Все случилось летом

БЛАГОДАРНОСТЬ

С госпожой Спандере Анна познакомилась совершенно случайно.

Однажды, еще зимой, когда Анна возвращалась на троллейбусе из больницы, где работала медсестрой, на остановке возле самого дома в дверях машины произошел затор: замешкалась какая-то старушка, собирая свои покупки. Троллейбус уж было тронулся, но по сигналу кондуктора остановился. И тогда Анна Клявиня помогла старушке сойти. Асфальт после недавней оттепели затянуло пленкой льда. Все вокруг белело от инея, даже с хмурых небес, казалось, сыплются его тонкие иглы. Анна придержала старушку за локоток, пока та совершенно твердо не встала на тротуар.

— Вот спасибо вам, милая, — сказала она. — Только кто вы такая и почему я вас раньше тут не видела?

— А вы и не могли меня раньше видеть. Я недавно переехала в новый дом.

— А-а-а! Так я и подумала. Что ж, придется заглянуть к вам с хлебом-солью. А я живу вон в том старом. Старому человеку — старый дом. Как волку нора, — усмехнулась старушка. — Меня все тут знают как госпожу Спандере. Может, слыхали?

Девушка покачала головой.

— Ну вот, считайте, что мы с вами познакомились. Где ваши окна?

Анна Клявиня показала. На пятом этаже.

— Ого! Поближе к небу. А я на самом что ни на есть низу.

У старого дома, уцелевшего рядом с новым, было только два этажа. Нижний наполовину тонул в сугробах. Простившись, госпожа Спандере по расчищенной дорожке поплелась во двор того дома.

Анна, придя домой, рассказала мужу Теодору про госпожу Спандере. Теодор — он работал фельдшером в той же больнице и учился в медицинском институте — только плечами пожал: он тоже никогда не слышал такой фамилии. И вскоре оба позабыли об этой встрече.

Но однажды вечером прозвенели два коротких звонка. Дверь открыла сама хозяйка и вначале не узнала гостью, тем не менее попросила войти и уже в коридоре при ярком свете поняла, что перед нею госпожа Спандере.

— Вы, верно, меня не узнали? — негромко молвила та, усмехаясь.

Анне было неловко в этом признаться, и потому, не сказав ни «да», ни «нет», она попросила гостью раздеться. Черная котиковая шуба, шапка из того же меха с булавкой-жемчужиной на боку, коричневая кожаная сумка, высокие боты из черного фетра… Неужто та самая старушенция из троллейбуса? Правда, весь этот наряд имел вид довольно жалкий: шуба местами облысела, каблуки стоптаны, и все же…

Госпожа Спандере улыбалась. Пригладила перед зеркалом седые волосы, сзади стянутые пучком. Оправила серо-зеленую шаль на худых плечах.

— Ну вот, мы готовы, — сказала она, вдруг неведомо откуда извлекая красную гвоздику. — Мой подарок! Примите, не обессудьте.

В коридор высунул голову Аннин муж. Поздоровался. Потоптался на месте и скрылся на кухне.

— Вы тут располагайтесь, а я пошел заниматься! — сказал он.

Проведя гостью в комнату и попросив ее немного подождать, Анна тоже ушла на кухню.

— Что ж теперь делать? В доме пусто, я ведь не знала, что будут гости.

— А ничего не надо делать, — проворчал Теодор. — Сваришь кофе. Посидишь, поболтаешь. Старый человек, скучно одной дома сидеть, а пойти некуда. Что тебе — трудно?

Госпожа Спандере встретила хозяйку театрально поднятым пальцем:

— Хотите, перескажу, о чем с мужем говорили на кухне? Так вот: принесла нелегкая эту шальную старуху, а на стол ставить нечего, придется одним кофе обойтись. Права я или нет?

Еще ни разу Анна Клявиня так густо не краснела — до корней волос.

— Вот видите, угадала! И когда вошла, вы меня не узнали. Уж такой у нас, у женщин, характер: насквозь друг друга видим, а все хитрим. Но я-то пришла к вам единственно из чувства благодарности. Вы добрый человек, а я достаточно воспитанна, чтобы помнить о хороших людях. Внизу, правда, глянула на окна — горит ли свет, иначе какой смысл подниматься. Вы на меня не сердитесь? Я вам доставила столько хлопот.

— Что вы, что вы! — возразила хозяйка. Но госпожа Спандере опять вскинула свой костлявый палец и пригрозила им. И они разом рассмеялись.

Дав кофе отстояться, госпожа Спандере пригубила чашку:

— О! Да муж у вас просто волшебник по части кофе. В этом я знаю толк. Каждая нация кофе готовит по-своему: финны так, итальянцы иначе, турки совсем по-другому, к тому же каждый турок его варит на свой собственный лад. А это сварено по-немецки, я сразу поняла. О! Теперь-то я похожа на общипанную курицу. А в ту пору, когда вас еще на свете не было… В Риге я слыла первой красавицей. Из любого мужчины веревки могла бы вить.

Осторожно помешивая ложечкой, госпожа Спандере погрузилась в размышления. Даже старость не смогла истребить на ее лице следы былой красоты, и Анна, в своем воображении разгладив морщины гостьи, слегка взбив обвислые щеки, вернув ясность карим глазам, заключила, что госпожа Спандере, пожалуй, не хвастает. И в то же время она ощутила, что красота этой женщины была бездушной, жестокой, та красота, которая требует слепого обожания, которая привыкла только брать, ничего не давая взамен.

— А вы о-очень милы! — произнесла госпожа Спандере, подняв на нее свои усталые глаза. — Есть в вас что-то нордическое — тихое, серьезное. Что-то от Гретхен, быть может, от Сольвейг… Ну, чего смущаетесь, мужчинам такие нравятся. Тихие воды — глубокие воды. Да, да, да! Короли на тронах — то лишь вывеска, а настоящие монархи — королевы. Вы мне позволите называть вас просто Анныней. Не обижайтесь, я имею на то право, как-никак в три раза старше!

Хозяйка, смущенно потупив глаза, добавила в чашки горячего кофе. В тот вечер она мало говорила, хотя была не из молчаливых. Вставит слово, опять умолкнет, будто сознавая свое ничтожество в присутствии столь выдающейся персоны. Во всяком случае, так это представлялось госпоже Спандере.

— Я на своем веку многое перевидала, Анныня. Пойдешь, к примеру, с мужем в дом правительства на банкет… Кошмар! Все только на тебя и смотрят, а ты должна пройти через зал по натертому до блеска паркету. И пройти не кое-как! Это искусство, милая, владеть своим телом! Такая тут тренировка нужна! А ведь со стороны черновой работы не видно. Однако попробуйте протанцуйте тур вальса так, чтобы у вас Библия с головы не упала… Изящество, грация прежде всего! Что еще нужно женщине? Я скажу вам, Анныня, три вещи: дорогие духи, отличное белье да богатый муж, который на балы бы тебя вывозил. Бывало, выберусь к парфюмеру, полдня просижу, и никогда не уходила без того, чтобы сотню латов не оставить. А белье… Милая, где вы нынче найдете хорошее белье! — говорила гостья, понижая голос, наклонясь поближе к хозяйке. — По мне, лучше голой спать, чем одеваться в эту бумазею!

Всласть наговорившись, гостья опять погрузилась в размышления. Ее высохшие руки осторожно передвигали блюдечко, на щеках выступил румянец. Она внимательно разглядывала кофейную гущу, перебирая в памяти одной ей известные воспоминания.

— Да, вот что хотела вам рассказать! — спохватилась вдруг госпожа Спандере. — Чуть не забыла. Встретила сегодня давнего знакомого. Да и не знаю, право, можно ли его назвать знакомым. Но лучше все расскажу по порядку. Случилось это еще, когда муж дом строил — тот самый, в котором сейчас живу. В ту пору тут была окраина, участки стоили недорого. Ну, думаю, как раз то, что мне надо: покой, тишина. Схоронюсь от городского шума, от любопытных глаз. Да-а, закончили стройку, и, как в таких случаях водится, мастеровые пьют, песни горланят. Я, конечно, в строительном деле ничего не смыслила, но муж посадил меня рядом в машину, сам за рулем. Безумно тогда ревновал меня, ни на минуту от себя не отпускал. — Госпожа Спандере усмехнулась и надушенным платочком протерла глаза. — Да… Так вот, приметила я там стройного, худого паренька. То ли он кирпичи таскал, то ли раствор замешивал, — не вспомню сейчас. Миловидный такой юноша, украдкой нет-нет да и глянет на меня. А я смотрю, башмаки у него вконец развалились, один каши просит, второй бечевкой перевязан. Прямо рыцарь в лохмотьях! Отозвала мужа в сторону, велела дать парню денег на ботинки. Муж пошел крутить так и сяк, наконец достает один лат — покойник был прижимист! А я говорю ему: «Неудобно, господин Спандере, неудобно давать один лат, подумай, что люди скажут». Все-таки дал ему два лата. Это было, когда наш дом построили. Как сейчас помню — на крыше дубовый венок… А сегодня, можете себе представить, иду по улице, навстречу мужчина. Сама на него налетела, дура старая. Подняла глаза, гляжу: знакомое что-то. Только где я могла его видеть? И тут меня словно молния озарила: ну конечно, он, паренек, два лата, худые башмаки… Знаете, Анныня, почему он мне запомнился? Не знаете? А потому, что он и спасибо тогда не сказал. Зажал деньги в кулак, будто так и полагается, повернулся и убежал. Вот как! Я была потрясена: ты к человеку сердцем, а он к тебе задницей!.. Ведь это же элементарно — поблагодарить того, кто сделал тебе добро. По крайней мере, я так воспитана, и так у нас было принято. И подумайте: после стольких лет его встретить! Уж когда отошла, только тогда обернулась. Смотрю, и он обернулся, видно, вспомнил! Отошла еще немного, опять обернулась — стоит на прежнем месте, глядит таким странным пристальным взглядом. Видный из себя господин; каракулевая шапка, воротник… Нет чтоб руку подойти поцеловать! Что вы! Из той же, верно, братии, что в трамвае место не уступят! Свинцовый зад! От такого благодарности? Не дождетесь, милая!

— Вам еще налить кофе? — спросила Анна, когда старуха окончила рассказ, и по выражению лица, по голосу хозяйки было трудно заключить, что она обо всем этом думает.

— Вы очень, очень милы, — молвила госпожа Спандере. — Только пора мне и честь знать. Самый желанный гость тот, кто вовремя уходит. Ну, ну, не пытайтесь меня отговаривать, Я к вам еще загляну. Я открою вам мир, о котором вы и не подозреваете.

Светло улыбнувшись, госпожа Спандере потрепала по руке молодую хозяйку. Выходя из комнаты, Анна немного отстала, в глаза ей бросилась старушечья спина с торчащими ключицами, с опущенными плечами. И невольно подумалось, что в мире нашлось-таки нечто более сильное, чем жестокая красота госпожи Спандере.

С тех пор старуха частенько навещала Клявиней. Теодор в таких случаях, прихватив какую-нибудь книгу, исчезал на кухне, плотно прикрыв за собою дверь. Хозяйка доставала вязанье — она вязала мужу лыжный свитер, — и начиналась беседа. Госпожа Спандере за последнее время заметно посвежела, помолодела даже. Причиной тому могли быть ее же рассказы о своей молодости, рассказы, горячившие кровь, вызывавшие румянец на старческих щеках. Но Анна, как и в первый вечер, сидела, уткнувшись в вязанье, лишь изредка вставляя ничего не значащие фразы. Гостья объясняла это обычной робостью деревенской девушки, поскольку Анна родилась и выросла в деревне, и потому-то госпожа Спандере почла своим долгом обтесать угловатую Анну, научить ее светскости.

В тот вечер госпожа Спандере рассказывала о приключениях своей близкой подруги. Она была в ударе, так и сыпала остротами:

— А сколько мужчин раньше времени загнала в могилу! И до чего же зло посмеялась над господином полковником, человеком чрезвычайно достойным… Боже мой, боже мой! Как-то в мае возвращался он из ресторации. В парках, разумеется, соловьи поют, в душе и подавно. Остановился перед окном моей подруги — жила она на втором этаже — и от избытка чувств запел серенаду. А у нее в ту ночь гостил адъютант господина полковника, молоденький лейтенант. Тот, не долго думая, позвал горничную и велел ей… Боже мой, не могу! Полный горшок со второго этажа прямо на голову господину полковнику! Потом вся Рига говорила. Господин полковник чуть не застрелился, но военный министр сжалился, отослал его служить в Даугавпилс. Вот видите, что может натворить горничная! — От души посмеявшись, госпожа Спандере перевела дыхание. Захваченная внезапной мыслью, она ласково оглядела лицо, потом фигурку хозяйки. — А знаете, о чем я подумала? Славная вы девушка, очень мне нравитесь… Было бы сейчас старое доброе время, я бы с удовольствием взяла вас к себе в горничные. Я давно заметила, что вы чистоплотны, аккуратны. Да и сколько вы там медсестрой получаете. А у меня бы вам безбедно жилось: своя комнатка рядом с кухней, сытно, тепло, никаких забот. И ухажер в тихий час мог бы проведать, только б на руку был чист. По праздникам подарки, обед за общим столом… Милая вы моя, как бы нам славно жилось!

В руках хозяйки замелькали спицы быстрее, быстрее… Лицо раскраснелось, и гостье показалось, что на ресницах Аннушки блеснули слезы умиления.

— Прекрасное дитя, — молвила госпожа Спандере, и в ее голосе послышалась глубокая нежность.

Тремя днями позже под вечер, взглянув на освещенные окна пятого этажа, госпожа Спандере улыбнулась в предвкушении приятной беседы и начала подниматься по лестнице. Она уже потянулась к кнопке звонка, как вдруг услышала за дверью голоса — новым домам присуща та особенность, что разговоры слышны там через стены. Теодор что-то бубнил своим густым басом, и у госпожи Спандере сразу потеплело на душе от одного звука его голоса. Она представила себе, как молодой человек в уютных стоптанных шлепанцах сейчас протянет ей руку — такой крепкий, смуглый, с тонкой шеей, по которой при разговоре восхитительно ходит кадык… Но тут басовитого Теодора прервал резкий голосок Анныни:

— Не могу я… чует сердце, эта гнусная старуха опять к нам притащится.

— И что ты взъелась на нее! Старая, одинокая. Может, у нее нет других радостей, как только зайти поболтать с тобой…

— Не могу… понимаешь, сил больше нет разыгрывать этот спектакль. Боюсь, как бы я ей…

Послышались всхлипы, потом забасил Теодор, и опять всхлипы. Поднятая рука госпожи Спандере, так и не коснувшись звонка, скользнула вниз и замерла на сердце. Придерживаясь за перила, она стала спускаться вниз. На площадке между вторым и первым этажом она остановилась, чтобы отдышаться, и, прислонившись к стене, потухшими глазами глянула вверх, где в строгом порядке зигзагами уходили марши лестницы. Вскинув костлявый кулачок, она потрясла им, шепотом приговаривая:

— Благодарность… Разве знают они, что такое благодарность? Ты к ним сердцем, а они к тебе…

1965