В преддверии рая

ИЗ РАССКАЗОВ КРЫСЫ

Недавно я вышел на пенсию. И нисколько об этом не жалею. Пенсия у меня хорошая, академическая,— спасибо родной Партии и родному Правительству: у нас заслуженные люди получают по заслугам. К тому же я имею право подрабатывать, так что теперь получаю чуть-чуть меньше, чем раньше. Раньше, хотя я имел два библиотечных дня, так что присутственных дней у меня было всего три в неделю, я все равно вынужден был постоянно торчать в институте. Там в оба надо было глядеть. Народ такой пошел, что чуть что — и чепе. Зазеваешься и, глядишь, какой-нибудь горлопан из молодых начинает вопить на лестничных площадках и даже с трибуны, за что, мол, я тут старшим научным сотрудником числюсь, за какие такие заслуги! Знал бы ты, диссидент несчастный, мои заслуги, так сразу бы заткнулся, сволочь недобитая! Ну, погодите, мы вам еше покажем!! В общем, не так-то легко было. Со стороны поглядеть — живут, мол, эти научные работники припеваючи. Живут, да не все. Был у нас один такой, гений. Так он действительно жил припеваючи. Почти каждый год книжку выдавал. И даже гонорары, негодяй эдакий, иногда требовал. Книга, говорил, неплановая. Сверхплановая. Тоже мне, ударник нашелся. А мы ему: если твоя паршивая книжонка неплановая, так и печатай ее где-нибудь в другом месте, где тебе за нее валюту отвалят. И что вы думаете?! Взял, подлец, да и напечатал. Скандал был. Я тогда комиссию по расследованию этого дела возглавлял. Чем кончилось? Ничем! Представьте себе, ничем. Ловкий народ теперь пошел. Крупного ученого из себя изобразил. Организовал всякие там отзывы на свои сочинения. Приглашения даже получил. Тут мы ему, конечно, отказали. Приглашения-то он и раньше получал — за границу, стервец, рвался. Они через меня тогда, эти приглашения, проходили. Я тогда Иностранным Отделом в институте заведовал. Если бы не я, наверняка уехал бы. Но я свое дело знал. За это я не одну благодарность получил. А ты горлопанишь— за какие заслуги?! Молод еше! Поживешь с мое, сам понимать кое-что научишься. Такие вот гении живут себе припеваючи. Они и книжечки печатают. И денежку получают. И гонорарчики требуют. И заграницу им подавай. Конечно, не скрою, есть такие, кто и книги печатают, и гонорары получают, и за границу ездиют. Но это — наши люди, проверенные, заслуженные, ответственные. Об этих я ничего плохого сказать не могу. Заслуженные!

Времени свободного у меня теперь полно. Не дома, конечно. Дома я занят, дел по горло. Телевизор. По магазинам бегать приходится. Дача к тому же. А вы сами понимаете, дача в наших условиях — верный путь к инфаркту. Содержать дачу — целая профессия и должность особая. Жильцы опять же. За ними глаз да глаз нужен. Вот у соседа по даче такой кошмарный случай произошел. Впрочем, об этом потом, в свободное время на работе. Время свободное есть, привычка писать на прежней работе в печенки въелась. А условия для писания тут совсем не те. О ком писать? О чем писать? Не о ком и не о чем. Никогда раньше не думал, что могут быть учреждения, в которых не на кого и не на что было бы написать нужную бумагу. Явно неправильное учреждение, и я об этом написал куда следует. Меня вызвали куда следует, поблагодарили, но попросили больше не писать. Мол, я свой долг перед родиной уже выполнил, вышел на заслуженный отдых. Так что, мол, должен помалкивать или, в крайнем случае, становиться обшественником-активистом в пределах своего дома и добровольным помощником милиции. Я переживал это целую неделю. Потом мне пришла в голову идея — описать свою жизнь. Тем более опыт литературный у меня есть богатый.

В институте меня прозвали Крысой. Откуда это прозвище пошло? Теперь все считают, что из-за карикатуры в стенгазете. В период разгула либерализма, когда институтом фактически заправляли всякого рода горлодеры вроде Гения, нарисовали в стенгазете на меня карикатуру: помойка сталинизма /из цитат, обломков бюстов, обрывков портретов и т.п. Сталина/, а наверху — облезлая крыса. Просто крыса. Но в институте все решили, что это — я /газета появилась после заседания дирекции, на котором я выступил против утверждения к печати книги Гения/. Даже директор так подумал, хотя я на крысу совсем непохож. Газету, конечно, сняли за оскорбление личности. А прозвище осталось. Сначала мне было обидно. Но однажды по телевизору была передача о крысах. Показывали, как крыса совала хвост в бутылку с маслом и облизывала его. Из этого ученые сделали совершенно правильный вывод, что крысы имеют высокоразвитый интеллект. После передачи в институте несколько дней смотрели на меня с уважением. Потом, мерзавцы, забыли. Ну, да я им потом за эту крысу показал! Книга-то Гения все-таки слетела!

Впрочем, насчет Гения я тут был не совсем прав. Он не был горлодером. Он был в стороне от всех, и эти левые горлодеры его тоже не любили. И ему от них доставалось даже больше, чем от «правых реакционеров» и «недобитых культистов». И книжку его сначала пропустили, чтобы не выглядеть реакционерами. Но на всякий случай кое-где доложили, что были выступления против /это имелось в виду мое выступление/. Там потребовали стенограмму заседания. Ну и решили с книгой повременить.

Меня в институте, я знаю, не любили, не только левые крикуны, но и свои. За что? Я всегда честно служил им. И не было случая, чтобы мои поступки, за которые меня осуждали и те и другие, так или иначе не оправдывались. И в институте в конце концов поступали так, как я считал нужным. Директор мне однажды сказал, что моя беда — я слишком обнажаю суть событий и опережаю свое время. Так ведь получилось и с Гением. В конце-то концов его разоблачили как врага. А сколько лет его покрывали все! А я это чувствовал с самого начала.

Но прозвище Крыса у меня появилось еще задолго до института. Я думаю, кто-то из молодых крикунов пронюхал это и принес в институт. Еще в детстве сверстники звали меня Крысенком. Но тогда в этом не было ничего обидного, так как другие ребята имели прозвища похуже: Жаба, Вошь, Хряк, Сопля и т.п. Потом в школе я дружил с одной девочкой. Как-то раз она завела нехорошие разговоры о колхозах, и я ее предупредил, что если она не прекратит это, я буду вынужден и т.п. Девочка обозвала меня почему-то Крысой. Разумеется, после этого я поставил вопрос о ее поведении на комсомольском собрании. Ее, конечно, исключили. И правильно сделали. Надо все-таки думать головой, а не... . В армии я дружил с одним парнем. Тяжело было, между прочим. А ты, уважаемый Гений, знаешь, что такое была армия в те годы? То-то! Ты-то, небось, в тепленькой квартирке сидел и пирожные кушал. А мы... В общем делились мы с этим парнем самыми сокровенными мыслями. И однажды он мне сказал, что он не думал, что я такая ... Крыса! А зря! Я же действовал ради его же блага.

По происхождению я из крестьян, не то что Гений. Он из буржуйской среды вышел, как теперь выяснилось. Об этом даже в газете напечатали. Наши органы большую работу проделали, чтобы раскопать это. А так этот подлец много лет числился как выходец из трудовой интеллигенции. Когда у нас собрание в институте было с обличением его, представитель Органов даже портрет его прадедушки показывал: генерал с крестами и бородой! Кто-то из крикунов вякнул, что такую форму тогда носили профессора университета, но его одернули, и он смолк. Потом большого труда стоило выявить этого крикуна. А я — из крестьян. Да еше из самых беднейших. И в колхоз мы вошли первыми. Отец председателем сразу стал. Говорили, что он развалил колхоз. Но это чистое вранье. Отец делал так, как велели свыше. А то, что жить стало трудно, так это везде. Эпоха такая была. Значит, надо было так. Отец утонул. Мать говорила, что спьяну. И мужики тоже так говорили. Но что с них взять? Деревня! Темнота! Следствие точно установило, что его утопили кулаки. На месте гибели отца поставили памятник. После войны он исчез куда-то /я ездил туда в отпуск/. Я написал куда следует. Виновных, конечно, разыскали и наказали. Но памятник восстановить «забыли». Какая бесхозяйственность! После смерти отца мы переехали в город. Не подыхать же в колхозе! Помог начальник из Органов. Он и маму устроил на работу. А я смог окончить среднюю школу — я был очень способный. Когда наши критиканы вопят, что у нас засилие посредственности, они грубо ошибаются. Вот он, мой аттестат за десятилетку, глядите! Ни одной троечки. А вы положите-ка свои!..

В школе, повторяю, я учился хорошо. Прилежно. Мать мне все время твердила, что я должен стараться, чтобы в люди выйти. Она мечтала, чтобы я инженером стал. Ах, если бы она дожила до тех пор, как я стал старшим научным сотрудником и кандидатом наук! Об этом тогда мы и мечтать не смели. Да мы и не знали даже, что существует такое название «кандидат наук». Я ездил в наши края уже будучи кандидатом. Очень хотелось мне, чтобы узнали там, чего я достиг, но, увы, времена изменились. От наших старых деревень ничего не осталось. Народ разбежался. Теперь там совхоз. Лесозаготовки. Новые люди. Никто нашу семью не знает и не помнит. К тому же из наших мест, оказывается, вышло десять докторов наук, пять генералов, один министр и даже один академик. Мне от этого стало грустно. Я зашел в редакцию местной газеты. Сказал им, что они недооценили идеологических работников. Подействовало. Дали заметку обо мне, но маленькую. Потом крикуны в институте заявили, что я занимаюсь саморекламой. И директор пожурил за нескромность. Но я устроил директору статью в той самой газете, целый подвал! И он сказал, что насчет нескромности он пошутил. А я после этого напечатал в той же газете большую статью о руководящей роли Партии на новом этапе. Статья директору понравилась. Он поручил ее отредактировать в отделе, и статью поместили в юбилейный сборник. За это я премию получил. Сборник выдвигали даже на Государственную Премию. Но провалили. Нашлись, конечно, завистники. А если бы прошел... Лауреат!.. Тогда бы я... Впрочем, о школе.

В школе я вступил в комсомол, стал комсоргом класса, а затем меня избрали в комитет школы, а в десятом классе я стал секретарем комитета. Признаюсь, было очень трудно. Учебу запустил совсем. Но мне помогли старшие партийные товарищи, учителя и комсомольцы-одноклассники. И десятый класс я все-таки закончил. И даже без троек. Райком комсомола дал мне путевку в Столицу, сначала — на идеологический факультет, потом /поскольку там была перегрузка таких студентов с направлениями от партийных и комсомольских органов, а моя провинциальная школа оказалась недостаточной/ — в Институт Международных Отношений на подготовительное отделение. Будешь дипломатом, сказали мне. Дипломатом!!!! Когда у нас в школе узнали об этом, один парень /отличник, провалился в университете на мехмат/ даже повесился от зависти. А в школе повесили мою фотографию в Ленинской комнате. Вот так я утер им всем нос! Вот вам и бездарность! А где в это время был ты, уважаемый Гений? Ходил пешком под стол в своей буржуйской квартире и не знал еще даже азбуки?! А я уже в это время... Да что там говорить! Нет на земле справедливости. Мы стараемся, добиваемся и все такое прочее, а тут откуда-то появляются всякие Гении и оттирают тебя подальше.

Если бы меня зачислили на первый курс, вся моя жизнь сложилась бы иначе. Тогда я не попал бы в армию. И стал бы... Как знать!.. Вон, заместитель Министра Иностранных дел как раз в то время поступал на первый курс. Но у него связи были. Дядя! А я сам, исключительно своими способностями добивался. Вышел какой-то указ, и меня призвали в армию. На «приготовишек», оказывается, не было брони. Но я не жалею об этом. В армии я приобрел жизненный опыт. К тому же когда началась война, я уже был замполитом /была тогда такая должность и звание; звание соответствовало нынешнему старшине; а должность — помощник политрука/. Поскольку начальство заметило мои способности, меня откомандировали в политотдел дивизии.

В армию я попал в самый отдаленный район Страны. В это время был введен принцип «Тяжело в учении, легко в бою». И на нашей шкуре этот принцип решительно претворяли в жизнь. Страшно вспомнить, как нам доставалось. Когда началась война, мы вздохнули с облегчением. Потом, после разоблачения «культа», печатались всякие воспоминания о лагерях и художественные произведения на эту тему. Честное слово, у нас в обычной армии было не легче. Но мы выстояли. Мы выдержали это. А где ты в это время был, уважаемый Гений? Мамины котлетки лопал в теплой квартире? А мы на морозе топали бегом по двадцать пять километров с полной выкладкой /два пуда!/. С преодолением штурмовой полосы. А в жару еще хуже, чем в мороз. А есть все время хотелось так, что за корку хлеба мы готовы были на все. Это легко теперь говорить, что не становись стукачом, позорно! А ты попробуй вот так, как мы тогда, изо дня в день. Из месяца в месяц. Тут для начальства проблема не в том, чтобы совратить кого-то стать стукачом, а в том, чтобы отобрать самых достойных. Начальник Особого отдела полка так мне и сказал: это — большая честь для тебя!

Признаюсь, я сначала дошел до того, что однажды даже решил глаз себе выколоть или руку изувечить, лишь бы из армии выбраться. Мне крупно повезло. Долбили мы ямы для землянок в мерзлой земле. Один солдат случайно подставил руку под кувалду, а другой раздробил ее ему. Так этого парня /пострадавшего/ осудили за членовредительство на десять лет. Потом на семь лет осудили и того, который ударил. За соучастие. И я после этого понял, что путь выбиться — это честная и добросовестная служба.

Старался я вовсю. Быстрее всех вскакивал по подъему, лучше заправлял койку, тщательно чистил оружие, выше всех поднимал ногу на занятиях по строевой, до блеска драил сапоги. Я ел глазами всяческое начальство. Благодарность стала следовать за благодарностью. Скоро я стал Отличником боевой и политической подготовки. Тогда-то меня и вызвал к себе начальник Особого отдела. А после успешного окончания программы «молодого бойца» меня направили на курсы замполитов. Там, конечно, было куда легче. Кормили лучше. Теории больше /все в тепле, а не на морозе и не под дождем/. Да я уже привык к армейской службе. Так что ужасы первых месяцев армии стали казаться просто смешными. И я уже сам авторитетно поговаривал, что так и нужно, что все должны пройти через эту суровую школу. Я и сейчас так думаю. Если бы всех этих наших крикунов и гениев пропустили через то, через что прошли мы в свое время, они не то и не так запели бы. Я много раз разговаривал с реабилитированными, которые отсидели в лагерях много лет, и все они в один голос говорили, что нынешнюю молодежь не мешало бы пропустить через эту школу жизни. А то распустились, сволочи. Зажрались!

В газете напечатали фельетон, разоблачающий гнусный моральный облик нашего Гения. В институте все удивляются /я связей с институтом не теряю/, как могла такая гадина столько лет прикидываться порядочным человеком. Сами виноваты! Проглядели! Прохлопали! А я с самого начала предупреждал, что с этим Гением надо было разделаться по-партийному. Гнать его надо было. А мы с ним либеральничали. Ученый!! Да какой он к черту ученый?! Видимость одна. Моя-то совесть чиста. Я свой долг выполнил. Если бы не я, может быть, этот негодяй в академики пролез или за границу уехал бы.

Честному человеку и патриоту, настоящему коммунисту теперь работать стало куда труднее, чем раньше. Теперь надо делать вид, прикидываться, изображать из себя что-то западнообразное. Тьфу, прости господи! И главное, все же знают, что это вранье, а все ломают комедию. Неужели без этого нельзя?! Раньше было куда честнее. И определеннее. И между прочим, обид таких раньше не было. Все понимали, что за дело. Вот, к примеру, подай Гений раньше на обсуждение такую книжку, как его последняя книжка /ее у нас отклонили, как известно/. И что? Посадили бы в два счета. И никто этому даже не удивился бы. Наоборот, удивились бы, если бы не посадили. А уж о том, чтобы напечатать такую книжку на Западе, и речи быть не могло. Не допустили бы. Расстреляли бы заранее. А теперь? Руководству хорошо известно, что книгу Гения пропускать нельзя. И снизу по этому поводу сигналы были. И сверху указания были. Однако все равно начинают разводить мороку. Обсуждают на секторе. Критикуют. Но все же рекомендуют к печати. Мол, спорная концепция. Но — наука же. И на Западе хвалят. Затем Ученый Совет. Та же комедия. Опять немножко ругают, немножко хвалят. И опять утверждают. И так далее. Книгу все равно зарубят на каком-то этапе, но так, чтобы никто этого не заметил, чтобы никого в реакционности обвинить нельзя было, чтобы выглядело это как желание прогресса и добра. Боже мой, сколько на все это сил уходит и времени! И нет гарантии, что книжка не пройдет. Иногда проскакивает. Тот же Гений ухитрился все-таки две книги протащить. До сих пор не могу простить себе, как это я прозевал. С одной книжкой этот мерзавец проделал такой трюк: на обсуждение давал один текст, а когда дело дошло до типографии, ухитрился подменить его и подсунуть другой! Обсуждавшийся текст был типичным барахлом. Со ссылками, цитатами. Отчего не пропустить? Пусть все видят, что этот Гений ничем других не лучше. С другой книжкой чистый случай вышел. Мы подготовили ряд писем в издательство с разоблачением некоторых ошибочных положений автора. Пока мы это делали, в издательстве слетела одна книга. Образовалась «дыра», невыполнение плана. Старший редактор предложил Гению пустить его книгу без литературного редактирования и с одной лишь версткой. Тот, конечно, согласился. Он знал, что письма будут и решил: лучше плохо напечатанная книга, чем совсем без книги. Когда наши письма дошли до руководства издательства, книга уже поступила в продажу. Одного из авторов писем чуть удар не хватил от огорчения. Но после этих казусов мы приняли надлежащие меры. И этому негодяю больше уже не удалось напечатать ни одного своего враждебного нам сочинения.

Впрочем, лично я его сочинения не читал. Во-первых, в них ничего понять нельзя. А во-вторых, не стоит тратить время на всякую ерунду.

Гораздо проще было с заграничными поездками. Там давно смекнули, что Гений не наш человек, и начали его раздувать. Приглашать стали на всякие конгрессы и симпозиумы с лекциями. И просто так, посетить. Когда это все началось, я как раз заведовал Иностранным отделом. Возможности сорвать поездку сотрудника практически неограничены. Например, приглашение пришло, а ты приглашенному о нем не сообщаешь. Если он пронюхает какими-то иными путями, говоришь, что приглашение получено, будем оформлять. Но обычно приглашенные узнают о приглашениях много времени спустя, когда приглашения теряют смысл. Или включили сотрудника в делегацию. Надо оформлять документы обязательно. Ты и оформляешь. Но что тебе стоит оформить так, чтобы их вернули обратно. Задержать на недельку. А если все же какое-то начальство требует оформить в срок, оформляешь в срок и как следует. Но накануне отъезда делегации снимаешь трубку телефона, набираешь хорошо знакомый номер и говоришь, что в институте есть мнение, что такого-то пускать на Запад не целесообразно. И человека в самый последний момент задерживают. Нашему Гению даже в голову не приходило, что по крайней мере в тридцати случаях из пятидесяти заграницу ему сорвал я. И я об этом не жалею. Наоборот, горжусь. И время подтвердило мою правоту.

И какое мне, собственно говоря, дело до этого вшивого Гения?! Я много раз говорил себе: плюнь ты на него, пусть просиживает штаны над своими бумажками и приобретает «мировую» известность! Живи себе спокойно! Однако чувство партийного и гражданского долга пересиливало. Если я оставлю его в покое, и другие оставят его в покое, то этот мерзавец натворит таких дел, что... Нет, за такими надо смотреть в оба.

А между прочим, у нас с ним были хорошие отношения. Пришел он к нам в институт сразу после защиты кандидатской. Говорили, что защита была блестящая. И превозносили его до небес. А ведь ему еще и двадцати пяти не было! Я в двадцать пять только из армии демобилизовался и на первый курс поступил. Где справедливость?! Мы воевали, а эти сопляки пришли на готовенькое. И сразу диссертации позащищали. Я диссертацию защитил только через пять лет после этого сопляка. Мне за сорок было.

Так пришел он в институт. Молоденький, ершистый. Отозвал я его как-то в уголок и решил поговорить с ним по-дружески. Вы, говорю, еще молоды, многое не понимаете. Тут, говорю, вам не студенческая компания, а серьезное идеологическое учреждение. Эти ваши анекдотики и шуточки придется оставить. А от какой организации, говорит он, вы изволите со мной беседовать? По доброй воле или по чьему поручению? Пока по доброй воле, говорю. Как старший товарищ, как коммунист. А пошел ты, говорит он, старший товарищ, на ...!

Очень нехорошее впечатление произвела на меня эта беседа. Я, конечно, сообщил о нем /о его разговорчиках/ куда следует. Директору рассказал. В партийное бюро сообщил. Парень молодой, сказали мне, не надо торопиться с выводами. Но этим дело не кончилось. После одной защиты попал я на банкет. Тогда все банкеты устраивали. Прямо-таки банкетная эпидемия была. Это потом ее запретили. Да и с продуктами стало хуже, цены подскочили. А тогда каждую неделю чей-нибудь банкет был. И этот самый наш Гений там оказался. А этот как сюда попал, спросил я у одного из посетителей. Он был оппонентом, говорит гость. А вот как вы сюда попали, между прочим? По долгу службы и совести, говорю. Гость струхнул и испарился. А я прошел на почетные места. Пили, конечно, много. И ели неплохо. Тогда еще было что есть. Это теперь везде пусто. Пили, ели,смеялись, кричали. Анекдоты, конечно. Распустились, сволочи. Я тоже подвыпил. И на мгновение вспыхнули у меня в душе теплые чувства к Гению- он сидел напротив. Я даже чокнулся с ним. Заговорили о диссертациях, статьях, книгах. Ты, сказал я Гению, скоро академиком будешь. Сколько статей-то напечатал? Ого! И книга выходит. Скоро можно собрание сочинений в пяти томах издавать. Хорошо тебе. А вот мне — работаю, как вол, а плоды труда незаметны. Не горюйте, сказал он, плоды Вашего труда очень даже заметны. А Ваши сочинения, я полагаю, можно уже в десяти томах издавать. Какие, удивился я. Как какие, говорит он. А доносы? Представляете, полное собрание доносов в десяти томах... Кругом засмеялись. А мне-то было каково?! Хотел я вскочить и дать негодяю заслуженную пощечину, но упустил время. Про меня сразу же забыли. Тамада призвал к тишине и предоставил слово для очередного тоста... Не помню уж, кому. Я тихонько вышел из-за стола и незаметно ушел. Ну, мерзавец, думал я по дороге домой, теперь я тебе покажу! Теперь-то я тебя раскусил. Я тебя выведу на чистую воду!

В институте крикуны говорят, что я всю войну просидел в штабе. Во-первых, не в штабе, а в политотделе дивизии. Во-вторых, не просидел, а выполнял свой долг там, где мне указала Партия и Командование. Я окончил школу замполитов и прибыл обратна в полк, но меня вскоре откомандировали в распоряжение политотдела дивизии. Когда началась война, мне уже присвоили офицерское звание. И обязанности свои я выполнял добросовестно. Был инструктором, лектором, заместителем редактора дивизионной многотиражки, заместителем начальника политотдела. Начальство меня ценило. Я был награжден орденом и тремя медалями. И это, уважаемые крикуны, вы у меня не отнимите.

Эх, хорошее это было времечко, война! Конечно, трудности, жертвы, испытания. Но героическое было время. Все было ясно и понятно. Никаких колебаний и сомнений. Кормили нас хорошо. И одевали неплохо. И выпивать было вдоволь. Тут я впервые начал выпивать. Что поделаешь, положено было. И женщины. Скрывать не буду, этого тоже было в избытке. Мы же люди все-таки. Даже сам Маркс говорил, что ничто человеческое мне не чуждо. Был у меня серьезный проступок по этой части, сознаюсь. Но я честно признал его и понес заслуженное наказание: мне объявили выговор с занесением в личное дело и задержали присвоение внеочередного звания /я демобилизовался капитаном, а если бы не тот проступок, был бы майором/. Потом я свою вину искупил. Когда встал вопрос о снятии с меня взыскания, сам начальник Особого отдела дивизии сказал, что этот проступок был для меня случайным, и что я осознал свою вину и за прошедший период искупил ее, оказал серьезные услуги нашему государству. Какие услуги, об этом пока нельзя говорить.

Что за проступок я совершил? Сейчас-то я вижу, что я совсем не виноват был. Но тогда у нас в политотделе целая группа тепленькая сложилась нездоровых элементов, которые подняли шум и раздули дело. Так что тогда было правильно признать вину. Потом кое-кого из этой группки взяли. Одного из них много лет спустя реабилитировали даже. А зря, так как он написал враждебную клеветническую книжку и опубликовал ее на Западе. В книжке он упоминает некоего К., который, якобы, написал на него донос. Это — я. Но это неправда, никакого доноса не было. Просто я пришел в Особый отдел и честно рассказал все, что думал об этих людях. Начальник отдела сказал мне, чтобы я сел и записал все это на бумаге. Я так и сделал. Разве это донос? К тому же это было потом, после того, как я совершил мой так называемый проступок.

Прислали к нам в дивизию девчонок на самые разные должности. Естественно, самых лучших разобрало себе высшее начальство, похуже — начальство поменьше, а самых никудышных распределили по разным службам. Попала одна такая замухрышка в мое распоряжение. Быть чем-то вроде секретарши и машинистки, а заодно выполнять мелкие поручения /чай, стирать и подшивать подворотнички, бегать с пакетами и т.п./. Сначала я на нее внимания не обращал. В это время у меня была подходящая баба. В столовой работала, официантка. Не очень, конечно, молодая. Но крепкая, спокойная и опытная. И заботилась обо мне. И выпить доставала. И поесть кое-что вкусненькое. В общем, баба что надо. Мой непосредственный начальник не раз мне говорил: удивляюсь, мол, как такому серому и унылому хмырю досталась такая аппетитная баба? Может, у тебя член выдающийся? А ну, покажи. Я, конечно, только отшучивался. Но про себя гордился.

Был, правда, у нас один парень /трудно сказать, какая у него была должность/. Красивый, ловкий. Уже капитан. Три ордена. Одно время мы жили с ним в одной комнате. Так он мне говорил, что я типичный лапоть. Прицепился, мол, к одной бабе. Теперь время такое, надо удачу ловить. Вот он, например, уже вторую сотню заканчивает. Пока полтысячи не трахнет, не успокоится. Болезни? Ерунда! Сказки. Надо только уметь выбирать. Выбирай невинных девчонок, полная гарантия, что не заразишься.

Слушал я этого капитана, и завидно мне становилось. Конечно, он малость привирал, но не очень. Я сам не раз убеждался в этом. Он водил девчонок в нашу комнату. Меня на это время он выгонял. И по виду уходивших девчонок было видно, что он своего добивался. Как-то я ему сказал, чтобы он устроил мне одну девчонку. Он сильно удивился. Как? Неужели ты сам не можешь?! Это же так просто! Вот они все так,— понимают, что не все то, что доступно им, доступно другим. Этот капитан ужасно в чем-то схож с Гением. Тот тоже однажды сказал директору, когда тот попросил его помочь мне довести до печати одну его статейку, что с такой тривиальной темой может справиться даже ребенок.

Наслушался я разговоров капитана и решил применить его теорию к моей помощнице Замухрышке. Первый раз после этого я осмотрел ее внимательно. И заметил, что она не так уж дурна. И не такая уж тощая. Грудь, зад, ножки,— все в норме. И мордочка премиленькая. А зубы, скажем, прямо заглядение. Скромненькая, тихенькая,— так это же хорошо. В общем, я остался доволен осмотром и принял твердое решение: эта девочка будет моей!

Вечером я взял у своей бабы поллитровку и закуски, сказал, что сегодня занят, встречаюсь с одним важным человеком /баба считала, что я на «секретной работе»/ и угощение для него. Позвал к себе Замухрышку, попросил капитана на время смыться /дал, кстати, ему координаты своей бабы и, судя по всему, он там заночевал,— потом я своей бабе за это сцену закатил дай боже!/. Замухрышка сначала отказалась пить, просила ее отпустить. Но я уговорил ее выпить стопочку, пообещав отпустить потом. Она выпила и захмелела. Потом еще. В общем, так она и осталась у меня. Но хотя она и была пьяна, я с ней ничего не мог сделать. Уперлась, как осел: пока не зарегистрируем брак, она не даст! Всю ночь я с ней промучился. Утром капитан, увидев мой измученный вид, поздравил меня с победой.

Меня история с Замухрышкой, как говорится, заела. Я решил добиться своего, чего бы это мне не стоило. Это качество — железную и непреклонную волю - я в себе ощутил еще в школе. На следующую ночь я ушел к своей бабе. Та все время путала меня с капитаном, и я закатил ей сцену ревности. Все мои попытки в последующие дни заманить Замухрышку к себе в комнату не увенчались успехом. Тогда я пошел на хитрость. Перепечатывала она какие-то секретные бумаги для начальника /а у нас все бумаги были секретные,— война!/. Вышла на минутку/ в туалет, надо полагать/. Я у нее несколько листочков и изъял незаметно. Так, чтобы она не сразу хватилась. Чтобы хватилась тогда, когда меня в комнате не было. Чтобы меня видели в другом месте. В общем, я все тонко рассчитал. А за потерю таких документов... Сами понимаете! Тем более для глупой девчонки. Документы-то, конечно, ерунда. И ничего бы ей не было. Ну, дали бы суток пять губы, и все. Но она-то не знала, глупая. Она-то думала, что за это полагается трибунал.

Хватилась она этих листочков, побледнела, губы трясутся. Мне аж жалко ее стало. Она ко мне, конечно. Я же начальник ей. Дело, говорю, серьезное. Надо подумать, приходи, говорю, ночью ко мне и обдумаем. Придешь — все возьму на себя, найдем эти листочки. Не придешь — пеняй на себя. Трибунал! Вот так-то! Она ничего не сказала. Ушла куда-то. Я про себя усмехаюсь: мол, придешь, голубушка, никуда не денешься! А она, дура, взяла и повесилась! И записку оставила, в которой все рассказала. Честная, мол, она. Вот и раздули из этого пустяка дело целое.

Эх, молодость, молодость! Ушла ты и никогда не вернешься. В трудные годы жизни Страны ты прошла. Тяжкие испытания выпали на твою долю, не то, что у нынешней молодежи. Они без труда и трудностей имеют все то, что мы отстояли для них такой дорогой ценой!

После демобилизации из армии я поступил в Институт Международных Отношений. Конечно, пока мы воевали, тут подросли маменькины сыночки со связями и знанием иностранных языков. И нам, ветеранам, нелегко пришлось. Надо было наверстывать упущенное и заниматься общественной работой. Меня сразу избрали в партийное бюро курса, затем — секретарем парторганизации курса, затем — в бюро всего института. Учиться было трудно. К тому же я в это время уже женился. Правда, у жены была хорошая квартира, и отец ее заведовал крупным магазином, так что жили мы сытно. Но все равно семья. Так что пришлось специализироваться по Польше. Кто знал, что эта специализация, казавшаяся тогда самой легкой, окажется скоро довольно коварной и бесперспективной?!

По окончании я хотел было развестись с женой /потаскуха попалась редкостная!/, но ничего не вышло. Жена написала заявление в партбюро, и мне пришлось выбирать: либо в Польшу ехать в посольство, но с женой, либо развод, партвзыскание и работа где-нибудь в провинции /преподавать польский язык!!! каким-нибудь эскимосам или чукчам!!!/. Я, конечно, выбрал первое.

В Польше я проработал около пяти лет. С женой мы помирились. Появились дети. Работа была интересная: следить за поведением наших граждан в Польше, за переводами наших авторов на польский, за высказываниями польских авторов о нас и т.п. Между прочим, я и впоследствии входил в специальный комитет, контролировавший эту сферу деятельности наших граждан в Польше. Когда поляки сделали перевод одной из книжек Гения и собирались уже печатать его, я решительно вмешался в это дело, и издание было запрещено. Никто так и не узнал, почему издание сорвалось. Тогда Гений вроде был в почете, претензий к нему никто не имел. Но я глядел вперед. И кто же оказался прав? То-то!

Жалоб на мою деятельность было много. Но я твердо проводил нашу партийную и государственную установку. И положение мое было прочно. К тому же я одновременно выполнял функции, которые не принято афишировать. Из-за этих-то функций моя дипломатическая карьера и сорвалась. Я не учел того, что началось «либеральное» время, и стал собирать сведения о поступках некоторых важных сотрудников посольства, явно порочащих их. Они объединились и совершили по отношению ко мне нетоварищеский, подлый поступок: они однажды устроили вечеринку, сильно напоили меня /наверно, что-нибудь подсыпали!/ и подсунули женщину дурного поведения, болевшую венерической болезнью. Жена после этого со мной развелась. А эта женщина обвинила меня в том, что ее якобы заразил я. Кончилось дело тем, что судить меня не стали /не за что!/, но дипломатическую работу пришлось оставить и перейти на идеологический фронт. Впрочем, я об этом не жалею, так как вскоре понял, что именно идеология есть мое призвание.

Когда меня переводили в область идеологии, со мной имели беседу в одном ответственном учреждении. Вот смысл этой беседы.

Сейчас начинаются либеральные веяния. Мы вынуждены перед Западом делать вид. Иначе сейчас нельзя. Нам надо преодолеть трудности, для этого нужны связи с Западом, поэтому... И т.д. Это — временно. Поэтому надо суметь провести линию Партии достаточно гибко и умно. Нужно терпение и т.д. Из этого не следует, однако, что мы пошли на уступки. Наоборот, надо помнить и быть готовым. И неуклонно... и т.д. Вам поручается трудный участок. Не ждите указаний. Сами проявляйте должную инициативу. Научитесь распознавать реальных врагов. Главный враг — не эти либеральные болтуны. Они получат свое /степени, звания, квартиры и т.п./ и заткнутся. Главный враг — кого ничем не подкупишь и ничем не испугаешь. Надо умело помешать появлению значительных независимых личностей, которые не подчиняются нашему контролю. Приглядитесь на месте. И действуйте по обстоятельствам.

Так что ошибаются те, которые думают, будто я по своей инициативе избрал Гения в качестве параноидальной жертвы и преследовал его всю жизнь до самого его падения. Ничего подобного. Я лишь обнаружил его и выполнил свой долг. И действовал я не по своей инициативе, а в соответствии с глубокой и дальновидной установкой Партии. И я горжусь тем, что я справился с поручением. Я уверен, что когда-нибудь о таких людях, как я, будут писать книги и фильмы делать! А давно ли слово «разведчик» было синонимом слова «шпион», а последнее звучало предосудительно?!

Теперь, когда «либеральный» период окончился /я сравниваю этот период с временным отступлением, какое имело место при НЭПе/, многое кажется уже неправдоподобным. Например, сейчас невозможно понять, как могли печататься книги, имеющие отношение к идеологии, без ссылок на классиков марксизма, на постановления партийных органов, на речи руководителей Партии и т.д. А ведь это было на самом деле. Причем, происходили даже чудовищные по теперешним представлениям сцены. Например, обсуждали одну из книжек Гения. В книге ни малейшего намека на марксизм. Я, конечно, обратил на это внимание. А этот негодяй даже глазом не моргнул. Говорит, классики на эту тему не высказывались, ибо и темы такой не было. Присутствующие одобрительно смеются! Я говорю, что автор должен как-то выразить, что он — марксист. А этот наглец в ответ: мол, он излагает свою концепцию, а не марксистскую. И опять одобрительный смех! Вот до чего докатились! Я после этого, конечно, информировал высшие инстанции о таком, с позволения сказать, обсуждении. Но — никакого эффекта! Книгу, правда, задержали. Но по другой причине. Либеральные друзья постарались: написали «телегу», что, мол, концепция спорная, повременить надо. А что в ней спорного? Все ясно: немарксистская концепция!

Вообще эти стыдливые либеральные марксисты много напортили. Они по сути дела то же самое, что и я. Только изображали из себя передовых и прогрессивных. А на нас сваливали всю черновую работу. Им — звания, премии, почет. Нам — презрение и насмешки. Подумать только, мою честно-марксистскую диссертацию трижды отклоняли, прежде чем выпустили на защиту! Мол, ничего нового. А у вас-то много нового?!

Но вот окончился «либеральный» период, кончилось вынужденное отступление. Казалось бы — надо призвать тех, кто все эти годы был тверд и непреклонен. Однако ничего подобного не произошло. Новое начальство первым делом дало понять, что не имеет со мной ничего общего. Неправильно это. И даже не прислушались к моему голосу, не учли мой опыт и многолетнее наблюдение. Неправильно это. И не справедливо. Я еще полон творческих сил и мог бы еще... А меня — на пенсию...

Со второй женой мне тоже не повезло. После развода с первой женой мне досталась комната в коммунальной квартире /мы разделились и разменяли квартиру/. Жена /первая/ от алиментов отказалась, но поставила условием: отказаться от прав отцовства. Она вышла замуж за какого-то молодого кретина /теперь модно жениться на женщинах с детьми/, и тот усыновил моих ребят. Жалко, конечно, было. Я к ним по-своему привязался. Но что поделаешь. Такова Жизнь! Я назвал этого парня кретином. Это неверно. Он — хитрая бестия. Отец жены — первой — стал первым заместителем министра и был избран в ВСП. Так что сами понимаете. А я вот — действительно кретин. Если бы я знал, разве тогда... Никогда не прощу той минуты себе. А у второй жены тоже была своя комната осталась от ее первого мужа/. Правда, у нее была взрослая дочь. Но зато она была уже кандидатом и писала докторскую. Мы съехались. Дали, конечно, приличную взятку и заимели... Думаете, двухкомнатную? Нет, берите выше: трехкомнатную квартиру! Сначала мы жили хорошо. У дочери комната. У нас с женой комната. И гостиная /она же кабинет/. И зарабатывали мы хорошо. Гонорары шли. Мы стали копить на дачу. Нам повезло: институту выделили садово-огородные участки. Мы, конечно, получили. Поставили домик. Снаружи посмотреть — летняя пустяковая постройка. Но внутри... в общем, хороший дом. И зимой даже жить можно. Поскольку все так делали, к нам никто не придирался. А деньги мы стали копить на машину. Отдыхать ездили в южные санатории /у жены были связи в Президиуме Академии, и путевки для нас не были проблемой/. Несколько раз съездили по туристическим путевкам на Запад. Любопытно, конечно. Но ничего особенного. И дороговато. Правда, мою путевку обычно оплачивали... Это неважно, кто оплачивал. Но все равно, дороговато. И хлопотно. Гораздо выгоднее в делегации ездить. Но это — особый вопрос. Это - работа. Романтика! Жили мы так тихо-мирно, как вдруг моя жена вообразила, будто я совращаю дочь. Это, конечно, наглая ложь. Если что и было похожее /хотя, честно говорю, ничего не было/, так это она сама. Я не раз говорил жене, что она напрасно с детства раскормила девчонку, разговоры всякие вольные при ней вела, анекдоты разные непристойные, книжки. И кино разрешала смотреть. Теперь ведь ни с чем не считаются. Даже по телевизору показывают, как люди обнимаются и целуются. И даже как в кровати лежат. Скандал мог получиться нехороший. Удалось замять. Мне пришлось отказаться от доли в даче и от всех сбережений на машину. Жена поступила не по-товарищески. Она уже докторскую защитила, так что могла бы... но мне все же удалось при размене получить однокомнатную квартиру. В институте слухи всякие ходили. Меня после этого дважды проваливали на выборах в партийное бюро. Крикуны требовали судить, во всяком случае — уволить. Но все обошлось.

Зато с третьей женой у меня все в наилучшем виде. Женщина она оказалась скромная, молчаливая, бережливая. Работала в Президиуме Академии, у ... Да, у того самого. Слухи всякие ходили, что она была у него любовницей. Но какие только слухи не бывают! Вон, даже обо мне болтали бог знает что! У жены была однокомнатная квартира в кооперативе. Мы объединились и приобрели трехкомнатную квартиру в хорошем районе и рядом с метро. Так мы и живем с ней до сих пор. Хорошо живем. Только одно у нас разногласие было: она считала, что деньги надо на сберкнижку класть, а я считал, что надо ценные вещи покупать. Вещи теперь все время дорожают, а деньги... Деньги теперь — бумага!.. Я настоял на своем, и жена теперь боготворит меня за это. Правда, говорит, по квартире трудно передвигаться. Это верно. Отчасти это есть. Но вот после Нового года мебель подорожает, один спальный гарнитур и один столовый можно будет продать.

А на пенсию они меня все-таки зря отправили. Обидно. Несправедливо это. Директор сам, говорят, недавно признал, что без меня вся пропагандистская работа в институте развалилась.

Общественная работа — это работа, выполняемая гражданами сверх своих профессиональных обязанностей. Считается, что она выполняется в сверхурочное время. Фактически же она по крайней мере во многих случаях выполняется в рабочее время. И очень часто — вместо служебных обязанностей. Большое число сотрудников официально числится на каких-то служебных должностях, фактически занимаясь профессионально этой общественной работой. Считается, что это — добровольная безвозмездная деятельность на благо общества, зародыш коммунистического отношения к труду. Конечно, это — коммунистическая форма труда. Но... В общем, я специалист по этой самой общественной работе. Я на ней собаку съел, как говорится. Так что в чем- в чем, а в этом деле я толк знаю. Однажды я написал на эту тему статью для журнала «Коммунист». И написал в ней все то, что сам видел и понял. Меня потом вызывали в ВСП. Похвалили. Но печатать запретили. Потом статья на эту тему вышла за подписью Секретаря ВСП по идеологии. Все мои идеи были использованы. Только жутко испохаблены. Так я и остался ни с чем.

Прежде всего насчет добровольности. Члены партии и комсомола обязаны заниматься общественной работой. Иначе — взыскания, проработки и т.д. Прочие тоже обязаны, поскольку в характеристику сотрудника обязательно включается указание на участие в общественной работе. Конечно, не в такой мере, как члены партии или комсомольцы, но так или иначе. Человека, который уклоняется от общественной работы, берут на заметку и принимают меры. А меры разные. Начиная от надбавки к зарплате, повышения в должности и кончая квартирными делами, поездками за границу, публикацией работ и т.д. Лишь те, кто утратил всякие перспективы роста и улучшения жизни, игнорирует общественную работу. Или еще аристократы, знаменитости, люди с высокими связями. Например, наш Гений уклонялся от общественной работы, и ему это сходило с рук, поскольку считалось, что он — Гений. Я неоднократно обращал внимание общественности на этот недопустимый факт. Но на это не среагировали. А потом хватились — было уже поздно. Однажды я хотел привлечь Гения к работе на избирательном участке. Подежурить хотя бы пару раз. Так он послал меня на... Сказал, что в этой комедии выборов не участвует. Я об этом факте сообщил. И опять без последствий. А потом хватились — было уже поздно.

Затем о безвозмездности. Большинство лиц, занятых общественной работой, получает вознаграждение в форме хорошей характеристики, благодарностей и даже премий. Очень часто время, потраченное на эту работу, компенсируется: официальные «отгулы», неофициальные «отпуска». Выдаются билеты в зрелищные предприятия, путевки со скидкой и т.п. Многие получают специальную плату /например, преподаватели Вечернего Университета Марксизма-Ленинизма/ и гонорары /например, лекторы различного рода партийных органов и обществ, вроде общества «Знание»/. Во многих случаях занятия общественной работой очень выгодны. Вот два примера. Один наш сотрудник вел пропагандистский семинар в Городском Совете. В семинаре — заместитель заведующего жилищным отделом. И он устроил руководителю семинара трехкомнатную квартиру на двоих! Другой сотрудник вел такой же семинар в оперном театре. Так что он ходил в театр регулярно бесплатно и переспал чуть ли не со всеми балеринами. Конечно, второсортными. Но это даже лучше. Тело у плохих балерин куда лучше, чем у ведущих. Те страшные и тощие. Так что общественная работа — штука сложная и разнообразная. Кому она обуза, а кому забава. Кому ущерб, а кому выгода. Это -работа, и, как всякая работа в нашем обществе, она неоднородна.

Основная форма общественной работы — участие в выборных органах: партийное бюро, профсоюзное бюро, местком, комсомольское бюро и т.д. Обычно за это идет борьба. Иногда — очень острая, ибо это есть борьба за участие во власти, за привилегии. Секретарь партийного бюро учреждения и председатель месткома, например, это очень влиятельные фигуры в учреждении. Лица, входящие в жилищные комиссии, распоряжающиеся распределением путевок в дома отдыха и санатории и т.д., играют весьма заметную роль в жизни коллектива.

От постановки общественной работы в учреждении и от участия учреждения в работе такого рода вовне зависит оценка деятельности учреждения высшими партийными и административными органами. А это — оценка деятельности руководства. Премии и награды. Или, в противном случае, порицания. Например, я организовал несколько коллективных выездов сотрудников нашего института на заводы с лекциями. В результате директор и секретарь партбюро получили ордена, многие сотрудники — медали и премии. И вплоть до докладов Вождя на всех инстанциях нас приводили в качестве примера.

Формы и функции общественной работы весьма многообразны. Я собираюсь на эту тему книгу писать. Материалы у меня есть. Опыт есть. И время есть. Я уже предварительно договорился с издательством «Мысль». А здесь еще несколько слов в заключение. Общественная работа и есть форма приобщения индивида и коллектива в целом к специфически коммунистическому образу социальной жизни. Общественная работа не вытесняет и не заменяет производственную. Это — иной разрез жизни нашего общества. Он столь же необходим, как и производственный.

В институте длительное время я тащил на себе всю организацию предвыборных кампаний и лекционно-пропагандистской работы. Надо отдать должное Гению, он это понимал. Когда нам назначили нового директора /который изображал из себя либерала/, кое-кого из «сталинистской» гвардии стали увольнять. Решил директор и меня уволить за несоответствие занимаемой должности. И Гений тогда сказал прямо с трибуны, что меня ни в коем случае увольнять нельзя. Общественную работу с нас все равно не снимут. А если меня уволят, то на мое место придется брать десять таких же паразитов. Между прочим, так оно и произошло. Как я ушел на пенсию, так с общественной работой в институте начался развал. И переходящее знамя институту не дали. Общественная работа — дело серьезное. Тут есть свои законы и правила. Обязательно надо книгу написать. Учебник! О! Это идея! Именно учебник.

На нашей лестничной площадке, прямо напротив нашей квартиры жил один инженер. Молодой еше. Сейчас он умер. С перепоя. Говорят, печень. Когда мы тут поселились, он еще в норме был. Но случились какие-то неприятности на работе. То ли он у кого-то что-то позаимствовал, то ли у него позаимствовали. Кто их там разберет?! Мне он говорил, что его изобретение присвоил начальник конструкторского бюро с холуями. Премию отхватили. А его даже из списка вычеркнули. И подтасовали дело так, будто он у них что-то стянул. Может быть и так, кто их знает. У нас это — обычное дело. К этому привыкать пора. Выдержку иметь надо. А он запил. И покатился. Скандалы, вытрезвитель, пятнадцать суток за хулиганство. Уволили. Устроился в какую-то артель. А там — левые заработки. Пьянки. И стал парень хроническим алкоголиком. Лечили — не помогло. Пропивал все, что под руку попадалось. Занимал у всех подряд мелочь. И не отдавал, конечно. Жена у него — женщина в современном стиле. Кажется, художница. Тоже выпить не дура. Один раз я сам видел, как она вдвоем с подругой бутылку коньяка опустошила. Дома всегда посторонние мужчины и женщины. А у них дочка, лет четырнадцати. И все у нее на глазах. Жалко девчонку. Мы с женой ее подкармливали. А иногда она и ночевала у нас на диване в гостиной.

Однажды инженер попросил занять ему рубль до получки. Какая там получка?! Знаем мы эту «получку»! Я отказал. Тогда он предложил мне за трешку устроить переспать с его женой. Я, конечно, возмутился. Но он не отставал. Ты, говорит, мужик еще в силе, а баба твоя — старая калоша. Неужели, мол, не надоела? А моя жена, говорит, девочка что надо. Потаскуха, конечно. Но это пустяки. А кто теперь не потаскуха? Ты, говорит, гони мне трешку, а ей купи духи или трусики. А остальное, мол, я устрою. Я некоторое время колебался. А потом подумал: жизнь уходит, все мужики имеют кучу любовниц, а я, как дурак, с одной бабой волынюсь. Не такая уж она калоша, это он напрасно. Но далеко уже не молодая. И я согласился. И получилось все до ужаса просто. Мы остались вдвоем. Она сказала похабное слово. Мол, будем ..., что ли?! У меня сначала от неожиданности даже аппетит пропал. Но когда она разделась, я пришел в норму. В общем, справился как следует. Она даже похвалила. Сказала, что хотя я на вид дохлая крыса, а в постели вроде бы ничего, терпеть можно.

Инженеру понравилось таким путем выкачивать из меня трешки и пятерки. Но мне уже надоело. Я, говорю, не в том возрасте, чтобы двух баб обслуживать. Хватит. Тогда-то он и предложил мне за приличную сумму /рублей пятьсот запросил, мерзавец/ дочку устроить. Все равно, говорит, девка созрела. Все равно, говорит, ей долго целкой ходить не дадут. Либо ребята из школы изнасилуют. Либо пройдоха какой из приятелей жены. Там один уже давно на нее прицеливается. Лысый такой, видел, небось? Я, конечно, понимал, чем пахнет такая авантюра. И решительно отказался. Но мысль насчет девочки из головы уже не выходила. Как говорил сам Маркс, ничто человеческое мне не чуждо. Я стал приглядываться к девочке. А инженер не отстает. Как встретимся, опять тот же разговор заводит. И сумму скинул до трехсот. Говорит, задолжал он одному подонку. Если не вернет, тот ему нож в пузо воткнет. Угрожает. До зарезу три сотни нужны!

Вот какая история закрутилась! А девчонка, как назло, заходит к нам. Вопросы задает. Когда телевизор смотрим, ногой прижимается. А то и грудью. Я чувствую, ее и даром взять можно. Но страшновато. Случись что — беды не оберешься. Опасно. Несовершеннолетняя. Правда, в уголовном кодексе речь идет о детях, не достигших половой зрелости. А эта девчонка явно достигла. Надо, думаю, проверить!

И проверил. Случилось это так. Жена уехала к родственникам. По телевизору фильм интересный передавали. Детектив многосерийный. Я только устроился поудобнее на диване, как звонок. Открываю — она. Сейчас, говорит, детектив будет, а у них гости. Нельзя ли, мол,... Конечно, говорю, можно. Проходи, говорю, садись. Вот сюда! И посадил ее рядом. Начался фильм. И как-то само собой получилось, что обнял я ее. Не сопротивляется. Я дальше. Пощупал грудь. Ого! Ничего себе! Не то что у моей «старой калоши». Потом коленки потрогал. И так дальше. Честно говорю, только руками трогал. Гладил, но не больше. Очень мне хотелось сделать больше, давно я такого состояния не испытывал, но все же я нашел в себе силы удержаться. И предчувствие было нехорошее какое-то.

Кино кончилось. Девчонка ушла. Жена приехала. Мы уж спать приготовились, как на нас и обрушилось это наваждение. Теперь я понимаю, что все было заранее подстроено. Но тогда я растерялся. Оказывается, девчонка пришла домой и сказала матери, глупая, что я ее изнасиловал. Мать сейчас же в милицию. И к врачу. Составили акт: повреждены половые органы! Милиция заявилась. Протокол. Свидетели. Боже мой, что тут началось! Жена требует расследования, она, мол, убеждена в том, что я невиновен, что я — честный коммунист. Запахло судом. Тут-то мне и предложили «откупиться» — выплатить компенсацию за моральный ущерб в тысячу рублей! Инженер потом сказал мне, что я болван, мол, за три сотни иметь девочку не согласился, а теперь тыщу придется платить за то, что пальчиком попробовал. И хохотал до слез, мерзавец.

В институте специальную комиссию по этому поводу создали. Выяснилось, что я не виноват. Так и на собрании объявили. Мол, меня шантажировали. Но на пенсию все-таки уволили.

Жена после этого как-то странно стала на меня поглядывать. Спать мы стали в разных комнатах. Даже запираться стали. Последнее время я стал замечать, что...