Все случилось летом

НЕЗНАКОМКА

Во второй половине июня ночи самые короткие, и человек о ту пору, пережив весеннее бездумье и как бы оглядевшись вокруг, с грустью отметит, что дни неудержимо катятся к осени. Те ночи так хороши! В южной части неба светит чуть кособокий месяц, вечерняя звезда мало-помалу склоняется к горизонту, по северной окраине разливаются алые, оранжевые зори, освещая путь солнцу к каким-то неведомым странам, а сверху надо всем раскинулся просторный купол из хрупкой синевы, беспредельной и вечной.

В одну из таких ночей, примерно в то время, когда в Риге закрываются рестораны, к троллейбусной остановке, что напротив главного входа в центральный универмаг, подошел Микель Рийкурис. На вид ему можно было дать что-нибудь между сорока и пятьюдесятью. Был он худощав, одет в довольно поношенный серый костюм, шел не торопясь. Был слегка навеселе после возлияний в дружеском кругу. Походя что-то бурчал себе под нос, но по тому бурчанию трудно было определить его настроение — сердит ли он, весел, приуныл или опечален, а может, всего-навсего устал. Уже подойдя к остановке, он несколько слов произнес отчетливо, так что их расслышала женщина, в ожидании троллейбуса стоявшая в парадном большого дома.

— Бифштекс — котлета, шницель — тоже котлета, котлета — опять же, выходит, котлета… Что за чушь, хотел бы я знать! — бубнил он.

Женщина ровным счетом ничего не поняла, и слова коснулись ее слуха точно так же, как любые другие городские шумы, однако тон, каким они были сказаны, насторожил ее и заставил вглядеться повнимательней, а приглядевшись, она едва подавила в себе возглас удивления и отступила в глубь парадного.

Рийкурис разыскал в кармане сигареты, спички и пытался закурить, но спичка сломалась.

— Ч-чертовщина! — выругался он, доставая новую спичку. Но в коробке остались одни обгоревшие, которые он сам туда насовал, не желая мусорить на улице. Пришлось попросить огня у прохожего.

На остановке было довольно людно, но понемногу толпа редела, троллейбусы подходили, отходили, увозя с собой пассажиров. Рийкурис тоже дождался своего номера, но машина оказалась переполненной, и он решил подождать, надеясь, что подойдет посвободнее. Однако следующий троллейбус пришел с надписью «В депо», он пропустил и этот, озабоченно отметив про себя, что, кроме него, на остановке осталось всего трое пассажиров, да и те, посовещавшись, отправились разыскивать такси, потому как час поздний и троллейбусы навряд ли пойдут.

Минут пять проскучав в одиночестве, он прошелся туда и обратно, наконец заметил женщину и оживился, почувствовав в незнакомке собеседника, которому можно излить душу.

— В депо! — протянул он язвительно. — Вы видели — в депо! Они торопятся домой, хотя нет и двенадцати. Мы позаботимся о тебе, пассажир! Все для твоего удобства, пассажир! День и ночь о тебе думаем, только о тебе!

Женщина негромко рассмеялась.

— Товарищ Рийкурис, — проговорила она голосом с бархатистыми переливами, — стоит ли волноваться из-за таких пустяков? В самом деле, час уже поздний.

Он поднял голову и взглянул на нее удивленно, не понимая, откуда она знает его имя. Но как ни старался вспомнить, женщина ему показалась совершенно незнакомой. Хотя… А впрочем, таких элегантных дамочек, шагнувших во вторую половину жизни и при этом сумевших сохранить стройность девических лет, таких в Риге множество.

— Возможно, еще подойдет наш троллейбус, — продолжала женщина. — Нам с вами по пути, так что подождем.

— А я нарочно не уйду отсюда, хоть до утра простою! — сердито выкрикнул он. — Разве так обслуживают пассажиров? Это же форменное свинство!

Незнакомка молчала, а Рийкурис беспокойно расхаживал по тротуару, чувствуя на себе ее взгляд, и оттого ему стало немного не по себе, точно костюм его был не в порядке или он не брился целую неделю. Рассердившись, он остановился и довольно хмуро спросил:

— Скажите, пожалуйста, откуда вам известна моя фамилия?

Она смотрела на него серьезно, ее лицо в прозрачных сумерках казалось необычайно красивым. Помолчав, незнакомка ответила:

— Я вас знаю пятнадцать лет. Да, как раз пятнадцать. Вы даже не представляете, какую важную роль вы сыграли в моей жизни. Помните: «Как только приходит довольство самим собой и всем, что происходит вокруг, в тебе умирает и гражданин и человек, это есть твоя смерть…» Помните?

Он покачал головой.

— Это вы мне сказали пятнадцать лет назад, — продолжала незнакомка. — Мы тогда случайно встретились в гостях у Н. (Она назвала фамилию.) Потом вы провожали меня домой, тогда тоже была ночь, а троллейбусы не ходили. Вспомнили?

— М-да… — неуверенно протянул Рийкурис, лихорадочно напрягая память. — Все может быть. Таков мой главный принцип, которым я руководствуюсь в этом далеко не лучшем из миров, вполне возможно, что я и с вами им поделился. М-да…

В самом деле, через несколько домов от остановки когда-то жил его добрый приятель Н., однако вот уже лет десять как тот перебрался в провинцию и всякая связь с ним прервалась. Как летит время!

Женщина усмехнулась.

— Тогда я была такая простушка, но ваши слова глубоко запали в душу, мне даже трудно вам передать, это может показаться смешным. Странно, правда? И все эти годы я расспрашивала знакомых о ваших успехах, о вас, человеке, сказавшем мне эти слова. Ради бога, не сердитесь, но эта ночь так хороша, так располагает к откровенности. Ведь вы не сердитесь, правда?

— Ну что вы, с чего бы, — произнес он с отеческим добродушием. — Напротив. Я рад, что, сам того не ведая, смог кому-то быть полезен. М-да…

И Рийкурис со все возрастающим интересом оглядел незнакомку, по-прежнему пытаясь вспомнить ту давнишнюю встречу, но, увы, в закромах его памяти не сохранилось даже самой пустяковой мелочи, за которую можно было бы ухватиться. А вообще-то закрома эти были основательно захламлены всякой всячиной, так он решил, стоя на остановке, и теперь ему просто не под силу разобраться, разложить все по полочкам. Попробуй вспомни какую-то вечеринку, на которой был пятнадцать лет назад, и какую-то девочку, которую провожал тогда домой. Вот если бы этой прозрачной ночью прикоснуться ладонью к ее лицу, может, в памяти всплыл бы забытый образ, как у слепцов, подкрепленный осязанием выгиба губ, бровей, и тогда он, возможно, смог бы ответить: да, помню, ты такая, как прежде, как тогда… Странные, однако, мысли лезут в голову!

— Смотрите, идет троллейбус! Так что напрасно метали вы громы и молнии.

Он посмотрел в сторону Даугавы: ничего не видать, только узкая пустынная улица, этакая каменная шахта, а в глубь ее, скрываясь за поворотом, тянулись провода, и они подрагивали, будто их теребила невидимая рука.

— Рано вы обрадовались, — скептически заметил Рийкурис.

Из-за поворота, заполнив собою всю проезжую часть, выехал троллейбус, и, когда подкатил поближе, на нем отчетливо различили надпись «В депо».

— Что теперь скажете? — насилу сдерживая смех, спросила незнакомка. — Намерены исполнить свою угрозу и просидеть здесь до утра?

Вид у него был чуточку обиженный, он видел, что над ним смеются.

— Этого не следует понимать буквально. Мысль была такая: никогда нельзя успокаиваться, надо бороться, ну, как бы это сказать…

— Понятно! Я успела наслушаться… Вы хотите сказать — бороться со свинством и чертовщиной? Только что же мы посреди улицы будем обсуждать проблемы городского транспорта? От этого легче не станет. Давайте-ка лучше поищем такси.

У Рийкуриса было такое чувство, будто его вовлекают в какую-то авантюру — именно авантюру, а не солидное предприятие, и, немного поколебавшись, оттого что не забылось еще насмешливое замечание незнакомки, он решительно отогнал от себя неприятные мысли и теперь был готов очертя голову броситься в эту самую авантюру.

— Хорошо. Пойдемте искать такси.

Пройдя мимо универмага, они направились к кинотеатру «Айна», к стоянке такси. Ночь была теплая, как нагретый солнцем бархат, и такая задумчивая, словно чего-то ждала. В такую ночь не хочется говорить громких слов, а что-нибудь тихое, очень простое. И он бы что-нибудь такое, может, и сказал, только не знал, с какого конца начать — концы-то эти затерялись неведомо где, и он счел за лучшее подождать, послушать, решив, что попутчица сама придет на помощь, обронив какое-нибудь замечание, по которому удастся вспомнить хотя бы, как ее звать. Но она тоже молчала. Впрочем, чувствовалось, в душе она не так уж спокойна, как могло показаться с первого взгляда. Не выдержав, он проговорил:

— Хорошо бы сейчас посидеть в ресторане, вспомнить былые времена! Что вы на это скажете?

— Я? В самом деле было бы недурно. В такую чудную ночь…

Он иронически усмехнулся:

— Только где? Рестораны закрыты. Едва куры заберутся на насест, тут и рестораны закрывают, будто они вовсе не для людей. Вот говорят, в доброе старое время люди, возвращаясь из театра, заглядывали в кафе и даже в ресторан посидеть, обменяться впечатлениями. А теперь что? Где вы можете выпить чашечку кофе? Да нигде… Разве это порядок, я вас спрашиваю?

Она остановилась. Рийкурис тоже остановился. И тогда она сказала:

— Восхищаюсь вами! Вы ничуть не отступились от своих принципов. Не могу не повторить их: как только приходит довольство самим собой и всем, что происходит вокруг, в тебе умирает и гражданин и человек. Это есть твоя смерть… Нет, вы просто великолепны!

Он недоверчиво поглядел на свою спутницу, желая уяснить, смеется она или говорит искренне. Глаза женщины были серьезные-пресерьезные, и были они совсем рядом, такие ясные, правдивые, что в груди потеплело, и ему захотелось смотреть в них не отрываясь, даже если у этой удивительной ночи не будет конца. А незнакомка двинулась дальше, и он пошел за ней.

На стоянке длинная очередь растянулась замысловатой петлей, и толком нельзя было даже понять, где тут начало, где конец. Рийкурис развел руками, будто говоря: разве я был неправ, разве это порядок? Но она не дала ему слова сказать.

— Идемте пешком. Ведь вы меня проводите? Нам по дороге.

И, не дожидаясь ответа, ушла вперед. Он без раздумий двинулся следом, про себя усмехаясь продолжавшейся авантюре. В небе сиял почти круглый месяц, небосвод был прозрачен, на улице Ленина под липами на скамейках шептались парочки. На бульваре Коммунаров взволнованно свистела какая-то птица. Угол улицы Кирова зиял непривычной пустотой: там недавно снесли старые дома, чтобы на их месте поставить новые, высокие. Под липами густел сумрак, под липами целовались парочки, и незнакомка, ушедшая вперед, остановилась и, обернувшись, сказала:

— И вы меня здесь тогда поцеловали. Помните?

Он не помнил, но ему было стыдно признаться, и потому Рийкурис многозначительно смолчал, что могло быть истолковано как «да» и как «нет». Потом с глубоким вздохом он вскинул руки к зеленым кронам, словно восторгаясь величием и беспредельностью мира. Она посмеялась своим глухим загадочным смехом и двинулась дальше — медленно-медленно, а он, нагнав ее, пошел рядом. И тогда незнакомка спросила:

— Как вы жили все эти годы? Кое-что в общих чертах, я уже говорила, мне доводилось слышать. Но те сведения получены из вторых и третьих рук, а это совсем не то, что первоисточник, так что сделайте одолжение, утолите мое чисто женское любопытство.

— Как я жил эти годы? — переспросил он, будто не расслышав вопроса, на самом деле просто хотел выиграть время для размышления, потому как вдруг осознал, что ему не о чем рассказывать. Странно, но он ничего не мог припомнить такого, о чем стоило рассказать человеку постороннему — жил, да и только. Не то чтобы все пятнадцать лет провалялся на диване, — чем-то был вечно занят, где-то постоянно мельтешил, а вот теперь, когда бы все обобщить, ничего дельного не получалось. Черт знает что! Есть даже годы, о которых и не скажешь толком, были они или не были! Его ужасно смутил этот, в общем-то, простой вопрос, и он уж собирался отделаться какой-нибудь подходящей для подобного случая фразой, как вдруг, помимо своей воли, у него вырвалось чистосердечное признание:

— Я неудачник… Самый настоящий неудачник.

— Вы — и неудачник? — воскликнула незнакомка. — Ну, знаете, в моем представлении одно с другим не вяжется. Вы — смелый, гордый, независимый человек! Постойте… Может, эта прекрасная ночь затронула в вас какую-то скрытую струну? Может, вы раздосадованы тем, что не пришел троллейбус, что на стоянке оказалась длинная очередь? Однако, что я болтаю! Наверное, вам просто хочется, чтобы вас пожалели, правда?

— Каждому человеку хочется тепла и ласки, и в этом я не исключение, — пробормотал он.

— Бедненький, — участливо проговорила она, окинув Рийкуриса долгим, задумчивым взглядом, словно ей открылись в нем новые достоинства, о которых раньше она не догадывалась.

— Надо же, как летит время, — заговорил Рийкурис. — Давно ли мы с вами веселились на той вечеринке, а между тем прошло пятнадцать лет. Мы ждали троллейбуса — это тоже позади. Были на стоянке, и это прошло. То же самое будет и с нашей чудесной прогулкой. Вернувшись домой, мы скажем: «Она была…» Однако что это я — о себе да о себе, как последний эгоист! — Усмехнувшись, он продолжал: — Теперь ваш черед рассказать. Посмотришь на вас, и сразу станет ясно: в вашей жизни все хорошо, даже больше, чем хорошо — на пять с плюсом. Я угадал?

— Да что вы! Ничего похожего!

Это было сказано совсем другим тоном, и если бы только Рийкурис неотлучно не шел с нею, он, пожалуй, усомнился бы, та ли это женщина. Так говорят обычно люди, чем-то очень озабоченные, им хотелось бы поделиться своим горем, но они стесняются, боясь показаться назойливыми или опасаясь, что их превратно поймут.

— Ну, ну, неужто все настолько беспросветно? — спросил он с интересом, побуждая ее продолжать рассказ. — Какие-нибудь затруднения материального характера?

— Нет… Денег у меня хватает, могу даже другим помочь. Но разве в деньгах счастье?

— М-да… Не скажите! Тогда, может, семейные неприятности?

Она почему-то так разволновалась, что на мгновение закрыла руками лицо.

— Нет, — прошептала незнакомка. — Я не замужем, живу одна, совсем одна. Снимаю комнату. Вернее, клетушку. Рядом с кухней…

— Не фонтан, как говорится, но жить можно… Нет, знаете, все-таки я не смогу разгадать ваши горести.

— Они слишком омерзительны, чтобы вы, человек возвышенной души, отгадали их. Нет, нет, не пугайтесь, проказой я не болею!

В порыве доверчивости она схватила Рийкуриса за руку, глаза ее увлажнились, в них как будто бы даже сверкнули слезы.

— Ведь вы поможете мне, да? Обещайте, что поможете! Впрочем, что я говорю! Сейчас ночь и темень, а завтра, при свете дня, мне, наверное, и самой будет стыдно… Простите, дорогой друг, у вас и своих забот хватает.

— Нет, нет! Пусть вас не тревожат мои заботы. Для вас я сделаю все, что в моих силах.

Он был растроган и говорил от души. Незнакомка заметно успокоилась и, собравшись с духом, начала рассказывать:

— Я уже не первый год работаю в одном учреждении, там же приобрела специальность, которая мне нравится и которой собираюсь себя посвятить. Вы-то знаете, как это важно: в жизни нелегко найти дорогу, а уж если нашел, сжился с нею, тут только что-нибудь из ряда вон выходящее, что-нибудь совсем ужасное может сбить тебя с этого пути. Именно такое случилось со мной. Да, это ужасно! Я хожу по острию ножа… Но я так бестолково рассказываю, вы ничего не поймете! Одним словом, к нам в учреждение пришел недавно новый начальник, и он… он… Ну, как вам объяснить? Мне стыдно…

— Говорите прямо, не стесняйтесь.

— Он пристает ко мне… с гнусными предложениями… он хочет, чтобы я… Вы мужчина, поймете… какой ужас! Ради него не стану же я потаскухой. Он пригрозил, что отыщет предлог выгнать меня с работы: или — или… До чего мерзкий тип! Вот почему я несчастна, просто не знаю, что делать.

Некоторое время Рийкурис стоял будто ослепленный, потом в страшном возбуждении отбежал шагов на десять, вернулся обратно, опять отбежал — так продолжалось довольно долго, и при этом он ни на миг не переставал размахивать руками и поносить последними словами этот безнравственный мир.

— Какая мерзость! Какая низость! В какое время мы живем? Неужели вторая половина двадцатого века? Я отказываюсь что-либо понимать… Болото! Маразм!

— Я с вами согласна, — с грустью заметила незнакомка, когда Рийкурис на время затих. — Вы абсолютно правы, только мне от этого не легче. А ведь речь идет о моей судьбе.

— Вот что! Вы должны написать заявление на имя прокурора! Да, прокурору! И пускай того молодчика упрячут за решетку, пускай сгноят по тюрьмам — он этого заслужил.

— Вы думаете? Обратиться к прокурору? — В ее голосе прозвучала надежда, впрочем, ненадолго. Удрученно она продолжала: — Но ведь он будет все отрицать. Все повернет иначе, скажет, я его оклеветала. Подлость людская беспредельна! К тому же у меня нет никаких доказательств: ни магнитофонной записи, ни чего другого. Даже свидетеля нет. Вы же понимаете, о таких вещах он не говорит в присутствии других.

— М-да… Вы правы, эти прохвосты всегда сумеют вывернуться. Но вот я о чем подумал… Ведь в вашем учреждении есть партийная организация, не так ли? Куда же они смотрят, неужто не могут призвать к порядку этого растленного самца? Простите, я, кажется, становлюсь грубым, но иначе не могу. Во мне все кипит. Так вот, вы должны обратиться в партийную организацию.

Она внимательно выслушала, но, казалось, не пришла в восторг от нового совета, во всяком случае, ничего не ответила.

— Ну, разоблачите мерзавца на профсоюзном собрании. У вас собираются профсоюзные собрания? Как же без них! Говорите прямо, безо всяких околичностей, как сейчас со мной, ничего не скрывая. Коллектив, знаете ли, огромная сила… да, ну и все такое…

— Благодарю вас за советы, — едва слышно молвила незнакомка. — Прокуратура… партийная организация… профсоюзы… Как я раньше не додумалась! А вы смелый человек! Нет, нет, не скромничайте, не отворачивайтесь, — воскликнула она. — Я это искренне, от души…

Но вдруг опять вся как будто сжалась, поникла. С мольбою глядя на Рийкуриса, заламывая руки и чуть не плача, она заговорила:

— Все это сложно: собрания, обсуждения, разбирательства… На карту поставлена моя честь, а я всего-навсего слабая женщина. Да я сквозь землю от стыда провалюсь, если мне придется все это рассказывать посторонним. Представьте себя на моем месте! Вы разбираетесь в людях, — в этом я не сомневаюсь, — и ведь отыщется и такой, кто будет, усмехаясь, говорить, что дыма, мол, без огня не бывает и что одно полено в печи не горит или что-нибудь в этом роде. И будут шептаться по углам… Да как я после этого в глаза стану смотреть сослуживцам? Нет, нет, ни за что!

Тут она замолчала, озаренная неожиданной мыслью, потом, молитвенно сложив руки, с жаром продолжала:

— Что тут голову ломать! Моя судьба в ваших руках! В ваших! Пойдите к моему начальнику — так будет вернее, — поговорите с ним с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной, скажите, что это свинство, это низость и вообще… Не мне вас учить. Скажите ему все, что вы так хорошо сейчас говорили, и я уверена, он испугается, одумается, оставит меня в покое. Так просто, правда? А я на всю жизнь останусь вам благодарна.

Рийкурис обеими руками пригладил прическу, откашлялся, довольно долго не находя нужных слов.

— Очень интересная мысль, — наконец произнес он. — В высшей степени интересная мысль. М-да… Но я-то какое отношение имею к этому? Нет, нет, поймите меня правильно, — я вижу, у вас промелькнула такая догадка: вот тебе на, испугался! Отнюдь нет! Мы говорили о прокуратуре, парткоме, профсоюзах. За что им платят деньги, позвольте узнать? Если каждый человек будет заниматься именно тем, чем ему полагается, тогда никаких беспорядков не будет.

— Возможно, вы правы, — неуверенно проговорила незнакомка. — Да уж конечно… правы… Только мне от этого ни тепло ни холодно. Жаль…

— А кроме того, нельзя не принять во внимание и такое соображение, — словно подводя итог, заметил Рийкурис. — Если я, человек посторонний, приду в ваше учреждение и стану ругаться с начальником, это, как бы вам сказать… может затронуть вашу репутацию. До некоторой степени. Да, да, вопрос весьма щекотливый, во всяком случае, я вам сочувствую, я полагаю, нам что-то удастся придумать, у меня есть кое-какие связи…

— Спасибо вам, спасибо за добрые слова. Я так и знала, вы меня в беде не оставите.

И незнакомка, непонятно чему обрадовавшись, тихонько рассмеялась. Рийкуриса смех ее озадачил. Он успел заметить, что в своих настроениях эта женщина была не слишком уравновешенна: от одной крайности бросалась в другую. Однако то, что она смеялась, было не так уж плохо, весь предыдущий разговор для него был слишком томителен. И, словно отгадав его мысли, она сказала:

— К чему в такую прекрасную ночь обсуждать житейские неурядицы! Не правда ли, товарищ Рийкурис? Знаете, я бы, пожалуй, закурила. Не предложите мне сигарету?

— С превеликим удовольствием.

На перекрестке улиц Ленина и Революции они присели на скамейку и закурили. С высоты сквера, как с пьедестала, были видны прохожие, машины, освещенные окна домов. За спиной чернели деревья, и время от времени там шелестела листва.

— Хорошо, — сказал он. — Я хочу сказать: с вами хорошо. Поверьте, вы необычная женщина, не такая, как все… Меня до глубины души растрогал ваш печальный рассказ. Да… Что, если я загляну к вам, поднимусь наверх… Ведь вы живете где-то наверху?

— На пятом этаже.

— Вот видите, я угадал! Да, подняться бы к вам… Может, у вас найдется чашка черного кофе, поговорили бы о жизни… Грех спать такой ночью. А потом эта встреча, после стольких лет… Встретились два несчастных человека.

— Нет, дорогой друг, только не сегодня, — проговорила незнакомка ласковым, бархатным голосом. — Не сегодня! Вы не представляете, какая злая у меня хозяйка и как она за мною следит. Настоящая ведьма! Боже мой, как поздно! — воскликнула она, взглянув на часы, и тут же поднялась. — Ну, мне пора!

— А вам еще далеко? — с нескрываемым разочарованием спросил Рийкурис.

— Нет, теперь недалеко.

У ворот большого дома они остановились.

— Ну вот, — сказала она, — Я…

Он ее перебил:

— Мне страшно неловко, но делать нечего, — забормотал он. — До дома далеко, придется ловить такси и… Не могли бы одолжить мне трешку? В первую же получку верну, теперь я знаю, где вы живете. И это будет наилучшей гарантией того, что следующей встречи нам не придется дожидаться пятнадцать лет.

— Охотно! — проговорила она, раскрыла сумочку и, покопавшись в ней, протянула деньги. Поблагодарив, он сунул бумажку в карман. Незнакомка с улыбкой поглядела на него долгим взглядом и подала руку.

— Я должна извиниться, — сказала она, — извиниться за свой обман. Та история про начальника сплошная выдумка. Слава богу, начальник у меня хороший. И живу я хорошо, у меня муж и дети… Не сердитесь за эту шутку, на сей раз я поступила как последняя эгоистка, но мне захотелось проверить кое-какие истины. Еще раз спасибо за ту встречу пятнадцатилетней давности. Я была молода, искала смысла жизни, и ваши слова, ваши мысли мне пригодились. Очень даже пригодились, но теперь мы с вами как будто в расчете… Всего хорошего!

Она прошла через открытые ворота. Под каменными сводами горела лампочка, и было видно, как незнакомка пересекла тесный двор, ступила под следующую арку, там тоже горел свет, и она уходила все дальше и дальше, белел ее плащ, потом она куда-то свернула и скрылась, и в ее походке, в повороте головы, в движении рук было что-то очень, очень знакомое, столько раз виденное… Рийкурис узнал ее. Не далее как сегодня он видел ее портрет в газете. Актриса, известная актриса. Ну, конечно, на сцене все они выглядят иначе, не то что в жизни… Потому-то и казалась такой знакомой. И он отчетливо припомнил ту встречу пятнадцать лет тому назад. Они тогда пили. Пили всю ночь по случаю какого-то торжества, и незнакомая девчушка, впервые попавшая в такую компанию, глядела на всех широко раскрытыми глазами. Он пожалел ее, махнул рукой на приятелей и проводил до дома… Тогда-то он расхаживал горделивый, как лев, с пышной густой шевелюрой…

Рийкурис облизал пересохшие губы, достал из кармана деньги. Это была не трешка — пять рублей. Скомкал бумажку в кулаке, хотел уже выбросить, но одумался: деньги есть деньги, пригодятся. Разгладив на коленке, сунул обратно в карман.

В синеве неба плыл желтый месяц, плыл и улыбался. Ощутив во рту горький привкус, Рийкурис плюнул на месяц, но тот улыбался как ни в чем не бывало.

1967