В преддверии рая

ЗАТЕЯ

Скажи, говорю я, что из себя представляет твой Жених? Умный парень, говорит она. Спортсмен. Свободно владеет английским. Воспитан. В общем, типичный продукт новой наследственной аристократии. А каковы ваши отношения, спрашиваю я. Неужели ты до такой степени наивен, удивляется она. Чудак! Сейчас же двадцатый век на исходе. Молодежь во всем мире... Плевать мне на то, что делает молодежь во всем мире, говорю я, и на то, что двадцатый век кончается. Жизнь-то, она все равно одна. Вот именно, говорит она. А как твои родители смотрят на это, спрашиваю я. Нормально, говорит она. Наши родители друзья. Мои родители рассчитывают на то, что мы поженимся. А его родители, спрашиваю я. Не знаю, говорит она. Думаю, что им это не очень-то нравится. Они рассчитывают на большее. С ним учится дочка какого-то министра... Ничего себе, возмущаюсь я. За что боролись?! А если ты для него лишь времяпровождение. Тренировка на мужчину, так сказать... Дурак, говорит она спокойно. Ну и что? Регистрацией брака теперь никого не удержишь. Я не об этом, говорю я. Странно мне все это.

Этот разговор выбил меня из колеи. Я до позднего вечера проходил по улицам, не находя себе места. Было обидно, грязно, тревожно. Мать набросилась на меня, когда я пришел домой. Я соврал ей что-то насчет собрания. И первый раз не приготовил домашнего задания.

Состоялся обычный исторический съезд Партии. Был обычный грандиозный треп до, во время и после съезда. Вождь зачитал обычный гениальный доклад, внеся очередной выдающийся вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма. Доклад напечатали во всех газетах и журналах, издали отдельной брошюрой стомиллионным тиражом, десятки раз передавали по радио и телевидению, выпустили в специальной стереофонической грамзаписи, изучали в сети политпросвещения, включили в списки обязательной литературы к любым экзаменам. Ссылки на доклад Вождя стали обязательными во всех публикациях и устных выступлениях. И никого это даже не удивляло. Все воспринимали это как неотвратимое явление природы, подобное наступлению холодной дождливой осени — предвестницы бесконечно длинной зимы с грязным снегом и продовольственными затруднениями. Конечно, большое число людей наживалось на этом. Но и они не испытывали особых эмоций, потому что все равно нажились бы на чем-нибудь другом.

Но одно место в речи Вождя было необычным. Для подавляющего большинства людей оно тоже выглядело как обычная демагогия. Лишь немногие заметили его грозную необычность. Мы уже построили материально-техническую базу высшей стадии коммунизма, сказал в этом самом месте Вождь. Но общественное сознание отстает от нее. И наша насущная задача теперь — ликвидировать это отставание, привести общественное сознание в полное соответствие с материально-техническими предпосылками коммунизма. Без этого мы не можем установить производственные отношения полного коммунизма. Задача эта не из легких. Решение ее потребует от нас огромных усилий, выдержки и жертв. Да, жертв! /Здесь речь Вождя была прервана бурными аплодисментами/. Мы должны со всей ясностью осознать, продолжал Вождь, что решение этой задачи методом постепенного перевоспитания людей может растянуться на многие десятилетия. Такое положение нас не может устроить. Мы обязаны решить эту задачу в кратчайшие сроки, используя мощные достижения современной науки и техники. Мы не можем ждать милостей от истории. Взять их у нее — вот наш девиз. /Опять бурные аплодисменты, возгласы «Давно пора!», «Наконец-то!» и т.п./.

Вскоре после съезда состоялся закрытый пленум ВСП специально по этому пункту доклада Вождя. На пленуме создали чрезвычайную комиссию по претворению решения съезда о ликвидации упомянутого отставания общественного сознания. Председателем ее назначили Начальника ОГБ.

Ученику нравилось ходить к Бородатому. Там часто собирались разнообразные люди и вели интересные разговоры. Вот и сейчас, например, идет такой разговорчик, что если бы Ученик не слышал его своими ушами, он ни за что не поверил бы, что такое может иметь место безнаказанно. Направленность нашей революции против помещиков и капиталистов — это только маскировка, говорит средних лет красивая полная женщина /теперь такие не в моде, подумал Ученик, а зря/. Много ли их было? Основные жертвы революции — самые деловые, культурные и образованные слои общества. А это десятки миллионов. Вот против них революция и обернулась фактически. Ну и что, говорит Очкарик. Это естественно, ибо они и были фактической опорой строя. Помещики и капиталисты /последних можно было исключить, если строго говорить/ были лишь носителями строя. Вот представь себе, что нужно сейчас свергнуть существующий у нас социальный строй /подчеркиваю, социальный строй, а не просто власть!/. Ты думаешь, для этого достаточно уничтожить партийных, государственных, административных руководителей?! А ведь именно лишь они носители строя. Конечно, нет. Нужно уничтожить еще десятки миллионов всякого рода людишек, на которых все это держится. Что это? Аппарат ВСП, ОГБ, министерств, академий, союзов и т.д. А сколько народу живет у нас припеваючи, не будучи ни в каком аппарате. Вот таковы дела. Так что, уважаемые, массовый террор после революции есть естественное явление, раз речь идет о социальной революции. Должно было произойти полное обновление не только аппарата власти, но и всего социального организма. Выходит, что массовые репрессии были оправданы, сказала Красавица. Не оправданы, сказал Очкарик, а естественны. Это — раз. А что два, спросил Лысый. А два, сказал Очкарик, это — складывание нового общества, которое наложилось на ломку старого и тоже приняло форму массовых насилий, ибо рождающееся общество по натуре было волюнтаристским. Надо различать насилие и насилие,— насилие революции и насилие стабильного существования того, что родилось в результате революции.

Я встретился со своим старым другом, профессором Университета. Что новенького, спросил я. Будут, очевидно, сажать, сказал он. Причем, довольно широко. Это ясно, сказал я, если сажать, то широко. У нас если сажают не очень много, это не считается сажанием. Но почему ты думаешь, что будут? Зачем им массовые репрессии? Они же теперь бессмысленны! Как зачем, удивился Профессор. Обещанный рай никак не получается. Людей кормить, одевать надо. Дома им тоже нужны. А где взять? Провал за провалом. Дорогие международные авантюры. Коррупция. Нелепые привилегии. Недовольство. Диссидентов до сих пор задушить не могут. Рабочие местами что-то вроде забастовок устраивают. А Великие Стройки?! А хозяйство в отдаленных районах?! А сельскохозяйственные работы?! Дорогой мой! А химические и прочие вредные предприятия?! По самым скромным подсчетам нам нужно минимум двадцать миллионов дешевой /если не даровой!/ рабочей силы, покорной к тому же воле нашего склонного к нелепым экспериментам руководства. А как эти миллионы изъять из общества? Как ими управлять? Как их перемещать? Опять новые миллионы. И опять не очень-то добровольные. Какая ужасающая проза, сказал я. А ты хочешь, чтобы у всей этой мрази была глубинная мистическая основа вроде одержимости идеями, сказал Профессор. Так ее и тогда, между прочим, не было. Мы-то об этом знаем достаточно хорошо. Но ты же не будешь отрицать, что в этом есть рациональный расчет, сказал я. Буду, сказал Профессор, замысел есть. Но замысел не есть нечто рациональное. Он идет именно от отсутствия разума. Тут нет ничего, кроме желания удержаться у власти, потешить тщеславие, сохранить и умножить привилегии. Ладно, сказал я. Пусть так. Сажать! Но кого? Это не проблема, сказал Профессор. Хотя бы тебя. Меня. Диссидентов. Остряков. Болтунов. Просто молодых людей, способных работать. В Стране накопилась огромная армия скрытых безработных. Проблема не в том, кого сажать, а в том, как сажать. В какой форме. Нужно, чтобы народ сам это поддержал, проявил заинтересованность и затем сделал бы это своими руками. А наладить такой процесс не так-то просто. Раньше было проще. Была революция, гражданская война, вторая война. Были реальные враги. Были объединяющие формулы. Было много свободных мест в системе нарождающейся власти.Были, наконец, иллюзии. А теперь? Что, например, получат твои братья-писатели, если тебя посадят? Не надо меня сажать, сказал я шутя. Я уже старый. И не выдающийся, а самый серый. Но если уж они начали думать в этом направлении, сказал Профессор, то что-нибудь придумают. Вернее, если дело тронулось в этом направлении, то что-то придумается само собой. Вчитайся, между прочим, в доклад Вождя. Послушай только: наука справляется с космосом, с атомами, с хромосомами, а с человеческим сознанием не сможем, что ли?! Прикажем, и справятся. А ты знаешь, как у нас такие лозунги претворяют в жизнь. Конечно, к науке они относятся с почтением. Но искренне они верят только в одно: в насилие.

От этого разговора мне стало нехорошо. Я срочно отправился домой, собрал все мои заготовки для нового романа /единственного честного романа, который я решил написать не для печати, а для себя/ и упаковал их в один более или менее компактный пакет. Надо немедленно спрятать,решил я. Мысль об уничтожении мелькнула, но я отогнал ее: было жаль многих лет труда и, главное, продуманного. А где спрятать? Мир велик, а спрятать в нем что-либо негде. Трудно найти спрятанное, но спрятать неизмеримо труднее. Я перебрал в памяти всех знакомых и к ужасу своему констатировал, что лишь немногим из них я мог бы доверить рукопись. Но эти немногие попадутся в первую очередь, если волна посадок распространится немного шире. И пока я колебался и ломал голову над вопросом, где спрятать рукопись, ко мне пришли.

Ни по радио, ни по телевидению, ни в печати Страны не было, конечно, сообщения о возникновении КГ. Жители Страны узнали о нем только из сообщений враждебных «Голосов». Зато всю неделю средства информации были заполнены сообщениями о создании Комитета защиты прав коренного населения Дряньландии. За несколько дней в этот Комитет вступило столько человек, что число его членов втрое превысило число жителей Дряньландии, борющейся за освобождение от мирового империализма. Комитету отвели новое десятиэтажное здание как раз напротив ямы, которую выкопали под фундамент для монумента Идеолога. Комитет немедленно установил международные связи и послал своих представителей в двадцать две уцелевшие страны, в которых раздавались отдельные голоса в защиту коренного населения Дряньландии, вымершего сто лет тому назад. Все знали, что этот новый Комитет есть лишь новый отдел ОГБ и новый способ заслать наших людей на Запад с самыми различными целями, не имеющими никакого отношения к Дряньландии. На Западе иронизировали по поводу этого Комитета, но смотрели на его деятельность сквозь пальцы. Зато когда КГ обратился в правительство с просьбой зарегистрировать его и разрешить его официальное существование, и правительство, конечно, отказало, и на Западе заговорили об этом, то на этом же Западе поднялся невероятный шум против «вмешательства во внутренние дела Страны». Странно, сказал по сему поводу Математик, мне нисколько не страшно и не обидно, если нас разгромят и ликвидируют. Но когда я смотрю на поведение Запада по отношению к нашей Стране и ко всему, что с ней связано, мне становится до слез обидно и по-настоящему жутко. Что за идиоты! Они сами лезут в пасть удаву.

Как только КГ обратился в правительство с намерением легализоваться, с его организаторами стали происходить странные неприятности. Математик был трижды в течение месяца доставлен в отделение милиции якобы за хулиганство в нетрезвом виде. Физик был избит неизвестными лицами на глазах соседей в подъезде своего дома. Неизвестные не скрывали, что они из ОГБ, и советовали соседям не лезть в чужие дела. У Философа сначала отключили холодную воду, затем горячую. И вызвали в комиссию по трудоустройству. У всех отключили телефоны. Обо всем сообщали враждебные «Голоса». Однако произошло чудо: членов КГ не посадили и на какое-то время даже оставили в покое. Никакого чуда нет, сказал Философ. Все очень просто: если они нас прихлопнут, на Западе прихлопнут по крайней мере двадцать наших действительно шпионских и подрывных центров.

Вскоре КГ выпустил первый номер Хроник. В нем были изложены цели комитета, помещены материалы, связанные с попыткой легализоваться, вернее — получить официальное признание, описаны все злоключения организаторов Комитета за последнее время. В номере опубликовали также медицинские справки, выданные в свое время организаторам Комитета в поликлиниках учреждений, в которых они работали. Это было весьма своевременно, так как Математика уже собирались поместить в психиатрический диспансер для принудительного лечения. Но главным материалом номера была статья с анализом экономической ситуации в Стране и прогнозами на ближайшее будущее. Статья была подписана именем «Экономист». Она целиком и полностью основывалась на официальных источниках. Номер произвел сильное впечатление. И уже на другой день его содержание передавалось по всем «Голосам». Немедленно вышли переводы. Западные специалисты дали необычайно высокую оценку статье Экономиста.

Мы с другом мотались по проспекту Космонавтов и встретили их. Они предложили зайти в кафе. Другом без слов вывернул карманы. Жених сказал, что он угощает. Мы согласились. Сидеть в кафе, пить минеральную воду и даже вино, есть отличное мороженое, вести умную беседу,— занятие, конечно, приятное. Не часто такое перепадает. Но мне было грустно. Как ты попал в Институт Международных Отношений, спросил Друг у Жениха. Там же конкурс жуткий. С медалью, да? Я не идиот медаль зарабатывать, сказал Жених. У нас в школе медалистов вообще не жаловали. А конкурс — это для отвода глаз. Для дураков. Там отбор идет по другим принципам. Связи, родители, сказал я. И пожалел об этом. Мне стало стыдно. Конечно, не смутился Жених. И связи, и родители. Но этого мало. Нужно многое другое. Что? Ну, например, внешность. Знание языков. Умение держать себя. Умение очаровывать женщин, завоевывать дружбу мужчин. И держать язык за зубами. А как же принципы, сказал Друг, глупо хихикнув. Какие принципы, изумился Жених. Ты что, думаешь, что в дипломатии нужны тригонометрия и неорганическая химия? Нельзя же всем быть дипломатами, балеринами, космонавтами. Такова жизнь!

Мы слегка захмелели. Жених сыпал анекдотами. Я запомнил всего один. У телохранителя американского Президента спросили, отдаст ли он жизнь за Президента, и тот ответил, что нет. Почему, спросили его. У меня семья, ответил он. Спросили и у телохранителя нашего Вождя, отдаст ли он жизнь за Вождя, и тот ответил, что да. Почему, спросили его. У меня семья, ответил он. Из кафе вышли в одиннадцать. Расплачиваясь, Жених дал официанту приличную сумму «на чай». Ого, сказал Друг.Это, между прочим, тоже входит в качество будущего дипломата, сказал Жених. Ну, это ты брось, сказал Друг. Наши дипломаты на Западе жмотничают и по ресторанам не ходят. Дипломаты всякие бывают, сказал Жених многозначительно. Корчит из себя персону, сказал Друг, когда мы расстались с ними. А что же ты перед ним заискивал весь вечер, спросил я. Друг не ответил.

Директор Института проблем личности /И П Л / легко, но сытно поужинал, посмотрел спортивные новости, принял успокаивающий душ с ароматным витаминизирующим экстрактом, надел привезенный недавно из Парижа роскошный халат, взял томик Руссо и направился в спальню. Спальня — предмет особой гордости Директора. Такую спальню имеет не более пятидесяти человек в Стране. Эти пятьдесят спален были изготовлены по специальному правительственному заказу в Финляндии. Президент этой дружественной, но все еще суверенной державы был специально вызван в Столицу Страны, где высокие договаривающиеся стороны и подписали договор на эти спальные гарнитуры, опубликовав совместное коммюнике на другую тему. Несколько гарнитуров досталось по разнарядке Объединенной Академии Наук /ОАН/.

Собственно говоря, Стране требовался всего один гарнитур такого рода. Престарелая супруга одного из влиятельных министров, просматривая запрещенный в Стране /как порнографический/ журнал, увидела в нем великолепную цветную фотографию спальни по последнему слову сексологии. На широченной штуковине, называемой у нас по старинке кроватью, лежала голенькая девица в такой позе, что целомудренный Министр застыл в оцепенении и целый вечер не мог оторвать от нее глаз. Рядом с девицей стоял голый узкоплечий волосатый /ну и вкусы!/ молодой человек с великолепными зубами /наверняка искусственные!/ и с откровенным намерением насчет девицы /вот идиоты, от жиру бесятся!/. Ткнув толстым коротким волосатым пальцем в картинку и ощерив рот, свидетельствующий о том, что проблемы зубологии еще не стали в Стране предметом внимания расширенного Пленума ВСП, супруга сказала Министру, что она хочет такую же. Министр, облизнувшись на девицу, сначала было подумал бог знает что насчет желания своей выжившей из ума на старости лет супруги. Да, слишком поздно у нас приходит признание способностей и заслуг! Слишком поздно назначают на высшие посты! Скинуть бы хотя десяток лет! Мы бы тогда! Когда же до него дошло скромное желание супруги иметь всего-навсего спальный гарнитур, Министр даже пукнул от разочарования: такой пустяк! Но чтобы не было лишних разговоров, заказали на всякий случай полсотни гарнитуров.

В Президиуме ОАН долго решали, кому выдать /именно выдать, ибо плата пустяковая, не в счет/ гарнитуры, выпавшие на долю Академии.И выбор среди прочих пал на Директора. Еще бы: молодой академик, талантливый ученый с мировым именем. О том, что Директор — зять первого заместителя Председателя Кабинета Министров /П КМ /, умолчали, ибо это обстоятельство никакой роли в решении членов Президиума играть не могло.

Одно омрачало обычно прекрасное расположение духа Директора: мысль о том, что в эту великолепную, по последнему слову сексологии сделанную спальню войдет преждевременно растолстевшая и постаревшая жена, а не молоденькая девочка. Эх, сейчас бы сюда секретаршу! Нет, лучше бы ту молоденькую дипломницу! Надо будет ее взять на работу. А с секретаршей пора кончать. Слишком обнаглела, стерва! Завалившись на широченную и страшно неудобную для нормального спанья кроватеобразную штуковину с многочисленными приспособлениями для любовных развлечений, Директор раскрыл томик Руссо. Считая себя крупнейшим теоретиком по проблемам личности, сомасштабным по крайней мере Руссо, Директор давно порывался почитать довольно скучные и давно устаревшие сочинения этого автора, но засыпал на первой же странице. Что поделаешь. За день намотаешься до такой степени на разных заседаниях, совещаниях, собраниях и т.д. и т.п., что не до этих /черт бы их побрал!/ дурацких проблем личности. Личность — это я, Директор! И проблемы личности — это мои, директорские проблемы! Ладно, пару лет подожду, а там перейду на заведование Отделением ОАН. А там... И Директор заснул, выронив томик Руссо в ящичек, предназначенный для предметов совсем иного рода.

Но поспать Директору на сей раз не удалось. Раздался звонок, и в квартиру вошел человек с пакетом. Он попросил разбудить Директора, а того — вскрыть пакет, прочитать его содержимое, расписаться в книге, указав точное время прочтения, и вернуть пакет обратно. В пакете было уведомление: предлагается вам немедленно явиться на совещание, которое... Сказав жене, чтобы не беспокоилась и не ждала, Директор быстро оделся. У подъезда их ждала черная «Ласточка». И они помчались в один из закрытых районов около Столицы, в которых размещены секретные службы ВСП и ОГБ. Директор знал о них, но бывать там ему до сих пор еще не приходилось. При входе в здание Директора обыскали, взяли подписку о неразглашении всего, что он здесь увидит и услышит, заставили поставить свою подпись в конце чистых бланков. Директор удивился, зачем это. Ему сказали, что здесь это положено. Войдя в просторное фойе, Директор увидел множество известных ему лиц. Некоторых из них он знал лично. Директор Института Научного коммунизма /И Н К /. Президент ОАН. Директор Института Психиатрии /И П /. Председатель Союза Писателей. Редактор философского журнала. Ведущий в Стране химик-органик, академик. Вон показался сам начальник ОГБ. Зачем нас собрали, спросил Директор у Редактора. Понятия не имею, ответил тот. Может быть, война!

Рабочий день всякого учреждения начинается с трепа, сопровождается трепом, прерывается трепом и завершается трепом. Первым делом сотрудники рассказывают друг другу новости глобального значения, услышанные ими по враждебным «Голосам» или от других, слушавших эти самые «Голоса», слухи и сплетни. Затем /главным образом — в обеденный перерыв и во время перекуров/ выкладывают новые анекдоты. Заканчивают день разговорами на внутриучрежденческие темы. Вот возьмем это день, например, этот типичный день. Ученик за пять минут до начала рабочего дня узнал, что американцы «пошли на уступку нашему руководству» и «продали наших диссидентов за нефть и газ», что «мы погрязли в Африке» и «влипли в неприятную историю с компьютерами». Во время первого перекура Ученик узнал, что наш писатель-невозвращенец погиб в автомобильной катастрофе /«ОГБ устроили»/, что во Франции поймали трех наших шпионов, а в Западной Германии — пять, что в ответ мы должны у себя кого-то уличить в шпионаже. В обеденный перерыв он услышал такой анекдот. Вождь и Министр Иностранных дел возвращались из Франции. Ты видел бриллиантовое ожерелье жены Президента, спросил Министр у Вождя. Нет, сказал Вождь, а ну покажи! И еще несколько анекдотов такого же рода. В следующий перекур он узнал, что какой-то диссидент угнал самолет за границу, но его выдали обратно. В конце рабочего дня Ученик узнал, что заведующий сектором религиозных сект отдела пережитков капитализма развелся с женой и живет теперь с бывшей женой младшего сотрудника такого-то. В заключение Ученик узнал, что с будущей недели можно будет некоторые продукты, исчезнувшие из магазинов, покупать в буфете по списку.

И так изо дня в день. Разбор скучнейших бумаг и одуряющие разговоры. И никакого просвета впереди. Если даже он накопит материал для диссертации, что от этого изменится? Во-первых, попробуй сначала опубликовать статьи. Хотя все публикации идут в закрытых бюллетенях, протолкнуть первые работы начинающему сотруднику удается в лучшем случае лишь за два-три года. Потом... Нет, об этом лучше не думать. Надо найти более удобный и эффективный путь. В том, что предлагает Бородатый, есть что-то заманчивое. А что если... Только надо, пожалуй посоветоваться.

И Ученик набрал номер телефона, который он был обязан помнить, но пользоваться которым ему разрешалось лишь в исключительных случаях.Когда он шел домой, к нему бесшумно подъехала машина... На другой день он дал согласие Бородатому начать регулярное сотрудничество.

В тот самый момент, когда Писатель ломал голову, где бы спрятать материалы для нового задуманного им романа, маленький серый человечек вошел в кабинет начальника ОГБ и положил перед ним список писателей, в той или иной мере отклоняющихся от социально-психологической нормы, установленной Союзом Писателей и утвержденной в целой серии партийных документов. Начальник начал не спеша просматривать список. Некоторые фамилии он вычеркивал. Из-за этого шум поднимут. А этот просто прохвост, в свое время думал нажиться на либеральных веяниях, но одумался. С ним надо поговорить и использовать его на другом участке. Около фамилии Писателя рука Начальника несколько задержалась. Он уже собрался вычеркнуть ее: старый бездарный кретин, чего с его взять! Но передумал. А почему, собственно говоря, старость и бездарность должны давать преимущества?! Вон сколько молодых и талантливых приходится изымать. А этот ускользнуть хочет.Нет, голубчик, не выйдет! И Начальник подчеркнул фамилию Писателя, что означало приказание изолировать немедленно и серьезно. Затем он спросил, утвержден ли список в Союзе Писателей. Получив утвердительный ответ, он поставил свою подпись под списком. Человечек положил перед ним другой список: художники.

Я думаю, что Бородатый ошибается, считая автором его подопытного Писателя, сказал Учитель. Он пытается для доказательства своей гипотезы добиться того, чтобы Писатель восстановил достаточно большой отрывок текста из романа. Но, насколько мне известно, пока безуспешно. И вообще из этого ничего не выйдет. Если бы Писатель был автором, он первым делом подтвердил бы гипотезу Бородатого. Представьте себе, вы сочиняете книгу, вкладываете в нее душу, живете ею. Затем что-то происходит, например, автомобильная авария. Вы теряете память. Вам ее восстанавливают, причем с целью заставить вас что-то сочинять. Прочие участки вашего сознания разрушены или заторможены.Что вы будете писать? Или, другими словами, что вы будете вытаскивать из кладовой своей памяти? Очевидно? Вот я об этом и говорю. Если Писатель и имел тайно написанный роман, то сейчас в вашем /вы же сотрудничаете с Бородатым, не так ли?/ эксперименте он припоминает отрывки из своего сочинения, а не из того романа. Кроме того, сейчас уже никто не знает и никогда не узнает, кто был автором романа на самом деле. Почему? По общим принципам поступления рукописей и их авторов сюда и по принципам их сохранения. При первичной обработке тех и других лишают их индивидуальных черт. К нам рукописи попадают через определенный срок, который вполне достаточен для полного исчезновения авторов их в недрах исправительной медицины. Я сомневаюсь в том, что и недавно предъявленный вам экземпляр автора рукописи «Одиночество» настоящий. Лысый — он шутник. Погодите, он еще с вами такие мистификации проделает, весь институт будет смеяться. Так что будьте осторожны с ним. Да, с Бородатым не советую особенно тесно сближаться. Сохраняйте со всеми и со всем происходящим определенную дистанцию, и все будет в порядке. Бородатый воображает, что о его замыслах никТо ничего не знает. А между тем теперь люди вообще не способны скрыть свои намерения. Несколько наблюдений, и все они становятся явными. Чего он хочет? А вы еще не догадались? Разработать метод восстановления функций личности внутренними силами самой личности. Он дает некоторый первичный толчок, а дальше личность сама занимается реконструкцией своего «я». Интеллекта, воли и т.п. Конечно, кое-что полезное в этом есть. Что? Ну, например, следователь сделал кое-какие упущения, и ему потребовалось получить дополнительные сведения. Если больной — ученый, его можно время от времени использовать, восстанавливая некоторые участки интеллекта. Но в целом намерение Бородатого по меньшей мере несерьезно. Сейчас это модно — рассматривать отдельные учреждения такого рода, как наше, в качестве модели всего нашего общества. Больные, лишенные интеллектуальных и волевых функций, рассматриваются как модель рядовых граждан общества. И изыскиваются средства пробудить в них способность к сопротивлению, к обдуманным волевым действиям. Зачем? Чтобы затем перенести выводы, полученные на этой модели общества, на само общество. Но почему это несерьезно, спросил Ученик. Такие методы широко апробированы в науке. Насколько мне известно, и в области социологии... Несерьезно, сказал Учитель, ибо реальный рядовой гражданин этого общества не есть существо, лишенное личностных функций или даже ограниченное в этом отношении. Скорее наоборот. В обществе в целом нет жертв или, что то же самое, все жертвы. А у нас здесь... В общем, мы суть лишь частичка сложного механизма, выполняющего лишь одну из функций общества, а не некое автономное целое, содержащее в себе все качества целого. Рука, например, не может быть моделью всего организма человека, обладающего рукой. Моделью организма может быть лишь целостная клеточка организма. Моделью нашего общества может служить наше учреждение как совокупность сотрудников. Но наши больные, рукописи, картины, сооружения и т.п. должны быть при этом исключены из внимания, ибо это — наш материал дела, а не наша социальная организация. Не так ли? Когда разделаетесь с «Затеей»,я вам дам почитать довольно любопытную книгу на эту тему.

ОГБ знали о КГ все и не знали о нем ничего. Но не спешите в этом усматривать пример для диалектики. Дело просто в том, что каждый шаг членов КГ так или иначе отражался в гигантском механизме ОГБ, но в различных ее частях. И сведения о КГ двигались в этом механизме по свойственным ему законам,— петляя, задерживаясь и откладываясь в архивах, уничтожаясь, сталкиваясь с противоположными сведениями, погружаясь в трясину слухов, сплетен, вымыслов, фальшивок, анонимок. Достаточно сказать, например, что магнитофонная запись учредительного заседания КГ так и осталась нерасшифрованной и непроанализированной, а папку с несколькими сотнями сообщений агентов ОГБ обнаружили лишь после того, как дело с КГ вообще закончилось, и все относящиеся к нему документы сдали в архив.

Прежде чем обрести характер единого знания, разрозненные сведения преображались до неузнаваемости. Затем им предстояло подняться на оценочный уровень, лишь после которого они приобретали характер информации о событиях, требующих высокой реакции и серьезного решения. А механизм принятия решения — это снова брожение, тление, согласование, утрясание. На все это нужно время. И силы. В недрах ОГБ для этого должна была еще сложиться особая подсистема, в десятки раз превосходящая по численности сам КГ. А это... Короче говоря, члены КГ, чувствуя на себе постоянное внимание ОГБ, догадывались о неких скрытых процессах в механизме ОГБ, благодаря которым они имели запас времени. Плюс международная ситуация. Она, конечно, не могла предотвратить неминуемый разгром КГ, но могла оттянуть момент его приближения. А за это время можно приобрести мировую известность и порядком «наломать дров». А известность была совершенно необходима по самой технике существования оппозиции в условиях Страны. Если та или иная оппозиционная личность или группа не придерживалась правил этой техники, они погибали немедленно. В этот период главной целью всякой оппозиции было не столько осуществление каких-то реформ /на это никто не рассчитывал/, а обозначение себя в качестве оппозиции, обнаружение себя для общества. И потому стремление добиться известности было бы ошибочно относить только за счет тщеславия оппозиционеров. Не исключено, конечно, что многие шли в оппозицию из тщеславия /поскольку оппозиция приносила известность/. Но не в этом ее социальная суть. Суть ее, подчеркиваю, заключалась в обнаружении самого факта своего существования на любом материале. Естественно, выбирался наиболее подходящий материал,— обстоятельство, дававшее трусливому обывателю сознание своего морального превосходства над тщеславными ловкачами, дельцами и т.д.