10 часов. Два часа из них я проведу за чтением – это дает пищу для ума. Потом я часок посплю и к трем попрошу всех собраться на обычную прогулку: на сегодня она запланирована длительностью четыре часа. Еще час уйдет на ужин. Остается два часа, во время которых мне ничего не остается, кроме как смотреть по сторонам.

13:45 Это худший момент, когда ты знаешь, что это больше никогда не повторится и окно закрывается. Еды и топлива у Дэвида и Сергея должно хватить до сегодняшнего дня. Они, вероятно, уже в Варнеке или прибудут туда сегодня, чтобы установить радиосвязь. Погода спокойная, нижняя граница облачности > 500 метров.

15:45 Последние два часа я провел, глядя на полностью очистившийся горизонт с растущим разочарованием. Уже два дня, как я слышу фантомный шум вертолета. Как ни странно, я совсем не мечтаю поскорее вернуться к своей обычной жизни в Чикаго, когда всё будет закончено.

17:15 Осталось еще как минимум два дня, повторяю я вслух, а может, и больше. Кому-то покажется, что всё это время можно просто проспать, но это не в человеческих силах. Я возвращаюсь к небольшому ручью, который огибает это болото с западной стороны. На одной из излучин виден участок слоистого песка от среднего до мелкого, чередующегося с илистой глиной. Толщина каждого слоя 2–5 сантиметров. С помощью имеющихся у меня коротких черных трубок из ПВХ я намерен взять пробы этих отложений для последующего фотолюминесцентного датирования – это специальность Стива. Я забиваю три из них в дно реки, затем закрываю их крышками и маркирую. Судя по всему, около 10 тысяч лет назад тут было озеро перед тающим ледником. Это всегда было озером.

Сбор метеоритов

Как сильно отличается этот полевой сезон от предыдущего, когда мы работали между ледниками и белыми медведями! Утром 27 августа 1998 года, когда наше судно доставило группу Джорджа к мысу Вилькицкого, Дэвид, Дмитрий и я высадились в заливе Иванова. Когда наш десантный катер мчался к берегу, я лежал на носу, чтобы он не задирался, и сразу же увидел на берегу квадратное здание, которое я хорошо знал по рассказам своих друзей. С 1995 года домик еще больше разрушился и покосился под влиянием сильного ветра – боры. Большая часть крыши и фасада была сорвана, а дверь, на которой были вырезаны имена этой шестерки, болталась на сверхпрочных петлях из моржовой кожи, потому что не была как следует закрыта. В суматохе отплытия Николай даже оставил рюкзак с образцами растений. Внутри здания сохранился приподнятый пол, на котором ребята спали бок о бок. Русские спальные мешки, белые в тонкую голубую полоску, валялись рядом с хижиной, разорванные белым медведем, истекающие своей ватной начинкой. Наши коллеги никогда не рассказывали о дикой красоте залива Иванова: галечной пустыне, отделенной от ледника темно-коричневыми, усыпанными обломками горами. Во всей долине не было никаких признаков жизни, даже травы или мха. Посреди этого пространства стояла построенная в 1995 году хижина – прямоугольное сооружение размером 2 × 4 × 5 метров. У нас ушло пять часов на то, чтобы отремонтировать это сооружение, заново приколотить доски и брезент и прибить поперечные балки вдоль боковин для устойчивости. Сзади мы подперли хижину стволом плавника, чтобы поддержать накренившуюся конструкцию, которая глубоко погрузилась в гравий. Когда я присел на корточки, прислонившись к нагретым солнцем доскам, Дима засмеялся и сказал: «Русский полярник хорошо переносит холод и может долго работать почти без еды. Но это не значит, что русские полярники любят холод и голод». Перед тем как уснуть сегодня, я долго лежал неподвижно, прислушиваясь к гулу проводов нашей 5-метровой антенны, к скрипу и потрескиванию движущихся частей.

На следующий день над всем обширным ландшафтом снова сияло солнце, и небо сияло голубизной. Солнце высветило все оттенки серого и охры, а в хижине яркие пятна просочившегося внутрь солнечного света неуклонно ползли по грубым доскам пола, следуя за вращением Земли вокруг своей оси. Наконец-то наступил долгожданный день нашего похода на ледяную шапку. Мы прошли вверх по долине реки Снежной, пока она не прорезала живописно-слоистую скалу, образовав широкий и крутой каньон. Потоки талой воды стекали вниз по каньону к морю. Черные морены с параллельными белыми полосами снега возвышались прямо перед нами. Нам удалось их обойти, и вот мы увидели лед, блестящий и переливающийся множеством ручейков, сбегающих по вогнутой поверхности ледника. Немного уставшие после быстрого подъема в гору, мы уселись на больших камнях на ледяном ветру и с удовольствием пообедали сухарями с энергетическими батончиками, запивая их ледниковой водой. С нашей возвышенности открывался захватывающий вид. Нам был виден весь северный мыс острова с двумя Оранскими островами – плоскими скалами на голубой глади Северного Ледовитого океана. Вы ищете взглядом корабль или самолет, но внезапно понимаете, что там, насколько хватает глаз, никого нет. Лишь несколько айсбергов, отколовшихся от ледников Новой Земли, проплывали с запада на восток, двигаясь всё дальше в море. Я прошелся по первым 100 метрам ровного льда, а Дима повесил магнит на веревку в одном из ручьев, бежавших из ледяной шапки. Когда спустя час мы собрались в обратный путь, он вытащил свой улов. Магнит был покрыт крошечными черными железными сферами-метеоритами [статья об этом была опубликована Бадюковым и Райталой в 2002 году]. Пыли, которая оседает на далеких ледниках, неоткуда взяться, кроме как из космоса.

Вечером, когда солнце стояло низко над горизонтом и все особенности рельефа были красиво подчеркнуты тенями, мы взяли десантный катер и отправились на нём через залив к мысу Варнека. Из соображений безопасности Боярский строго-настрого запретил нам огибать мыс на лодке, поэтому мы перешли его пешком по испещренной регулярным каменным узором тундре между Гагарьими озерами. Мы прошли мимо остатков лагеря геодезистов, работавших тут в 1950-х, чтобы составить новую топографическую карту Новой Земли. Перед нами лежала удивительно широкая прибрежная полоса у мыса Варнек шириной 800 метров с десятками холмистых гряд. Мыс выступает приблизительно на 2,5 километра в море относительно залива Иванова, который находится с подветренной стороны и, вероятно, был заполнен льдом; поэтому возвращавшиеся домой зимовщики должны были высадиться здесь. «Неужели это и есть то самое место?» – спрашивал себя я, пока мы шли по холмистой равнине. Как далеко они были от точки, где я стою сейчас, когда хоронили своих мертвецов? Могли бы они увидеть нас оттуда? Коряги, заброшенные далеко вглубь суши, указывали на то, что побережье в этом районе неоднократно подвергалось ударам штормовых волн. Мы не нашли ничего похожего на могилу. Единственной нашей находкой стала немецкая морская мина времен Второй мировой. Это был железный шар, наполненный расплавленной парафиновой взрывчаткой. Дмитрий взял немного этого белого вещества и поджег его, и оно горело ярко и яростно.[113]

Вернувшись в хижину, мы соорудили большой костер из отбеленных морем стволов, которые мы пережгли пополам и потом снова сложили в огонь. Мы сидели вокруг костра, поставив свои кружки на вымытый ящик из-под рыбы, мы смотрели на северный горизонт, сверкающий красками долгого заката. Дмитрий разлил водку, явно радуясь, что всё идет так удачно. Он сказал, что ему 44 года, у него есть два брата, одному 65 лет, а другому 50, и что его отец был капитаном советской подводной лодки. Финансовые бури и личные драмы не обошли его стороной. На его лице застыло суровое выражение. Еще одна плохая новость – очередное падение рубля – пришла всего несколько дней назад. Но в ту ночь мир и спокойствие вдали от цивилизации вызывали у нас троих торжественное чувство отрешенности. Под шепот волн, набегающих на берег, и треск бревен в костре я с благоговением наблюдал, как дым от нашего костра медленно плывет вглубь острова в призрачном вихре, не тая в холодном густом воздухе в центральных частях долины. Звуки наших голосов разносились на несколько километров по этому безмолвному ландшафту. В 11:00 я увидел яркую планету, Юпитер, над горами в сине-серых сумерках, поднимавшихся от земли. Арктические сумерки не переходят в темноту, а замораживают всю безмятежную сцену во времени.

Выходные

Надо просто набраться терпения. Еще одна возможность вытащить меня отсюда упущена. Надеюсь, у Дэвида и Сергея всё в порядке. Надеюсь, они нашли что-нибудь хорошее. Сегодня ветер повернул на 180° и снова дует с юго-запада. Я снова передвинул палатку, чтобы оказаться на менее заболоченном участке. Ел картофельный суп и смотрел, как солнце ярко светит в узкую щель между горизонтом и облачным покровом. С трех до семи часов вечера я прошел 12 километров, чтобы развеяться. Я тут часто говорю себе: «Всего лишь неделя… Могло быть хуже…» – и тому подобные вещи. Уже без четверти девять, в тундре заметно холодает.

Примус чуть не взорвался. Из этого чудовищного устройства вытекало топливо, и в результате меньше чем в 3 метрах от палатки образовался огромный огненный шар, пламя вспыхнуло под резервуаром, который от этого нагрелся. Я слышал, как кипит и шипит жидкость. С помощью лопаты я перевернул его, чтобы остановить утечку, затем отбежал на 20 метров и там ждал взрыва. Однако огонь погас, и всё остыло. Я сделал еще одну попытку приготовить суп и чай. Завтра я попробую снова разобрать его. Топливо надо экономить. Я и представить себе не мог, что столько потеряю просто по глупости. Всё покрыто сажей. На земле месиво из воды, глины и керосина.

Боже, как здесь тихо! Птицы издают странные крики. Когда я это пишу, мне кажется, откуда-то доносится вой. Быть может, это тот маленький снежный лис, который приходит ко мне каждое утро, пританцовывая на четырех лапах, и всегда спешит. Скорее, скорее, надо побыстрее разделаться со всеми делами, чтобы можно было начинать новые. «Пожалуйста… приручи меня!» – сказал бы он, если бы я был Маленьким принцем. «Я бы рад, – мог бы ответить я, – но у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи». Я бы обязательно перенес лагерь на более возвышенное место, если бы знал, что проведу здесь еще неделю или даже месяц или два, если на то пошло. Но печальная правда заключается в том, что каждое утро я должен быть готов покинуть это место, и ограничивает каждый мой шаг.

17:45 Сегодняшний поход начался, как обычно, в 3 часа. Я пошел в сторону побережья, чтобы посмотреть, как далеко я смогу зайти. Но дело в том, что на побережье могут быть медведи, поэтому мне немного не по себе. В это болото медведи, скорее всего, не полезут, потому что им тут просто нечего делать. Но это последнее, чего бы мне хотелось, – привлечь внимание медведя, чтобы он пришел за мной сюда. Тут я относительно неплохо спрятан. Тем не менее я прошел больше 8 километров и выложился до последнего. Во время этих прогулок в голове у меня возникают сценарии чрезвычайных ситуаций: у меня должен быть план спасения. Чтобы выжать из этого максимум, я должен дойти до побережья и увидеть побольше местных ландшафтов. Но это самый рискованный вариант. Можно идти прямо к Варнеку, но тогда придется идти 20 километров по болотам. Дэвид и Сергей, вероятно, прибыли в Варнек вчера.

20:30 Холодный туман проникает сквозь брезент. Целый час слушал на портативном плеере кассеты, которые я купил за копейки в киоске в Москве. (Я рад, что сэкономил батарейки для GPS.) Чтобы перемотать вперед или назад, я кручу кассету, надев ее на шариковую ручку. Как раз когда солнце должно было достичь нижнего края облачности, обещая фейерверки, которыми я наслаждался несколько дней подряд, надвинулся очень плотный туман. При таком холоде и ветре у меня уходит больше часа, чтобы вскипятить литр воды (почистил плитку, и она, наконец, заработала). Каждый раз, когда я слышу, что кастрюля начинает бурлить, поднимается ветер, пламя вспыхивает – и звук исчезает. Так продолжается в течение получаса, пока я наконец не ставлю плитку у себя между ног, загородив ее ящиками: керосин проливается через край, пламя растекается во все стороны, но вода кипит.

Еще один день убит. Сегодня мне немного грустно. В какой-то момент мне придется принять решение оставить вещи и выбираться из этого болота. А где двое других? Придет время, и, хотя сейчас мне трудно это представить, я снова захочу оказаться здесь, снова наслаждаться этими потерянными днями, но они останутся позади, в неуловимом прошлом, а я буду так занят сверхважными делами, что этот остров покажется мне невероятно далеким. Если только я до этого доживу. Синий навес громко хлопает, мешая мне спать. Ветер усиливается и меняет направление. Во сне ко мне приходят люди, которых я не видел много лет. Видения дышат обыденностью и покоем.

Лагерь Отчаяния

Как и вчера, в полной готовности я пишу это, опираясь на большую спортивную сумку, которую оставил Дэвид. Письмо – это простое действие, которое заставляет тебя организовать свои мысли. В нынешних обстоятельствах эта связь с самим собой становится жизненно важной, потому что помогает принимать решения. Более того, это «уютно». Надо сказать, что минуты слабости, гнев и разочарование переносились бы гораздо легче и были бы более управляемыми, если бы я не оказался посреди этой зеленой глади воды. На твердой почве легче передвигаться и больше возможностей обустроить лагерь. С другой стороны, условия болота увеличивают интенсивность эксперимента. Одиночество делает приключение более захватывающим, но справиться с ним нелегко.

10:45 Когда подходит время, я мысленно репетирую свою эвакуацию: скатываю спальный мешок и коврик, собираю колышки от палатки, выдергиваю из земли шесты и затем складываю свой дом для транспортировки. Думаю, я смогу уложиться в две минуты. После бессонной ночи я встал без четверти девять. Стоял густой туман, и сильный северный ветер шумел над тундрой. На западе туманный покров уже час как поднялся от земли, и просвет здесь уже продулся; через два часа над всем островом установится летная погода.

12:30 Ненастье движется на юго-восток, в сторону вертолетной базы в Амдерме. Перехожу на прием! Небо над Вайгачом чисто. Разрешение получено. Правда, сильный ветер может не дать им взлететь. Всегда найдется какая-то помеха, особенно сейчас, когда осень уже стучится в дверь.

13:55 Уже почти час по палатке стучат крупные капли дождя, но дело не безнадежно. Взлететь можно, надо только попробовать. Надежды, что это произойдет сегодня, тают с каждой минутой. Положение безрадостное. День девятый в лагере Отчаяния.

15:15 Кратковременные ливни, сильный ветер. В том направлении, откуда идет эта погода, всё небо черного цвета: нас ждет еще один циклон, который продлится дня три-четыре. Посмотрим на это по-другому: пока мы здесь, нам, по крайней мере, есть на что надеяться. Отсюда мы начнем всё сначала. Мысль о том, что через неделю или около того я могу вернуться к моим обычным офисным делам, настолько банальна, что вызывает отвращение. Снежный лис нанес мне очередной визит сегодня утром, и, похоже, мое присутствие не произвело на него ни малейшего впечатления. Я кинул ему кусок засохшего хлеба, но он никак не отреагировал. «Что я должен сделать, чтобы приручить тебя?» – крикнул я ему.

17:10 Часовая прогулка вокруг озера. Рядом с озером нет ни тростника, ни древесных зарослей, это просто яма, лужа, один из тысяч заполненных водой кратеров в этом зеленом болоте. Ветер покрывает поверхность озера равномерными коричневыми волнами.

20:30 Настроение хорошее, тем более что после восьми солнце наконец-то показалось из-за туч и раскрасило эту черно-серую землю в разные цвета. Зеленый – тундра, черный – холмы вдалеке; розовое неоновое свечение нижней кромки облаков, яркий и прозрачный горизонт, лимонный и медно-желтый, пятна пастельно-голубого неба в обрамлении серых туч.

План спасения

22 августа. Типичная голландская погода: по голубому небу плывут ярко-белые облака, ветрено, но не настолько, чтобы, например, вертолет не мог взлететь. Сегодня среди ночи меня разбудило яркое солнце, и через два часа в палатке уже было жарко, как в инкубаторе. Я сейчас сижу снаружи, ласкаемый солнцем, и пишу, облокотившись на сумку. Палатка распахнута с обеих сторон, и внутри всё быстро высыхает. Завтрак при свете солнца – такое здесь впервые. Керосина мне хватит еще на два дня от силы. Поэтому я решил, что если и сегодня утром вертолет не появится, то во второй половине дня я пойду в Варнек по маршруту, которым шли Давид и Сергей.

12:00 Наше ежедневное окно возможностей открыто, и мы находимся в гуще событий. Нервы напряжены, я держу наготове бинокль и сигнальные ракеты. У меня есть семь ракет, и еще столько же я отдал Дэвиду и Сергею. Вчера у меня забилось сердце, когда я увидел точку над горизонтом. Но это была хищная птица, парящая в воздухе, наверное, мохноногий канюк. Я также рассматриваю сценарий, при котором Дэвида и Сергея действительно подобрали 16 августа, но вертолет разбился и они исчезли в болоте. Что тогда? Ведь все решат, что я тоже был на борту, и никто не узнает, что мы разделились и что я остался здесь. От такой перспективы у меня по спине бегут мурашки. Мое пребывание на острове окажется тайной, и долго ли я смогу продержаться? Солнце сместилось на юг: сейчас ровно середина дня.

Время – это река, которая увлекает вас за собой. Дни текут сами по себе, хотя вам кажется, что ничего не движется, пока вы находитесь вдали от берегов. Берегов надежды.

Вертолет появился с юга. Издалека он кажется гораздо больше, чем птица, которая привлекла мое внимание вчера. Шума винтов пока не слышно. С быстротой молнии я прячу бинокль и начинаю складывать палатку. Я не вижу его приближения, но, когда он оказывается здесь, раздается оглушительный рев, и его широко расставленные ракетные установки закрывают все небо. Я смотрю наверх и вижу в дверях Дэвида и Сергея, улыбающихся во весь рот. В этот раз тяжелый Ми-8 не опускается всей своей тяжестью на эту топкую почву: его лопасти продолжают вращаться на полной скорости, а я в это время забрасываю свой скарб вовнутрь и запрыгиваю на борт. Пока я перекладываю и упаковываю вещи, машина делает свое дело, и через открытую дверь я вижу, как мы поднимаемся над тундрой.

«Лететь над Вайгачом осталось всего две минуты», – объявляет Дэвид, когда мы пролетаем над мысом Дьяконова и смотрим на голубую воду пролива Югорский Шар.

«Почему вы так долго?» – спрашиваю я. Он говорит, что в Баренцевом море случилась авария на подводной лодке и все вертолеты стояли наготове, чтобы участвовать в спасательной операции.

«А кроме того, последние два дня были суббота и воскресенье, а по выходным они не летают. Они ведь говорили, что не летают в выходные, а ты не записал».

Замыкая круг

Меня охватывает эйфория, я жму множество рук. На посадочной полосе недалеко от вертолета стоит пустой грузовой самолет Ан-26, который отвезет нас с побережья в Воркуту. Люк в задней части фюзеляжа открыт, и через пустой трюм самолета я вижу кабину экипажа. Пилот делает мне знак рукой, и я захожу в самолет по окрашенному в зеленый цвет трапу. Трюм абсолютно пуст, если не считать двух совершенно новых запасных колес, одного большого и одного маленького. За узкой дверью в тесной кабине сидят двое мужчин, а третий, служащий базы, стоит с пол-литровой бутылкой пива. Пилот улыбается и жмет мне руку. Второй пилот откидывается назад к красному ящику, уставленному бутылками.

«В тундре пива нет», – говорит он и протягивает мне бутылку. Вертолет и экипаж в течение нескольких дней находились в состоянии полной готовности в связи с крупной спасательной операцией, проходивший у берегов Мурманска. Там 12 августа произошла серьезная авария на атомной подводной лодке «Курск», в экипаже которой было больше 100 человек. Подробностей пока нет. Мне сказали, что нелетная погода была не дольше одного дня.

Дэвид и Сергей вышли из своего лагеря 17-го числа и через пять часов пришли в Варнек.

«Мы пытались тебя вызволить на следующий день. Это оказалось слишком далеко для тракторов, которые считаются ненадежными. Потом возник план вывезти тебя на оленях. В честь этого была организована вечеринка, и один из тех, кто должен был отправиться тебе на выручку, выпив водки, упал со стула и раскроил себе череп».

«Мы вроде как верим, что он упал», – добавляет Сергей.

«Иван сказал нам про это как бы между делом. Руки у него были в крови. Еще один пьяный ненец предложил отправиться на поиски в тот же вечер». Сергей объясняет, что этот человек был не пьян. «Хорошо, пусть. Так или иначе, мы не смогли объяснить ему, сколько там людей и где ты находишься».

«Кто такой Иван?»

«Это ненецкий парнишка, недавно вернувшийся из Чечни. Потому что, если хочешь уехать из Варнека, то ничего не остается, кроме как пойти в армию».

«Он что-нибудь говорил о войне?» – спросил я.

«Это было ужасно – вот и всё, что он сказал. И еще – что армия дала ему бесплатный обратный билет только до Печоры, – сказал Сергей. – В армии им разрешали бесплатно звонить домой, но в Варнеке даже нет телефонной связи», – продолжил он.

Мои спутники спрятались в палатке на самом краю деревни и сквозь шум дождя слышали, как эти люди, пьяные, бегали по тундре и искали их».

«Кроме того, там всюду валялось битое стекло – палатку поставить некуда», – сказал Дэвид. Их пригласили провести следующую ночь в доме, и пьяные дети до утра барабанили им в окно.

Языки пламени вырываются из двигателей, когда самолет запускает их один за другим. Мы быстро набираем относительно небольшую крейсерскую высоту, и постоянный гул пропеллера отдается в моём черепе низким механическим голосом, который гудит или поет; когда пилоты увеличивают тягу, он поднимается на октаву выше, переходя в тонкое гудение, а потом возвращается обратно. Полёт длится час, и на подлете к Воркуте мы погружаемся в облака. Облачность очень плотная, и по мере того как мы спускаемся, впервые за этот месяц наступает темнота. Внезапно самолет наклонно падает в воздушную яму и сильно подскакивает. Сидя на скамейке вдоль борта, мы трясемся вместе с самолетом и стараемся держаться за его стальную конструкцию, выкрашенную в серый цвет. Я полностью положился на волю Провидения и нахожусь в гармонии с окружающим миром в своих походных ботинках, брезентовых штанах и грязных перчатках с отрезанными пальцами. Пока самолет разворачивается, бортмеханик пробирается в заднюю часть, стараясь держаться за установленные трубы и ручки. Он смотрит через задний иллюминатор на руль высоты, а затем, держа в руке фонарь, открывает люк под вертикальным стабилизатором. После приземления его сразу же осматривают.

Мы переночевали в Воркуте – это один из очень немногих городов за Северным полярным кругом. Идет слабый дождь, и совсем темно. Улицы этого города посреди тундры плохо освещены, но на них много народу. Из окон квартир льется теплый свет, люди идут с хозяйственными сумками; на почту, откуда я пытался позвонить домой, чтобы сообщить о нашем благополучном возвращении, стоит небольшая очередь. Чувствуется запах выхлопных газов, движение шумное. У меня в голове постоянно крутится образ вертолета, возникающего на горизонте.

В городе нет горячей воды, но, пока я умываюсь холодной, русский юноша приносит ведро, полное чудесной горячей воды: можно налить ванну и поблаженствовать. Гостиничная кровать с продавленными пружинами и изношенным матрасом словно плывет на руках тысяч болотных эльфов. На следующее утро я вижу между домами тундру. Где-то за ней – Уральские горы, где восемь лет назад начались мои заполярные приключения. Девственная земля. Именно там Михаил рассказал мне о кресте Кравченко, рядом с которым он стоял, и об этом человеке – Баренце. Вдоль улиц растут высокие березы, очень красивые. Улицы пустынны, и по ним гуляет холодный ветер. Серп и молот всё еще висят высоко на зданиях, ржавые и облезлые. Из подъезда жилого дома выходит мужчина, ковыляет к дереву, опирается на него одной рукой. Он ненадолго останавливается, потом сплевывает, вытирает рот и возвращается в дом. Какой-то другой мужчина спрашивает: «Эй, там… Время не подскажешь?»

«Половина четвертого».

«Половина четвертого утра или ночи?» Он показывает, как надо ходить: с сигаретой в зубах, чванливо, с бутылкой в руке, в кожаной куртке, глядя тебе чуть ниже лба, изредка сплевывая вдоль дорожки.

Из Чикаго

Субботний вечер 26 августа 2000 года, и я снова в Чикаго, снова вернулся в лето, полный воспоминаний. Кто-то устраивает вечеринку, и сейчас я стою, прислонившись к плите, в квартире на севере Чикаго, в одном квартале от озера. Все окна открыты, и через заднюю дверь с пожарной лестницы время от времени долетает порыв теплого воздуха. Сейчас около полуночи, и в квартире полно людей. Сегодня жизнь вернулась в свое нормальное состояние: снаружи доносятся взволнованные голоса, то тихие, то снова переходящие на крик. «Еще пять минут, – говорит Г., который привез меня сюда, – и уходим».

«Дорогой мой, как я рад, что ты вернулся целым и невредимым, – с широкой улыбкой прерывает его хозяин. – Расскажи, как это было». За прошедшее лето его талия сильно уменьшилась. Оттягивая ремень, он показывает, сколько места освободилось, а потом опускается на колени и вытягивается на кухонном полу, чтобы проделать несколько отжиманий и продемонстрировать упражнения, которым научила его персональная фитнес-наставница. Я заранее знаю, что, если с персональной наставницей ничего не выйдет, лишние килограммы вернутся. «Ну, так как твои дела?»

«Мне надо постричься», – отвечаю я. Мой коллега Т. говорит: «Тебе надо сходить к моему парикмахеру. Я в следующий раз буду у него в субботу утром, и, когда ты придешь, я приготовлю тебе завтрак. Он говорит, что делал прически Еве Браун и Лени Рифеншталь. Он отлично владеет бритвой».

«Не сомневаюсь».

«И правильно. Он стрижет с неизменным постоянством. Всегда найдется старый серб, который родился в той же деревне, что и Альберт Эйнштейн».

«Да, неизменное постоянство – очень важная черта для парикмахера».

«Так пойдешь со мной? Как говорится, двое мужчин собрались в парикмахерскую, не так ли? Отличная прогулка для субботнего утра».

К. говорит, что в ее офисе таких разговоров не бывает.

«Я даже не знаю. Эти бритвы…»

«Посмотришь, как он стрижет, если тебе не понравится, ты всегда сможешь отказаться».

Здесь жарко, у всех на лице выступили капельки пота. Чикаго, как и Москва, – город контрастов: раскаленное пекло летом и сильные морозы зимой, когда мы подвергаемся воздействию так называемого «арктического взрыва». Сегодня по телевизору многие жаловались: жара просто невыносима.

Во вторник утром я сидел перед своей палаткой, а вечером в четверг уже ехал в чикагском такси по автостраде Кеннеди, двигаясь по направлению к городу. Сейчас половина второго дня, и солнце высоко в небе. Мне жжет руку и плечо, черный кожзаменитель на правой части сиденья разогрелся от солнца, а слева стоял пластмассовый экспедиционный ящик. Движение было медленное, и у меня было время рассмотреть уставшие лица водителей. Латиноамериканец в старом фургоне, крашеная блондинка средних лет в седане… Самолет, идущий на посадку, с шумом проплыл над нашими головами, простучали колёса поезда метро. Моя дорожная одежда, которая всё то время, пока длились мои приключения, лежала аккуратно запакованная в водонепроницаемую латексную сумку, теперь промокла там, где мое тело касалось сидения. Над дверью висел шланг от пылесоса, по которому холодный воздух от кондиционера поступал в заднюю часть салона, но я предпочел оставить открытым окно. Рядом с такси остановилась машина с четырьмя молодыми женщинами, они какое-то время смотрели на меня, а потом одна из них, сидевшая на заднем сиденье, крикнула мне что-то, но я не разобрал. Я пытался выбрать, какая из них самая красивая, – да, она сидела спереди и улыбалась мне. «Ему всё слышно, дура!» – сказала дама за рулем своей подружке сзади, и я перевел взгляд на водителя такси, который делал вид, что ничего не замечает. Зайдя в квартиру, я принял душ и лег, не зная, что делать дальше. Я почти не устал. В пятницу утром то же самое солнце, большое и желтое, вставало над водой, когда я ехал на велосипеде через парк. Пожилые джентльмены играли на солнышке в бейсбол и теннис, занимались калланетикой, тай-чи и йогой. Напротив пляжа кто-то плавал кролем, а на велосипедной дорожке, тянущейся вдоль бульвара, было полно скейтеров и роллеров, несмотря на ранний час. Между небоскребами в пыльном центре я увидел, как женщина повернула за угол, шагнула вперед, отбросив угольно-черную тень на широкий бетонный тротуар, и солнце взорвалось ей в лицо. Вывеска рядом с небольшой парикмахерской среди небоскребов гласила: «Не убий».

Стив доволен нашими результатами. Мы опередили норвежцев, так что всё вышло как нельзя лучше. Он очень волновался, что нам не удастся попасть на Вайгач первыми. «Может, тебе стоит взять неделю отпуска? А потом будем разбираться с тем, что ты там нашел, – мягко говорит он. – Купи газету и посиди в кафе». Но я не могу, мне нельзя останавливаться. В наш отдел заходит незнакомый человек, и я узнаю его – я видел его на канале «Дискавери». «Привет, – говорю я ему. – Я вас видел на «Дискавери». У вас была борода».

«Да, я сбрил ее два дня назад», – устало отвечает он, потирая рукой подбородок. В лаборатории я открываю большие пластмассовые коробки, привезенные из экспедиции. Их содержимое влажно от сконденсировавшейся влаги, от дождя и тумана, которые за прошлый месяц пропитали брезент и бумагу. Мои штаны и карманы, в которых я носил свои вещи, промокли. Холщовый мешок с грязной одеждой тошнотворно пахнет бомжами, с которыми я сижу рядом в поезде метро. Ниже лежат физические результаты нашей экспедиции: дюжина черных трубок из ПВХ, содержащих образцы осадочных пород, и еще дюжина прозрачных пакетов с образцами морских раковин. На первый взгляд может показаться, что это сущие пустяки, но оно того стоило. Я сложил раковины в небольшую картонную коробку и связался с FedEx, чтобы отправить всё это в лабораторию.

Я часто вспоминаю маленькую семью оленеводов, которую я видел из двери вертолета во время короткой остановки где-то в глубине материка, приблизительно в 10 километрах к северу от того места, где я был. Их лагерь состоял из большой красной палатки и одного чума. Меж покатых каменистых гряд бродило несколько оленей, сани были разгружены только наполовину, худые мужчина и женщина и двое детей стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели на грохочущее чудовище, спускавшееся к ним с небес. Они были в точности такими, как описал их Геррит де Вейр четыре столетия назад: «Их платье выглядит так же, как у нас изображают платье дикарей, но они не дикари, так как одарены добрым разумом». Двух маленьких девочек «в шапках из оленьих шкур, мехом наружу, плотно прилегающих к голове» подняли через дверь в вертолет. Лето почти закончилось, и детям пришло время возвращаться в школу, в Нарьян-Мар. Я посадил их на скамью рядом с собой и обратил внимание на их маленькие, хорошенькие ручки, за которыми они аккуратно ухаживали, как и все девочки. Вертолет доставил их в Варнек, и там я выгрузил спортивную сумку с оставшимися припасами нашей экспедиции: рисом, спагетти, банками тушенки и фасоли. Она была чудовищно тяжела, и встречавший их ненец мог лишь с трудом поднять ее. Часть деликатесов: банки сгущенки, шоколад и мёд – мужчина отложил для себя и засунул в пластиковый пакет. Пока он в хвосте возился с другим багажом, я отдал драгоценный пакет девочкам, которые сперва не решались его взять, но потом, уходя, всё-таки забрали его с собой.

Вечером следующего дня я лежал на кровати в гостинице Института наследия и смотрел, как неоновые огни скачут вверх-вниз по фасаду гигантского отеля «Космос». По дороге в аэропорт водитель такси угостил меня сигаретой:

«Курите?» Ну ладно, еще одну. Через два дня я вернулся в Чикаго и в 6:30 утра, ровно так, как себе это и представлял на далеком острове, услышал приглушенный голос «телевангелиста», доносящийся из квартиры снизу. А в это самое время мои следы всё еще остаются в далеком болоте, и маленький снежный лис, вероятно, всё еще приходит туда каждый день, гадая, куда всё делось.

«Прощай, – сказал Лис. – Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».