Возвращение катаров

Суббота

Хайме чувствовал теплые руки Дюбуа на своей голове. Он бросил взгляд на гобелен, прежде чем закрыть глаза. Изображение начинало оживать, и его взгляд привлекла фигура злого Бога. Выразительные, уверенные штрихи старого мастера наделили его силой, правдоподобием, мощью. Он смотрел на Хайме! Одной рукой он угрожающе поднимал меч, а на другой ладони держал две обнаженные человеческие фигурки, беззащитную парочку. Адам и Ева — а может быть, Педро и Корва — казались такими испуганными, так пытались защитить друг друга. Хайме показалось, что губы божества складывались в холодную, бесстрастную, жестокую улыбку. Хайме прикрыл глаза, боясь увидеть злое предзнаменование, но тут все мысли и образы расплылись, и он погрузился в прошлое.

Битва должна была вот-вот начаться. Крестоносцы Симона де Монфора выступили из Мюре в тот момент, когда солнце робко поднялось над туманным утром. Крестоносцы прошли мост через Лоху и разделились на две колонны. Более малочисленная, состоящая из приблизительно трехсот всадников, направилась на запад, где находились тулузские отряды, стоявшие под стенами города со своими военными машинами. Тулузцы начали отступать под натиском кавалерии, гораздо более сильной, чем они. Вторая колонна, из семисот рыцарей, двинулась на север, словно собираясь атаковать арагонский лагерь с левого фланга. Но вскоре они в свою очередь разделились на две группы, одна из которых начала движение по направлению к войскам короля Педро, а другая продолжала приближаться к левому флангу лагеря.

Каталонско-арагонский лагерь находился на возвышенности, откуда местность понижалась к стенам Мюре, который стоял между реками Гаронна и Лоха. Справа от него расположился лагерь графа Тулузы. Просторное поле, немного холмистое и прорезанное в нескольких местах ручейками после недавнего дождя, лежало между ними и врагом. Чахлая растительность и редкий кустарник покрывали землю, кое-где скрытую легкой дымкой тумана, которая, однако, не ухудшала видимость. Вдалеке — стены Мюре, а посреди этого поля — устрашающие колонны крестоносцев, наступающих в строгом порядке. На ветру трепетали белые папские знамена с красным, удлиненным крестом.

В тот момент отряд нетерпеливого графа де Фуа уже приближался к врагам, угрожавшим тулузцам и их военным машинам. Графу не терпелось сразиться с неприятелем и помочь союзникам, и он не стал дожидаться, пока все рыцари объединятся под его знаменами. Его передовые всадники двигались рысью, в то время как те, кто остался позади, были вынуждены скакать галопом, чтобы нагнать основную группу. Пехота с копьями бежала сзади и постепенно отставала от кавалерии.

— Вперед, — сказал Педро и тронул своего коня в сторону неприятеля.

Мигель де Луизьен, подняв королевский флаг с четырьмя кроваво-красными полосами на желтом фоне, встал с ним рядом, Уго де Матаплана и другие рыцари — позади. Педро видел, что французы наступают медленно и осторожно, ожидая маневров союзников. Если бы они пришпорили лошадей, то давно были бы уже рядом с лагерем.

Король задержался на минуту и приподнялся на стременах, чтобы убедиться в готовности своего войска к битве, но увидел, что оно все еще в процессе формирования. Подъезжали запоздавшие рыцари. Лагерь пришел в лихорадочное движение, как растревоженный муравейник, началась сумятица, лошади ржали, солдаты бежали к своим колоннам, лязг металла мешался с разноязычными вопросами, проклятиями и криками. Несколько священников кропили воинов святой водой из серебряных сосудов, которые держали служки.

Педро оценил ситуацию. Разделение основной части вражеского войска могло вынудить его драться сразу на двух флангах под угрозой окружения. Если это произойдет, Педро окажется в опасной ситуации, так как будет зависеть от помощи третьего корпуса союзников, то есть от тулузцев Раймона VI, с которым он только что серьезно повздорил. Эта перспектива его беспокоила. Он должен был дождаться всех замешкавшихся рыцарей, ему был важен каждый из них.

Отважный граф де Фуа так спешил сразиться с крестоносцами, что не рассчитал скорость своего наступления, в результате чего арьергард растерялся и пришел в беспорядок. В это время тулузская пехота, бросив свои военные машины, бросилась бежать в сторону кавалерии графа де Фуа в поисках защиты от крестоносцев.

Педро тихо чертыхнулся, проклиная как трусов, спрятавшихся в палатках лагеря, так и храбрецов, идущих на необдуманный риск. И те, и другие были одинаково опасны. Причиной беспорядка в его войске было то, что армия набиралась из разноязычных солдат, которые шли в бой, даже не имея времени на нормальную подготовку.

— Поторопитесь, — крикнул Педро войску и снова жестом приказал выступать. Но прежде обратился к графу де Команж: — Граф, возьмите на себя арьергард моей колонны и отставших рыцарей. И если граф Тулузский не поторопится, прикройте мой левый фланг.

— Граф де Фуа оставил позади пехотинцев и многих своих рыцарей, — предупредил Мигель де Луизьен, скакавший рядом с королем. — Неразумно начинать сражение без помощи пеших копьеносцев, смотрите, у крестоносцев они идут бок о бок с кавалерией.

— Даже если так, мы не можем бросить его, — возразил Педро. — Если мы задержимся, французская колонна атакует его слева и разобьет.

— Но это значит отстать от наших собственных копьеносцев и рыцарей Команжа, — сказал Уго де Матаплана. — Мы рискуем, ведь де Команж может не сдержать третью группу крестоносцев, и наша собственная колонна будет сразу атакована и по центру, и слева.

— Я хорошо это знаю, но у нас нет другого выхода. Если мы потеряем во время атаки правый фланг, то есть тот отряд, которым командует Раймон Роже де Фуа, сражаться будет очень сложно. Мы приблизимся на такое расстояние, чтобы крестоносцы не осмелились напасть на него.

— Но тогда они нападут на нас до того, как отряд Команжа подоспеет, — заметил Уго.

— Кроме того, левая колонна обрушится на наш арьергард. Ситуация тяжелая, — добавил Мигель. — Да поможет нам Бог.

— На все воля Его, — отозвался Педро.

Мигель перекрестился. Уго, который, несмотря ни на что, сохранял свое чувство юмора, не упустил возможности подколоть его.

— Мигель, со времени мессы я наблюдал за вами все время. Вы не успели нагрешить, так что не обязательно снова креститься.

— Я делаю это во спасение вашей черной души, — незамедлительно парировал Мигель.

Уго захохотал. Педро же пробормотал, словно пытаясь убедить самого себя:

— Это не самоубийство, это Божий суд. — И взмолился: — Господи Боже милосердный, отдаю себя на Твой суд. Прояви ко мне снисхождение.

Граф де Фуа, который находился в шестистах метрах от неприятельской армии, наступающей справа, привстал на стременах и, потрясая мечом, закричал:

— За Фуа, Окситанию и короля Педро!

Его рыцари вторили ему во все горло. Они подняли мечи и бросились на врага, тем самым заставив Педро и его отряд еще больше ускорить движение. Ровным строем крестоносцы в ответ атаковали не рыцарей Фуа, а тулузцев, которые оказались между ними. В считанные минуты убегающие тулузцы и наступающая кавалерия смешались, а крестоносцы продолжали атаку.

Крики, грохот оружие, испуганное ржание лошадей: решался исход первого боя этого сражения.

Центральная же колонна Симона де Монфора продолжала двигаться вперед и, похоже, не планировала столкновения с кавалерией Фуа. Рыцари короля Педро приближались к ним, их отделяло не больше пятисот метров. Педро приказал замедлить движение и пустил коня шагом, надеясь, что граф де Команж, оставшийся позади, успеет вскоре догнать их.

Между тем ситуация, в которой оказался отряд графа де Фуа, становилась все драматичнее, отряд союзников оказался в полном беспорядке и растерянности. Всадники спотыкались о тулузских пехотинцев и были не в состоянии выстроиться для контратаки. Французы, сохраняя ровные ряды, ловко орудовали мечами, а пешие пиками. Многие рыцари пали под их ударами. Некоторые из отряда Фуа, получив раны, повернули назад, другие вынужденно отступали под натиском крестоносцев. Погибла уже треть рыцарей, потери же крестоносцев были, похоже, небольшими. Они прокладывали себе дорогу мечами среди кровавой сумятицы из бежавших пехотинцев и рыцарей, пытавшихся сопротивляться. А отряду короля оставалось пройти не больше четырехсот метров, чтобы встретиться с крестоносцами.

И вот это произошло. Отвага графа де Фуа оказалась напрасной. Его рыцари отступили.

В этот момент громкий крик донесся от центральной колонны французов. Праздновали победу? Нет. Атаковали. Крестоносцы начали атаку.

Быстрое поражение графа де Фуа поставило Педро в очень уязвимую позицию: ему не только приходилось сражаться против центральной колонны, которая уже атаковала его спереди, но и с первой группой крестоносцев. Окончательно расправившись с отрядом Фуа, они нападут на него с правого фланга, а третья часть войска подойдет слева или сзади. Если Раймон VI Тулузский со своими рыцарями не вступит в бой немедленно, Педро пропал. Сердце Педро колотилось все быстрей, в горле стоял комок. Их ситуация не подходила для нападения, они находились слишком далеко от пехоты и отряда Команжа, который галопом скакал в их сторону. Что делать? Отступить к линии лучников?

Слишком поздно. Если они повернут, то в считанные минуты вражеская кавалерия окажется у них за спиной. Слишком мало времени, чтобы менять направление: их сейчас же догонят. И даже если большая часть рыцарей сможет уйти, французы разобьют наголову пеших копьеносцев, находившихся в открытом поле. Кроме того, сама же кавалерия, отступая, наткнется на тех, кто сзади, и их столкновение только усугубит ситуацию.

Значит, таким образом Бог собирался судить его. Если Он желает так, пусть будет так. Как предписывает традиция Божьего суда, Педро лицом к лицу встретится с врагом в смертельном бою.

— Рыцари! — крикнул Педро и поднял вверх меч. — За Окситанию, Каталонию и Арагон!

— За Бога и короля Педро! — подхватил Мигель, чей громовой голос разнесся над рядами кавалерии.

Галопом, с громкими криками они бросились на врага.

Мигель, Уго и несколько других королевских рыцарей обогнали Педро, чтобы защитить его при первом столкновении, которое не заставило себя ждать. Грохот топоров и мечей мешался с криками и проклятиями, создавая оглушительный шум.

Какой-то вражеский рыцарь прорвал первую линию наступления слева от Педро. Он, должно быть, получил сильный удар и казался обескураженным. Его щит был опущен.

Педро нанес ему удар сверху вниз. Тот не смог его парировать, и меч проник между шлемом и головой, грубо рассекая нос и губы. Голубые глаза крестоносца расширились от удивления, меч выпал из рук, и он повалился назад, на спину.

Педро пришпорил коня, тот прыгнул вперед, и король нанес следующий удар в спину другого крестоносца, бившегося с Уго и оказавшегося в какой-то момент в зоне досягаемости. Рыцарь наклонился вперед, Уго ударил его по шее сбоку и пробил кольчугу. Не издав ни звука, рыцарь упал на бок, странно изогнув шею, кровь, клокоча, хлынула из раны.

На передней линии справа Гильом Де Монгрони, молодой рыцарь, носивший знаки отличия короля, отступал под натиском одновременно нескольких французов. Рядом Гомес де Луна только что сбил с ног одного из них. Трое врагов обошли их сзади, они стремились убить в лице Гильома короля. Педро подал своего скакуна вперед, крикнув:

— На помощь Гильому!

Мигель, Уго и другие рыцари, никогда не отходившие от короля, последовали за ним.

Однако было уже слишком поздно. Гильом и Гомес пали под ливнем ударов.

— Это не король Педро! — закричал один из крестоносцев, видимо, командир группы. — Король старше и крупнее.

— Хотите короля? Получайте! — закричал Педро и рубанул одного из крестоносцев, который до этого атаковал со спины Гильома. Тот едва успел повернуться и прикрыться щитом.

— Боже мой! Он сошел с ума! — воскликнул Мигель, нападая на другого крестоносца слева от Педро. Подоспевший справа Уго атаковал всадника, который намеревался броситься на короля. Французы искали короля Педро, и они его нашли.

Педро продолжал биться со своим противником, тот уже успел парировать щитом три его удара. Крестоносец снова занял удобную позицию и, крутанув мечом над головой, ударил Педро справа налево. Педро подался назад, чтобы избежать меча неприятеля, и тут же сделал выпад вперед, держа свой горизонтально. Его меч поразил открытое после высокого удара тело крестоносца. Он ранил его в бок, но не достаточно сильно, чтобы свалить наземь. Противник нагнулся, продолжая наносить удары Педро. Тот защитился щитом, но один удар слабеющего противника оказался настолько силен, что пробил шлем Педро и ранил его.

Голова загудела, острая боль пронзила его. Из-за этой боли его следующий удар, достигнув цели, лишь слабо ранил плечо француза со стороны щита.

Педро собирался встретить следующий выпад неприятеля, но тот вдруг повалился ничком с ужасной раной в боку, которую нанес ему Мигель. Тот отделался от своего противника и встал между Педро и многочисленными французами, которые собирались наброситься на короля.

— Это ловушка, они хотят убить вас, мой господин! Укройтесь в арьергарде. Крестоносцы узнали, кто вы, и атакуют вас!

Педро чувствовал себя таким уставшим, как никогда не чувствовал себя в бою. Кровь заливала лицо, и он ничего не видел левым глазом.

— Нет, мой добрый Мигель, это момент Божьего суда, — ответил он.

— На помощь королю! — закричал Мигель, перекрывая шум битвы. Уго, который тоже покончил со своим врагом, встал рядом с арагонцем. В этот момент другой крестоносец ударил его мечом по голове. Лицо залила кровь. Но Уго поднял на дыбы коня и горизонтальным ударом достал врага между щитом и правой рукой, пронзив его грудь. Француз свалился назад, раскинув руки. Второй противник нанес удар Уго, и тот с трудом смог отразить его своим щитом. Он потерял равновесие, ударил в свою очередь крестоносца, но тот легко увернулся. Уго слишком открылся, и француз в следующий момент глубоко рассек ему плечо. Меч Уго упал, но он все-таки смог защититься щитом от другого выпада. Он безуспешно попытался дотянуться до боевых палиц, притороченных к седлу. Педро бросился к Уго и, зайдя со спины, пронзил мечом его противника. Кровь залила почти все лицо Уго, его правая рука висела без движения, а щеки были белее мела.

— Это большая честь — иметь короля в телохранителях. — У него все еще были силы шутить. — Спасибо, мой господин.

— Уходите с поля боя, — сказал Педро.

— Нет, мой господин. Я не оставлю вас в бою, — отказался Уго, снова пытаясь достать палицы, свисающие с седла. Его рана сильно кровоточила, и палицы упали на землю.

— Уходите, вы здесь будете только мешать сейчас. Вы мне нужны живым для других войн. Я вам приказываю, вспомните клятву верности, которую вы мне принесли!

— Да хранит вас милосердный Бог, мой господин! — С трудом держась на лошади, Уго направился к лагерю.

Ситуация в отряде Педро становилась критической. Около двух десятков рыцарей-крестоносцев атаковали королевских всадников, которых оставалось всего пятеро. Группа из двадцати пяти рыцарей во главе с Далмо де Крейселлем пыталась прийти им на помощь, но кавалерия и пехота неприятеля, пустившая в ход длинные копья, не давала им это сделать.

— Идите в тыл, мой господин! — снова закричал Мигель. — Быстро, дон Педро! Пока они нас не окружили!

Это были его последние слова. Крестоносец ударил его топором по голове, а другой вонзил меч в тело ниже щита. Мигель упал лицом вниз. Педро пришпорил коня и направил меч на одного из убийц Мигеля. Удар попал в шею лошади, та упала на колени. Педро быстро снова поднял меч и нанес неглубокую рану в грудь французу. Ему едва хватило времени, чтобы защититься мечом от нападения другого всадника. Он снова замахнулся на раненого крестоносца и ударил, пробив его кольчугу между лопаткой и грудной костью. Человек и лошадь начали падать.

Тут Педро почувствовал удар и сильную боль в левом плече, рука, державшая меч, повисла плетью, меч упал. И почти сразу же ужасная боль в боку: пеший солдат пронзил его своим копьем.

— Боже! — прошептал он, теряя равновесие и падая с лошади.

В этот момент наконец-то подоспели его отставшие рыцари, заставив отступить крестоносцев.

Педро не потерял сознания. Рядом с ним лежал, распростертый на земле, Мигель, его друг, со своей густой бородой и голубыми открытыми глазами. Он смотрел в небо, которого не видел, его лицо было окровавлено, глубоко рассечено мечом. Между ними протекал небольшой ручеек, еще совсем недавно с чистой водой, как подумал Педро, а сейчас заполненный кровью.

Он знал, что его раны смертельны. Бог судил его и приговорил.

Над ним сражались его рыцари, не подпуская к нему врагов. Он видел, как падают наземь всадники с той и с другой стороны. Ему хотелось крикнуть им, что все потеряно. Божий суд уже свершился. Но Педро не мог произнести ни слова. Он хотел, чтобы они отступили, он знал, что его рыцари скорее умрут, чем оставят его, несмотря на то, что сражение проиграно. Эта уверенность мучила Педро сильнее, чем раны.

Он зря не послушал советов Раймона VI. Он допустил ошибку, заставив своих людей сражаться в открытом поле. Он действовал необдуманно и неосторожно, и поэтому вся вина на нем.

Но ведь он хотел Божьего суда, чтобы покончить с ужасными сомнениями, даже ценой своей жизни. И вот Бог вынес ему приговор. Но теперь Педро понимал, что не только он один платил за свой грех. Его рыцари и верные ему люди разделили его судьбу. Слезы текли из глаз короля. Он поступил, как сумасшедший, одержимый любовью к женщине. Из-за нее он пошел против воли Бога, из-за нее он искал своей судьбы на этом поле боя. И он ее нашел. Смерть была суждена ему.

Две раны причиняли ужасную боль — физическая и душевная. Он не знал, какая была страшнее, но обе убивали его. Педро терял сознание. Смерть освободит его от физических страданий. Но как избавиться от тоски, душевной боли?

— Господи милосердный, прости меня за то, что я сделал с моими солдатами. — В последнем усилии Педро перевернулся на спину, лицом к небу. Он уже почти не слышал шума сражения.

Тысячи образов пронеслись в сознании. Его детство, войны, его женщины. Корва.

— Господи милосердный, позаботься о моей возлюбленной Корве, о моих подданных и сыне.

Небо по-прежнему было покрыто серыми и белыми облаками. Взгляд Педро затуманился, и он увидел вокруг себя силуэты рыцарей, танцующих, как в замедленной съемке, в зловещем танце смерти.

— Господи милосердный, прости меня.

Внезапно сквозь облака пробился тонкий луч солнца. Педро видел, как белое сияние полилось с неба, свет становился все ярче и приближался. Он почувствовал, что больше не один, внутри этого луча был кто-то еще. Педро услышал ласковый голос, сказавший, что милосердный Бог простил его.

Покой снизошел на Педро…

— Цикл завершен, — сказал Дюбуа, убирая руки.

Хайме постепенно осознавал, где находится.

Дюбуа снова заговорил:

— Сейчас вам надо побыть одному. Я буду у себя в келье, в молитве, приходите, если понадоблюсь. — Дюбуа направился к двери и оставил Хайме в подземной часовне одного.

Хайме лежал на маленьком диване и смотрел на катарский гобелен с подковой. Фигуры и персонажи, изображенные в странной примитивной манере, были сейчас неподвижны. Бог милосердный и Бог злой, они были там: спокойные, но облеченные скрытой властью и значением, которое Хайме пока так до конца и не расшифровал.

Его глаза и щеки были мокрыми. Хайме понял, что плакал вместе с королем Педро. Он пережил собственную смерть, а перед смертью страдал от горя и раскаяния, которые разрывали сердце.

Хайме было очень жалко Педро. И себя тоже. Он сочувствовал рыцарю, королю, который верил в Бога, судившего свои создания, награждая жизнью и наказывая смертью. Он скорбел над судьбой этого человека, который отдал все за свою любовь: жизнь свою и своих подданных и друзей, королевство, душу.

Хайме был уверен, что эта древняя история повторится в настоящем, и чувствовал то же самое, что Педро, когда тот бодрствовал над оружием и молился в ночь накануне сражения.

В понедельник, если все будет готово, он должен будет пойти к Дэвису, убедить его, доказать, что в корпорации существует заговор и некоторые из его доверенных сотрудников вовлечены в преступную деятельность. Если Хайме не сможет этого сделать, «Хранители» поймут, что он их враг, и тогда его жизнь не будет стоить ломаного гроша. Они найдут и убьют его. А вместе с ним и Карен.

Хайме чувствовал: то, что он пережил в видении, было не предзнаменованием, а предупреждением о чем-то роковом. Но у него, как и у Педро, не было выбора. Он посмотрел на образ милосердного Бога.

— Господи, — начал он молиться. — Дай мне смелости. Помоги мне победить.

Хайме нашел Петера Дюбуа в его келье. Тот молился, стоя над книгой, лежавшей на пюпитре. Комната была очень простой, около двадцати квадратных метров, стены выкрашены в белый цвет. Ее аскетичность контрастировала с другими помещениями дома. Деревянная кровать, стол, два стула, маленький шкаф, много полок с книгами. В комнате не было окон как таковых, естественный свет проникал через слуховое окно, освещая дальнюю часть помещения, где и лежала книга. Хайме угадал, что это было Евангелие от Иоанна, книга Бога любви для катаров, воля доброго Бога, выраженная Иисусом Христом.

— Сегодня я пережил собственную смерть, — сказал Хайме, когда они присели.

— Умерла плоть, созданная дьяволом, — возразил Дюбуа с улыбкой, — ваше истинное духовное «я» сейчас со мной. Оно никогда не умирало.

— Я видел, как многие люди мучаются и гибнут по моей вине, это воспоминание разрывает мне сердце.

— Осознать тот вред, что мы причиняем другим, — этап нашего развития. — Голос Дюбуа звучал мягко и успокаивал Хайме. — Вы не можете изменить прошлое, Хайме, просто учитесь у него, чтобы быть лучше в настоящем.

— У меня было одно тяжелейшее сомнение: правильный ли я выбрал путь или пошел против воли Бога. Я подверг себя Божьему суду, сражаясь на первой линии боя, и Он наказал меня за ошибку, приговорив к смерти.

— Конечно, вы совершили ошибку. И она заключалась в том, что вы вообще обратились к этому суду. Как вы могли подумать, что Бог допустит, чтобы вы убивали себя и других ради Его суда? Оружие, войны, сражения, насильственные смерти — все это промысел духа зла, которого также называют дьяволом и который происходит от злого Бога. Он обладает огромной и созидательной, и разрушительной силой, жестокостью. Педро II никогда не отдавал себя на суд Бога милосердного. И тот никогда не выносил ему приговора.

— Петер, вы говорите, что оружие и войны — дьявольский промысел. Однако сейчас я оказался в ситуации, когда мне приходится бороться с другими людьми. Если одержу победу, то причиню им вред, и может быть, даже убью, а если проиграю, они лишат меня жизни. И все — из-за войны, которую вы начали против «Хранителей Церкви». Разве это не противоречит вашей вере?

— «Хранители» используют физическое насилие и убийство во имя Бога. Они заблуждаются. Человек родился от примитивного, жестокого животного, созданного дьяволом, злым Богом, природой, но внутри у каждого — душа, создание доброго Бога. Она непрестанно эволюционирует в сторону добра, жизнь за жизнью утрачивая на этом длинном пути звериную жестокость. Есть только один Бог — милосердный, который, в конце концов, заберет души людей в свое царство. — Жесты Дюбуа были мягкими, из глаз исчезла суровость и та гипнотическая угроза, которая всегда отталкивала Хайме. Сегодня ему было хорошо рядом с этим человеком с белой бородой. — Но каждый человек изобретает свой собственный образ Бога, соответственно этапу эволюции, на котором находится. И этот Бог психологически похож на самого человека. Раньше люди верили, что боги требуют животных и человеческих жертв. Но это не добрый Бог требовал этого, а грубая и жестокая природа самих людей, злой Бог.

Милосердный Бог никогда не просил убийств, кражи, мести, обмана или насилия, хоть и находились люди и религии, которые оправдывали такие поступки Его волей. Но верования тоже эволюционируют и приспосабливаются к нуждам человека, близкого к доброму Богу. Прочитайте Ветхий Завет. То, что католическая церковь практиковала восемь веков назад, ужаснуло бы верующих сейчас, религия приняла более чистые и милосердные формы. Мы, катары, тоже изменились, так как наша религия, хотя и была основана на вере в доброго Бога, родилась несовершенной. В XIII веке мы верили, что Господь призывает нас быть покорными, позволять преследовать себя и сжигать на кострах. Мы ошибались. Естественно, что наши верующие противостоят тем, кто хочет утвердить в мире нетерпимость и ретроградные убеждения, свойственные злому Богу. Хотя, конечно, там, где это возможно, мы стараемся избежать насилия.

— А что вы мне скажете о сексуальном соблазнении? — Хайме знал, что Дюбуа догадается, чем вызван этот вопрос. — Это тоже, по-вашему, справедливое оружие в борьбе?

— Лично я принес обет безбрачия. Но обычные верующие этого не делают. Секс нужен, так как его следствие — рождение материальных тел для воплощения душ. Также он является способом выражения любви, главной добродетели человека. Однако пользоваться его силой надо с осторожностью, не из-за греховности, а потому, что можно заставить страдать другого человека. Если же он не причиняет страдания никому, и в том числе самому человеку, он ничем не отличается от других явлений этого мира, сотворенного злым Богом. Или демоном, как говорили древние. Он не должен использоваться как оружие, но ведь не следует прибегать и к другим типам оружия.

Когда Хайме вошел в гостиную, Карен и Кевин стояли с бумагами в руках, горячо споря, а Тим сидел на стуле и слушал их. На столе лежала кипа документов, был включен компьютер. Стопки папок белели на полу.

Хайме не встречался с Кевином после инцидента, произошедшего в той же самой гостиной, где они находились. Когда он увидел его вместе с Карен, Хайме как будто ударили кулаком в живот, и буря страстей снова всколыхнула сердце. Он ненавидел это субъекта. Руки рефлекторно сжались в кулаки, челюсти свело. Его внутренние демоны проснулись. Как бы там ни было, но дьявол все еще жил в нем и заставлял смертельно ненавидеть этого человека. Он сделал над собой усилие, чтобы сдержаться, и поздоровался с присутствующими.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, — откликнулись Карен и Тим.

Кевин с вызовом посмотрел на него, его губы сжались, и он не ответил на приветствие. Должно быть, его тоже одолевали собственные демоны.

Глаза Карен засветились, когда она увидела Хайме, лицо озарила нежная улыбка. Положив бумаги на стол и покинув собеседников, она направилась к нему. Подойдя, поцеловала в губы и взяла за руку. Хайме почувствовал непередаваемое облегчение, ощутил, как мускулы расслабляются. Карен была с ним. Кевин проиграл.

— Как все прошло? — спросила она.

— Я завершил цикл.

— Уже говорил с Дюбуа?

— Да.

— Давай приготовим бутерброды и выйдем в сад. Ты должен мне все рассказать. — Не попрощавшись с остальными, Карен увлекла Хайме на кухню.

Стоял тихий, солнечный день. Они пошли по газону между азалиями и кустами. Разложили бутерброды и поставили напитки на стол в саду, рядом с бассейном. Потом Карен повела Хайме к смотровой площадке, откуда открывался вид на равнину Сан-Фернандо и горы. Несмотря на легкую дымку над долиной, вид был великолепен.

— Рассказывай, — попросила она, когда они позже сели за стол.

Хайме рассказал ей о своем видении, закончив рассказом о собственной смерти и о той боли, которую он испытал, глядя, как по его вине гибнут люди.

— Я уже могу узнать, как все было на самом деле? — спросил он, окончив рассказ.

— Да, но настоящая история — это та, которую ты видел. Версии победителей не должны тебя интересовать.

— Даже если так, у меня все еще много вопросов, связанных с этими событиями.

— Написанное в книгах очень похоже на то, что рассказал ты, но Дюбуа сможет ответить тебе лучше. Кстати, он вышел в сад.

Карен позвала старика, тот присел с ними за стол.

— Вы видели битву при Мюре абсолютно так же, как ее описывают в исторических хрониках. Удивительно, насколько четки ваши воспоминания.

— Мигель погиб вместе со мной, а что случилось с моим другом Уго?

— Уго, послушавшись приказа короля, покинул поле боя. Оруженосец и другие его люди смогли обеспечить ему безопасность и доставить в Тулузу. Но раны были такими тяжелыми, что через два дня он скончался.

Хайме испытал лишь легкое сожаление: ведь Рикардо был жив и здоров. Когда он переживал свои видения, его чувства были накалены до предела, а сейчас эти сведения напоминали ему урок истории в школе.

— Что случилось с остальными моими рыцарями?

— Погибли практически все. Окруженные врагами, они шли на смерть один за другим, защищая тело своего короля. Затем крестоносцы раздели тела, разворовали драгоценности, одежду и оружие. Когда Симон де Монфор прибыл, чтобы увидеть тело короля, тот лежал обнаженный, с многочисленными ранами, из которых одна, на боку, стала смертельной. Педро узнали по его высокому росту. Говорят, предводитель крестоносцев заплакал при виде тела короля в таком жалком состоянии.

После гибели Педро остатки армии спаслись бегством, бросив на произвол судьбы королевских рыцарей, все еще защищавших тело короля. Граф Тулузы Раймон VI (к сожалению, я) и его рыцари даже не покидали лагерь во время сражения. Его сын, Раймон VII, наблюдавший за битвой на расстоянии, вспоминал: «Стоял такой грохот, как будто топором рубили лес». Граф Тулузы отступил со своим сыном в Тулузу, откуда позже сбежал из страха перед наступлением крестоносцев. Он много раз отвоевывал и вновь терял свое графство, демонстрируя талант политика и дипломата, но никак не воина. В конце концов, много лет спустя, его сын Раймон VII окончательно вернул себе Тулузу, но уже как вассал французского короля.

— Что случилось с сыном короля Педро? Он продолжил войну своего отца?

— Нет. Хайме I было всего пять лет, когда погиб его отец. Вскоре он остался круглым сиротой после смерти матери, Марии де Монпелье, в Риме и был отдан на попечение магистра Арагона. Получив королевство, обремененное долгами, благодарный Папе за то, что тот спас его от Симона де Монфора, малолетний король отказался от короны Окситании, тем самым развязав руки французской монархии. Этого и желал понтифик.

Хайме I сказал как-то о своем отце, Педро II: «Если он потерял свою жизнь при Мюре, то только из-за собственного безрассудства». Несмотря на отказ от Окситании, новый арагонский король проявил себя как хороший воин, отвоевав королевство Валенсии и Мальорку у мавров и заложив основы Средиземноморской империи, которая со временем, при его наследниках, объединилась с Сардинией, Сицилией и Неаполем, распространив свое влияние вплоть до Греции.

— А какова судьба главнокомандующего крестоносцев?

— Симон де Монфор погиб во время попыток захватить Тулузу. Тулузские девушки, оборонявшие город при помощи небольшой катапульты, раскроили ему череп большим камнем. Его сын Амори не смог удержать то, что завоевал его отец, и ретировался во Францию.

— А Корва? Что было с Корвой?

— Тут отвечу я, — сказала Карен. — Корва укрылась в Тулузе, где ее семья находилась под защитой графа. Затем она вместе с семьей сопровождала графа в изгнании. Они продолжали исповедовать катарскую веру.

У дамы Корвы было достаточно претендентов на руку и сердце, ее ценили не только за красоту, но и уважали, как бывшую возлюбленную короля Педро. Это ставило ее выше остальных дам. По прошествии нескольких лет она вышла замуж за одного дворянина, Раймона Перелу, и у них родились дети. Раймон был сеньором селения Монсегюр и вассалом Эскларамонды де Фуа, сестры графа де Фуа, который участвовал в битве при Мюре. Эскларамонда была Доброй Женщиной и приказала укрепить Монсегюр, дабы укрыть в нем катаров, бежавших от Инквизиции. Раймон Перела был с Корвой до самой ее смерти, в начале 1244 года, во время взятия Монсегюра. Официальная история рассказывает, что, поскольку Корва не хотела отказаться от своей веры, Инквизиция сожгла ее на костре вместе с другими еретиками. Но это неправда, мои воспоминания говорят о другом. Корва бросилась с высокой стены прямо в костер, чтобы умереть свободной.

— Да, я знаю, ты мне рассказывала.

— Но ты знаешь не все.

Тон Карен насторожил Хайме.

— Что-то еще? — Хайме забеспокоился.

— Да. Я смогла узнать моего супруга тех времен. — Карен помолчала. — И он узнал меня. Ты знаешь, кто это.

Яркая, словно молния, догадка озарила Хайме.

— Кевин!

— Да.

Работа в Монсегюре в эту субботу, после такого открытия, превратилась для Хайме в муку. Было невыносимо видеть лицо соперника и его ужимки любимого женщинами мужчины. Вид этого красавчика и роль, которую он сыграл в прошлом, заставляли Хайме сомневаться в своих шансах удержать Карен. Как следствие, его любовь становилась еще отчаяннее из-за страха потери.

Однако, к своему утешению, он заметил, что и Кевин выглядит не более счастливым, чем он. Кеплер работал молча, с меланхоличным видом и, казалось, еще хуже переносил их вынужденное совместное пребывание в гостиной Монсегюра.

Карен вела себя сдержанно на людях, но наедине, в кухне или в саду, демонстрировала Хайме, что ее любовь принадлежит ему одному и никому больше. Хайме в такие минуты испытывал безграничное счастье, которое длилось ровно до тех пор, пока он в очередной раз не видел Кевина.