Возвращение катаров

Пятница

— Хайме! Какой сюрприз! — Милая улыбка, глаза глубокого голубого цвета, копна светло-русых волос. — Как поживаешь?

Хайме мгновенно вернулся из страны своих мыслей, где почти потерялся. Он не заметил, как вошла эта блондинка. Сейчас она стояла рядом с его столом, с подносом в руках, на котором уместились салат, гамбургер и чашка ароматного кофе. Не слишком оригинальный набор, но типичный для этого заведения.

— Очень хорошо. — Хоть Хайме и застал врасплох джинсовый костюм девушки из брюк и куртки, он сразу ее узнал. — Спасибо, Карен. Как ты оказалась здесь?

— Мне надоела стряпня моей кухарки, я вспомнила об этой греческой закусочной и решила поужинать настоящим вкусным американским гамбургером.

— У тебя есть кухарка? — Хайме улыбался недоверчиво.

— Конечно. Ее зовут Карен Янсен. Слушай, ты пригласишь меня за свой столик или как?

— Садись, пожалуйста. — Он сделал жест свободной от гамбургера рукой.

Она поставила поднос и, сев напротив, посмотрела на него с улыбкой. Хайме отметил красоту ее фигуры, подчеркнутой брюками в обтяжку.

— По-моему, я в первый раз вижу тебя в брюках.

Они знали друг друга уже давно, но он всегда видел ее одетой согласно неписаному правилу, которое действовало в отношении менеджеров-женщин в корпорации. Это была навязчивая идея старика: юбка чуть выше колена, блузки с закрытым воротом и чулки, обязательные даже летом.

Сейчас на Карен была надета черная футболка с низким вырезом, которая подчеркивала линии груди.

— Брюки — это социальное достижение, от которого я не собираюсь отказываться. Мы, женщины, в этой стране уже давно имеем право голосовать, знаешь?

Тревожный звоночек прозвенел в голове Хайме, и на минуту его мускулы напряглись. Об агрессивности Карен ходили слухи, и он сам много раз имел возможность видеть ее в действии.

Но она смотрела на него с теплой улыбкой на губах и с искорками смеха в глазах. Казалось, ее не интересовал спор о правах женщин.

— А твоя кухарка тоже голосует? — Хайме вернул ей улыбку.

— Нет. Она нелегальная иммигрантка.

— У нас не много встречается на юге Калифорнии иммигранток-блондинок с голубыми глазами и по фамилии Янсен. У меня в квартире ужасный беспорядок. Как ты думаешь, она приходила бы прибираться, если бы я ей предложил неплохие деньги?

Она не ответила и принялась за салат. Хайме испугался, что зашел слишком далеко, поддавшись дружелюбному взгляду голубых глаз и неожиданной женственности Карен. Ему нравилось быть в компании этой девушки вне работы, и он боялся испортить впечатление. Хайме решил помолчать и подождать ответа Карен. Он откусил кусочек от своего гамбургера.

Через две бесконечные минуты Карен прервала еду, оперлась локтями на стол и, слегка придвинувшись, посмотрела ему в глаза. Она не улыбалась, ее низкий вырез открывал запретные прелести. Наконец она заговорила:

— Джимми, на что ты намекаешь?

Хайме чуть не подавился гамбургером. Обдумывая ответ, он поражался, какая она красивая и напористая.

— Кэй, — ответил он, тоже называя ее уменьшительным именем. — Речь идет исключительно о сделке, ничего личного.

Хайме предпочел подождать развития событий. Они молча ели, иногда их взгляды встречались.

— Покушение сегодня, это было ужасно, правда? — заметил Хайме, чтобы заполнить паузу.

— Ужасно, — ответила она с болью в глазах. — Пожалуйста, не напоминай мне. Сейчас пятница, и мне хотелось бы забыть об этом на выходные.

— Ты часто сюда приходишь, Карен? — Он быстро сменил тему разговора в надежде вернуть ее улыбку.

— Честно говоря, нет, это довольно далеко от моего дома, но мне захотелось гамбургера, и я вспомнила об этом местечке.

— Откуда ты?

— Делю, Миннесота.

— А, я мог бы догадаться. Настоящая блондинка из Миннесоты, потомок северян и первая ученица своей школы. Спорю, что ты пламенная сторонница Демократической партии.

— Да — на первое предположение, да — на второе, а третье тебя не касается. Тебе известно, что в этой стране голосование тайное. А ты откуда?

— Я родился на Кубе, но почти всю жизнь провел здесь, на юге Калифорнии.

— Ах! Конечно! Я тоже могла бы это угадать! «Латинский любовник» с хорошим чувством ритма. Наверняка ты активный противник Кастро и всегда голосуешь за республиканцев.

— Да — на первое, а второе тебя тоже не касается. Тебе известно, что в этой стране мужчины имеют те же права, что и женщины.

Она посмотрела на него с улыбкой и снова вернулась к еде.

— Мы с тобой одинаковые, — нежно промурлыкала она через минуту.

Хайме не смог сдержать смешок.

— Ну, конечно! Ты сейчас ужинаешь с блондином с голубыми глазами, рожденным рядом с Северным полюсом и с такими же формами, как у тебя. — Он, не скрываясь, посмотрел на ее вырез.

— Мы с тобой одинаковые, — повторила Карен с почти кошачьей мягкостью. — Да, одинаковые, — теперь настаивала она в ответ на его молчание. — Мы — то меньшинство, которое достигло высоких карьерных постов, где мы в меньшинстве вдвойне. Сколько испаноязычных людей занимают пост вице-президента в корпорации? Никого, только ты. Сколько их во втором эшелоне, под твоим начальством? Никого, и пройдет еще много времени, прежде чем кто-то появится. — Карен сделала паузу и пристально на него посмотрела. — Сколько женщин на твоем уровне, Джим? Ни одной. А на моем — только шесть.

Хайме внимательно слушал, но ничего не отвечал.

— Великие идеалы семидесятых и восьмидесятых умирают в этой стране. Они убивают идею позитивного действия. Они ее разрушают. Возможно, если бы мы начинали сейчас, то никогда не достигли бы того, что имеем.

— В чем-то ты права, но преувеличиваешь, — заметил Хайме, доедая свой гамбургер. — В таких корпорациях, как наша, гораздо больше женщин и на более высоких уровнях.

— Очень мало, и часто они достигают их благодаря семейным связям. Я не преувеличиваю, Хайме. Нас держат там, потому что мы доказали свою профессиональную состоятельность. Но если бы пришлось начинать сейчас, мы бы не получили таких возможностей, как раньше. Поэтому ты и я — мы одинаковые, — закончила она. — Представители вымирающей группы топ-менеджеров больших корпораций.

— Кто бы мог подумать, что симпатичная блондинка, подсевшая за мой столик, — президент общества защиты рабочих меньшинств, — с иронией проговорил Хайме.

Карен натянуто улыбнулась в ответ.

— Спасибо за комплимент и за титул, но ты избегаешь этой темы, — продолжила она, наклонившись к нему через стол. Ее улыбка исчезла. — Скажи, Хайме, тебе это безразлично? Тебе кажется нормальным, что молодые люди из меньшинств не имеют теперь возможности продемонстрировать свои рабочие качества так, как в свое время сделал ты?

Хайме чувствовал себя неловко, в голове снова зазвучал тревожный звонок. Инстинктивно он откинулся на спинку стула, и тут же ему показалось забавным, что он пытается отдалиться от такой привлекательной женщины. С точки зрения инстинкта должно было быть наоборот. Или в данном случае половой инстинкт уступает перед инстинктом самосохранения? Без сомнения, Карен могла быть опасной.

— Может, ты в чем-то права, — ответил он серьезно, — но позволяешь эмоциям управлять тобой.

— Черт возьми! — воскликнула она. — Я не на работе, у меня свободное время, и поэтому я могу позволить себе роскошь поддаться эмоциям. — Ее глаза так сверкали, что Хайме испугался, что они его ослепят. — Скажи, тебе это все безразлично?

— Нет, Карен, — ответил он, — я иногда думаю о подобных вещах.

Ему снова стало неловко. Хайме не нравилось направление их разговора, он чувствовал себя неприятно из-за того, что должен был раскрывать свои самые потаенные мысли человеку, с которым почти не общался раньше.

— То есть это тебя беспокоит? — теперь Карен спрашивала мягким голосом, Хайме почувствовал облегчение. — Расскажи. — Она словно собиралась выслушать признание огромной важности.

— То, что ты описываешь, — это только симптом, отражение краха великих идеологий. — Хайме решил быть откровенным. — Меня беспокоит то, что стоит за всем этим. Сегодня все живут, как будто кто-то крикнул «спасайся кто может», и все побежали, наступая на пятки тем, кто рядом.

— Такова философия яппи, да простят меня философы.

— Я бы назвал это просто эстетикой яппи. Но я определенно скучаю по поэзии, приключенческому духу, поискам свободы, идеалам, по страстной вере во что-то, даже если потом это оказывается ложным. — Он сказал больше, чем собирался. — Ладно, не хочу тебе надоедать. Мне уже далеко за тридцать, и, наверное, у меня начинается знаменитый кризис среднего возраста.

— Нет, ты мне не надоедаешь, совсем наоборот. Мне немного за тридцать, но я думаю так же, как ты.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Эти вопросы заботят нашего самого решительного и агрессивного адвоката? Шутишь?

— Поэзия и дух приключений заботят нашего самого скучного аудитора? Шутишь? — Затем она продолжила своим кошачьим голосом. — Я же сказала тебе, что мы одинаковые, правда?

— Оказывается, темная ночь готовила мне приятный сюрприз. Я встретил родственную душу, — с иронией сказал Хайме.

— Может быть. — Карен смотрела серьезно.

— Думаешь?

— Может быть, — задумчиво повторила она. — Ну что же, гамбургер был так же хорош, как я его и представляла. Теперь мне пора, до дома далеко. — Она встала.

— Было очень приятно видеть тебя, Карен, — сказал он, тоже вставая.

На ней были сапоги, и она была такого же роста, как и обычно в офисе, где носила туфли на каблуках. Хайме протянул ей руку для рукопожатия, но она поцеловала его в щеку.

— Я тоже очень рада. Гамбургеры здесь точно такие же, как у меня дома, — и добавила, улыбаясь: — Если я узнаю, что ты был здесь и не позвал меня, вот тогда ты узнаешь, что такое агрессивный адвокат. Мне не нравится есть гамбургеры в одиночестве. Пока, Джим.

— Пока, Кэй.

Он наблюдал, как она вышла и направилась к своему кабриолету, с сумкой через плечо, покачивая бедрами. Он даже не представлял, что она умеет так ходить. Провожая ее взглядом, Хайме подумал, что ему очень хорошо, так хорошо, как давно уже не было. И еще он подумал: если она в пятницу ужинала одна, то, наверное, свободна и, может быть…