В преддверии рая

ЗАТЕЯ

— Скажите,— спросил Ученик Бородатого,— в какой мере можно доверять тому, что они пишут? Что тут есть правда, что — творческий, если можно так выразиться, вымысел?

— Это установить невозможно до тех пор,— сказал Бородатый,— пока мы не получим базу для проверки, т.е. пока не индивидуализируем больных и не установим точно обстоятельства их прошлой жизни.

— А можно ли получить такую базу?

— Судя по всему — нет. Индивидуальность человека неповторима. Это значит, что, утратив ее, мы уже не сможем ее восстановить. Можно лишь подобрать новую имитацию личности под некоторую данную индивидуальность. Или — найти некоторую известную реальную судьбу, более или менее подходящую под то, что пишут о себе больные в состоянии квазииндивидуализации. Но суть проблемы не в этом...

Наконец-то я привел в порядок наши склады, говорит Художник. Отличная, можно сказать, выставка получилась. Заходи, кое-что поучительное для себя извлечешь. Что, например? Ну, например, увидишь воочию эволюцию нашего руководства в области искусства. Первоначально у нас лупили за малейшие отклонения от соцреализма как в техническом, так и в содержательном плане. Постепенно ограничения ослабевали. И сейчас мы отстаем от Запада всего на сорок лет. Это уже пустяки. Зато по другой линии у нас имел место явный прогресс. Сначала лупили даже очевидные бездарности, если они отклонялись от установленных норм. Потом стали лупить лишь способных. С годами требования к способностям повышались. Чтобы быть избитым, надо было быть уже не просто способным, но очень способным, талантливым, ярко талантливым, выдающимся талантом. Сейчас к нам стали попадать такие произведения, что пальчики оближешь. Где их творцы? Ну, это не по моей части. Спроси у Лысого. Или у твоего покровителя Бородатого. Откуда мне известно это? А ты думаешь, тут можно что-то сохранить в тайне? Хочешь, я тебе скажу, на кого ты сейчас работаешь? На какую тему материалы собираешь, сколько за это получишь? Не пугайся! Лучший способ сохранить что-то в тайне — разболтать это всем. Не ты первый, не ты последний. В общем, заходи. Пока!

Отец Друга лежал одетый на тахте, основательно подвыпивший. Под глазом у него мощный фонарь. Хотя он и пьяница, но не дурак. Говорить с ним интересно. Этот ваш изм, говорит он, не открывая глаз и не вынимая потухшую сигарету изо рта, явное г...о. Почему же наш, возражаю я. Скорее ваш. Это вы его строили, а не мы. А нам расхлебываться за вас приходится. Какая разница, говорит он. Пусть наш. Все равно же г...о. Но мы его не строили. Как так, говорит Друг. Значит, дедушка и бабушка виноваты. И они не строили, говорит Отец. А кто же его строил, спрашиваю я. Никто, говорит он. Сам построился. Такую дрянь и строить не надо, сама вырастет. Этого вам не понять. Не всегда же так было, говорю я. В войну, болтают люди, было лучше. Вера, подъем... Вы, ребята, грамотные, говорит он. Возьмите и посчитайте сами... Ну, к примеру, так. Разбейте армию на три уровня: низший, средний и высший. Посчитайте процент убитых, раненых, награжденных. Посмотрите, как это все преподносилось. Полководец А взял город В! Войска С освободили Д! И это, скажу я вам, не просто литературная форма, а суть дела. А теперь? Чьи рожи кажут по телевизору? Включите-ка! Голову даю на отсечение, какая-нибудь высшая дрянь кривляется. Кому памятники при жизни ставят?! Перегибаешь, говорит Друг. Трудящихся тоже показывают. Показывают, говорит Отец. А кого? Зачем? Хвалить и превозносить наше г...о и наших вождей. «Простой» человек у нас в почете!! Ищите дураков! Холуй у нас в почете. А как же иначе, говорит Друг. Всех вождями не сделаешь. А я разве спорю, говорит Отец. Я и говорю, нельзя иначе. Только все равно г...о! Хочешь человеком быть — лезь в директора, иначе ты — вошь. А полезешь в директора — станешь крысой. Вот вам задачка! Решайте! А где же выход, спрашиваю я. Это что еще за слово такое «выход», спрашивает он. Интеллигентские выдумки. Смешно! А меня милиционер за интеллигента принял. И влепил, как видите. Ни за что, ни про что. Просто так, для тренировки, надо полагать. На работу напишут, говорю я. Не напишут, говорит он. Раз по морде получил, не напишут. У них, брат, своя этика.

Потом мы выскребли медяки, Друг сбегал за бутылкой самой дешевой бурды, половину выпил Отец, остальное — мы. Потом мы позвонили Ей.

Началось это в конце войны. Я был уже майором и командовал полком. Разумеется, был членом партии. Имел с десяток орденов. Готовился в ближайшее время стать подполковником. Был представлен к званию Героя. Большинство орденов я получил ни за что. К званию Героя был отобран тщательнейшим образом: пролетарское происхождение, прошел путь от командира взвода до командира полка, три ранения, десять орденов, член партии... Но совесть моя была чиста. На войне я с самого начала. Три раза ранен, один раз — тяжело. Дважды выводил людей из окружения. Меня ничуть не беспокоило, что я не получал никаких наград за свои фактические подвиги со смертельным риском, зато получал награды бог знает за что потом. Причем, чем выше я поднимался по служебной лестнице и чем безопаснее становилось мое положение, тем крупнее становились положенные /!!!/ мне награды. И вот теперь мне присвоят Героя, ибо я подхожу для этого по всем показателям.

Жил я тогда — лучше не придумаешь. Отличная еда. Каждый день выпивка. Чистое белье. Почет. Власть. Повседневный спектакль, в котором я играл заметную роль. Молод. Здоров. Самоуверен. Любовницы по выбору и в изобилии. В перспективе блистательное окончание войны, еще куча наград, повышения, академия Генерального Штаба, чин генерала впереди, крупные посты. Я об этом даже не мечтал, ибо это было очевидно всем и не вызывало сомнений. Обо мне писали в газетах. Сейчас мне страшно подумать, как я мог допустить себя до такой жизни.

Однажды я возвращался из штаба дивизии. Около железнодорожной станции пришлось задержаться,— дорогу перегородила странная колонна. Я вылез посмотреть. Молодые здоровые парни в полушубках и валенках, с автоматами и собаками конвоировали... полураздетых женщин! Среди конвоируемых были совсем молоденькие девушки, дети. Что это такое, спросил я у одного из конвоиров. Немецкие подстилки, ответил он, венерические. Колонну гнали к эшелону из товарных вагонов, опутанных колючей проволокой. Станция была оцеплена солдатами. Больше часу двигалась колонна. А я стоял и стоял, окаменев. Колонна уже прошла. Дорога освободилась. А я все не мог сдвинуться с места. Адъютант несколько раз напоминал мне, что пора. Наконец, я очнулся. Как же так, пробормотал я, ведь они же наши люди, они же не по своей вине. Стоит ли волноваться, сказал адъютант. Потаскухи, туда им и дорога! Шофер пробурчал что-то вроде «мы воюем, а они...». И я вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. Не могу объяснить, почему именно ощущение одинокости овладело мною. Но я точно помню, что это было действительно так.

Прибыв в полк, я первым делом написал письмо об увиденном мною Самому, не как Верховному Главнокомандующему, а как Вождю Партии. Замполиту и начальнику Особого отдела стало, конечно, известно об этом. Очевидно, от ординарца, адъютанта или от последней моей наложницы, которые все были /само собой разумеется/ осведомителями. Они пытались отговорить меня от этого шага. Но я стоял на своем. Скоро, придравшись к какому-то пустяку, меня сняли с полка, похерили представление к Герою, задержали присвоение звания полковника. Странно, я ничуть не переживал из-за этого. Наоборот, я почувствовал облегчение. Войну я довоевал командиром батальона. Довольно вяло. Безо всякого энтузиазма. И в первый же демобилизационный поток был уволен из армии. И только тут я вспомнил, что за всю войну почти ничем не помог своим родителям и младшим братьям и сестрам. И мне стало нестерпимо стыдно. Мерзавец, говорил я себе, ты жрал, пьянствовал, валандался с бабами, а самые близкие твои люди голодали и мерзли, и ты не послал им ни копейки. А ведь мог послать, и не мало! И я решил все накопившиеся на полевой книжке деньги отдать матери. Но увы, благими намерениями вымощена дорога в ад. Инерция прошлой жизни еще владела мною. Поворот к моему новому «я» еще только начинался. И почти все эти денежки я потом пропил с такими же демобилизованными горемыками, как я.

Я ждал, что меня посадят. Но меня не посадили. Учли боевые заслуги. Даже из партии не исключили. Да и письмо-то мое было написано в таком холуйском тоне, что... Впрочем, оно было написано. Сам факт его написания неоспоримо свидетельствовал о том, что во мне завелась червоточинка, как тогда выразился мой замполит.

Я наблюдаю нынешнюю молодежь, говорит Философ. Она равнодушна к тому, что интересует нас. Это нормально, говорит Математик. Интересы масс всегда сначала выражают одиночки. Но я думаю, что ты не совсем прав. Молодежь слушает «голоса», посмеивается над нашей идеологией и пропагандой. Создает свои неофициальные группы. Вот, например, что я услышал сегодня в автобусе. Разговаривали мальчишки. Один из них сказал, что в передаче по радио в течение часа упомянули имя Вождя восемьдесят раз, а в церкви за два часа имя Бога упомянули всего десять раз. Парень специально подсчитывал! А такое направление мыслей даром не проходит. И все-таки это не то, о чем говорим мы, сказал Философ. Это — параллельный процесс, исходящий из общего источника, но имеющий иную ориентацию. Но то, что называют выражением интересов масс, сказал Математик, в действительности есть лишь временное совпадение жизненных линий масс и «выразителей» их интересов и неявное соглашение о совместных действиях за свои интересы. Последние же совпадают лишь по видимости. Так, деятели нашей партии в революции стремились захватить власть лично для себя. Народ стремился к другому. Но по условиям времени революционеры могли добиться своих целей, только делая вид, будто они борются за интересы народа. А народ — только будучи возглавляем какой-то организацией. Тут было совпадение интересов. Например — желание изгнать помещиков и капиталистов. Но у революционеров оно означало желание занять их место, а у народа — желание улучшить свою жизнь. Эта схема слишком обесчеловечена, сказал Философ. Человеческие эмоции, взгляды, иллюзии и т.п. тоже, между прочим, факт истории. Конечно, сказал Математик. Но в нашей ситуации надо прежде всего сбросить всякие романтические, психологические и прочие «человеческие» оболочки, опутывающие суть нашей жизни, и с математической строгостью обнажить социальные механизмы общества, группировки, слои, их позиции и т.д. И возвращаясь к тому, с чего мы начали, я должен сказать, что и на отношения наши к молодежи и молодежи к нам надо посмотреть иначе...

Я прочитал это стихотворение Другу. Он сказал, что хорошо получилось. Сказал, что я буду поэтом, много денег заколачивать буду, в Америку съезжу, премию получу. А математику посоветовал забросить. Сейчас математиков — пруд пруди. Я попросил его никому нЬ говорить о моем новом увлечении.

Вы, конечно, догадываетесь, где вы находитесь, сказал Человечек, вручивший накануне доктору философии бумажку с номером телефона. Ваша диссертация произвела на нас впечатление, и потому мы хотим сделать вам предложение. Мы создаем комплексный центр по проблемам коммунистического воспитания. В нем уже создан идеологический отдел. Вам предлагается заведование сектором философии в этом отделе. Вот этот товарищ будет вашим заместителем. Он вас введет в курс дела.

Заместитель, такой же ничем не примечательный человечек, повел Доктора в идеологический корпус. Договоримся с самого начала, сказал он по дороге, я являюсь начальником исследовательской группы, и вы подчиняетесь мне. Формально вы — заведующий, а я — заместитель. Это для сотрудников и возможных посторонних. А на работе вы будете получать от меня инструкции и отчитываться о сделанном. Ясно, вы здесь будете получать зарплату заведующего сектором независимо от вашей теперешней зарплаты. Квартира в городе за вами сохраняется. В вашем распоряжении будет машина, два раза вы будете являться сюда в обязательном порядке. Вы здесь будете получать задания и подписывать документацию сектора. Сейчас я вас познакомлю с сотрудниками. С целями работы сектора вас ознакомит Старший Теоретик. Вы выслушаете его, продумаете свои соображения. И недели через две мы соберем небольшое совещание по поводу плана исследований на ближайший год. Потом вас проводят в отдел кадров, где вы оформите необходимую документацию. Проходите сюда! Вот здесь — рабочие кабинеты сотрудников. Это ваш кабинет. Это — зал заседаний. Это — кабинет заказа литературы. В нашем распоряжении все библиотеки Страны без всякой очереди и без ограничений. Это мой кабинет. Сюда сотрудникам вход воспрещен.

Сегодня я покажу вам нечто из ряда вон выходящее, говорит Бородатый. Фигура третьего ранга. Должен был перейти в фигуры второго ранга, но что-то сорвалось. Помните, может быть, в газетах писали об освобождении в связи с переходом на другую работу? Так это тот самый. Как он сюда попал? Это нам не дано знать. Но мне, кажется, удалось заставить его разговориться. Ну, начнем!

Всем ясно, что меня сделали козлом отпущения за всю эту глупую историю с мясом и маслом в области. Открыто об этом не объявили, но и без этого ясно, что к чему. Раз нужен виноватый, кто-то должен им быть. Не я, так другой. Когда меня провожали на пенсию, сам Вождь встретился со мной и имел задушевную беседу. Не мне тебя учить, сказал он, ты сам все понимаешь. Но в обиду мы тебя не дадим, не бойся. Пусть они там мелют что угодно, а мы будем хранить спокойствие. Главное — живи себе тихо, будто это совсем и не ты. А там... Как же,сказал я, ведь узнают же, мерзавцы! Не узнают, сказал он. Меня и то не всегда узнают, а уж на что как похож! Как-то раз решил я проверить и пошел просто так по улице. Охрана, конечно, переоделась и замаскировалась. Никагнита это называется. Понял? Иду, значит. Слышу — говорят: гляди, мол, рожа какая! Кого-то она мне напоминает. А другой отвечает: а ну их в п...., они все на одно рыло, не различишь. А тебя и подавно никто не узнает. Кто ты такой, чтобы тебя узнавали?!

Квартиру отобрали. Но дали другую, очень хорошую, из пяти комнат. Нам со старухой на двоих хватит. Зато дачу обещали оставить. И машину. И закрытый распределитель. Орденом наградили. Обидно, конечно, что на меня все свалили, хотя /честно-то говоря/ я был совсем ни при чем. Ну, да я не в претензии. Все равно я достиг потолка. Выше меня все равно не пустили бы. Собирались, это верно. Но для отвода глаз. У нас всегда так делают. А высоты я достиг, надо сказать, такой, о какой и мечтать не смел.

Обидно, конечно. Я еще поработать мог. И не такой уж я старый. Они там постарше меня. И не глупее их. Хорошо,еще ребят успел пристроить. Сын — посол. Конечно, страна вшивая. Но все-таки посол. Послужит — страну поболее дадут. Всему свое время. Зятя успел в Академию пропихнуть. Институт ему выбил. Под самый занавес, как говорится. Он, стервец, теперь скрывает, что мой зять. Ну, да это уж их дело. Что касается внуков, то жена категорически заявила: с ихними сраными пеленками возиться не стану, я им не кто-нибудь. Впрочем, они к нам появляются так редко, что их почти что и нет. Появляются, когда им крупные суммы денег «подзанять» надо или пустить в ход мои старые связи.

Квартиру мы выбрали в «генеральском» доме. Квартира удобная, тогда строили не то, что ныне. Потолки высокие. Ванна во весь рост. И метро рядом. Машиной мы не пользуемся. На шофера теперь тратиться дороговато, а сам я водить боюсь, хотя права имею. Мне их сделали за пару часов еще перед пенсией. Так что метро нам бывает иногда нужно. Дом когда-то строился действительно для генералов. Но потом многие генералы повысились в должностях и съехали, многие разменялись, разъехались с детьми. Так что теперь в доме живет сборная солянка. Подо мной этажом ниже живет академик, тоже уволенный на пенсию за что-то. Первый раз в жизни вижу, чтобы академик был на пенсии. Странно. Ну и времена пошли! Все перед Западом выслуживаемся. Тьфу, противно даже думать об этом!! Прямо надо мною этажом выше генерал живет. Настоящий. Еще с тех пор. Правда, ему две квартиры в одну объединили. Но это ни к чему уж, излишества. На двоих и пяти комнат хватило бы. Тем более он тоже, как и мы, на пенсии. Академик говорит, что Генерала уволили на пенсию за выдающуюся тупость и грубость. Но Академик сам в таких вопросах дурак, хотя и начитан. Генералам положено быть такими. Воля! Жена говорит, что Генерала уволили за беспробудное пьянство. Но жена тоже дура, поскольку непьющих генералов в природе вообще не бывает. Генералам без этого никак нельзя. А я так считаю, что Генерала уволили за то /слух такой был/, что он матом пульнул нового министра вооруженных сил, которого вытащил сам Вождь на этот пост. Ходил и другой слух, будто в свое время Генерал уволил Вождя из армии. Вождь хотел тогда остаться в армии, он тогда стал генерал-майором. А Генерал тогда там округом командовал. И на рапорте Вождя написал «Отказать!». И еще приписал что-то нелестное для Вождя.

С Академиком и Генералом я обычно гуляю по проспекту Вождя-Основателя. Гуляю-то я то с одним, то с другим. Втроем мы собираемся в исключительных случаях, поскольку Академик презирает Генерала и считает, что все наши мерзости идут от таких вот держиморд, а Генерал презирает Академика и считает, что все наши послабления идут от таких вот гнилых интеллигентишек. Ко мне оба они относятся с почтением, и каждый стремится склонить на свою сторону. А я твердо держу генеральную линию и не впадаю ни в какие уклоны. Все-таки многолетний опыт партийного руководства не прошел даром.

Иногда я люблю гулять один. Иду себе не спеша. Кругом людишки бегут, суетятся. Особенно молодые. В разных заграничных штучках-дрючках. С волосами. В бороде. А я иду себе и посмеиваюсь. Я-то знаю цену всему этому. Меня видом не обманешь. Я думаю, знали бы вы, кто этот тихий, добрый на вид, благообразный старичок! Да, было времечко, было, этого у нас не отнимешь. И плевать нам было на все эти ваши штучки-дрючки. И кому вы этим видом своим мозги заси... Тьфу, прости господи! С кем поведешься, того и наберешься. Чуть было не выразился по-генеральски. В общем, кому вы этим своим видом мозги засоряете?! Нам что ли? Так мы вас всех насквозь видим! Вот ты, с бородой! Ишь, корчит из себя свободолюбивую персону! А ведь холуй-холуем. Ну а ты, что ты-то изображаешь недотрогу?! Видали мы таких десятками. Да и похлеще еще. А как вы, уважаемые новые поколения, одетые и стриженые /или раздетые и нестриженые/ по последней моде, дома живете? Что кушать изволите? Как на хлеб с маслом зарабатываете? Вот то-то и оно! От меня это вы не скроете. Я-то все знаю.

Мне спешить некуда. Я своего достиг. И смешно мне глядеть, как все вокруг бегут куда-то, торопятся, нервничают, взгляды всякие бросают. И выражаются. А я иду себе потихоньку. И мысли журчат в моей голове. Нежатся. Неторопливо переваливаются с боку на бок. Лениво потягиваются. А что им еще остается делать? Заслужили свое, и баста. Эх вы, думаю, модники вы мои, торопыги, попрыгунчики бородатенькие, красоточки вы мои костлявенькие! Знали бы вы, что на одни только денежки, незыблемо лежащие на моих сберкнижечках, я мог бы закупить все заграничные штучки-дрючки на этом проспекте! А, каково! Но я помалкиваю.Мне вовсе ни к чему, чтобы вы узнали об этом. Не та теперь эпоха.

А они там чудаки все-таки. Думают, наказали меня, убрав на пенсию. А я свое место знаю. И меру свою знаю. Я даже рад, что теперь не у дел. Только теперь я получил возможность по-настоящему оценить то, чего я достиг в жизни, и насладиться этим. Только вот Генерал слишком громко сверху топает. И мебель двигает, грохочет. Зачем ему это? Жена говорит, что он со своей генеральшей собачится. Стульями в нее кидает. Надо будет намекнуть ему еще раз, чтобы чуть-чуть потише. Не один же он в доме живет. Как-никак, а мы ведь тоже люди. И собачка его прямо на лестнице гадит. Это безобразие.

В редакцию главного партийного журнала поступила статья старого члена партии, ныне персонального пенсионера. Статья имела мудреное название «О том, как быть и что делать, чтобы избежать и достичь». Статьи такого рода поступали в редакцию регулярно и в большом количестве. Обычно их сразу же выбрасывали в мусорную корзину, младшие редакторы сочиняли, не читая статей, обтекаемые письма авторам, не оскорбляющие их личного достоинства здоровых пенсионеров-бездельников и, вместе с тем, пресекающие их литературное рвение. Часть авторов на этом не успокаивалась и строчила жалобы в ВСП. Оттуда жалобы спускались в редакцию журнала с предложением разобраться. Младшие редакторы опять писали ответы авторам, которые /ответы/ подписывались уже старшими редакторами, и объяснительные записки в ВСП. Некоторых авторов и это не удовлетворяло, и они снова писали жалобы в ВСП. И так продолжалось до тех пор, пока ответ автору не подписывал сам главный редактор журнала. После этого автор замолкал. Никто не знает, то ли его убивал авторитет редактора, то ли к нему применяли иные меры. Все это было обычным элементом редакционной будничной жизни. Но на сей раз, начав от нечего делать читать статью «О том, как...», редактор был потрясен разумностью соображений автора. На свой страх и риск он написал автору обнадеживающее письмо и доложил начальству, что этот материал заслуживает серьезного внимания. Через несколько дней обрадованный автор сам принес в редакцию объемистый труд того же названия. Заведующий отделом писем обозвал редактора болваном, как того тот и заслуживал, и велел в две недели разделаться с этой вшивой историей и отшить Автора-Члена. Редактор-Болван, захватив рукопись Автора-Члена, уехал на две недели в один из домов отдыха ВСП. Первые три дня Болван беспробудно пьянствовал. На четвертый день завел тяжелый флирт сначала с посудомойкой в местной столовой, затем — с сотрудницей какого-то райкома партии. Удовлетворив полностью свои материальные и духовные запросы, Болван на десятый день вспомнил о рукописи и, запершись в номере, чтобы не мешали собутыльники и обнаглевшие бабы, приступил к ее изучению.

Ну вот, сказала Она, я больше не невеста. Но не думай, что из-за тебя. Просто мой жених переориентировался на более выгодную партию. Родители наши перессорились. Тридцатилетняя дружба лопнула, как мыльный пузырь. И мне запрещено встречаться с Женихом. Вот и все.

Весь вечер она говорила странные и жуткие местами вещи. В моей голове образовалась фантастическая путаница, сквозь которую просвечивала черная ясность. Другого выражения для этого состояния я не нашел. У нас, говорила Она, ничто хорошее не имеет глубоких корней. Самые лучшие наши качества, чувства, привязанности вообще не имеют корней. Те, что похуже, цепляются малюсенькими корешками за самую поверхность. Глубокие корни имеет лишь мразь. Вот, смотри! Он ведь любил меня. И сейчас любит, я знаю. А чуть посветило что-то более заманчивое, и любви как не бывало. Мы бабушку недавно схоронили. Ты сам знаешь, какие бабушки теперь пошли. Но наша была хорошая. И мы ее в общем и целом любили. Свезли ее в крематорий и на другой же день очистили квартиру от всяческих следов ее пребывания в этой жизни. И почти не вспоминаем ее. А дружба? Ты знаешь, кто настучал в комитет о моих «делишках»? Лучшая подруга, теперь я это точно знаю.

Я признался, что многое из того, о чем она говорила, я слышал впервые. Вернее, кое-что слышал и читал, но не придавал значения. Думал, что люди с жиру бесятся. Она сказала, что мне повезло. Или, скорее, не повезло. Я чудом оказался в стороне от современного хода жизни. Меня не совратили образованные гнусные интеллигенты, демонстрируя на мне свою передовитость, раскованность и прочие модные добродетели. У меня случайно оказалась хорошая работящая семья. А официальное общество относилось ко мне хорошо, ибо я был послушный мальчик и отличный ученик. Теперь мне предстоит познать реальную жизнь. И она — первая волна житейской помойки, хлынувшей на меня. Держись!

Что бы ни было в прошлом, сказал я, и что бы ни произошло в будущем, всегда можешь рассчитывать на меня. Это честно. Я тебе верю, сказала Она, именно поэтому я не могу с тобой, как с ним. Мне ничего не надо, сказал я. Просто будь. Мне этого достаточно.

Годы после демобилизации были самыми трудными в моей жизни. Я разгружал вагоны с картошкой и дровами, спекулировал хлебными карточками, копал землю, был инженером в артели инвалидов и даже учителем в школе. Сначала — физкультура и военное дело. Потом обнаглел и взялся за логику и психологию. Впрочем, последнее было легче всего, так как это была сплошная галиматья, которую никто не принимал всерьез. Но мой вклад в семейныый бюджет был все равно ничтожен, так как большую часть моих доходов мне приходилось пропивать. Почему? Очень просто. Разгружали мы, например, картошку. Работодатель вместо одного выгона записывал три. Значит, часть денег ему. Потом его надо было поить. Бригадир требовал того же, иначе не попадешь в бригаду. Так что хочешь-не хочешь, а пей. К тому же всеобщее состояние в это время было такое, что пьянство было единственным выходом из положения. В школу я пошел работать отчасти для того, чтобы избавиться от этого кошмара, и взяться за ум. Устроил меня старый знакомый, бывший фронтовик, работавший тогда директором школы. Но и тут я попал в болото вранья, подлогов, блата. Только более хитрое и утонченное. Что вытворял мой знакомый, стыдно вспомнить, и меня он взял сначала в помощники, а потом начал дело клонить к тому, чтобы спрятаться за мою спину. Мне случайно повезло. Прибыла какая-то комиссия из министерства, и меня отчислили из школы. Разоблачения, которые произошли там потом, меня уже не коснулись. Наконец, я устроился старшим инженером /!/ в артель, делающую замки для чемоданов и дамских сумочек. Артель мизерная. Но вскоре я убедился, что у нее есть вторая,весьма серьезная жизнь. Некоторое время я сопротивлялся. Но незаметно втянулся. Женился и зажил, как все. Но счастье было недолговечно. Жена уже через несколько месяцев наставила мне рога. Ребенка иметь не захотела. Мы, конечно, развелись. Я опять вернулся к родителям, в тесную комнатушку /четырнадцать квадратных метров/, где без меня жило восемь /! / человек. Из артели я ушел. Руководство артели через полгода засудили. Меня оставили в покое: спас мой иконостас из орденов. В это время я встретил своего бывшего замполита /по батальону/. Он уговорил меня поступить в университет. Поступил без всякого труда, так как отметки мне поставили, даже не спрашивая.

По Стране давно уже ходили слухи о странном исчезновении людей. Но власти даже не считали нужным опровергать их. Если западные журналисты упоминали конкретное имя, им предлагали обратиться к родственникам и сослуживцам упомянутых лиц, в МВД, в суд и т.п., в общем — действовать на законных основаниях. И слухи глохли сами собой, как и возникали. Однажды, когда исчез видный ученый, член-корреспондент ОАН, крупный специалист в области социальной психологии, на Западе подняли шум. Но газеты опубликовали протест ученого, а Агентство Печати созвало пресс-конференцию и предъявило заявление ученого на официальном бланке руководимого им института, скрепленное его подписью. Журналистам предложили произвести экспертизу подлинности подписи, что и было сделано. Тогда журналисты потребовали личного свидания с ученым. В ответ газеты опубликовали отказ ученого от встречи. И снова был предъявлен документ с подписью.

Наконец, на Западе наступило охлаждение к слухам о странной изоляции граждан в Стране. Поскольку изоляция такого рода казалась бессмысленной, западные обыватели ударились в другую крайность: сочли слухи такого рода враньем и признали, что у них дела обстоят хуже, чем в Стране. Негров обижают. Арабов обижают. Индейцев обижают. Карапуасы вымирают. Эти умонастроения умело использовало руководство Страны, выпустив за границу с десяток настоящих психов /мол, сами и лечите их, коли заступаетесь!/ и одного нормального видного религиозного деятеля, которому перед отлетом незаметно сделали какой-то укол. Через неделю деятель устроил дебош в Париже в гостинице, так что в результате даже члены комитета, многие годы добивавшиеся освобождения деятеля, вынуждены были ходатайствовать об изоляции его от общества. Известные куплетисты-юмористы, выступая по телевидению в программе «Голубой огонек», спели песенку, в которой предложили во всех случаях, когда на Западе сочтут изоляцию наших психов несправедливой, выдавать этих психов заинтересованным государствам с обязательством оказать нужное лечение. Эффект был потрясающий. Один выдающийся государственный деятель Запада, которого никак нельзя было заподозрить в симпатиях к Стране, потребовал прекратить кампанию клеветы против Страны, утверждая, что эта кампания вредит разрядке напряженности /так стали называть натянутые международные отношения на грани крупных потрясений/, Министр Иностранных Дел Страны внес предложение в Совет Безопасности запретить передачи радиостанций Запада /«голосов»/ на языке Страны. Мировая прогрессивная общественность поддержала справедливое требование Страны. «Голоса», правда запретить не удалось. Но передачи их скоро стало трудно отличить от внутренних передач самой Страны.

А между тем в закрытых учреждениях Страны уже накопился огромный человеческий материал, который нуждался в обработке и употреблении. Обнаружилась возможность увеличить поставки этого материала и сделать их систематическими без всякого ущерба для хозяйственной жизни и престижа Страны.

Образцовый сознаторий создали в очаровательном месте недалеко от захолустного районного городка. Вскоре это место запакостили так, что оно стало похоже на зону отдыха трудящихся в «Зеленом поясе» вокруг Столицы. Битые бутылки, консервные банки, молочные пакеты, битый кирпич, гнилые доски, кучи строительного мусора стали обычным непреходящим явлением. Канализацию спустили в речку, и в ней стало опасно купаться. Выше по течению построили химическую лабораторию, и речку на несколько километров огородили колючей проволокой, а затем спрятали совсем в подземную бетонную трубу. Живописное озерко почему-то засыпали. На этом месте устроили сначала футбольное поле, потом вырыли пруд. Но купаться в нем запретили, поскольку дно оказалось настолько вязким, что несколько детей утонуло у самого берега. Наконец воду из пруда откачали и в яме заложили фундамент для нового высотного корпуса сознатория. Лучшие участки с лесом и озерами отделило себе начальство сознатория под свои личные особняки и начальству городка под дачи. Эти участки огородили заборами с колючей проволокой. По проволоке пустили ток. Вдоль заборов пустили злых собак.

Жизнь городка в связи с сознаторием преобразилась. Сначала многие молодые люди нашли там себе интересную работу и времяпровождение. За ними потянулись пожилые. Все учреждения городка переориентировали свою деятельность на интересы сознатория. И последний поглотил городок, сделав его своим подсобным хозяйством и местом жительства своих сотрудников.

Первоначально сознаторий был рассчитан лишь на десять тысяч исправляемых. Но благодаря почину коллектива сотрудников в нем удалось разместить в пять раз больше. Совместно с жителями городка образовался значительный резерв рабочей силы. К счастью, к этому времени закончили строительство комбината по обработке радиоактивных руд неподалеку от городка. Комбинат соединили с сознаторием железнодорожной веткой. Задолго до запланированного срока труженики района рапортовали родному ВСП и лично Вождю о том, что комбинат вступил в строй и выдал первую продукцию в мирных целях. Многих строителей комбината и сознатория и руководителей района наградили орденами и медалями. Сознаторию присвоили имя Вождя-Основателя, комбинату присвоили имя ВождяЗавершителя, а городок переименовали в Вождеград в честь здравствующего ВождяОкончателя.

О жизни сознатория много писали, показывали по телевидению, выпускали специальные фильмы. И изображали ее так, что... В общем, вот вам почти что коммунизм, если не полный, настоящий коммунизм. А на самом деле прошло не более года со дня пуска комбината, как сознаторий выродился в обычный захолустно-промышленный городишко. Он еще оставался закрытой зоной для посторонних /особенно для иностранцев/. Но не по той причине, что здесь когда-то размещался сознаторий, а из-за секретности комбината. Секретность же его заключалась не в характере выпускаемой продукции /это было уже общеизвестно/, а в степени вредности условий труда и в образе жизни населения. Здесь коммунизм достиг своих вершин, и показывать его посторонним было категорически запрещено. Вовне распространяли слухи об изобилии в Вождеграде. Некоторые кретины - добровольцы клевали на эту удочку и исчезали. Большинство же ехидно усмехалось. Прогрессивно настроенным иностранцам показывали под видом Вождеграда специально построенный городок, населенный сплошь сотрудниками ОГБ. И эти «наши» иностранцы захлебывались от восторга и в один голос вопили о том, что эксперимент с сознаториями удался. И требовали завести нечто подобное у себя дома.

Я предпочитаю гулять с Академиком, а не с Генералом. Генерал хам, матершинник. Ко всем обращается на «ты», хотя не терпит, когда к нему обращаются так же. Он в жизни не прочитал ни одной книжки. Стоит заговорить с ним на какую-нибудь тему, как он обрывает тебя: ты, мол, мне мозги не засирай, говори прямо без этой ..йни-муйни. Конечно, книжки ему ни к чему. У него жизненный опыт. Но иногда хочется поговорить, а с ним это не получается. Далее, у Генерала «собачка». Собачка эта размером с африканского льва. И зачем только таких разводят? Ничего в ней, кроме размеров, нет. Ни ума, ни игривости. Даже на задних лапах стоять не может. А палку бросишь — даже глазом не поведет. Ленится. Академик говорит, что эту породу у нас специально вывели для престижа. Западу нос утерли. Переплюнули ихних сенбернаров и ньюфаундлендов. А главное — с такой собакой сразу видно, кто ее хозяин. Она — как погоны генеральские и ордена. Сразу видно. Чтобы такую собаку держать, площадь нужна, специальная кормежка, уход как за балериной. Это со всякими волосатыми козявками пыль в глаза пускать можно. В министерстве стройматериалов, например, вахтер имел точно такого же пуделя, как у министра. А такую псину даже генерал-лейтенант еще не может себе позволить. Выходит наш Генерал со своей такой «собачкой» на проспект, и уж никто ничего не видит, кроме этой тупой твари. «Собачка» спокойно рассекает людской поток. Генерал, занимающий своим мощным пузом три четверти тротуара, прет за ней. А ты вынужден приспосабливаться где-то сбоку, как будто ты не тот самый, а просто так, какой-нибудь. И наконец, у Генерала убеждения сохранились нетронутыми еще с тех времен. Убеждения-то, конечно, правильные. Но нельзя же так прямолинейно. Чуть что, Генерал орет на весь проспект: сажать, к стенке ставить, дать по мозгам, заткнуть глотку! Прохожие усмехаются, оглядываются. Того гляди узнают. Неприятности могут быть.

Избежать прогулок с Генералом я не могу, поскольку он живет надо мной и в любое время может устроить такой топот, что с квартиры сбежишь. Он так прямо и сказал мне, когда я однажды возразил ему что-то, что устроит такой топот, что на край света сбежишь. И что ему ничего за это не будет. Я залепетал что-то об обмене, а он только посмеялся. Я, говорит, сделаю так, что никто не поедет сюда ни за какие деньги. Или, говорит, добьюсь, и тебя выселят подальше на окраину. Вождю пожалуешься? Ха-ха! Жалуйся! Я, мол, срать на него хотел! тоже мне маршал нашелся! Маршал, а близко к фронту на тыщу километров не подъезжал! Пулемет от зажигалки отличить не может!! Ха-ха! А не то, говорит, я тебе и кое-что похуже устрою. Кран, к примеру, забуду на кухне или в ванной на ночь закрыть. Мне что, подберут бабы воду с кафельного пола, и все. А у тебя штукатурка с потолков обвалится. Знаешь, во что ремонт обойдется? То-то! За счет жэка? Ха-ха-ха! Да тебе десять лет делать будут. На поллитровки сдерут еще больше. А ты скупердяй, я знаю. Вы все там скупердяи!

Вот и толкуй с ним после этого! Выход один: ответить на удар ударом. Ладно, говорю я, в таком случае можете не рассчитывать на строительные материалы для новой дачи. Удар попадает в цель. Генерал начинает заискивающе хихикать: мол, он пошутил. Знаем мы эти солдатские шуточки! С такими самодурами можно иметь дело только с позиции силы.

Зато Академик у меня в руках: я сам могу устроить ему топот и потоп. Академик для меня — мелочь. Хотя тут тоже нужна осторожность. Вдруг донос напишет! Они, ученые, в этих делах мастера.

Хотите анекдот, говорит Друг. Наше правительство обратилось к американцам с просьбой дать совет, как быстрее поднять нашу экономику. Те ответили: надо расстрелять всех членов ВСП и выкрасить Дворец Партии в синий цвет. Почему же в синий, спросил я. Друг и Она покатились со смеху. Все удивляются, почему именно в синий цвет, сказал Друг, и никто не удивляется первому совету - расстрелять членов ВСП. Ты достукаешься с такими анекдотами, сказал я. Если не настукают, не достукаюсь, сказал Друг и опять захохотал, довольный своей шуткой.

Мы заговорили об ОГБ. Друг явно выпендривался перед Ней, демонстрируя свою осведомленность и смелость. Впрочем, сказал он, это все не женское дело. Неужели, сказала Она. А по статистике больше половины арестованных-женщины. А сколько девочек забрали и уничтожили незаметно?! Не горюй, сказал Друг, мы тебя в обиду не дадим.

С вами не проделали процедуры, которые здесь проделывают со всеми поступающими, сказал Старший Теоректик. Это по моей просьбе.Я хочу сделать вам предложение о деле, в котором мне нужен здоровый интеллект и общая критическая направленность личности. Делайте, сказал его собеседник, остриженный наголо и одетый в оранжевого цвета балахон. Я буду последовательно излагать вам основные принципы марксистского учения в том виде, как оно принято в Стране, сказал Теоретик. Я буду выступать в роли идеолога, заинтересованного в наиболее разумной форме нашей /марксистской/ идеологии. Вы будете выступать в роли ученого, заинтересованного в беспристрастной истине и ясности суждений. Я знаком с вашими сочинениями, и потому вы здесь. Что поделаешь, не вы, так кто-то другой сидел бы здесь. Мне дано указание на это свыше. Я вас ни в чем не виню, сказал Собеседник. Какова цель такой дискуссии? Моя цель вам останется неизвестной, сказал Теоретик. Ваша цель — критика нашей идеологии. Почему выбрали оппонентом ученого, а не представителя религии или других идеологических учений, спросил Собеседник. Потому что наша идеология претендует на то, чтобы быть наукой, опираться на данные науки, освещать науке путь. Чем вы объясняете эти претензии, спросил Собеседник. Духом времени, сказал Теоретик. Ролью науки и техники в наше время. Высокой образованностью населения. Исторической традицией. На Западе те же обстоятельства имеют место, но это не мешает процветанию религии, сказал Собеседник. Дело не только в этом, сказал Теоретик. Упомянутые обстоятельства дают такой эффект в условиях нашего социального строя. Мы правим не от имени Бога, а от имени законов Науки. Я принимаю ваше предложение, сказал Собеседник. Что будет со мной, когда закончится наш диалог? Не знаю, сказал Теоретик. Мое положение здесь мало чем отличается от вашего. Так почему же вы делаете это дело, спросил Собеседник. Представьте себе, это — мое призвание, сказал Теоретик.

Мне с вами надо поговорить по важному вопросу, сказал Учитель. Хотя вы еще в комсомольском возрасте, вам уже сейчас надо подумать о вступлении в партию до истечения комсомольского возраста. Мы обсуждали вашу кандидатуру в парткоме и пришли к выводу, что вы заслуживаете. Так что будем вас готовить. Вам следует начать более активно вести себя на собраниях. В перевыборную кампанию вас надо будет избрать для начала в комитет комсомола отдела. Проявите себя на выборной работе. Рекомендацию я вам дам. Другую, я полагаю, вам может дать Бородатый. Вы же с ним контактируете постоянно. А комсомольская организация вас рекомендует, это вне сомнения. А теперь о деле. Нам поручено подготовить справку для дирекции...

Ученик с тоской слушал разглагольствования Учителя. Надо как-то выкручиваться, думал он. Тут каждый стремится навалить на тебя какую-нибудь скучную трудоемкую работу, привлечь, вовлечь, завлечь, поручить, попросить, заставить... Нет, так не пойдет. Так можно погибнуть под грузом пустяков. Надо научиться каждое дело делать так, чтобы казалось, что ты трудишься в поте лица и преуспеваешь, а чтобы на самом деле ты делал самый примитивный минимум. Когда тут сотрудники отчитываются, то послушать их, они горы ворочают. А в действительности они занимаются чем угодно, только не делом. Надо работать не для дела, а для отчета о деле. А эффект дела и эффект отчета — разные вещи. Надо пробиваться к эффекту отчета! Насчет партийности это неплохо. Потом легче будет на защиту диссертации выйти. А после защиты... Надо закругляться с халтурой для Зама. Это существенней той дребедени, о которой тут бормочет Учитель. Зачем это им нужно? Все равно наши данные о соотношении тематик текстов не показательны, ибо у нас уже отобранные, а не первичные и случайно собранные материалы.

Кстати, у нас организуется методологический семинар специально по изучению речи Вождя на..., сказал Учитель. Я бы советовал вам посещать его. Для будущего коммуниста... Вы и сейчас коммунист по убеждениям, я имею в виду партийность...