Заговор конца света

Глава 1 Рубеж

Мы живем в переломное время.

Будущее все сильнее «запускает щупальца в сердце сегодняшнего дня»^{1}. Все стремительнее меняется мир. И все чаще вспоминается известное китайское проклятье насчет «эпохи перемен».

В этом смысле все мы проклятые. Нам выпало оказаться сразу на рубеже веков, тысячелетий и эпох. Точнее, на бруствере, за которым — Неизвестное. Согласно абсолютному большинству традиций близится конец человеческой истории. Конец прежнего видения мира. Глобальная смена парадигм.

Привычная реальность вдруг начинает расплываться, утрачивать прежние очертания. Сдвигается коллективная «точка сборки». Усиливающиеся мистические настроения уже не удается списать на сопутствующие эффекты круглой даты (хотя «магия нулей», безусловно, играет определенную роль). Сама наука — этот некогда несокрушимый бастион атеистического материализма и механицизма — в последние годы интенсивно осваивает совершенно иные принципы и подходы, во многом совпадающие с эзотерическим (то есть доступным только для Посвященных) знанием древних^{2}.

Наступающая эпоха рискует превзойти самые смелые фантазии. Недаром С. Лем, знаменитый фантаст и футуролог, именно фантастике отдает первенство в отношении достоверных прогнозов. Обратимся к ней и мы: фантастическая литература станет одним из основных предметов нашего исследования. «В частности, такая, в которой надежды и страхи настоящего уже нашли свое отражение в будущем. Такая, в которой особенности грядущих перемен уже подмечены: они либо художественно осмысленны, либо грамотно доказаны, либо высмеяны и доведены до абсурда»^{3}.

В прошлом году появилось сразу несколько романов, удовлетворяющих данному требованию: «Все способные держать оружие…» А. Лазарчука, «Заговор Посвященных» А. Скаландиса и «Год Лемминга» А. Громова (вместе с другим, более ранним романом «Мягкая посадка» составивший дилогию). Все они описывают первые десятилетия XXI века. Мир «полнейшего благополучия и высочайшей стабильности», по сравнению с двадцатым — подлинный Золотой век. Но это благополучие — лишь затишье перед бурей, неизбежным концом света.

«Есть конкретная дата: в ночь на двадцать четвертое декабря две тысячи двенадцатого года»^{4}.

В романе Лазарчука кровожадные майя, вторгшиеся из параллельного мира, практически полностью уничтожают человеческую цивилизацию. Не сразу бросается в глаза, что «старые меха» изрядно затасканной со времен Уэллса идеи здесь наполнены новым содержанием. Лазарчук — писатель весьма эрудированный в вопросах эзотерики. И майя он использует главным образом в качестве знаковой фигуры, символе грозных и неотвратимых перемен. Дело в том, что в календаре майя окончание «Великого цикла» (в последней стадии которого максимально обостряются все традиционные межцикловые катаклизмы) как раз приходится на 2012 год^{5}. До этого момента Земля должна быть полностью очищена, включая сердца людей. В результате появится, по сути, совершенно новая цивилизация, никак не связанная с нынешней[1].

Более глубокий подтекст обнаруживается при сопоставлении романа с рассказом Б. Лемана «Окно». Своеобразное окно в другой мир открывает совершенно идиллическую, на первый взгляд, картину, как бы вбирающую все неосознаваемые мечты по идеальной жизни. Но пастораль здесь только маска, скрывающая ужасную истину. Милая семейка, искусно сыгравшая на одной из самых чутких человеческих струн, — вечной тоске по Золотому веку, — оборачивается сборищем людоедов в поисках новых пищевых ресурсов. Примечательна вот эта связь самого прекрасного и самого жуткого, идущих рука об руку.

Герои рассказа Лемана, как и «Всех способных держать оружие…», не собираются сидеть сложа руки в ожидании момента, когда «в один кошмарный день миллионы этих тварей одновременно выпрыгнут из таких же окон по всему миру, внезапно заполняя его, словно облако гигантской хищной саранчи»^{6}. Ключевой момент выбранной ими стратегии нашел отражение уже в самом заголовке романа Лазарчука.

«Мы знаем, когда проклятое окно становится проницаемым, это время нам известно с точностью до секунд. Нашему начальству необходимо предупредить весь мир — через ООН или как-то иначе. В каждом населенном пункте планеты нужно установить систему предупреждения, и в опасный момент она должна подать сигнал сиреной или колоколом. И когда раздастся сигнал, все должны хватать оружие и ждать»^{7}.

Громов так же ассоциирует завершение человеческого цикла с физическим концом человечества. Только в роли безжалостных убийц у него выступает грядущая раса адаптантов — «новая нечеловеческая раса Земли». Нашествию адаптантов полностью посвящен роман «Мягкая посадка», для героев которого профессиональные навыки владения оружием оказались необходимейшим условием выживания.

У Скаландиса Последняя Русская революция происходит в августе 2017 года — прямая отсылка к двум самым громким переворотам в российской истории XX века. (Интересно, что и у Лазарчука, и у Скаландиса в самом начале XXI века в России восстанавливается монархия.) И тоже ничто не предвещало каких-либо потрясений, да еще во всемирном масштабе.

«Как раз начиналась новая эпоха стабильности, когда человечество подводило жирную черту под всеми страшными катаклизмами минувшего века, и опять была ясна перспектива, и не нужно стало бояться завтрашнего дня, потому что в принципе он будет таким же, как сегодняшний, только лучше, и покатятся вперед годы и десятилетия. Жить в таком мире удобно, тепло и уютно — здорово, но писать и читать о нем — скучно. Вот почему опять резко поднялся рейтинг фантастических сочинений: космических опер, эзотерических триллеров, мудреных раздумий киберпанков и романтических фантазий современных сказочников»^{8}.

Эзотерический триллер — так, по видимому, можно определить и жанр самого романа «Заговор Посвященных». Его действие разворачивается в двух временных плоскостях, до самого финала независимо друг от друга (хотя и объединенных общностью целого ряда героев, освободившихся от власти земного времени).

Симон Грай, жандармский штабс-капитан, живет в удобном, теплом и уютном мире Российской Империи XXI века. Впрочем, преступников как будто меньше не стало (по какой-то странной прихоти полиция здесь именуется жандармерией, и наоборот), да и работу начальника отдела убийств легкой никак не назовешь. И как раз в канун вожделенного отпуска штабс-капитану неожиданно поручают — причем на самом высоком уровне — очень странное дело, связанное с Всемирным Братством Посвященных…

Каскад дальнейших событий, закрутивший в своем вихре бравого капитана, вызывает в памяти фантасмагорический роман Г. К. Честертона «Человек, который был Четвергом». Даже имя честертоновского героя, полицейского-философа Сайма, созвучно Симону. Будучи самым обыкновенным человеком, он внезапно удостаивается особой миссии: «Дело обстоит так: глава нашего отдела, один из лучших в мире сыщиков, давно полагает что самому существованию цивилизации скоро будет грозить интеллектуальный заговор»^{9}. Символом этой угрозы являются анархисты. «Существует могучее философское движение, и состоит оно из внешнего и внутреннего круга. Можно бы назвать внешний круг мирянами, а внутренний — жрецами». Вполне естественно, что эффективно противостоять великому заговору способны люди, сами не чуждые философского (анархического) склада ума: «обычный полисмен не может обнаружить ересь».

Как и честертоновские анархисты, «Посвященные — граждане Вселенной»^{10}. «Внутренним кругом» можно счесть Владык — Посвященных высшего ранга, «избранных среди избранных». Еще более высоким статусом обладают Избранные Владыки и Демиурги.

Сайм успешно внедряется в Центральный Совет Анархистов (чаще именуемый Советом Дней, поскольку он состоит из семи членов, зовущихся по дням недели), предварительно пройдя испытание в подземелье лондонской ветви Совета, где получает звание Четверга. Симон встречается в резиденции Братства с его главой, Владыкой Урусом, который выносит свой вердикт: «это возможный Номер Три». В итоге новоявленный Посвященный становится членом Избранной Семерки, призванной решить судьбу мира.

«Никогда не попадал в такое глупое положение. <…> Значит и вести себя надо глупо» 8. Хотя бы для того, чтобы сохранить рассудок. В череде самых невероятных происшествий логики и психологической достоверности не больше, чем во сне (не случайно честертоновский роман имеет подзаголовок «Страшный сон»). Вокруг не лица — маски, и маскараду нет конца. «Да, Петр Глотков — полковник Главного разведуправления Генштаба, и он же — Роджер Трейси, полковник Агенства национальной безопасности США. И все-таки прежде всего он — боевой шарк Черной гвардии Шагора»^{11}.

Сайм постепенно приходит к убеждению, что его противником является не кто иной, как сатана собственной персоной. Симону прямо сообщается об этом факте: «Ты знаком с Демиургом, лично знаком. Догадался? Нет? А почему спрашивал об имени Шагора? Так вот знай: у него много имен, очень много. Наиболее известные такие: Ариман, Иблис, Мара, Самаэль, Вельзевул, Яньло, Люцифер, Шайтан…» Обыденная реальность рассыпается окончательно.

Напротив, описание жизни Давида Маревича, второго главного героя романа Скаландиса, буквально перенасыщено характерными приметами времени. Давид, Посвященный-экстрасенс, представляет портрет типичного «восьмидесятника». Традиционная российская черта — позднее психологическое взросление — в этом поколении нашла особенно яркое воплощение. Такие люди легко увлекаются (как правило, потребляя только готовые истины), пылко чему-то служат, разочаровываются, ищут новых кумиров… Но все страсти и увлечения совершенно не затрагивают душу, в которой царит пустота. Серьезная душевная работа просто не ведома «вечным мальчикам». (Давида можно отождествить с Грегори — экзальтированным поэтом-анархистом из честертоновского романа.)

Начало Перестройки стало для «восьмидесятников» звездным часом. Их энтузиазм (на первых порах) не знал границ. Правда, политика мало интересует нашего героя, хотя каким-то боком он уже успел приобщится к диссиденскому движению. Совсем другое дело — предпринимательство. Именно в первые перестроечные годы те, кто пошустрее, сколачивали гигантские состояния. Предприимчивость Давида уступает только его восторженной наивности, а вместе эти качества привели его прямиком в Группу, одну из первых коммерческих организаций «нового типа».

Истории создания и деятельности «Группы спасения мира» посвящены, пожалуй, наиболее интересные страницы романа. Ведь тогдашняя реальность превосходила самые гротесковые выдумки. Скажем, «безумный коллектив: половина евреев-диссидентов, половина чекистов-„отставников“», образующий костяк Группы, воспринимается в лучшем случае как остроумное наблюдение. (Кстати, в учредительных документах Группы фигурировали в том числе и «анархисты» — эвфемизм «антикоммунистов».) Сохранить внутреннюю порядочность перед внезапно отрывшимся океаном соблазнов удалось считанным единицам. Вчерашние непримиримые идеологические противники оказались объединенными идеей выживания, ставшей их единственной идеологией. Выживания любой ценой.

В результате у Скаландиса получился едкий пасквиль на перестроечную эпоху «первоначального накопления». Обыграны практически все ее основные мифологемы (тут и заговор спецслужб, и сакраментальное: «идеи сионизма в нашей стране всегда шли рука об руку с идеями демократии»). Лукавое предупреждение о случайности возможных совпадений с реальными событиями и людьми вряд ли способно ввести в заблуждение. Словно специально дразня, автор наделил известных личностей весьма прозрачными псевдонимами. Так появляются режиссер-предприниматель Ромуальд Коровин (Ролан Быков), академик-футуролог В. Е. Ладинский-Пестель (И. Бестужев-Лада)… Кто скрывается за личиной модного писателя-фантаста Грегора Шунтикова, мы предоставим догадаться читателям.

Немаловажен и тот факт, что Скаландису лично довелось поучаствовать в издательском бизнесе, и со спецификой торгово-коммерческих структур он знаком не понаслышке. Видимо, по этой причине описание эволюции Группы получилось таким наглядным, словно предназначенное для иллюстрации цикла Адизеса[2]. Одновременно ее можно рассматривать как печальную метафору всего переходного периода: от начального этапа романтических идей до заключительного состояния «прогнившей насквозь конторы со всеми ее дрязгами и интригами», когда все заявленные цели свелись к «одной, главной — извлечению сверхприбыли».

Идентичную эволюцию претерпевает и Давид Маревич. От романтических увлечений он избавляется на удивление быстро, и вот уже оскаливает зубы мелкий, но опасный хищник. «Он и мечтал-то теперь прежде всего зарабатывать деньги — побольше и побыстрее». Как известно, решающим этапом в судьбе отечественного бизнеса стал августовский путч. Только Давид исчез из нашего мира чуть раньше — у него была собственная судьба. Судьба Посвященного.